Бесплатный фрагмент - Белые ночи

Первая глава

Об этой онлайн-сессии трубили почти все СМИ. Не удивительно — затворник-затворником, Дэниэл Локвуд чуть ли не впервые за свою многолетнюю киношную карьеру решился выйти на прямую связь с поклонниками своего «уникального» и «необыкновенного» — как пишут критики — таланта. Я обещала себе, что всеми силами ее избегу, этой сессии. Клялась. Зуб давала. Что имеем в итоге? На часах полвторого ночи, а я сижу и пялюсь в экран. Кой черт дернул меня задать именно такой вопрос? Зачем это? «Мистер Локвуд, верите ли вы в любовь?» Ну что за глупость? Кто бы стал отвечать на такое правду? Да еще в общем чате. Но ведь можно написать в личные сообщения. Только он не такой. Не будет он переходить на личности с неизвестной фанаткой, не переступит черту отстранения. О чем я думаю? Что через мертвые провода донесу что-то? Что он почувствует, проникнется? Не верю. Даже пытаться не хочу. И так все как-то слишком уж беспросветно. Белые ночи, начавшиеся совсем недавно, крадут сон. Жутко, выглянув в окно, застать абсолютно пустую улицу в лучах солнца. Ни машин, ни людей. И сон не идет, как ни закрывай окна шторами. Может, я просто еще не привыкла. Это мои первые белые ночи…

Нет, попытаться хотя бы ты просто обязана. Ведь это же он! Ната, ты так давно мечтала задать этот вопрос и не кому-нибудь, а самому Дэниэлу Локвуду. Куда провалился юношеский максимализм, где та, что всегда сначала делала, а потом уже думала? Помнишь, как спасла однажды друга? Не думая рванула вперед — и как раз вовремя! Так чего ж теперь сидишь и трясешься? Тем более странно, потому что Локвуд за тысячу километров, потому что встреча личная что-то настолько из области фантастики, что стесняться, мягко говоря, глупо.

— Вы верите в любовь, мистер Локвуд? Дэниэл.

Произношу вопрос вслух, задерживаю дыхание перед его именем. И еще раз, совсем шепотом: «Дэниэл». Пальцы выбивают по клавиатуре то же самое, что произнесли губы только что. Жму «Отправить». Приехали…

Мне бы надо было выключить компьютер и идти спать. Добром это дело с перепиской не кончится. Я или изведу себя, или абстрагируюсь так, что лучше бы извела. Кидаю взгляд на стену: вот они, мерцают в неровном свете монитора. Диплом, еще один. Сколько времени, усилий потрачено на бесконечную учебу. А что получаем? Сапожник без сапог.

На экран смотреть страшно. Тем более что вот она — горит и мигает — иконка почты. Мне кто-то ответил. Нет, закрыть все вкладки. И спать! Спать и спать! Все завтра!

А потом я просто потеряю пароль от аккаунта. Еще через какое-то время мне станет просто не до этого. Я себя знаю — кремень. Только взять в руки и с завтрашнего (нет, уже сегодняшнего) дня начать вести себя, как взрослый человек. Пореветь немного в подушку, пока никто не видит. А завтра — снова дипломированный психолог. Потому что детям нужна моя улыбка и уверенность в глазах, и твердая рука. Еще немного рева — и в новый день!

***

Тяжелое утро. После ночного чата просыпаться болезненно. Ломит спину, болят глаза и почему-то сердце. Ладно, Ната, он не обязан был. Ты сама все понимаешь. Сколько раз он повторял, что не сближается с фанатами… чем серьезнее ты? Чем отличаешься? Практически ни чем. Кроме одного — хватило глупости задать такой вот некорректный вопрос. А если он прочитал, почувствовал себя не комфортно, или еще не дай Бог, ответственным за чувства какой-то недалекой дурочки в моем лице?

Нет, я просто обязана снова пытаться, теперь привести свои мысли в порядок. Впереди трудная рабочая неделя, и никто мне не виноват, что я не спала всю ночь. Похоже, не одна я так думаю. Потому что на экране телефона высвечивается Элла Владимировна, а на часах только начало шестого.

— Да, слушаю.

— Наталья, прости за ранний звонок. Тут такое дело…

— Какое, Элла Владимировна?

— Помнишь того американца? Ну, который собирался Мишеньку усыновить?

— Честно говоря, не особо, не я занималась, — и вообще, чего вы пристаете к бедному психологу? У меня и свое работы выше крыши.

— Ну, у которого двойное гражданство. Он еще обязался нанять русскоговорящую няню.

Припоминаю что-то смутно. Но кто этот дядька, убейте не знаю. Помню какую-то суету вокруг него, но с чего она, тоже не особо влезала.

— Да, теперь припоминаю, — так, из чистого желания избежать долгого разговора.

— Так вот, он приехал сегодня. Короче, — видно боссу и самой надоело ходить вокруг да около, — его надо поселить. В гостинице он жить наотрез отказывается. Да ты и сама знаешь, какая она тут у нас. Заберет он Мишу или нет тоже вопрос не решенный, а жить ему эту неделю все равно где-то надо. Вот мы и решили — пусть у тебя поживет. Тем более ты из нас лучше всех по-английски говоришь.

В шесть утра информация до меня вообще плохо доходит, а такое ее количество сразу теряется.

— Стоп-стоп, у меня? Да кто он такой, что в гостинице не поживет? Я все понимаю. Я понимаю, что есть шанс для Мишки. К слову — этот загадочный иностранец дал гарантии, что там у них будет подходящий уход и лечение?

— Если он его усыновит, то да. На все сто. Наташа, я понимаю, это накладно… просто он со своими тараканами.

Пялюсь на старенький красный плед, в который, видимо, замоталась ночью.

— Да елки-палки! С какими такими тараканами? — чувствую, что закипаю. Ах, вашу ж мать, чудесный-расчудесный мистер «как вас там»! Боится свое холеное тело покалечить на наших кроватях типа «пионерлагерь»?

— У него спина, — Элла Владимировна делает глубокий вдох, я завязываю узелок на бахроме пледа, — вроде как повреждена. Агент уже выслала целый список по этому поводу.

— Плевать, — твердо произношу, пялясь на свои пальцы, которые работают уже пятый узел, — Переводчиком буду, воля ваша. А вот про «пожить» не было такого уговора.

— Натусь, — голос начальницы превращается в мед, — ты же говорила, что какой-то там супер-матрас купила. С премии.

— Распаковать даже не успела.

— Ну и вот.

Что именно «ну и вот» мне спрашивать не надо. Анатомический матрас. Больная спина нашего «благодетеля». Я называю это кармой. Сучьей мгновенной кармой.

— Элла Владимировна, давайте я приеду в Дом и мы все обсудим, — выдавливаю из себя и кладу (не швыряю!) трубку.

Вот ведь!

***

Дорогой я мысленно посылаю подальше всех распрекрасных иностранцев. С тараканами и без. И хотя я понимаю, что с Мишкой случай особый, что ему только годик и что пусть лучше он вспоминает какую-нибудь солнечную Калифорнию, чем наш суровый край, но все-таки сердце щемит. Нянька? Ну и пусть, что русскоговорящая. А все-таки не мама! Но мама-то как раз и бросила. А у пацана бронхит, острая форма, аллергия на этом фоне, и вообще не далеко до астмы. И так можно сказать повезло — этот дядька из Америки как раз искал ребенка на усыновление, а мы усиленно искали семью для Мишки. Как там друг на друга вышли обе стороны я в подробностях не знаю, но свершилось чудо — и теперь американский гипотетический папка на всех парусах прилетел сюда. Можно, наверное, потерпеть. Разгрести, в кои то веки весь хлам в моей однушке. Может даже окна помыть, а то вдруг какому-то из пунктов этого особого «списка» не соответствует замызганное окно. А еще надо бы перестать себя накручивать и представить лицо Мишки, его глазища, в которых только недавно пропал какой-то животный страх. И просто отпустить любую возможную ситуацию.

***

— Ты же понимаешь, что его содержание мы тебе не возместим, — как-то смущенно произносит Элла Владимировна, — финансирование не позволяет.

Она фланирует по кабинету. Вроде такая же как обычно, но уголок воротника — вон одернула. И руки свои все мусолит и мусолит.

Бросаю взгляд на окно. Вчера вроде дождь обещали, а оно вон как распогодилось.

— Да ничего мне не надо, — выдыхаю тихо.

Главное, чтоб у Мишани все сложилось. Помню первое время к нему даже не подходил никто надолго и на руки не брал, чтоб не привыкал. Он даже не плакал, терпеливо ждал нянечку. Да и сейчас такой же — терпеливый и послушный.

— Ты уж постарайся. Ну, знаешь, не ударить в грязь лицом, — что за скепсис во взгляде, Элла Владимировна? — Он… из Голливуда.

— Да кто он такой-то?

— Локвуд. Я сама лично не знаю, что это за фрукт такой, но ты наверняка слыхала. Дэниэл Локвуд.

— Да ладно!

— Пойди сама посмотри. Он сейчас у Миши.

***

И пойду. И шуточки вот такие обязательно запомню. Потому что это уж слишком. Ну, во-первых, я влюблена в этого самого Дэниэла Локвуда лет с пятнадцати, а во-вторых… Да о чем я? И первого достаточно.

Усиленно отвлекаюсь на картинки, висящие по стенам коридора, на грамоты, на роспись, которую закончила со старшими буквально месяц назад. Орнаменты, все такое. Улыбаюсь. Ох и вывозились же тогда мы в краске с детворой!

А вот и дверь заветная. Божья коровка, заменяющая номер, привычно улыбается, держа в лапках большую ромашку. Мишкин домик. Сколько сил потрачено, чтоб превратить неприветливую палату в уютный, мягкий уголок для этого мальчишки. И теперь вот какой-то дядька увезет? За тридевять земель?

Нет. Это дурные мысли. Там Мишке будет лучше. Лучше. Твержу себе это, пока открываю дверь. Потом еще раз, как набатом в голове — пока переступаю порог.

И вот тут мне приходится стараться изо всех сил, чтоб прямо на пороге не потерять так тщательно приделанное с утра лицо — потому что, склонившись над кроваткой, стоит он. Дэниэл.

Вторая глава

Дэниэл до умопомрачения официален. Юрист — дама бальзаковского возраста с наводящей тоскливый ужас гулькой волос на затылке — так и сверлит хмурым взглядом. А мистер Локвуд ну прямо лед, Арктика. Все очень обстоятельно, только Элла Владимировна дрожит, как березовый лист. Ответственность, конечно, бешенная, но это не повод вот так перед ним превращаться в желе.

Перевожу все юридические заковырки с трудом, тем более что в них я абсолютно ни бельмеса. Но, похоже на то, что все складывается удачно. Только меня лично напрягает одно — непроницаемое лицо Дэниэла. Он совершенно отстранен. И вообще складывается впечатление, что он машину собирается покупать, а не усыновлять годовалого мальчишку. Когда это до меня доходит, когда начинает раздражать, я вспыхиваю. Именно этим можно оправдать то, что я мгновенно становлюсь в стойку и плюю на политес.

— Мистер Локвуд, а ЗАЧЕМ вам, собственно, этот ребенок? И насколько ваше решение серьезно? Вы же понимаете, что если у вас с ребенком «не срастется», то это стресс, прежде всего для него!

У меня перед глазами только личико Мишаньки, та смесь внезапной радости, осветившая его черты, смущения и удивления, при виде Дэниэла. Клянусь, он все-все понял. Понял, что этот высокий темноволосый дядечка в темно-синем — ох и дорогом же — пальто, приехал посмотреть на него. Понял, что если что-то пойдет не так, то дядечка развернется и уйдет. Удивительно смышленый для своего возраста, хотя это объясняется той жизнью, которая безжалостно играет с ним с самого его рождения.

— Так что вы скажете, Дэниэл? ЭТО серьезно? — я даже не вижу его, но мне холодно. Потому что ни один мускул не дрогнул, покер фэйс остался, как надоевшая маска, с которой, в определенные моменты, он срастается.

— Определенно, — ну вот, Ната, умойся. И тоже примерь покер фэйс. Иногда так и надо, только так и надо.

— Отлично, — нет, так не потому, что ты мне не ответил в чате, и я теперь буду не любить тебя всю оставшуюся жизнь. Это мелочи. Так, потому что ну не верю я в тебя. И не понимаю. Мишка тянул ручонки, улыбался, не расхныкался, когда ты не взял его. А когда нянечка все-таки вручила тебе его — сидел смирно, не дергал за нос и волосы, просто смотрел. И вот когда его черные глазенки сфокусировались на твоем лице… я поняла: ты, сам наверное того не желая, стал всем его миром. И все, что вас окружало в тот момент, сузилось до вас двоих. Только ты этого не почувствовал, потому что тут же уложил ребенка в манеж. Хорошо, хоть руки не побежал мыть. Одно слово — мистер северный полюс. Ну как на твоем убогом английском донести до тебя эту магию? Магию, ощутимую для всех, кроме тебя. Ладно. Я все-таки, наверное, себя накручиваю, смотрю слишком поверхностно. Мало что и как там расставлено в твоей голове. Может это я с чудинкой — а ты просто идеально воспитанный и сдержанный человек не с нашей планеты?

— Я бы хотел все-таки отдохнуть, если позволите. Или у вас есть еще ко мне вопросы? — смотришь на меня так внимательно, что желание провалиться под землю появляется сразу же и заливает краской от макушки до подбородка. Как же я так вляпалась?

— Нет, ну что вы, мистер Локвуд, — одергивая свитер, мямлю я.

Элла Владимировна непонимающе смотрит сначала на нашего гостя, потом на меня.

— Все в порядке, Наталья?

— Конечно.

Ох, сука, в каком же все непорядке, в каком ужасном, невообразимом беспорядке.

***

Поднимаемся ко мне в тишине. Скрипят и гнутся деревянные ступеньки. Вы, мистер Локвуд ну просто какой-то гигант. Не представляю, как буду размещать вас в своей однушке, чем кормить, чем занимать неделю. О, боги, неделю! Мозги сразу начинают работать на построение плана. Сейчас, пока вы будете размещаться и, наверное, принимать душ — я пулей в магазин. Потому что ничего кроме замороженных пельменей (пусть и домашних) и вчерашнего борща у меня не водится. Потом звонок Игорю — отменить наш поход до следующей пятницы. Ну, а там дальше исключительно по обстоятельствам.

Но все мои планы летят в трубу.

— Я бы хотел еще раз увидеть ребенка, — и все, и никаких разговоров. Двужильный вы что ли?

— Да, конечно. Но вы не хотите… отдохнуть с дороги?

— Думаю, что это может подождать. Я же имею право прогуляться с ним?

Так. А там, в Доме, это что было на секундочку? Идеально отрепетированный эпизод с участием заморского купца? Это как же вашу мать, извиняюсь, понимать?

— Миша никуда не денется, — окидываю тоскливым взглядом вымытые окна. Я отдраила их так, что Подольск видно!

— И все-таки, я хотел бы увидеть Майкла еще раз, — ледяным, не терпящим возражений тоном, размещая рюкзак на полу, отвечает Локвуд, — Я думаю, что необходимо еще раз попробовать наладить контакт с ребенком.

Приехали. Что в вашей голове, мистер Локвуд? Какие тараканы, размером со слонопотамов курсируют там табунами? Ладно, надо как-то подстраиваться все-таки. Ради Мишаньки. Цепляю самую искреннюю улыбку из имеющихся у меня в арсенале.

— Никогда не гуляли по тайге, не выходя из города, мистер Локвуд? — будем ходить с бесспорных, проверенных козырей, потому что никто еще не устоял против северных красот.

— Тайга? Здесь? — ага, взлетели брови!

— Да, не выходя за черту города. Дальше не советую — комары съедят.

На твоем лице написан определенный ужас или точнее шок. Так и вижу, как в твоих мозгах мигает красным «РОССИЯ».

— А в городе? — спрашивает аккуратно.

— Здесь нет. Серьезно нет. Их травят просто, распыляют специальный репеллент. Можно гулять спокойно.

***

Короче говоря, мы отправляемся на прогулку. В коляску грузятся игрушки-погремушки. Какую-то животину дикой расцветки пацан сразу тащит себе. Дружно с нянечкой облачаем мелкого в иностранные футболки-комбинезоны, на голову завязывается бандана — и мы готовы!

Дэниэл залихватски правит коляской, как будто это и не коляска вовсе, а его любимый мотоцикл, но Мишке это нравится, он заливисто ржет. Вообще при свете дня оказывается, что они как-то едва уловимо похожи — и дело тут не в одинакового цвета и марки кедах даже. Те же темные глаза, слегка миндалевидной формы, та же улыбка, и может быть — та же любовь к скорости.

На выезде из двора нашего Дома Дэниэл тянется к карману. Достает темные очки, оглядываясь по сторонам.

— Нет, нет, не надо. Правда. Пожалуйста, — я буквально одергиваю его, нечаянно касаясь рукава пальто, — тут вас все равно никто не узнает…

Конец этой фразы, совершенно нелогичный, между прочим, я прячу глубоко в своем сердце: а я смогу видеть твои глаза, колдовские. Или мне так просто кажется в свете северного утра?

Дэниэл улыбается, прячет темные очки, и мы продолжаем двигаться по направлению к парку. Я только сейчас осознаю, что выбираю самый длинный путь. Провожу Дэниэла через дворы, детские площадки, которых в нашем городке с прошлого года, наверное, стало больше раза в два. Мишка нетерпеливо крутится в коляске. О, я уже знакома с темой. И это только начало. Сейчас он будет пытаться выудить себя из ремней-шлеек. Возьмешь на руки — будет изворачиваться до бесконечности. Пока не вырулим на площадку. Мишка ну просто невообразимо любит детвору, любит наблюдать, как мальчишки носятся по детскому городку, поднимая клубы песка, как верещат, съезжая с раскрашенных горок.

— Свернем? — Дэниэл кивает в сторону цветастых башенок, и я не могу сказать «нет». Что угодно сейчас, лишь бы замедлить этот невообразимый момент, когда с твоего лица спадает маска непроницаемости.

***

Легкий ветерок играет в волосах, осторожное северное солнце медленно плывет над нами. Выруливаешь на песчаную тропинку. Тайга разворачивает свои широкие, разлапистые еловые объятия. По левую сторону тянутся велодорожки. Дальше — только протоптанные среди деревьев и трав тропинки. А впереди высоченные, мачтовые сосны. Голова до сих пор кружится от того, что они тут вот такие — до неба. И все это чудо посреди города. А сам город — просто корабль, плывущий по тайге и песчаникам, среди кружева рек, озер и болот. Цепляет бортами соцветия полыхающего иван-чая, ржавчину мхов и несется вперед со скоростью света. Почти так же быстро, как я тону сейчас в звездах твоих глаз.

Дэниэл молчит. Понимаю его — эти просторы пугают, эта высота выбивает землю из-под ног, перехватывает дыхание. Наверное, после того, как увидишь тайгу, никогда больше не станешь прежним.

— Солнце не садится? — спрашиваешь тихо и, то ли захваченный величием тайги, то ли просто, чтоб наладить контакт, трогаешь меня за руку.

— Да. Сезон белых ночей, — я не хочу тебя отталкивать. Почему-то вот именно сейчас не хочу. Красота вокруг, и ты как-то по-особенному неправильно, но так необходимо вписываешься в нее, будто тебя-то одного и не хватало здесь. Для полноты картины.

— Сезон белых ночей, — из твоих уст звучит загадочно, — Потрясающе!

А потом мы, не сговариваясь, заглядываем в коляску, чтоб увидеть, как Мишка посапывает, обхватив подаренного тобой жирафика (так вот что за зверюга это была!). И вот тут я впервые за сегодняшний день вижу, как ты, взрослый состоявшийся дядька, широко-широко улыбаешься, умиленно разглядывая спящую радость.

Третья глава

Куда-то начисто проваливается весь наш один на двоих апломб, куда-то проваливается к чертям эта стена холодности и официоза, когда мы одновременно, ни фига не сговариваясь, тянемся за Мишкой по приезде в Дом. Одно это — уже как заплыв в шторм. Так смешно: сталкиваемся лбами над коляской. И господи ты боже ж мой: да я б всю жизнь вот так с тобой сталкивалась бы лбами над коляской, неважно детей или внуков. Всему виной это твое чертово обаяние, и магнетизм, такой, что меня просто как варежку выворачивает сейчас, наизнанку, и в глазах сразу все-все видно. Потому что ты невероятный, и ты существуешь, и ты теплый, черт, какой же теплый и это твое тепло сбивает с ног невероятной энергией и… Хватит истерить, дамочка! Просто выполняй свою работу, желательно хорошо. Этот высокий красивый приехал и уехал. А тебе как-то надо дальше самой по себе проживать. Возьми себя наконец-то в руки, Наталья!

— Мне кажется, что все сложится, — шепчет мне босс, рассматривая во все глаза эту голливудскую звезду, согнувшуюся пополам над колыбелькой, — У него взгляд отца.

— Там дальше видно будет, — слегка осипшим голосом, уже заковавшись обратно в свои латы, произношу я, разворачиваясь к выходу.

Надо вернуться домой, поймать и зафиксировать хоть какую-то почву под ногами. Я твердо решаю закончить все эти внутренние брожения. Очень твердо. Только почему-то шатает, как пьяного в дымину матроса.

Дэниэл даже не смотрит на предоставленное ему авто. Сразу выруливает мимо стоянки. А вот я бы проехалась, хотя ходу от работы до дома от силы десять минут медленным шагом. Но Элла Владимировна убедительно порекомендовала с иностранца глаз не спускать. Конечно, все это было сказано мягким тоном, ненавязчиво, туманными полунамеками. Что там у них происходит? Не доверяют потенциальному папке? Но документы подписаны. Тогда что? От всех этих вопросов на которые — будем честны — мне в данный момент глубоко чихать, голова идет кругом. Я едва успеваю за Дэниэлом. Или лучше даже в мыслях называть его «мистер Локвуд» и никак иначе? Спасет ли это мою бессмертную душу — или я уже провалилась?

Березы, рябинки — чахлые, едва покрытые листвой — мелькают по обочинам дороги. Локвуд бодро чешет впереди. Его шаг — широкий, немного косолапый — как три моих. Поэтому на подходе к дому я дышу, как чумная лошадь. А мне еще кормить и укладывать этого невозможного, мать его растудыть и растак!

Локвуд снова задевает своей черной башкой притолоку двери в подъезд. Сыплется трухлявое дерево, серая штукатурка и обрывки какой-то пакли. Я, ясен пень, сразу же проваливаюсь в какой-то совершенно иррациональный испанский стыд. Бормочу долбанное «Sorry, sorry», пока «Гулливер» вытряхивая мусор из кудрей, проводит по ним длинными пальцами. Ни уверенности, ни какого-либо элементарного чувства собственного достоинства и безмятежного покоя, все это, конечно, мне не добавляет.

***

Мы заваливаемся в квартиру: я хмурая и отчего-то злая, как черт, мистер Локвуд усталый, но как-то так внутренне довольный, что аж завидно. Ладно, надо менять тактику. Где найти дополнительные резервы внутренних сил и концентрации? Не знаю, как у нормальных людей — у меня эти залежи хранятся исключительно в ледяной отрешенности, смахивающей на глухую ненависть. И если я хочу выгрести из этого шторма со взглядом цвета горячего, темного — ох мамочки! какая пошлость! — шоколада, то надо что-то делать. Но получается из рук вон плохо.

Скрываюсь в кухне, пока Локвуд оккупирует ванную. Попросил чистое полотенце — и потопал плескаться.

Кидаю пельмени в закипающую воду, тарелку с борщом засовываю в микроволновку. Есть несколько минут все обдумать.

Выравниваю дыхание. Нет, все это, конечно, распрекрасно, но завтра в шесть утра я должна бы быть на нашей стоянке, с Игорем и ребятами, а вместо того, чтоб начать собираться, продолжаю растекаться тут умиленной, отчаянно сопротивляющейся, а всё-таки лужицей. Хватит. Ишь ты какой! Моется там себе, а я тут разносолы ему на стол подавай! И за что, собственно говоря? Правильно, Нат, правильно. Так его, так! Ату, ату! Прочь из моей головы! И вообще, надо все-таки позвонить Игорю и как-то объяснить ему все.

— Алло, Гарик. Я, наверное, не смогу приехать, — начинаю тараторить я, предвосхищая вопросы и расспросы. Потому что я не могу вот так взять все и выложить, дурацкую эту ситуацию не могу объяснить.

— Бред, Ната! Мы тебя ждем, завтра, в шесть. И никаких игр разума. Я тебя знаю!

— Серьезно. Не могу, — твердо, тверже, чем ожидала, чеканю я. Но голос дает осечку.

— Да что там стряслось?

— У меня гость.

Это — только верхушка айсберга. Сама не понимаю, почему так тяну с объяснением. Глупо звучит: «Я не приеду, я плюну на вас ребятки, закадычные мои друзья, из-за красного-распрекрасного мистера Локвуда, который умудрился выпасть мне на голову, как прошлогодний снег!»

— И? Да что мне тянуть из тебя? Колись!

— У меня в гостях, — и потом на каком-то чудовищном автомате, — Локвуд, Дэниэл Локвуд.

Повисает пауза. Я знаю Игоря — он что-нибудь придумает мне такого сказать, чтоб я перестала вести себя как дитя малое.

Выглядываю в комнату. Ага, их светлость изволили закончить банные процедуры и теперь, развалившись в кресле у окна листают томик Чехова. Отлично. Значит, не привиделось мне все это.

Трубка усиленно сопит, но продолжает хранить молчание.

— Понимаешь ты? — продолжаю я, начиная гупое сражение с кухонной дверью. Деревяшки в ней совсем рассохлись и теперь она просто не помещается туда, где ей положено быть.

— Дай подумать, — пауза, и взяв ноту повыше, почти не оставляя шансов успокиться, а только заводя еще сильнее, — Серьезно? Тот самый?

— Да, — обреченно вздыхаю я. Миссия по закрытию двери провалена безнадежно.

Игорек, дружочек, ну скажи что-нибудь!

— Ну, и чего ты паришься? — как всегда одним махом развязывая все мои загогулины, наконец-то произносит бодрым голосом Игорь, — Бери с собой!

Куда уж нереальнее? Куда уж более странно? Куда уж? Но, оказывается, теперь в нашем лесу странности просто ходят табунами.

Давлю «отбой». Что это, если не все та же карма?

— Мистер Локвуд… ммм… эм, — тяну я, просачиваясь в комнату, — Понимаете, тут такое дело. Вообще мы с друзьями собирались на туристическую базу, недалеко от города, но почти в тайге… и… Короче, дикий русский туЛоквудм — вы не против попробовать? А?

Кто еще на весь этот бред ответит согласием? Не знаю. Он?

— Дикий? — поднимает взгляд от книги и прищуривается так, как я видела тысячу раз и тысячу раз полюбила, когда морщинки вокруг глаз теплыми лучиками.

А эти некоторые неуемные писаки-критики позволяли себе утверждать, что эмоциональный диапазон у мистер а Локвуда, как у громоотвода! Все брехня. Такая же, как и мои себе обещания отгородиться непроницаемой стеной отрешенности, какого-то мифического и совершенно неуместного сейчас профессионализма и глухой ненависти. Почему-то в этот момент эти сложные чувства не срабатывают и тают без возврата. На лице, может немного против моей воли, растягивается улыбка.

— Дичайший.

— Я не против.

Выносите меня!

А потом мы ужинаем и Дэниэл буквально лопает борщ. И я больше ни о чем не думаю. Не хочу. Потому что меня топит в каком-то щемящем чувстве. Я даже подпираю подбородок ладонью и это совсем по-домашнему. Локвуд тактично не обращает внимания на мое любование. Спокойно и молча ест. Отставляет тарелку. Произносит вежливо:

— Спасибо, очень вкусно. Необычно, но… Как это называется?

И да — сейчас будет забавно.

— Это борщ. О, — спешу перебить его, — не пытайтесь это произнести, у вас не выйдет все равно.

— Ха, — он опять щуриться, немного поводит губами, как будто пробуя на вкус само слово, — ты уверена?

— У вас получится, — я немного напрягаюсь, чтоб вспомнить цитату из Стругацких, — «боржч»

— Да ладно. Все так плохо? — усмехается Локвуд и я хочу, ужасно хочу, чтоб он принял этот глупый вызов.

— Угу, — не в силах смотреть на его притворную печаль, я милостиво киваю головой, — Ладно, валяйте.

— Боощт.

— Не так плохо, — смеюсь и Дэниэл смеется в ответ. Это как-то сразу расслабляет и выравнивает.

Только где-то в самом темном углу подсознания ворочается и ворочается неприятная мысль: не отпуская вожжи, потому что все это очень странно и вообще ни разу не понятно — вот так просто проводить время рядом с ним. Тебе нравится — поет мерзкий скрипучий голосочек рационализма — но не надо, чтоб нравилось, не стоит оно того, не равноценно. Для него все это — пойми ты уже, Наталья — просто еще один способ расширить гоЛоквудонты, попробовать новое, так что заканчивай.

Интересно, что станется, если я перестану вот так вот одергивать себя?

***

Сна ни в одном глазу. Завтра (то есть сегодня уже — на часах два) вставать ни свет ни заря. Поднимаюсь с продавленного дивана, закутываюсь в халат и топаю на кухню. Сердце отчаянно колотится — Дэниэл и тайга. Одна тайна в другой. Одно чудо в другом. Нет, с тем, что этот невозможный прямо сейчас сопит на тахте в моей однушке, я уже как-то смирилась. Вопрос в том, на сколько меня хватит. Ответ, прямо скажем, неутешительный. Хреновый, прямо скажем, ответ.

Надо выпить ромашкового чая и успокоиться. Всего-то дождаться следующей пятницы, когда Дэниэл уедет. И я останусь в привычной зоне комфорта. Никто не будет вот так зарываться головой в подушки, оставляя на них запах своих волос, никто не будет уплетать борщ, смешно коверкать слова, улыбаться лучисто, мучить меня собой.

Да, все это защита, хреновенькая, хлипенькая, но все-таки защита. От очевидного разочарования и реальности. Ну, Ната, ну взрослая же девочка! Не надейся, ни на кого и ни на что! Просто предвкушай поездку и ночевку, и песни у костра, и… его, рядом-рядом, потому что палаток мало, потому что так хочется, чтоб он ночевал в одной палатке с тобой, потому что все варианты уже перебрала — и просто не можешь противиться.

Возвращаюсь в комнату. Тянусь по деревянному, покрытому паласом полу, как какой-то ангел скорби. Сколько я вот так буду еще? Смотрю на Дэниэла, на лохматую макушку, точащую из-под подушки, на раскинутые руки-ноги. Каким таким чудом занесло эту знаменитую задницу в наш медвежий угол? Что там щелкнуло во Вселенной, что эта звезда упала именно в наше болото?

Отодвигаю штору и выхожу на балкон. В сильные ветра он скрипит и качается как старая баржа.

Оглядываю безразличным взглядом двор. На школьной площадке кто-то уже стучит баскетбольным мячом. И почти так же, назойливо до невозможности, стучит в мозгу мысль: как так вышло, что прямиком из своих блокбастеров, своей солнечной Калифорнии он, невозможный, пришел именно в наш город? В город, где жителей и сто тысяч не наберется, в город, застрявший среди песка и снега. Может — размышляю я, наблюдая, как белая ночь набирает еще красок к своему извечному серо-жемчужному — может как-то повлияли на Вселенную наши радуги, что раскидываются в небесах даже зимой? А может — и мне лично хочется сейчас верить именно в это — Локвуд сейчас здесь, потому что один особо фортовый пацаненок по имени Мишка, отчаянно нуждается в семье?

Я очень хорошо помню тот день полгода назад, когда зареванная двадцатитрехлетняя дура принесла его к нам в Дом. Парень, что по ее словам «заделал бэйби», выставил условие: либо он, либо ребенок. Паскуда. Пацаненок оказался аллергиком. В ту достопамятную ночь, пятую или шестую по счету, его бронхитный надрывный кашель не давал так называемому «родителю» спать. «Унеси куда-нибудь этого задохлика», велел тот и я до сих пор благодарю небо, что у девчонки хватило мозгов выбрать наш Дом. Надеюсь, что та скотина до сих пор плохо спит.

Бросаю взгляд на часы. Надо вернуться в комнату. Надо, отчаянно надо постараться не пялиться на спящего мужчину, от которого, кроме прочего зависит сейчас судьба Мишки. Надо попытаться поспать хотя бы еще час. Или просто выпить кофе и забить? Выбираю второе.

***

— Я храпел? — темная голова появляется в проеме кухонной двери. С спросонья голос у этой головы осипший. Туловище, потягиваясь, тянется за сигаретой.

Застываю с джвезвой в руке.

— Может хоть кофе к сигарете, а?

— Да, пожалуй. Я разбудил? — ударение на местоимение. О, пожалуйста, не делай вид, что тебе есть хоть какое-то дело.

— Нет. У меня бессонница.

Отворачиваюсь к плите.

— Я зря согласился, да? Ты теперь себе голову ломаешь, как со мной быть дальше?

— Что? Нет. Честно. Просто сон не идет, вот и все.

— Ну, как скажешь, — о, бросьте Ваши штучки, мистер, анализ мой конек! Только вот в Вашем присутствии ни хрена не получается.

— Вот, — ставлю чашку на стол и опять это: ненавязчивое, легкое полу-касание твоей руки. Как печка, ей Богу! Да если б… если б я только могла, имела это чертово право впечататься тебе в грудь, повиснув на шее, обхватить тебя руками! Я ведь даже в еще худшем положении, чем обычные твои фанаты: те даже сфотографироваться могут, особо смелые — перекинуться парой фраз. А я раз за разом должна делать вид, что абсолютно адекватна в твоем присутствии. И я была такой, клянусь, весь день. До меня, наверное, просто еще не дошло, что ты будешь тут всю неделю, что мы везде будем вместе, что вот так будешь курить у меня на кухне… Мне кажется, что ты — морок, особо сложная галлюцинация, наведенная магией белых ночей.

Мистер Локвуд, верите ли Вы в любовь? Потому что я — да. Потому что я сейчас, именно в этот момент закручиваюсь опять в бараний рог, не должна бы — но черта с два! А Вы курите, пьете кофе — и нет Вам никакого дела, что прямо тут, перед Вами, почти по-чеховски, возможно рушится чья-то жизнь.

***

Полтора часа для сна я все-таки краду из умиляющего сумасшествия. Просто падаю в темную бездну. На ум почему-то приходит образ волны. Она обрушивается на меня, совсем как в том твоем фильме. Молодой и зеленый агент внедряется в банду, которая кроме всего прочего проводит свободное время, занимаясь серфингом. Минут тридцать экранного времени главарь, почему-то проникнувшись симпатией к герою Локвуда, агенту Джону, учит того держать волну и себя самого на ней. По-первости пацана конечно пару раз накрывает и, наглотавшись соленой воды, он зарекается в принципе подходить к океану, но, конечно, завидев, как спортивного вида девушка покоряет волну за волной, меняет свое решение. Конечно же, он влюбляется в незнакомку. И все бы хорошо, но эта краля — девушка главаря, белобрысого и загорелого, между прочим. И вот Джонни весь оставшийся час ходит по краю, выбирая что ему, красивому молодому засранцу дороже. Я так и засыпаю, под шум океана в моей голове. Будильник, бессердечная сволочь, трезвонит именно в тот момент, когда киношный спец-агент целует меня, девушку главаря банды…

***

К машине я спускаюсь на полнейшем автомате. И хотя Дэниэл настойчиво предлагает свои услуги по транспортировке нашего немаленького багажа до машины, я упираюсь изо всех сил. В итоге падаю на сидение почти без сил. Коротко бросаю: «Дэниэл — Гарри, Гарри — Дэниэл» и практически тут же вырубаюсь. Сниться мне опять агент Джон, и то, как он спасает меня. От чего только? Я так сильно по уши во всех этих чувствах.

Но сон, чудный сон или дрема меня держат. И мы летим над городом, а небо розовое, с жемчужным отливом, как в белые ночи. И оказывается — я не вижу, но ощущаю это каким-то появляющимся только во сне седьмым чувством — что это уже не агент Джон. Это герой, спасающий землю от злобных машин. И руки у него теплые-теплые, сильные и нежные. И как-то так мне повезло, что он отвлекся от мега-монстров с механикой и электросхемами внутри, потому что я, дуреха, попала в беду.

И вот он вырвался со мной из жуткой засады, обхватил руками — и взмыл в небо. Я приникла к его плечу — и ничего мне не страшно. Сон реальный до чертиков. Плечо у Избранного твердое, объятия уютные… просыпаться не хочется. Тем более, когда оказывается, что я спокойно себе посапываю на плече у Дэниэла (даже стыдно как-то), да еще умудрилась пустить слюну на его толстовку. Кошмар! Я зажмуриваюсь сильнее: может наваждение пройдет?

Ничуть не бывало. Нет. Наваждение аккуратно перекладывает мою голову на спинку сиденья, выходит из машины — видимо мы приехали, вдыхает глубоко-глубоко, ныряет обратно, и вот тут самое время мне «проснуться». «Проснуться» и столкнуться с двумя карими водоворотами, что по незнанию называют обыденным словом «глаза». Брови вразлет, скулы, щетина — потянись рукой и проведи по ней, дурочка, другого шанса может просто не быть! И я слушаю свой внутренний голос: обвожу ладонью овал лица. Как ладонь горит, щеки тоже. Мать моя мамочка! Обладатель карих водоворотов щурится, что твой кот. Смотрит секунду, как будто оценивая какие-то шансы и выдыхает: «Пойдем!». Хватает меня за руку и вытаскивает из машины.

Таежный, ни с чем несравнимый воздух сразу же обваливается на нас, как падающая сосна. Темный лес, ловящий свое отражение в реке, мелко дрожащей холодными мурашками течения, проглатывает нас сразу. Знаю эти штуки: выпотрошит, обсосет все косточки, омоет ледяной водой речки — и выбросит на сушу, как новеньких. Под молочное небо, в котором по утрам ни облачка.

***

Я не замечаю, в упор не замечаю ни расставленных вокруг кострища палаток, ни приветственных взмахов рук, ни слышу ни голосов — снаружи, ни привычных монологов — в своей голове. На мгновение всего выключаюсь — и оно того стоит. А потом оказывается, что я просто иду за тобой, по твоим следам, что печатаются среди песка и еловых иголок. Иду — и в эти мгновения не думаю больше ни о чем.