Без вести пропавший

Глава 1. Ссора

7 СЕНТЯБРЯ. ВТОРНИК. 12. 10.

Зазвенел долгожданный звонок. Учительница физики Зоя Алексеевна Некрасова еще продолжала говорить, но восьмиклассники ее уже не слушали: первыми мальчишки, а за ними и девчонки, сорвались с мест, высыпали из класса в коридор.

Стало невероятно шумно. Ничуть не утихомирились даже тогда, когда мимо школьников по коридору, бросая окрест холодный орлиный взгляд и пощипывая пальцами левой руки длинный и острый нос с горбинкой, прошествовал сам директор Лев Моисеевич Зильберт.

Образовались группы и группки. Там, где коридор сворачивал к лестничной площадке, ведущей со второго на третий этаж, возле самого окна собралось четверо восьмиклассников. Один из них что-то рассказывал, а остальные громко смеялись.

В этот момент рассказчик почувствовал, что кто-то грубо взял его за рукав. Он повернулся и увидел своего одноклассника.

— Тебе чего, «Сара»? — это была кличка Сарварова, на которую тот страшно обижался. Для него она обидно звучала по двум причинам: во-первых, как намек на его бабий характер, во-вторых, как догадка его еврейского происхождения, хотя во втором случае подростки сильно ошибались.

— Посторонись, я сяду, — злобно вращая зрачками, сказал Сарваров.

— Куда сядешь?

— Сюда, — парень ткнул рукой в подоконник.

— С какой стати?

— С такой, «Серый»!

— Садись, — сказал «Серый», — если сумеешь «посторонить» меня.

— Отойди, — грозно выпятив худосочную грудь и приблизившись к «Серому», сказал Сарваров, — а то…

— А что «то»? Ну, давай. Не стой, как пень. Ну! — «Серый» явно поддразнивал.

Сарваров отступил. Впрочем, «Серый», парень не злой и вполне миролюбивый, знал, что все этим и закончится. Сарваров повернулся, зло сплюнул на пол и, уходя, сказал:

— Ну, ты еще у меня поплачешь.

«Серый» спросил:

— Что, папаню на помощь призовешь? Нет, лучше об этом маменьку попроси, — Сарваров остановился, что-то хотел сказать, но ему не дал «Серый». — Иди-иди, трус несчастный.

Раздался звонок на урок английского.

Сарварова, действительно, в школе все мальчишки считали трусом, но трусом злобным и коварным, готовым подло, исподтишка подстроить любую пакость, а потом, когда дело дойдет до разборки, свалить вину на кого угодно. Педагоги к мальчишке относились с осторожным почтением. Да и сверстники не особо задирали. Почему? Опасались? Кого? Нет, не пацана, а статусного положения его родителей.

Мать славилась тем, что после каждой полученной сыночком двойки прибегала в школу и с пеной у рта доказывала учителям, что её чадо самое способное, самое умное на свете, а потому отрицательных оценок не заслуживает. Скандалистка, короче, каких мало, о чем знал не только весь педколлектив, а и все одноклассники.

Сарваров-отец хоть и не уподоблялся вздорной супруге и не бегал по всякому поводу в школу, однако его руководство школы побаивалось даже больше. Этому есть объяснение: Леонид Федорович Сарваров — человек очень известный в Нижнем Тагиле. В 80-е он был секретарем парткома на железной дороге (позднее даже стал секретарем райкома), и потому всякий раз избирался депутатом районного и городского Советов.

Очевидцы свидетельствуют: Леонид Федорович в те еще не столь давние времена почтительно относился к любому выше его стоящему партийному начальнику, угодливо, старался мельтешить пред начальственными светлыми очами. В качестве примера рассказывают такое.

В 1976-м первым секретарем обкома КПСС избрали Ельцина, поскольку его предшественник, Рябов, стал секретарем ЦК КПСС и отбыл в Москву.

Власть в области сменилась и, кажется, надолго, так как новый первый секретарь производил впечатление физически крепкого, спортивно сложенного мужчины, да и сорок пять, которые исполнились недавно, — не возраст для столь высокого ранга партийного руководителя. Почуяв это интуитивно, Леонид Федорович, только-только начавший партийную карьеру, стал держать нос по ветру. Перво-наперво он решил показаться Ельцину. Но как?

Проблема, так как первый и не подозревает еще о существовании Сарварова. Значит, надо найти повод попасть на глаза. Для начала — мельком, в толпе других, а потом и… По слухам, Ельцин остер на глаз и памятлив на новые мелькающие лица.

Сарваров нашел-таки выход из ситуации. Он узнаёт, что Борис Николаевич любит на север области ездить по железной дороге (впрочем, тогда даже в Серов попасть на автомобиле было невозможно, так как нынешней автострады еще не существовало) в специальном вагоне. У самого высокого нижнетагильского тогдашнего начальства существовало неписаное правило: непременно встречать на станции Нижний Тагил поезд с прицепленным литерным вагоном. Ясно, его, то есть Сарварова, никто туда не приглашал: не того уровня фигура.

Сарваров решает: это не беда.

И вот Сарваров узнаёт через знакомых, что поездом Свердловск — Североуральск нынешней ночью проследует Ельцин. Ему известно: поезд прибудет на первую платформу, хотя обычно поступает на вторую платформу и, вполне возможно, стоянка будет удлинена на пять минут, а то и больше.

Глубокая ночь (из Свердловска поезд отправляется в половине первого, на станцию Нижний Тагил прибывает по расписанию в 3.36), на первой платформе пустынно. Сарваров ёжится от ледяной позёмки, переступает с ноги на ногу, нервно поглядывает на часы: остаются считанные минуты.

На платформу через служебные ворота на большой скорости въезжают две черные «Волги» и останавливаются там, где должен быть первый, литерный вагон.

Сарваров издали видит (скорее, догадывается), как из первой машины вышел Петров, первый секретарь Нижнетагильского горкома КПСС, а из второй — при полном параде «генерал» Шаповалов, начальник отделения железной дороги.

Показались прожекторные огни локомотива, осторожно втягивающего состав на станцию.

Сарваров, до этого стоявший несколько в стороне, приблизился к встречавшим начальникам.

Увидев его, Шаповалов удивился и в своей привычной манере, иначе говоря, по-хамски спросил:

— Ты?! Тебе чего?

Сарваров не на шутку струхнул, но вида не показал.

— Мало ли… Вдруг у Бориса Николаевича какие-то вопросы…

— Вопросы? К тебе? — Шаповалов громко расхохотался. — Ха-ха-ха. Да нужен ты ему… Как варежки в Петров день.

— И все же…

Шаповалов машет рукой.

— Хрен с тобой, торчи тут, если так хочется.

Петров, Шаповалов, а, чуть-чуть поотстав, и Сарваров устремляются к единственной двери литерного вагона и останавливаются в выжидательной позе. Проходит минута, другая. Дверь не открывается. Все переводят глаза на окна: лишь в окне служебного купе горит ночничок, в остальных — чернота.

Шаповалов и Петров понимающе переглядываются, но продолжают стоять все в той же позе.

Но вот дверь вагона приоткрывается и показывается помощник первого секретаря обкома в пижаме.

— Отправляйте поезд, — тихо говорит он. — Борис Николаевич отдыхает. Борис Николаевич не выйдет.

— Есть отправлять поезд! — рапортует, вытянувшись в струнку Шаповалов. И затем вкрадчиво добавляет. — Но ты, дружище, скажи, что мы были.

— Непременно доложу, — отвечает помощник, — как только проснется.

Помощник осторожно прикрывает дверь и уходит.

Поезду дают отправление. Литерный вагон слегка вздрагивает и начинает «уплывать» от встречающих.

Петров и Шаповалов направляются к своим машинам. Только сейчас Сарваров замечает в левой руке начальника отделения железной дороги «дипломат» из черной натуральной кожи. Он знает, что в «дипломате»: там пара бутылок армянского пятизвездочного коньяка, палка краковской колбасы и, конечно, несколько банок черной икры. Если верить распространяемым слухам, все это уважает Борис Николаевич. Потому и имеется в «дипломате» встречающих. На всякий пожарный.

Сегодня не повезло. Сарварову — тоже. Он не отчаивается. Он уверен: в другой раз все будет, как надо.

И действительно. Примерно через месяц, в то же самое время, на той же платформе и те же встречающие.

Поезд остановился. У литерного вагона открылась дверь, и показался Ельцин. Он, резким движением головы откинув все время спадающую на лоб непокорную прядь волос, спустился на платформу. Поздоровался сначала с Петровым, потом и с Шаповаловым. Увидев третьего, незнакомого ему, спросил:

— Юрий Владимирович, представьте товарища… Мы, кажется, не встречались.

Ответил Петров:

— Борис Николаевич, это — Сарваров, секретарь узлового парткома.

— А, понятно, — Ельцин улыбнулся незнакомцу и протянул ему руку. — Здравствуйте, товарищ Сарваров.

Шаповалов привычно пошутил:

— Недавно избран… ха-ха-ха… на первый снег писает.

Ельцин взглянул на Шаповалова осуждающе.

— Извините, Борис Николаевич! — Шаповалов, чуть побледнев, вытянулся в струнку, поедая глазами Ельцина. — Виноват, Борис Николаевич! Неудачно пошутил, Борис Николаевич!

Ельцин не ответил. Он повернулся к Петрову.

— Юрий Владимирович, я тут, сидя в вагоне, подумал: не дело, когда почти половина области, ее север, не имеет автомобильной связи с центром. Хорошо бы сделать автостраду до Серова, а? Как считаете? Для экономики было бы хорошо. И для людей, живущих там.

— Дело стоящее, — ответил Петров, — да области самостоятельно не потянуть такую стройку. Как-никак, а более четырехсот километров бездорожья, болот и тайги, много речушек.

— Ваша правда: области будет тяжело, а на Москву рассчитывать не приходится. В Госплан и совать нос не стоит.

Петров снова подтвердил:

— Тяжелая штука.

— Волков бояться — в лес не ходить, — Ельцин улыбнулся. — Надо все же попробовать.

— Такие деньги… В бюджете области и за десять лет не наскрести.

— Верно… Юрий Владимирович, мы с вами кто?

— Партийные работники, Борис Николаевич.

— Это так, однако… По первой и основной профессии — инженеры-строители.

— Так точно! — почему-то по-военному ответил Петров.

— Вот… Я и подумал: а что, если методом «народной стройки»? Например, твой город, точнее, твои промышленные предприятия, разве сообща не одолеют участок от Невьянска до Кушвы?

— Директора заартачатся.

— Придется заставить: где кнутом, а где и пряником. Что делать, если ситуация безвыходная, если народ страдает? — Ельцин стал подниматься в вагон. — Подумай, Юрий Владимирович, подумай. Я намерен поставить этот вопрос на заседание бюро обкома. Надеюсь, поддержишь? Ну, пока! Отправляйте поезд. Не годится срывать расписание, — он скрылся в вагоне.

Сарваров рдел от удовольствия. Он будет долго помнить то могучее рукопожатие могущественного первого секретаря обкома КПСС. Так вот и стал Сарваров третьим встречающим на перроне. Стал особой, особо приближенной к самым верхам. Не по чину, конечно, но…

Когда же КПСС, как говорится, благополучно почила в бозе, он не остался без дел. Наоборот, новая власть, считая бывшую партноменклатуру единственно ценной и могущей хоть что-то сделать для блага трудящегося, единственно дееспособной силой, пригласила Сарварова под демократические знамена. Тот, не смущаясь тем, что только что верой и правдой служил совсем другому режиму, охотно принял предложение. И вот с тех пор он уже много лет является первым заместителем главы администрации района. И это лишь формально, а фактически… Ни для кого не секрет, что глава администрации — тряпка, первый заместитель им крутит-вертит только так. Все важнейшие вопросы решает он, Сарваров, а шеф — лишь «свадебный генерал» с представительскими функциями, который ни одной бумажки не подпишет, предварительно не получив «добро» от своего Леонида Федоровича.

Леонид Федорович в районе — это все. Вот и лебезят перед его сыночком учителя школы. Вот и действуют по принципу: три пишем — два в уме. То есть в журнал лентяю Сарварову-сыночку следовало бы закатить жирную двойку, но на деле ставят тройку — от греха подальше.

8 СЕНТЯБРЯ. СРЕДА. 16. 40.

После окончания уроков восьмиклассники шумно высыпали на улицу, а там — холодно и сыро. Ветер рвет и мечет, дождь переходит в снег и наоборот.

«Серый» отошел в сторонку и стал ждать подружку из параллельного класса. Что-то она задерживается. А ведь заранее условились домой пойти вместе. Завидев одиноко стоящего парня, подошел «Комар»:

— Ждешь? — «Серый» утвердительно кивнул. — Губа у тебя не дура: баба-то классная. Везет же некоторым.

— Хороша Маша, но, к счастью, не ваша, — по-взрослому (от отца не раз слышал) ответил он.

— И чего она в тебе нашла? Ни кожи, ни рожи.

— Каждому своё: одним по душе поп, другим нравится попадья, а третьим — попова дочка.

«Серый» не очень-то, если честно, хорошо понимал смысл поговорки, но часто использовал, потому что так говорил отец.

— Ты такой умный, да? — «Комар» набычился. — Схлопотать хочешь?

— За что? — глядя тому прямо в наливающиеся кровью глаза, спросил «Серый». — Да и не боюсь я тебя.

— Нет, ты все-таки по сусалам схлопочешь у меня, — «Комар» сжал кулаки.

«Серый», примиряюще, сказал:

— Леха, оставь меня в покое. Я стою, ни тебе, никому либо еще не мешаю.

«Комар» стал остывать.

— Слышь-ка, «Серый», это правда, что ты сегодня отшил «Сару»?

— Трус есть трус.

— Да уж… Достаточно цыкнуть — начинает ссать на голяшки. Слизняк. Только благодаря маменьке-папеньке и держится в школе. Я бы таких давил как клопов.

— Зачем «давить»? Не надо. Пусть живет. На земле и такие нужны.

— Жалеешь? Зря! Если что, уж он-то тебя, ни в жизнь не пожалеет.

— Пусть, — сказал «Серый» и, завидев выходящей из дверей школы подружку, махнул той рукой. А «Комару» бросил. — Пока.

— Пока-пока, — ответил «Комар», сплюнул на ступени и вразвалку направился в сторону группы одноклассников, ушедших уже на почтительное расстояние, потом снова сплюнул под ноги и по-взрослому добавил. — Совет вам да любовь.

8 СЕНТЯБРЯ. СРЕДА. 19. 10.

Лёха Комаров только-только дошел до дома. Держа под мышкой сумку с учебниками, он поднялся на третий этаж, открыл дверь квартиры своим ключом, вошел, бросил в сторону сумку. Скинул старенькие и стоптанные ботинки.

— Мам, ты дома? Жрать хочу!

Никто не ответил.

— Ну, опять…

Он прошел на кухню. Включил газ, поставил сковородку, заглянул в холодильник, достал маргарин, откромсав от него изрядный кусок, бросил на разогревшуюся сковородку. Достал четыре яйца, разбив, стал ждать, когда поджарится глазунья.

Вот его традиционный ужин готов. Он стал с жадностью есть. Но тут он услышал, что кто-то скребется возле входной двери. Встал, прошел и открыл. Там, прислонившись к косяку, — его мать: стоит и глядит на сына мутными глазами.

— Что, устала? — издевательски разглядывая мать, спросил он.

— З-з-здравствуй, сынуля, — сказала заплетающимся языком мать и попыталась отделиться от косяка и перешагнуть порог. — И-и-извини… я… э-э-то… У п-п-прия-я-я-тельницы день ангела сегодня… Ну и вот… Кажись, набралась… И-и-извини мать… Я э-э-то… Ну, не специально!

Ноги у нее подкосились. Упала бы, но сын не дал и втащил в квартиру.

— Нажралась. Нет бы и сыну полбанки прихватить.

Мать прилагала отчаянные усилия, чтобы утвердиться на плохо слушающихся ногах, но из этого ничего не получалось.

— М-м-мал еще. В-в-вот в-в-вырастешь и… б-б-будешь зара… зара-батывать… — говорила она, продолжая полулежать на полу прихожей.

Сын вернулся на кухню. Налил себе чай. Стал припивать.

Мать, продолжая шарашиться, с трудом добралась до кухни, вскарабкалась на табурет и попыталась погладить сына по голове, но тот отстранился.

— Опять приперлась без гроша в кармане? Вмазать бы…

— Т-т-ты чего? М-м-ма-а-ать я т-т-тебе или к-к-кто?

— Одно название, что мать.

— Не-е-е в-в-всегда я, с-с-сынуля пила. Э-э-то все отец т-т-твой… Сгубил меня, — по щекам пьяной женщины потекли слезы. — У-у-у, — она погрозила кулаком, — уголовник п-п-проклятый. Н-н-но ты не будешь, да? Ты б-б-будешь учиться, д-д-да? Ты у-у-у меня инженером станешь… Да, и-и-инженером, — она стукнула кулаком по столу, уткнулась носом в столешницу, и захрапела.

Сын отнес мать на кровать, а сам спустился во двор, где его уже поджидали дружки.

— «Травки»? — спросил один из них. — Один «косячок» на твою долю найду. Как-нибудь расплатишься.

— Давай!..

9 ОКТЯБРЯ. СУББОТА. 7. 15.

Иван Андреевич, заканчивая вытирать лицо концами повешенного на шею махрового полотенца, вошел на кухню. Здесь уже были все, то есть почти все. За обеденным столом, болтая ногами и мурлыкая песенку из репертуара группы «НА-НА», сидит в ожидании завтрака десятилетняя Светланка. У ее ног, на полу валяется сумка с учебниками.

Отец, не заметив рюкзачок, запинается. Чертыхнувшись, наклоняется и поднимает с пола сумку. Он сурово смотрит на дочь.

— Это что?

— Какой ты, пап, смешной! Не видишь, что ли?! — девочка крутит в руках вилку и смотрит в потолок.

— Я-то вижу, а вот ты… — и добавляет, — больно умная… не по возрасту…

— Папуль, тут уж ничего не поделаешь: поколение нынче такое умное.

— С чего это ты, доченька, взяла? — отец с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться.

— Как же! Каждый день по телевизору говорят.

— Ты бы пореже у телевизора сидела, и тамошний трёп поменьше слушала, побольше бы заглядывала в книги, в классику… А, ну! — отец сердито трясет рюкзачок перед глазами девочки.

Дочь, крайне нехотя, встает, берет рюкзачок и относит в прихожую. Оттуда доносится звук шлепнувшейся сумки.

— Подними и положи аккуратно на стул! — возвышает голос отец и недовольно добавляет. — И что только из нее вырастет.

Девочка стоит в проеме двери и слышит последние слова, явно же ей адресованные.

— Не волнуйся, папуль: все будет «о кэй». Вот увидишь: вырасту — организую классную рок-группу. Я даже название придумала — «Соловушка». Как?

— И ты, конечно, солировать собираешься? — в глазах отца появляются смешинки.

— Естественно!

На своем месте, у электроплиты, что-то помешивая в кастрюле, хмыкает бабушка и недоверчиво произносит:

— Ну-ну…

— А, что, бабуль, слабо?!

— Поживем — поглядим.

Девочка обиженно надувает свои пухленькие губки, отворачивается к стене и бурчит:

— Ну, бабуль, ты неисправима.

Мать ставит на стол тарелки с борщом и укоризненно говорит:

— Так нельзя, девочка, с бабушкой: не ровня.

Светланка начинает кукситься, пытаясь «выдавить» слезу. Но слеза, ну, никак не хочет появляться на глазах.

— А что она?! — восклицает девочка и начинает притворно хныкать. — Не любит меня бабуля. Сережка для нее — это да, а я… будто чужая ей.

Бабушка молчит: она-то знает хорошо эти Светланкины «штучки». Мать же ласково гладит ее по волосам и успокаивает:

— Зря ты, доченька. Бабушка тебя тоже любит. Бабушка всех нас любит.

— Да-а-а… А Сережку — больше всех.

Иван Андреевич, оторвавшись от тарелки с борщом, поднимает глаза на жену.

— А кстати: где он? Почему не за столом? Все еще дрыхнет?! Ну, я ему, — отец поднимается с места.

Его останавливает жена.

— Ешь, Ваня. Я сама схожу.

Муж, собственно, даже рад, что эту неприятную миссию исполнит жена. Он садится.

Теща недовольно крутит головой и заступается.

— Оставьте парня в покое, — говорит она. — Пущай малый лишние пять минут понежится в постели.

— Портишь, мам, внука.

— А что я говорила?! — успевает вставить Светланка и язвительно добавляет. — Сережка — Ясно Солнышко.

Бабушка обиженно надувается и отставляет в сторону тарелку.

— Ну, да! Ну, конечно! Вы знаете, как надо с детьми, а я нет… Конечно… Откуда мне знать-то? Своих-то ведь не было никогда… Вона, какая дылда, — она тычет сухоньким кулачком в спину своей дочери, — а ведь без отца вырастила… И, вроде как, ничего девка… При образовании и при деле… Не то, что у других… Вы знаете, как воспитывать, а я — нет.

Нина Викторовна выходит, чтобы поднять сына, который действительно любит больше других по утрам нежиться в постели.

Светланка хихикает. Она хихикает оттого, что ей больно уж пришлись по душе бабушкины слова «дылда» и «девка».

Отец смотрит на дочь.

— Ты почему не ешь борщ?

Девочка состроила недовольное лицо.

— Не хочу, пап. Я же девочка.

— Ну и что? Девочки не едят, что ли? Ешь, давай, и помалкивай.

— Мне нельзя.

— Это еще почему?

— Я — на диете

— Ты?! На диете?!

— Ну, конечно, пап. Не хочу я выглядеть толстушкой. Толстушек мальчишки не любят.

Отец округлил глаза. Он знает, что девочка растет не по годам, но чтобы в десять лет и о мальчишках думать?!

— Глупости! — сердится отец. — Об этом думать будешь потом.

— О чем, папуль?

— Ну… это… о мальчишках… еще рано…

— Когда, папуль, в самый раз? Когда состарюсь? Когда как бабушка стану?

Отец недовольно крутит головой.

— Пока что старость тебе не грозит.

— Пока — да. Но годы пролетят…

Иван Андреевич сердито прерывает:

— Ладно, девочка, замнем для ясности, — он поворачивается к теще. — Вера Осиповна, что нынче за дети?

Теща поджимает сухонькие губы.

— Это все телевизоры… Насмотрятся и несут невесть что, — и тут же укорила. — Позволяете много.

— А вы, мамаша, не позволяли?

— Я?! — всплёскивает руками старушка. — Я, зятек, строго так… Чуть-чуть — укорот сразу.

— То и видно, — выразил сомнение зять. — Внуков кто балует?

— Ну… это… Внуки — не в счет. Внуки — не дети. Внуки — больше, чем дети. Будут свои внуки — поймешь.

— У папы внуки? — спрашивает Светлана. — Откуда!?

— А ты, красавица, не встревай, когда взрослые разговаривают, — осадила девочку бабушка.

На кухне появилась Нина Викторовна с сыном. Тот только что умылся, и на веснушчатом носу светились водяные капельки, и топорщился влажный хохолок на лбу.

— Доброе утро, папочка, — мальчик прижался к отцу. — Здравствуй, моя любимая бабуленька, — он обнял Веру Осиповну за шею. — Привет, старуха! — он легонько ткнул в спину сестренку.

Светланка зарделась, испытывая особое удовольствие от тычка.

— Привет, соня-засоня! — она тоже толкнула брата в спину.

Сергей упал на свободный табурет, уставился в тарелку.

— Ну, вот! Опять борщ…

— А вы, сударь, чего изволите? — язвительно поинтересовался отец и добавил. — Ешь молча. Не миллионеры, чтобы всякие разносолы. Слава Богу, это есть. Да и борщ-то с тушенкой, свежими овощами — вкусный очень. Готовила-то бабушка…

— Бабуль, ты? — та кивнула. — Тогда — совсем другое дело, — он отчаянно стал хлебать.

Мать ревниво посмотрела на сына.

— Я, что, плохо готовлю?

— Мам, нет! Ты меня не так поняла.

— Да уж… Поняла тебя, как надо.

И вот дети в прихожей. Они одеваются, чтобы пойти в школу. Из кухни доносится голос матери:

— Про шарфики не забудьте. Погода-то, вон какая: не зима — не осень.

Отец пьет чай. Мать, собрав грязную посуду, принялась за мытье. Бабушка встала, проковыляла в прихожую, сунула незаметно в карман куртки внука два червонца. Он знает, что это такое: бабуля вчера получила пенсию и теперь, вот, делится ею с ним. Как она выражается, «отстегивает положенную социальную помощь подрастающему поколению».

Бабушкин маневр не остается незамеченным со стороны внучки.

— Ну, опять! — громко восклицает она. — А я, рыжая?

— Тс-с-с, — шепчет бабушка. — Ты пока еще мала. Да и у Сережки есть подружка, у тебя же…

— Ну, ладно. Ну, хорошо, — также шепотом говорит девочка. — завтра же заведу дружка.

— Что ты, говоришь? Он мальчик, ты девочка.

— Какая разница?

— Ну, как же! — шепчет бабушка. — Девочку кто приглашает в кино? Мальчик! Кто билет должен на нее купить? Мальчик! Так принято. Поэтому у мальчиков и возникают дополнительные расходы.

В прихожей наступает тишина. Хлопает входная дверь. Родители слышат, как с шумом их дети сбегают по лестнице вниз.

Бабушка возвращается на кухню, наливает чай и тоже начинает пить горячий напиток, прикусывая конфеткой — это ее давняя-предавняя привычка.

Нина Викторовна выражает недовольство.

— Зачем, ты это делаешь мама? Деньги ему ни к чему. Сколько раз говорила, а ты все свое.

— Я? Что? Я ничего… Какие деньги, дочка? Никаких денег. Тебе показалось.

— Не морочь мне, мам, голову.

— Ладно, дала десятку, — вынуждена признать Вера Осиповна. — Парню нужны карманные… Большой уже… Не ругайся, дочка… Я же чуть-чуть… Не могу ничего поделать: люблю я парнишку, очень люблю.

— За что?

— Ни за что… просто так… За что-то не любят… За что-то уважают.

— Балуешь парня. Не на пользу это.

— Скажешь тоже: я и балую?!

Иван Андреевич не стал вмешиваться в разговор тещи с дочерью. Он не то, чтобы одобряет баловство. Нет. Но он также хорошо понимает: теща это делает не со зла. Кроме того, вряд ли зятю стоит вмешиваться в небольшую перепалку матери и дочери. Себе дороже. Вмешаешься и, в конце концов, сам же и окажешься между двух огней. У него отличные взаимоотношения с тещей. И проблемы ему не нужны.

Глава 2. Тревога

9 ОКТЯБРЯ. СУББОТА. 16.35.

Гудит на всю квартиру машина «Вятка». Нина Викторовна затеяла большую стирку.

Вера Осиповна, плотно прикрыв двери гостиной, чтобы машинный гул поменьше мешал, сидит на тахте, в руках мелькает крючок: она плетет кружева — это ее любимое занятие. Одновременно, смотрит телевизор, где показывают очередную серию фильма «Богатые и знаменитые». То и дело фыркает и комментирует вслух происходящее:

— Мафия… Да, ихняя мафия… Вот бы показали нашу мафию… Она покруче будет, — слово «покруче» бабушка переняла от внука. — Этот Лусиано… Забавный такой… Похоронил тайно… А кого — не знает: то ли свою бывшую жену, то ли совсем чужого человека… Ишь, Берта-то, какая… Ничего не боится… Ничего, допрыгает, укоротят.

Открывается дверь. Входит внучка.

— Уже? — спрашивает бабушка.

— Давно… Я еще с подружкой больше часа в подъезде болтала, — внучка присаживается на тахту, прислоняется к бабушке. — Опять эта… Наталья Орейра. Бабуль, она тебе нравится?

— Ничего девчонка… хорошая… Только в кого она? Ни в отца, ни в мать…

— Ты чего, бабуль? — удивляется внучка. — Это же не настоящие родители, это артисты, — Светлана вскакивает, подбегает к трюмо, стоящему между тахтой и сервантом, смотрится, принимает разные позы, строит разные рожицы. — Бабуль, а я лучше или хуже ее?

— Ты? Ничего. Тоже будешь красавицей…

— Буду? А сейчас, что? Уродина?

— Что ты, девочка! — бабушка машет рукой. — Ты у нас — красавица писаная. Вся в мать.

— В маму? — переспрашивает Светлана. — Но папа говорит, что я его дочь.

— Его то его, а не в него ты пошла. Ты в нашу породу, в хохлятскую. А он, черт лысый…

— Почему, бабуль, обижаешь папу?

— Обижаю? Я? — удивляется бабушка.

— Ну, да! Ты сказала: черт лысый.

Бабушка смеется и гладит внучку по голове.

— Я так… любя ведь…

— Любя… ничего себе, любя…

— Ты мне вот что, красавица, скажи: как в школе?

Девочка сразу скучнеет.

— В школе, бабуль, все о кэй… Как обычно.

— Ясно, — бабушка подтрунивает над девочкой, — пару отхватила. По какому?

— Ни по какому! — сердится девочка. — Забыла, что я отличница?

— И отличница может оконфузиться.

Светланка заливисто хохочет: уж очень забавляет бабулино слово «оконфузиться».

— Сегодня, бабуль, за диктант и по математике — пятерки. Ну, что скажешь? — бабушка недоверчиво качает головой. — Ты мне не веришь? Хочешь, дневник принесу, хочешь?!

Бабушка смеется.

— Внученька, верю я, верю. Шуток не понимаешь? — она наклоняется к уху девочки и шепчет. — Отцу сказала?

— О чем?

— Насчет пятерок.

— Нет еще. Он ушел по магазинам, за продуктами, обязательства завхоза исполняет.

— Скажи. То-то, черт лысый, возрадуется!

В гостиную заглядывает Нина Викторовна. Она вытирает влажный лоб передником, поправляет длинные и густые русые волосы на голове, собирая их в пучок.

— А где сорванец? Не пришел? Все еще?

Светлана отрицательно качает головой.

Бабушка заступается.

— С друзьями где-нибудь… Или в кино с подружкой пошел. В «Родине» сегодня мультсборник «Каспер и его друзья».

— Все-то ты, мам, знаешь о внуке.

— Нет, не знаю. Но… догадываюсь.

— Мог бы и позвонить, — укоризненно замечает Нина Викторовна.

Светлана смеется.

— Мама, откуда позвонить-то? Ни одного автомата работающего, все без трубок.

Нина Викторовна все равно возражает:

— У подружки дома есть телефон… Ладно, пойду. Машина отключилась.

Нина Викторовна уходит. Бабушка недовольно качает головой и ворчит.

— Сколько раз говорила: задерживаешься — позвони.

Светлана знает, о ком речь.

— Зато любимчик, — Светланка не упускает возможности подколоть бабулю.

— Глупышка, тебя я тоже люблю.

— Не так, как его.

— Девочка моя, он… как две капли воды, дед… Мне Витюшку напоминает, — бабушка крестится, — царствие ему небесное.

— Кому «царствие небесное»? — уточняет Светлана.

— Тьфу-тьфу, Бог с тобой, — бабушка вновь осеняет себя крестом. — Кому-кому… Деду вашему, а кому же еще-то?

9 ОКТЯБРЯ. СУББОТА. 17. 20.

Иван Андреевич, прикрыв за собой входную дверь, положив на стул сумки с покупками, стал снимать мокрые ботинки.

— Уффф, ну и погодка!

Из ванной выглянула жена.

— Сережку не видел?

— А, что, все еще нет? — вопросом на вопрос ответил Иван Андреевич. — И не звонил?

— Нет.

— Ну, мерзавец! Ну, я ему задам! Родители волнуются, а ему хоть бы хны.

— Все купил? — спрашивает Нина Викторовна, изучающе глядя на сумки.

— Кажется… Согласно твоим наставлениям.

— Мама! — громко кричит Нина Викторовна.

Из гостиной выходит Вера Осиповна, а за ней хвостик — Светланка.

— Не кричи так. Слышу.

— Я, мам, скоро закончу, а вы займитесь ужином. Пусть он будет сегодня праздничным.

— С чего бы? — интересуется Вера Осиповна.

— Ни с чего. Блинчики с мясом хочу. Ваня накрутит фарша, а ты, мам, заведи тесто.

— Блинчики с мясом? — переспрашивает Светлана. — Отлично! Люблю блинчики с мясом.

— А как насчет диеты? Ты же полнеть не хочешь? — язвительно говорит мать.

— Ничего страшного. Не каждый же день такое.

Нина Викторовна смеется.

— Голод — не тетка.

9 ОКТЯБРЯ. СУББОТА. 19. 10.

За столом, где на большом блюде отдают жаром румяные блинчики, собралась семья. Нет лишь Сергея.

— Ну и пусть… Семеро одного не ждут, — говорит Нина Викторовна и присаживается на свободный стул. — Давайте ужинать. А он… Болтается — будет есть остывшее.

Вера Осиповна встрепенулась.

— Ну, да! — она берет свободную тарелку, кладет на нее три блинчика, встает и ставит в духовку. — Сереженьке… После холода — будет в самый раз.

— Ну, бабушка, ну! — жуя блинчик, хитро подмигивает Светлана.

— Что, Светик, что? Внучёк же… Кто позаботится, как не бабушка?

— У него еще и родители есть… Не сирота.

— Они больно строги к мальчишке, уж больно строги!

— Мы? Строги? — удивляется Иван Андреевич. — Вернется, всыплю, как следует, — тогда узнает, что такое строгие родители.

— «Всыплю», — передразнивает Вера Осиповна. — Покуда жива — не будет этого.

Нина Викторовна укоризненно говорит:

— Портишь, мама, внуков.

Вера Осиповна обиженно поджала губы.

— Ну, конечно: кто виноват? Бабушка, а то кто же?!

Сидящая рядышком Светлана, прижалась к бабушке.

— Не обижайся, бабуль, на предков. Они же любя.

Вера Осиповна улыбнулась и погладила сухонькой ладонью по голове девочки.

— У, ты, моя красавица.

Светлана, хихикнув, замечает:

— Вот и я, наконец-то, удостоена…

— Брысь, — говорит бабушка, — язва этакая, — она встает и идет к плите. Она качает головой. — И в кого только? От горшка два вершка, а всё туда же.

9 ОКТЯБРЯ. СУББОТА. 19. 40.

Нина Викторовна вымыла посуду, насухо вытерла полотенцем и составила в пристенный шкаф. Глянула на часы.

— Нет, это надо же! — воскликнула она. — Скоро ночь, а парня все нет и нет. Пойду, позвоню.

Она идет в гостиную. В след за нею потянулись и другие.

Нина Викторовна набирает номер 5—24—24. Редкие гудки. Наконец, там снимают трубку.

— Добрый вечер… Извините, что беспокою, но нашего Сергея все еще нет дома. Может, ваша девочка знает. Она дома?.. Да?! Это новость… Мы думали, что она с моим в кино пошла… Может подойти к телефону?.. Здравствуй, Наташа… Не знаешь, где мой Сережа?.. Ты его сегодня не видела? Совсем?.. Странно, очень странно… Да, как не беспокоиться, Наташа, на улице темень, непогода… Позвоню… Конечно, позвоню.

Нина Викторовна кладет трубку, тотчас же снимает и набирает номер 5—26—48.

— Здравствуйте… Можно Веру?.. Нет-нет, ничего особенного… извините… Просто мой сын учится с ней в одном классе… Да-да… Вера, не знаешь, где может находиться Сергей?.. Да, до сих пор не вернулся… Как ушел в школу, так больше мы его не видели… Беспокоюсь… Как это «не стоит»?.. Поздно уже… Значит, не знаешь?.. А какие-то дополнительные задания или внеклассные занятия?.. Нет?.. Никаких?.. Нет-нет, звонила к его подружке. Та дома и его сегодня не видела… Возможно… Но раньше он всегда предупреждал родителей, да и не задерживался допоздна… Ладно, извини за беспокойство.

Нина Викторовна положила трубку.

— Где он?

Тревожный взгляд женщины бегал по присутствующим. Ее лицо постепенно покрывалось мертвенной бледностью.

К ней подошел муж и положил на плечо руку.

— У-у-успокойся… Н-н-не в-в-волнуйся…

— Ты? Меня успокаиваешь, а сам не меньше меня волнуешься. Вон, зазаикался.

— П-п-пойду, п-п-похожу п-п-по у-у-улице, п-п-по д-д-дворам. М-м-может, в-в-встречу.

Иван Андреевич оделся и вышел.

Нина Викторовна металась по гостиной.

— Мама, что делать, что?! Это все ты, ты! Зачем дала деньги, зачем?! Господи!

Вера Осиповна подняла руку, открыла рот, что-то хотела сказать, но не смогла: она, неловко подвернув голову, стала валиться на бок.

— Бабуль, бабуль! — истошно закричала Светлана. — Что ты? Что с тобой!

Нина Викторовна обернулась.

— Мама! — она кинулась к старушке. — Только этого не хватало! Света, беги на кухню. Там, в столе ее сердечные таблетки. Тащи скорее!

Девочка убежала, а Нина Викторовна стала массировать грудную клетку.

Светлана принесла и протянула дрожащей рукой таблетки. Нина Викторовна взяла две таблетки и, раскрыв рот, положила под язык. Руку старушки не отпускала, следя за биением пульса.

Через минуту пульс стал ровнее, взгляд старушки стал осмысленнее.

— Мама-мамочка, прости меня, дуру набитую, прости!

Старушка подняла руку и погладила дочь по волосам. Но она все еще была слаба. Рядом сидела внучка, обнимая бабушку за голову.

— Надо «скорую» вызвать.

Вера Осиповна, с трудом шевеля губами, тихо произнесла:

— Не надо, доченька… Мне уже лучше… Ты лучше обзвони больницы, милицию… Мало ли… что могло случиться.

Нина Викторовна так и сделала. Но десяток звонков ничего не дал. Везде говорили одно и то же: по их данным, Чудинова Сергея Ивановича не значится.

Ничего не могли сказать и одноклассники. Они в голос твердили: Сергей ушел из школы вместе со всеми, и они не знают, где он.

10 ОКТЯБРЯ. ВОСКРЕСЕНЬЕ. 00. 35.

Оперативный дежурный Промышленного райотдела внутренних дел Степан Алексеевич Смирнягин зевнул и с хрустом в суставах потянулся. Он встал, подошел к окну. Там, за стеклом свирепствовала непогода: дул сильный ветер и шел липкий снег.

— Ну и погодка! Просто — зверь.

Откликнулся старший лейтенант Окуневский, сидевший в углу дежурной части и разгадывавший кроссворд.

— Погода шепчет: займи, но выпей.

Смирнягин вернулся на свое место.

— Кто о чем, а вшивый — о бане, — он громко с хрипотцой рассмеялся.

Окуневский, оторвав глаза от газеты, посмотрел в его сторону и покачал головой.

— Юмора твоего, капитан, не понимаю. Лучше скажи мне: что это за парусное судно из четырех букв, первая буква «б»?

Смирнягин не стал долго ломать голову.

— Баржа.

Окуневский вновь осуждающе покачал головой и поцокал языком.

— Ну и ну! Я же сказал из четырех, а не из пяти букв. Это — во-первых. Во-вторых, капитан, я никогда не слышал, что баржа — парусное судно.

— А какое?

— Баржа, дорогой мой, — такое плавсредство, которое, попервости, тягали с помощью лямок, шедшие по берегу бурлаки, а после придумали для них двигатели. И они самостоятельно стали передвигаться по рекам.

За одним из столов, уткнувшись лбом в столешницу, дремал, посапывая носом, сержант Носов, водитель дежурной машины. Он неожиданно поднял голову и произнес:

— Барк.

И голова сержанта вновь упала на стол.

— Видишь, Носов даже в спящем положении знает, а ты нет.

— Ничего удивительного, — возразил Смирнягин. — Он три года «тянул лямку» на флоте. Ему ли не знать?

— Ну, хорошо: а знаешь ли ты, голубчик, кто написал оперу «Жизнь за царя»? Даю подсказку: последняя буква «а», всего букв шесть.

— Ясно: композитор Глинка.

— Ты прав, — Окуневский стал вписывать в клеточки буквы. — А откуда, капитан, тебе сие ведомо?

Смирнягин не отказал себе в удовольствии «подколоть» коллегу, то есть отплатить тому той же монетой.

— Старшему лейтенанту Окуневскому следовало бы знать, кто автор музыки нынешнего гимна России.

— А причем тут гимн России?

— Притом! Музыка для гимна России как раз и взята из оперы Глинки «Жизнь за царя».

— Ну, ты молодец!

— Ничего особенного, — Смирнягин для науки еще раз решил «подколоть» Окуневского, чтобы впредь не очень-то заносился. — Это нынче знает каждый школьник.

— Признаю: ловко ты меня дважды поддел… А вот скажи…

— Отстань, я занят, — сказал Смирнягин и стал заполнять лежащую перед ним «амбарную» книгу.

— И что «кипятится»? Со скуки ведь помереть можно. Хоть бы какой-то ложный вызов, что ли? Ни одного звонка. Словно, все вымерли. Словно, в городе стало некому совершать преступления.

— Хорошо бы так-то. Но, увы… — Смирнягин сделал паузу. — В такую-то погоду хороший хозяин на двор и пса не выгонит. А ты хочешь, чтобы преступники… Нет, не дураки они. Заметил: чем отвратительнее погодные условия, тем спокойнее дежурство. Так бы всегда…

Смирнягин услышал хлопающую входную дверь, чьи-то шаги. У оконца дежурной части он увидел женское встревоженное лицо. Он подошел.

— В чем дело? — спросил он.

— Наш мальчик исчез.

— Когда? — спросил Смирнягин.

— Утром. Как ушел в школу, так и не вернулся. Где он? Что с ним? Обзвонили друзей, подруг, но никто ничего не знает.

— По больницам звонили? — спросил Смирнягин.

— Да, но там мальчика с нашей фамилией, говорят, нет.

— Пройдите сюда, в комнату,

Смирнягин открыл дверь, впустил женщину и мужчину. Сам сел за письменный стол.

— Расскажите еще раз, я запишу в журнал дежурства… на всякий случай.

— На всякий случай? Почему на всякий случай? Мальчик исчез. С ним что-то произошло… Его надо искать

— Видите ли, гражданка…

— Чудинова Нина Викторовна.

— Видите ли, гражданка Чудинова Нина Викторовна, у пацанов есть такая довольно распространенная манера неожиданно исчезать из дома…

— Но наш не такой, — возразила Нина Викторовна. — Наш никогда и никуда не исчезал.

— Все так говорят, когда приходят к нам. А потом мы находим беглеца в какой-нибудь Вологде или Костроме. Узнаем, что пацан в десятый раз ударяется в бега. Потому что дома невыносимые условия жизни: вещь распространенная. Дня не проходит, чтобы не пришла с подобным заявлением полупьяненькая мамаша… Пьете?

— Ну… Разве что по праздникам…

— А праздники каждый день, — добавив, Смирнягин рассмеялся.

— Почему вы так разговариваете? Мы пришли, чтобы сделать заявление… А вы…

— Ну, хорошо, гражданка, вот вам бумага, ручка, пишите заявление, зарегистрируем…

— Только зарегистрируете?

— А вы чего хотели бы?

— Хотела… хотела, чтобы был организован поиск исчезнувшего сына.

— Объясняю, гражданка: вы подаете заявление, мы его подшиваем, и несколько суток не предпринимаем никаких действий.

— Почему?

— Такой порядок. Кстати, не мною установлен.

— Странный какой-то ваш порядок.

— Порядок есть порядок и обсуждению не подлежит. Он подлежит исполнению. Вам ясно?

— Нет, мне совсем не ясно. Мальчику, может быть, плохо. Мальчику нужна помощь… А заявление…