Бесплатный фрагмент - Банкет

Об авторе

Галина Щекина родилась в 1952 в Воронеже, там же закончила университет. В Вологде с 1979 года, начала писать в 1985. Публиковалась в региональных журналах — «Вологодский Лад», «Север», в сетевом журнале «Стороны света» (Нью- Йорк), в журнале «У». Автор книг «Ор» (М, ЭРА, 2008), «Графоманка» (М. ЭРА, 2008 и «ОксиПресс, 2009), «Горящая рукопись» «М, Окси-Пресс, 2010) «Астрофиллит» (М.,Вест-Консалтинг, 2011), «Бася и чудо», «От груши до океана» 2011 и 2012, «Насладились» (Вологда, издательство «Легия»).

Лауреат премии фонда «Демократия» 1996. В 2008 году по итогам активной просветительской деятельности в рамках «Илья-премии» отмечена медалью, дипломом и премией Фонда памяти Ильи Тюрина. Финалист премии «Русский Букер» в 2008. Награждена специальным дипломом Литературного института им. Горького за работу с молодежью (2010). Материальное воплощение Третьей премии «Народный писатель» в 2012 — роман «Тебе все можно» («Авторская книга»). Автор четырех сборников стихов. Повесть «Хоба» опубликована в журнале «Урал» (2014). Повесть «Тонкая Граня» — история времен Великой Отечественной — увидела свет в 2015 («Планета книг»). В 2015 вышли книги «Улица Гобеленов», «Галина Щекина крупным планом») в издательстве «Директ-Медиа», Москва. Публиковалась в альмахе СРП «Паровоз», в «Вологодском альманахе» 2015, в школьной хрестоматии Вологодчны «Время ставит метки». Основатель и член Вологодского отделения Союза российских писателей с 1996. В течение многих лет была ведущей литобъединения «Ступени» в Вологде, руководителем литературной студии «Лист» с 2003 по 2015 год.

«Галина Щекина на данный момент, пожалуй, самый издаваемый вологодский автор. В прозе Щекиной обрела значимость проблема человеческих взаимоотношений. Герои исповедуют принцип абсолютной честности как условия существования, даже если это делает их странными, опасными своей „чужеродностью“ для окружающих». (Анна Федорова, критик, Вологда)

Введение в предмет

Это вам не гульба, не развлечение, между прочим. Питие — это работа, тяжелая мужская работа, так сказал новый классик Швецов. Непростая, но обязательная. Часто думаешь — ну а где же награда, в конце концов? Работаешь как вол, а волк все в лес смотрит. Нет, не бросишь, не уйдешь.

Сидеть на банкете надо уметь. Казалось бы, что тут мудреного: тебе наливают до полосочки, ты пытаешься регулировать процесс, но он идет как-то сам собой, да так бурно и стремительно, что тут уже не то что процесс, тут и себя-то регулировать невозможно. Хочется послать к черту всю эту жизнь, которая тебя согнула в бараний рог, а ведь ты был создан не для этого. А для чего? Это риторический вопрос. Чему тебя учили в институте, спрашивается? Чистоте эксперимента. И пока учили, хотелось то и дело построить если не машину времени, то хотя бы особую сетку, меняющую свойства жидкого металла. Причем сделать так, чтобы личная жизнь удавалась благодаря науке и ее престижу. И чтобы эта личная жизнь иногда подвигала бы на качественные рывки по научно-исследовательской и опытно-конструкторской работе.

Но экспериментально выходит наоборот: пока один занимается самоедством, другой падает грудью на амбразуру… Вот и у нас всегда находились те, что падали первыми. Они всегда были первыми и все оставляли людям.

И Митюля Попутчик всегда падал первый. Ибо жажда его велика, а слабое физическое тело не успевает соответствовать высоким внутренним запросам.

Лицо отпавшего Митюли, балагура-озорника, бледно и возвышенно, рубаха на спящем человеке переехала застежкой так, что оказалась без оной. По нему сразу видно. Круглолицый и простодушный, на вид миляга, йэх! — рубаха-парень… Не рубаха, а рубака… Рубака-парень. Хотя на самом деле зловещий сердцеед. Это следует из того, что все его дипломники были дипломницы. Только Рэм утром возьмет себе дипломниц, не успеешь оглянуться, как к вечеру они уже в экстазе от Попутчика. А также из того, что он был женат пять раз. Значит ли это, что он был коварным обольстителем? Нет, он был честным обольстителем и всегда отвечал за последствия. И его дипломницы, не в пример другим, всегда защищались хорошо… Правда, иногда он был не в силах выстоять перед следующей дипломницей, и предыдущая дипломница, как бы это сказать… Происходило замещение.

Правда, были тут и исключения, у них оказались две дипломницы, которые подобно рифам в штормы, выдержали шквалы Митюли Попутчика и никогда, никогда на них не упало подозрение… Но руководитель диплома у них был не Митюля, поэтому они как бы от него не зависели… Хотя они не могли не видеть технологию, они ее видели, и она не то чтобы отталкивала. Просто они знали жизнь.

Особенно тягостно, когда банкет становится трудовой вахтой. И начали его не предтечи, а современники, те, кто рядом с нами. Их надо поддержать, чтобы они не думали…

Кто виноват, что выключили свет, когда еще столько оставалось? Кто виноват и что делать? Это два основных вопроса русской интеллигенции. Интеллигенция задает вопросы, а Тедиумм отвечает. Доказывает правоту делом.

— Пошли третьи сутки трудовой ударной вахты, — сказал Комбрат и кашлянул. — Не стихает накал социалистического соревнования.

Несмотря на глубокую степень, он всегда говорил четко, доступно. Если бы он говорил нечетко, то успех его коммерции зависел бы от степени. А у него успех был, несмотря на степень. И кудри тоже были. А потом появилась и степень. Ученая или нет, неважно.

— Было бы соцсоревнование, счастье придет само собой.

— Без соцсоревнования каши не сваришь, — пояснил Борода Эпикуреец. — Но от него редеют ряды.

— Мы все редеем за общее дело.

— Не то. Мы радеем, они радеют. В разных точках мироздания.

— Мы теряем лучших людей, — прозрел Рэм. — Где находится Кондор?

— В то время как у нас пошел разлив последней бутылки, вы все говорите не о том… Если бы Кондор был здесь, разлив был бы уже завершен. Он хороший организатор… еtс.

— Если бы Кондор был здесь, бутылок было бы больше. Но он тоже должен устраивать свою личную жизнь, — пожалел отсутствующего Е. Бучкиц.

— Он парится в Слюнькове. — Комбрат загрустил. — Там, где не ступала нога лаборанта на преддипломной практике.

— Братья и сестры, мы потеряли Кассия и Кондора. Готовимся к захоронению. — Рэм всегда высок и в радости, и в скорби. Легко быть высоким, когда высок, когда два метра. Но дело не в этом. Он был, есть и будет — однолюб.

Так считали влюбленные в него женщины.

Само собой, думали на жену. Чуть что плохо — все жена. А жена всегда узнает последней.

— Кондор… — Тею-большую томил внутренний смех.- Он парит, он там, где не ступала наша с Тейкой нога. — Она мелодично постучала вилкой о стакан.

— Она одна знает все, — сказал Борода. — Женщине стоит верить. Если к тебе приходит женщина и говорит, что идет в декрет, ей надо верить.

— Ты веришь всем студенткам, идущим в декрет, — покачал головой Змей Горыныч, — и всем ставишь удовлетворительно. Это благородно.

— Да, — сказала Тея-маленькая, — моя подруга тоже… Ой.

— «Пропустите меня, пропустите, моя подруга без сознания…»

— Я не буду ловить твою подругу, Тея, — сказал Борода.- Я бы половил комаров. Комаров много.

— Чукча не боится комаров. Пора отмечать вхождение Эпикура в национальность.

— Комаров ни к чему, а вот словить бы Кондора…

— А товарищ Кондор на конференции уже которые сутки, — салютовала Тея-большая.

— Он на конференции с докладом, который готовили все.

— Он сделал правильно, — твердо произнес Змей.

— Он лег на амбразуру за всех, — пробормотал Е. Бучкиц.

— А мы все выпьем за него одного. Мы мушкетеры ректората. Один за всех, все за одного. — Змей Горыныч, сам того не зная, попал в точку.

— Мы делаем все правильно. На поминках все должны быть пьяные. Комар должен быть пьяный. — Борода поставил стакан с водкой на торшер, где клубилась туча комарья. И ничего не пролил. О, жест Эпикурейца!

— Да там вовсе не водка, — скептически уронил Комбрат.

— Недоверие — свойство низких натур, — изрек умный Старший Дипломник. — Борода все делает правильно.

— Борода — руководитель не твоего диплома.

— И Попутчик — руководитель не моего диплома. Тут я смело могу сказать, что он делает все неправильно.

Митюля Попутчик покоился в объятиях Морфея и не нашел больше места поникшей голове, кроме как на коленях у Теи-большой. Исходя из своих интересов, он покоился правильно, но это шло вразрез с интересами Дипломника. Тея-большая была светловолосая, худенькая, напоминала средневековую пани полячку. Тея-маленькая, по возрасту на полгода младшая, имела наоборот темную стрижечку и синие глаза и напоминала болгарку. Но это же все славянские народы, они очень родственные…

Глядя на них, можно было спорить: больше ли у Теи-большой ума, чем у Теи-маленькой красоты. Но для выяснения пришлось бы применять плавающий индекс — или идентификатор? — ибо они обе были красавицы и умницы. И вообще, они были неразделимы и даже голову Митюли несли по очереди. Не срывая графиков сдачи чертежей и расчетов, умели внести гармонию даже в такую рутину, как затянувшийся банкет.

Но если они что-то и вносили, Дипломник, напротив, много чего не выносил, его иной раз выносили самого. Например, ему было трудно вынести безразличие Митюли к тому предмету, на котором он лежал. Дипломник, как поэт, слишком остро воспринимал действительность. И это порождало напряженку.

Патетический рывок Старшего Дипломника в сторону торшера повлек за собой грохот бутылок и всеобщий крик. Задетый за живое календарь повис в банкет оторванным конем. Стакан Бороды на торшере даже не шелохнулся.

— А как мы тихо умеем веселиться! — Борода извлек стакан и эффектно оприходовал. — В сущности, мы делаем одно дело. И умеем его делать хорошо.

— Митюля вовсе нам не Попутчик! А собака на сене… — упорствовал Дипломник.

Тея-большая уловила определенный магнетизм и устала. Она продела руки под голову Митюли, чтобы передать эстафету Тее-маленькой, а в это время у нее в руке был стакан, получилось, что голова Митюли плавно перекатилась со стакана на колени Теи-маленькой и совершенно этого не заметила. Тея-маленькая подвинулась поудобнее и что-то воткнулось ей в бок.

— Здесь неубрано, — заметила она, — чья это квартира?

— С утра была твоя, а теперь наша. Прошло столько лет, как победила революция, категории мышления пора бы сменить…

— Ах, ваша… Вы теперь и убирайтесь… убирайте…

— Я пропускаю тур, — молвила Тея-большая.

— Никто не хотел убирать! — процитировал Борода, любивший кино.

— А что там? На диване может быть что-то, что долго убирать?

— Ладно, я уберу! Набросились на девушку, — Е. Бучкиц встал с места и выбрал ориентир.

— Ну что там, что там?

— Бутылка, — скромно сказал Е. Бучкиц. — Непочатая…

— Оооо… Аааа… — взревело благородное собрание.

— В то самое время, как у нас час назад произошел последний разлив…

— Тихо, — отчеканил Борода. — Я настаиваю, чтобы профессура удалилась.

— Мы удаляемся, — сказал Рэм.

Остальные хранили вежливый нейтралитет.

— Зачем? — вызывающе подал голос Старший Дипломник. — Зачем так игнорировать мнение коллектива? Времена уравниловки прошли. Каждый теперь личность…

— Надо сходить домой, — молвил Борода. — Узнать…

— Что нового можно узнать дома? Это не банкет. Там ничего не происходит.

— Там, где нас нет, ничего не происходит.

Рэм и Борода покинули банкет по семейным обстоятельствам.

Змей, Е. Бучкиц, Комбрат, Дипломник и Тейки осуществили генеральный разлив. Проснулся Митюля и поспел к финалу.

— Я пропускаю тур, — молвила Тея-большая.

— Как вы тут без меня? — встревожился Митюля.

— А мы тебе оставили штрафную, — улыбнулась Тея-маленькая.

— Сюсюканье, — сухо отметил Дипломник.

— Вот это жизнь, — прижмурился Митюля, — вот это счастье.

Он знал, что в любой компании он на особом положении потерпевшего… И только один человек за всю вахту не сказал ни слова: Та, Которая Зашла Покурить. Она могла бы многое сказать о том, какую роль играет в жизни трех присутствующих тут мужчин, о том, какие глаза у товарищ Зеленой, когда та просекает эту роль, и о том, насколько далеко все это от стажировки в немецком городе Дрездене. Но она же загадка — Та, Которая зашла покурить. И когда она зашла, и когда ушла, а тем более с кем — не мог просечь никто.

Было как-то не до этого.

Родопи и работа

Как ни удивительно, но на другой же день все пришли на работу. Около девяти почти все были на местах. Многолетняя привычка к порядку. Необходимо чередовать. Без чередования не будет периодичности. Будет просто перманентность.

Борода Эпикуреец пришел на работу, чтобы работать. Он прямо так и сказал: «Придется поработать». Но народ был и без того подавлен. Придраться было не к кому: на месте не было Попутчика, а как придерешься к тому, чего нет? Не было и того, кто мог придраться. Не было Кондора.

Появился скучный подтянутый Рэм, как всегда в костюме, в белом плаще. Он прошел к себе, задевая плафоны баскетбольной вершиной. Очень деловой, с большой сумкой. С сумкой пришел, с сумкой ушел… Все смотрели на сумку, полная или пустая. Все смотрели, все слушали: не брякает ли? Но никто ничего не сказал. Все были деловые.

Выдали новые перья. Их долго ждали для диссеров, курсовых, для договоров и наглядной агитации в лаборатории.

— Хорошие перья, — сказал Борода, — такими перьями даже алкоголик проведет прямую линию. Я выдам всем желающим провести линию.

Желающих не было. Зазвонил телефон, и кое-кто невольно вжал голову в плечи. Это обычное явление на другой день.

— Да, — гордо сказал Эпикуреец. — Не можете дозвониться? А я вам вот что посоветую. Вы перезвоните мне по такому-то телефону, это будет патентный отдел… Все выясним.

Все были поражены.

— Ты, Борода, сидишь здесь и хочешь, чтоб тебе звонили на патентный? — Змей попытался внести ясность.

— Да, — подтвердил Борода.

— Так еще ж труднее будет дозвониться!

— Именно. — И вышел.

Облегченно вздохнули: значит, он пошел к патентоведам. А то они, чего доброго, начнут бегать сюда и звать к телефону… Но Борода пошел не туда, а вернувшись, положил на вид.

И была это пачка «Родопи». Все поняли, что Борода в режиме. Потому что надо работать. Чтобы хорошо работать, надо перекурить. А так — ни «Родопи», ни работы. Невозможно сосредоточиться.

Перекурили, сосредоточились, вошли в режим. Только пошел процесс, как опять телефон. Кто первый сказал, что нужен телефон в лаборатории?

Секретарша Шефа вызывала к телефону начальника лаборатории. А если начальник, то есть Кондор, где-то парил — там, где не ступала нога? А если главного нет, так идите сами. Шеф явно в режиме.

«Раз в столетие с визитом прилетала птица-боинг.

Хорошо следить за нею в слюдяные перископы.

Но боятся богдыхана! Повелит — и Як летает,

Красны буркалы распялит, бурно мочится из шланга», — процитировал Дипломник.

— Неужели она воображает, что мы можем всем стадом ввалиться в приемную? — Е. Бучкиц был воспитан. — Это неприлично.

— Я занят установкой, — высокомерно сказал Старший Дипломник. — Мне надо набирать статистику.

— Мы боимся, — честно сказали Тея-большая и Тея-маленькая. — Хотя мы ничего не сделали.

— Этого боимся мы все. А если бы сделали хоть что-то, то не так бы боялись, — веско сказал Комбрат.

— Ладно, — сказал Борода, — я пошел.

— Борода понимает, — пояснил всем Змей Горыныч, — когда я защищусь, то начну брать пример. Гуд бай, мой лав, гуд бай…

Так отбыл наверх Эпикуреец. Все молчали, проникаясь важностью момента. Пришел алчущий Эпикура дипломник. Они умеют выбрать время. Ему сказали, что руководитель наверху, зайдите завтра. Тот пошел, но очень нехотя.

— Ну что, что, юноша? Вам неясно? — Старший Дипломник, который сам, будучи юношей, умел-таки подчеркнуть.

— Назначено на сегодня, — упорствовал простой дипломник.

— Есть вещи поважнее, — намекнул Старший Дипломник.

Простой Дипломник стал меньше ростом, но не исчез. После долгого отсутствия пришел Борода Эпикур. Рядом с ним печатал шаг товарищ Кондор. Это был проход патриархов с папками, сигаретами и в затянутых галстуках. Это был умный прищур глаз, и в них плескалась вековая усталость всей теплофизики. Снимать снизу и рапид, рапид… Крупный план Бороды!

— Товарищ Кондор отчитался за коллектив и за конференцию, — сказал он. — Когда я пришел в приемную, он уже был у Шефа. Шеф подавлен результативностью нашей работы. И обещал всяческие репрессии. Возможна и поддержка…

— С одним условием, — тихо проронил товарищ Кондор.

Воцарилось молчание и еще что-то. Булькала установка Дипломника. Щелкали счетчики. Но все остальное замерло.

— Чтобы на следующей конференции лаборатория была в полном составе.

Авторитет Кондора никто не оспаривал. Авторитет Бороды тоже никто не оспаривал. Но когда такие вещи говорят, вспоминаешь о том, в какое время все мы живем.

— Вряд ли я покажусь хотя бы на пленарном заседании, — резко сказал Старший Дипломник, — я не привык шестерить перед начальством. Кроме того, у меня еще не набрана статистика.

— Мы должны быть там, где трудно, — пожали плечиками Тея-большая и Тея-маленькая.

— А где будет конференция? — спросил точный Е. Бучкиц. — Тоже важно.

— На республиканской турбазе. На озере. Автобусы администрация дает…

— Оооо… Аааа…

Начался стихийный выброс мнений. Все загалдели как в кулуарах.

— Посмотрим, — тихо сказал Эпикур. — Еще ничего не закуплено.

— Ну да, сфокусируйтесь, — командовал Кондор, расхаживая у доски. — Какая у кого тема и вообще.

— Да зачем? Все там купим.

— Список тем и ответственных товарищей надо составить немедленно. А открывашки обязать взять всех! А то никогда ни у кого нет.

Входить в режим не имело смысла. Стоило переварить информацию. Перспективные ЦУ так даром для нас не проходят. Осознаешь, насколько ты быдло и насколько ты творец. И насколько уступаешь рутине. Все склонились над бумагами.

Вошел в тихо пропевшую дверь помятый Митюля. Он опаздывал настолько, что говорить об этом просто не имело смысла.

И товарищ Кондор ласково заметил:

— Движется космическое тело.

Осуждать не любили. Помнили, как вахтерша «товарищ Зеленая», годами ходившая в зеленом платье, однажды вошла на пьянку: «Сколько можно отмечать Новый год?». Ей никто не ответил. «Можно веселиться, но не до такой же степени?»

Эта лаборатория для товарищ Зеленой — красная тряпка. Но Зеленая ни для кого не парадигма. Вахтеров в институте трое, но как только пиво пить — так дежурит Зеленая. Поэтому когда она на вахте, хочешь не хочешь, а бадейку настраивай. Закономерность. В этом смысле Зеленая — парадигма.

Митюля Попутчик внимательно оглядел суровую обстановку трудовых будней. Затем продолжительно вздохнул.

— Вы вообще… — тускло сказал он.

Все молчали, никто вслух не поддерживал. Хотя про себя сопереживали. Еще как!

Митюля попытался открыть свой стол и не смог. Он еще плохо ориентировался в этом мире.

— Я у кого ночевал? — спросил он как можно тактичнее.

— Об этом не говорят вслух, — заметил Борода. И указал глазами на румяного Змей Горыныча, который сильно гримасничал.

Тот сказал несколько фраз с этими ужимками, но на ультразвуке, за порогом слышимости.

— …А потом ты пришел ко мне, — втолковывал, жестикулируя, Змей. — Вернее, тебя привезли. Потому что — туда! где ты был! — вернулись родители. И произошла очистка территории. Понял?

— Почти.

— А ключ мой у тебя?

— Какой ключ? Нету. Мне чужого не надо.

— Я тебе на шею вешал, ну?

— Ага, вот он. Следовательно, спасибо.

И опять воцарилось. Многим хотелось узнать, куда кто девался после того, как… Но было еще не время.

— Вы опять, опять… — покачал головой Кондор.

— А тебя почему не было? — бесцеремонно спросил Горыныч, желая опередить нападки Кондора, но отчасти превышая…

— Я бы мог спросить, почему ты не был на конференции, — зловеще улыбнулся Кондор, — ну да ладно. Не считайте меня полным штрейкбрехером. Ко мне просто приехали предки из Мелитополя.

— Да нет, Кондор у нас мужик неплохой, — догадался Комбрат.

— Не какой-нибудь зануда. Душа-парень…

Все затихло. Кто-то зашелестел, кто-то распахнул, но минимально.

— Жизнь дала трещину, — намекнул Митюля Попутчик.

Это была правда. Но кому она нужна, такая горькая правда? Лучше сладкая ложь. Лучше сладкая правда, чем горькая ложь.

— Я поражен… Мы только вчера пили водку! Как жить дальше?

«Удивлялась птица-боинг, заедая гоби яком…

Как вы можете, ребята, столько лет без капли влаги?» — процитировал Е. Бучкиц.

Попутчик искал попутчиков, но еще было не время. Он не ориентировался. И, сломленный людским равнодушием, тихо вышел из лаборатории. Зато вошел давешний дипломник и лихо пришвартовался прямо к Бороде.

— Здрасте, вы заняты?

— Да, — отчеканил Борода Эпикур, мрачно куря «Родопи».

После этого самые недогадливые обычно покидали помещение. А этот даже и не подумал. Хрупкое веснушчатое существо в негнущемся джинсовом костюмчике. Никогда не подумаешь, что такой злодей.

— Хорошо, что я застал вас наконец, — радостно отрапортовал этот глухой, — мне надо получить рецензию. Помните, вы обещали…

Борода глубоко задумался. Думал он всегда красиво и долго. Его серые очи излучали неземной свет. Сигаретная дымка реяла вокруг лба подобием нимба. Это был мыслитель, которого отвлекали на суету. Наконец он спустился на грешную землю.

— Сделаем так, — сказал он, — сейчас я дам вам записку к товарищу Кондору. Он сидит на кафедре на третьем этаже. Вы его найдете, и он среагирует молниеносно. Даст указание — и вы получите рецензию товарища Рэма, а ведь он ваш декан, не так ли? Что до меня, я загружен на ближайшее время. До отказа.

После этого вытаращенный дипломник вышел, держа в зубах записку к Кондору. Тот сидел тут же, через два стола и плакал от смеха.

Эта маленькая акция поддержала силы Бороды. Зазвонил телефон.

— Да, — сказал богатым баритоном Борода, — да! Я передам Кондору с еще большей убедительностью.

— Ну что там, что там?

— Перестановка с вечерниками. Ты это слышал уже много раз.

— А я не слышал, — Вошел Биг Кассий, Сын Самого и тем самым тоже нашелся.

Пришел он, чтобы работать — это было так очевидно. Он включил установку разогреваться, потом разложил везде журналы со статистикой опытов и пошел включать телевизор. Не каждый бы решился включать телевизор в рабочее время, да еще на другой день. Но Кассий мог это сделать. У него статистика опытов была солидная. И он писал диссер быстро. И отец у него был — Шеф. Но Кассиум не только биг, но и ум. Поэтому позубоскалить никто не прочь, а что касается работы, тут с ним не потягаться… Пионер — всем ребятам парадигма. Кассиум — для мэнээсов парадигма.

По телевизору шел матч наших с французами. Все подглядывали, но демонстрировать не рисковали.

— Делайте ставки, — улыбался Кассий, — я предскажу, чем кончится матч. Кто кого обыграет.

— Может, ты смотрел по ЭмТиВи?

— Там такого не увидишь. Нет, я просто провидец.

— Вы смотрите, как уверен!

— Ставки сделаны. Чего ждем?

— Митюлю. Он не сделал ставку.

— Да мы ждем конца матча!

Кассий все сидел, улыбался. Матч кончился в пользу тех, на кого поставил этот умник и огреб солидную сумму. Улыбка распространилась на всех. Все знали, что любое пари — только повод, чтобы выигравшего пари послать в магазин. Однако тут ожидаемой развязки не последовало. Касс заглубил выигрыш в пиджаке и переместился к своей установке… Несмотря на отличные показатели по диссеру, он, к сожалению, еще не был частью Тедиумма. Атмосфера муфельной печи его еще не обожгла…

«Работать, чтобы жить или жить, чтобы работать?»

«Для определенной части страны, обремененной собраниями, забастовками, выборами, детскими воплями, а также выписанными на свои кровные, но так и непрочитанными газетами, этот вопрос уже не стоит. Или стоит не так остро. Или потерял знак вопроса, превратившись в изящный каламбур либо пищу для невеселых размышлений. Или оттеснен с горизонта повседневщиной и финансовыми бурями. Или просто заменен философской сентенцией «пропади все пропадом».

Наверное, больше задумывается об этом едва народившееся поколение, успешно переходя из детского сада в члены партии или в предпринимательство, из школы в панки, из хулиганов в новаторы производства и мэнээсы. Первобытный неандерталец или кроманьонец тоже, вероятно, полагали, что должны убить мамонта, чтобы выжить, а не затем, чтобы полностью истребить зверье в округе.

Нынешнее поколение в отличие от древних людей успешно совмещает и то, и другое. Кроме того, прожить на то, что отпущено студентам и мэнээсам, никак невозможно, а всякую чертовщину и метафизику мы отметаем.

Поздний начальник высокого ранга является домой только на ночь. Как раз он не страдает от недостатка средств, а его день складывается по формуле «работа плюс сон». Он может не производить полезной работы, его работа может быть и отрицательная. Для него справедливо «жить, чтобы работать».

Рантье живут под лозунгом «жить и не работать», тунеядцы и безработные, что суть одно и то же, выбрали для себя «не работать и жить». Неистребимая бюрократия пошла еще дальше, убрав слово «жить», выдвинув два варианта: «работать, чтобы работать», то есть строить, чтобы ломать, например, и «работать, чтобы не работать», ведь вряд ли просиживание штанов является работой.

Одни говорят, что светлое будущее впереди — в виде коммунистическом или феодальном. Другие — что «золотой век» миновал, точно так же, как и «серебряный». А в каком веке живем — веке атома, космоса, СПИДа, тотального футбола? Живем или работаем? Или не живем и не работаем? И не много ли вопросов на достаточной и без того извилистой дороге познания?

Не стоит ломать голову, подвергая сомнению устройство мира. Если сосредоточиться, то почти каждый из нас может сказать: «А что — дерево я посадил, дом построил, женщину любил, детей на ноги ставил. Что же — не жил? Или не работал?» И правда.

Обе половинки вопроса оказываются на одном ложе, принося тот же плод — мечту о счастливой гармоничной жизни, которую человечество честно передает от поколения к поколению, откладывая свершение до лучших времен».

Дальше стояла подпись — С. Дипломник лаборатории 07. Газета «Монотехник» лежала на видном месте, свернутая этой статьей наверх. Значит, приходила Та, Которая Покурить, она и принесла. К кому она ходит вообще, непонятно. Тейка-старшая прочитала статью вслух и все сказали:

— Оооо…

— Аааа…

Повод появился сам собой, ниоткуда, как бы даже в нарушение закона сохранения энергии. Его решили как следует отметить, и Старшего Дипломника на этот раз от должности Смотрителя Бадейки освободили.

Муфельные курочки и нольседьмовка

В один из тех дней, про которые нельзя было сказать, что это лучшие дни, сотрудники Тедиумма в очередной раз задумались, как жить дальше. Разгар антиалкогольной пропаганды и засилье пивомафии вокруг всех пивных точек отчизны стало невыносимым. Тогда решили купить четыре трехлитровых банки яблочного сока, засыпали сахарный песок и загрузили все это дело в термостат, поставив температуру сорок градусов. Градусы были привычные. И как часто бывает, сначала припомнил кто-то один, потом подхватили другие.

«Средний лодочник, красотка, председатель профсоюза,

Приоткрыла косметичку и приказом по пустыне

Повелела гнать из тыквы сок армянского разлива,

И немедля изготовить три надежных апельсина

Из отходов бумбы-ямбы, труб и радиодеталей.

Это цитировалось само собой во время загруза сырья в термостат для получения фирменной «нольседьмовки».

Когда термостат заработал, в лаборатории стало тихо, все поняли, что спирт образуется в растворе слишком медленно. Ушли домой, решив подождать там. Через двое суток сотрудники Тедиумма услышали запах, который пропитал все и вся. Чувства обострились до предела. Решили рискнуть и попробовать. Митюля Попутчик пошел открывать и, видимо, тронул не ту трубочку, началась течь, запах чего-то прокисшего стал просто одуряющим.

Выпили по глотку. Это было нечто.

Нечто оказалось горячим, мутным и густым напитком.

Никому не понравилось.

Но жажда обнаружить градус в помоях была еще сильней.

Поэтому содержимое термостата не стали губить окончательно, слили в бадейку и оставили дображиваться.

В еще более тусклый день антиалкогольной пропаганды эту бадейку обнаружили и решили прикончить. Главное достоинство неизвестного в природе вина, как вспоминали очевидцы — его сильная охлажденность. Его все равно выпили и сделали вывод, что технология, видимо, не та. К тому же запах кислятины так долго обнаруживал сущность научных экспериментов лаборатории, что Тедиумму надоело краснеть.

Риск, конечно, был. Но, поскольку никто не умер, решили опыт не повторять. Однако после этого каждый у себя дома решил сделать «нольседьмовку» по личной технологии. Что характерно: никто никогда не мог дождаться конца брожения, так как неясны были вкусовые параметры готового напитка. А что, собственно, требуется? Тем более что это не решало никаких проблем.

Однажды, когда пива или водки не хватило, тедиуммовцы целеустремленно пошли домой к Тее-большой, где им была обещана прилично выстоянная «нольседьмовка». Пока Тея-большая хлопотала на кухне, Митюля жадно обрыскал все тайные углы. Он нашел огромную темную бутыль, быстро расфасовал ее в пластмассовые стакашки. Выпили. Опять никакое! Хотя Митюля уверял, что зашаяло…

Тут прибежала Тея-большая с кухни и закричала:

— Вы выпили жидкость для кактуса!

«Кактусовку» пришлось заедать грибами и запивать настоящей нольседьмовкой, которая в народе зовется просто брусничной бражкой. Сестра и брат Тейки на другой день ужасались:

— Ну и пьянь! А мы думали — интеллигентные люди.

Муфельная печь — это гордость ноль-седьтмой лаборатории. Борода повторял это довольно часто, подчеркивая, что печь нужна ему для научных исследований. Но на самом деле она его интересовала сама по себе как техническое чудо, потому что ему хотелось проверить эффект плавления металла при одна тыща двухстах градусах. Он бросил клич по сбору серебра, после которого студенты, слишком медленно сдающие курсовые работы, принесли ему серебряную ложку, старую китайскую монету и разные мелкие обломочки. Вскоре у них проблемы с курсовыми отпали.

А в это время Митюля Попутчик сварил из нержавейки аккуратный гробик по внутренним размерам муфельной печи. Такой строгий параллелепипед.

— Пора готовиться к захоронению, — сказал пристальный С. Дипломник, наблюдая со стороны.

— Вы учтите, она жрет энергии как два с половиной утюга, — предостерег русобородый Комбрат.

— Я все учитываю, — заявил Борода и загрузил драгметалл в гробик.

Соответственно на другое утро получил прямоугольный плоский слиточек с заусенцами.

Е. Бучкиц, как самый прилежный мэнээс, взялся придать ему хорошую форму и принялся строгать серебро. Тут пришли Теянки и стали его ругать за мусор. Потом они самоуверенно взяли форму из нержавейки и стали кидать туда куриц и всякие пахучие специи из кулечков. Мэнээсы смотрели на развитие эксперимента, как завороженные. Эпикур даже подошел и заглянул в емкость, наполненную продолговатыми кусками плоти.

— На что это похоже? — указал он.

Он даже не сказал, но Тея-большая так сильно засмеялась, что до слез. Никто ничего не понял…

Агрегат включили всего лишь на двести градусов, но пошел запах, способный свалить кого угодно. Муфельная печь не закрывалась герметично. Это было старое, растресканное сооружение с многочисленными щелями. Раскаляясь в работе, оно попутно обогревало весь подвальный отсек института, где и находился Тедиумм…

— Ну, что смотрите? — сказала Тея большая. — Кто у нас мужчины? Ничего не закуплено.

Сигнал был дан и деятельность закипела. Все покатилось по известным рельсам. Прямоугольная утятница или курятница была признана самым необходимым инструментом по защите диссера. Ее использовали как самое нужное оборудование сначала в пределах лаборатории. Но аромат разносился по все всем этажам огромного института и наконец дошел до приемной Шефа. Так к апробациям кур привлекли самого Шефа, то есть ректора института. Он имел возможность убедиться, что институтские деньги не брошены на ветер. И что характерно: в процессе эксплуатации случаев порчи куриц не было никогда.

День рождения Бороды: «Кто я?»

(Нобелевский черновик)

Человеку трудно отказаться от той мысли, что он является центром, этаким сосредоточием всех человеческих достоинств. Мы все хотим быть добрыми, хорошими, умными. И мне кажется, никто не стремится к этому с такой силой и настойчивостью, с таким желанием, как я. Я не остановлюсь ни перед какими преградами. И настанет день, когда вы убедитесь в том, что я правда самый хороший. А часто бывает, что такой человек еще и гений.

Вот я поклонник рок-н-ролла и многие меня за это осуждают. Найдется ли хоть один человек, который бы понял меня? Я оптимист. Я привык выбирать оптимальные варианты. Значит, я жду. Каждое утро я просыпаюсь с мыслью, что найду этого понимающего, душевного человека. Я с радостью иду на работу, прохожу мимо киоска, здороваюсь. В купленной газете читаю Указ Президиума Верховного Совета о награждении медалью «За отвагу»: за заслуги перед русским народом и русским государством, за отвагу, проявленную в боях против половцев наградить товарища Князя Игоря, полководца русского войска, медалью «За отвагу». Председатель Президиума… Секретарь Президиума…

«Вот те на!» –восклицаю я, не удержавшись. Проходящая старушка в солдатской шинели образца четырнадцатого года, услыхав меня, останавливается, заглядывает в газету, долго читает по складам Указ. Потом сильным хрипловатым голосом кричит: «Ни фи-ига себе!» Потом делает жест руками, означающий прощание с поездом. Прощание адресовано мне. До слез трогает такая внимательность. Становится хорошо как никогда, но ничего не поделаешь, надо идти на работу.

Лавируя между прохожими, я мелкой рысью двигаюсь по улице. В окне кондитерского сидит кот. «Кс-кс». Он, дико взвизгивая, вскакивает, до смерти перепугав покупателя в соломенной шляпе. Я вижу через витрину, что покупатель резко дергается, выскакивает из дверей прямо мне наперерез и выбегает на дорогу. Свист тормозов. Я хватаю за пиджак эту Шляпу, останавливаю. Старая дребезжащая жестянка не замедляя хода, проносится мимо. Лишь слегка подпрыгнув, проезжает по кончикам крепкокожаных ботинок Шляпы. Краем глаза я успеваю заметить нечто ухмыляющееся за рулем. Соломенная Шляпа наконец поворачивается ко мне лицом.

— Видите ли, по итогам соцсоревнования четвертого квартала позапрошлого года мне была выдана премия, с вычетом подоходного налога. На эту премию я купил бутылку. И до сих пор не могу ее выпить. Но вот, наконец, я в вашем несколько зачумленном лице вижу хорошего понимающего человека…

— Да, но я иду на работу.

— Вы участник соцсоревнования?

— Да, — говорю я.

— К счастью, я тоже. Думаю, что мы можем стать хорошими друзьями. Так пойдемте же, разопьем эту бутылочку. Только куплю вот эту розу.

Купленная красная роза сразу идет в ход и оказывается на шляпе. Дело в шляпе? Красиво, мне нравится.

— Когда-то, — продолжает Шляпа, — у меня была домра. Домбра или домра? Неважно. Я на ней пытался играть старинные непальские песни. Что-то непальское получалось, а вот песни не было. Было бы это все не страшно, но у меня же договоренность с Госконцертом, могли сорваться гастроли по Белоруссии. Пришлось мне что сделать? Старинные непальские песни представить в современной интерпретации, то есть в форме рок-н-ролла. Ведь я когда-то в группе играл, в фиговенькой, но играл. И теперь от этих непальских песен ничего не осталось — ни Непала, ни песни, ни старины. Но я об этом никому не говорил… А знаешь ли ты, дорогой товарищ, что для меня значит рок-н-ролл! Это компонент душевного состояния! Обладает таким же свойством, как формула математическая, химическая…

То есть выражает внутреннее состояние какой-либо системы. Тривиальное объяснение. Я слушаю музыку. Гармония музыки находит отклик в моей душе, и не просто отклик, а величайшее волнение под властью музыки. Происходит нечто аналогичное рассматриванию формулы. Когда мы смотрим на формулу и понимаем ее, мы совершаем познание. Не буду уточнять, какое именно. Когда слушаем рок, понимаем, что это тоже познание. Какое именно, не знаю. Определенность познания, кажется, заключена в подсознании, минуя разум. В этом бесценность, в данном случае — рок-н-ролла. Дорогой товарищ, после первого же концерта меня почему-то уволили. И что оставалось делать поклоннику рок-н-ролла? Я поступил начальником склада в районную заготконтору. Работа попсовая…

— Признаюсь вам, — опомнившись, начал я, — что согласен. Рок-н-ролл — величайшее достижение человечества в области музыки. Я знаю наизусть двести тридцать четыре рок-н-ролла. Могу сыграть, просвистеть, пробарабанить любой из них.

— О, это хорошо. Вы мне определенно нравитесь. А не помните из глубин семидесятых старину Гарри Глитера? Его рок: «Хелло, хелло, бэк эгейн лав…»

Я поддержал его.

Затем он упомянул про обратную сторону любви и затянул песню Кибирова «Дитя карнавала» на мотив «Ой, рябина кудрявая»: «Где-то в знойном Непале — / Он ведь рядом, Непал — / Мы с тобой не бывали, / Лишь Сенкевич бывал… / Где-то в синей Тоскане,/ В Аттике золотой, / Спой мне, меццо-сопрано, / Птичка божия, спой! / Чтобы было мне пусто,/ Повылазило чтоб! / Чтоб от счастья и грусти /Треснул медный мой лоб! / Чтобы Родину нашу / Сделал я, зарыдав,/ И милее и краше / Всех соседних держав! / Что ж ты, божия птица /Мучишь нас и зовешь? / Улетай в свою Ниццу, / А не то пропадешь».

Борода задумался. Думы его клубились и вспыхивали как Люси в небесах с бриллиантами… Затем он переждал бурные, хотя и нестройные аплодисменты.

— С сегодняшнего дня у меня начинается день рождения. Он продлится до конца этого месяца…

— И все же: как долго? Все хорошее быстро кончается…

— Это мы установим эмпирическим путем…

— Все исчезает. Кроме тебя, Борода, кроме тебя…

Шведский стол

В это время жена Бороды стремительно делала термообработку разных продуктов. Потом нагромоздила их горой на стол в кастрюлях и салатниках, втиснула тарелки и стаканы, а стулья по комнате распределила в свободном режиме. Борода устал готовиться ко дню рождения, происходившему постоянно, и не просекал дислокацию.

— Стулья — пустая формальность, — говорил он. — Кто будет сидеть на стульях?

— Гости, — упрямилась жена Бороды.

— Как сидеть без стола? Стол в другом конце комнаты.

— Стол будет шведский. Подошел, положил еду и ушел.

— Куда идти? — не понимал устало Борода. — Где пить и есть?

— На коленях, — не унималась жена. — Как в кино.

— Жизнь на коленях, день рождения на коленях… А в том баке что, не пиво?

— С ума сошел. Курочка в соусе.

— Ты мне своей курочкой все испортишь. — Борода был полон мрачных предчувствий. — Почему у людей не получаются пьянки? Потому что салаты. Потому что стоит сказать — ешьте салат «Парижский», «Оливье», «Сельдь под шубой», «Оранжевое лето»… как сразу все напрягаются… На одной тарелке неохота мешать сладкое и соленое, рыбу и яблоки… Голова переключается на стол, кровь от нее отливает и приливает к брюху и все пропало. Пропала водка без следа. Пропало общение.

— Ну, а что бы ты хотел на день рождения?

Борода расцвел.

— Надо бадейку пива и леща.

— Нет, это очень бедно, — отрезала враждебно жена.

Поэтому богатый день рождения начался сразу же, как только делегация лаборатории вошла в дом Бороды, полный еды, стульев и накормленных детей, сидящих на горшочках. Тедиумм находился в среднем температурном уровне. Изо всех подмышек торчали боеприпасы и большие рулоны ватмана.

— Мы виноваты, — промолвила Тея-большая как самая бодрая. — Мы думали над поздравлением. И чтобы лучше думать, поднимали уровень. А вот самая большая в мире открытка: кроссворд в твою честь.

— А почему столько кусков?

— Да он составной.

Это была правда. Его составляли буквально весь вечер. Куски не сходились больше чем на одну букву и все удивлялись, как так все сходилось в лаборатории, а дома у Бороды вышел такой бардак. Некоторые слова закручивались улиткой и уходили в бесконечность. Борода уставился на ватман, как дед Щукарь в газету.

— Мне кажется, я знаю автора идеи. Только почему-то я не вижу его здесь.

— Ну да, мы все пыхтели, думали, а ему автора идеи…

— Нам нечего скрывать. Это «Та, Которая Зашла Покурить», — открыл тайну Митюля.

— Она сказала, что оплатить другу кабак, конечно, красиво, но поскольку друг интеллектуал, поздравление должно быть интеллектуальным, — добавил Е. Бучкиц

— Зато мы запечатлели вехи! — сказал Горыныч. — Так или не так, Митюля?

— Вехи это да, — сказал Митюля Попутчик и резко заснул.

— Да вы проходите, проходите, — щебетала жена Бороды, растаскивая плотную стену сотрудников Тедиумма. — Не стесняйтесь. Вон там шведский стол. Можно прямо так все брать и накладывать.

Все замолчали.

— Материал оказывает сопротивление, — рассудил Рэм. — Мы привыкли разливать быстро и под столом. Но у нас эта дисциплина пройдет аллюром. Шведы будут разбиты.

— Редкий случай, — промолвил Горыныч. — Просто не знаю.

— Когда я была в Суоми, у нас все время был шведский стол, — вспомнила Тея-большая.

— Может, ты была в Швеции?

— Нет, ребята. Это признак хорошего тона. Смотрите!

Тея-большая как самая пьяная, не раздеваясь, молниеносно налила себе рюмку, наложила в тарелку закуски, отпила и стала прохаживаться с тарелкой туда-сюда.

— Эге, вы уже по второй? Можно мне на диван? — тут же проснулся Митюля.

— Шведский стол можно везде, — горячо откликнулась жена Бороды и подала ему тарелку на диван.

Тут же образовалась давка у шведского стола. Великое дело личный пример.

— Есть повод, — гремел Рэм, — кто скажет тост?

Борода устал ждать.

— Каждое слово будем считать за тост, — сказал он.- Возрадуемся! А что там наша маленькая Тея пишет? Не тост?

— Она стенографирует. Она отлично записывала у меня лекции, ее лекции были легендой факультета и шли по высокой цене. Я предложил ей запечатлеть вехи Тедиумма. Что ты записала, Тея?

— «Возрадуемся», — застенчиво призналась Тея-маленькая. Ее синие очи при этом полыхнули электричеством.

— Поздравляем Бороду Эпикуреича.

— Отлично. Что там у нас в кроссворде?

Жена Бороды вертела кроссворд так и сяк, ничего не понимала.

— Читай на обратной стороне…

— Если б я у вас там работала, то я бы лучше понимала.

— Ну нет, — твердо сказал Борода. — У нас на тебя работы не хватит. Нам самим мало.

Раздался сильный смех. Жена Бороды и Борода имели в виду разное.

— Ага! Нашла. «Непременный атрибут личности патриарха. Что любит жена и не любит Шеф». Это неприличный вопрос…

— Почему? Это же видно с первого взгляда…

— Борода, что ли?

— Ура, ну вот и тост.

— Мы его уже выпили, пока она искала. Давай другой.

— Тут еще есть «любимая игра Бороды и с Бородой».

— Неужели «введение в предмет»? — удивился Борода.

— Да ну! Ты неприлично трезвый, думаешь много. А ты не думай.

— Это совесть… Нечистая совесть…

— А что такое «введение в предмет»? А, ребята? — жена Бороды и так терпела долго.

— Это тайна… Митюля, во что мы с тобой играли последнюю неделю?

— В подкидного… Слушьте, подкиньте мне вон тот футляр от машинки, а то я все время лежу обкиданный салатом.

— Ой, мы к тебе сбоку, — возрадовались Комбрат и Горыныч.

— Как вам шведский стол? — некстати спросила жена Бороды.

— Мы за любым, как за шведским, — дружелюбно ответили все.

— «Любимая игра!» — повышала голос Тея-большая.

— Любимая игра у меня шахматы. Это для прессы. А на самом деле карты…

— Молодец, Борода! Наливай!

— «Тут же вынесла красотка, председатель профсоюза, / Полведра аэрозоли по приказу богдыхана…»

— Ребята! — вопила свое жена Бороды. — Вы зачем взяли пылесос? Его нельзя сотрясать! Сидите как на автовокзале, все на чемоданах и табуретках. А как же шведский стол, фланировать как?

Ее никто не слушал. Тедиумм создал три группы на подножных коробках. Поэтому возникла общность и как следствие — общая отрядная песня.

«По-осреди пустыни Гоби есть завод по-одводных лодок./ Ста-арший лодочник-очкарик никогда не видел моря, / Средний лодочник-красотка, председатель профсоюза. / Младший лодочник, романтик, и должно быть, из двуполых…» — нестройно цитировали все. — …Раз отлив, они решили, будто реки повернули, /В тот же час взорвали лодки, изнутри песком забили./ Что не спрятали-взорвали, остальное растащили, /Саксаулы порубили и решили партизанить… Тут пришел верблюд с посыльным, с ним письмо от богдыхана:/ Дескать, что за матерь вашу! Все отрыть и жить как жили…»

— Что за песня? Не знаю такую, — волновалась жена Бороды. — Она блатная или как?

— Это народный автор. Даже международный.

— А между какими он народами?

— Он понятен всем народам. А сам он сын востока.

— Перестаньте хорошую женщину акклиматизировать…

— Да, вообще-то он у нас на дипломе был. Он и еще этот композитор.

— Теянки, у вас как записано?

— Мы тогда еще не работали.

— У кого они были на дипломе, встаньте.

Тут встал Рэм и громко сказал:

— Антон Руб… Руб-бинштейн и Махмуд Ис… Исполкомов были на дипломе у меня. Один из них и сочинил эту гадость… Ик… И к… которую мы почему-то поем…

— Не «почему-то». А потому что у нас тоже богдыхан, и тоже птица-боинг…

— Ну кто, кто? Ты Дипломник, не Рэма ли скандируешь?

— Вот еще. Кондор-боинг. А Шеф — богдыхан.

— Борода, дети не спят! Я больше не могу!

— А что им надо?

— Пить просят.

— Выбирай одно из двух: или я дам пить, или ты, — Борода заливался смехом.

Дети тоже продолжали заливаться.

— Как ты хочешь, милый, — заученно ответила жена и исчезла в детской.

Теянки решили солидаризироваться по признаку пола.

— Не собрать ли нам лишние тарелки?

— Время собирать камни, время собирать рюмки…

— Бросьте это дело, девушки, у вас впереди вся жизнь…

— Не уноси! Стол не дали, тарелку забрали… Ну и условия.

— Тогда пойду укачивать детей, — твердо сказала качающаяся Тея-большая.

— Стойте! В кроссворде есть «условия, в которых любит питаться Борода».

— Я знаю место, где Борода один раз питался. Это где моя дача. Помните, не хватило?

— А где у Митюли дача? На берегу.

— Пишем: «берег»…

— Ну чем ты пишешь?

— Свеклой, видимо.

— Там еще были две старушки. Они до смерти перепугались и упали замертво, когда трое небритых захотели купить местное здание…

— Какое еще здание?

— Там одно здание — церковь. Мы не успевали построить дачу за то время, которое нам полагалось пробыть в колхозе со студентами. Начинался дождь и Комбрат решил временно найти крышу над головой. А старушкам стало плохо. А, Митюля? Спит опять.

— Зато он хороший попутчик. С ним всегда можно.

— Наливай, Борода, желаем тебе питаться до старости. Если ты твердо что-нибудь решил, то не сворачивай…

— Я привык питаться на природе. Там нет тарелок, рюмок, шведских столов, но есть легкий воздух и здоровый сон.

— Оставайся тоже легким попутчиком…

— «Попутчиком…» — записывала на салфетке Тея-маленькая…

Дверь детской открылась, оттуда резво вышла на четвереньках Тея-большая, везя на спине ребенка Бороды маленького. А ребенок большой говорил ласково в детской:

— Мама, не плачь. Ты ехай к бабе Оле, а мы тут с папой и тетей Теей будем весело себе жить…

«Кэнт бай май ла-ав!» Рэм добрался-таки до магнитофона, и грянула любимая музыка Тедиумма. Это были, конечно, Битлы. Таким образом, последняя строчка в хвостатом день-рожденском кроссворде разгадалась сама собой.

Акклиматизация

Расцветало утро. Кассий, Сын Самого опять был в работе, в бутербродах и в деньгах. Причем бутерброды он ел такие: батон по диагонали и на нем, как на блюде в Доме офицеров, ассорти из буженины и ветчины со слезой. Создавалось впечатление, что ветчина плакала, поскольку Касс ее не ел. Все смотрели только на него, но он еще не прошел акклиматизацию. Потому что он не чувствовал, что на него смотрят. Те, кто прошел акклиматизацию, чувствовали все и всегда.

— Мы обречены, — сказал утонченный Борода.

— Мы подпадаем под Указ, — добавил демонический Рэм. — Указ специально написан для тех, кто хочет с утра, но лишен всякой возможности.

— Пути отрезаны, — вздохнул румяный Змей Горыныч, — надо искать новые.

— Они пролегают за сквером, но там поздно открывают и в свою посуду, — вставил точный Комбрат.

— У нас Тея-большая заведующая спиртом. Тея, ты получала в этом месяце? Дай для эксперимента.

— Пропускаем тур. Кончилось. Какое, интересно, нынче давление? — тихо осведомилась томная пани Тея-большая. — Голову прямо ломит. Давление скачет как конь…

— Давление как всегда.

— Надо помочь девушке, — громко сказал Горыныч. — Девушка буквально страдает. — «Как вы можете, ребята, столько лет без капли влаги… Ведь у нас гагары стонут без ведра аэрозоли…» — цитировал вечно актуальную поэму Е. Бучкиц.

— Романтические герои всегда помогали девушкам, — Рэм стремительно встал и накинул белый плащ.

— А если будет пролетать Кондор? — предостерег его Борода.

— В этой жизни надо рисковать. — И вышел, развевая полами…

— Если говорить прямо, то мы вплотную подошли к вопросу о бадейке… — размышлял вслух Борода Эпикуреец.

— Да что там бадейка! Это нерационально. Тут нужна цистерна. Завинтил люк и готово, сотни литров в кармане. — Митюля, как всегда, натура широкая.

— А все-таки вспомните: кто последний видел бадейку?

— Сейчас… В шкафу у Сэра.

— Пора пробить прямой ход в камеру Сэра.

— Не надо тревожить Сэра, — донесся голос Кассия, Сына Самого. — Вы хоть в курсе, чем занимается Сэр?

— Нет, а чем? Кажется, поиск оптимального чего-то… Ээ…

— Система оптимального лучисто-теплового управления слябом!

— Ооо…

— Ааа…

— Это встречаются два чукчи, бедный и богатый, бедный веселый, а богатый грустный. Богатый и говорит: что радуешься? А бедный: мне твоя денег не нада, я теперь лучистым слябом управляю.

— Га-га, Эпикур. Ты опять к чукчам!

— Нет, я не так знаю. Идут два чукчи..

— Тихо. Бадейка моя. Я сам схожу и деликатно посмотрю в его шкафу, не прерывая лучистых поисков. — Решимость Бороды решила все.

— Вот-вот! — подхватился Митюля Попутчик. — А я сбегаю очередь забью. А то пивомафия сотрет в порошок. Их массой надо брать, массой.

Хлопанье дверей! Остальные замерли в почтительных поклонах. Через долгое время вернулся, наконец, Эпикур.

— Бадейки нет, я в шоке. Сэр правда ее видел, но ее нет в запасниках.

— Ты смутил Сэра.

— Я сам смутился. Он подумал, что я на него подумал. А я и не думал.

— Да не слишком ли мы цацкаемся с этим Сэром? Он вообще не проходил акклиматизацию, это безобразие. Как пришел, так и сидит, работает.

— Четыре дня неподвижно сидел. Не смущается.

— Да уж, смутишь его, — осудила страдающая мигренью Тея-большая. — Только и думает о своей аспирантуре. О людях никак не думает.

— Как же не думает. Он моет три пустых баллона.

— Ооо…

— Ааа..

— Это неплохо для акклиматизации.

— Да здравствует советская власть плюс акклиматизация Сэра.

Тут вошел бледный и хорошо одетый Сэр в тройке и поставил истекающие каплями чистые баллоны.

— Моя дорогая, — обернулся он к Тее-большой, — нет только крышек.

А женщина, к которой так обращаются, сразу становится другим человеком! И крышки находит моментально.

И видно, что у Сэра с Кассием была внутренняя связь! Потому что Сын Самого вдруг встал, выключил свою драгоценную установку, поставил баллоны в сумку, нашел крышки и вышел с Сэром!

Старший Дипломник, обязанный в первую очередь ходить в очередь за сквером, даже шевельнуться не успел.

— Пришло новое поколение! — сказал Борода. — Среди таких людей почетно быть патриархом. — И склонился над своей пухлой папкой с очередным дипломом.

— А мы тоже тебя любим! — возразили Теянки. — Но где наш почтенный Рэм?

Рэм отсутствовал. А в это время то и дело заходили простые дипломники и спрашивали Рэма.

— Его долго нет, — нервничала Тея-маленькая.

— Стоит ли обращать внимание на дипломников! — сказал вкрадчиво Змей. — Дипломницы — другое дело.

— Да я сама недавно…