@ Аватар/@Селфи

Часть 3. Аватар

«Поиск людей не имеет срока давности, и исчезнувшего будут искать, пока не найдут — живым или мёртвым».

(Сергей Рикардо,

«Литературный дневник», 2013)

Глава 7. День седьмой

(От Автора: нумерация глав начинается с первой части романа «Маркетолог@», которая называется «Социальные сети»).

@

6 февраля 2015 года, пятница, днём.

Рамлех, Александрия.

Египет.

Изящный, выше среднего роста Саба Лейс аль-Рамадан Эль-Каед всегда поражал служащих пограничного контроля аэропортов «Heathrow» и «Burj Al Arab» двумя вещами. Во-первых, тем, что выглядел он всего на двадцать пять лет, хотя согласно двум его паспортам — пятидесяти двухстраничному, с зелёной корочкой, которым обладают все урождённые граждане Египта, а также красному паспорту подданного Соединённого Королевства Великобритании и Северной Ирландии — Лейсу было тридцать два года. Во-вторых, тем, что у него, араба по отцу, была внешность коренного европейца: тонкая, словно вытянутая к небу, фигура, светло-русые волосы, высокие скулы и тот насыщенный цвет глаз, который присущ только северным народам. Единственное, что сближало Лейса с мужчинами Ближнего Востока, это характерные для жителей Египта длинные, густые, угольно-чёрные ресницы, из-за которых контур глаз кажется обведённым сурьмой или, как говорят египтянки, «мастимом».

Успешно преодолев паспортный контроль «Heathrow», Лейс постарался быстро раствориться в толпе: он не любил повышенного внимания к своей скромной персоне. Но если с вежливым интересом мужчин, которые уже через секунду забывали о нем, Лейс был готов мириться, то любопытство женщин-служащих Лейс от всей души ненавидел. Женщины всегда мучительно долго всматривались в его паспорт и в его лицо и улыбались смущённо и зазывно. Что ж, женщины с их интуицией и вечным желанием докопаться до сути вещей, были правы: у Лейса было, что скрывать.

У Саба Лейса Эль-Каеда было две жизни. В одной из них, явной, Лейс был примерным гражданином двух приютивших его стран — Великобритании и Египта. Именно так воспринимали его Министерство по делам гражданства, иммиграции и регистрации физических лиц Египта и Министерство внутренних дел «Identity and Passport Service» Великобритании — страны, где Лейс теперь жил. Свое английское гражданство Лейс получил несколько лет назад, воспользовавшись программой профессиональной иммиграции как будущий PhD в области генетики в Оксфордском университете. Конгрегации этого высокого учебного заведения импонировали изобретательность и неизменная результативность их молодого учёного. Мужчины — коллеги Лейса ценили его независимость, рациональный взгляд на жизнь и то, что с ним можно было отправиться в Хургаду и Дахаб, египетские резиденции виндсерферов с 2007 года. Там у Лейса можно было поучиться скорости и идеально отточенным трюкам на шортборде, от элементарного «боттом тёрн» до сложнейшей «трубы».

Что касается другой, тайной, скрытой жизни Лейса, то будущий PhD и благополучный гражданин двух стран, Саба Лейс Эль-Каед, был воспитанником «Лашкар-и Тайбу» — крупнейшей пакистанской террористической группировки. Благодаря урокам своих «попечителей» Лейс уже в тринадцать лет смог убить человека. Та, тайная жизнь, оставила Лейсу на память несмываемый подарок: гладкая, как золотистый шёлк, кожа Лейса на спине была сварена в один розовый рубец. Но там, где смыкались лопатки Лейса, дело обстояло еще хуже. Там со знанием дела была идеально выжжена арабская цифра «семь». На урду, лингва-франка Пакистана, «семь» отчеканивается резко, как боевой клич: Сахт. Зато по-арабски «семь» звучит куда мелодичнее и произносится «саба»…

@

1980-е — 2010 годы, за тридцать лет

до описываемых событий.

Александрия, Египет.

Лахор — Карачи, Пакистан.

Оксфорд — Лондон, Великобритания.

У мальчика, появившегося на свет седьмого ноября 1982 года, глаза были синими, как лазурь. Запелёнатый в белую алию, он лежал на руках у сероглазой женщины. Малыш уже узнает свою мать и улыбается ей. Мать прижимает сына к себе и тихо его баюкает. Ребёнок не понимает речь женщины, но слышит в её голосе любовь.

— Мама! — в первый раз в жизни произнёс мальчик. Но прекрасное лицо его матери стало расплываться, уходя от мальчика в темноту. Больше мальчик её не увидит.

Прошло два года. У мальчика всё тот же ясный взгляд живых синих глаз. Малыш с любопытством разглядывает двух похожих друг на друга мужчин с янтарными глазами. Мужчины только что закончили спорить. Младшего из спорщиков зовут Рамзи Эль-Каед, и ему всего двадцать четыре. Тот, кто постарше — тридцатилетний брат Мив-Шер, Рамадан, сдержанный, властный, спокойный.

— Рамадан, куда ты едешь? Ты можешь хотя бы это мне сказать? — недовольно интересуется Рамзи.

— Сначала в Афганистан, в Баграм. — Рамадан быстро складывал вещи в дорожную сумку. — Я должен найти Карен Кхан прежде, чем она вернётся и разыщет этого мальчика. — Рамадан недовольно покосился на малыша, которого держал на руках Рамзи. Рамзи подумал, и его лицо просветлело:

— То есть ты не собираешься возвращать этого ребёнка Симбаду?

От неожиданности вопроса Рамадан на мгновение замер.

— С чего ты это взял, Рамзи? — в конце концов пришёл в себя он. — Конечно же, я верну этого ребёнка. Зачем мне этот мальчик?

— То есть как это «зачем»? — поразился Рамзи. — Да ты только посмотри, какие глаза у этого малыша. Это же глаза старшей ветви нашего рода. Последним обладателем вот таких синих глаз был пропавший много лет назад Лейс Эль-Файюм. Это из-за него мы стали ставить детям татуировку, чтобы даже по прошествии лет разыскать их. А раз так, то и этот мальчик…

— Рамзи, не начинай, — недовольно окликнул юного родственника Рамадан, но Рамзи был слишком увлечён своей мыслью:

— Рамадан, ну послушай ты меня. Ведь этот мальчик — законный наследник рода, — веско произнёс Рамзи и попытался заглянуть Рамадану в лицо. — Ни Дани и не ты, а именно этот мальчик… Он — наш маленький Лейс! — храбро заключил Рамзи и непримиримо добавил: — Так что я не отдам малыша никакому Симбаду.

— Эй, Рамзи! Ну-ка, притормози.

— Почему?

— Потому, что даже если этот мальчик — законный наследник всего царства египетского, — ехидно усмехнулся Рамадан, — то для тебя и для меня это ничего не решает. Так что не поднимай лишнего шума. Сейчас я должен уехать, но как только я вернусь, то я — повторяю тебе в последний раз — я отвезу этого мальчика Симбаду.

— А если ты не вернёшься? — огрызнулся Рамзи.

— Ну, в таком случае ты отвезешь мальчика в монастырь и передашь его абунеАбуна (от арабск. «отец наш») — традиционное обращение к священникам, монахам и архиереям в Сирийской, Коптской и Эфиопской православных Церквях. Марку. — Рамадан пожал плечами. — Абуна знает, как разыскать Симбада.

— А может быть…? — в третий раз начал спор Рамзи, но Рамадан перебил его:

— Рамзи, я своих решений не меняю. И это — всё.

— Ладно, брат, я тебя понял, — неохотно согласился Рамзи и прижал мальчика к груди. Малыш весело пискнул.

— Ох, Лейс, ну ты и тяжёлый. И так вырос. — Рамзи добродушно фыркнул и подкинул ребенка выше. В ответ мальчик залился весёлым, заливистым смехом. Рамадан скептически посмотрел на этих двоих, искренне довольных друг другом. Потом красноречиво закатил глаза, взял тяжёлую сумку и быстро пошёл к выходу. В это время синеглазый малыш примерился и метко ткнул Рамзи кулачком в нос.

— Эй, осторожней, маленький Лейс, а то ты меня убьешь, — возмутился Рамзи шутливо. Рамадан, уже взявшийся за ручки входной двери, моментально развернулся:

— Кстати, Рамзи… Ты знаешь, что этот мальчик родился в день sab’a месяца nofambar?

— Знаю. Ну и что из этого? — Рамзи недоуменно воззрился на брата.

— А то. Саба — по-арабски «семь». Счастливое число для тех, кто уходит один, и несчастливое для тех, с кем мальчику суждено расстаться. Не привыкай к этому малышу, ни к чему хорошему это не приведёт. И никогда больше не называй его Лейсом.

— А как же мне его тогда называть? — опешил Рамзи.

— А как хочешь, — Рамадан равнодушно пожал плечами. — Лично я — чтобы помнить, что он уйдёт — зову этого мальчика Саба.

В ноябре 1986 года Саба исполнилось ровно четыре года. Праздник в честь дня его рождения удался на славу. Сначала Рамзи отвёз мальчика в монастырь, находившийся в двухстах километрах от Каира. Попробовав сладкие пироги — хегазею, фытыр, балах эль-шам и залабию — малыш отправился к фонтану помыть липкие пальцы и, недолго думая, окунулся в фонтан с головой. Когда до смерти перепуганный Рамзи выловил мальчиа из фонтана, Саба попросил прощение, после чего бултыхнулся в фонтан снова, и звонко хохоча, уселся в центр цветника с бугенвиллиями. Следующим пунктом программы была гонка на велосипедах с такими же сорванцами, как и он.

Сейчас за детьми семьи Эль-Каед, оглашающими радостными воплями когда-то тихий монастырский сад, с улыбкой наблюдают двое. Один — пожилой игумен монастыря, седобородый абуна Марк. Второй — уже известный нам Рамзи. Рамзи нарушил молчание первым.

— Abu, Рамадан пропал три дня назад, — неохотно признался Рамзи. — От него нет никаких известий, но я знаю, что отправной точкой поиска Карен для Рамадана был Баграм. Завтра я туда и отправлюсь. А тебя я попрошу на время моего отсутствия оставить Саба у себя.

— Но я должен был отдать малыша Симбаду, — тихо возразил старик. Рамзи покачал головой:

— Отец, я тебя умоляю не делать этого. Потому что этому мальчику лучше остаться здесь, где он нужен, где его любят, а не быть высланным туда, где его давно не помнят и не ждут.

Старик подумал и согласно кивнул:

— Хорошо, сын. Может, Рамадан и не простит мне нарушенного мной слова, но я сделаю так, как хочешь ты. По крайней мере, подождём возвращения Рамадана, а до этого времени я присмотрю за мальчиком. А ты, — и старик вздохнул, — исполняй свой долг с чистым сердцем. Поезжай за Рамаданом, только я тебя очень прошу: возвращайся обратно скорей. Моя душа неспокойна, когда ты не рядом. — Старик обнял Рамзи: — Счастливой дороги, мой младший сын.

— Спасибо, abu, папа… Живи долго, abuna.

Пожелание не сбылось: двадцать пятого апреля 1987 года коптский монастырь, в котором Рамзи оставил Саба, был разрушен взрывом. Отец Рамзи — абуна Марк, был убит выстрелом в затылок. Впрочем, смерть стала избавлением для старика: перед тем, как умереть, несчастный отец должен быть видеть, как пакистанские боевики казнят трёх старших его сыновей, перерезая им горло. Приехавшая на место казни полиция распутала преступление по горячим следам. Казнь игумена и трёх его пресвитеров, как и монастырь, разрушенный мощным взрывом — как и дети семьи Эль-Каед, умершие под завалом — всё было приписано исламистам. Жандармы только одного не знали: боевиками руководила голубоглазая женщина по имени Карен Кхан. И Карен был очень нужен маленький Саба.

Через две недели после похищения четырёхлетний малыш оказался в Пакистане, недалеко от Лахора. Там располагался один из многочисленных лагерей пакистанских боевиков. Теперь маленький Саба сидел на земле в компании подростков десяти — двенадцати лет. Грязные, оборванные, запуганные, все дети источали один смрад — запах ужаса и настоящего страха. Ничего удивительного: у этих подростков было прошлое, одно на всех. Захватившие их поселения боевики сначала отделили детей от взрослых, после чего разрешили подросткам сделать свой выбор: наблюдать, как умрут все их близкие — или же спасти большую часть из них при условии, что ребёнок сам возьмет в руки оружие и убьёт мать, брата, сестру или отца. Расчёт террористов строился на том, что ребенок, поневоле ставший палачом, уже никогда не сможет вернуться в свой дом. Раскаяние за содеянное должно было вселять в души детей чувство вины, а искуственно взращённая ненависть детей к родным, не сумевшим их защитить, делало из детей подходящий материал для истишхадаСамопожертвование детей-террористов..

Прошедших первое испытание подростков переправляли в тренировочные лагеря, принадлежащие двум террористическим организациям — международной «Марказ дава уль иршад» и пакистанской «Лашкар-и Тайба». Обе группировки были сходны в одним: попадая в них, дети поступали под присмотр не взрослых, а своих же сверстников, уже прошедших соответствующее обучение у боевиков. После окончательного промывания мозгов при помощи метамфетаминов, тренировок и весьма своеобразных уроков религии и «настоящей» веры, мальчики становились шахидами, а девочки — смертницами или наложницами террористов. Ничего другого детей и не ждало: использовать детское воинство всегда было выгодно, ведь профессиональные наёмники стоят дорого, а дети — нет. К тому же детям проще найти замену…

К маленькой группе таких вот детей-смертников (к 2015 году, по данным ООН, их будет уже четверть миллиона) сейчас направлялось двое мужчин, говоривших на урдуУрду — второй после английского, официальный язык в Пакистане.. Главным в паре был высокий голубоглазый пакистанец тридцати лет, смуглый и высокий. Его звали Саид Кхан. Когда-то Саид был командующим элитным корпусом в Пакистанской армии. Саид был отличным солдатом, но однажды очередная операция по захвату Кашмира провалилась, и, не желавшее отождествлять себя с неудачей, пакистанское правительство отказалась от таких, как Саид. Не найдя себе применения в мирной жизни, Саид отправился в Баграм, где и продал себя в наёмники. Деньги и выполняемые им задания служили утешением для Саида до тех пор, пока он не попал в плен и не прошел семь кругов ада. Саида пытали. Его заставляли смотреть мучителям в глаза, когда те его били. Те, кто его бил, постоянно кричали на него. Но это было ничто по сравнению с лишением сна и системой «поощрение — наказание». И каждый из трехсот шестидесяти пяти дней непрерывных, нечеловеческих пыток Саид Кхан задавал себе один и тот же вопрос: «Почему это происходит со мной?». Но ответа не было. «Иншалла, всё в руках Аллаха», — утешал себя Саид. Через год его мучения кончились. Саида нашла и выкупила из плена Карен. Она, его сестра, стояла рядом с ним, когда вышедший из тюрьмы Саид впервые посмотрел на себя в зеркало. Но в зеркале Саид узнал лишь сестру, а не себя — пытки сделали его абсолютно другим человеком. В глазах Саида, как и на висках, покрытых сединой, стыли холод и лёд навеки разбитой жизни.

— Я больше не хочу жить. Я стал никем, и никогда не буду прежним, потому что всё, что я хочу — это мстить тем, кто меня предал, — признался Саид.

— Я помогу тебе. Я знаю, что делать, — ответила Карен, нежно прижавшись к брату.

— Что ты можешь, женщина? — Саид неловко отстранил её. Но Карен могла многое, к тому же она хорошо знала своего брата. Саид хотел не мстить, а — убивать. Воспользовавшись своими связями, Карен исхитрилась переправить Саида в Лахор, в штаб-квартиру «Лашкар-и Тайба». Так Саид Кхан стал боевиком этой террористической организации. Но боевиком называл себя только Саид. Бойцы «Лашкар-и Тайба» считали себя шахидами. В сущности, правы были террористы, а не Саид: в Пакистане шахидами называют солдат, погибших в войнах за Пакистан ради освобождения Кашмира.

— Покажи мне первую пятёрку, которую ты приготовил для отправки в тренировочный лагерь в Вазиристане, — небрежно сказал Саид, обращаясь к своему низкорослому спутнику, которого звали Вакас Хази. Чуть полноватый, с маслеными чёрными глазами, хорошо образованный, умный, хитрый и изворотливый Вакас играл в «Лашкар-и Тайба» почтенную роль наставника истишхада.

— В тренировочный лагерь сегодня уедут вот эти четверо: индус и три пакистанца, — уважительно поклонившись, начал Вакас. — А пятого мальчика, вот этого араба с золотой кожей и синими глазами, я оставлю.

— С чего бы это? — удивился Саид.

— Твоя благословенная сестра подарила мне этого мальчика. Ты же не против? — Вакас заискивающе посмотрел Саиду в глаза.

— Насчет первых четырёх — я не против, — кивнул Саид. — А этот белобрысый… что-то он слишком маленький. И кстати, это — не араб, Вакас.

— А кто? — Вакас удивлённо поднял брови.

— Американец. Англичанин. Европеец. Или вообще — русский. Я таких, как эта chua, видел в плену в Баграме в восемьдесят втором, когда был там при Пешаварской семёрке«Пешаварская семёрка», или «Альянс семи» — военно-политический союз лидеров афганских моджахедов, созданный в 1982 году как инструмент привлечения помощи от США в Афганской войне 1979—1989 г.г.. Являлся непримиримым противником СССР и Демократической Республики Афганистан. Штаб-квартира «Альянса семи» располагалась в Пешаваре, в Пакистане.… Я лично перерезал горло этим неверным. Тело этого мальчика осматривали? Отметины, знаки, крест неверных на теле есть?

— Осматривали, — кивнул Вакас. — Но ничего этого нету.

— Понятно… Впрочем, зная хитрость неверных, отсутствие знаков ещё ни о чем не говорит. А ну-ка, Вакас, повтори мне, что конкретно сказала тебе моя сестра, когда привезла сюда этого мальчика?

— Ну, Карен сказала, что отец этого мальчика был арабом.

— А его мать?

— А вот насчёт матери неизвестно. Карен сказала, это была какая-то sharmuta, — Вакас небрежно пожал плечами. — Ты же знаешь, как у нас относятся к женщинам, родившим детей вне законного брака. Но Карен… — и тут Вакас оживился, — но Карен сказала, что она дарит этого мальчика мне! Саид, ты же не заберёшь у меня ее подарок? — Вакас явно волновался. Саид поставил ногу, обутую в крепкий армейский башмак, на проволоку ограждения и знаком приказал охраннику открыть дверь клетки, где на земляном полу сидели пятеро юных пленников.

— Давай сюда этого, белобрысого, — приказал Саид. Охранник смахнул пот усердия и со всех ног бросился исполнять приказание. Наклонившись к мальчику, стражник указал ему пальцем на Саида. Синеглазый малыш кивнул, плавно поднялся на ноги и безбоязненно потопал к огромному, испещрённому шрамами, Саиду. Когда ребенок находился всего в паре шагов от него, Саид выбросил вперёд руку, схватил за подбородок ребёнка и резко вздернул вверх его голову. Четырехлетний малыш дёрнулся и «ответил» мужчине весьма недовольным и неприязненным взглядом. Другие мальчики — пакистанцы и индус — всхлипнули. Саид бросил на пленников злой взгляд. В ответ мальчикинемедленно зарыдали. В отличие от светловолосого карапуза, которого сейчас терзал Саид, эти дети уже успели выучить, что такое боль и страх. Но Саба таким опытом не обладал: всю свою жизнь он прожил в окружении людей, которые любили его и баловали безмерно.

— Что, chua, ты меня совсем не боишься? — обратился Саид к мальчику на урду. Саба не понял чужую речь, и в его живых глазах промелькнули удивление и явный интерес. — А ну-ка, Вакас, спроси у этого chua, откуда он. — Саид Кхан прищурился, продолжая разглядывать тонкое синеглазое личико.

— На арабском спросить? — засуетился Вакас. Саид усмехнулся:

— Нет, на английском… Для начала, на английском спроси, — поправился он.

— Where are you from, boy? — ласково обратился к ребёнку Вакас. — Откуда ты, мальчик?

Саба перевёл изумленный взгляд на Вакаса.

— На английском мальчик не понимает, — подобострастно объяснил мимику малыша Вакас.

— Это я уже понял, — хмыкнул Саид. — А теперь, Вакас, задай мальчику тот же вопрос, но — теперь на русском.

Вакас подумал, нервно дёрнул уголком рта, но приказание исполнил. Возникла пауза.

— E-da? Ana mish fekhem. Aiz akl’, — неожиданно ответил ребенок и забавно почесал нос.

— Что он сказал? — заинтересовался Саид.

— А он сказал на арабском, что он меня не понимает. И добавил, что он очень хочет есть… Саид, мальчик абсолютно чисто говорит на арабском. И произношение у него, как у коренного жителя египетской Александрии. Карен не обманула тебя, этот мальчик действительно араб.

— Вот как? Значит, на арабском мальчик говорит, а на русском — не понимает?.. А ну-ка, спроси у этого chua, как его зовут. На русском спроси.

Оценив замысел Саида, Вакас покусал губы и всё же перевёл вопрос на русский язык. Мальчик удивленно изогнул изящные тёмные брови и несколько минут с неподдельным интересом смотрел в рот Вакасу, вслушиваясь в его речь. Казалось, малыша заинтриговал этот странный выговор, гортанный, как рокот водопада. Понаблюдав за реакцией малыша, Саид сделал Вакасу знак, и тот задал тот же вопрос на арабском.

— Esmi Sab’a, — тут же ответил мальчик, после чего подумал и, сжав всё пальцы в кулачок, разогнул средний палец.

— Это ещё что? — изумился Саид.

— Ну… кхм, мальчик сказал, что его зовут Саба. Странное имя… На арабском означает цифру «семь».

— Я тебя не об этом спрашиваю! — разозлился Саид. — Жест мальчика что означает? Тоже число «семь»?

— Ну это означает, что… кхм… ну, что мальчик… что он тебя не боится, — осторожно ответил Вакас.

— Вот как? — хмыкнул Саид и сильнее сжал подбородок малыша. И тут Саба исполнил запрещённый приём: разжав пальцами руку Саида, он потёр покрасневшую кожу вокруг своего рта, после чего склонил голову к плечу и улыбнулся. В глазах цвета лазури засияли два золотых солнца. «Глаза человека — это зеркало его души», — вспомнил Саид слова Карен. Тогда Саид согласился с сестрой. Но сейчас он мог бы с ней и поспорить: зеркалом души мальчика, который сейчас бесстрашно смотрел на него, была улыбка. При виде этой улыбки Саид Кхан потрясённо застыл, Вакас ахнул, а стражник заулыбался и нащупал в кармане кусок припрятанной им пакистанской лепешки чапати. «Отдам ребёнку, когда эти двое отвалят», — решил про себя охранник. Между тем Саид повернулся к Вакасу Хази.

— Значит так, Вакас, — безапелляционно сказал он. — Вот этих четверых — кивок в сторону индуса и трёх пакистанцев — ты отправишь завтра в лагерь. А что до этого маленького араба — кивок в сторону Саба — то я бы пристрелил его, потому что он слишком мал и от него толка не будет как минимум, еще десять лет… но эти его глаза и улыбка — они многое меняют. Поэтому я решил так: ты, так и быть, оставишь этого мальчика у себя. — Охранник испуганно вздрогнул. Вакас радостно вспыхнул. — Подожди, не благодари меня, — наблюдая за Вакасом, мрачно усмехнулся Саид. — Ты ещё не знаешь, что тебе предстоит делать. Итак, ты будешь очень хорошо заботиться об этом ребенке. Растить его. Кормить. Учить наукам и языкам. Особое внимание удели урду и его наречиям, таким, как хенко и годжал, — Саид надменно цедит слова, — если надо, приведешь к мальчику преподавателей… Но самое главное, что ты должен сделать — это научить этого мальчика подчиняться. Этот мальчик, этот chua не ведал ужаса, и это его плюс. Но он не умеет слушаться, и в этом его минус… Вакас, ты должен заставить этого ребенка исполнять любой приказ, который отдаст ему его хозяин. Ты знаешь, как у нас это делается. Лицо мальчишки не тронь — он очень хорош, и портить дар, данный ему Аллахом, я тебе запрещаю. Но в твоём распоряжении будет вся спина этого ребёнка. Вот ею и занимайся… А потом мальчиком займусь я, сделаю из него солдата. Да такого, что преподнесет Карен огромный сюрприз. И ещё… — Саид помедлил и брезгливо передёрнул плечами, — Вакас, не смей делать из мальчика шлюху.

— Но… но твоя сестра мне обещала, — вспыхнув до корней чёрных, гладких, блестящих волос, возмутился Вакас. Саид прервал Вакаса одним движением густых, сросшихся на переносице, бровей:

— Вакас, ты меня понял? Мне нужен солдат — такой, как я, а не заднеприводный — такой, как ты. Взамен этого мальчика можешь выбрать себе любого из этих четырёх. Считай, это моя тебе компенсация.

— Но твоя сестра… Но Карен же обещала этого мальчика мне, — жалобно взмолился Вакас и тут же прикусил язык, едва увидев жёсткий, холодный и непримиримый взгляд Саида.

— Моей сестры тут нет. А я — есть, — зловеще пригрозил Саид. — И этот мальчик — мой.

— Sahih, arbab. Хорошо, господин. Пожалуйста, прости меня.

Саид смерил Вакаса насмешливым взглядом и ушёл. Саба, которого Саид называл странным именем Chua, устало зевнул и дал охраннику увести себя. Улыбаясь своим мыслям, охранник тщательно запер дверь и украдкой сунул мальчику остатки лепёшки чапати:

— На, поешь, детка.

И только Вакас остался стоять, сжимать кулаки и от души проклинать Саида.

Прошёл год. В ноябре 1987 года мальчику, названному Chua, исполнилось пять лет.

— Покажи мне, что ты выучил на урду. — Мальчик протянул трогательную тетрадку в клетку. Вакас пробежал глазами тридцать фраз, взятых мальчиком из Корана. — Хорошо, — похвалил он малыша. — Но ты, Chua, сделал шесть ошибок, и за это тебя ждет наказание. Повернись ко мне спиной, мой маленький мальчик. За каждый удар ты получишь финик, — и с этими словами Вакас показывает голодному малышу плётку и миску со спелыми плодами. Финики вкусные. Chua хочет есть, а к плети хозяина он уже привык. К тому же Вакас его любит, а спина, иссечённая шрамами, не реагирует на удары так, как это было сначала. Мальчик спокойно выполняет команду. Вакас ударяет его шесть раз и хрипит:

— Ах, Chua… как же я тебя люблю. И ты такой красивый, мой славный, мой маленький мальчик…

Прошел ещё один год, и Chua исполнилось шесть лет. Сейчас он стоит в богато обставленной комнате и внимательно разглядывает стол, на котором лежит плётка и стоит миска, полная спелых фиников. На диване привольно раскинулся Саид. Хозяин дома, Вакас, стоит рядом с мальчиком.

— Встань на колени, Chua. Покажи мне, что ты умеешь, — лениво тянет Саид. В ответ мальчик переводит вопросительный взгляд на Вакаса.

«Мой хозяин — Вакас. Вакас должен подтвердить приказание чужака.»

Но Вакас странно улыбается и отводит глаза в сторону.

— Chua, ты слышал, что я сказал? — Саид грозно выпрямляется, но мальчик по-прежнему ищет глаза Вакаса. — Я сказал, встань на колени. В третий раз я просить не буду. — Кажется, что голос Саида взорвал ужасом всю комнату. Вакас попятился. Но мальчик поднял вверх голову и одарил Саида спокойным, уверенным взглядом.

— Вы не мой хозяин, господин, — равнодушно объявил мальчик Саиду.

— Ах, не твой? — извергая потоки ругательств, Саид вскакивает и рывком вытягивает из брюк широкий солдатский ремень с увесистой медной пряжкой. Мальчик переводит встревоженный взгляд на Вакаса. Но Вакас снова отводит в сторону глаза, молчит и все также странно улыбается. Саид размахивается и на спину мальчика опускается оглушительный удар. Мальчик кричит и ищет глаза хозяина.

«За что меня бьют? Хозяин же мне ничего не приказывал!»

Саид прищуривается и отмеряет еще один удар, не столько сильный, сколько расчётливый.

— Смотри в глаза только хозяину, — шепчет рядом Вакас. В это время пряжка касается спины мальчика. Сhua кричит от боли. Делая короткие, рваные вздохи, мальчик ищет глазами Вакаса. Тот должен подтвердить приказ Саида и тем самым избавить его от мучений. Но Вакас прячет глаза. Удар. Ещё один удар.

— Если ты мне не подчинишься, то следующим будет твой любимый хозяин, — плюётся словами Саид. — На колени, Chua, я кому сказал?

Так мальчика и сломали. Теперь он — марионетка в безжалостных руках. Его бьёт человек, которому подчиняется его хозяин. Саид может сделать Вакасу больно. И мальчик, которого Вакас называл Сhua, сделал всё, чтобы хозяина не тронули — он всё-таки встал на колени.

Только через три года мальчик узнал, что сhua — на урду «крыса»…

Наступил 1991 год. Вот уже пять зим как мальчик живёт в доме Вакаса.

— Ты видел успехи мальчика, Саид, — хвастается Вакас Саиду, приехавшему навестить мальчика. — Chua отлично усвоил все уроки ислама. Владеет годжалом, хенко и урду, как пакистанец. Я также научил его русскому и английскому. А математику и логику Chua схватывает вообще на лету, а ещё … — Вакас осекся, увидев небрежную улыбку Саида.

— Покажи мне лучше, как мальчик умеет слушаться, — требует он. Вакас восторженно кивает и берёт в руки толстый солдатский ремень с увесистой медной пряжкой. Сидя на низком диване, Саид Кхан прищурился и протянул Вакасу свою пиалу с чаем.

— Покажи лучше так, — с насмешкой говорит он. Вакас вспыхнул, с видимым удовольствием отбросил ремень, взял в руки чашку и шагнул к мальчику.

— Встань на колени, Chua. Я тебя люблю, мой маленький, мой храбрый мальчик, — пропел Вакас. — Вынесешь этот урок, да? Ведь ты меня любишь.

Мальчик безмолвно стаскивает с себя майку и привычно становится на колени.

— Смотри мне в глаза, Chua, — командует Саид.

— Терпи и не плачь, — подсказывает Вакас и медленно, точно смакуя, выливает кипяток из пиалы на голую спину подростка. Мальчик издаёт короткий, хриплый крик, но не отводит глаз от Саида. — Терпи, терпи, Chua, ведь я тебя люблю, — воркует Вакас. Поднявшись с дивана, Саид присел на корточки напротив подростка. Жёсткими пальцами он взял мальчика за подбородок и несколько мгновений изучал синие, замершие от боли глаза. В это время Вакас потянулся к своей чашке с чаем. Саид уловил это движение.

— Довольно, у мальчика шок, — тихо приказал Саид, в этот миг вспоминая свой собственный опыт. Именно так, много лет назад благодаря спасительному шоку Саид научился преодолевать пытку болью. Помедлив, Саид выпрямился, снял с себя пиджак и набросил его на спину подростка. — Ну что ж, отлично, — как ни в чём не бывало, произносит Саид. — Итак, первый урок пройден. Мальчик знает, чем грозит ему неподчинение. А ты, Вакас, неси шприц и ампулу, нужно противошоковое вколоть. Иначе мальчик не справится. — Саид окинул взглядом дрожащего подростка. — Ничего, потерпи, larka, — очень тихо сказал он. — Через два месяца кожа заживёт, а мы с тобой приступим к совсем другим урокам. Я научу тебя пользоваться ножом — владеть им, как мужчина, и если все пойдет, как рассчитываю я, то к апрелю ты станешь седьмым бойцом моего отряда. И кстати, чуть не забыл: тебе же положена награда.

Вакас с готовностью потянулся к миске с финиками. Саид Кхан мрачно захохотал:

— Оставь себе эту дрянь, Вакас. В отличие от тебя этот мальчик уже мужчина.

— Да ему всего девять лет, — возмутился Вакас.

— Зато он ведёт себя, как мужчина. Терпит боль, как мужчина. Вот пусть и получит награду, как настоящий мужчина. Для начала вернём ему имя. Как там, в лагере, он называл себя? — Саид пощёлкал пальцами и вопросительно посмотрел на Вакаса.

— Его имя? Э-э.… кхм… что-то не припомню, — Вакас собрал гладкий лоб в морщины. — Ах да, кажется, какое-то числительное. Кажется, семь.

— «Семь»? Ну надо же, — усмехнулся довольный Саид. — Значит, назовём мальчика Сахт. Ну что, с днём рождения тебя, крестник… А ты, — и Саид обернулся к Вакасу, — ты купи моему Сахту самую лучшую женщину. Самую красивую и самую умелую. А ещё лучше — купи двух. Найди тех, что научат Сахта любви, а не этим твоим… нежностям… «Я люблю тебя, моя маленький мальчик», — передразнил Вакаса Саид и брезгливо сплюнул себе под ноги.

— Но… но я бы мог и сам обучить мальчика, — заупрямился Вакас и осёкся, увидев по-настоящему страшный взгляд Саида.

— Вот именно, — прошипел Саид, оценив ужас на лице Вакаса. — Ты помнишь наш уговор? Не смей трогать мальчишку. Он — не для тебя. А теперь пойдём, проводишь меня. А с тобой я не прощаюсь, larka.

В ту ночь получивший новое имя мальчик так и не смог уснуть. Но думал Сахт вовсе не о награде. Прислонившись невыносимо горячей спиной к холодной кирпичной кладке, мальчик сидел неподвижно, так, чтоб не тревожить больное тело, и смотрел вверх, на древнее, как мир, небо Пакистана. Небо было глубокого серого цвета, как графит, а звёзды такими яркими и близкими, что, казалось, протяни руку — и дотронешься до них.

— Почему это происходит со мной? — спросил небо мальчик. Но ответа не было. И мальчик сам ответил себе: «Inshalla. Всё в руках Аллаха» … В глазах мальчка мерцали звезды.

Прошло четыре года. В апреле 1995 года в «Лашкар-и Тайба» принимали гостей: боевиков, заслуживших славу; наёмников, сделавших себе имя; перекупщиков «живого товара». Для приёма гостей было подготовлено весьма занимательное зрелище, для чего в цехах разрушенного войной завода была выстроена арена. Заполненная песком и кирпичной крошкой, она была обнесена крупной металлической сеткой, вокруг которой поднимались вверх ряды с крошащимися под ногами кирпичными ступеньками. Ступеньки служили сидениями для двух сотен зрителей. В воздухе ещё разливалось зловоние плесени и той особой, затхлой сырости, которая свойственна всем помещениям, брошенным людьми. Но теперь этот смрад был явственно перебит густым запахом пота, азарта и шелестящих зелёных денежных купюр, переходящих из рук в руки. Каждые десять минут помещение оглашалось яростными криками одобрения или ярости: зрители делали ставки, менять которые было запрещено. «Иншалла — все в руках Аллаха», — привычно звучало в воздухе.

Саид Кхан провёл свою сестру Карен к лучшим местам.

— Так в чём же заключается твой сюрприз, брат? — усмехнулась Карен, одетая, как и многие зрители, в традиционную для Пакистана «шальвар-камиз» — широкие шаровары и длинную рубашку. На звонкий звук женского голоса разом заинтересовано обернулось несколько мужчин. Но, признав в женщине сестру Саида, боевики все, как один, отвели глаза: Карен была равной среди них, а не их добычей.

— Хочу показать тебе кое-кого, — загадочно сказал Саид и кивнул на арену. В это время в центре ринга заканчивался показательный бой. На площадке, усыпанной песком, двигалось пять пар мальчиков. Мелодично звенели ножи. Десятилетние дети бились зло и яростно, но наметанному глазу Карен было очевидно, что для этих детей ножевой бой пока что только игра, а не битва за жизнь со смертью.

— Ах, это? Ну, ничего интересного для меня. — Карен сморщила носик, когда один из мальчиков получил ножевое ранение.

— Ничего интересного? — шутливо возмутился Саид. — А как насчёт того, что ножевой бой — это самое философское единоборство? Помнишь, нас с тобой учили, что в ножевом бою основным противником человека является не враг с ножом, а тёмные стороны в самом человеке? Только познав их, можно противостоять кому угодно, — назидательно произнёс Саид. В ответ голубые глаза Карен заискрились от смеха.

— Брат, ты меня в гроб вгонишь с этой своей дешёвой философией, — засмеялась Карен, — и ты…

Но слова женщины потонули в крике, одновременно вырвавшемся из сотни мужских глоток, когда пять пар мальчиков покинули арену, а на ринг выпустили двух новых бойцов.

— Сахт! Абдулбаис! Сахт! Абдулбаис! — бушевала толпа. Из рук в руки боевиков стали переходить очень крупные суммы денег.

— Почему такие большие ставки? — оценив достоинство банкнот, изумилась Карен.

— Потому что эти мальчики — сильнейшие. Но в спарринге они пока ещё не встречались. Год назад Сахту было только двенадцать, и я не хотел выпускать его против Абдулбаиса. Но теперь, когда Сахт подрос, пришло время узнать, на что он способен… Видишь ли, — пояснил свою мысль Саид, — в отличие от Абдулбаиса у Сахта ещё не было поражений, но Абдулбаис дерётся уже несколько лет, а у Сахта весь практикум открытых боёв всего каких-то полгода.

— Вот как? — И Карен с интересом оглядела обоих юных бойцов. Первый — тонкий, изящный, стройный, женщину не заинтересовал. А вот второй — крупный, грозный, светловолосый — поражал ощущением огромной физической силы.

— А кто из них кто? — спросила Карен. — Сахт — это тот, что крупнее, да?

— Нет. Сахт — это тот, что поменьше. Так на кого из мальчиков ты поставишь, сестра?

Карен ещё раз окинула взглядом обоих «гладиаторов» и прикинула, что если Сахта можно сравнить с гибким, блестящим, но хрупким клинком, то Абдулбаис напоминает хорошо отточенный топор, одним ударом сносящий с плеч головы.

— На Абдулбаиса, который постарше, — усмехнулась сестра. — Я хочу выиграть.

— Ты проиграешь, — уверенно заявил Саид. Карен снисходительно рассмеялась. Брат и сестра сделали ставки.

— Восточно-европейский стиль, — объявил рефери. Зрители тут же притихли, а каждому из юных бойцов вручили ножи для поединка. В тонкой руке Сахта оказалась тяжёлая «финка», а в ладонь Абдулбаиса лёг боевой китайский нож. Клинок китайского ножа был явно легче «финки», но обладал одним смертельным секретом: длину лезвия этого ножа можно было увеличить на несколько сантиметров и тем обеспечить себе безусловное преимущество в бою. Отмерив дистанцию, Аблудбаис первым перешёл в наступление. Сахт ловко отбил удар. Теперь мальчики двигались на арене по кругу, со стремительной пластикой зверей, делая яростные выпады. Подавшись вперёд всем телом, сузив глаза, Карен наблюдала за Сахтом. Как можно парировать удары китайского ножа — женщина прекрасно знала, но её интересовало, что может делать «финка». В руках Сахта нож показался Карен головой ядовитой змеи со стальным языком. Не пропуская движений каждого из юных бойцов, Карен изучала, как Сахт, используя замкнутые, восьмерко-образные траектории, наносит своему противнику удар за ударом. При этом каждый туше Сахта был высокого поражающего эффекта: за любым ударом «финки» могло последовать поражение жизненно важных органов противника или даже летальный исход, но Сахт явно жалел Абдулбаиса. Закончив свои наблюдения, Карен пришла к выводу, что Сахт за одну короткую секунду хладнокровно и расчетливо мог «подарить» своему противнику сразу четыре смерти, а Абдулбаис не смог нанести Сахту даже одного опасного удара, за исключением порезов на левой руке и у локтевого сгиба правой.

— Сахт, добей его! — слышалось с трибун. — Добей Абдулбаиса, хватит играть! Давай, добей его, larka.

— Почему Сахт не убивает Абдулбаиса? — удивилась Карен.

— Я ему ещё не разрешил, — усмехнувшись, ответил Саид. Карен сделала большие глаза:

— Так это ты тренировал Сахта?

— Да, я, — с гордостью кивнул Саид, в то же время, не сводя внимательного взгляда с арены, где сейчас сражался его лучший ученик.

— Ну, тогда я прощаюсь с выигрышем, — разочарованно протянула Карен.

Между тем на ринге происходило нечто странное. Нанеся противнику глубокий порез у пятого ребра, Сахт неожиданно отступил и опустил нож. Взбешённый, жаждавший реванша, Абдулбаис немедленно ринулся вперёд. И тогда Сахт молниеносно сделал четыре коротких движения. За долю секунды он присел, крутанулся на левой пятке и сделал подсечку правой ногой. Абдулбаис попятился, и тогда Сахт едва уловимым движением перехватил «финку» и нанёс тяжёлой рукояткой ножа сильный, болезненный удар в область верхней губы противника. Из глаз Абдулбаиса брызнули слёзы, из носа пошла кровь, а сам Абдулбаис, на мгновение потеряв зрение, как подкошенный, рухнул на спину. В то же мгновение Сахт упал на колени и ногами заблокировал движения рук и ног Абдулбаиса. Перехватив финку за рукоятку левой рукой, Сахт прижал лезвие к сонной артерии Абдулбаиса и чуть-чуть надавил. Из рассеченной кожи на шее Абдулбаиса зазмеилась алая струйка крови. Зрители издали общий вздох. Разыгранная перед ними драма приближалась к развязке. Но последнее слово оставалось за хозяином Сахта.

И мальчик поднял голову. Его синие глаза обыскали толпу и нашли лицо Саида. Увидев глаза мальчика, Карен ощутила холод.

— Так вот кого ты хотел показать мне, брат, — сглотнув, прошептала женщина. — Но он же сдох, он же должен был умереть… Или стать sharmuta, как его мать… Я же приказывала Вакасу, и…

— Заткнись, Карен, — грозно и властно отрезал Саид. — У тебя есть сын, рожденный вне брака? Вот его и воспитывай. А этот мальчик будет моим. Он и так уже почти мой. Дело осталось за малым. — Саид давил Карен взглядом, вынуждая женщину отступить и опустить свой взор. Поединок голубых глаз длился ровно секунду. Первой сдалась Карен.

— Ну хорошо, — неохотно сказала женщина. — Но, позже мы погорим! — пригрозила она.

— Я всегда прав. А на разговор «позже» можешь не рассчитывать. — Саид торжествующе усмехнулся и перевёл взгляд на арену. Там всё ещё ждал его решения Сахт.

— Убей противника, если хочешь, — милостиво разрешил Саид мальчику. Длинные, чёрные ресницы Сахта дрогнули. Синий взгляд на мгновение переместился чуть выше головы Саида. Там, незаметный толпе, у дальнего входа, за спинами зрителей стоял Вакас Хази. Поймав взгляд Сахта, Вакас отрицательно покачал головой и тут же исчез в толпе. Тёмные брови мальчика взлетели вверх чёрным изломом, рот сжался в жёсткую линию. Сахт поудобнее перехватил рукоятку «финки», и в воздухе пробежали предгрозовые разряды.

— Молись, — громко произнёс Сахт и наклонился к противнику. — Иншалла, — прошептал он. Абдулбаис вздрогнул, глядя в глаза мальчика.

— А.… астагъфиру-Ллах, уа атубу иляйхи, — начал робко читать по памяти Абдулбаис. — Прошу прощение у Аллаха и приношу Ему своё покаяние…

Он не успел договорить, когда Сахт размахнулся и вонзил нож в песок рядом с его лицом.

— Иншалла. Всё в руках Аллаха, — произнес Сахт и встал. Раздался один общий выдох, и воцарилось безмолвие.