Черёмуха душистая

Часть 1

Черёмуха душистая

Недалеко от забора, который разделял сады Ивана и соседки Антонины, стояло дерево. Поражало оно своей статью: высокое, около пяти метров, ствол чёрный, густая пышная крона. Будто душой сросся Иван с этим деревом. Дерево с женским именем: черёмуха. Дня не было, чтобы хозяин не посидел на уютной скамейке под черёмухой.

Вот и сегодня, в майский день, в день рождения Ивана, дарит черёмуха ему богатое цветение и свою красоту. Остановился Иван невдалеке, застыл, любуясь белоснежным нарядом. «Тишина. Мир словно онемел от такой красоты», — подумал Иван.

— Любуешься? — услышал неожиданно голос соседки.

— Как не любоваться таким чудом, Антонина?

— Да подойди, сосед, поближе. Не съем.

Иван нехотя подошёл к забору, молча посмотрел на женщину.

— День рождения, кажись, у тебя сегодня. Поздравляю.

— Да, мне сорок пять, черёмухе моей двадцать пять, а она словно девушка на выданье.

— Мужчина ты в самом расцвете, а всё маешься в одиночку. Марии уже три года нет — пора бы и женщину привести в дом, — вкрадчиво размышляла Антонина.

— Какую женщину, соседка? Не тебя ли?

— А хоть и меня… Ты не знаешь, сколько слёз я пролила в молодости из-за тебя, — с упрёком ответила Антонина.

— Не одинок я. Дочь у меня, вот письмо с поздравлением прислала. — Иван прижал руку к нагрудному карману, где лежал конверт. — И черёмуха тоже со мной. Так что прости.

— Дочка скоро институт окончит, замуж выйдет — только ты её и видел! А черёмуха твоя на мои пол-огорода тенью ложится, и от цветов её у меня аллергия приключается, — окинув Ивана мрачным взглядом своих чёрных глаз, сказала Антонина и, поджав тонкие губы, двинулась прочь.

«Сколько упрёка в глазах соседки. Да разве я виноват, что полюбилась мне не она, а светловолосая да голубоглазая Машенька?» — подумал Иван.

Не догадывался он, сколько обиды, зла и ненависти носила Антонина в душе все эти годы. «Выкинь его из сердца, дочка, — говорила ей когда-то мать. — Выходи замуж за Василия — кажись, любит он тебя». «Нет! — топнула ногой Антонина, — всё равно своего добьюсь!»

И заигрывала, и заискивала перед Иваном, к гадалкам бегала: любжу наговаривала — ничего не помогло.

Так и осталась одна, плакала от досады по ночам в подушку…

Иван медленно подошёл к черёмухе, ласково погладил шершавой ладонью ствол, вздохнул и сел на скамейку. Аромат цветущих веток воскресил память. В такой же майский день сидели Иван да Маша под черёмухой, тогда ещё невысокой. Ветерок нежно покачивал белоснежные цветки, собранные в длинные кисти. Тогда же признались они друг другу в любви. А когда созрели плоды, сыграли весёлую свадьбу. Друзья Ивана из его тракторной бригады, девчата полеводы, что работали с Машей, соседи — все лихо отплясывали. Не было только Антонины.

Время пришло — дочь родилась, на Машеньку похожая, такая же светленькая красавица, Светланой и назвали. Жили в любви и радости. Счастье их черёмуха хранила. Деревце в цвету — вьются и жужжат трудолюбивые пчёлки. Вечерами всей семьёй наслаждались медовым черёмуховым запахом.

Ягоды созревали — лакомство в свежем виде. Маша искусница была: из плодов черёмухи напитки готовила, кисели варила, и пироги с начинкой частенько на столе стояли. Чуть заболеешь — опять черёмуховые настои выручают. А какие жизненные приметы Машуня знала: «пшеницу сей, когда зацветёт черёмуха», «много завязей на черёмухе — к урожаю ржи»…

Двадцать лет прожили душа в душу, но беда пришла, откуда — непонятно. Деревенские женщины меж собой судачили: порчу на Марию кто-то навёл. Врачи лечили, да только руками разводили от своей беспомощности.

Год промучилась бедняжка и угасла тихо, как свеча. Почернела душа у Ивана, жил ради дочери, да черёмуха спасала: навевала воспоминания о былой любви и счастье…

В тот вечер, отцветая, черёмуха, будто снегом, осыпала голову и плечи Ивана. Уходить не хотелось, но вставать надо рано: сельская работа в мае начинается с рассвета. Иван подошёл к черёмухе, обнял её, словно Машеньку свою заключил в объятья, прижался головой к крепкому стволу. Будто стон, вырвавшийся из больной груди, услышал. Оглянулся — нет никого…

Пахал целый день. Но с самого утра чувствовал себя неважно: боль какая-то за грудиной, да и дышать временами было тяжеловато. «Ничего, переутомился, видать. Сейчас умоюсь, переоденусь, под черёмухой посижу, поговорю с ней — всё и пройдёт», — подумал про себя Иван…

Учительница Нина Захаровна, что жила напротив дома Ивана, каждый вечер приносила ему литр парного молока.

— Иван Дмитрич, Ваня, — позвала с порога Нина Захаровна.

Не услышав отклика, отправилась в сад. Она знала, что Иван любил пить молоко прямо из банки под любимым деревом. Там Нина Захаровна и нашла его… бездыханного. Лежал ничком рядом со спиленной кем-то черёмухой, рукой обнимал стройный ствол белоснежной красавицы…

Хоронили отца всем селом. Хлопоты по организации похорон взяло на себя правление совхоза.

— За дом, Светик, не волнуйся: буду приглядывать, — говорила Нина Захаровна, провожая Светлану к автобусу. — Постарайся хорошо сдать госэкзамены и возвращайся. Учитель географии нужен в нашу школу. Так что ждём тебя.

— Я всё думаю, Нина Захаровна, кому понадобилось спилить черёмуху?

— Рано или поздно это обнаружится. Да и не поправишь того, что случилось. Но ты, Света, думай сейчас о главном…

Прошло два года. Светлана часто, но уже не одна вечерами сидела на той скамейке, на которой любил сидеть отец. Андрей, молодой директор школы, стал её мужем. Конечно, Светлана рассказала семейную историю о родителях и черёмухе.

— Светик, а давай посадим на этом же месте другую черёмуху, — предложил однажды Андрей.

— Другую — не будем. Посмотри на этот отросточек, — радостно ответила Светлана. — Возрождается родительская черёмуха…

Годы шли. Росла, цвела черёмуха, семейное счастье, как и прежде, добрых и любящих друг друга людей хранила. Работали, дом перестроили, скамейку новую соорудили, сына вырастили. Да всё в ласке, в любви, в заботе и согласии…

Но однажды осенью произошло непредвиденное. Поднялся сильный ветер, ураган пронёсся по селу, много деревьев повалил, вырвав их с корнем. Наклонило и черёмуху в сторону соседского огорода, да так, что не поднимешь, не подопрёшь ничем.

— Придётся спилить, — с сожалением сказал Андрей.

— Не к добру это, Андрюша, — тяжело вздохнув, ответила Светлана и направилась к соседке Антонине Степановне с просьбой убрать черемуху с её огорода.

Хоть и был уже полдень воскресного дня, Антонина с постели не вставала.

— Худо мне, — сказала она тихим голосом. — Налей водицы мне из чайника.

Антонина сделала несколько глотков и устремила болезненно печальный взгляд на Светлану.

— Умру я скоро. Покаяться хочу перед тобой… Завидовала я Марии, матери твоей. Отца твоего всю жизнь любила. Любила и ненавидела. — Мамы не стало — к черёмухе его ревновала. — Почерневшие веки прикрыли впалые глаза, из которых выкатились две сиротливые слезинки. — Папину-то черёмуху по моей просьбе ночью спилил племянник мой, что приезжал из города.

У Светланы от такого признания закружилась голова — хорошо, что ухватилась руками за спинку кровати.

— Знаю, что не простишь, — после минуты молчания продолжила Антонина. — Но ты — добрая. А больше обратиться мне не к кому: вызови племянника, адрес на столе.

Светлана взяла листок, посмотрела на Антонину и, не сказав ни слова, ушла.

Жизнь шла своим чередом, и не без радости: внук родился, Иваном назвали. И ещё ждала Светлана чуда, оно и произошло: третий раз возродилась черёмуха, выпустив свой тонкий росток.

— Бабушка! Черёмуха, наконец-то, зацвела! — радостно сообщил однажды подросший внук.

— Берегите деревце, внучок. Счастье и любовь теперь вашей семьи оно будет охранять…

«Известно: добро рано или поздно побеждает зло. А как уживаются любовь и ненависть? Или это не любовь вовсе?» — печально размышляла Светлана.

Неоконченное танго

— Алло, — произнесла я в трубку телефона в ответ на поздний звонок.

— Здравствуйте, — ответил женский голос с хрипотцой. — Мне нужна Светлана Хомякова, услышала я свою девичью фамилию.

«Далёкий голос из детства, — мелькнуло у меня в голове. — Кто же это? Кто?»

— Я Вас слушаю, — ответила с замиранием сердца.

— Светик, это я — Галя Гурьянова. Помнишь меня?

— Галочка! Конечно, помню. И теперь узнаю твои нотки в голосе! — восторженно закричала я в телефонную трубку своей однокласснице. — Светочка, через две недели, пятнадцатого июля, собирается наш выпуск. Сорок лет прошло, как мы закончили школу. Приезжай. Заграница теперь тебе не помеха: ты в России. Может быть, в последний раз увидимся. Ты меня и не узнаешь: я стала толстой и старой.

— Галочка, представляю тебя красивой, белокурой, пухленькой девочкой. Я приеду, я приеду, я обязательно приеду, — слёзы переполнили мои глаза…

«Боже мой! Сорок лет — целая жизнь. А я таки не сумела за эти сорок лет ни разу побывать на встрече со своими одноклассниками: то маленькие дети, то жизнь за границей, маленькие внуки, проблемы мужа. Наконец, я могу распоряжаться собой. А мне уже пятьдесят восемь — старуха», — рассуждала я, медленно подходя к зеркалу. Оглядев придирчиво своё отражение во весь рост, вспомнила свою бывшую коллегу–одногодку. «Не-е-е-т, Светочка, Светочка, ты ещё тонка, как берёзовая веточка, — похвалила я себя. — Ну, а как у нас по поводу физиономии? — продолжала исследовать своё лицо и шею. — Не так уж плохо, совсем даже прилично, — сделала я заключение. — Недаром же муж зовёт меня до сих пор «девочка моя».

Звонок в дверь прервал мои мысли. «Лёгок на помине», — понеслась открывать дверь.

Уже далеко за полночь, а я никак не могу уснуть: нахлынули воспоминания школьной жизни, всё дальше и дальше отгоняя сон…

— Девочка моя, что случилось? Почему не спишь? — обнимая, спросил шёпотом муж.

— Звонила моя бывшая одноклассница, приглашает на сороколетие нашего выпуска, — ответила также шёпотом.

— На этот раз обязательно поедешь, — прозвучал ответ мужа…

Встреча выпускников тысяча девятьсот шестьдесят шестого года назначена на шестнадцать ноль, ноль.

Я опаздываю: уже шестнадцать тридцать. Бегу по аллее из акаций, которая ведёт прямо в школу. «А ведь и я сажала эти акации, — горделиво окидываю взглядом роскошные деревья. — Это было… в пятом классе. — И вдруг с тоской замечаю, что рядом с ними кое-где торчат пенёчки. — Так вот что… Срезали наши акации за старостью лет. Посадили рядом молодые, которые уже успели подрасти. Это они радуют глаз своей красотой».

Поднимаюсь по новеньким ступенькам своей школы. Сердце стучит: узнают ли меня? Узнаю ли я их? Растерявшись, останавливаюсь посреди просторного вестибюля.

— Проходите, пожалуйста, на второй этаж в актовый зал, — неожиданно за спиной услышала мужской голос.

— Спасибо, — улыбнувшись, кивнула я молодому человеку.

«Актовый зал, — мелькнула у меня мысль. — А когда-то он был просто спортивным, где в свободное от занятий физкультурой время проходили школьные вечера и внеклассные мероприятия».

С замиранием сердца поднимаюсь по лестнице, с перил которой, наши мальчишки, как с горы, скатывались вниз. Вот и актовый зал.

Спокойный повествующий голос заставляет меня бесшумно замереть в проёме гостеприимно распахнутых дверей. Ну, конечно, это же Вера Павловна рассказывает собравшимся о достижениях школы. Верочка — серьёзная девочка из параллельного класса, теперь директор своей родной школы. Мы с ней встречались, когда я изредка приезжала к маме.

— А вот и ещё одна гостья. Попробуйте узнать друг друга те, кто ни разу не встречался после окончания школы, — по-хозяйски распорядилась Вера, направляясь ко мне.

— Ну, здравствуй, наконец-то, осчастливила нас своим присутствием, — шептала она на ухо, обнимая меня.

Добрых три десятка человек устремили на меня свои взгляды. Воцарилась тишина. «Ой, какие они все разные: полные, худые, пожилые, моложавые. А, ведь все одного возраста. Да-а, жизнь — она кого-то бьёт, кого-то гладит», — думала я, вглядываясь в узнаваемые и неузнаваемые лица.

— Светланочка! — направилась ко мне моя любимая учительница немецкого языка Нина Митрофановна.

Я юркнула в её объятья, защищаясь от любопытных, устремлённых на меня взглядов. — Ты почти не изменилась. В обиде я на тебя: не стала ты моей преемницей в профессии, — укоряла меня Нина Митрофановна.

— Зато знания языка пригодились мне в Германии, — успокоила я её.

— Красавица ты наша, — поющим голосом похвалила подошедшая Татьяна Фёдоровна. — Надеюсь, моя биология и анатомия тебе пригодились. Медицину ещё не оставила, работаешь?

— Работаю, дорогая Татьяна Фёдоровна. И Ваши предметы мне очень пригодились в освоении медицины, — отвечала я дрожащим от волнения голосом.

— Георгий Фёдорович, мой дорогой классный руководитель, — прильнула я к плечу стоявшего рядом седоволосого подтянутого мужчины.

— Турпоходы наши помнишь? — обнимая меня, спросил Георгий Фёдорович.

— Помню, помню, я всё помню, — шептала я как молитву.

— Ну-у, а вот и я, — выдвинулась из-за чьей-то спины очень полная седоволосая дама. Какова? Узнаёшь, как ты выразилась, пухленькую и белокурую девочку? — поворачиваясь то вправо, то влево, продолжала она.

— О Боже! — вырвалось у меня вслух. — Галочка! Ты!

— Дайте, дайте поздороваться с гостьей мужской половине одноклассников, — пробасил полный рыжеволосый мужчина.

— Толик, я тебя узнала.

— Да-а-а, — протянул он поспешно обе руки для рукопожатия. — Как и прежде, хороша.

— Миша, ты? — обратила я свой взор на мужчину с синими кругами под глазами.

— Да-а, я, — пренебрежительно к себе самому произнёс он.

— А я храню свой портрет, который ты нарисовал и подарил мне после восьмого класса.

— А-а, художник, — опять пренебрежительно сказал Михаил.

Мне рассказывала Вера когда–то при встрече, что Миша пьёт на почве непризнанного таланта. Я постаралась поскорее переключить внимание на другого присутствующего.

Церемония узнавания, не узнавания, приветствия и объятий длилась ещё минут пятнадцать. И всё это время я чувствовала спиной пронзительный взгляд. Наконец, я повернулась. Вот он взгляд — далёкий, до боли знакомый и родной. Этот взгляд как будто открыл двери в моё сердце и проник туда.

— Володя, — выдохнула я, устремляя свой взор в глубину его серых глаз.

— Да, Светик, я…

Не знаю, сколько времени мы стояли в оцепенении, не отрывая друг от друга глаз. Предо мной, как на киноленте, пронеслись воспоминания юности.

С Володей мы учились в параллельных классах. С пятого мы занимались в студии бального танца и танцевали с ним в паре. Однажды, это было в восьмом, мы репетировали танго, я неожиданно подвернула ногу. Вынуждена была пропустить целый месяц занятий. Володя не захотел танцевать с другой партнёршей. Так и не пришлось нам выступить с этим танцем. После восьмого он часто провожал меня после уроков до дома, и нам вслед кричали малыши: «Тили–тили тесто, жених и невеста».

По окончании девятого, в летние каникулярные дни, он приглашал часто на свидания, и мы, взявшись за руки, гуляли по тенистым аллеям парка, мечтали о том, что будем учиться в одном институте, строили планы на будущее.

Я вспомнила встречу. Тихий тёплый вечер, спокойная музыка, доносившаяся с танцплощадки. Мы сидим на скамейке в парке и обсуждаем предстоящие выпускные экзамены. Неожиданно он коснулся своими губами моего уха и прошептал:

— Я люблю тебя и хочу, чтобы ты помнила об этом всегда.

Тогда мы впервые поцеловались. В тот вечер мы долго гуляли, и нам не хотелось расставаться. А на выпускном школьном вечере, когда зазвучала мелодия танго, мы невольно протянули друг к другу руки, желая покорить окружающих своими танцевальными способностями.

После начала танца кто-то неожиданно крикнул в микрофон: «Танцы с хлопушками!» Тогда это было модно. Через минуту меня «отхлопал» молодой двадцатишестилетний лейтенант — брат одной из наших выпускниц, приехавший в отпуск. Володе ничего не оставалось делать, как «отхлопать» девушку у другого парня.

Наши планы поступать вместе в один институт рушились: виною были серьёзные обстоятельства.

— Москву, дочка, я не потяну, — объясняла мне мать. — У Володи папа с мамой. А я одна. Поедешь в Смоленск: там моя сестра живёт, она тебе будет помогать.

В нашу последнюю встречу, Володя обещал писать на мамин адрес, а потом, надеялся получить мой новый.

Он поступил в Московский медицинский институт, а я — в Смоленский, где к моему большому удивлению служил Виктор, тот молодой лейтенант.

Прошёл год, а я не получила от Володи ни одной весточки. Зато Виктор ухаживал красиво и настойчиво.

— Ну, что? Что Володя, — вразумляла меня мама, — ему учиться ещё невесть сколько. Да и в разлуке вы станете другими. И детская влюблённость пройдёт. А Виктор — это надёжный тыл: и взрослый, и серьёзный, перспективный, жильём обеспечен. Самое главное — любит тебя.

— Мам, а Володя не присылал мне писем, записок, не передавал приветов? — выспрашивала я у матери, прерывая её речи.

В ответ она молча укоризненно смотрела на меня.

Против Виктора я ничего не имела: его настойчивость мне нравилась, его надёжность чувствовала. Через год, после первого курса вышла за него замуж и продолжала учиться в институте.

А несколько лет спустя, приехав к матери с двумя маленькими детьми, мне захотелось перебрать свои книги, которые я собирала всю свою школьную жизнь. Неожиданно на одной из полок книжного шкафа обнаружила свёрток. Подумала, что это старые школьные или студенческие записи и за ненужностью хотела выбросить. Но решила всё-таки посмотреть — что там.

«О, Боже! — замерло моё сердце: это были письма Володи. — Ах, мама, мама!» — укоризненно прошептала я вслух.

Уложив детей спать, я всю ночь перечитывала Володины послания и плакала. Увидев свет от ночной лампы, мать заглянула в комнату. Взяв с пола листок, упавший с кровати, тяжело вздохнула.

— Прости меня, дочка. Я-то, дура старая, никак не могла вспомнить, куда сунула этот злополучный свёрток. Всё равно я права: ты по жизни катаешься, как сыр в масле.

— Ах, мама, мама, — всхлипнула я, отвернувшись к стене…

— Прошу, прошу в столовую за праздничный стол, — по-хозяйски предложила Вера Павловна.

С Володей мы сели рядом. Я чувствовала его плечо: мне было уютно и спокойно. Будто и не было этих сорока лет. За столом шумно и весело вспоминали школьные годы.

— А помните, как мы всем классом убежали с уроков труда и потом прыгали с крыши мастерской в сугроб?

— Толик, помнишь, как ты что-то нюхнул из пробирки, пока нёс препараты на урок химии и у тебя распух нос?

— А помните, как в турпоходе дежурные по кухне Николай с Людмилой без каши нас оставили?

— Наш школьный хор, нашу художественную самодеятельность помните? Помните, как на санях, по скрипучему снежку, под звёздным небом ездили в сёла показывать свои таланты, а директор школы читал перед концертами лекции для колхозников?

— Школьную кролиководческую ферму помните?

— Как кормили и поили ушастиков наших?

— Как сажали аллею из акаций?

— И школьный сад!…

— А ты, Светик, помнишь наши прогулки и свидания? — коснувшись губами моего уха, прошептал Володя.

Я повернула к нему голову и встретила печальный взгляд. Вместо ответа «да» я едва кивнула.

— Почему же ты не ответила ни на одно моё письмо? — всё также тихо шептал мне Володя.

— Твои письма прочитала только через пять лет после нашей разлуки, — ответила я тихо.

Володя на мгновение закрыл глаза. Его лицо выражало страдание. Мне тоже стало больно в груди.

— Ты прости мою маму, Володя, — продолжала я. — Тогда мне и самой показалось, что наши юношеские обещания неприемлемы во взрослой жизни. Не прочитав вовремя ни одного твоего послания, я старалась не вспоминать тебя и не расспрашивала о тебе. Кроме того, что ты знаменитый хирург, я ничего не знаю.

— Зато я тебя никогда не забывал и всё о тебе знаю, — сказал он, сопровождая свой ответ таким пронзительным взглядом, что я покраснела от чувства собственной вины.

Немного помолчав, прислушалась к бурным воспоминаниям одноклассников о беззаботной школьной жизни. Наконец, справившись со своим чувством, попросила:

— Расскажи о своей семье: о детях, о жене.

— Жену мою зовут так же, как и тебя — Светлана. Она такая же белокурая и, когда улыбается, у неё появляются чудесные ямочки на щеках, как у тебя. Она — детский врач, — тихо и спокойно ответил Володя.

— А дети? — взволнованно спросила я.

— Старшего сына зовут Дмитрием. Он пошёл по моим стопам: надеюсь, станет хорошим хирургом, подаёт большие надежды, я уже горжусь им. Дочь на три года моложе сына. Зовут её Наташа. Она, как и её мать будет детским врачом, — не без гордости повествовал мой собеседник.

— И моих детей зовут так же, — растерянно произнесла я и, задумавшись, замолчала…

— А не пора ли нам подвигаться? — молодцевато подбоченясь, громко произнёс наш классный руководитель Георгий Фёдорович.

— Пора, пора, — вторили ему в ответ присутствующие и, вставая, шумно задвигали стульями.

Зазвучал медленный танец, и мы, как само собой разумеющееся, передвигались в такт музыки. Но тут нарочито воинственно подошёл к нам Георгий Фёдорович и похлопал над ухом Володи три раза, как когда-то мы делали на школьных танцевальных вечерах, что означает «отхлопал даму у партнёра на остаток танца».

— Ну, хватит, хватит. Вцепился! — шутя и широко улыбаясь, сказал он, обращаясь к моему партнёру. — Дай и старику потанцевать с красивой дамой.

— Не могу не повиноваться, — игриво ответил Володя.

Медленно, но уверенно повёл в танце меня Георгий Фёдорович.

— А вы, Георгий Фёдорович, молодцом: твёрдо и крепенько держитесь, — похвалила я его.

— Да и ты, Светлана, по сравнению с другими, выглядишь молодо. И как тебе это удаётся? — искренне удивился мой классный руководитель.

— А я соблюдаю, как учила меня бабушка, «пять не».

Георгий Фёдорович любопытно и вопросительно посмотрел на меня. Немного помолчав, чтобы подогреть ещё больший интерес, лукаво улыбаясь, медленно, со значением, произнесла:

— Не злись, не завидуй, не злобствуй, не ленись, не… пе — ре — е — дай!

— Да–а–а, в этом заложен большой смысл. А ты знаешь, уже пять лет я хожу в церковь, время от времени исповедуюсь и причащаюсь. И это даёт мне силы, — откровенно сообщил мне Георгий Фёдорович.

— Как меняется жизнь и её ценности, — понимающе, со вздохом, ответила я.

Вспомнилось, какую широкую антирелигиозную программу вёл он с нами, как учитель истории. Между тем танец закончился, и мы подошли к Володе.

— Вот, в целости и сохранности, — подводя меня под локоток, шутя, сказал Георгий Фёдорович. — И тут же серьёзно сообщил, — через пять месяцев у меня восьмидесятилетний юбилей. Обещайте старику, что вы обязательно приедете.

Мы посмотрели с Володей друг другу в глаза: наверное, оба обрадовались предстоящей встрече и в один голос произнесли:

— Конечно, конечно приедем.

Музыка всё звучала, сменяя один танец за другим. Неожиданно аргентинское танго вновь разбудило воспоминания. Володя печально улыбнулся мне и спросил:

— Может быть, нам сейчас удастся станцевать этот танец до конца?

Я молча положила ему на плечи руки, и мы медленно пошли по кругу, не стремясь вытанцовывать специальные танговые «па». Я чувствовала его крепкие руки, и мне в его объятьях было очень приятно. Володя приблизился к моему уху и прошептал:

— Светик, — он вздохнул, мгновенье помолчав, осторожно продолжил. — Дети и твои, и мои выросли. А мы ещё с тобой не старые. Ещё можем наслаждаться присутствием друг друга лет двадцать и больше. Так может нам с тобой…

— Девочка моя, — вздрогнула я от неожиданного голоса своего мужа, который остановил наш с Володей танец. — «Какое-то важное дело заставило его срочно явиться сюда», — подумала я. — Ты прости меня: позвонили из министерства, завтра утром надо быть в Москве. Придётся сейчас уехать.

Я взглянула в Володины глаза. В них было столько недосказанного! Отпуская меня, чувствовала, как его пальцы судорожно скользили по шёлку платья на моей талии…

Жизнь шла своим чередом. А я всё время думала о юбилее нашего классного руководителя и о предстоящей встрече с Володей.

Наконец, стою в числе заранее приехавших гостей, приветствую вместе с юбиляром приглашённых, которые один за другим появляются в проёме парадных дверей небольшого уютного кафе. Ещё и ещё заходят гости, а Володи всё нет. У меня растёт тревога и, как снежный ком, нарастает и нарастает… Время начинать торжество, а он так и не появился.

Тамада пригласил гостей рассаживаться за столы: лёгкий шумок прокатился по залу. Нехорошее предчувствие давило мне грудь. Машинально я села так, чтобы видеть входную дверь. Тамада уже приступил к своим обязанностям, а я отрешённо смотрела в проём двери.

Наконец, я услышала приближающиеся мужские шаги. Но… это был Станислав — двоюродный брат Володи, тоже хирург. Мгновенно он повёл глазами по залу. Увидев мой растерянный вид, Станислав кивком головы поприветствовал меня и почему-то виновато опустил глаза.

Никак не могла заставить себя вникнуть в то, что происходит в зале: в голове был один вопрос: «Почему не приехал Володя? Что могло случиться?»

Юбилейный вечер близился к завершению. Тамада объявил медленный танец. Станислав подал мне руку.

Я заглянула в его глаза, полные печали. Внутри меня всё съёжилось, но задать мучающий меня вопрос я не решилась. Танец закончился.

К нам подошёл виновник торжества Георгий Фёдорович. И поскольку кое-кто из гостей уже собирался уходить, присутствующие стали подтягиваться к юбиляру. Георгий Фёдорович благодарил всех за то, что не забыли, что может быть эта встреча последняя…

— Не молодеем, — печально говорил он. — Жаль, что Володя не приехал. Видимо, была у него на то серьёзная причина. Иначе, не обидел бы он старика. Георгий Фёдорович вопросительно посмотрел на Станислава.

— Ни за что бы ни обидел, — произнёс так печально Станислав, что стоящие рядом гости как-то напряглись, устремив на него свои вопросительные взгляды.

Немного помолчав, вдохнул, поднял голову и посмотрел на меня. Мне стало тревожно.

— Две недели назад мы спасали восемнадцатилетнего парня. Трое суток колдовал над ним Володя без сна и отдыха. Кризис, казалось, миновал. Мы уговорили его поехать отдохнуть домой. В пути он позвонил в больницу, чтобы выяснить состояние своего пациента. Медсестра, молоденькая, ещё неопытная девочка, сообщила, что у парня поднялась высокая температура. Развернувшись, Володя тотчас повёл машину назад в больницу. Очень торопился. Навстречу шёл КАМАЗ… Травма была не совместима с жизнью. Умер Володя у меня на руках, прошептав свои последние слова: «Скажи моей Светлане, что я всегда, всю жизнь её любил»…

Тягостная тишина окутала весь зал. Наконец, кто-то тихо произнёс:

— Жену-то зовут Светланой?

— Ну и счастливая же эта его Светлана, — кто-то добавил ещё.

— Да, счастливая: так любить не каждый может, — сказал Станислав и многозначительно посмотрел на меня…

Окаянная любовь

(То ли быль, то ли небыль)

Давно это было. Полвека, считай, прошло, а историю эту у нас на селе всё ещё передают из уст в уста.

Жила в родительском доме, что стоял почти у самой реки, девушка по имени Ксения. Русалка — так и не иначе называли сельчане двадцатилетнюю красавицу Ксюшу. Окончила она медицинский техникум и уже год работала фельдшером в медпункте. Руки у неё были золотые и характер ангельский. Голова ли у кого болит, зуб «зайдётся» или живот «схватит» — заставит хворого тут же выпить таблетку, ладони свои приложит к больному месту да в глаза посмотрит внимательно — вот и полегчало человеку.

Особенно любили заглядывать в медпункт неженатые парни, сказывались якобы больными. Ксюша горло посмотрит, через трубку грудь и спину прослушает, а у пациентов сердце замирает от её прикосновений. Улыбнётся фельдшерица, чуб потреплет: «Иди, здоров».

Июнь в тот год выдался жарким. Младший брат Ксении, Николай, пришёл однажды на реку со своим другом Василием, с которым только что закончил ФЗУ.

Послышался размеренный всплеск, а затем, будто русалка встала во весь рост из воды. Короткое ситцевое платье обтягивало девичью стройную фигуру, подчёркивая её покатые плечи, упругую грудь, бёдра. Вода стекала с платья и струйками устремлялась по длинным ногам. Ксюша скрутила в жгут густые, ниже пояса белокурые волосы, отжав воду, опять разбросала их по спине и плечам. Она подошла к парням, внимательным взглядом синих глаз окинула курчавую шевелюру незнакомца. Василий зачарованно смотрел на девушку, не в силах оторвать от неё глаз и произнести что-то членораздельное.

— Вода, как парное молоко. Грех не искупаться, — сказала Ксюша мягким грудным голосом и, улыбнувшись, лёгкой походкой пошла по раскалённому песку.

— Осторожно, Вася! Рот закрой! — захохотал Николай, толкая Василия в плечо. — У Ксюши жених есть.

Он тракторист, друг нашего старшего брата Андрея. Степаном зовут. Серьёзный, взрослый. Не чета нам с тобой «салагам». Свадьба у них в августе.

С той минуты Василий, как говорят, стал сам не свой. Жил он вдвоём с матерью в соседней деревне. Работал слесарем в совхозной мастерской. Чинит ли он плуг или деталь для трактора какую-то вытачивает, а перед глазами всё Ксюша стоит с распущенными волосами и смотрит на него глазами как синее небо.

Вопреки предупреждениям Николая, стал Василий часто появляться в Ксюшином селе: то в медпункт заглянет, то на реке появится именно в тот момент, когда девушка купается, а иногда и домой придёт к другу Коле. Встречи были невинные, радостные, разговоры оживлённые.

А Ксения с приближением даты свадьбы со Степаном молчаливее стала. Сердце её грусть томила, по ночам вздыхала, снились ласковый взгляд карих глаз Василия да жгучая, как смоль, его шевелюра.

Настал субботний день, когда братья уж и лошадей запрягли в телегу, сестрино приданое погрузили: перины, подушки, шифоньер новый, наряды невестины, чтобы везти в дом жениха.

Приспичило Ксении на работу в медпункт на минутку сбегать. Так и сказала родным «на минутку». Приходит, а там Василий как часовой у двери стоит. Затрепетало сердце у обоих, в глаза друг дружке глядят.

— Ксюша! Ведь любишь ты меня, а не Степана. И я тебя больше жизни люблю.

— Ты ведь, Васенька, моложе меня. Не вправе была я по нашим деревенским законам любить тебя. А вот люблю, и сделать ничего не могу с собой.

— Так зачем же тебе эта свадьба? Давай убежим прямо сейчас.

Неведомая сила подтолкнула их друг к дружке. Взялись за руки и побежали напрямик через берёзовую рощу в деревню, где жил Василий.

— Мама, я жену себе украл у Степана из соседнего села, — сказал Василий, появившись с Ксюшей на пороге родного дома.

Всплеснула руками Мария Фёдоровна в тревоге.

— Ох, не по правилам поступили! Боюсь, не к добру это, дети, — прослезилась она, но Ксюшу обняла, прижала к груди, голову её белокурую погладила, в глаза заглянула. — Выдержишь ли?

А в родительском доме невесты переполох. Где Ксюша? Что случилось? Степан побежал в медпункт. Закрыто! В соседний дом спрашивать пошёл. Там и получил ответ:

— Бросила тебя твоя невеста! С Василием, взявшись за руки, убежали!

Будто кувалдой по голове ударили Степана эти слова. Кровь в висках застучала, назад еле доплёлся. Оскорблённые чувства взыграли:

— Не нужна мне ваша невеста! Опозорила она меня! И вас знать всех не желаю! — крикнул Степан и, обхватив руками голову, быстро ушёл.

Ксюшина мать Настасья Петровна зарыдала в голос. Отец Прохор Иванович сурово нахмурил брови, сжал кулаки, приказал Андрею и Николаю приданое сбросить с телеги на землю.

— Поехали возвращать беглянку! — кивнул он сыновьям.

Хлестнул отец в сердцах лошадь кнутом, покатил с сыновьями в деревню к Василию.

Издали услышала Мария Фёдоровна приближающийся грохот колёс по укатанному большаку. Сердце её забилось, предчувствуя неладное.

— Бежите, дети, в рощу, прячьтесь там: беда несётся к нам на телеге, — успела предупредить мать Василия и Ксению…

— Где!? Куда!? — кричал в ярости Прохор, заглядывая во все уголки хаты и подворья.

— Нету. Не знаю, не ведаю, — отвечала Мария Фёдоровна сквозь слёзы.

— В рощу! — вне себя от ярости закричал Прохор Иванович.

Плутая между берёзами, бежали Василий и Ксюша, не зная, куда им спрятаться. Беглецов догнали. Бил их Прохор, не жалея сил, запасными вожжами, да старший Андрей помогал ему. Обессиленные от побоев, лежали Василий и Ксения на земле.

— Николай, привяжи его, — кивнул Прохор в сторону Василия, — к стволу берёзы. — А этой руки свяжи, да на телегу погрузи, — приказал он Андрею.

Прислонил Коля кое-как к берёзе Василия, обмотал вокруг верёвкой, вместо узла воздушную петлю сделал, и один конец в руку ему сунул. На прощанье прошептал:

— Прости, друг. Предупреждал я тебя, чтобы не связывался с сестрой. Не послушался ты. Очухаешься, потяни за конец.

Только тронулась телега, очнулась Ксюша.

— Отпустите меня, — прошептала она. — Не будет мне жизни в нашем селе. Любить Василия мне всё равно не запретите.

Пуще прежнего разозлился отец.

— А что, ты разве имеешь теперь право на жизнь? Позорница! Повесить тебя мало! — словами, как раскалённым железом, припечатывал Прохор Ксюшу.

— Вешай! — что есть силы, крикнула Ксения.

— Вот как! — ответил Прохор и остановил лошадь. — Тащи её, Андрей, к дереву.

Не помня себя, он схватил вожжи и накинул петлю на шею Ксении. Она оперлась спиной о берёзу и не сопротивлялась.

— Изверги, — еле слышно произнесла Ксюша.

Николай не ожидал от отца такой жестокости. Бросился он перед ним на колени и взмолился:

— Опомнись, батя! Меня лучше повесь!

На одного сына посмотрел Прохор, на другого. Вид его был такой, будто разум к нему только что вернулся.

— Живи, — взглянув последний раз на дочь, буркнул он.

Горькой слезой скатилось Ксюшино тело по стволу берёзы.

Василий пришёл в себя. Почувствовал в руке конец верёвки, дёрнул, кое-как освободился. Ползком двинулся по дороге, непрестанно повторяя:

— Ксюша, Ксюша, Ксюша.

— Я здесь, — наконец услышал он.

Ночь укрыла несчастных, отдых дала их изнурённым телам.

Мария Фёдоровна сама была вне себя от случившегося. Надеялась, что убежали, спрятались дети, вот-вот вернутся. А их нет и нет. Не стала ждать рассвета. Бегом поспешила по укатанной дороге, что вела в рощу. Темень, шорох, чьё-то гуканье среди деревьев и кустарников, в глазах рябит. Только месяц да звёзды помогают. Сердце замирает. Остановится, отдышится, прислушается, позовёт негромко: «Вася, Ксюша, дети, отзовитесь!». Так и пробежала около двух километров. Села на обочине дороги и заплакала. Вдруг слышит слабый голос сына:

— Мама, здесь мы.

На противоположной стороне дороги под берёзой и нашла Мария детей своих. Рассвет забрезжил. Где идти помогала, где на себе тянула то Ксюшу, то Василия. Добрались до дома. Благо, что стоял он на самом краю деревни.

Целый месяц выхаживала Мария Фёдоровна сына и невестку: травяными отварами поила, мазями да разными примочками ссадины и рубцы от верёвок лечила.

А ещё через месяц в сельском Совете расписались молодые и скромную свадьбу сыграли.

Случилось в день свадьбы в селе, где жили родные Ксении, роковое событие. Женщина из Васиной деревни приехала в село к своей сестре, да у колодца встретила Ксюшину маму.

— Что ж ты, Настасья Петровна, не на свадьбе? Дочка твоя замуж сегодня выходит. Говорят, беременна она уже, — сообщила «доброжелательница».

Вздрогнула Настасья. Коромысло не удержала, вёдра покатились. Выпрямилась, глаза наполнились слезами пополам с обидой и ненавистью.

— Нет у меня дочки! Нет у меня зятя! Сколько сил, сколько денег было потрачено на подготовку свадьбы со Степаном! Пусть будет проклята их окаянная любовь! И ребёнок пусть родится у них больной, чтобы горче им было!

От таких слов-проклятий поспешила женщина поскорее уйти, а вернувшись в родную деревню, не смогла умолчать. Все судили — рядили да каждый на свой лад: одни жалели молодых, другие осуждали.

Время шло. В июне у Ксюши и Василия родился сын. Никиткой назвали. Радовались первенцу. Пока был в люльке да в пелёнках, ничего не замечали. Но вскоре увидели: правая ручка и правая ножка, будто мёртвые. Врачи произнесли три страшные буквы: ДЦП. В доме Василия поселилась тоска, в сердцах родителей — нестерпимая боль.

Вся деревня судачила о проклятиях, что наслала на Ксюшу родная мать. Слухи дошли и до Настасьи Петровны. Прибежала она к Василию и Ксюше. С порога на колени бросилась, умоляла простить её.

— Поздно, мама, поздно. Ты семью мою и внука твоего проклятиями заклеймила. Чужие мы…

Василий работал, семью обеспечивал. Ксюша всё с сыночком, ни на минутку его не оставляла. От горя и слёз синие глаза стали блёкнуть. Годик Никитке исполнился. Кто-то надоумил свозить ребёнка к Святому источнику, что за рекой находится у кромки большого леса.

До переправы на лошади доехали. Паромщик через реку перевёз, путь указал:

— Километра полтора вдоль реки пройдёте, никуда не сворачивая. Избушку увидите. Живёт там бабушка Варя. Говорят, сто лет ей уже. Источник рядом, она вам и покажет его.

Стоит старушка, поджидает: будто знала, что Василий с Ксюшей Никитку сюда принесут. А взгляд у столетней Варвары молодой, добрый, проницательный, глаза лучистые.

— Давно вам сюда надо было явиться.

У небольшого взгорка, покрытого кустарником, из-под двух больших валунов бьёт ключом животворный источник. Проложив себе небольшое русло длиной в двадцать метров, искрится в нём вода, жемчугом переливается, а потом неожиданно исчезает в зарослях.

— Помолитесь сначала. Поблагодарите Матерь Божию, попросите исцелить дитя ваше. Тельце сыночка омойте, сами умойтесь. Святой водички попейте. Она услышит вас. — Сказала бабушка Варя и пошла вдоль ручейка. Вдруг неожиданно повернулась, будто забыла предупредить о чём-то. — Черника да земляника уродилась нынче как никогда. Тропинка приведёт вас к опушке, где ягодами всё усеяно. А гору, если увидите, взберитесь, но долго не задерживайтесь там.

Да как же обойти эту внезапно открывшуюся взору высокую гору, если красота неописуемая! Стоят ели, как пирамиды, от подножия до самой вершины, трава ярким изумрудным ковром между ними стелется, всё сияет на солнце.

Сила после источника в теле появилась, боль покинула душу, дышится легко и свободно. Взобрались на вершину горы, будто на крыльях взлетели. Оглянулись Ксюша с Василием вокруг — вся округа далеко, как на ладони видна: и Ксюшино село, и деревня Василия, и роща берёзовая, и река извилистой лентой вьётся. Поставила Ксюша лукошко, наполненное ягодами. Василий пиджак расстелил, Никитку усадил. Личико ребёнка порозовело, улыбается, то на мать смотрит, то на отца. Взглянули друг на дружку Ксюша с Василием, на сыночка дивятся — сердца любовью переполнились.

— Вася, я знаю, что нужно нам сделать. — Василий с надеждой на Ксюшу смотрит, ждёт. — Повиниться перед родителями надо, прощения попросить у них и у тех, кому боль душевную причинили. А всех, кто нас обидел — простить. Помириться со всеми…

К Святому Источнику вернулись, а там их уже бабушка Варя поджидает.

— Вы правильное решение приняли и обязательно счастливы будете. Поторопитесь только…

Бабушка Варвара, говорят, прожила у Святого источника сто тридцать четыре года.

Сон в руку

«До Нового года ещё две недели, а уже вовсю чувствуется предновогодняя суета», — подумала Настя.

Она задержалась недалеко от ёлки, которую только что установили на центральной площади.

Влюблённая парочка, держась за руки, направилась поближе к лесной красавице. Настя проводила их долгим взглядом. Душа грустила. Не радовало даже её сегодняшнее отличное выступление на семинаре по английскому языку. Она вспомнила вчерашнюю встречу с бывшей одноклассницей Таней. Татьяна была не одна, её под руку заботливо держал молодой человек.

— Настя! Хорошо, что встретила тебя! Как поживаешь? — затараторила девушка. — Наши бывшие одноклассницы собираются в кафе на новогоднюю вечеринку. Пойдёшь?

— Постараюсь, — скромно ответила Настя.

— Но одно условие у нас: девчонки придут со своими «бой-френдами».

Это условие Настю сильно озадачило: нет у неё молодого человека. Ещё в десятом классе многие девчонки завели себе ухажёров. Настя же до сих пор не думала об этом. Школу она закончила с золотой медалью, учится на втором курсе института, но никто и никогда не навязывался в эти самые ухажёры. Да ей и не нравился никто. «Правда, был однажды случай ещё в школе, на перемене, — вспомнила девушка, — Виталий (все его уважительно называли „профессором“) задержал взгляд на мне. Но это, скорее всего, была случайность: учился он уже в одиннадцатом классе, а я, малявка, — в девятом»…

Пока перебирала воспоминания, дошла до дома.

На пороге квартиры встретил аромат её любимых пирожков.

— Внученька, ты так рано сегодня! Твои любимые напекла, — послышался певучий голос из кухни. — Ой, какая ты морозная, — обнимая Настю, ворковала бабушка. — Мама с папой звонили. К сожалению, не смогут они приехать к Новому году…

«Ну вот, опять вдвоём с бабулей будем коротать новогоднюю ночь», — печально подумала девушка, подходя к зеркалу в прихожей и критично рассматривая своё лицо, волосы.

— Бабуль, и почему у меня такие рыжие волосы?