Бесплатный фрагмент - Час Андромеды

Я пишу письмо в ХХХ век.

Просто.

Без особенных подробностей…

Слышу:

«Размахнулся человек!..

Эй,

приятель,

не помри от скромности!

Фантазируй!

Мы таких

видали…

…Ну, а если бить наверняка, —

ты б дожил

до будущего года,

пишущий

в грядущие века.

Сможешь?..»

— Я не знаю…

«Так-то, парень…»

Роберт Рождественский

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Этот роман — не биография замечательного русского писателя-фантаста И.А.Ефремова. Я намеренно не стремился к точности фактов. Я попытался, воссоздать портрет похожего писателя в воображаемых или несколько видоизмененных обстоятельствах. Не надо воспринимать также ниженаписанное как продолжение романов Ивана Ефремова: связь, конечно, есть, но она достаточно условна. Не надо также искать тут изложение мыслей Ефремова: в уста персонажа вложены и «мысли персонажа», а значит — мои мысли, естественно, основанные на идеях прототипа. Продолжение их, развитие и моя интерпретация.

Меня уже успели обвинить в том, что я вкладываю свои мысли без спросу в уста чужих персонажей: но действие нижеследующего романа происходит как бы в параллельном пространстве, где все происходит немного иначе и герои немного другие. Соответственно, изменены и некоторые имена. Некоторые не изменены. Иван Антонович Ефремов, например, назвал Иваном Ефремовичем. Но ведь и сам Ефремов изменил свое отчество с Антиповича на Антоновича.

Роман, как и произведения И.А.Ефремова, написан в жанре, сближающем фантастику и научно-популярную литературу. Приключения в нем чередуются с размышлениями и изложением гипотез. Все сказанное не должно восприниматься как утверждения об установленных истинах, даже если в такой модальности они звучат в устах персонажей. Новые идеи выступают тут, скорее, как гипотезы. Но наряду с явной фантастикой в книге есть и такие знания, которые необходимы всем, начиная с 16-летнего возраста.

Автор.

ГЛАВНЫЕ ПЕРСОНАЖИ

Будущее
Поколение «Туманности Андромеды»
Дар Ветер — астронавт
Веда Конг — историк, археолог
Эвда Наль — психолог
Пур Хисс — руководитель ПНОИ
Шун Вел — мудрец, ментор
Эрг Ноор — астронавт
Первое поколение после «ТА»
И Юнь — геодезист-астронавигатор
Линда Чесс — девушка из ПНОИ
Вэн Дор — геодезист
Руна Крит — студентка в Ауэрвилле
Зуг Динг — юноша с удивительной судьбой
Шаама Конг — сотрудница ПНОИ
Второе поколение
Рю Конг — девочка, подруга Ивейна
Ивейн Крит — сын Руны Крит и Зуг Динга
Начало ХХ века
Натка — ее прототип (условный) балерина Лидия Иванова
Иван — главный герой в подростковом возрасте, его (условный) прототип И.А.Ефремов в том же возрасте
М.А.Волошин — выдающийся русский поэт
Конец ХХ века (1970—72 г.)
Иван Ефремович Антонов — писатель (прототип — фантаст Иван Ефремов в зрелые годы)
Малинин (Сидоров) — следователь из КГБ
Вертини — конструктор (условный прототип — авиаконструктор Роберт Людвигович Бартини)
Леночка — секретарь писателя Антонова
Николай — ее друг
Таисия — жена Антонова

Глава первая. Иван и Натка

Я в этот вечер был с тобой,

И все грядущего виденья,

Дарил тебе, а ты в сомненье

Качала русой головой…

Лето 1920 года в Крыму выдалось жарким. Поэтому дед Митяй вывозил детей на телеге к реке, где яркое солнце загораживала сеть колышущихся над водой веток. Вдали блестело солнечными бликами море.

Мальчик, лет 13-14-ти, лежал на телеге и, казалось, спал. Его, как других раненых из отряда красного командира Гринева, оставили на попечение местных жителей.

Селение располагалось рядом с огромной горой, очертания которой напоминали профиль человека. Некоторые говорили, что это профиль великого русского поэта Пушкина, который некогда проплывал здесь на корабле. Старожилы, сохранившие предания, утверждали, что Пушкин даже высаживался с корабля и долго бродил по здешнему берегу, выискивая полудрагоценные камни, которые часто здесь выбрасывало море на берег, и сочинял стихи.

Другие поговаривали, что, скорее, похожа гора на того таинственного поэта, который жил здесь еще с дореволюционного времени в высоком доме на берегу моря…

Отряд ушел, оставив мальчика, сына полка, в доме деда Митяя — тот взялся позаботиться о нем хотя бы первое время. Мальчик не мог ни двигаться, ни разговаривать. Казалось, жизнь его покидает, только огромные синевато-зеленые глаза строго и упорно смотрели на мир, на склоняющихся над ним с жалостью людей.

Гражданская война перемешала человеческую массу как любитель кофе ложечкой перемешивает его в чашке. Рвались судьбы и семьи. Люди расходились, погибали или выживали, надеялись, отчаивались, мечтали.

Так судьба соединила девчушку Натку, тоже оставшуюся без родителей, и этого хорошенького, брови вразлет, оглушенного взрывом, наполовину парализованного мальчика, о котором, по сути, некому было заботиться: у Митяя было много других дел. Одетые в лохмотья, неизвестно чем питающиеся, почти больные, эти дети гражданской войны мечтали о прекрасном будущем, где у всех детей будет много хлеба и у каждого будет мама.

Натка заботилась о мальчике — его звали Иван — как о собственном брате. Иван выздоравливал, стал даже ходить. Не проходило только заикание.

Солнце стояло уже высоко. Они сидели на телеге и разговаривали, как всегда о будущем. Вдруг из-за кустов появился странный взлохмаченный человек с бородой. На нем был длинный толстый больничный халат, а на голове венок цветов. Они сразу подумали, что это, несомненно, один из тех сумасшедших, которых недавно распустили из психиатрической лечебницы в городе, так как кормить их было нечем.

Натка и Иван не испугались: в своей жизни они навидались всего. Иван нащупал под сеном острый как бритва нож, приготовившись к защите.

— Дети, — сказало это чучело, — вы откуда?

— Мы здешние, — тихо сказала Натка. — А вот вас, уважаемый Вакх, мы никогда здесь не встречали.

— Боже мой, — пробормотало чучело, — они знают, кто такой Вакх… дети войны… верно, из семей интеллигенции… Что за времена пошли…

И уже обращаясь к Натке и Ивану, продолжил:

— Я не Вакх, я — поэт. Вы знаете, что такое поэзия?

— Мы-то? Знаем, — сказала Натка.

Иван произнес, все еще заикаясь:

— Лиру н-настрой, вин-ноцветного м-моря бог-гиня, солнца з-звенящего, к-кудри твои облаками, светло б-бегущими, словно стада, закр-рывая…

— Мальчик! — воскликнул поэт. — Чьи это стихи?

— М-мои… Это подражание Гомеру — сказал Иван.

— А еще у тебя стихи есть?

Иван поглядел на Натку.

— Сколько можно дуть в з-золотые дудки,

Верить в придуманное кем-то слово «вечность»?

В-вечность — это паук, соткавший паутину для солнца.

Вечно лишь то, что ничто не вечно.

— Послушай, — сказал «сумасшедший». — Это — настоящая поэзия. Дай руку, я расскажу тебе твою судьбу.

Он схватил руку мальчика и долго вглядывался в ладонь.

— Так, — сказал он наконец. — Вот линия судьбы. Удивительно! Ты будешь настоящим писателем. Будешь крупным ученым. Ты подаришь человечеству великую мечту. Как тебя зовут?

— Ив-ван.

— А тебя? — поэт обратился к девочке.

— Натка.

— А ты, Натка, что нам представишь?

— Я? Я ничего не умею. Разве что танцевать. Когда я была маленькая, моя семья жила в Петрограде, и меня водили на балетные курсы по системе Далькроза.

— Вот как? По системе Далькроза? Это великий человек. И чему же ты там научилась?

— Я станцую вам из «Весны священной» композитора Стравинского…

Натка встряхнула темными волосами.

— Эх, нет пачки и пуантов. Да и музыки нет… Ну ничего, можно и так.

Она скинула сарафанчик и танцевала в тишине.

В какой-то момент, во время прыжка девочка застыла в воздухе на несколько секунд. Казалось, тяготение планеты не властно над тоненькой белой фигуркой. Время остановилось. Потом она одела сарафанчик и доверчиво посмотрела своими темными глазами на странного поэта, ожидая его оценки.

— Ты — само совершенство, девочка. Ты будешь знаменитой балериной, — с огромным уважением сказал незнакомец. Он взял ее руку и долго смотрел, и взгляд его постепенно мрачнел.

— Я не хочу ничего говорить тебе о твоей судьбе, — сказал он наконец. — Не каждому нужно ее знать.

Иван был просто потрясен. Когда Натка танцевала, восторг охватил его. И на всю жизнь он запомнил и полюбил не только юную девочку, служительницу культа искусства, но и вечный образ Женщины, как бы невидимо сквозившей в этом удивительном танце…

— Прощай, Иван. Прощай, Натка, — сказал этот странный человек. — Запомните: я — поэт и художник. Зовут меня Максимилиан Волошин. Приходите в гости. Если же мы больше не свидимся, знаю: через много лет ты, Иван, придешь сюда опять. Во-он там, на горе ты вновь найдешь меня…

И «сумасшедший» исчез в кустах.

— Так это — он! — сказал Иван.

— Кто — он?

— Тот странный поэт, что живет у м-моря в доме, похожем на корабль. — Говорят, он еще и предсказатель… Ну и напророчил он н-нам. Наверно всем что-то такое приятное г-говорит. А ты и правда — очень, очень красивая… Ты — настоящая танцовщица.

Иван улыбнулся и посмотрел на Натку. В тот же миг и она посмотрела на него и покраснела. И в ее глазах промелькнуло странное выражение. Это было с Иваном впервые, но в его долгой будущей жизни он встречался с таким взглядом всего несколько раз. И он только потом, через много лет, вспоминая этот взгляд, догадался, что кроме удивления и благодарности он означал возникающую влюбленность.

Они вышли в степь. Солнце пронизывало высокую траву.

— Послушай, — сказала Натка, — ты еще утром обещал дать мне прочитать твой рассказ. О чем это?

— Это н-наполовину мечта. Это о том, какими были бы мы с т-тобой, если бы жили в будущем…

— Когда? В каком году? — спросила она.

Он умолк, погруженный в расчеты.

— Примерно в… три т-тысячи шестисотом…

— Ого!

Иван и Натка бродят среди развалин. Вдали старинные городские стены, змеей спускающиеся к морю, полуразрушенные башни с бойницами.

Открыв скрипучую дверь, они входят в храм, заброшенный как и все здесь в войну. Странный храм, с большими окнами, непрочно закрытыми деревянными ставнями.

— Ната, — говорит он своей спутнице. — Давай откроем окна!

— Давай.

И они бросаются наперегонки раздирать заржавленные ставни. Работа нелегкая. Когда она закончена, оба торжественно взявшись за руки, в шутку изображая из себя молодых на свадьбе, вновь входят в храм. И — застывают в середине…

Им кажется, что они вошли не в церковь, а в икону, потому что на стенах нарисованы странные картины, вытянутые фигуры людей с нимбами, Страшный Суд, Богоматерь у колен сидящего на троне Христа, вдали — те же башни и стены…

— Иван! Мне нехорошо, — прошептала девочка.

Он вытащил ее наружу и всматриваясь в посеревшее лицо подруги, вдруг испугался… Но через пару минут Натка открыла глаза и сказала тихо и торжественно:

— Знаешь, я была в этом храме много-много лет назад. Я была здесь не одна, с артелью иконописцев, и мы писали эти фрески. Тогда мне было лет двадцать пять, и я была мужчиной…

— Ты смеешься?

— Нет. Я это помню так же ясно, как и то, что живу в Коктебеле, и что сейчас 1921 год. Тогда же меня звали Феофан… Я приехал из Ромеи с каким-то поручением, смысл которого помню смутно. Но только что-то очень важное. Очень-очень. Поверь мне, я не выдумываю ничего. Мне кажется, мне и моему великому спутнику было поручено… только не смейся… содействовать созданию целой страны, союзницы Византии, Московии. Для этого мы и шли в Москву. Наверно, во мне проснулась память моих предков. Недаром бабушка рассказывала, что мой род — профессиональных иконописцев.

— И как же звали твоего спутника?

— Феофан. Ты, наверно, думаешь, что я выдумываю…

— Я верю. Но знаешь что? Пойдем к дяде Митяю, он ушел утром на рыбалку, и меня с утра звал на обед. По-моему, у тебя был голодный обморок…

Время шло, и вот — настала пора расставания…

Некогда знаменитый художник Айвазовский, поселившийся в Феодосии, построил железную дорогу, которая шла прямо по берегу, и пассажиры, приезжающие и отъезжающие, долго видели Море, встречая его или прощаясь. Иван уезжал в Питер — учиться. Натка — на другом поезде — уже ехала в Москву, где жила ее тетя. Они договорились встретиться вскоре, и, наивные дети, даже не поцеловались, стесняясь, при расставании.

Они не знали, что расстаются навсегда. Что уже спущен на воду катер, на котором через несколько лет веселая компания ленинградской молодежи отправится на пикник. Что он закончится принятием большого числа разнообразных спиртных напитков и ночным купанием. А утром, когда все соберутся, чтобы ехать назад, окажется, что молодой девушки, балерины, восходящей звезды балета, Натали Ивановой, среди них нет.

Прибывшие на место милиционеры, вытащили ее тело из воды, и было записано в протоколе: «Смерть от сердечного приступа». Хотя у нее всегда было здоровое сердце. Годы были тревожными, разбираться особо было некогда.

Иван узнал об этом слишком поздно. Это стало для него ударом, незаживающей раной на всю жизнь. Он пытался самостоятельно расследовать все эти события, но следов не осталось, рассказы свидетелей были на удивление скупы… Говорили, что за ней пытался увиваться какой-то молодой сотрудник организации, даже название которой боялись произносить. Но она отказала ему, и он отомстил. Имя никто не мог назвать. Только однажды у кого-то вырвалось признание: «Да, подлец же он, этот Серега Малинин…». Но никакого Серегу Малинина Ивану найти не удалось. Он будто сквозь землю провалился.

— Кто он? Откуда он взялся? — спрашивал Иван в управлении ВЧК. — Может быть, известно, кто его родители? родственники?

Но никто не мог ответить ему на эти вопросы. Было сказано только, что Малинин — в долгой командировке, и искать его и ждать приезда назад нет смысла. Скорее всего, он останется там, куда его послала партия, и что он уже прибыл к месту своей новой работы.

На вопрос же, откуда он, рассказал ему старый чекист странную историю. Будто появился Сергей Малинин как бы из ничего. Своей биографии он не помнил. Словно бы какая-то болезнь отбила память этому человеку.

Его нашли как-то утром на вокзале. Он спал на лавке. Документов не было. Русским языком владел слабо. Стали подозревать, что он иностранный шпион. Так он попал в ВЧК. Сначала стал дворником, потом — буфетчиком. Потом его взяли на службу… Темная личность, но — талантливый стрелок. Без колебаний и какой-либо жалости расстреливал преступников. Так и остался. Теперь вот — перевели в другое место…

— Убил твою девушку, говоришь? Что ж, может быть. Могу поверить. Не хватает в нем, видишь ли, человечности. Но понимаешь, приятель, это ценный сотрудник. Никому ведь, даже среди закаленных большевиков, не хочется марать руки казнями. А он — пожалуйста. Так что не будут расследовать, и не настаивай. Сам попадешь в кутузку, откуда вряд ли и выйдешь… Ты понял, парень? Ну, пока — иди.

Глава вторая. Руна и Зуг Динг в Пещерном городе

Хрустальный мой цветок,

Серебряно-зеленый.

Других цветов так много на земле.

А ты один, как христианский бог.

Три лепестка, три лика, три иконы.

Вся церковь - на столе.

Три месяца у Моря — летние каникулы — Руна собиралась провести в одиночестве. Точнее в обществе книг. В прежние времена ей, владеющей скорочтением, потребовалось бы целая библиотека — при мысли об этом Руне вспоминался древний монах, святой Иероним, который увез в пустыню, где предавался аскезе, огромную кучу манускриптов — предшественников печатных книг! Это был, наверно, самый начитанный монах в истории религий. Но еще в конце ЭРМ изобрели электронную бумагу, так что нынешняя «библиотека» помещалась в кармашек рюкзачка, а прочитать можно было любую книгу, написанную людьми за всю историю человечества.

Руна была любительницей чтения, и только и ждала возможности уединиться… И не ее вина, что буквально в первый же вечер ей привелось встретиться с таким же любителем уединенного чтения, совсем юным Зуг Дингом. Он словно бы поджидал ее, сам того не подозревая, на берегу тихой бухты Моря уже несколько дней, успел уже загореть и превратиться в драгоценную греческую скульптурку спартанского мальчика — не удивительно, что Руна ощутила явственный знак судьбы сразу, как только увидела Динга. А он, увидев, как Руна, подобно беломраморной Афродите, выходит из морских волн, просто лишился чувств от потрясения. И когда он очнулся, первое, что он увидел, была смеющаяся Афродита, брызгавшая ему в лицо холодной морской водой…

И тогда он с грустью подумал, что, верно, такой потрясающей девушке видеть обмороки сильных духом и тренированных, но беззащитных перед красотой, юношей ЭВК — не впервой. Руна воплощала в себе высшие качества, достигнутые долгой работой человечества над генотипом женщины — она была истинной Красотой Ненаглядной. И она действительно напоминала Афродиту, только была гораздо тоньше и более хрупкой.

Доверчивые к знакам судьбы, ласкаемые невидимым психологическим полем безопасности и заботы коммунистического общества, юноша и девушка неожиданно полюбили друг друга.

Днем, нежась на горячем солнце, сидя рядом на горячем песке, они вели долгие разговоры, открывая друг другу всю свою жизнь, готовя пищу, как первобытные люди. Зажигая костер по вечерам, читали стихи, обсуждали прочитанные книги, сами веря и одновременно не веря в наступившее в их жизни первое счастье…

По утрам, сварив на костре в соленой морской воде рисовые зерна и немного поев, умывшись, сделав гимнастику, поплавав немного, Динг и Руна приступали к чтению. Динг сидел в позе лотоса, как древний йог, соорудив из длинной ветки подставку для «вечной книги». И так как чтобы «перевернуть страницу», нужно было всего лишь подуть на нее, прилежно занимался пранаямой, йоговским дыханием. Страницы мелькали, как мотыльки.

— Ну, что — прочитал? — спросила Руна, когда Динг, закончив очередную книгу, грустно повернул к ней голову…

— Угу.

— Что это было?

— Древняя русская литература… Лев Толстой… «Война и мир». Жаль, что книга закончилась… Ты, конечно, читала…

— Да.

Море мерно шумело.

— Какая она была великая, эта русская культура, — сказала наконец Руна, вставая и указывая рукой на широкий морской горизонт, как будто сравнивая размеры России и этот простор. — Ничуть не менее великая, чем Древняя Греция! В начале ХХ века после Первой Великой Революции именно в России была сделана невиданная попытка поднять культурный уровень необразованных «низов» общества и уравнять их с «верхами». Думали, что культуру можно так же отнять и поделить, как вещественные богатства. Жгли усадьбы, воевали с соплеменниками. Заплатили огромную цену. В результате ничего не получилось: в конце концов высокую культуру перестали ценить, простой, не творческий труд восславили как нечто сверхценное. Поэзию заставляли служить пропаганде. Конечно, чтобы творить, надо что-то есть, но как раз в то время и происходила техническая революция, которая могла сократить физический и монотонный труд. И вот после смерти великой Ахма Това, классическая русская культура практически стала реликтом. Эрф Ром предвидел это. А еще раньше — выдающийся русский поэт Волошин, живший неподалеку, возле этого вулкана. Он и похоронен был здесь, на горе. Вот что он писал:

Пойми простой урок моей земли:

Как Греция и Генуя прошли,

Так минет все — Европа и Россия.

Гражданских смут горючая стихия

Развеется… Расставит новый век

В житейских заводях иные мрежи…

Ветшают дни, проходит человек,

Но небо и земля — извечно те же.

Она возродилась потом, в эпоху Второй Великой Революции — продолжала Руна. — Но уже другая… Волошин — великий пророк. В ХХI веке в результате измененя климата и миграций, казалось, Россия вообще исчезнет с карты. Однако — о чудо! — возникло нечто новое: объединение восточных, южных, северных и западных славян. Славия. И это за 100 с лишним лет предвидел Волошин.

Всё, что живёт, и всё, что будет жить

Как солнца бег нельзя предотвратить —

Зачатое не может не родиться.

В крушеньях царств, в самосожженьях зла

Душа народов ширилась и крепла:

России нет — она себя сожгла,

Но Славия воссветится из пепла!

— Поразительно, — сказал Динг, — но ведь все так и произошло.

— Когда умирает культура, — продолжала говорить Руна, — падает мораль и страна распадается. Дело не в изменении климата и миграциях. Так происходило на протяжении всей истории. Люди теряли мотивы к защите родины. Крупнейшие государственные образования с мощной армией и, казалось бы, непобедимым оружием, проигрывали войны окружающим народам, растеряв чувство патриотизма. Не понимая, за что они сражаются. Нам, с нашей любовью ко всем культурам, трудно представить мышление людей ЭРМ. В те времена капиталистического упадка России все ценности заслонили деньги — всего лишь знаки, всего лишь кусочки бумаги и металлические кружочки, за которые можно было получить некие блага в мире, где всего не хватало. По-видимому, в те годы русские люди не понимали великой глубины своей же собственной уходящей культуры. Старинные здания, имевшие высокую художественную и историческую цену, разрушали, чтобы построить безвкусные особняки для привилегированных вельмож и доходные гостиницы. Кому же захочется все это защищать ценой своей жизни?

— Я хочу увидеть место, где был похоронен этот поэт, — сказал Динг. — Ты говоришь — это рядом?

— Ты можешь увидеть даже отсюда. Во-он та далекая гора, полускрытая скалой.

Динг встал. Лучи солнца огоньками зажглись в его глазах.

— Нет. Надо пойти туда самому, взобраться на гору и посмотреть своими глазами.

— Я вспомнила конец стихотворения. Вот он:

Поэтому живи текущим днем.

Благослови свой синий окоем.

Будь прост, как ветр, неистощим, как море,

И памятью насыщен, как земля.

Люби далекий парус корабля

И песню волн, шумящих на просторе.

Весь трепет жизни всех веков и рас

Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.

. — Великая поэзия! И ты прекрасно читаешь. И все-таки — какая грусть охватывает и от этих стихов, и от этого пейзажа… От сознания гибели великой культуры, пусть и временной… Послушай, Руна! Ведь мысль, выраженная в этом стихотворении, — это не названное, но точное предвидение генной памяти, генетического единства всего человечества, нет, что я говорю — всей биосферы! Открыв это в себе и своим соотечественникам, Максимилиан Волошин подарил им счастье ноосферного миропонимания, философии, которая с тех пор превратилась в нашу веру, поддерживающую людей в борьбе против инферно…

Они уже шли босиком по пыльной дороге, а Динг, воодушевленный стихами, все продолжал говорить о Ноосфере, о радости быть заодно со всеми живыми существами на Земле, о счастье жить в мире единого человечества, где давно уже нет войн.

— А Татьяна в конце тоже Онегина очень сильно любит, но она побеждает любовь, правда совсем по другой причине — неожиданно сказала Руна, вернувшись к разговору, который они вели день назад.

— Это так, — быстро ответил Динг, который, как оказалось, думал о том же. — Татьяна не могла бросить мужа, героя войны 1812 года. Это было бы невозможно и ни для кого из нас. И она гасит в себе любовь, оскорблениями прогоняет любимого, а ведь это необратимо: дворяне не прощали оскорблений… Может быть, она на самом деле уже не любила Евгения? Ведь со времени их предыдущей встречи прошло три года…

Он помолчал немного. Потом воскликнул:

— Почему же в мире было столько несчастной любви? Ведь если один человек любит другого, то он притягивает к себе ответную любовь.

— Этот же вопрос я задавала своему ментору Шун Велу…

— И что он ответил?

— Он сказал, что любовь таинственна, — и даже нам, с нашей нынешней психологией и знанием механизмов мозга понять в ней ничего невозможно. Настоящая высокая любовь — это огромное чувство, которое человек проносит через всю жизнь. И становление настоящего человека без воспитания в нем способности к большой любви невозможно. Сближение в браке, воспринимаемое как взаимная победа, часто убивало тайну и романтику. Корабль любви разбивался о быт. Уже не говоря о невзаимной любви. Шун не сказал ничего нового — этому нас учат буквально с детских лет, но это звучало в его устах особенно проникновенно. Без возлюбленной мужчина не станет творить. Без любви никто не совершит подвигов в защиту Отчизны а теперь — во благо человечества…

Знаешь — любовь, как и йога высоких ступеней и, скажем, подчинение Судьбе своих действий - требуют служения. Служение высшему — вот чего не хватало людям. В древнем обществе любовь, разрушающая основы единства рода, запрещали, с ней боролись. А потеря смысла жизни компенсировалась религией, любовью к абстракции. Бог — это замена любимой или любимого, если любовь земная запрещена. Интуитивно люди чувствовали огромную ценность любви, но лишь единицы говорили об этом. Как странно: вот слова Иисуса, которого многие считали Богом в те времена — «Царство Бога между вами»… Это, кстати, делает ненужной религию, потому что это и есть религия. Древние индийцы понимали это лучше европейцев. Знали, что даже секс — священнодействие, прикосновение к высокому началу человека. Любовь — разговор богов. «Вы — боги», — сказал Иисус, основатель их религии, но кто понял эти слова в те времена?

— Чему же надо служить? Великому Разуму Космоса? – спросил Динг.

— Конечно, ведь ничего более высокого мы не знаем. Но это — самый дальний круг. А ближе — людям, близким и далеким — так как это единственное на Земле проявление Разума Космоса… И — животным, так как они чувствуют все как люди.

На самой вершине горы среди буйно цветущей растительности стояло дерево. Под ним виднелась мраморная плита. Расчистив ее руками, Динг и Руна увидели древние буквы. Переводчик девятиножки (робота-слуги) мгновенно перевел текст со старорусского.

Гаснут во времени, тонут в пространстве

Мысли, событья, мечты, корабли…

Я ж уношу в свое странствие странствий

Лучшее из наваждений земли…

— Какое чудесное видение! — сказал Динг.

— Смотри! — воскликнула Руна, — Во-он там, вдали на берегу, стоял некогда дом поэта. И на крыше была смотровая площадка. Надо как-нибудь прийти туда вечером, посмотреть на пламя заката, его отражение в воде залива — ведь стихотворение об этом… «Странствие странствий» — это странствие души, памяти генов через поколения и века, куда поэт в качестве ценнейшей покажи собирался взять это прекрасное видение.

— Что это за камни здесь, на плите?

— С давних пор принято приносить сюда морские камни. Частицы стихий: земли, воздуха, воды и огня соединяются здесь…

— А это? Что это? Какое-то каменное ложе?

— Жена поэта, — ответила Руна, — не хотела уходить от могилы, ей построили здесь это каменную кровать…

— Наверно, это и есть настоящая любовь…

Они вдруг увидели, что солнце как бы застыло в небе, перед тем как зайти за гряду голубых, синих и черных гор. Время остановилось. И еще они увидели, как цепочка людей взбирается на гору, неся впереди гроб с телом поэта…

— А знаешь, Руна, — у меня вовсе нет ощущения, что здесь — место смерти. Нет! Скорее, наоборот. Это место жизни! Я читал, что сам Эрф Ром упоминает его в одном из своих романов…

— Да. Но он не называет имени поэта.

— Почему?!

— В те времена это было не безопасно. Во всяком случае, книгу могли не издать.

— Почему?!

— Потому что поэты всегда в истории говорили правду. Если были настоящими, конечно. А правда была не нужна сановникам от мнимого социализма, они боялись истины. Вот они и скрывали ее. Ведь здесь в начале ЭРМ творились ужасные беззакония…

— Значит это общество было инфернально. Если бы оно существовало сейчас, Великое Кольцо имело бы право на активное вмешательство. Сокрытие или запрещение информации, касающейся развития человека — это единственное условие, разрешающее межпланетное вмешательство, даже если требуется выборочная наркотизация людей, наделенных властью. Запрет на такую информацию — самое тяжкое преступление.

— Конечно, — ответила Руна, — но в те годы люди еще ничего не знали о существовании Великого Кольца, как и Великое Кольцо о них. И произведения многих писателей и поэтов сохранилась лишь благодаря тому, что их тайком переписывали хорошие люди. Даже романы Эрфа Рома были под запретом.

— Неужели? Это трудно даже себе представить!

— Тем не менее, это так.

Всю обратную дорогу Зуг Динг молчал. Было ветрено. Шумели колеблемые ветром трава и кроны низких деревьев. Где-то вдали бухало море, расплескивая пену. Зуг Динг думал о том, как много страданий перенес этот мир, как много сломанных судеб, горя и страха прошло здесь, на полуострове, горестной чередой и круговертью. Только эти вечные камни, вечное Море, казалось, остались столь же прекрасными, как и в миг своего возникновения в далекие эпохи Земли. Однако он помнил из курса истории и другое. Времена, когда Море выбрасывало на берег мусор, слипшиеся пакеты и грязь. Уберите за собой! — как бы говорило Море, но люди садились в свои несовершенные автомобили и уезжали в дымные и грязные города…

«Какой уязвимой может быть красота, — думал Динг. — Особенно красота хрупкая и нежная. Даже сейчас, в эпоху заботы обо всем, что отличается от среднего. Что же говорить о далеком прошлом, когда Стрелы Аримана без жалости косили красоту и оригинальность!». Он смотрел на Руну, и сердце его сжималось от страха и жалости, соединенных с острым, почти болезненным чувством гармонии…

Небо пожелтело, появились розовые облачка. Слева показался месяц, справа — над огромной горой вулканического происхождения повис красный шар Солнца: два глаза природы, которыми она смотрит на маленьких человечков внизу.

— Руна! — кричал Динг, — Руна! Ты похожа на фонарик!

Она вышла из воды и села рядом на мелкую гальку. Он нежно обнял ее и она повернула к нему грустное улыбающееся лицо:

— Я хотела бы иметь ребенка…

— Я тоже, хоть считается, что я слишком юн, чтобы быть отцом.

— Мы живем не в древнем мире: детей отдают обществу, едва они выйдут из грудного возраста. И потом мать общается с ребенком гораздо чаще, чем отец.

— Мне кажется, это неправильно, — сказал Динг. — Никто не сможет заменить ребенку нежности матери и примера отца, ведь их любовь «запрограммирована» в генах…

— Зато отношение родной матери слишком эмоционально, причем как с плюсом, так и с минусом. Хотя все мы учимся сдерживать свои эмоции, они неизбежно прорываются в таких случаях… Из глубины истории идет традиция авторитарного воспитания. В это трудно поверить, но в далеком прошлом матери и отцы били детей за мелкие провинности или за недостаточное, как им казалось, почтение. И даже если здоровье ребенка не страдало, это навсегда калечило его психику. Известно, сколько терпения требуется для воспитания детей. Этому долго учатся. Кстати, Динг, я прошла педагогические тренинги и могла бы работать педагогом. Наш ребенок не был бы одинок.

— Я всегда хотел знать: все дети воспитываются в детских группах Домов Педагогики или есть другой вариант? — неожиданно спросил Динг.

— Вообще-то почти все. Но некоторые матери, желающие сами воспитывать своих детей, я слышала, иногда, очень редко, переселяются на Яву, Остров Матерей…

Динг вздрогнул.

— Что случилось, Динг?

— Это название мне что-то напоминает. Только не могу понять — что.

Лицо Динга стало замкнутым и холодным.

— Динг. Разве у тебя плохая память?

— Нет, хорошая. Все тесты — на отлично. Но вот только…

— Что?

— Есть вещи, которые для меня недоступны. Я открою тебе один секрет. Вот скажи: ты помнишь все, что было с тобой в жизни?

— Все.

— С какого момента?

— Ну, с того… как я родилась. И сразу же стала орать как бешеная…

— И потом — в год, в два: ты все это помнишь?

— Да, конечно. Это все помнят. Все нормальные люди.

— Понятно. А я нет.

Они помолчали.

— Я вот думаю, — продолжал Динг, — не из-за этого ли ПНОИ все время за мной следит?

— Что? Ах, ПНОИ… Постоянное Наблюдение за Отклоняющимися Индивидами… Я только чисто теоретически знаю, что это есть.

— А я — практически.

— Вот как.

— За мной наблюдают постоянно. Не думай, это не мания преследования, это так оно и есть. Они постоянно интересуются моими поступками. Считается, что они действуют незаметно. Мое местоположение постоянно контролируется. Наверно, мне нужно было сказать это раньше? Ну что же, прости. Я полюбил тебя и боялся, что ты… ты…

— Глупый. Неужели на Земле и в Эру Великого Кольца не перевелись дураки?

— Что такое «дурак»?

— Тебе не нужно знать — так, одно старое слово.

— Я понял.

— Значит, не дурак, если понял… Только в чем же твой секрет? Как это все объяснить? А еще говоришь, что в жизни у тебя не было настоящих трудностей…

— Я не помню первых трех лет моей жизни. Ничего не помню. Абсолютно. Только вот — очень смутные образы, довольно бессмысленные: огонь, глаза, страх. Где я родился? И кто мои родители? — ничего не знаю. Я никогда не видел их потом.

— Мне говорили, — тихо сказала Руна, — что люди древности, например, в Темные Века или в ЭРМ тоже не помнили своего детства. Послушай, Динг. Я люблю тебя. Я никогда тебя не брошу. Тем более теперь, когда мы связаны твоей тайной. Мы разберемся, что с тобой произошло. Обязательно, поверь!

— Это не так просто, Руна. Я уже пытался. Но от меня скрывают это…

— Просто невероятно! В наше время скрывать от человека информацию, касающуюся его развития и счастья! Я ничего не понимаю!

— Я тоже.

Руна вернулась в Школу 4-го Цикла, в класс социологии 305—14. Пришлось временно расстаться с Дингом, но она постоянно думала о нем, о его странной тайне.

Динг необычный. Он не похож на своих сверстников, хвастающих хорошо развитой уже в этом возрасте мускулатурой. По сравнению с ними Динг выглядел тонким и слабым. Издали его можно было принять за девушку. А вблизи не покидало ощущение хрупкости и нежности…

«Трудно ему, наверно, выносить суровый режим Школы, — подумала Руна. — И как мог он вообще появиться в мире, ведь многие поколения из генотипа мужчины убирали черту за чертой слабость и нежность. Оттого-то все мои друзья, увы, похожи друг на друга… Все кроме Динга. Такое чувство, что он жил не на Земле»…

Руна чувствовала присутствие Динга постоянно. Когда она что-то делала, она спрашивала у невидимого Динга, стоящего рядом: «Так? Я правильно поступаю?» И Динг отвечал: «Да, любимая, да». И Руна улыбалась, а ее подруги, которые ничего не видели и не понимали, говорили: «Ты все время улыбаешься, Руна. Что произошло с тобой?» Но она молчала.

Однажды на лекции по диалектике Руна внезапно заинтересовалась законом взаимного отражения временных слоев. Вечером, распутывая в памяти нить ассоциаций, приведшую к этому внезапному всплеску интереса, она поняла, что источником был все тот же секрет Динга…

Ментор по философии Шун Вел, столетний, с серебряными волосами, но кокетливо подстриженной треугольной бородкой, говорил своим слегка хрипловатым голосом:

— Заметим одну важную деталь: на определенном этапе новое повторяет в каких-то отношениях давно забытое старое. В диалектике говорят: «Отрицание отрицания». Это означает, что на новом уровне, на новом этаже происходит возврат к старому, давно пройденному витку, этапу. Характерный пример: городская культура ЭРМ — пример так называемого «западного образа жизни» — повторяет Древний Рим. Тогда как многое в эпоху Темных Веков Средневековья, наоборот, отрицало обычаи Древнего Рима. Это яркий пример «отрицания отрицания», иначе «ухода-и-возврата». Он осуществляется на разных уровнях диалектически развивающейся системы, создавая повторы, слои… Такие объекты называются «кагэмоно», то есть уподобляются свиткам живописных изображений в древней Японии. Все, что мы видим в естественной природе — это либо свитки-кагэмоно, либо их фрагменты. Да и в человеческой культуре и в технике много свитков, т.к. до поры до времени общество развивается по законам природы. Мы встречаем свитки-кагэмоно в астрономии, в микрофизике, в геологии… Даже в истории, так как историческое время — это стягивающийся геликоид. Не случайно в современной космологии используется слово «таконома» как название вселенных, подобных нашей. Древние японцы называли так нишу в стене для хранения свитков.

А так как уже в конце ЭРМ знали о единстве пространства и времени, стала ясна причина повсеместного возникновения спиралей: Спираль Времени. Великий ученый тех времен Фом Нос, на основании исследований Мор Оза, открыл в истории множество практически тождественных событий, разделенных столетиями, а также множество тождественных личностей, двойников и тройников тех, кто в них участвовал. Фом Нос объяснял это ошибками историков, приписывая им несвойственные «тайные» мотивы. Но в те же времена ученые Гуц и Эуг Белл сделали оставшийся небольшой шаг, заявив, что слои реальности, тесно скрученные в спирали, квантово-механически влияют друг на друга, порождая явление отражения вплоть до почти полного тождества событий и индивидуальностей.

Еще в конце ЭРМ в социалистической половине Земли господствовала схема истории из пяти эр: первобытнообщинный строй, затем древние рабовладельческие государства, затем феодализм, капитализм и коммунизм. Первобытность считалась чуть ли не первым вариантом будущего светлого коммунизма: так как вещей в те времена было очень мало, делить было нечего, следовательно не было и частной собственности, владение которой разделяло бы общество на привилегированные и угнетенные классы.

Первобытные общества считались аналогичными будущему коммунизму. Конечно, говорили тогда, это были еще весьма несовершенные общественные отношения, техника была на очень низком уровне. Но все же эти древние люди создали сказки и мифы, своеобразную этику, которую можно считать творением народа. Это были великие произведения. И это, считалось тогда, дает нам надежду в существующем сложном мире, что в будущем человечество сможет-таки найти в глубинах своей сущности силы для построения счастливого коммунистического общества. «Дикарь» виделся сквозь розовые очки. Вспоминали французского философа Руссо с его воспеванием естественности. Писатели открывали духовный мир малых народов Севера и Юга. Призывали диалектику: дойдя до своего предела, мир технологического индивидуализма неизбежно должен перейти в свою противоположность — посткапиталистический коллективизм.

И вдруг обнаружилось, что вся эта историософская схема не верна. Жизнь первобытных обществ оказалась гораздо сложнее в одних отношениях, и примитивнее в других. Выяснились подробности жестоких обрядов. Это оказалось общество, в котором подчас полностью подавлялось личное, индивидуальное начало. Расхотелось строить будущее по таким чертежам. А с другой стороны, возникшие перед обществом проблемы оказались гораздо более острыми. Они затрагивали уже не просто количество счастья или несчастья, но даже само выживание человечества! И когда стали откровенно освещать катастрофы, несчастья, войны и т.д., вдруг обнаружилась настоящая пропасть зла в самом человеке. И это пошатнуло у многих веру в Человека с большой буквы, как и в будущее земной цивилизации.

Но именно тогда историки, вглядываясь в толщу времен, смогли углядеть нечто, дающее людям новую надежду… Ученые открыли огромную, неизвестную дотоле древнюю цивилизацию, существовавшую в Европе, северной Африке, в Средней Азии и на Индостане. Так называемую Крито-Индийскую цивилизацию, не знавшую насилия и войн, неравенства мужчины и женщины, контрастов богатства одних и нищеты других. Эта цивилизация возникла 13 тысячелетий до них, а ее уровень человеческих отношений был гораздо выше последующих Египетской, Вавилонской и иных, существовавших после нее. Древняя цивилизация, существование которой было подтверждено десятками и сотнями тысяч археологических находок, была своего рода Атлантидой, ушедшей не на дно моря, а в глубины исторического времени. Значение этих открытий выходило далеко за рамки раздела под названием «неолит» и вообще за рамки истории.

Между тем саму цивилизацию ЭРМ поразил Глобальный Кризис в ХХI веке по старой хронологи, который Эрф Ром обозначил как Порог Роба (или Габора). Тогда и только тогда оценили великую роль истории среди человеческих наук.

Разрушение и разграбление крито-индийской цивилизации древними скотоводческими племенами, примитивными, хвастливыми, но знающими толк в насилии и войне и владеющими железным оружием, было своего рода первым отрицанием в диалектической триаде. Второе отрицание — это Вторая Великая революция, произошедшая уже на пороге Эры Мирового Воссоединения. Ведь мы, друзья мои, — наследники той, наидревнейшей цивилизации, которую называли еще цивилизацией Великой Богини из-за повсеместного распространения культа Женщины.

—  Почему же они погибли? — спросил кто-то из учеников.

— Возможно потому, что сопротивление в полную силу означает такое же насилие и потерю высоких моральных идеалов. Но погибнув, эти люди «заразили» кочевников идеей доброты, которая дала всходы, правда, очень нескоро.

А Руна вспомнила берег Моря. Если отплыть немного от берега и обернуться, то увидишь обрыв, небольшую гору, возникшую оттого, что море точило берег и он осыпался. Там теперь большие камни в рост человека и даже больше у самого моря омываются волнами…

На скале, на обрыве можно увидеть огромное количество слоев. И если взять камень, который упал откуда-нибудь, с обрыва, то на этом камне также можно увидеть большое количество полосок. Эти полоски — тоже слои, только гораздо более мелкие. На что больше всего похож этот склон со слоями? Он больше всего напоминает камень. А камень — это нечто вроде картины, на которой изображен склон этой горы, обрыв. Крупное отражается в более мелком и наоборот.

— Отчасти этому соответствуют, — продолжал ментор, словно прочитав ее мысли, — открытые в математике ЭРМ Мандельбротом структуры — фракталы. Не случайно именно эти изрезанные, бесконечно повторяющиеся в глубину при уменьшении структуры заинтересовали художников, которые с их помощью нарисовали картины, напоминающие природные образования. Так же устроено «золотое сечение»: оно отражает в малом большое; и так до бесконечности — модулор, пятеричность, звездчатость, возникающие также и в непериодических мозаиках древнего математика Пенфилда — все это проявление того же закона частичного изоморфизма. Такая симметрия в науке называется калибровочной.

— Уважаемый Шун Велл, — спросила Руна, подняв вверх руку с растопыренными пальцами — знак пришедшей в голову идеи. — Если так, то существуют ли в нашем обществе фрагменты, соответствующие слоям прошлого, то есть ушедшим формациям?

— Конечно, существуют, Руна. Например, знаменитый Остров Матерей, куда удаляются женщины, принимающие сознательное решение самим растить своих детей, носит явные черты последних периодов Эры Разобщенного Мира, а может быть — и еще более ранних фаз развития человечества. Но мы так мало о них знаем, к сожалению. Особенно — о Пещерном городе, расположенном в центре Острова.

— Как бы мне хотелось узнать об этом больше!

— Так пусть это будет твоим первым Подвигом Афродиты…

— Неужели существуют и Подвиги Афродиты?

— Конечно, девочка, конечно, Руна… только не для всех. Для женщин, желающих и чувствующих в себе силу совершить подвиг.

Рука с растопыренными пальцами тянулась вверх.

— Еще один вопрос, дорогой ментор.

— Пожалуйста.

— В психике человека сохраняются обрывки воспоминаний о прошлом — это генная память. Но сохраняется ли в человеке тенденции к восстановлению прежних конфигураций психики? То, о чем говорил древний Фрей Днум: «Оно», «Сверх-Я», «Эго»? То, чего нет у нас, людей Эры Великого Кольца? Люди забывали первые годы детства… Если, как следует из законов диалектики, все повторяется, то…

— Да, Руна. Я знаю такие случаи, но более подробную информацию ты можешь получить у главного специалиста Земли в этой сфере, Эвды Наль. Она — моя хорошая знакомая… Вопросы, возникшие в твоей голове, Руна, как я отчетливо чувствую, совсем не случайны. Внутренним взором я вижу трудную дорогу, открывающуюся перед тобой. Я сегодня же свяжусь с Эвдой Наль и договорюсь о встрече.

И Руна на миг почувствовала прикосновение Судьбы, и вновь спросила невидимого Динга: «Все правильно?» И он ответил: «Да, любимая».

Совсем стемнело. Тихо шумело теплое море. Зуг Динг долго не мог уснуть. Он лежал на спине и смотрел широко раскрытыми глазами на звезды. И юноше стало казаться, что он взлетает. Там, наверху, раскинув крылья, летел по Млечному Пути огромный Лебедь, и сияли ровным светом две сигнальные звезды, известные штурманам, мореходам и космонавтам всех веков человечества: Вега и Альтаир. А если повернуть голову к востоку, можно увидеть четырехугольник Пегаса и рядом — маленькое пятнышко, наподобие прозрачной ватки — Туманность Андромеды. Туда, в далекие миры, верил Динг, за сотни световых лет полетят могучие Космические Корабли будущего, пронизывающие пространство методом Прямого Луча, открытого Мвеном Масом…

«Три вещи прекрасны, — думал Динг. — Руна, аммониты и розы. Спиральные окаменелости возникли много миллионов лет назад. В такой же седой древности с поверхности звезд спиральной туманности Андромеды взлетели фотоны света, ныне достигшие Земли: ведь я вижу Галактику такой, какой она была в далеком прошлом… Примерно к тому же времени, вероятно, относится возникновение предка розы – ботанической спирали… А Руна? Когда, какой величайший художник изваял ее нежный образ?» И сразу ответил себе: коллективное эстетическое чувство тысяч и тысяч мужчин, выбиравших себе возлюбленных и осуществлявших тем самым отбор наиболее красивых женщин.

Динг стал думать о странностях человеческой памяти. Некоторые люди умели воспринимать не только все события своей жизни, причем даже до момента рождения, в материнском чреве, но даже и некие отрывки из жизни своих предков. В далекой древности эти явления считали проявлением реинкарнации, то есть перехода после смерти души человека от одного тела к другому. В дальнейшем выяснилось, что эти осколки прошлого, присутствующие в психике людей — всего лишь проявление универсального закона аналогии слоев бытия, также известного древним. «Звезды внизу, звезды вверху, что внизу, то и вверху — кто поймет это, обретет счастье» — гласила коптская надпись на одном древнем драгоценном камне… Если в геологических слоях законсервированы осколки древней жизни, аммониты, белемниты, в темном стекле янтаря — древние насекомые, то в глубоких слоях психики, согласно этому закону, должны сохраниться осколки воспоминаний о прошлом, и именно в генах, поскольку остальная материя заменяется от поколения к поколению. Уже к концу ХХ века под гипнозом люди научились «вспоминать» свои «прошлые жизни». Однако все это были бесчисленные варианты и переплетения подобных сну видений, почти не имеющих отношения к реальным следам генетической памяти. Лишь через много-много лет психологам удалось «раскопать» и вывести на свет реальные события, законсервированные в клеточных структурах и передающихся от женщины к женщине, от матери к дочери, обогащаясь опытом бесчисленного множества мужчин. Погрузившись в эти мысли, Динг случайно заснул…

Заверещал стереофон. Оказалось — уже утро, и перед Дингом «материализовалась» Руна.

— Динг, послушай, очень важные новости. Наш ментор по психосоциологии, Шун Вел, обещал организовать мне встречу с самой Эвдой Наль, ты знаешь, кто это?

— Нет, мне не приходилось слышать этого имени…

— Эвда — величайшая женщина, психолог, одна из лучших психологов на Земле…

— И ты… хочешь спросить у нее, почему я не помню своего детства?

— Да! И я хочу, чтобы ты…

— Чтобы я тоже встретился с Эвдой?

— Да. Во всяком случае, будь наготове.

Голографическая Руна исчезла.

Вскоре на берег прямо рядом с Зуг Дингом опустился винтолет. Из него вышли три человека.

Руна в розовой накидочке, женщина в длинном серебряном платье по моде Средневековья, и еще одна девушка, почти подросток в желтой майке и синих шортах.

— Познакомьтесь, — сказала Руна, обернувшись к спутницам, — это Зуг, Зуг Динг.

— А я, — сказала женщина в серебряном платье, — та самая Эвда.

— Ну что уставился? — притворно недовольно сказала Руна. — Не видел никогда таких огромных голубых глаз?

— Они похожи на два бездонных озера…

— Не утони, дружок, — сказала Эвда. — А это: просто Линда. Она из ПНОИ.

— Здравствуйте, Линда. Я и не думал, что в ПНОИ работают девушки.

— Привет, Динг, — сказала Линда. — Ты любишь футбол?

— Ага.

— Вечером устроим матч: ты с Эвдой, против меня и Руны. Мальчики! Девочки! Немедленно купаться!

И она принялась стягивать майку и шорты. Все последовали ее примеру, и веселая компания с победными криками побежала к Морю.

После купания Эвда взяла за руку Руну, и они пошли по дороге в горы, тихо о чем-то разговаривая. Линда легла под прямые солнечные лучи рядом с Дингом.

— Послушай, можно спросить, — сказал Динг. — Если ты наблюдаешь за мной по работе, то почему не скрываешь, что ты из ПНОИ?

Линда повернулась к Дингу, стряхивая мелкие камушки.

— Ты, наверно, плохо представляешь себе, чем занимаются люди в ПНОИ. Ты представляешь меня, наверно, какой-нибудь шпионкой из далекого прошлого…

Линда загадочно улыбнулась.

— Увы. Увы. Увы, — продолжала она. — Люди ПНОИ не следят ни за кем. И у них нет особых тайн. Вся эта романтика, Динг, осталась в прошлом…

— А ты? Ты бы, наверно, хотела быть настоящим разведчиком?

— Ох, Динг, не береди душу. Конечно, когда я была еще девчонкой, мы играли с друзьями по группе только в разведку. Но в реальной жизни мы крайне редко следим за людьми.

— За кем же вы следите? — подозрительно спросил Динг.

— Прежде всего за самим ПНОИ, — беззаботно сказала Линда. — Я открываю тебе страшную тайну. Да будет тебе известно, ПНОИ — это огромная, мудрая система, созданная нашими предками, и с тех пор непрерывно улучшаемая. Это распределенный искусственный мозг. Работая по строгим алгоритмам, он не способен к творчеству, к диалектическому приравниванию несравнимого. А потому неизбежно совершает ошибки.

— Которые вы и стараетесь обнаружить…

— Вот именно. И исправить. Кроме того, мозг это мозг. Он думает, а не действует. Он указывает на необходимость действий. Например, нужно что-то разрулить, вмешавшись в естественный ход событий. Кого-то спасти, например. Человек этого и не заметит, подумает — повезло. Для нас так называемые отклоняющиеся индивиды делятся на сверхталантливых и неудачников в результате обстоятельств или болезни. И тем и другим может понадобиться помощь. Вот мы и помогаем…

Воцарилось молчание.

— Да. Это многое меняет, — сказал, наконец, Динг.

Линда встала и побрела к воде.

Сказать, что Линда была красива, — значило ничего не сказать. Такие девушки даже в ЭВК встречались очень редко. Невообразимо тонкая талия делала ее похожей на вытянутый древнегреческий сосуд, длинные светлые волосы волной закрывали грудь. Во всем ее облике было что-то удивительно цельное и драгоценное.

«Первый человек из ПНОИ, который появился на горизонте в моей судьбе. Она говорит, что не следит за мной. Что хочет помочь. Но в чем ее нынешняя миссия? Почему именно сейчас она прилетела сюда? Что ей нужно от меня? И чем закончится этот странный визит?»

Вспомнив Руну, музыкальную и нежную, Динг даже не стал сравнивать их. Они были несравнимы, прекрасные по- разному. Он вспомнил дискретную формулу красоты, открытую еще в 6 периоде ЭРМ философом Эугом Беллом, который создал основы математической эстетики, и выбор между двумя вариантами женской красоты растворился в его сознании. Руна была им самим, его второй половиной, и, наверно, не только в этой, но во многих «прежних жизнях».

Динг встал и побрел к воде. Он опустился на корточки и сжал лицо руками. Так вот что он принимал за непрерывную и необъяснимую слежку тайных организаций! Вот почему все эти годы, ощущая незримое присутствие «чего-то», он не видел ни одного человека ПНОИ…

Когда Динг обернулся, Линда сидела в позе лотоса, закрыв глаза.

Послышались голоса Руны и Эвды. Линда открыла один глаз и снова его закрыла.

— Чем все это закончится? — сказала она, не открывая глаз, шепотом, прочитав мысли Динга. — Там, где я появляюсь, немедленно начинаются страшные и опасные приключения… безумные трагедии… потрясающие открытия…

Тут она дико завизжала как кошка, мгновенно вскочила, толкнула Динга в грудь, так что он упал в воду, и бросилась в Море, окутанная тысячью брызг. Бедный Динг, ударившийся о камень, оглушенный, перепуганный, только подумал: «Вот это девчонка!»

Вечером все собрались у костра.

— Я смотрела твое досье в архивах ПНОИ, Динг, — сказала Линда. — Я кое-что знаю о том, как ты появился здесь.

— Что же раньше мне никто ничего не сказал?! — вскричал Динг.

— Никто не спрашивал, — съязвила Линда. — Так вот. Ты родился, как может быть, уже сам догадался, в неконтролируемой зоне. Точнее — на Острове Матерей. Еще точнее — в Пещерном Городе. Эти места пустынны. Две огромные горы испещрены ходами. Всей мудрости ПНОИ не хватает, чтобы понять, что там делается внутри… Хотя мы пытались послать туда людей и роботов. Но это бесполезно. Роботы немедленно обнаруживают и перепрограммируют. Людей попросту не пускают.

— Может, людям внутри нужна помощь? — сказала Руна. — Возможно повторение жесткой инфернальности, личная власть одного человека над многими… рабство…

— Это так, но совершенно непонятно, как взаимодействовать с теми, от кого много лет не приходит никакой весточки. Кроме…

— Так вести есть? — спросил Динг.

— Весть — это ты, Динг. Из-под горы бьет ручей. В расщелину невозможно протиснуться взрослому человеку. Но ты выплыл из нее в маленькой лодочке… Тебе было всего три года. И вот ты вырос, и послание из Пещер — оно в твоей памяти. Но она нам и даже тебе недоступна. Во всяком случае, была недоступна до тех пор, пока у Эвды не появилась идея, как пробиться к твоим воспоминаниям. Понимаешь, несмотря на все наше доверие и радушие по отношению к миру Пещеры, нельзя исключить, что ты не только Послание, но и оружие. Программа, которая в тебе, в твоем подсознании «зашита», может быть невероятно разрушительной… Вот поэтому я здесь.

— Что ты собираешься сделать, Эвда? – спросил Динг.

— Попробуем гипноз. Это более-менее безопасно. К тому же не вижу другого ваианта. Садись передо мной, ничего не бойся… Это как маленькое космическое путешествие.

— Поехали! — сказал Динг. И, повернувшись к Эвде, насильно улыбнувшись, продолжил. — Это не генное воспоминание. Это сказал Гагарин, впервые взлетая на космическом корабле. Это мы проходили в школе первого цикла…

— Динг, внимательно посмотри на этот светящийся шарик. Не моргай, сосредоточься. Я буду считать до пяти, и на счет пять тебе покажется, что ты спишь. Но ты не уснешь, ты всего лишь попадешь в прошлое, к твоим предкам. И ты вспомнишь о них все, что забыл. Ты вспомнишь Послание. Раз, два… веки тяжелые… подчинись желанию и закрывай глаза… три, четыре… Я отключаюсь, а ты придешь в сознание через некоторое время и будешь помнить все. Пять.

И прошло несколько часов.

— Я почти ничего не помню. Странно… Берег реки… Темные кусты… Какая-то девочка с большими глазами танцует странный танец. Резко двигаясь направо и налево. Тонкая белая фигурка…

— И это все? — спросила настойчиво Эвда.

— Да, еще в тени — человек с большим лицом и с бородой… А девочка, знаете, чем-то похожа на Руну. Нет, ничего больше не могу вспомнить. И не понимаю, что я видел. Этого человека с бородой — он похож на греческого бога Вакха — я точно никогда не видел даже во сне… И это все.

— Как жалко, Динг. Неужели ничего не получилось?

За Потухший Вулкан садилось солнце. Руна обняла Динга и они пошли к Морю.

Неожиданно Руна остановилась, подняла острый камешек и полоснула по ноге. Пошла кровь. Динг застыл, потом вдруг отстранил Руну — и мгновенно скрылся в береговых утесах…

— Динг! — крикнула Руна.

Но в ответ лишь только кричали чайки…

Руна побежала за ним.

Вскоре вернулась.

— Я нашла Динга, — сообщила Руна Эвде и Линде. — Он сказал, что хочет вернуться в Пещерный Город.

— Он-таки вспомнил свое детство?

— Да. Была необходима хоть какая-то ниточка, связывающая его с тем, неизвестным нам миром… Он нашел ее… с моей помощью. Еще раньше я заметила, что он как-то странно отреагировал, когда я поцарапала ногу. Задумался, нахмурился… Видимо, возникла ассоциация с его прошлым, которую он не мог осознать до конца. А вот теперь, под влиянием гипнотического сна — все произошло… Воспоминания хлынули как душ ему на голову. И не только его собственные, но и его предков. Но рассказывать Динг ничего не хочет. Он говорит, что он — не послание, а живой человек. И, Линда, он прав.

Долго ждать Динга не пришлось. Буквально через три минуты его тонкая фигурка показалась из-за камней.

— Спасибо, Эвда, — все получилось. Да. Я многое действительно вспомнил. Точнее сказать: я вспомнил все. И я все-таки не послание. Я думаю, мне пора посетить Пещерный город, — но ненадолго. Я вскоре вернусь.

— Клянешься вернуться? — спросила Линда.

— Клянусь. Я хочу, чтобы и ты пошла со мной, Руна. Пойдёшь? Не струсишь? Я хотел бы, чтобы ты познакомилась с моими близкими.

— Да, Динг, о, да.

Вспыхнул осветительный фонарь, поляна у Моря оказалась залитой ярким светом, неотличимым по спектру от солнечного.

— Я хотел бы сделать сообщение, — сказал Пур Хисс.

— Все мы слушаем вас, — ответил председательствующий в Совете Звездоплавания Шун Вел.

— Многие, вероятно, слышали о феномене Пещерного Города, когда несколько семей землян, живущих по старым принципам на Острове Матерей, объединились в коммуну и прекратили общение с цивилизацией. Уже несколько поколений они полностью изолированы от остального человечества, более того — имеют независимый от общего канал связи с Великим Кольцом. В последнее время нам стали известны некоторые подробности этой таинственной истории. Отчетливо вырисовывается тесная связь ее с цивилизацией космических вампиров, уничтоживших цивилизацию Зирды. Правда Пещерный Город возник гораздо позже визита звездолета с Зирды. Но ведь его возникновение иначе и невозможно объяснить.

— Хотелось бы знать, многоуважаемый Пур, — сказала Эвда, — каким образом цивилизация «вечных» смогла проникнуть на Землю? Ведь с ними мы, вроде бы, не контактировали. Считается, что они и не знают о существовании Земли…

Эту заразу могли принести нам, сами того не подозревая, гости с Зирды. Говоря «могли», я выражаюсь недостаточно точно. Теперь известно, что это так и есть.

— Идет ли речь о возможном силовом вмешательстве в жизнь Пещерного Города? Предполагается ли, например, использование наркотического газа? — спросил высокий человек, над которым на мгновение мелькнула голографическая блестка: «Венд Сил, астронавигатор внешнего кольца».

— Я не исключаю такого решения. Поймите, речь идет о выживании Земли.

— Я предоставляю слово физику и математику Рен Бозу, — сказал Шун Вел.

— Друзья! — начал свою заранее заготовленную речь выдающийся ученый. — Я могу дать другое объяснение, почему возник Пещерный Город. Я считаю, он должен был возникнуть без всяких пришельцев. Это просто другой вопрос. Еще великий философ Кант выдвинул концепцию «вещи в себе». Понятие это в переводе на простой язык значит «неизвестное», «не постигнутое» разумом. Всегда остающееся неизведанное. Многие сразу же заговорили о «непознаваемости» некоторых аспектов материи. Математик Гёдель открыл теоремы о принципиальной неполноте знания. Но, если перевести все сказанное в практическую плоскость, то речь должна идти о взаимодействии человека с неизвестными Объектами.

Конечно, такие Объекты представляют опасность. И неважно, откуда они появляются: извне, из неоткрытого еще Космоса или из «космоса человеческой души».

Прошу прощения за столь долгое введение. Перехожу к сути.

Я разработал методику расчета Уровня Разнообразия (УР) в планетарной ноосфере. Существуют также оценки нижнего уровня этого параметра. Я хочу довести до вашего сведения, что ныне УР Земной Ноосферы опустился ниже допустимого для нормального развития. Это крайне тревожащая новость! Происходит конвергенция стран, языков и культур. У нас нет преступлений, так как высокий уровень воспитания и ПНОИ обеспечивают полное владение ситуацией. ПНОИ. Помните, как расшифровывается эта аббревиатура? Постоянное Наблюдение за Отклоняющимися Индивидами.

В результате отсутствует девиантное поведение, ранее выполнявшее роль генетических мутаций в биологических сообществах. Да и те же генетические мутации в приложении к самому человеку теперь невозможны — их тщательно отслеживает служба генетического контроля. Обратной стороной всех этих позитивных мер является снижение параметра УР и рост культурной энтропии. Последнее означает прямую опасность физической гибели человечества, растворение его в тепловом шуме Вселенной.

Сознание человека запрограммировано на контакт с Новым, с Неизведанным. А у нас — так как вся Земля открыта и в высшей степени освоена (смотрите, вы можете идти хоть сто километров босиком — и не пораните ступней ног!), лишь только Космос еще таит сокровища неведомых путей. Как истосковались наши юноши по приключениям! Каждый готов отдать жизнь за контакт с Неизведанным! А что это такое — Неизведанное? Это — Другое. Главное — оно не похоже на нас…

— Скоро ли вы допоете вашу заунывную песню о «вещах в себе»? — сказал Пур Хисс.

— Многоуважаемый Пур Хисс! Я читал ваши труды о философии Канта. В них вы с большим уважением относитесь к данной тематике. Взгляните, Пур, сколько зеленых огней! Человечество внимательно слушает меня. Итак, я продолжаю. Теперь, друзья мои, возьмем Пещерный Город. Люди, его создавшие, — другие. Не такие как мы с вами. Почему же мы сразу начали подозревать их в злых умыслах? Они ушли и замкнулись, потому что голос, идущий из глубин исторической памяти, забил в них как колокол тревоги: однообразие — слуга Энтропии черной! И они в то время прекрасно понимали, что если они не замкнутся, не создадут свой, отдельный мир, человечество растворит их и унифицирует. Не уничтожит силой, поймите! Можно «растворить» и добротой, против которой невозможно сражаться.

Итак, они ушли от нас и создали свою жизнь так, как получилось, как они считали правильным и логичным. Какими они стали за те несколько поколений, которые прошли со времени их ухода? Добрыми? Злыми? Продвинулись ли они на пути борьбы с инферно как мы? Или страдают от внутренней или внешней несвободы больше, чем в прошлом?

Неизвестно, когда мы получим ответы на эти вопросы. Может быть, пройдет еще много лет, даже столетий, прежде чем они сочтут возможным и нужным начать диалог НА РАВНЫХ. А ведь только такой диалог им подойдет! Так неужели же в страхе за свою унифицированную жизнь мы уничтожим их?!

Рен Боз замолчал. На щитке ярко горели только зеленые огни.

— Я вижу, люди не поддерживают меня, — сказал Пур Хисс. — Жаль, потому что я полон заботы о них. Да, я не могу возразить ничего против расчетов Рена. Но учтите, что информационная смерть грозит человечеству не через одно-два десятилетия: должны пройти, возможно, целые десятилетия, а то и столетия, пока на Земле наступит царство Энтропии, как это произошло на планете Рыцарей Счастья. До тех пор мы что-нибудь сможем придумать. Гениальные умы, вроде Рен Боза, не дремлют. А опасность, которая грозит Земле, — может и завтра уже превратить ее в пыль…

— Опасность Нового всегда склонны преувеличивать люди склада Пур Хисса, — сказал Шун Вел. — Поступив трусливо и жестоко, человечество заложит прочный фундамент под свое будущее. Нашими поступками мы куем себе цепи кармы — справедливость этой древней теории доказал еще Эрф Ром.

— Опасность, о которой вы говорите, Шун, идет от нас самих; а я говорю о той запланированной акции, которая преследует цель поработить и уничтожить Землю! — воскликнул Пур.

На поляне воцарилось молчание.

— Есть еще и другой вопрос, — сказал Шун Вел, — как мы поступим с мальчиком? С Зуг Дингом? Этот юноша в раннем детстве попал к нам из Пещерного Города. Теперь, как мне сообщили, он пытается вернуться назад. Будем ли мы препятствовать?.

— Ни в коем случае нельзя пропустить его назад! — крикнул Пур Хисс. — Он принесет им сведения, которыми они могут воспользоваться в войне с нами! О несчастное человечество! Слишком долго на Земле не было никаких войн! Вы даже забыли, что значит слово «разведчик»!!

Неожиданно в центр круга выскочила взволнованная Руна.

— Я прошу у уважаемого Совета слово!

— По какому праву эта девушка здесь? — крикнул Пур Хисс.

— По праву любви! Я люблю Зуг Динга!

— Со времени суда над Мвеном Масом все Советы приняли «право любви» в кодекс своих заседаний, — сказал Шун Вел. — Говори, Руна. Все человечество Земли внимательно слушает тебя. У нас, — добавил он, — как видишь, преобладают мужчины. Давайте выслушаем, что скажет женщина. Как говорили древние, чего хочет женщина, того хотят боги.

— Друзья, — сказала Руна и гордо подняла вверх голову. Волна темных волос взметнулась на ветру. — Я хорошо знаю Динга. Это замечательный, добрый, чистый, чудесный человек. Он не способен причинить зло. Он — настоящий землянин ЭВК. Он не может лгать, а ведь любой шпионаж построен на лжи. Да, Динг ничего не рассказывает о том, что он вспомнил. Он говорит, это не его секреты, — и он прав. Неужели вы хотели бы, чтобы он стал предателем? Не существует лучшего посланца нашим братьям в Пещерном Городе!

Руна вышла из круга.

Сидящие люди тихо заговорили между собой и заулыбались.

— Вашим братьям, вашим братьям, — прошипел Пур Хисс. — А ОНИ считают нас братьями? И знаете, кто такой — этот мальчик? Это не землянин! Это «вечный»! Это кхорн! Точнее, помесь землянки с кхорном, своего рода гибрид. Причем не простой «вечный», а запрограммированный на неизвестные нам действия. Генная программа спустилась с невидимого иридианского звездолета на остров Яву и оплодотворила одну из земных женщин. По какой-то причине артефакту потребовалось много лет: но за это время он создал вокруг себя Пещерный Город. Вот зачем и почему город и возник. А вовсе не по теории Рен Боза! Произошло настоящее «непорочное зачатие». Родился ребенок. Его почему-то сажают в лодочку и отправляют во внешний мир. Он вырастает, и тут запускается генный код. Обладающий навыками настоящего землянина, он взламывает ПНОИ — а это возможно, говорю вам я, генерал ПНОИ, — и потом уничтожает человечество. Затем прилетают вурдалаки, так называемые кхорны, и заселяют планету. Вы ЭТОГО хотите?

Воцарилось молчание.

— Но Зуг Динг не допустит, чтобы его волю сковала инкрустированная генетическая программа — он свободный человек. Он скорее погибнет, чем даст злу овладеть собой! — со внезапной решимостью сказала Эвда Наль.

— Вы УВЕРЕНЫ в этом? — спросил Пур Хисс.

— Да, — твердо ответила Эвда.

— А каково ваше мнение, Рен?

— Я считаю, что, скорее всего, никакой связи между «предметом- Х» и мальчиком Зуг Дингом нет. «Предмет-Х», если он и находится на Яве, то в неактивном состоянии. Вполне возможно — внутри Пещерного Города. И коли так, этот артефакт действительно представляет огромную опасность. Тем более необходимо предупредить обитателей Пещерного Города. Ведь это такие же люди, как мы, наши браться. И именно это и сделает Динг: ведь никого другого в Город не пустят — а чтобы обратиться к ним через ВК потребовалось бы слишком много времени…

— Итак, подведем итоги, — сказал Шун Вел. Ответственность велика. Ваши голоса, товарищи мои…

На маленьком щитке погасли огни мнений миллионов зрителей. Наступила тишина. Члены Совета АГР размышляли.

Линда и Динг сидели на краю обрыва и тихо разговаривали.

— Как ты уже знаешь из передачи СТВ, — говорила Линда, — Совет решил-таки отпустить тебя в Пещеры. Правда с перевесом в один голос: Эвда была на твоей стороне.

— Я очень ей благодарен.

— Давай я продолжу свой рассказ. Вообще-то система управления на Земле — это полный бедлам. Когда все идет штатно, вся система еще как-то работает: сверху вниз идут инструкции, они аккуратно выполняются и так далее. Люди у нас исполнительные, аккуратные… Но когда возникают какие-то выходящие из ряда вон обстоятельства, все сразу же вспоминают, что все свободны и никакой высший орган не есть указ для низшего. Воцаряется невозможный хаос…

— Неужели и в ПНОИ все точно так же, как и в других организациях?

— Совершенно также! Приказа отдать нельзя, все начинают утверждать, что они свободные существа, что не допустят выполнения преступных приказов и так далее и так далее. Представляешь? Майор может послать генерала, а простой рядовой или сержант, как я, хоть самого начальника ПНОИ в чине маршала… Правда, потом довольно быстро все устаканивается. Если нет единого центра, то все работают поодиночке, но ориентируются на организацию в целом. В результате прорезываются согласованные действия, и командиры начинают отдавать внятные приказы, которыми уже и руководствуются их подчиненные. Ну, а потом все, кто перессорился, приносят друг другу извинения. Воцаряется дружба… И так — до следующего ЧП. Есть даже теория такого способа справляться с неприятностями: ТХО — теория хаотических организаций. Обязательна для усвоения младшим комсоставом.

Если вдуматься, чем наше общество отличается от того, что было в ЭРМ? Ну, многим, конечно, но вряд ли я ошибусь, если скажу, что главное — каждый ведет себя так, как считает нужным. По большому счету. И управлять нами так, как управлялись с массами и толпами в прежних обществах абсолютно невозможно: каждый сам-сусам. Ну это я отвлеклась чуток.

Так вот. Пур Хисс, как только заседание закончилось, подозвал меня и сказал: «Сержант Линда Чесс! Я не могу следовать преступному решению АГР, а посему приказываю вам арестовать Зуг Динга, а в случае сопротивления — приказываю стрелять на поражение».

— Ну а ты?

— Я говорю: «Как же побежала». А он возмутился, говорит, если не ты, у меня найдется много верных своему долгу людей. Достал служебный СТВ, стал соединяться с отделом быстрого реагирования… А там все смотрели Совет и все буквально влюбились в Руну. И они…

— Да?

— Послали его…

— Как это? Куда?

— Динг, ты знаешь, что такое «ругательство»?

— Эмоциональные выкрики психически несдержанных людей?

— Да, верно. Так вот они его и произнесли. Пур Хисс был в бешенстве. Забрал мой бластер. Я подумала, что он может наделать бед, и решила пойти на хитрость. Я протянула ему руку и сказала: «Беру свои слова назад, товарищ маршал. Готова к исполнению своего служебного долга». Я его в маршалы произвела для большей убедительности! Он угрюмо сказал: «Так бы сначала», неохотно протянул мне конфискованное у меня лазерное оружие…

За камнями послышалось какое-то неуловимое движение.

Линда вдруг столкнула Зуг Динга вниз по каменному обрыву. Он прокатился несколько метров, содрав кожу на коленях. Вверху раздались какие-то хлопки и вскрики. Затем голос Линды сказал:

— Лон, бросай игольник!

— Линда, это ты?!

— А то кто же? Динг, вылезай из-под обрыва. Позволь познакомить тебя с поклонником, нет, не поклонником — с полковником, с вами от волнения заговариваться начинаешь, Лон Тагом, который чуть не влепил мне и тебе целую обойму наркоигл.

Динг с опаской поднял голову над обрывом.

— Здрасте, — сказал растерявшийся Лон, протягивая Дингу руку. — Прошу прощения, я… думал, что спасаю человечество…

Перелет на винтолете не занял много времени.

Вскоре Динг уже стучал в ворота Пещерного Города. Они немедленно стали открываться. За ними обнаружился темный коридор. В темноте выделялись две фигуры: высокая женщина в длинном белом платье и столь же высокий мужчина в одеянии, напоминающем камзол мушкетера.

— Мама! Отец! — крикнул Динг и сделал несколько шагов. — Ну, здравствуйте!

— Здравствуй, сын! — сказала женщина. — Как я рада, что ты, наконец, вернулся.

Они обнялись. Потом Динг подошел к стоящему поодаль мужчине и, встав на колени, прижался к его ногам.

— Ты выполнил задание? — спросил мужчина.

— Да, отец. Я привел мою жену, ее зовут Руна!

Руна стояла в тени дерева поодаль.

— Здравствуй, Руна, дочь моя, здравствуй. Проходи сюда, ты устала и голодна. Поешьте и ложитесь спать. До утра еще много времени. А утром я поведу вас знакомиться с нашей страной… Во-он она — светится вдали, смотрите!

Динг и Руна увидели внутри пещеры вдали вязь разноцветных неоновых огоньков. Некоторые вспыхивали и пропадали, другие горели неизменно… Страна напоминала именинный торт со свечками. Издали она выглядела уютной и ласковой. Какой она окажется завтра вблизи?

— Моего отца зовут Кэр Бинг, мама — Гуэра Динг, — сказал Динг Руне. — Здесь они — одни из самых уважаемых сограждан.

Кэр Бинг привел Руну и Динга в небольшую комнату, освещенную горящей свечой. Руна видела свечу первый раз в жизни. На столе были разложены вкусные, неведомые аскетичным землянам кушанья. Руна и Динг поели немного.

— Ты говорила, что хочешь ребенка?

— Да!

— И как ты его назовешь?

— Я назову его Ивейн. Если ты не возражаешь.

— Нет, почему-то мне тоже приходило в голову это имя.

— А что это было за задание, которое ты выполнил? — спросила Руна.

— Я отвечу. Но сначала нужно рассказать о подземной цивилизации. Конечно, она небольшая. Всего около тысячи обитателей пещер. Вот и весь город.

— Я думала — больше. Ведь должен быть какой-то демографический рост, — сказала Руна.

— Нет ни роста, ни уменьшения. И так уже многие десятилетия.

— Жесткий контроль?

Динг усмехнулся.

— Контролировать нечего. Прирост населения равен рождаемости минус смертность. А здесь и рождаемость, и смертность равны нулю.

— Как так?

— Полный демографический баланс. Бессмертие. Оно достигнуто не подсадкой памяти, над чем работает множество ученых внешнего мира, но вмешательством в фетальные генетические механизмы. Рождается бессмертный младенец. Сменилось поколение — и никто уже не будет умирать. Никогда. И больше никто не рождается.

— А ты?

— И я тоже… такой. Хотя остается еще всегда возможность смерти от внешних причин. Или если человек сам захочет.

— И такое было?

— Нет. У нас такого никогда не случалось.

— Значит, наступит момент, когда я буду старухой, а ты все еще цветущим, вечно молодым мужчиной…

— Нет. Потом объясню.

— Какой же мощной должна быть научная мысль в вашем мире, — сказала Руна.

— Да, и это при том, что нас сравнительно мало. Пойми, Руна, мы не хотим держать наши достижения в секрете от вас. Ну… нас, вас… Я уже не знаю, чей я…

— Так за чем же дело стало? Мы-то всегда были открыты к диалогу?!

— Да, понимаешь, все не так просто. Вы — это вы. Мы… они… — это мы. Желток не должен смешиваться с белком, иначе цыпленок не появится… Мы — маленькие, вы — большие. Кристалл неизбежно растворится… Вот почему здесь считают, что контакт не должен быть слишком интенсивным.

— А за счет чего вы достигли таких успехов?

— У нас несколько иная научная парадигма. Ты, наверно, знаешь о Тамасе? То есть об оборотной стороне пространства?

— Мы строим корабли, которые будут достигать отдаленных галактик, следуя по границе между Тамасом и обычным пространством Шакти в многомерной точке, которую мы называем нуль-пространством аннигиляции.

— Здесь достигают Тамас без всяких кораблей, пользуясь многократно усиленными возможностями психики — Способностями Прямого Луча. Потому что такая многомерная точка находится в мозгу каждого человека. Задача — ее активизировать.

— Это почти невероятно. Если бы это говорил не ты, я бы не поверила.

— Тем не менее, это так. И, если хочешь, я покажу тебе один небольшой опыт. Возьми меня за руку, вот так. Второй рукой прикоснись к рукоятке этого прибора, — Он указал на стоящие на столе две призмы — темно-красную и темно-синюю, соединенные серебряной перемычкой. — Закрой глаза. Не пугайся, что бы ни произошло. Все продлится не более секунды.

— Ох. Что это было? Мне показалось, я стою в полутьме по щиколотку в воде…

— Это была не тьма, Руна. И это была не совсем вода, и ты — не совсем ты… Это был Тамас. Он совсем рядом с нами. Ближе, чем одежда. Ближе, чем кожа… Он в нас. И мы в нем…

— Не пугай, Динг.

— В этом нет ничего страшного. В следующий раз мы совершим более длительную прогулку по Тамасу, если ты захочешь, конечно…

Руну била дрожь. В глазах потемнело, но она взяла себя в руки и стряхнула дурноту. Динг внимательно смотрел на нее, не отпуская руки.

— Так бывает, Руна. Так бывает поначалу. Но это не опасно, поверь.

Наконец, она улыбнулась.

— Да, это было нечто. Ну — рассказывай дальше.

— Я уже рассказал почти все. Напоследок — самое главное. Цивилизация пещер решила сделать подарок внешнему миру. Мы хотим передать вам нашу методику физического бессмертия. Но это не просто технология. Это своего рода йога.

— Йога? При чем тут йога?

— Женщина, которая хочет родить бессмертное дитя, должна пройти через очень сложную тренировку и длительное обучение. Такая технология — не сумма чертежей, не какой-то совершенный электронный или квантовый механизм. Это — йога… Раскрытие внутренних способностей человека. Как выяснилось только теперь, она сама становится при этом бессмертной.

— Эта йога связана с выходом в Тамас?

— Да.

Воцарилось молчание.

— И вот, — продолжал Динг, — ты и есть та женщина, которая принесет дар. От имени Подземной цивилизации я предлагаю тебе овладеть этой йогой бессмертия и научить других во внешнем мире. А, с другой стороны, люди Города получат от тебя новые гены: не случайно же в древних племенах был обычай жениться на иноплеменниках. Получат детей! Здесь так соскучились по детям. Особенно наши женщины…

— Это и был весь твой секрет?! Только это? — сказала Руна. — И ты, ты — манипулировал мной и завлек меня сюда, чтобы вы получили мои гены? Обманщик. Шпион.

— Прежде чем я вспомнил хоть что-то о своей миссии, я уже давно полюбил тебя.

Руна молчала.

— Или ты хочешь уйти? — с плохо скрытым страхом спросил Динг. — Еще не поздно…

Она не ответила.

— Динг, все-таки, ты сам к какому миру принадлежишь? Какой считаешь своим?

— Оба, — ответил Динг, — и если бы мне предложили сейчас выбрать, я разорвался бы на две половинки… Город ведь и возник как диалектическое дополнение непрерывно унифицирующегося мира обычных землян. В древности был символ в виде круга из двух половин, напоминающих две рыбы: темную и светлую, Инь и Ян. Пещерный Город — это темная половина… А я в равной мере связан с обеими. Как, например, ты, — добавил Динг, — со мной и с нашим будущим ребенком…

— И где будет жить наш ребенок?

— И тут, и там, во внешнем мире…

— Клянешься?

— Да.

— Тогда я остаюсь.

Утром Динг и Руна проснулись одновременно.

На столе стояла неизвестно откуда взявшаяся огромная охапка сиреневых цветов, возвышающихся среди темных листьев. Свет почти не проникал внутрь комнаты; окна были задернуты аккуратными занавесками с вышитыми трехцветными узорами, покрытыми серебряной сеткой. Ваза, в которой стояли цветы, была одновременно светильником. Руна так и не поняла, как устроена эта необычная лампа: казалось, что это множество, светлячков, дающих ровный голубой свет.

Они вышли в город. Он был невелик. Дома прямоугольные или странных, непривычных форм: линейчатые конструкции, взлетающие вверх поверхностями отрицательной кривизны, кристаллические столбы, от которых исходил все тот же приятный синеватый свет всюду чувствовалось аккуратность и тщательность. Красивыми узорами по обеим сторонам дороги вились темные цветы.

Чем больше Руна всматривалась в окружающий пейзаж, тем красивей он ей казался. Каждый ракурс поражал совершенством пропорций, цветовых соотношений. Город был словно живая картина, разворачивающаяся в медленном движении. Что это напоминало? Старину и далекое будущее одновременно. «Среднее между Леонардо да Винчи и Ле Корбюзье», — подумала она. — Ну нет, конечно, — не то, и не другое».

Навстречу шли люди: мужчины и женщины. Одежда мужчин напоминала средневековую Европу, женское платье, почти всегда- длинный колокол до земли и низко открытая грудь, как на древнем Крите. Длинные волосы женщин и наголо обритые, как в древнем Египте, головы мужчин. Встречные приветливо улыбались Руне и Дингу и молча проходили мимо. Руна кланялась и улыбалась в ответ.

К ним подошел Кэр Бинг. Обнял сначала Динга, потом и Руну.

— Хочу, чтобы вы чувствовали себя здесь как дома. Впрочем, это и есть ваш дом.

— Сколько же времени меня не было здесь! — воскликнул Динг.

— Гораздо меньше, чем пещерный город существовал без остального человечества.

И, обращаясь к Руне, продолжал.

— Вероятно, Зуг Динг рассказал тебе о даре, который мы хотим преподнести человечеству. Я говорю о реальном физическом бессмертии, достигнутом учеными нашего города. Достигший бессмертия народ не знает проблем поддержания численности. Меняется психика. Одна из главных черт человека нашей культуры — высокая осторожность, ведь непредвиденная катастрофа унесет не 20—30 лет, как у смертных, а огромный путь, наполненный самосовершенствованием и заботой о людях, в чем ведь и состоит счастье человека. Пещера — лишь купол, защищающий нас от Стрелы Аримана. Выйдя наружу, мы окажемся в неопределенных условиях, притягивающих к нам большие и маленькие неприятности.

Кэр Бинг посмотрел на Руну. И она впервые обнаружила, что глаза его — огромные и темные, — излучали бесконечную доброту.

— Сколько вам лет? — спросила Руна.

— Много, дитя мое, много. Почти 800 лет — в это не верится, но это так.

— 800 лет читать книги, изучать ремесла, искусства, науки… вы равны, наверно богам.

— Нет. Нет, конечно. Впрочем, слово «бог» — самое многозначное среди всех слов… Если идти по полю, то где-то рядом, кажется, видишь горизонт, а когда чуть взбираешься на ближайший холм, — тебе открывается огромная панорама… Так было в моем детстве. Здесь конечно, нет никаких полей. Так вот — совершенство недостижимо. У нас нет телескопов и космических кораблей. Все что у нас есть — очень маленькое, как и весь наш город… Вы открыты мегамирам, материи, Космосу. Мы — микромиром, внутреннему, духовному. И мы чувствуем: пришла пора соединить усилия в постижении великого единства Мироздания. Помни, что говорили древние: «Что вверху, то и внизу; тут звезды — и там звезды. Тот, кто разгадает эту загадку, будет счастлив». И нам кажется, что разгадка тайны бытия — не всей тайны, но существенный ее части, — нами найдена. Соединить две половинки человечества — в этом и состоит твоя миссия, Руна.

— А вы вы поможете мне?

— Да, юная женщина, да, дитя мое. И надо передать все, что достигли мы на нашем пути. Передать вам. В твоем ребенке будет хранится генная память нашей культуры, все, что мы достигли за столетие интроспективного познания

Руна внимательно смотрела на Кэра. Как он был молод! Не верилось, что этот человек мог быть отцом Динга. Но в его почти юных глазах сверкало мужество и печаль.

— Кто вы? — вырвалось у нее непроизвольно, — человек или бог?

— Я — всего лишь тот, кто понимает всю трагичность мира, и не закрывает глаза на чудовищную истину инферно, на цену, которая платит эволюция за продвижение вверх, за микроны продвижения вверх по стягивающемуся геликоиду развития. И потому я, и все мы, жители Пещерного города, хотим сохранить достигнутое нами и передать его нашим внешним братьям.

— Через моего ребенка?

— Да.

Кэр улыбался, в глазах его сверкали слезы.

— Почему вы так печальны, Кэр?

— Потому что я вижу будущее. И в нем не будет Города-Пещеры. Я не знаю причины, но наша судьба и прекрасна, и печальна, дорогая. Вот поэтому нам надо спешить. А ты? Готова ли ты служить объединенному человечеству?

Руна, с улыбкой подняла руку в старинном пионерском привете.

— Всегда готова!

Но слезы сверкнули и в ее глазах.

Глава третья. Иван Ефремович и Леночка

Что ж, прощай, незабудка,

Мой грустный цветочек.

Солнце заходит за синюю гору.

И мне уж давно пора продолжать путь.

Дальше спускаться с горы.

Шестидесятые годы ХХ века. Иван становится крупным писателем научно-фантастического жанра, ученым, женится, растит сына. За свои научные изыскания в области палеонтологии получает даже Сталинскую премию. Как раз перед смертью Иосифа Виссарионовича Сталина…

Было пасмурно, но дождь медлил. Уже темнело, когда Иван Ефремович Антонов, знаменитый палеонтолог и писатель, добрался на трамвае до дома. Открыв тяжелую скрипучую дверь, он вошел в подъезд, где вечно не горел свет. В полутьме добрался до лифта.

Возраст брал свое. Даже эта небольшая лестница, всего десять ступенек, заставила его сердце колотиться, будто он участвовал в восхождении на Памир. И вдруг он осознал: эта мокрая улица, этот темный подъезд, весь этот осенний день, наполненный бессмысленными хлопотами, этот академик Штольц в роговых очках, эта Липочка, сорокалетняя секретарша, просьбы Ивана Ефремовича о работе на четверть ставки, о сохранении за ним кабинета, и — отказ Штольца, мягкий, вежливый, но неуклонный… Этот врач со стетоскопом, другой врач, как они переглядываются, торопливость, с которой медсестра строчила рецепт… Этот скучный и нарочито стандартный редактор: а, извините, не припомню… ваша рукопись? куда-то затерялась… Все это настолько далеко от его истинной жизни!…

Да. Жизнь. Сколько там ее еще осталось? Проклятая болезнь, подхваченная в годы восточных экспедиций… Истощенное в скитаниях эвакуации сердце… Он вспомнил огромный скелет динозавра, собранный им с коллегами в коридоре Палеонтологического музея. «Вот и я такой, сила была огромна, но скоро, как и он, стану скелетом, — подумал Иван Ефремович. — Найдется ли и на меня какой-нибудь палеонтолог в далеком межзвездном будущем? Хм. А впрочем, почему бы и нет? Только не палеонтолог, — археолог, как моя Веда Конг…».

Он нащупал ключи в кармане расстегнутого плаща и открыл дверь. Он не любил звонить. Таиса чувствовала его приход каким-то телепатическим путем и всегда выходила в коридор встречать. Но на этот раз она готовила в кухне, откуда доносился вкусный запах чего-то наперченного, жареного, явно запрещенного ему врачами.

— Ива-ан! — крикнула ему Таиса из кухни. — К тебе девушка- редактор пришла. Леной зовут. Леночка, как ваша фамилия? Заболоцкая? Елена Заболоцкая. Ты знаком, Иван?

— Не имел чести. Пока.

Иван Ефремович повесил плащ на вешалку, где висело красное пальто незнакомки, зашел в свою комнату, открыл шкаф. Подумав, облачился в черный морской китель, мигнув своему отражению.

— Ну-с… — произнес он, любуясь в зеркало своим величественным видом.

В кухне его наряд буквально сразил двух миловидных женщин: жену, Таису, еще красивую женщину, бывшую спортсменку, и тонкую, как спица, девушку «дворянского» вида.

— Леночка, это и есть Иван Ефремович, — сказала Таиса. — знаменитый писатель-фантаст, ему нужно прощать эти выходки.

— Ничего подобного, — трубным низким голосом вскричал Иван Ефремович. — Я капитан третьего ранга. Это истинно так. Я водил судно «Ковпак» на Черном море…

Таиса залилась смехом.

— «Ковпак», Леночка, — сказала она. — это небольшой катер.

Иван Ефремович продолжал греметь:

— Это огромный катер, Елена, э, э, как вас по батюшке? Огромный как… океанский кит. Вы знаете, что такое кит в океане? Это больше, чем пассажирский пароход. Это — как ледокол! Вы читали Мелвилла? «Моби Дик»?

— Читала… — испуганно прошептала девушка.

— Вы… читали… Мелвилла?! Вы — самая начитанная из редакторш, которых я встречал в своей жизни! Пейте чай, и рассказывайте, что привело вас в дом капитана третьего ранга…

— Мне поручили, — тоненько прошептала девушка, — принять от вас и подготовить к печати ваш новый роман о будущем… Его будет печатать наше издательство «Юная гвардия»…

— Вот как? Значит вы принесли в этот дом удачу. Таисуля, это надо отметить. Где тут бутылка столетнего бренди?

— Ванечка, ты же знаешь. Я терпеть не могу запаха спиртного. Я знаю, что ту бутылку бренди подарил Артур Кларк, но… Врачи строго-настрого запретили тебе алкоголь. И я ее открыла и вылила содержимое в туалет. Извини, но… не собирался же ты поить этим ковбойским пойлом Леночку?

— Пятнадцать человек на сундук мертвеца! Столетнее бренди, подаренное величайшим фантастом современности… в туалет… Гениально! Это могла совершить только моя жена. Ну тогда ограничимся чаем.

Иван Ефремович очаровательно улыбнулся и сел за стол.

После чая Иван Ефремович и Леночка прошли в другую комнату, которая называлась «кабинет».

— Хорошо, — сказал Иван Ефремович, внезапно став совершенно серьезным. — Давайте работать. Наверно, вам нужна рукопись. Но рукописи нет — ее потерял зам главного редактора журнала «Молодость».

— Ах! — воскликнула Леночка. — Как же быть?

— Рукопись вот здесь, — Иван Ефремович постучал по лбу. — Садитесь за машинку, ведь вы умеете печатать на машинке? А я буду диктовать.

— Да, Иван Ефремович.

— Ну вот. Вот и славно.

«Кабинет» писателя, маленькая комнатка с окнами во двор, был весь завален книгами. Перед стеллажом, также полным книгами, стоял большой письменный стол. На нем также лежали книги, и стояла блестящая металлическая статуэтка, изображавшая рыцаря в доспехах. В граненом стакане, отражавшем луч света, неизвестно как пробившийся из окна, цвела огромная красная роза (возможно, искусственная).

— Иван Ефремович! Можно я… вас… сфотографирую?

— А у вас есть фотоаппарат?

— У меня, Иван Ефремович, детско-юношеский фотоаппарат. Называется «Смена».

— А, ну раз «Смена», — тогда можно. Да будет вам известно, Леночка, у самого великого конструктора всех времен и народов, Роберта Людвиговича Вертини, он… бывший итальянец, на родине барон или граф… Не знаю точно. Но он — наш, советский авиаконструктор. Так вот у него фотоаппарат — «Смена».

Леночка вытащила из сумочки фотоаппарат, навела и щелкнула.

— Иван Ефремович, — сказала она, — вы тут как рыцарь-розенкрейцер: на столе роза, а полки образуют крест.

— Розенкрейцер? Что ж — не возражаю. Кстати, роза — символ женского начала, а крест — мужского. Призвание рыцаря — служение Даме… Что я и делаю всю жизнь. Ведь все мои романы — о Женщине. Видите ли, Леночка, в наше время роль женщин часто понимается грубо искаженно. Либо — как «механизм» для родов и воспитания младенцев, либо женщина как бесплатная служанка мужа, такое равенство, когда женщина выполняет такую же тяжелую физическую работу, как и мужчина. Где же тут рыцарство? Оно ведь должно быть основано на динамической симметрии. Утрачено понимание истинной роли Женщины в культуре. Роли носительницы интуиции, возвышающей роли Музы. Розенкрейцеры были из тех немногих, которые сохранили в те времена понимание настоящей задачи каждой женщины, далеко выходящей за рамки воспроизведения человеческого рода.

— Ну что ж, — сказал Иван Ефремович, встал из-за стола и остановился у окна, на стекле которого змеились разводы дождя, — за работу? Диктую… «Пугающе-яйцеобразное солнце поднялось над горизонтом. Руководитель археологической экспедиции Веда Конг, растерявшись, почувствовала тревогу. Наверно, как и женщины далеких эпох. Интуиция говорила: солнце должно быть круглым…

— Иван Ефремович! — сказала Леночка. — Все так и видится. Вы ведь, наверно, были там, у этого Храма в пустыне.

— Да. В Хорезмийской археологической экспедиции, еще до войны, — ответил Иван Ефремович. Он встал из-за стола, подошел к стеллажу и достал папку со старыми черно-белыми фотографиями и рисунками цветным карандашом.

— Смотрите, Леночка, — это наш памятник. Называется Калалы-Гыр — в переводе Храм-на-горе. Это не просто Храм, но и крепость с двенадцатью высокими башнями. Но и не только крепость — Калалы-Гыр это древняя астрономическая обсерватория. Видите ли, мы сейчас недооцениваем астрономические познания древних людей. Хотя… наверно, правильнее будет сказать: астрологические… Потому что Калалы-Гыр, безусловно, огромная гадательная машина. Двенадцать ее башен — это астрологические дома. Из окон главной башни под углом видны только определенные созвездия Зодиака, разные в разное время — и в них планеты: огненно-красный Марс, синевато- серая Венера, ярко-желтый Юпитер…

Обитатели Храма поклонялись стихии Огня. После смерти тело человека не предавали земле, воде или воздуху, тем более — огню. Тела умерших парсы, обитатели Калалы-Гыра, клали на специальной площадке Башни Молчания. Прилетали грифы и пожирали мясо, кости же хоронили потом в специальных сосудах, а черепа — закладывали в бойницы…

А на этом рисунке — то самое солнце в виде узкого овала… Понимаете, Леночка, даже в самом фантастичном из всех фантастических произведений кусочки, из которых оно сложено, как мозаика, суть частички реальнейшей реальности. Невозможно ничего придумать, но можно просто поменять вещи местами.

Иван Ефремович попрощался с Леночкой, выпил лекарство и вышел в кухню, где Таиса сидела за столом за ручной швейной машинкой.

— Славная девушка, — сказал Иван Ефремович.

— Где ты сегодня шлялся? — притворно строго спросила Таиса.

— Ничего благообещающего. Врачи так и не знают, что это за болезнь, что меня прихватила в Сибири. Из кабинета в институте «попросили», — несмотря на Госпремию. Говорят, нет такого в правилах, чтобы ученому, работающему на четверть ставки, да оставлять кабинет, даже если он, между прочим, проработал в нем четверть века. Правила, Таиса, — это ерунда. На каждое правило, есть другое, а на то — еще одно правило. Все дело в том, что лоботряс Коля Штольц сам нацелился занять мой кабинет… Он, Тонечка, официально признанный философ, во-от в чем собака завернута!

Я все время пропадал в поле, организовывал экспедиции, тратил нервы, здоровье, надрывался в путешествиях, а в это время Коля пошел по другому пути. Он вступил на путь начетчика и книжника, стал парторгом. А наука? Побоку. Меня спасает лишь вера.

— Вера? Странно слышать от убежденного атеиста.

— Это не вера в Бога, Таиса. Я верю, что есть невидимая нить, ведущая Разум к победе. Есть так называемый «закон Дана»: по ходу эволюции увеличивается мозг, нервная система. Уже сейчас наука в силах противопоставить косной материи механизмы, моторы, химические вещества, электричество и многое другое, в том числе совершенные ЭВМ — электронно-вычислительные машины… Человек создает новую среду обитания, он вышел в околоземный Космос, и его космические перспективы необозримы…

— Твои перспективы, как человека, необозримы, а тут является академик Штольц и занимает твой кабинет.

— Увы-увы-увы. Но я надеюсь на закон Дана, который означает: всем этим паразитам от науки рано или поздно придет конец.

— Ох, лучше бы пораньше, — сказала Таиса.

На следующий день Иван Ефремович продолжал диктовать Леночке свой новый роман о далеком будущем.

— «Юноша взял длинный инструмент с изогнутым грифом, прозвенело несколько звонких аккордов…

Руна запела:

В час первого свиданья, первых ласк

бог Камадэва голоден и жаден, —

Будь сдержан — второпях не раздави

сладчайшей из чудесных виноградин…»

— Второпях не раздави сладчайшей из чудесных виноградин, — мечтательно повторила Леночка. — Никогда не читала этих стихов.

— Не мудрено, — ответил Иван Ефремович. — Они не изданы.

— Почему?!

— А почему не издаются другие книги, например, труды замечательного западного психолога Эриха Фромма? Или, скажите, Лена, знаете ли вы о существовании романа с названием «Доктор Живаго»?

— Название слышала, а самого романа не видела.

— А ведь это великий роман. Автора, поэта Пастернака, заставили отречься от своего произведения и от Нобелевской премии вдобавок. Гордость нашей литературы… подлые бюрократы… Э! Слов нет.

Ну а эротическая индийская поэзия — как и эротические скульптуры храмов Кхаджурахо — считается, Лена, что это может послужить источником разврата, хотя когда и где высокое искусство служило таким источником? Невежество, в том числе и в вопросах пола — источник эмоциональной тупости и ханжества… К примеру, индийские храмы Кхаджурахо. Огромное число каменных скульптурок, изображающих людей, часто обнимающихся в сексуальных позах. Их очень много. Если смотреть вблизи — снизу вверх — то становится ясной мысль их создателей: сексуальность божественна, возвышенна, сродни Космосу, куда и летят в стремительном потоке множество любовных пар. У нас же только в искусстве, в той или иной мере сохраняющем исходную сущность человека, да и то — редко, допустимо обнаженное тело.

— Иван Ефремович! Можно мне попросить совета? Как у старшего товарища по искусству?

— Да, конечно.

— Я хочу быть настоящим фотографом. Художником. Я смотрела чехословацкий журнал «Фотография-ревю» и там много так называемых актов, где женщина сфотографирована… ну, нагая.

— Вас это стесняет, Лена? Вы размышляете, может ли это быть искусством? А как же «Венера с зеркалом» Веласкеса? Или скульптуры Родена? Вы были в зале Родена в «Эрмитаже»?

— Была. Иван Ефремович, это я понимаю… Дело в том, — продолжала девушка, — что я решилась сама снимать себя обнаженной…

— Вы? Себя? Отважная вы девушка.

— Ну да, фотоаппарат ставится на штатив и запускается на автоспуск. За пять секунд я должна прибежать к месту съемки и принять нужную позу… И я бегала туда сюда… как фурия…

И Леночка протянула Ивану Ефремовичу несколько фотографий. Нежное, стройное девичье тело, полуприкрытое прозрачной тканью… изящные линии бедер… очарование юности и гармонии…

— И что же вы хотите спросить, Леночка? Ваши фотографии прекрасны! Вы — само очарование…

— Но говорят, это неприлично.

— Кто говорит?

— Мой друг… знакомый то есть.

— А вы приведите мне его сюда. Мы с ним и поговорим как мужчина с мужчиной. Идет?

— Спасибо, Иван Ефремович!

— Леночка, проходите скорее, снимайте пальто. Дождь закончился? А кто это с вами?

— Иван Ефремович, познакомьтесь, это мой друг, Николай.

— Тот самый?

— Тот самый.

— Ну, что ж, здравствуйте, Николай. У меня был механик Коля в монгольской экспедиции. Знаете ли, недюжинного ума был парень. Похож на вас. Садитесь сюда вот, в кресло у журнального столика, а мы с Леночкой некоторое время должны поработать. Вы подождите нас. А потом все вместе будем пить чай…

Николай смущенно прошептал.

— Я… очень рад… Иван Ефремович… неужели я вижу перед собой знаменитого автора «Звездной туманности», великого романа о будущем?…

— Насчет великого — не знаю, но я рад, что вы так любите читать.

— О, да, Иван Ефремович, — сказала Лена. — Коля большой любитель книг…

— Ну, значит, Коля и не соскучится. У меня, Коля, для вас на выбор две книги. Но дам вам сейчас только одну. Вот эта — сборник прекраснейших новелл знаменитого Хемингуэя. Книга редкая, получена моим другом в книжной экспедиции ЦК партии. Вижу, как загорелись ваши глаза. В книжных магазинах ее не найдете.

— Как вы угадали? — спросил Николай. — Ведь это мой любимый писатель.

— Ну, это было не сложно…

Иван Ефремович хитро посмотрел на Леночку.