Чеченские рассказы

Александр Карасёв пишет о войне со знанием дела.

Отвернись от лживого телевизора, взгляни: перед тобой правдивая книга о войне. Кто-то, кажется, Хемингуэй, сказал примерно следующее: настоящая книга может быть только о любви, о войне или о смерти. О любви пишут слишком часто, поэтому ей посвящено слишком много плохих книг, а вот с войной дело обстоит по-другому. Если автор пишет о войне — значит, воевал (неужели бывает по-другому)? А сам факт того, что наш современник был на настоящей войне, рисковал там жизнью, боялся, заглядывал в мир иной, уже внушает уважение к его книге. Тем более — если и писать у него получается.

Александр Карасёв вошёл в литературу с вполне традиционным рассказом «Наташа», в котором ничего не убавить, не прибавить, неброский сюжет которого оправдывается мощным подтекстом, душевными, близкими многим читателям переживаниями героев. Рассказ имел успех.

«Наташа»… Очень жизненно и очень грустно. Обыденная и тысячи тысяч раз тиражированная в людских судьбах история — но задевает и заставляет думать о героях после прочтения. И почему-то кажется, что Андрей НИКОГДА ни с кем не будет счастлив. Да пса ли в жизненности или нежизненности ситуаций, в предсказуемости сюжета, в стилистических изысках — их в гробину мать! Главное-то в том, что этот рассказ при всей своей обманчивой внешней непритязательности вызывает в душе очень сильные эмоции. И очень, очень грустные. Настолько грустные, что эта грусть ставит блок. И я не мог сразу внятно выразить свои впечатления. Рассказ невероятно сильный, поскольку вызывает в душе читателя целую бурю жалости. Девчонку жалко, маленькую глупую трахалку. Андрея пидараста, зашоренного в своей «ямной» ограниченности — тоже жалко. ВСЕХ ЖАЛКО. Даже его ничтожного отца. Есть такие произведения, по прочтении которых захлестывает какая-то вселенская грусть и жалость ко всему, погрязшему в глупости, ограниченности и грехах человечеству. «Наташа» именно из таких. Потому что по его прочтении, как говорил 30 лет назад забытый актер Виктор Татарский, комментируя одну песню в забытой передаче «Встреча с песней», «И от этого читателю становится страшно. И читателю хочется кричать, а не поэту…»

Затем появился собранный из миниатюр рассказ «Запах сигареты» об армейской службе. Получилась подробная, яркая панорама.

«Запах сигареты» — очень хорошая документальная повесть. Ведь несмотря на то, что литература — я не устаю это повторять! — не может существовать без ВЫМЫСЛА (даже будучи журналистом и пиша репортажи, я всё-таки иногда передергивал факты, поскольку описание реальности без вымысла всегда слишком скучно), но всё-таки очень часто нас охватывает внутренняя потребность выплеснуть на бумагу нечто важное, происходившее с нами в абсолютной реальности. Мне очень понравилось композиционное построение Карасёва, эти маленькие главки с определяющими названиями. Благодаря такому подходу — и исключительно из-за него — документальное, лишенное вымысла повествование читается на одном дыхании. Я не говорю уж о том, что читателю просто ИНТЕРЕСНО читать: мне, например, было очень интересно, поскольку сам в армии не служил. Мало того, что интересно — ещё и легко читается.

А после этого Карасёв перешёл на очень короткие, очень лаконичные вещи. Я бы не назвал их рассказами — это скорее конспекты рассказов, и, часто очень интересные по теме, с искорками художественности, они все же оставляют чувство незавершенности, беглости, непрописанности. Особенное сожаление у меня оставил рассказ «Ваня». Это произведение могло бы стать событием в нашей литературе, будь оно написано, но оно лишь намечено, словно бы опубликовано по рабочей тетради писателя. История о том, как бабушка рассказывает герою о своих сыновьях, погибших на войне. Особенно жалко ей Ваню: в начале войны он был подростком, благополучно пережил немецкую оккупацию и после освобождения Кубани был призван в армию. Ушёл воевать, и в одном из первых же боев его убило. В рассказе есть и фрагмент (именно фрагмент в несколько строк) живой кубанской речи, и намеки на отношение казаков к немцам, и наметки образа Вани, но, повторяю, в целом остается ощущение, что это набросок, этюд. Может быть, когда-нибудь Карасёв вернётся к нему, но пока что он идёт дальше по пути лаконизации своих текстов, усушки образов. И художественности в них всё меньше и меньше, всё меньше живых персонажей, да и сам герой превращается в почти безликого повествователя, фиксатора.

Всё верно. Но с противоположным знаком. Проза Карасёва потому и заслуживает пристального внимания, что он пишет не рассказы, а конспекты — скелеты рассказов с прозрачной структурой и легко пересчитываемыми рёбрами. Может показаться, что он заворожен эффектами, рождающимися при лаконизации текста, — чудесным превращением незавершённости, беглости и непрописанности в прицельность, рельефность и весомость. Но сам Карасёв часто говорит, что форма для него — не самоцель. А что же тогда самоцель? Предельная достоверность? Содержание? Смысловое наполнение? Похоже, что так. Не случайно он так возмутился, когда в своём напечатанном рассказе увидел «гробящую правку» — вместо армейского слова «бэтэр» грамматически более правильное «бэтээр».

Как всё хорошо и без нажима написано. Пронзительные (и по языку, и по сути) рассказы. Давно не читал такой бомбящей внутрь прозы. Иногда и слеза прокатится. Карасёву верю и читать хочется. Ну, есть же проза, почему у нас стонут и ищут, где её взять?

ВЕЩЬ! Однозначно рекомендуемая для прочтения.