Бизнес начинается

От автора

Коммунизм нам обещали к 80-му году, а капитализм — бац, и построили за неделю.

Нет, честно, еще в середине 80-х я бы скорее поверил, что коммунизм все-таки построят, хоть и не так быстро. Но капитализм… это было что-то из области фантастики.

Глядя на «лихие девяностые» из сегодняшнего 2017 года, я удивляюсь больше всего необыкновенной способности нашего человека перестраиваться. Нет, речь не о той «Перестройке», в которую втянул страну шебутной Горбачев. Тогда все мы перестраивались играючи, потому что понарошку. Думаю, большинство советских людей (процентов девяносто пять по моей прикидке) продолжали исправно ходить на работу, выполнять планы, копить деньги на сберкнижке, стоять в очередях за колготками и грезить каким-то светлым будущим. Коммунизм был уже не в тренде. Кажется, поколение, которое, по обещаниям генсека Хрущева было обречено счастливо жить при коммунизме, начало догадываться, что никакого коммунизма не будет. Сто человек из ста (может, поменьше — девяносто девять) давно видели, что так называемые социалистические идеалы — это просто фетиш, которому положено поклоняться и кланяться, причем, добровольно. Добровольно-принудительно, как шутили в народе: это касалось таких примет нашей Коммуны как субботники, добровольная народная дружина, политинформации и еще куча вещей, о которых и вспоминать-то лень.

Мы перестраивались, уютно расположившись вечером у телевизора и всей семьей глазея на «Прожектор Перестройки», радуясь членораздельной речи Генерального Секретаря и кухонной риторике программистов из «Взгляда». Слушали русский рок, удивляясь, отчего всё эта было якобы запрещено, и чего тут запретного по сравнению со все уже сказавшими до них бардами (это касалось текстов) и все уже сыгравшими Дип Перпл и Лед Зеппелин (это касалось музыки). Мы смотрели с упоением передачи про Володю Высоцкого, словно не видели его никогда раньше и не слышали из каждого открытого окна, начиная с самого детства.

И читали в газетах о многотысячных митингах. Кое-кто даже участвовал в них.

Читали запрещенную ранее литературу.

Выписывали кучу газет и журналов.

Впрочем, я отвлекся.

А на границе «80—90» игры закончились. Новая жизнь, о которой столько твердили в телевизоре, наступила. Нам рассказывали: страна тратит на вооружение слишком много. Хватит, товарищи! Токарь дядя Петя аплодирует, а потом узнает, что болванки, которые он всю жизнь точил, годятся только для военных грузовиков. И дядя Петя отправляется вместе с грузовиками на свалку истории. Нет, ну грузовикам-то применение находят — списывают и сбывают под видом металлолома куда-нибудь в Африку (не забыв рассовать доллары по карманам, далеким от государственных), а судьбой дяди Пети не интересуется ровно ни один человек, кроме его ошарашенной жены и старушки мамы. Ну и детишки чувствуют что-то неладное: к отсутствию шоколадок они уже привыкли за годы «перестройки», а к прорве свободного времени без пионерской опеки и спортшкол — еще нет. А ведь это свободное время можно легко употребить на более интересные дела, чем сбор макулатуры. К пиву и портвейну теперь можно прикладываться не поздним вечером, когда худо-бедно выучишь уроки и побегаешь на Стадионе Юных Пионеров, а прямо после школы. Или вместо нее.

Впрочем, я опять отвлекся.

Главное заключалось в следующем: государство более не выступало работодателем. Оно также не было и гарантом своего существования. Правда, Президент твердил, что он ГАРАНТ, но это касалось Конституции, то есть, чего-то абстрактного. Мало ли мы видели этих конституций: сталинская, брежневская, и каждый раз праздник переносят, то был 5 декабря, то уже не 5 декабря…

А твоё личное выживание стало твоей проблемой. Кстати, фраза «это ваши проблемы» появилась еще в давние советские времена (а, может, и при царе Горохе), но истинный смысл ее стал понятен именно сейчас — в эпоху Нового капитализма.

Это и был главный плод горбачевских реформ.

Всё, дальше выплывайте, как хотите.

Вот тогда-то и пришло время проверить нас на прочность. Нет, не на прочность… Прочности нам было не занимать со времен ДнепроГЭСа и Соловков. Скорее, на способность меняться. И на степень инфантильности.

Мы ведь были не просто «дети Галактики», как пели в телевизоре. Мы были детьми государства. А дети живут по указке — при кнуте или прянике, неважно. Всё зависит только от степени гнета, тем более что одно не исключало другого.

Теперь ты был свободен и от Магнитки и от партсобраний. И вообще, по большей части, волен делать все, что хочешь. Все, что не запрещено, как любил говаривать хирург Ельцын.

И мы показали способность меняться. Меняться в корне!

Удивительны были эти перемены, если вдуматься!

Простая учительница, из заграницы видевшая только Литву (проездом из Рязани в Калининград по профсоюзной путевке) и Францию (в кино) — спокойно садилась в поезд и в компании брутальных мужиков отправлялась в Польшу, вывозя оттуда пуды барахла. Или в Турцию, берег которой нам был якобы не нужен все семьдесят лет советской власти. За кажаными куртками.

Или наш дядя Петя садился за руль купленного лет десять назад (по талону на тещу) «Жигуля» и ловко подрезал конкурентов возле троллейбусных остановок.

Или некурящий и непьющий юниорский чемпион области по самбо — тот охотно приступал к охране коммерсантов на блошином рынке. Ладно, хоть — не грабил их по ночам. А зачем грабить, если и так отдавали?

Или кандидат наук — умело подсчитывал на калькуляторе выручку от продажи колбасы после девяти часов стояния на морозе где-нибудь возле ЖД вокзала, где народу побольше.

Или сокращенный инженер-металлург — с удовольствием дышал свежим воздухом, кладя печи для бань каких-то неведомых «новых русских».

Или воинский пенсионер осваивающий бухгалтерию.

Или…

Или…

Капитализм показался нам не страшнее атомной войны, тем более что многие успели получить по нему ликбез в своих политехнических и педагогических вузах: наконец-то мертвый и совершенно ненужный в условиях социалистической реальности «Капитал» от господина с лохматой бородой вдруг всплыл в памяти. Формула «Деньги-Товар-Деньги» стала не напоминанием о язвах устаревшей модели общества, а формулой смысла новой России. Кое-кто доставал с полки и перечитывал «Незнайку на Луне» — учебник по бизнесу для советского обывателя.

Мы научились открывать счет в банке. Мы узнали, что МНС — это не только «младший научный сотрудник», но и «Министерство налогов и сборов» (зашуганные советские люди, трясущиеся от страха при любой копеечной инвентаризации, теперь спокойно утаивали от государства сотни тысяч налоговых отчислений). Мы собирались в ООО и АООТ и АОЗТ.

Мы начинали жить с нуля.

Что же касается данного сочинения…

Первая часть трилогии была написана по горячим следам поразившего страну Облома. Я специально не вносил особых изменений, хотя и чесались руки, оставив как было понимание текущего, как говорят умные люди, момента.

2017 г.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Хмурый четверг

Эпиграф

«Конечно, можно обойтись и без квалификации, но

тогда придется идти в бизнес…»

А. Ильин. Школа выживания в экономический кризис.

Глава 1.1

Весна пёрла во все щели, но было не до нее.

Сергей Иванович Борщов, отставной сотрудник Института Внеземных Цивилизаций, брел домой не шибко пьяный, но и не сказать, что трезвый. Он уже прошел пешком четыре остановки, однако в троллейбус не садился. Нужно было идти, двигаться, а не стоять зажатым в троллейбусной давке, когда голова разрывается от мрачных мыслей.

Долгие месяцы бессмысленного хождения на работу и томительного ожидания увольнения закончились.

Всё! Уволили. Сократили. Сказали: свободен!

Впрочем, те, кого пока оставили, хоть и вздохнули с некоторым облегчением, но в глазах у них их читалось: мы следующие. Робкие надежды на перемены (точнее, отмену всяких перемен) не оправдались: не отменили. Не рассосалось.

Никто не ожидал, что это произойдет именно сегодня. Как-то так считалось, что уж до лета-то мы дотянем, уйдем в какой-никакой отпуск, а там уж что-нибудь, да придумается. В прошлом году так и было. До середины августа Борщов успешно отдыхал, а там грянул ГКЧП, и затряслись ручонки у всех этих кооператоров и НПО-шников. Борщов и сам «подрабатывал» в одной несолидной конторе, где за каких-нибудь пять-десять процентов прогоняли его же «левые» институтские договоры (жаль только, дураков заключать их становилось все меньше и меньше). И он загрустил в первый день путча: ну вот, теперь всех выскочек поставят к стенке, а он толком и заработать-то ничего не успел.

Но когда Ельцин ГКЧПешников победил, все отчего-то возрадовались и возликовали. Поверилось: ну, все, теперь коммунистическое иго окончательно сброшено, заживем!

А ни черта не изменилось. В особенности, у них в Институте. Как не было денег на Внеземные Цивилизации, так и не появилось. Кстати, к зиме деньги кончились везде и у всех. Сограждане, годами копившие на светлое будущее (иначе говоря, на черный день), разом сели на задницу. Им объявили, что денег в стране нет. То есть их как бы и не было. А ведь кто-то не успевал в свое время пропить всю зарплату и сдуру нес ее остатки в Сберегательный Банк СССР. Кто-то обладал силой воли и складывал деньжата в укромные места (чулок, под матрац, Стеклянные Банки). Ни тем, ни другим не повезло. В принципе, деньги не отменили. Просто сказали, что купить на них можно будет раз в десять меньше, чем раньше (это поначалу). Причем, с 1 января. До роковой даты ты мог безуспешно носиться со своими бумажками по пустым магазинам или осаждать родную сберкассу, где денег было велено выдавать не больше ста грамм в одни руки. Рублевыми купюрами.

Знай, раб: все, что ты не успел съесть и выпить, будет отобрано, как бы ты это не прятал. Нет, Хозяева сразу не отбирали, следили даже, чтоб заботился народишко о накоплении богатств. Ну, не богатств, конечно. Излишков. Слово-то какое, слышите? «Лишнее», стало быть, тебе не очень-то и нужное. Зазывали, фарисеи проклятые, хранить деньги в сберегательных кассах…

Обман в квадрате. В кубе. В четвертой степени!

Для логического объяснения ситуации выдали две основные версия.

Первая: страна у нас экономически отсталая, больше, чем на биологическое существование мы заработать не в состоянии, потому-то и «излишки» эти — фикция, бумажный фантом. А всё, что нам годами терли про Космос и атомную мощь — пропаганда. Может, и не было никакого Космоса? Там был кто-нибудь из вас? Вот вы лично, летали?

Вторая: все украли и вывезли за границу проклятые коммуняки. Об этом даже в газетах писали, в том числе и в «Правде», которую уже никто не читал. Одно было непонятно — чего они сами никуда не уехали? Как ни глянешь на оплывшую физиономию на предвыборных листовках — бывший секретарь, теперь владелец стекольного завода. Может, осталось в стране еще чуть-чуть народного богатства?

Словом, проедать и пропивать надо было вовремя.

Их с Антоновной это не коснулось. Успевали — и проедать и пропивать. За год умудрялись накопить только на отпуск. А на что еще? Это даже и не копить называлось, а откладывать. Можно было, конечно, по Черным морям не разъезжать, а строить в отпускные месяцы сад какой-нибудь или, не видя отпуска лет десять, на машину насобирать. Сейчас бы как раз и купили машину-то, хе-хе!

Кстати, чуть не попались и они на приманку. Господа, видать, решили, что плоховато народишко копить стал, открыли новые ловушки для дураков — товарные облигации. Заплати, мол, сейчас каких-нибудь 7 тысяч, и будет тебе через пару лет «Волга», тысяч 5 насобираешь — «Москвич», пару тысяч всего наскребешь, получишь видеомагнитофон с японской самонаводящейся головкой. От хрена головку получили в результате некоторые товарищи (да многие, многие!). А Антоновна, как услышала про такое дело, побежала добывать деньги. На автотранспорт, слава Богу, не надыбала, а для видика не дотянула самую малость, хорошо, в тот момент срочно понадобились купить что-то более неотложное, диван, что ли кто-то продавал от безысходности, или это после было?.. Словом, не обзавелись они вожделенной облигацией. Борщов, правда, и сам иногда наблюдал себя мысленно в будущем — в махровом халате, после трудового дня, с бутылочкой пива — за просмотром какого-нибудь триллера. Он триллеры уважал… Правда, пока заочно. Дочь ходила в видеосалон, рассказывала. И про «Пятницу-13» и про «Вой». «Вой» — это тебе не «Вий» из-за которого он в детстве под одеялом прятался.

В общем, его сегодня уволили.

Видимо, у столичного начальства по линии Внеземных Цивилизаций терпение лопнуло. Самим не хватает, а тут еще корми этих. Да, может, их и нет вовсе, цивилизаций-то? А если и есть, то до них ли сейчас? Авось, никуда не денутся, подождут, пока у нас в стране все наладится. Пока их и американцы могут поискать, да хоть и китайцы. Звезд-то вон сколько на небе, всем хватит.

Помозговали рабовладельцы с КЗОТами, и — дали ненужным рабам вольную.

Сергей Иванович остановился у пивного ларька. Хоть это Ельцин сделал. Вернулись ларьки, вернулось пиво…

Борщов точно не знал, есть ли дома деньги. По давно заведенному обычаю, финансами заведовала Антоновна. Но он подозревал: если и есть, то мало. Впрочем, сегодня сам Бог велел. Сергей Иванович купил литровую баночку сомнительного напитка и присел на случившийся рядом камушек.

И явилось ему видение.

Нью-Йорк (а, может, Сан-Франциско), сверкающие витрины кругом, а он сам на шикарной иномарке (да и откуда в Нью-Йорке взяться не иномарке?) подъезжает к некоему стеклянному фронтону, где золотом на темной мраморной табличке блестит: "S.I.Borgshov. International Incorporated Ltd.» И негр толстый в ливрее дверцу его машины в поклоне открывает. А на заднем сиденье лопочет что-то на английском (или каком другом?) до тошноты красивая девка. Он смотрит на нее в зеркало заднего вида, а потом, чуть сместившись, видит себя — чуть поседевшего, с морщинками у глаз, аккуратно постриженного, с седенькой такой бородкой. Сам себе улыбается и вздрагивает: зубы-то как у лошади, без единой прорехи.

«Ну, что тебе надо?!» — восклицает вдруг его отражение. Или это что-то на английском?

«Да, ничего мне не надо, …лядь!» — слетает в ответ с сахарных уст молодой дамы.

«Ну и иди тогда!» — кричит он.

Негр испуганно таращит глаза, а из-за его спины уже озабоченно выглядывают какие-то люди, вроде охранники.

Девка выскакивает из машины.

«Отец еще называется!» — такое бросает она ему напоследок и скрывается из поля зрения.

От слов девушки реальный Борщов вздрагивает и обнаруживает себя сидящим на камушке возле пивного ларька.

«Вот тебе раз!» — огорченно подумал Сергей Иванович. — «Еще галлюцинаций не хватало».

Задремал он, что ли? И сон-то какой причудливый…

Огляделся. Рядом с ларьком лениво переругивались два «синяка», один из которых был по половому признаку женщиной. Они тоже пили пиво — из таких же взятых напрокат баночек. Осознав сей факт, Борщов поспешно отставил свою ополовиненную емкость и брезгливо сплюнув, утерся. Тоскливо поглядев на бомжей, он прикинул, может ли его ожидать вот такое будущее.

Кряхтя, Борщов встал, снова подошел к окошечку ларька. Краем глаза отметил, что две хищные тени метнулись к его недопитой банке.

В ларьке сидела не та старая добрая тетя Клава из начала восьмидесятых, а некая субтильная очкариха, по всему — девка хозяина. Теперь ведь у каждого ларька свой хозяин. Кооператор. И девка.

— Водочки нет? — как бы в сторону произнес Сергей Иванович.

Очковая кобра наметанным глазом окинула Борщова, и, видимо, не приглянулся он ей. Она равнодушно покачала головой.

Борщов потоптался для порядка, пива брать больше не рискнул, и отступил от окошка, раздумывая. До ближайшего магазина топать было в другую сторону два квартала.

— Мужик, че, водки надо? — обдало его перегаром сбоку. Это был один из тех двух. Фиолетовая морда так и прыгала перед глазами Борщова. Трясло родимого, никакое пиво не помогало… Был он сильно похож на тень.

— Нет! — отрезал Борщов и энергично закачал головой, пытаясь пройти. Бомж загородил дорогу.

— Че, Рамиль, ему водки надо? — сипло вступила в беседу спутница человека-тени. — Мужчина, не сомневайтесь, мы вам в лучшем виде все устроим.

Мало того, «дама» уже вцепилась ему в рукав. Борщов конвульсивно отдернул руку и чуть было не бегом покинул сопредельную с пивточкой территорию. Вослед ему понеслись сначала увещевания, а потом и насмешки.

И тут его прорвало.

Развернувшись, твердым шагом Борщов двинулся к киоску. Люди-тени попятились, чуть ли не приняв бойцовскую стойку.

Он решительно постучал в закрытое уже окошко.

— Девушка, ну очень надо! — строго, но и несколько (так получилось) истерично воскликнул он. — Я знаю, у вас есть. Я вас уверяю, что я не из милиции.

Железное окошко отворилось, девица окинула Борщова презрительным взглядом. Разве что в лицо не плюнула.

— Но ведь для них у вас есть! — Сергей Иваныч указал на бомжей. — Они мне сами сказали.

Продавщица метнулась куда-то внутрь киоска, за ширмочку. Он перевел дух: сейчас продаст. Но тут с задней стороны ларька раздался лязг отодвигающегося засова, скрип открывающейся двери, и, не прошло и пяти секунд, как рядом с Сергеем Иванычем образовался новый персонаж: изрядных размеров амбал в непременной на подобных типах униформе — кожаном полуперденчике на голое пузо.

— Тебе чего надо? — амбал придвинулся к Борщову так близко, что тот невольно отклонился назад. Ткни пальцем, упадет.

— Че, Кузьмич, понты!? — подскочил с другой стороны Синяк и сразу ухватил Борщова за рукав. Хряснули гнилые китайские нитки. — Я ему сейчас!

— Погоди, Татарин, — слегка осадил бомжа голопузый, — Ты, мужик чего хотел?

Два огнедышащих зверя разинули свои пасти и когтистая лапа третей зверюги уже легла на его щеку…

«А ты про Нью-Йорк…» — подумалось Борщову, когда, получив по уху, несильным пинком он был отброшен за пределы Территории.

В слезах и ярости Борщов… пошел домой.

Во второй раз его сегодня выкинули из этой — для кого-то вполне налаживающейся — жизни.

***

Катя по обыкновению заперлась в своей комнате и читала, читала, читала. Больше ничего в жизни не оставалось. Сутки проходили с ужасающим однообразием.

Каждое утро ее будил занудно-требовательный стук в дверь.

— Катерина, мы пошли на работу, — зычным голосом оповещала мама. Хорошо хоть, не «Екатерина».

— Да, мам, — откликалась она.

— Хоть бы открыла… — ворчала мама.

«А чего стучать-то!» — хотелось воскликнуть Кате — «Вы своими сборами давно разбудили весь подъезд».

В последнее время домочадцы, кажется, нарочно гремели с утра посудой, фыркали в ванной и шаркали в коридоре прямо за Катиной дверью. Раньше, пока она еще училась в институте, этого не было. Впрочем, тогда она и сама принимала участие в общей утренней суете.

Теперь все изменилось. Она числилась иждивенкой и бездельницей.

Папаня уже в половине седьмого хлопал дверью так, что сыпалась штукатурка. Весь мир должен был знать, что он уходит на работу. Потом начинались вопли и сопли брата, который вечно оказывался к половине восьмого с невыученными уроками, несобранным портфелем и невычищенными ботинками. Все эти подробности она узнавала из-за двери. Вечером до воспитания у родителей руки, видимо, не доходили. Сашка тоже, стервец, норовил еще и телевизор погромче врубить, пока одевался. Тоже, блин, работник…

— Кто раньше встает, тому Бог подает… — бурчала к месту и не к месту бабуля. Эта тоже спозаранку куда-то постоянно намыливалась. Не сиделось ей дома на пенсии. Вообще, она все чаще намекала, что, видать, придется ей на старости лет выходить на панель. Семечками торговать. Этим выказывала свое презрение зятю (мамы-то побаивалась), а теперь вот уже и внучке. Так что, возможно, по этим торговым делам и шастала. Изучала конъюнктуру. Запаха жареных семечек, правда, в доме пока не ощущалось.

Как-то раньше не замечала Катя всего этого утреннего дурдома.

Часов в восемь квартира затихала. «Хорошо хоть, теперь есть, кому дома покараулить, если я отлучусь», — любила сказануть бабуля. То ли с издевкой, то ли по простоте душевной. Ей-то самой куда отлучаться? Да и что караулить?..

Бабуля, надо отдать должное, из дому исчезала тихонько. Вставая, Катя и не знала, ушла ли она, нет.

После утренней чашки кофе Катя «садилась на телефон».

— Аллё, здравствуйте, я по объявлению. Насчет работы… После института… Специальность… искусствовед. К сожалению… Нет, компьютером не владею. Пока. Но могу научиться… Нет, без опыта… Ну, извините.

Если бабуля была дома, один из пяти таких диалогов происходил в действительности, остальные она произносила в молчащую трубку. Чтобы бабушка слышала. Не то чтобы Катя была такой лентяйкой, просто не верилось ей во все эти поиски работы по телефону. Иногда она записывала адреса, куда надо подойти — в основном, чтобы был повод уйти из дома.

Сегодня бабуля отсутствовала, и накручивать диск телефона не имело смысла. На всякий случай Катя перенесла аппарат к себе в комнату и снова завалилась на диван.

От чтения художественной литературы ее уже тошнило. Можно было изучать компьютер. Папаня, умный такой, приволок домой книжку по компьютерной грамотности (брошюру копеек за двадцать), — вместо того, чтоб найти деньги на нормальные курсы. Он сказал, видишь ли, что в вузе людям дают не столько знания, сколько умение добывать эти знания самостоятельно. Книжонка эта… Лучшее лекарство от бессонницы. И вообще — как можно по книжке научиться компьютеру, которого Катя практически в глаза не видела? Все равно, что учиться в пустыне плаванию — по самоучителю. «Обучу плаванию заочно» — такое надо поместить объявление.

В институте у них были компьютерные курсы, но разве тогда это кому-то было интересно? Про компьютеры-то не знал никто. А скоро, говорят, введут в обязательную программу. Чуть ли не с этого года.

Нет, на курсы-то, в принципе, родители могли найти денег. Но их коробило, что чадо их с высшим образованием будет снова учиться (еще и учиться!). А на кого? На какую-то там секретутку или продавщиху. Или бухгалтера; посадят еще… А подумать пять лет назад, что у девчонки вся жизнь будет испорчена при ее нынешней специальности — это куда там!..

С ее специальностью хорошо работать в Лувре или Эрмитаже, а у них в городе один краеведческий музей, да одна картинная галерея. Со штатами в четыре с половиной единицы. А выпускников факультета искусствоведения каждый год — душ пятьдесят. Кто вообще догадался специальность-то такую у нас в городе открыть! Не иначе, пыль в глаза пускали соседним губерниям, а, может, чей-нибудь партийный отпрыск, вышибленный из Москвы за бездарность, но в чине доцента, без работы остался. На их завкафедрой очень похоже.

Особенно ценна ее профессия в нынешние времена, когда нужно учиться ругаться матом и таскать тяжелые сумки с китайским ширпотребом.

Сама она тоже была хороша. В медицинский не хочу — химию ненавижу. Математику терпеть не могу — не пойду в экономисты. Чушь какая, экономист! Эдак и «Капитал» Маркса читать заставят. Музыкальную школу бросила на последнем году. В архитектурный не надо. Надоело натюрморты рисовать. Да и какая в наши времена архитектура? Торчать всю жизнь с ластиком у кульмана, проектируя пятиэтажки? Хочется такого — воздушного чего-то. С Вечным связанного. Изящного…

Вот и пошла искусство изучать. Конкурс-то еще какой был! Бездельников хватало. Да и не все могли предугадать, что уже через несколько лет такая фигня наступит. Изящные искусства падут под натиском неизящной действительности… С ними-то, искусствами, ладно, а вот людям-то куда деваться? Им ведь кушать надо.

…Щелкнула входная дверь, и в коридоре зашаркали. Бабуся вернулась и, кажется, не одна. Катя прислушалась.

***

С некоторых пор любимым днем недели у Тимофея Орликова стал четверг. Именно по четвергам актовый зал гарнизонного Дома офицеров арендовала Товарно-Сырьевая Биржа. По четвергам здесь проводились открытые торги. У входа посетителей встречали суровые люди в черных пиджаках и при галстуках. Тимофей не без гордости предъявлял им свой свеженький пропуск. Затем он спешил в гардероб, чтобы остаться в новеньком малиновом пиджаке. Рядом мельтешили такие же малиново- и зеленопиджачные энергичные субъекты, спешащие или в актовый зал или из зала — к дежурному телефону. Здесь, у телефона, выстраивалась очередь. Брокеры торопились связаться со своими конторами.

А Тимофей не спешил. Он не собирался уподобляться этим холерикам, суетливым продавцам воздуха. Прежде, чем войти в биржевой зал — туда, где на сцене, наверное, еще не выветрился запах пота артистов ансамбля песни и пляски Красной Армии — он направлялся в буфет.

Буфет радовал военной чистотой и аппетитным ассортиментом. Биржевики сбивались сюда в основном к обеду, а в ранний час начала торгов здесь было тихо и уютно; можно было выбрать удобное место у окна с видом на Площадь 1917-го Года. Некоторые постоянные утренние клиенты приветствовали Тимофея, но без особых поводов общаться не стремились, не навязывались.

Тимофей здоровался со Светочкой — самой симпатичной из буфетчиц — шутил, но грани приличий не переходил, знал себе цену. Он заказывал, как водится, бутылку самого дорогого пива и пару бутербродов с красной икрой.

Пиво ему было необходимо для лечения. Бутербродами он завтракал.

Первый бокал Тимофей выпивал залпом и, откусив кусочек бутерброда, доставал из кейса ежедневник: самое время заняться планированием.

Аккуратным красивым почерком были записаны следующие дела на сегодня:

Торги. 10—00 — 14—00

Позвонить в «Зарю» (медь)

Стоматолог

Теннис (узнать)

Л.

194—88—13

Петров

В 16—30 ждут в «Технологии», пр. Лен., 117, комн. 78, Аркадий Никол.

Эти записи были сделаны им вчера еще в конторе. А вот вечерние, плохо разборчивые пометки:

«Зв. Лебедеву;

196 — 11 — 01;

Корни женьшеня, желчный камень, медные катоды — Георгий, гост. «Турист», №33, позв. до 12—00…

О! Надо позвонить этому Георгию, не забыть. Широкий спектр — медь, желчный камень…

Тимофей обвел последнюю запись кружочком и провел от кружка длинную стрелку в самое начало списка.

В ежедневнике было еще несколько совсем уж неразборчивых строк, символов, имен. Это он вчера завел случайную коммерческую беседу с каким-то командировочным. В пивной. То ли про алюминий они вели переговоры, то ли про рожь, убей бы, не вспомнил, — записи же сути беседы не проясняли. Ну, да и хрен с ним… Всех денег не заработаешь.

Так. Ладно. Ничего срочного. Только Георгию позвонить.

Он убрал ежедневник, с сожалением допил пиво, и дожевал бутерброд. Жаль, пока больше нельзя. Работа. Тимофей встал, подошел к буфетчице.

— Вам, как всегда? — игриво спросила Светочка.

— Канеш-шно!

Она налила Тимофею сто грамм коньяка и отсчитала сдачу.

Коньяк нужен был для поднятия тонуса.

Теперь, уже подготовленный, он шел в зал заседаний.

Биржа как всегда гудела. Партер был по обыкновению забит молоденькими очкастыми брокерами и брокершами — больше похожими на выпускников школы, чем на воротил биржевого бизнеса. Более солидные люди сидели в амфитеатре, откуда тоже все было и видно и слышно. Тимофей всегда садился здесь в третьем ряду, поближе к проходу, вынимал из кейса свежеотпечатанную биржовку и вслушивался.

— Лот пятнадцатый, — вещал в микрофон ведущий торгов. — «Масло сливочное. Цена… Количество…»

На сцене, где недоставало только света рампы, стоял длинный стол с традиционным красным кумачом и нетрадиционным «Пепси». За столом сидели трое из администрации Биржи и секретарша, всё что-то записывающая, записывающая. Тимофею она нравилась, и он давно придумывал повод познакомиться. Оно и для дела могло быть полезно.

В принципе, можно было прийти попозже. В начале списка всегда значились разные колбасы-шмалбасы, кетчупы-шметчупы, сникерсы-шмикерсы, а Орликовская контора специализировалась на товаре посолиднее: металл, лес, автомобили. Но, во-первых, не надираться же в буфете еще целый час; во-вторых, мало ли что. Однажды он уже проворонил срочную сделку по чугуну, заявленную почему-то вне очереди (кто-то там торопился на самолет, зараза), и Тимофей сейчас мог бы уже ездить на новеньких «Жигулях» — такая была аппетитная сделка. Перехватили… А в другой раз на торги занесло директора его конторы Вострюгина и, слава Богу, Тимофей забыл дома деньги на буфет и стоял в очередь к телефону (чтобы занять у кого-нибудь из конторских). Вострюгин его заметил и даже похвалил: молодец, мол, уже в контору звонишь, идут, стало быть, дела-то.

— Лот двадцать пять. «Трусы женские в ассортименте. Минимальная партия: пятнадцать тысяч пар… Цена…» — бубнили в микрофон.

«Это что ж, трусы в парах измеряют?» — удивился Тимофей.

Он сверился с биржовкой — многостраничной брошюрой со слепым мелким шрифтом. Так и есть: в парах измеряют, собаки!

Тимофей почти машинально вскинул руку. Его жест заметили.

— Пожалуйста, — смотрел на него ведущий.

Тимофей с достоинством встал с кресла, прокашлялся.

— Контора «Берлога», — представился он, — У меня вопрос к продавцу.

— Да? Кто продавец? Лот двадцать пятый! Это кто у нас? — оглядел ведущий зал.

Из первых рядов поднялся очкарик на вид лет шестнадцати. Он что-то прошептал.

— Консорциум «Надежда», — усилил его голос ведущий. — Пожалуйста, вопрос?

— Минимальная партия, сколько? — спросил громко Тимофей.

— «Пятнадцать тысяч», тут написано, — терпеливо ответил за очкарика ведущий.

— Пятнадцать тысяч — это сколько?

— Не понял…

— Ну, сколько это штук — тридцать тысяч, что ли? — в свою очередь терпеливо выяснял Тимофей.

— Почему тридцать? — искренне удивился ведущий. — Написано же: «пятнадцать»!

— «Пятнадцать тысяч пар» там написано. Значит, тридцать тысяч штук? Если трусов, — улыбнулся покровительственно Орликов.

— А! — тоже заулыбался распорядитель торгов, и зал загудел. Многие оборотились к шестнадцатилетнему брокеру из «Надежды».

— Слушаем вас, молодой человек, — попросил ведущий.

Тот полез суетливо за бумагами, они выпали из его папочки, веером разлетелись по полу и сидениям, и очкарик исчез за спинками кресел.

После недолгого замешательства и неслышных в амфитеатре переговоров между очкариком и президиумом, ведущий пояснил:

— Тут ошибка. Не трусов, а колготок.

— Понял, — сказал Тимофей, — Нет, не по-онял! Это как? «Колготки женские»… А бывают и мужские?!

— Ну… — распорядитель торгов снова глянул на троечника из «Надежды», тот снова уронил бумаги (не пьяный ли, подумалось Тимофею), и ведущий, поняв, что советчик из того никакой, махнул рукой, — Ну, может, и бывают…

Зал уже просыпался.

— Вы будете брать или не будете? — прервал перепалку молчавший доселе желчный субъект из президиума. Это был зам президента Биржи Корбунов.

— Нет, — с достоинством ответил Тимофей и сел.

— В чем трусы еще продавать? — вскочила какая-то женщина, — В парах! Чего вы там путаете?

«И, действительно!» — подумалось вдруг Тимофею, — «Вроде, в парах…»

— А вы там уточните! И лот пока снимите, — обратился суровый Корбунов к ведущему. И добавил: — Цирк тут устраивают…

— Я бэру! — вдруг раздалось из задних рядов.

Тимофей оглянулся и увидел поднявшегося в последнем ряду южного человека в дорогом двубортном костюме с отливом.

***

Майор Загузин грустно пил водку в подсобке школьного сторожа Степаныча.

— Нет у государства понятия, что защищать надо Родину! — в который раз повторял он. Но Степаныч, казалось ему, все-таки не до конца осознавал его мысль. Кивать-то кивал, да все как-то вяло.

— А! — обречено махнул рукой офицер. — Ты-то чего скажешь, Леонид Алексеич?

Леонид Алексеевич, учитель словесности, и вовсе пожимал плечами.

Повод для выпивки был самый, что ни на есть, серьезный. Государство отменило школьную военную подготовку. Возможно, чтобы не плодить защитников Родины. Веяние времени всобщего пацифизма докатилось и до их школы. Военруку Загузину велели сдать автоматы, противогазы, ручные гранаты и предложили полставки учителя труда и рукоделия.

— Нет, вы поняли?! Мне предлагают доски строгать! — возмущался майор. — Да я с военного училища молотка в руках не держал. Хозрота на что? Да мне дачу бойцы построили, я гвоздя не вбил.

— Вы уж на пенсии лет пять… — подал голос словесник.

— Ну, это я фигурально. Не в том дело. Надо будет, и молоток возьму, если Родина прикажет. Дело в принципе! Нужны стране солдаты или нет?

— Наверное, нужны…

— «Наверное…» Пацифисты вы сраные! «Наверное!» Кто вас защитит-то?

— От кого?

— Ну, здрассте! От кого! Да сколько их, врагов в мире, кого ни возьми. Штаты, китайцы, Израиль.

— НАТО, — вставил угрюмо сторож.

— Вот именно. Надо границы укреплять, а мы, наоборот, китайцев в страну запустили, на рынок ступить некуда. Доиграемся, выживут они нас, давно уж метят. А Америка! Ты думаешь, зря нашим пацанам головы дурят этой жвачкой, джинсами, этой порнохрафией?! Это ж все равно, что побрякушки и цветные тряпочки для дикарей.

— Здраво мыслите, — похвалил Степаныч, — Вас бы в депутаты.

— А и пойду! Меня теперь народ поддержит. Меня армия поддержит. Армия быстро разберется, кто тут кто.

— Это после сокращения? — уточнил Леонид Алексеевич.

— А что? — заступился за друга Степаныч. — У нас народ обиженных властями уважает. Ельцин на чем вылез? Я и по себе знаю…

— Погоди-ка, — прервал его Загузин. За разговором не заметили, что вторая бутылка кончилась. Надо было бежать. — Степаныч, твоя очередь.

— Не-е, — обиженно замотал головой сторож, как бы намекая на то, что он тут хозяин, а они гости. А гости должны приносить с собой.

— У меня спирт есть, — сообщил учитель словесности.

— Откуда? — радостно удивился Загузин. — Указку, что ли, протираешь?

— Нет, диапозитивы, — засмеялся Леонид Алексеич, — О жизни Пушкина.

Он открыл свой толстый тяжелый портфель и извлек оттуда двухсотграммовую бутылочку с делениями.

— Чего молчал-то? — потер руки майор и задумался на миг — А тебе, что, тоже выдают?

— Диапроектор, магнитофон — положено.

— Иди ты!

— Ладно, шучу. Это я у химички на компресс попросил.

— У химички! — расплылся в улыбке бывший военрук, представляя приятную во всех отношениях Анжелу Ипатьевну. — Где ж я-то был? У меня ведь тоже спина…

Степаныч тем временем деловито разбавил спирт и нарезал еще закуски.

— Да, братцы… — вздохнул майор, поднимая стакан. — Последний раз, наверное, так сидим.

— Это почему?!

— Потому! Неужто я с табуретками буду возиться? Да еще на полставки! Придется работу искать. Эх, два года назад была пенсия, куда еще ни шло, а сейчас что это за деньги?..

— Мне тоже всего десять часов оставили, — сообщил и литератор.

— Да ну?! Как так? Во, блин! — майор даже отставил стакан.

— Ксенофонтова из декрета вышла. По закону обязаны ей дать ту же нагрузку, что была до отпуска. Я же, в общем, временно работаю, — скромно поведал о своих проблемах Леонид Алексеевич.

— Ну, елки-надь! Я-то хоть военную пенсию получаю, а ты на что живешь?

— Вот меня хрен кто сократит! — сообщил, выпив уже, сторож.

— Это как сказать, — отмахнутся майор, — На что ж ты живешь, Алексеич?

— Да, всякое. Репетирую помаленьку. Рецензии в журналы. Корректура там…

— У? — майор Загузин о чем-то надолго задумался.

— Так выпьем? — весело предложил Леонид Алексеевич.

— Выпьем, — отрешенно чокнулся с ним майор.

Глава 1.2

Борщов, прислушиваясь к своему сердцебиению, медленно поднимался по родной лестнице. Он так и не решил, сразу обрадовать Антоновну или как-нибудь потом, не сегодня. Сейчас важнее было найти повод, чтоб раскрутить ее на бутылку. Конечно, стоит ему сразу с порога бухнуть: все, мол, сократили — повод будет.… Но хотелось бы как-то помягче. Не надо тут путать повод с причиной.

Сердцебиение, одышка. На тридцать шестом году жизни, когда все рушится, организм тоже начинает предательски подводить. Как ему выдерживать конкуренцию с молодыми зубастыми волками, не обремененными разными комплексами?

На своем пятом этаже Сергей Иванович постоял пару минут, но так ничего и не придумав, позвонил в дверь. Открыла дочь, тринадцатилетняя Настя.

— Привет! Что-то ты рано, — в голосе дочери он почувствовал подозрение. Неужели, знают? Когда успели? Случайно позвонили ему на работу, и…

— Я рано? Это ты почему-то еще дома, — почти весело отвечал он. — Никак, уроки учишь?

— Ха! — вздернула нос Наська и убежала.

— Маманя-то где? — крикнул вдогонку Борщов.

— На кухне, где ж еще?

Тут и Антоновна вынырнула из кухни — отчего-то довольная и раскрасневшаяся, в нарядном переднике.

— Привет! Ты рано…

— А хрен ли там делать… — уклончиво произнес Борщов, скидывая туфли. Второй туфель отлетел и стукнулся о какую-то огромную, стянутую ремнями сумку.

— Что за баул? — удивился он. И тут же заметил некую чужеродную обувь в углу. Все еще не «въехав», начал вешать куртку и наткнулся на чужое кожаное пальто. И, наконец, осознал, что вся прихожая заполнена чужими вещами, а в квартире стоит чужой дух, перемешанный с непривычным в последнее время запахом вовремя приготовленного ужина.

Антоновна между тем загадочно блестела глазами.

Он вопросительно поднял бровь. В первый момент в груди похолодело — никак, родня какая-нибудь приехала? Вот бы не вовремя-то!

Антоновна — надо же! — приблизилась к нему, поцеловала в щеку, приняла из его рук авоську с хлебом.

— Выпить не купил случайно? — спросила она.

— А у тебя не день рождения случайно? — озадаченно промолвил Борщов. — Ба! Да ты уже!

Она отвернулась и, танцевально повиливая бедрами, зашагала к кухне.

— Он выпить не принес! — крикнула она кому-то в кухне слегка заплетающимся языком.

Сергей Иванович, как завороженный, двинулся вслед за нею.

В мелкогабаритной их кухне стоял густой туман; возле лампочки висел топор.

Первое, что разглядел Борщов в этом тумане, были глаза… Глаза, от взгляда которых он мог бы умереть, но как-то не умер сразу, и даже вида не подал.

Она не изменилась. Неужели? Ведь прошло больше десяти лет. Нет, конечно, на лице ее появились морщинки, кожа уже не была такой гладкой, но все это было неважно.

Татьяна улыбалась. Танька, тайная институтская любовь…

Да, он когда-то любил её, лучшую подругу своей жены и, в силу многих причин не смог даже сделать попытки, даже просто дать ей знак. Хотя, казалось, она все видит, все понимает.

А потом она уехала. Далеко. И были сначала только ее редкие письма Марине с ничего не значащими «привет Борщову». И он начинал понимать, что, кажется, сделал в жизни самую большую глупость, не сделав ничего. Это была болезнь. Иногда ему хотелось бросить все и уехать туда, в Новосибирск, где жила теперь Татьяна. Бывало, что он пьяный писал ей письма, но рвал их, протрезвев. И понял, что однажды все-таки бросит такое письмо в почтовый ящик.

А понял он это за те три секунды, что видел ее глаза, пока Татьяну не заслонил вставший ему навстречу мужчина с сердечной, располагающей к себе улыбкой.

— Узнал? — спросила Антоновна, имея в виду, конечно, не этого незнакомца. А Борщов глупо улыбался, косясь на Татьяну и мотая головой.

— Это мой муж, — подала голос Татьяна, с каким-то эдаким выражением, впрочем, ему все чудилось, все чудилось. Просто муж, да и муж!

— А это мой муж! — вторила ей Антоновна, указывая на Борщова.

— Ну, вот и познакомились, — засмеялся Муж. Он крепко пожал руку Борщову и представился: — Александр-р.

— Сергей, — выдохнул Борщов, поразившись глухоте своего голоса. Он уже знал, конечно, имя Татьяниного мужа. Из писем.

Интересно, заметила Антоновна что-нибудь? И знала ли раньше? Если и заметила, то виду не подала.

Он что-то говорил. Татьяна то приближалась, даже коснулась губами его щеки, то где-то терялась…

Только пару минут спустя, закрывшись в ванной, Борщов очухался, разглядывая в зеркало свои ошалелые глаза.

Одышка, которая началась еще на лестнице, кажется, усилилась. В груди как-то нехорошо бухало. Надо было перевести дух — не мальчик, все же… Борщов затушил и выбросил сигарету, присел на краешек ванны и включил посильнее воду.

Он и не думал, что так обрадуется.

***

«Опять подружек привела», — подумала Катя, невольно вслушиваясь в разговоры, доносящиеся из прихожей. Последнее время бабуся часто приходила не одна. Нет, соседки по подъезду были нередкими ее гостями, но захаживали они обычно попозже, после обеда. А тут прямо с утра какая-то делегация. И тетки были всё какие-то незнакомые. Иной раз Катя сталкивалась с ними в коридоре, но они сразу исчезали за порогом бабусиной комнаты, где включали старенький телевизор, и на всю квартиру взвывала очередная рабыня Изаура, а то и Просто Мария. Видимо, старым подругам по душе был коллективный просмотр.

— Проходите, Мария Тимофеевна, проходите, — неслось из-за двери, — Вот сюда, здесь моя комната… Пока еще не выселили. Недолго осталось. Вот, внучок подрастает.