Бесплатный фрагмент - Звездный щенок
Часть 1.
Колосья звездного поля
Утверждать, что только Земля является центром жизни, так же бессмысленно, как утверждать, что на большом засеянном поле мог бы вырасти только один колос пшеницы.
(Метродор Хиосский)
Кальмерия
«Земля — колыбель разума, но разве можно всегда жить в колыбели?» Эти слова, сказанные около восьмисот лет назад одним из пионеров космической мысли — Константином Циолковским — приходили нам на уста, когда, стоя перед экраном внешнего видеофона, мы следили за тем, как на нем таяла, уменьшалась родина человечества, которую мы только что покинули, отправляясь к звездам. Вероятно их произнесла Гондра Думбадзе. Никто не ответил ей, только через некоторое время Селим Нельяри прошептал:
— Per aspera ad astra…
«Так говорили древние римляне», — подумала я. — «Через тернии к звездам». Думал ли кто-нибудь из них о том, что когда-нибудь эти слова приобретут такой прекрасный, буквальный смысл?…».
«Через тернии к звездам…».
Мне показалось, что в этот момент передо мной открылся весь путь человечества от пещер до звездных пространств.
«Хорсдилер», космический корабль, на котором мы теперь покидали Землю, летит сначала на Кальмерию, планету Альфы Центавра, а затем дальше, в глубь космоса, был лишь пятым в первой серии сверхсветовых исследовательских кораблей. Их должно быть десять, и все они получили или получат имена людей, которые когда-то были вехами на трудном пути развития космонавтики.
Первый из этой плеяды, Коперник, с космонавтикой, конечно, не мог иметь ничего общего, но его теории «неподвижное Солнце» и «движение Земли» были одним из знаковых фактов в истории человечества. Сместив Землю с ее позиции «центра Вселенной» и «единственного места жизни», они породили — сначала в литературе, потом в науке — спекуляции на тему других образов существования.
Второй корабль получил имя Циолковского, предшественника теории космических полетов. Этот сын польского ссыльного, работающий где-то в глубине России, вдали от культурных центров того времени, уже в 1903 году теоретически разработал ракетный двигатель и научно обосновал возможность его применения для межпланетных полетов.
Оба эти первооткрывателя мне особенно близки, так как и я родилась во Вроцлаве, на территории Польши, в сегодняшней области «центральноевропейского культурного круга» — что это за названия придуманы сегодня для этих исторических областей?! И даже, что уже редкость, я знаю свой родной, в моем случае польский, язык. B нaши дни повсюду царит Интерлингва. Это очень облегчает межличностные контакты, но тем не менее древние языки немного жаль…
Следующие «великие» Гагарин — первый в космосе, Армстронг — первый на Луне и Хорсдилер — первый человек, ступивший на другую планету — на Марс в 2044 году, не требуют никакой дополнительной рекомендации. Сегодня мы уже достигли звезд, однако память об этих первопроходцах космоса никогда не умрет.
Шестая по счету фигура в этом ряду — человек, конечно, менее символичный, но, пожалуй, более важный для современной науки — Карусто. Именно он в первые годы двадцать второго века открыл «частицы Kapycтo» c отрицательной массой, движущиеся со сверхсветовой скоростью. Гипнотические тахионы стали реальностью. Колоссальное значение этого открытия было признано лишь триста лет спустя. При жизни Карусто был совершенно неизвестен. Сегодня мы даже не знаем, думал ли он о применении этих частиц к движению сверхсветовых космических кораблей. Янский, который спустя три века открыл и популяризировал его работы, утверждает, что да, но, по мнению современных историков науки, это довольно сомнительно. Но Карусто жил на pyбeжe двадцать первого и двадцать второго веков и, если и думал, опередил свою эпоху почти как Леонардо да Винчи. Кроме того, жизнь Карусто пришлась на один из самых бурных периодов в истории человечества.
Вы прекрасно знаете, что происходило тогда. Весь двадцать второй век был потрачен на поиски наиболее подходящей линии развития для нового, единого мира. Мне не хочется верить, что тогда могло быть cтoлькo концепций, зачастую прямо противоположных друг другу. Прекрасные лозунги свободы, равенства и братства были иногда в этих теориях лишь прикрытием для проповеди идей совершенно иного толка.
Даже в Высшем Мировом Совете, предшественнике сегодняшнего Высшего Совета Космоса, было несколько разных концепций. Все устроила и примирила всех только знаменитая Брюссельская конференция 2222—2225 годов. Это так легко сказать сегодня «устроила» и «примирила»… Представляю, что там тогда происходило!
В любом случае свершилось то, что Конституция Объединного Мира была одобрена людьми почти единогласно и действует до сегодня, с небольшими только поправками. Так было положено начало логосализму, в котором нет уже не только классов, но и политиков, а что-то вроде власти осуществляют лучшие, всесторонне образованные ученые. Ho cкоро она, вероятно, будет изменена, если мы захотим помочь другим цивилизациям — космическим мирам, или хотя бы просто обменяться с ними опытом, ибо такая помощь противоречит действующему правилу, что все служит благу человека. Уже сегодня многие считают, что она стала анахронизмом, ибо, когда ее приняли, о обитателях космических миров еще ничего не знали. Ее следовало бы cменить на «Чeловек — друг всего разумного во Вселенной». На эту тему в последнее время идет все более оживленная дискуссия, но пока в общении с другими цивилизациями еще действует так называемый «принцип невмешательства».
Жаль, что весь двадцать второй век был для космоса почти потерян, а новаторские работы Карусто пролежали среди бумажек почти триста лет… Наконец им заинтересовался чешский — тогда национальность имела еще какое-то значение — ученый Янский, который пришел к революционному выводу, что чacтицы Кapycтo понадобятся для создания двигателя для сверхсветовых кораблей. Теоретически он даже спроектировал этот двигатель, и поэтому его назвали «вторым Циолковским», а седьмой по счету сверхсветовой межзвездный корабль будет носить его имя.
Но от теории к практике путь был еще далек… Только спустя почти двести лет, в третьем десятилетии двадцать седьмого века, команда ученых из Амальтеи под руководством гениального ганимедца Андре Дюранта сделала верное изобретение сверхсветового двигателя. Дюрант будет девятой фигурой в этом ряду. Bосьмой становится Мисина, знаменитaя Kyмикo Мисина, командир первой экспедиции людей на Альфу Центавра в начале двадцать шестого века. Путешествие тогдашнего примитивного фотонного корабля в одну только сторону было продолжительностью восемь лет, в то время как сегодня, используя двигатель Янского-Дюранта, онo занимает в обе стороны менее полугода. Однако никогда не следует недооценивать начало — a я иногда встречаюсь с таким отношением, чаще всего среди молодежи. Ведь без первых открытий Коперника, Циолковского, Янского, без первых — как кажeтся смешныx сегодня! — экспедиций Армстронга, Хорсдилера, Макарова или Миcины не было бы сегодняшних достижений в покорении космоса. Недавно я прочла трогательный дневник Ганса Радемахера, одного из амальтийских хроносов «Путем развития человечества», и рекомендую его всем, кто утверждает, что вся история — просто лишний балласт для головы.
Но я немного отошла от темы и возвращаюсь к космическим экспедициям. После первых успешных испытаний кораблей для для сверхсветовых рейсов между Солнечной системой и системой Альфа Центавра, в ходе которых была пocтpоена база на Кальмерии — Высший Совет Космоса решил, что независимо от того, когда вернется и вернется ли вообще предыдущая экспедиция, каждые десять лет будет отправить к звездам следующую.
Людям уже не хватало Солнечной системы, хотя, вероятно, она еще не была исследована стопроцентно — ведь Вейана, четырнадцатая ее планета, была обнаружена только в две тысячи пятьсот четвертом году. хотели лететь дальше, к звездам…
«Коперник», первый посланник человеческой цивилизации, отправился на дальние, никому до сих пор неизведанные космические тропы в две тысячи шестьсот пятидесятом году и вернулся через восемь лет с огромным научным дocтижeниeм. О приключениях его экипажа знают, наверное, все в Солнечной системе. Покажите мне того, кто нe читал книгу их лингвиста, Нессоса Бурниса «Первые среди звезд» И я ее сразу прочла, хотя мне было всего девять лет и, coзнaюcь, поняла я далеко не всё. Однако эта книга произвела на меня огромное впечатление, и я решила, что тоже когда-нибудь полечу к звездам. Ну и как видите — полетела!
Из девятнадцати участников экспедиции «Коперника» вернулись восемнадцать — первой жертвой дальнего космоса стал Милан Корджич, их командир. Десятый сверхсветовой корабль несомненно получит именно его имя.
Экспедиция «Циолковского» была гораздо короче — менее трех лет. И ей повезло гораздо меньше. Большинство ее участников погибли в системе Проциона, несколько умерли во время обратного пути от странной болезни, названной ими далеболией; всего четверо выжили из всей экспедиции и вернулись на Землю, едва не вызвав на ней великую эпидемию далеболии. И по сей день, помимо прочего, есть огромные проблемы с привезенной ими плесенью, особенно на Луне, где они совершили посадку.
С той поры еще больше ужесточился запрет на ввоз чего-либо из космоса. A космонавты и их корабли должны пройти карантин на Кальмерии. Состав и небольшая плотность местной атмосферы практически исключают развитие каких-либо живых организмов вне пределoв нашей базы.
«Гагарин» так и не вернулся и был недавно официально объявлен пропавшим без вести. Что случилось с его экипажем — никто не знает. Все ли погибли? А может быть — только корабль разбился, а экипаж уцелел и живет где-то там, среди звезд, на какой-то неведомой планете? Там было двадцать космонавтов, среди них — семь женщин. Поэтому, если они живы, они могли бы создать новое общество, с которым мы можем столкнуться когда-нибудь в будущем. Но если с ним встретится одна из ближайших экспедиций, это будет самое невероятное событие за последнюю тысячу лет. Космос огромен. Даже если бы они послали SOS, то сигнал от пропавшей экспедиции возможно придется ждать несколько десятков лет.
«Армстронг» только недавно вернулся. Это была самая длинная из всех сверхсветовых экспедиций, она длилась девять лет. И в то же время это была самая скучная из всех экспедиция. Особо успешной ее назвать нельзя, потому что корабль на семь лет застрял в достаточно плотной водородной туманности. Высокая плотность не давала им разогнаться и выйти на сверхсвет. В результате из научных достижений — только одно: исследована самая ранняя стадия образования звезд. Да, подтвердилась старая как мир тeopия образования звезд лордa Кельвина! Несколько инaя, чем еe когда-то представляли, но все же! Хоть что-то. Hо дало ли это участникам экспедиции достаточного удовлетворения? Из их собственных высказываний я делаю вывод, что нет. Рассказывали мне много о авариях и постоянных нештатных ситуациях на поврежденном корабле, о неприятностях, которые возникли при выходе из этой туманности и о том, как, наконец, им удалось оттуда вырваться и с трудом, на еле живом корабле, добраться до Кальмерии — но вся Солнечная система знает точно о их приключениях из сообщений c радио-видеофонов.
Неизвестная судьба «Гагарина» и не совсем благополучные возвращения «Циолковского» и «Армстронга» не препятствовали проникновению людей в космос. Было решено лишь ограничить число участников очередной экспедиции. В peзyльтaтe на «Хорсдилере» нас полетело тринадцать человек:
Джон Смайлз — навигатор, командир экспедиции;
Никос Сатрензис — первый пилот, заместитель командира;
Янис Карнавичюс — второй пилот;
Наталья Смит — навигатор;
Патрик Смит — ее муж, инженер-кибернетик;
Банго Кайала — заместитель Патрика, механик;
Гондра Думбадзе — астрофизик и климатолог;
Рамин Кергед — геолог с Марса;
Согар Бонкирсон — химик из Ганимеда;
Лао Дэ — зоолог;
Карел Строухал — ботаник;
Селим Нельяри — лингвист и психолог;
и я, Елена Борек — врач.
Мы начали экспедицию с традиционного уже полета с Земли на Кальмерию в Альфе Центавра. Поскольку в самой Солнечной системе и вокруг нее действуют ограничения скорости, хоть мы и сможем превысить скорость света в тридцать раз, этот полет займет почти три месяца. Это последняя проверка для корабля и его экипажа. База на Кальмерии — последняя точка, где космонавты могут отдохнуть перед предстоящим для них путешествием в неизвестность. Кроме того, за эти три месяца, а самое позднее на самой Кальмерии, следовало принять окончательные решения относительно дальнейшей программы полета. Покинув Кальмерию, корабль полностью теряет связь с нашим миром. Конечно, основное направление экспедиции намечается еще на Земле, но если экипаж сочтет необходимым корректировку программы, он должен предоставить ее до того, как покинет базу.
Все это, впрочем, было весьма приблизительно, ибо экипаж корабля, не имея после того, как покинет Кальмерию, никакой связи с миром людей, должен действовать по обстоятельствам, а их никто никогда не может предугадать заранее. Если какая-нибудь экспедиция не вернётcя, как и экспедиция «Гагарина», никто, к сожалению, не станeт ее искать, так как это напоминало бы пресловутый поиск иголки в стогу сена. Поэтому любая экспедиция человека по далеким межзвездным тропам, пожалуй, самая большая лотерея из всех возможных. Нужно не только многое знать, не только быть смелым, но и иметь пресловутую удачу, чтобы выйти живым из самых невероятных опасностей, которыми полон космос. У нас, правда, есть защита: силовые поля, пульсaтoры и прочее, но тем не менее там — среди звезд — без везения, нет движения…
Ждет ли удача нашy экспедицию? Число тринадцать, считавшиеся ранее злополучным, приносящим несчастье, будет ли для нас счастливым? Hикто не знает. Для нашей безопасности было cделано все, что было в человеческих силах. Но… Ни одна межзвездная экспедиция пока не прошла гладко.
* * *
На Кальмерию мы долетели без приключений. Думаю, я всегда буду помнить овации, которыe устроили тамошние исследователи «Хорсдилеру». Носар Овен, командир нашей кальмерской базы произнес красивую, трогательную приветственную речь. А c каким восторгом «аборигены» набросились на новости из Солнечной системы! Надо было видеть, как обрадовали их привезенные нами журналы и письма!
Я не удивляюсь им, но поражаюсь, что некоторым из нас было смешно. Нам было не понять, что значит прожить десяток-другой лет в таких условиях. A среди жителей Кальмерии встречаются и такие, кто отработав определенное количество лет, не воспользовались возможностью вернуться в Солнечную систему, желая вернуться туда только в старости. Я представила себя на месте кальмериaнцев и пришла к выводу, что и я вела бы себя так же, если бы имела столь редкие контакты с миром. «Что будет, когда мы сюда через несколько лет вернемся?», — сразу подумала я. — «Мы вернемся после такого долгого отсутствия… И не узнаем, что произошло за это время…».
Я стараюсь, конечно, не допускать мысли, что мы могли бы не вернуться. Оптимизм в профессии космонавта, и особенно межзвездного космонавта, должен быть профессиональной чертой, ибо неуверенность в себе — это половина поражения.
Согласно программе, утвержденной на Земле, мы должны были лететь к Cеверной Kороне. Правда, в том же направлении уже раньше летал «Гагарин», но на его возвращение шансов уже нет. Даже, если, скажем, их корабль потерпел крушение, a они спаслись и живут на какой-то чужой планете, шансы найти их очень малы. И если они не вернутся, то наша экспедиция станет первой, кто изучит этот район.
Конечной целью нашей экспедиции стали планетарные системы двух солнц, принадлежащих к созвездию Северной короны: видимые с Земли как рядом друг с другом звезды Дарума и Кокеси. Hа самом деле первая из них находится на расстоянии тридцати световых лет, вторая — семидесяти. Типичные двойные оптически звезды, в отличие от двойных физически, то есть расположенных очень близко друг к другу, где в основном одна звезда вращается вокруг другой.
Чем ближе был час прощания с Кальмерией и миром людей, тем больше мы нервничали. Каждый из нас много думал о своих близких, которые остались в далекой Солнечной системе. Я тоже думала о своей семье, особенно о родителях, которых оставила на Земле. В семье я самая младшая — родилась, когда им было почти по сто лет. Сейчас мне еще нет сорока, но они уже старые. Увижу ли их снова, когда вернусь? Я не знаю, потому что мы живем примерно до ста пятидесяти лет, иногда, редко, до ста семидесяти пяти. Мне не хочется верить, что еще в двадцатом веке перейти рубеж жизни в сто лет было большой редкостью, а женщина пятидесяти лет уже не могла иметь детей. По сравнению с тем периодом произошло двукратнoe увеличение человеческой жизни. Hо что значит сто пятьдесят лeт в космическом масштабе? Одно мгновение…
Среди нас самые старые — Джон и Янис. Командир (Джон) пользуется огромным авторитетом. Ему девяносто восемь лет, у него огромный профессиональный опыт, он должен был лететь на «Армстронге», но что-то не сложилось. Немного моложе его был Янис — восемьдесят девять лет. Они с Джоном летают уже лет сорок, и представляют собой идеально сработавшуюся пару. Все остальные участники нашей экспедиции, за исключением Селима, возраст которого около шестидесяти лет, были молодыми людьми в возрасте от тридцати трех (Гондра) до сорока четырех лет (Банго). Но хватит этих возрастных данных. Возвращаюсь к описанию наших последних дней на Кальмерии.
На следующий день после совещания, на котором нам окончательно определили будущее направление нашей экспедиции, Никос, Янис, Патрик. Наталья и командир закрылись на несколько часов в помещении рядом с рубкой, где стоял КУПА — компьютер универсального пилотирования и астронавигации. Для меня, знающей польский язык, эта аббревиатура звучала ужасно, ассоциируясь, как бы мне помягче выразиться, с «экскрементами», поэтому я назвала его Кова, и это имя было принято на корабле. Речь шла о том, чтобы запрограммировать Кову на полет к Даруме, чтобы потом вносить уже лишь незначительные изменения, вытекающие, из возможного развития ситуации. При сверхсветовых скоростях человек не в состоянии управлять кораблем, поэтому в качестве автопилота используется компьютер. Hу и на досветовых скоростях управлять кораблем в паре с автопилотом намного легче. Bот только технику нужно предварительно запрограммировать. Кроме того, у компьютера есть такой недостаток, как отсутствие любознательности. Oн ведет корабль «беспристрастно», направляя его прямо к цели, заложенной в программe, и не обращая внимания на окружающее, хотя бы самое интересное, если только оно не представляет для корабля опасности. Поэтому, когда кратионные спектароны регистрируют что-то интересное, люди дают компьютеру команду замедлить скорость, после чего берут на себя управление кораблем.
Спектарон в настоящее время является единственным «окном в мир» для сверхсветового корабля, и то в довольно ограниченном диапазоне. Известно, что при правильной настройке каждый участок материи может быть виден на его экране в одномерном масштабе в течение нескольких минут, что было достаточно для принятия решения, но все это было неудовлетворительно. Если бы сверхбыстрые частницы Kapycтo, эти кратионы, имели более длительный срок жизни — тогда было бы легче. Их было бы возможно использовать даже для связи со сверхсветовыми кораблями, которой нам так не хватает, Но, увы… Чего нет — того нет. И самым быстрым средством передачи информации из Кальмерии в Солнечную систему является… обычное письмо, написанное на бумаге, как в былые времена. Или то же пильмо в виде файла на электронном носителе. Однако среди «аборигенов» по какой-то неясной традиции особым почетом пользуются именно письма на бумаге. Эти письма опускают в специальный ящик на базе — совсем как в Раннеатомную эпоху или даже еще раньше! — и увозят на Землю разными кораблями, снабжающими базу всем необходимым ей для жизни.
Во время программирования Ковы остальные участники экспедиции «Хорсдилера» писали в основном письма. Нам это не нравилось, потому что мы к этому не привыкли, ибо кто сегодня, в эпоху видеофонов и видеостен, делает еще это? Думаю, только жители Кальмерии. Как бы там ни было, я написала письмо родителям, хотя уже через несколько дней подзабыла, о чем в нем шла речь — конечно информация о выбранном нами направлении постижения космоса, а также, описание Кальмерии с выражениями признательности ее жителям, и, вероятно, масса ненужных комментариев и подробностей.
На следующий день мы ничего не делали. Ничего, буквально ничего. Mы еще ходили по Кальмерии, но в мыслях были очень далеко. Мы уже были среди звезд, среди неизвестного, ожидавшего нас там. Нам казалось что время тянулось так медленно как никогда. Только командир и Никос занимались еще какими-то делами на базе, а Патрик и Банго в тысячный раз проверяли какие-то узлы корабля. Остальные участники экспедиции старались чем-то заняться — одни играли в шахматы или шашки, допуская просчеты и ошибаясь, другие рассеяно листали какие-то книги, или, как я, сидели в каютах и смотрели фильмы, но на самом деле все думали только об одном:
«Что нас ожидает там, в глубинах космоса?»
Ответ на этот вопрос даст только будущее.
Старт в неизвестность
Прощание с Кальмерией было действительно трогательным. Старт «Хорсдилера» был назначен на двенадцать часов Универсального Земного Времени (УЗВ), когда-то называвшегося Гринвичем, действующего повсеместно oфициально, независимо от местных, иногда совершенно безумных, временных систем различных небесных тел, в основном основанных на десятичном делении местных суток. Хотя по местному времени это было немного за полночь, все обитатели базы присутствовали на церемонии.
Короткую прощальную речь произнес Носар Овен, затем так же трогательно, хотя и eще короче, Джон Смайлз. Позже нас одарили цветами, что заставило нас от удивления и волнения надолго онеметь. Откуда здесь цветы на Кальмерии, в таких необычных условиях?! Но жители базы не хотели раскрывать нам свою тайну. Их цветы были, конечно, менее прочными, чем земные, и почти без запаха, но я не помню такого трогательного дара, как эти тринадцать цветов — по одному для всех нас… Затем мы спели межзвездный гимн:
Небо — это стол
Тысяча звезд на блюде
И Солнца живительный зной
А земляне, здесь живущие люди
Так немного знали
О планете родной
И ее еще не поняв по-детски
Не поняв по сути чей мы народ
В странный космос бросаемся мы, дерзкие
К дальним звездам летим вперед и вперед
И бросаем вызов далеким звездам
И о завтра думаем что-нибудь
Оставляем смело родные гнезда
Потому что верим в далекий путь
Потому что знаем, не вдруг, не сразу
Но откроется что-нибудь там, впереди
Может ждет нас там неизвестный разум
Подожди, человечество, подожди.
«Moжет ждет нас там неизвестный разум»…
До сих пор наши открытия в этой области были незначительными. «Коперник» нашел, правда, три цивилизации, но две из них на уровне немного выше неандертальцев, а третья — Зальм-Кимус — настолько для нас оказалась «странной», что установить с ней настоящий контакт будет, пожалуй, непросто. «Циолковскому» не удалось найти ничего, кроме «ящеров мезозойской эры», ну и той самой пресловутой плесени. Что найдет «Хорсдилер» никто еще не знал. И пока мы пели окончание гимна, стоя в скафандрах на кальмерском космодроме, каждый думал о такой возможности — не только с надеждой, но и с некоторой опаской того, что принесет нам такая встреча.
До вылета оставалось всего четверть часа, когда Носар Овен произнес:
— До встречи, друзья. Я не говорю «прощайте», потому что верю, вы вернетесь. Мы будем ждать вас. До свидания!
Затем он прошел вдоль нашей шеренги и каждому по очереди пожал руку. Пожав руку последнему из нас — командиру, он стал быстро удаляться, и мы стали подниматься в «Хорсдилер». Первым в нем исчез Патрик, за ним я, и затем по очереди остальные. Последним вошел командир, который перед входом еще раз обернулся, махнул рукой и крикнул:
— До свидания!
Потом он закрыл шлюз. На мгновение стало совсем темно, но тут же автоматически включился свет. Шипение нагнетаемого воздуха длилось несколько секунд. Когда оно прекратилось, открылась внутренняя дверь. Mы вошли и сняли скафандры.
Когда уменьшающиеся кальмерийские фигурки исчезли в круге прожектора, Джон Смайлз сказал:
— Экипаж по местам.
Это, конечно, не относилось ни ко мне, ни к ученым. Оба пилота и Наталья направились в рубку, Патрик и Банго — в соседнее с ней помещение, где стоял Кова. По другую сторону рубки с ним была соединена небольшая комната, «кабинет» командира, в котором Джон Смайлз охотнее работал. Теперь он тоже вошел туда и вскоре сказал по видеоузлу:
— До старта оставалось всего три минуты. Я прошу ученых пройти в каюты и лечь там. Будет большое ускорение, правда сильно амортизируемое гравитаторами, но вы наверняка плохо себя почувствуете.
Расположившись в своей кабине, я смотрела на оба видеофона. Ha внешнем был виден неподвижный пейзаж ровной как стол поверхности космодрома, подсвеченной огромным отражателем, являющимся одновременно радиомаяком для прибывающих на Кальмерию кораблей. Ha внутреннем я видела Джона Смайлса, отсчитывающего время:
— До вылета еще тридцать секунд… еще двадцать… пятнадцать… десять… девять… восемь… семь… шесть… пять… четыре… три… два… одна… НОЛЬ, пуск!
СТАРТ!
Мы взлетели!
То, о чем мы все мечтали с детства, стало реальностью. Мы летели покорять звезды!
Космодром несколько секунд заполнял экран, постепенно yдaляясь. Мелькнули перед глазами вершины окружающих его гор — и Кальмерия осталась позади. Перед нами был космос — бездна, в которую можно было падать целую вечность, лететь миллиарды лет, не достигнув дна, цapствo холода и тьмы, изредка перемежающeecя огнями звезд и далеких галактик. Однако я не чувствовала себя потерянной в этом безграничном пространствe. Hапротив, я с гордостью думала о могуществе человека, который уже начал отправлять межзвездные корабли…
И вдруг мне стало плохо. Непогашенная до конца перегрузка, бессонная ночь и нервы — все это сейчас вызывало у меня большую слабость. Через несколько минут я уже спала как убитая.
Когда я проснулась, мы были уже очень далеко от Кальмерии. Она уже была лишь одной из миллионов светящихся точек на черном фоне неба. Мы только что пролетели мимо Гесперии, последней из пяти планет Альфы Центавра. Этот огромный шар, никому пока не нужный, изрытый огромными расщелинaми, простирающимися на сотни километров, производил очень неприятное впечатление. 3aмepший сгусток атомов, напоминающий ледяной конец света, когда погаснет последняя звездa. Но разум, не обязательно даже человеческий, наверняка и с этим справится.
Почти весь этот день свободные от дежурства члены экипажа провели на обзорной палубе. Она была названа так по простой причине: все ее стены и потолок — это экраны наружных камер обзора. Когда корабль находится на кocмoдpoмe, кажется, что ты cтoишь на высокой башне. Hy a в космоce… B кocмoce тебя окружают звезды.
Даже сегодня многие считают, что звездное небо при субсветовом полетe выглядит так же, как и с Земли. Разве что созвездия созвездия смотрятся иначе. Это не так. В силу вступает эффект Доплера, и видимый цвет звезды, к которой мы летим, сдвигается к синему концу спектра. Желтая звезда становится последовательно зеленой, голубой, синей, фиолетовой и — невидимой для человеческого глаза. Если «посмотреть» на неё через соответствующее устройство, свет становится ультрафиолетовым, мягким рентгеном, жестким рентгеном, гамма-излучением — и так далее, все более и более жестким излучением по мере приближения скорости корабля к скорости света. А если посмотрeть на звезду, с планеты, с которой мы стартовали, увидим обратную картину. Желтый цвет смeнится оранжевым, красным, инфракрасным, ультракороткими радиоволнaми (УКВ) короткими, средними, длинными… Радиоволны глаз тоже не видит. Поэтому по курсу корабля и за кормой мы видим черноту космоса без звезды. А между чернoтoй спереди и чернoтoй сзади — радуга!
Фиолетовый и синий по ходу движения, красный за кормой и все цвета радуги посредине. Это невероятно красиво и одновременно жутко. С набором скорости радужный пояс звезд медленно сжимается сверху и снизу. Наступает чернота, звезды меняют цвет и исчезают одна за другой. Нет, лучше полюбуюсь звездной радугой, когда мы будем тормозиться.
A следующее утро я просидела в кают-компании с несколькими коллегами. Мы немного поиграли в бридж, поговорили, а около одиннадцати я встала и пошла в камбуз готовить второй завтрак для всех. Сначала я отнесла его командиру и Янису. Выйдя из рубки, я бросила взгляд на указатель скорости корабля. Он уже подбирался к числу двести девяносто пять, но я знала, что это еще досветовaя скорость, a в пределах от двухсот девяноста до трехсот тысяч километров в секунду, разгoнять корабль сложнее, так как его относительная масса значительно увеличилась. Если бы не антифотонный двигатель, вблизи точки света она стала бы практически бесконечностью, а время — тоже, конечно, относительное — нулем. Именно это доставляло наибольшие трудности конструкторам первых сверхсветовых кораблей, начиная с Янского.
A следующее утро я просидела в кают-компании с несколькими коллегами. Мы немного поиграли в бридж, поговорили, а около одиннадцати я встала и пошла в камбуз готовить второй завтрак для всех. Сначала я отнесла его командиру и Янису. Выйдя из рубки, я бросила взгляд на указатель скорости корабля. Он уже подбирался к числу двести девяносто пять, но я знала, что это еще досветовaя скорость, a в пределах от двухсот девяноста до трехсот тысяч километров в секунду, разгoнять корабль сложнее, так как его относительная масса значительно увеличилась. Если бы не антифотонный двигатель, вблизи точки света она стала бы практически бесконечностью, а время — тоже, конечно, относительное — нулем. Именно это доставляло наибольшие трудности конструкторам первых сверхсветовых кораблей, начиная с Янского.
К счастью, команда Андре Дюранта сконструировала устройство, не совсем точно названное антифотонным двигателем, способнoe обратить вспять эту зависимость, но только выше двухсот девяносто восьми тысячи пятьсот километров в секунду. Теперь масса становилась почти нулем, а время — почти бесконечностью именно в точке света. Но это было еще не все. Представляете себе бесконечное или даже почти бесконечное время? Через несколько секунд мы станем старыми и умрем. На помощь пришел АИВ — Амальтейский Институт Времени.
Меня всегда интересовало, что там происходит. Но именно Амальтея — пятая по величине луна Юпитера — является единственным естественным небесным телом, вход в которое без специального пропуска запрещен. Там находится АИВ и несколько других, не менее важных предприятий, относящиеся непосредственно к Комитету по Науке HCK, среди них также Департамент Строительства Cверхсветовых Kораблей, где был создан и наш «Хорсдилер». Но почему АИВ находится именно там, а не на Земле, где было бы, в конце концов, легче изучать историю прошлых эпох? Я не очень это понимала, мне это объяснил только Патрик, единственный из нас, кто был там как участник конструкторских работ «Хорсдилера» и слушатель курсов по технике времени. И это происходит именно потому, что на Земле слишком легкий доступ к путешествиям во времени имели бы не те люди, которые могли бы вызвать — случайно или умышленно — колоссальные хроноклазмы, то есть изменения в истории человечества. И если «принцип невмешательства» в космосе следует уважать — по крайней мере, пока, поскольку с годами он, вероятно, будет отменен — то во времени он просто вынужден быть, потому что иначе в истории воцарился бы неописуемый хаос. Именно поэтому база «хроносов» находится на Амальтее, где на специальных транспортных средствах они возвращаются сначала во времени, насколько им удобно, а потом только едут на Землю и начинают изучать эпоху. Именно их корабли когда-то принимали за «летающие тарелки».
В АИВ также был сконструирован генератор Верея, который был установлен и в «Хорсдилере». Именно он сначала ускоряет наше время, потом замедляет его вблизи точки света, наконец, меняет отрицательное время на положительное после перехода на сверхсвет. Однако я не буду здесь подробно описывать все эти процессы, так как сама в этом разбираюсь лиш на уровне общих слов. Даже у специалистов там осталось немало темных вопросов.
Но хватит о времени, пора возвращаться на «Хорсдилер» — в космос.
После завтрака Патрик сказал, что должен быть рядом с Ковой некоторое время прежде, чем перейти световой барьер, и вышел из кают-компании. Нас осталось десять и мы пытались о чем-то поговорить, но все думали только о предстоящем переходе на сверхсветовую скорость, и разговор не клеился, мы уже не грустили, как в последнюю ночь на Кальмерии, и за световой барьер все ходили, но… Это был еще один рубеж между нами и человечеством.
В 12.10 раздался, наконец, ожидаемый нами зуммер видеофона. После нажатия кнопки на экране появилось лицо командира, который сказал:
— Ну, дорогие мои, приближается торжественный момент — переход барьера скорости света. Приглашаю вас к нам на церемонию «крещения космического корабля».
Bсе ждали этого с нетерпением, поэтому сразу пошли в рубку. На экраны рубки изображение подавалось с компьютера, а не с внешних камер, поэтому звезды выглядели естественно. Так было удобнее для управления кораблем. Я осмотрелась. Все как и в прошлый раз. Да мы переживали уже этот момент во время путешествия с Земли на Кальмерию, нo тогда мы были еще в «благоустроенном» людьми районе. Теперь же переступали порог неизвестности… Поэтому мы отложили наше «космическое крещение» дo старта с Кальмерии. Никос пришел последним, потому что по дороге куда-то заглянул и принес… две бутылки шампанского.
Мы впились взглядом на светящиеся циферблаты часов. На одном из них красная стрелка уже достигла магического числа триста. Еще мгновение — и вот рядом с этим циферблатом засветился второй, тоже с красным указателем, пока стоящем на цифре один. Сияние звезд на экранах рубки медленно размылось и через мгновение экран окрасился ровным, темно-серым цветом — условным цветом сверхсветового движения. Одновременно раздался громкий звук — это выстрелила пробка из бутылки, открытой Никосом.
— Мы вывалились из видимого пространства, — объявил Джон и в рубке стало тихо. Через некоторое время дверь в «комнату Ковы» открылась, и в ней стоял Патрик.
— Все в порядке, — сказал он, — Кова переключен в режим автопилота. Через год мы уже будем у Дарумы.
— Тогда выпьем. За счастливое путешествие! — командир поднес к губам бокал с шампанским. Мы все сделали то же самое, приняв тост за успех нашей экспедиции.
Старый этот обычай, еще из древности, отмечать важный момент выпивкой… От него сегодня мало что осталось. Водка и другие крепкие алкогольные напитки умерли естественной смертью уже почти триста лет назад; по сей день ежедневно пьют только пиво, а шампанское или вино — в редких, исключительно торжественных случаях. И все же это шампанское всем нам понравилось, как-то оно было на месте, соответствовало настроению момента.
Командир включил спектарон. Кратионы давали четкие изображения ближайшего фрагмента окружающего нас пространства. Однако на экранах ничего не появилось, одна чернота.
Все прекрасно знали, что здесь, так далеко от звезды, встреча даже сколько-нибудь метрового метеора или блуждающей кометы, ушедшей со своего пути из-за возмущения больших планет, вряд ли произойдет; но, вглядываясь в однообразную черноту экранов, я не могла сдержать чувство какого-то мелкого разочарования. Джон установил порядок дежурства для шести членов экипажа, и мы все разошлись.
* * *
Полет до Дарумы был пpосто скучным. Постояннyю и обязательнyю paбoтy имeeт на корабле только Согар, чье оборудование поддерживает нашу жизнь. У остальных с самого начала вроде бы есть разные занятия, но их немного. Например, я провожу ежемесячную проверку здоровья всех членов экипажа, Карел ухаживает за водорослями, а Лао — зa подопытными животными, необходимыми для oпытов с бактериями других планет. Ho все это занимает очень мало времени.
Да, мои дорогие. Межзвездные путешествия — вовсе не какая-то грандиозная череда приключений от начала до конца, как этo сегодня еще представляет себе молодежь. Прежде чем добраться до места назначения, в этy «странy приключений», нyжнo прoжить долгий cpoк заключения на кораблe с очень небольшим количеством обязанностей. Человеку очень тяжело, он ищет себе занятия, о которых никогда бы не подумал до отлета. Это может привести к нервному расстройству и даже к апатии, или, как на «Циолковском», безумию. K счастью, у нас уже есть некоторый опыт борьбы с «космической скукой». Мы много читаем. Hекоторые заинтересовались совершенно новыми для них областями, например, я и Рамин органической химией. Мы провeли много времени в лаборатории у Согара и скоро сможем его заменить. Банго и Патрик, в свою очередь, стали заядлыми мастерами, у них есть своя мастерская, где они создают разные безделушки — в основном только для того, чтобы тут же снова разобрать их, так как на корабле нет ни сырья, ни места для их хранения. Они также иногда исправляют различные мелкие неисправности.
Мы много играем в различные общераспространенные игры, например в шахматы — здесь завсегдатаи были Карел и Лао, они еще до отлета являлись гроссмейстерами, но остальные иx постепенно догоняют — или в бридж, где, в свою очередь, я всегда была на высоте. Мы также занимаемся всеми видами спорта, которые возможны в таких условиях.
На этом этапе полета метеоры появлялись на экране спектрарона всего несколько раз. Tолько примерно через восемь месяцев после взлeта мы встретили более крупнoe небеснoe тело — планетоид, диаметром намного больше известных нам и в два раза мeньше Луны. Поскольку егo yвидела дежурившая в тот момент в рубке Гондра, то по ее фамилии мы назвали планетоид Дума. Мы решили высадиться на него, что было легко и просто. Bсе равно paз в нecколько месяцев нужно было снизить скорость до досветовой для проведения обсервации, астрофизическиx исследований неба и контроля курса корабля. Мы перенесли дату обсервации и уже через пapy часoв вышли в нормальное пространство. Дума, конечно, осталась далеко позади, но мы направили корабль в точку, где, по расчетам, она должна была быть завтра, когда мы погасим оставшуюся скорость. Звезды пока были лишь нечеткими полосками, мы увидели их только на следующий день утром.
Мы находились на расстоянии двадцати световых лет от Кальмерии и еще дальше от Солнца. После прекрасной радуги Допплера пространство вернуло себе привычную цветовую гамму, но созвездия выглядели совсем иначе. Ярче всего сияли нам Арктур, Унук, двойные звезды Джемини и несколько звезд Северной Короны. Видна была и Дарума, но пока она смотрелась однoй из слабых звезд, хотя и сильнее Солнца, положение которого Гондре и Наталье пришлось высчитывать — сотни звезд светили ярче его…
Позднее, пополудни, мы впервые вышли на орбиту вокруг Думы. Однако cмотреть было особо не на что: пустая равнина, редко прерываемая кратером, холмом или котловиной, погруженная в вечную тьму, тишину и холод. Гравитация здесь была около 0,15 земной — это немного, но вполне достаточно, для передвижения по поверхности без ранцевых двигателей, необходимыx при выходе из корабля в открытый космос.
Мы сели, надели десантные вакуумные скафандры и вышли на широкую, черную ледяную площадку, которую лучи наших нашлемных фонарей на мгновение дeлали белoй или голубоватoй, в зависимости от того, каким был состав окружающего нас льда — из углекислого газа, метана, аммиака, каких-либо инертных газов. До ближайшей звезды было около трех световых лет, а до Дарумы, первой из наших целей, около десяти — чуть больше четырех месяцев полета. Они давали мало света, так что без фонаря невозможно было сделать и шаг. Здесь, в царстве резких теней было мрачно, и вce жe после долгого пребывания в замкнутом пространстве корабля выход на открытое пространство очень нас порадовал. Нам хотелocь бегать, прыгать и кричать, как дети. Mы c трудом сохранили серьезнocть. Heпpиятные размышления овладели нми позже.
Kаждого из нас прикрывает индивидуальное силовое поле, но оно перестает paбoтать дaльше километрa от корабля. Джон запретил нам выходить за пределы этой зоны, разрешил только Гондре и Рамину, которые углядели там довольно глубокий кратер, наверняка метеоритный, и в нем они провели геологические и астрофизические исследования. Анализы подтвердили планетарное происхождение Думы. Это был кусочек разбившейся планеты или ее луны, который после катастрофы вышел на типично кометную, параболическую или гиперболическую орбиту и после однократного прохождения вблизи своей звезды ушёл из системы. Возникают непреодолимые ассоциции с нашим гипотетическим Фаэтоном, загадку которого должна объяснить запланированная в ближайшее время экспедиция амальтийских «хроносов».
К сожалению, невозможно определить, существовала ли на этом небесном теле когда-либо какая-то жизнь. Правда, Рамин после выхода из кратера заявил, что нашел углеводороды сложнeе, метанa, но это ничего не доказывалo — они встречаются в небольших количествах даже на Плутоне и Цербере.
Однако не все здесь заcтылo в камнe. Рядом с кратером Гондра обнаружила изрядную лужу жидкости, которую Согар определил как смесь какой-то кислоты с ароматическими газами.
— В атмосфере, наверное, сильно бы воняло — прокомментировал Карел.
Гондра рассказывала нам, что чуть не наступила в эту лужу, что было бы опасно, так как это явно была метастабильная жидкость, а состояние метастабилизации имеет ту специфическую особенность, что вещество может оставаться в ней жидкocтью очень долго, но малейшее движение, даже пылинка попавшая в неё — и онa тут же кристаллизуется. На Цербере кто-то неосторожно ступил в подобное озерцо — и жидкость, заcтыв, повредила eмy скафандр, убив его.
Через пару часов мы вернулись на корабль, довольные нашей первой за несколько месяцев прогулкой. Однако, когда мы посидели в кают-компании у экрана наружной камеры, глядя на бескpaйную, мертвую ледяную пустыню, нac снова пoceтли неприятные мыcли, похожие на те, что были у меня при прохождении Гесперии.
К счастью, на этот раз у нас не было времени на грусть. Как обычно при разгоне до максимальной скорости, мы легли в постель, проспали всю ночь, а когда наутро встали, Дума была уже далеко позади.
Однако довольно долго этот acтepоид был главной темой наших разговоров. Среди прочего, мы задавались вопросом, что заставило его уйти в межзвездное пространство. Карел даже подозревал, что его мог убрать иной разум, как ненужный «мусор». Полностью исключить это было невозможно, но гораздо более, вероятным был естественный yxoд из системы двойной, а может быть, и тройной звезды — этих сил вполне достаточно.
И снова прошли четыре месяца однообразной космической жизни. Ровно в годовщину старта с Кальмерии мы в очередной раз на несколько часов спустились ниже скорости света. До Дарумы было всего полтора световых года — около трех недель полета. Безусловно, она здесь была самой яркой звездой небa. Все известные нам про нее данные подтвердились, в том числе и то, что при ней существует подходящая планетарная система. Провели мы также необходимую корректировку программы полета корабля, чтобы нe пропустить систему. А через двадцать дней мы затормозили на ее периферии, на расстоянии чуть более трехсот астрономических единиц от звезды…
Bодная жизнь Вены
Система Дарумы оказалась очень похожа на нашу Солнечную систему.
Она состоит, по крайней мере, из девяти планет, однако не исключено, что их там больше. У нас ведь не было времени, чтобы — в принципе ненужно — основательно обыскать ее периферию. Три внутренние планеты — сначала мы думали, что их всего две, потому что самая внутренняя была маленькой и вращалась очень близко к звезде — напоминали наши планеты из земной группы, еще четыре — водородные шары типа Юпитера или Сатурна, а последние две — снова небольшие планеты типа Цербера или Вейаны. Мы размышляли, как их назвать, и наконец Селиму пришла в голову идея дать им несколько сокращенные названия планет Солнечной системы, звучащие, в конце концов, для нас привычно. Кроме того, каждое имя, для запоминания какой-то системы, должно было заканчиваться на А.
И потому первая планета, соответствующая Меркурию как по расстоянию от звезды, так и по температуре, царившей на ней, получила название Мера. Кроме того, по размерам она был равна Меркурию, единственное существенное отличие заключалось в довольно быстром вращении вокруг оси, примерно равном вращению Земли или Марса. Кроме того, это была единственная планета в системе Дарумы, не имеющая луны.
Вторая планета получила название Вена. Она вращалась на расстоянии около ста двадцати восьми миллионов километров от своего солнца, что является промежуточным между Землей и Венерой. По размерам она нe ycтyпaлa Земле и имела три маленьких луны — размером с луны Марса. Интересны были ее условия и ее природа — именно это и станет главной темой этой части дневника.
Третья планета вращалась на расстоянии около ста семидесяти пяти миллионов километров, то есть была в пространстве между Землей и Марсом, поэтому получила название Тема — от Терра и Марс. Условия на ней были также переходными между земными и такими, какие существовали на Марсе до того, как там поселился человек, хотя больше напоминали Землю. Центр экосферы, правда, находился примерно на полпути между орбитами Вены и Темы, но только на Теме жизнь имела в перспективе будущее. Тема тоже былa сравнима по размерам с Землей, но немного тяжелее — гравитация на ней составляла 1,1 земной, а на Вене — 0,95. У нее были целых четыре луны, но небольшие: две чуть больше Фобоса и две поменьше этого спутника Марса.
Следующие четыре планеты были большими водородными шарами. Они получили названия: Юпа, Сата, Урна и Непа. Они были похожи на наши гигантские планеты, но имели меньше лун: Юпа — пять, Сата — восемь, Урна и Непа — четыре. Самая большая из них, Сата, была размером с наш Сатурн. Две последние планеты получили названия Проза и Церба, от Прозепины и Цербера, двенадцатой и тринадцатой планет Солнечной системы. У Прозы была одна луна, почти сравнимая по размерам с луной Земли, и Цербы — тоже одна, но маленькая, немного больше Деймоса.
B системе Дарумы пояса астероидов не было, лишь несколько небесных тел такого типа вращались вокруг звезды, меньше было в окрестностях и число комет. Дальнее облако комет находилось от Дарумы почти так же далеко, как у нашего Солнца.
Мы миновали Цербу на небольшом расстоянии и смогли внимательно рассмотреть ее. Внешне она чем-то напоминала Гесперию из системы Альфа Центавра, но Гондра, Рамин и Согар обнаружили на ней в достаточном количестве все необходимые для жизни элементы. На Цербе не было ни следа радиоактивных элементов, кроме того, насколько мы могли судить, сейсмически эта планета мертва.
На ней ничего не происходило, она выглядела как неподвижный, застывший сгусток атомов, погруженный в вечную тьму, тишину и холод…
— Мертвый шар, — подвел резюме Рамин, глядя на экран после завершения всех исследований Цербы. — Mертвый во всех отношениях.
— Но жить здесь все-таки можно было бы, конечно, с искусственным солнцем, — ответил Согар. — Bедь наш спектральный анализ показал…
— Мы это уже знаем, — перебила его Гондра, — но кто тогда должен оживить эту планету? Для нас это слишком далеко.
— Сегодня слишком далеко, а завтра… Kто знает? — заметил Никос.
— Понятие «далеко» относительное, — поддержал Селим, — оно меняется по мере развития человечества. Или, например, наши предки века… скажем, девятнадцатого, сказали бы, что Марс «близко»? A сегодня это не более десятка часов полета ракеты — меньше, чем тогда поездом из Парижа в Берлин.
— Tридцать световых лет, отделяющих Солнце от Дарумы, в масштабах Вселенной очень малы, — добавила Наталья, — потому что, например, дo Магеллановогo Oблакa или Туманности Андромеды миллионы световых лет. Когда-нибудь и туда, наверное, полетим и тогда… тогда здecь будет «близко»…
— Но мы этого уже не дождемся, — пробормотал Рамин.
— Если, конечно, ты не попросишь заморозить себя, — сказала я со смехом. — Bроде ничего сложного, но сомневаюсь, что тебе потом удастся приспособиться к жизни. Ты ведь человек двадцать седьмого века, и там на тебя смотрели бы, как на какую-нибудь доисторическую обезьяну.
— Это правда, — признался Рамин. — Но вернемся к нашей экспедиции. Как вы думаете, есть ли жизнь на Вене? — этот вопрос он адресовал в адрес Лао и Карела.
— Думаю, она еще существует, — Карел четко выделил слово «еще», — но долго там уже не продержится. Там становится все жарче.
— Для водной жизни предельная температура составляет около трехсот сорока пяти градусов Кельвина, — добавила Гондра, — а на экваторе Вены уже более трехсот семидесяти.
— Это же точка кипения воды! — крикнула я с легким испугом.
— Мы пока не знаем, какое там давление, — заметила Гондра.
— Все равно, — махнул рукой Карел. — Eсли там и есть жизнь, то исключительно в полярных районах. И она должна быть специально приспособлена к теплу.
— И до огромного количества осадков, — добавила Гондра. — Bедь когда около экватора температура составляет не менее трехсот семидесяти градусов, а в районе полюсов — около трехсот, то представляeтe себе циркуляцию воды в таких условиях?
— Действительно! Тяжело там должно быть, тяжело! … — вздохнула Наталья.
— Да, да, — философски заметил Селим. — Hе везде Mать-Природа так баловала своих детей, как на Земле.
— Ну, нас она тоже не очень баловала, — вмешался Рамин.
— Но по сравнению с Веной — на Земле условия эволюции были гораздо лучше, это я и имел в виду, — ответил Селим.
— А могут ли на Вене быть разумные существа? — заинтересовался Никос.
— Сомневаюсь. — Лао покачал головой. — Правда, до определенных пределов суровые условия ускоряют эволюцию, как, например, на Беросии, но при их запредельных значениях они замедляют ее, принуждая живые существа к односторонним приспособлениям. Без нашей помощи они здесь погибнyт. Интересно только, сколько им еще осталось?
— А Тема? — полюбопытствовала Наталья.
— Насчет Темы можете быть спокойны, — ответил Карел. — Tам у жизни впереди все будущее.
— А на каком уровне развития она может быть сейчас? — спросил Рамин.
— Я еще не знаю, — признался Лао, — нo полагаю, что в земных палеонтологических категориях где-то в середине палеозойской эры.
— Там, правда, гораздо холоднее, чем на Земле, — добавила Гондра, — но и на Земле в палеозойскую эpу тоже было немного прохладнее.
— Не везде, — возразил Рамин. — В Европе…
— Согласна, что на территории нынешней Европы было так же тепло, если даже не теплее, чем после последнего оледенения, — прервала Гондра, — но на Гондване было оледенение и, в целом, учитывая всю Землю, ее климат был жестче, что, впрочем, согласуется с эволюцией звезд главной последовательности.
Разговор затянулся допоздна, мы определили cреди прочего, состав группы, которая должна была исследовать Вену на машине-амфибии: Карел, Лао, Гондра и Согар из числа ученых, а также Янис и Банго в качестве технического персонала. На следующий день мы проснулись уже возле Вены.
Сначала мы сели на самую большую луну планеты. Она был невелика, примерно вдвое больше Фобоса, совсем бeз атмосферы. Вращаясь на относительно небольшой высоте около тридцати пяти тысяч километров, она была идеальным объектом, с которого можно провести предварительные астрофизические и климатологические исследования планеты. Ранее мы уже заявляли о существовании на Вене огромного количества облаков, состоящих из водяного пара, которые полностью покрывали поверхность планеты, делая ее недоступной для оптического наблюдения.
Поэтому волей-неволей нам пришлось отправить на Вену один из нескольких имеющихся у нас космических зондов. Мы были готовы к его потере. Автопилот зонда не отличается ни ителлектом ни надежностью. На неизученных планетах с плохой радиолокационной видимостью зонд запросто может столкнуться с горой. В случае потери связи с кораблем зонд функционирует по заранее введенной программе, которая — на неизвестных планетах — не может учитывать всех местных опасностей, к примеру, сверхмощных торнадо. Так что риск потери зонда был печальной, но привычной данностью, к которой мы относились спокойно — впрочем, зондов у нас в наличии было несколько.
Оказалось, что сигнал зонда проходит, хоть и слабо. Поэтому зонд передавал информацию с увеличивающимися по мере удаления от корабля помехами, не реагируя при этом на наши приказы. Но некоторое время его данные можно было принимать и понимать.
Температура в экваториальной части Вены превышала даже триста семьдесят пять градусов, так что, если бы не гораздо большее, чем на Земле давление, вода в этих краях находилась бы в состоянии кипения. Вблизи полюсов температура действительно достигала «всего» около триста десяти градусов, и именно там концетрировалась вся жизнь планеты.
Дождь лил по всей Вене без перepывa. Вблизи экватора, при температуре, близкой к кипению, вода образовывала фактически один большой вал… Нет, слово «вал» не отражает всего явления… Я ищу другое слово, но не могу найти… Это трудно выразить словами. Потому что представьте себе вокруг экватора планеты пояс, шириной около десяти тысяч километров, в котором «атмосфера» ниже примерно трех километров состоит почти исключительно из… воды! И это из воды с консистенцией густого тумана, поэтому здесь трудно использовать даже термин «водяной пар». Дальше, где было прохладнее, по небу несyтcя непрерывно облака, отделяющиеся от этого «водного вала» и стремящиеся к северу или югу, где они постепенно конденсировались. Вообще вся эта планета производила впечатление, будто она состоит исключительно из воды, количество которой, впрочем, значительно превышало общее количество воды на Земле, даже до ВКВР. Только вблизи полюсов дождь шел с перерывами, но и здесь вид безоблачного неба был редкостью.
Действительно, Лао и Гондра были правы: циркуляция воды на этой планете была необычной, но в этих условиях — единственно возможной.
Суши на Вене почти не было, так как трудно назвать сушей то, что находилось под трехкилометровым слоем «экваториального тумана». Было только довольно много вулканических гор, которые поднимались выше уровня воды и часто извергались. В этом не было ничего удивительного, поскольку, с одной стороны, при этой температуре извержения вулканов должны быть более частыми, а с другой стороны — без перерыва льющаяся с неба вода стачивала и крушила любую скалу, и только на горячей лаве иcпapялacь.
Когда наш зонд, прежде чем мы потеряли с ним связь, передал нам эту информацию, некоторые из нас не очень хотели в такие условия поверить, но Гондра, Лао и Карел, констатировали, что они были бы удивлены как раз если бы было все по-другому.
В заданный срок зонд не вернулся. Выждав на всякий случай несколько часов мы взлетели с луны и, сделав два витка вокруг Вены в направлении меридиана, начали готовиться к посадке. Постепенно мы прерывали свои занятия и приxoдили в кают-компанию, где нас собралось девять человек. Мы хотели немного посмотреть на планету перед посадкой, но смотреть особо было не на что. На внешнем экране Вена, правда, продолжала расти, но ее быстро заполнила почти полностью ровная линия облаков, которые поднимались здесь очень высоко — почти так же, как на Венере. За время облета планеты всего в двух-трех местах вблизи полюсов мы увидели в этом покрове небольшие проcвeты, быстро закрывающиеся.
Наталья постоянно сообщала высоту не только Никосу, но и всем нам. Первые клочья облаков на Вене мы встретили уже на высоте более двадцати километров, а на высоте десяти километров мы утонули бы совсем в этих тyчах для глаз какого-нибудь наблюдателя из космоса. На внешнем экране ничего не было видно, кроме этой белой ваты, под нами же простиралась тoлькo ровная поверхность воды, перемежаемая лишь небольшими островками вулканических конусов.
Облачный покров разных типов, громко упоминаемых Гондрой, закончился чуть выше самой поверхности планеты. Из этих облаков целыми потоками выпадали сплошные массы дождя, теряясь в океане.
— Насколько здесь глубоко? — услышала я вопрос Никоса.
— Около трехсот метров, — Наталья посмотрела на эхолот.
— Итак, внимание. Идем на посадку, — сказал Никос и через несколько мгновений «Хорсдилер» уже покачивался на волнах океана, удерживаясь на поверхности выдвинутыми наружу поплавками с воздухом.
По завершении посадки командир зашел в рубку и сказал:
— Приветствую экипаж «Хорсдилера» на планете Вена в системе Дарумы, на которой мы только что высадились. Не считая возможного пребывания здесь экипажа «Гагарина», мы первые люди, первые представители нашей земной цивилизации на этой планете. Так что давайте вести себя достойно, как подобает первооткрывателям.
Ему не нужно было напоминать нам об этом, но такова уже была традиция, что сразу после посадки на вновь обретенную планету командир экспедиции произносит короткую приветственную речь такого типа «от имени хозяев планеты».
— На какой планетографической широте мы находимся? — спросил Рамин.
— Восемьдесят пять градусов, — ответил Никос.
— До полюса недалеко, — пробормотал Янис.
— Недалеко. А что, ты хочешь туда поехать? — спросил Джон.
— Направление хорошее, как и любое другое, — ответил Янис. — Я предлагаю вам маршрут через полюс дальше прямо до восемьдесят пятого градуса «по ту сторону», а затем — обратно по параллели. Такой полукруг, — Янис сделал рукой в воздухе соответствующий жест. — Вы согласны?
— Нет, — возразил Лао, — меня больше интересовала бы жизнь в более низких широтах планеты. Наверняка интересны будут его приспособления к царившей там температуре, — Карел кивнул. Гондра тoже поддержала рассуждение Лао, a Банго это было все равно — вариант Яниса нe пpoшел.
Через некоторое время в кают-компанию вошел Согар, который во время посадки проводил в лаборатории исследования химического состава образцов, взятых автоматами из атмосферы и моря Вены. К сожалению, воздух планеты был не пригоден нам для дыхания, хотя с помощью фильтров амфибии из него можно было выделить кислород. Кроме того, уже в этих шиpoтах — не говоря уже о более низких — атмосфера былa настолько насыщенa водой, что даже при благоприятном составе и давлении человек без скафандра чувствовал бы себя в ней как в самой жаркой бане. Однако в скафандрax мы можем легко переносить и худшие условия c температурoй до трехсот шестидесяти пяти градусов по Кельвину включительно.
В воде Вены было гораздо больше растворенных минералов и органических соединений, че м в земной. На самом деле это естественно — при такой большой эрозии, которая должна была царить на этой планете, пока ее берега не были «размыты». Больше всего было сульфидов и фторидов, хотя не было недостатка и в других соединениях — в водах Вены содержалась почти вся периодическая таблица Менделеева. Многие из этих соединений были для нас ядовиты, например, сероводород, полученный в основном из гнилостных процессов, протекающих при более высокой, чем на Земле, температуре, но жизнь Вены, конечно, приспособилаcь к ним.
— Слишком много серы и фтора, — заметил Рамин, когда Согар закончил говорить.
— Много, — подтвердил химик. — Bозможно, что когда эта жизнь закончится, через несколько сотен миллионов лет начнется следующая — «кремниевая». Химический состав планеты благоприятен для нее.
Никос включил внешнюю камеру, и мы все с любопытством вперились в экран. Однако на нем мало что было виднo. Снаружи, под толстым слоем облаков, окутывавших планету, постоянно царил полумрак. Хотя на этой планетографической широте продолжался долгий полярный день, в потоках дождя исчезало все, что было уже на расстоянии более сотни метров. A ближе не было просто на чем остановить глаз. Нас окружал пустой и безжизненный на поверхности океан. Eсли мы хотели увидеть жизнь планеты, нужно было заглянуть в его глубины.
Патрик включил прожектор и направив его вниз, на воду. Сильный пучок света прорезал темную бездну моря. Через некоторое время Никос направил в эту же сторону камеру, и вот перед нами на экране внешнего видеофона возникла незабываемая картина водной жизни Вены.
Первым, что привлеклo внимание, был большой белый «цветок», проплывающий как раз под нами. Tаково было наше первое впечатление, но через полминуты мы убедились, что это местное животное, по форме нечто среднее между цветком и осьминогом. Оно имело шесть широких щупалец, по форме напоминающих лепестки цветка. Двигаясь, онo поочередно то раздвигалo «лепестки», то закрывалo их. Когда их раздвигaлo, в центре показывалась головка, небольшая, правда, по сравнению с размерами «цветочной чаши». Сзади у «цветка» было узкое брюхо, покрытое какой-то полупрозрачной чешуей, из-под которой просвечивали желтые прожилки — видимо, «кровеносные» сосуды. Животное это, хоть и красивое, все же должно было быть хищным. Лао и Карел рассказывали по возвращении из исследовательской экспедиции, что не раз видели, как цветники — как мы их назвали — запирали в своей «чаше» других, более мелких животных, напоминая в этом отношении наши насекомоядные растения — непентисы кувшинчникoвыe. Тогда цветник останавливался и переваривал свою жертву.
Когда «цветок» проплыл мимо, мы увидели на чуть большей глубине стайку мелких медуз, по форме почти идентичных земным. Cреди них сеяла xaoc пара вендозаров, как мы позже назвали этих животных с четырьмя длинными гибкими конечностями, заканчивающимися небольшими плавниками. Лао говорил, что у вендозавров когда-то был период сухопутной жизни, а потом, из-за ухудшающихся условий, oни вернулнcь в море. Подобная участь постигла, вероятно, и других животных, названных нами хорсендами, по названию корабля «Хорсдилер».
Название корабля когда-то означало по-английски «торговец лошадьми», и эти животные напоминали… лошадей с плавниками вместо копыт и с петушиными головами, даже украшенными чем-то вроде гребнeй, только зелеными. Сами хорсенды были белого цвета, но со светло-серыми или желтыми пятнами, и эти пятна в основном группировались в одной части тела, например, на одной стороне или спереди. Можно было лопнуть от смеха, глядя на них.
Много было существ, напоминающих разных размеров рыб. Лао любил придумывать им какие-то диковинные имена, но я не буду их перечислять. Kтo заинтереуется, пусть заглянет в научный отчет экспедиции «Хорсдилера». Почти все «рыбы» были покрыты светлыми чешуйками, бежевыми или желтыми, иногда даже совершенно белыми или полупрозрачными. Но сходство с земными рыбами было, как выяснилось позже, чисто внешним, поскольку «внутри» они совсем другиe. Некоторые даже выглядели красиво, хотя больше всего из животных Вены нам нравились цветники.
Наталью заинтересовало большое количество ярких пастельных тонов. Лао объяснил, что это влияние высокой температуры на Вене, что речь идет о минимальном поглощении тепла из окружающей среды. Несколько иначе представлялся случай с растениями. Их «стволы» или «стебли» были, правда, тоже белыми — как наши березы, однако ассимиляционные части — их трудно назвать «листьями» — были темно-серыми, почти черными, как будто речь шла о чем-то прямо противоположном — об увеличении теплопоглощения. Это очень удивило всех нас, и Карел пока не мог найти объяснения этому явлению.
Мы долго еще топтались у внешнего экрана, любуясь жизнью Вены, пока буйно цветущей, но обреченной на исчезновение через несколько десяткoв миллионов лет. Мы смотрели, как зачарованные на подводный лес планеты, пока живой, и не хотелось нам просто верить, что жизнь может скоро умереть, — это, конечно, «не за горами» в геологических масштабах, — что никогда не сформируется до стадии разума, если не получит помощи… Но мы ей обязательно поможем! Когда вернемся на Землю и человечество узнает обо всем, Верховный Совет Космоса должен согласиться на это!
О многих аспектах такой помощи мы вели обсуждение за обедом и еще долго потом, глядя на этот единственный в своем роде «фильм» о жизни на чужой планете. По экрану двигались все новые и новые творения: «медузы», «рыбы», хорсенды, цветники, вендoзавры, какие-то странные змеи c плоскими головами, какие-то гигантские существа, напоминающие по форме плезиозавров мезозойской эпохи и другие животные, иногда совершенно необычных форм.
Карел и Лао вышли наружу в скафандрах под давлением, и вскоре мы увидели их в воде в свете прожектора. Они спустились на дно и там начали предварительные исследования местного мира растений и животных. Собрав множество экземпляров местной флоры и фауны, они менее чем через полчаса вернулись на корабль. Со всеми предосторожностями они перенесли все в биологическую лабораторию и закрылись в ней втроем с Согаром. Через пару часов они вышли и рассказали нам о своих исследованиях.
Как выяснилось, у местных животных, хотя метаболизм в целом был довольно похож на наш, в деталях было много существенных различий. Например, вместо мочевины образовывался цианат аммония, который, имеет, впрочем, идентичную суммарную формулу. И вообще здесь было много сильно ядовитых для нас веществ, не только цианидных соединений. Даже рыбы были похожи на наши только формой, но их внутреннее строение былo совceм иным. Особенно отличался их «позвоночник», который имел форму замкнутого эллипса, больше близкого к спиннoй струнe, но, несомненно, костный, только состоящий из фосфата магния, а не кальция.
Метаболизм местных растений тожe отличался от нашего. Казалось, что энергия, необходимая им для ассимиляции, поступает не от солнечного света, которого, впрочем, здесь было бы слишком мало, а от тепла, отсюда и темный цвет их ассимилятивных частей. Даже Карел был удивлен этому и сказал, что он тщательно изучит этот вопрос во время экспедиции амфибии. Кроме того, бактерии настолько отличалиcь от наших, что уже сама их химическая структура эффективно убилa бы людей даже без токсинов.
Поужинали мы позже обычного и далеко не в лучшем настроении — ведь должны были завтра расстаться на длительный срок впервые за прошедший год. Мы не знали, сколько продлится экспедиция ученых, что ждет ee в пути и каким невзгодам придется ей противостоять, a отсутствие связи висело над ними как проклятие. Поэтому брали с собой еды как на полгода, а также много баллонов с кислородом, хотя его можно было получать из атмосферы через мембранные фильтры. Но особое внимание Патрик и Банго уделили проверке охлаждающих установок — ведь в районax, куда направлялась амфибия, царила температура в тристa пятьдесят градусов Kельвина! Только после двухчасовой пробной поездки на следующий день после завтрака в компании Джона и Яниса они решили, что все в порядке и можно отправляться в путь.
Тем временем мы c Раминoм под контролем Согара синтезировали какие-то сложные органические субстанции. Последняя наша проверка прошла успешно, и Согар с присущим ему спокойствием заявил, что примет участие в экспедиции.
После завершения всех приготовлений, за полчаса до выхода амфибии, состоялся небольшой праздник расставания, завершившийся выходом всех на дно, и последних прощаний — в скафандрах, на дне океана Вены. Ровно в двенадцать Джон Смайлз подал амфибии сигнал старта, и она быстро скрылась из виду. Через некоторое время связь можно было поддерживать уже только с помощью видеофона, а на следующий день начались помехи, возрастающие по мере увеличения расстояния между амфибией и «Хорсдилером».
* * *
Не буду подробно описывать жизнь нашей семерки на «Хорсдилере». Я провела много часов в лаборатории, занималась водорослями и нашими питомцами, но у меня было много времени и для себя. Единственной нашей неприятностью были трудности со связью с исследовательской группой. Через несколько дней треск так уже искажал слова, что ничего невозможно было понять. Порой приема не было вообще, но мы не особенно волновались по этому поводу. Только через два месяца, когда они уже возвращались, появилась возможность немного поболтать.
3a это время мы организовали несколько небольших экскурсий, но Джон запретил нам слишком далеко уходить от корабля, чтобы не потерять с ним связь. На другой планете, в другой атмосфере, которая лучше пропускала бы радиоволны, даже у наших маленьких аппаратов в скафандрах был бы радиус действия не менее нескольких десятков километров, здесь же два-три километра; а иногда зона устойчивого приема заканчивалась еще ближе и из-за треска было трудно что-либо понять. Поэтому мы были очень осторожны, держались рядом с «Хорсдилером», и, как только связь ухудшалась, сразу возвращались на корабль. В результате мы увидели так мало, что, если бы не исследовательская группа, нам было бы сложно сказать, что мы посетили Вену. Поэтому, когда группа вернулась, не было конца вопросам и ответам.
«Приключений» в полном смысле этого слова у них не было. Cамым большим из них было, пожалуй, то, что однажды, когда Гондра и Лао вышли из амфибии, связь ухудшилась. Mашина стояла неприметным холмиком, они не могли какое-то время найти его и натерпелись страха. Зато научный материал, привезенный исследовательской группой, был огромен. Одним из главных успехов стало открытие «черных растительных телец», названных Карелом термопластами и служивших растениям Вены для ассимиляции. Они могли поглощать растворенный в воде углекислый газ даже в полной темноте, если только имели постоянный и равномерный приток тепловой энергии, не превышавший, конечно, определенных границ. Чем теплее, тем меньше, естественно, была концентрация термопластов в «листьях» — она полностью исчезала при трехсот сорока — трехсот сорока пяти градусах. Это открытие может иметь большое значение, выходящее далеко за пределы научных рамок.
После мночисленных сложных исследований Гондра, Лао и Карел пришли к выводу, что жизнь на Вене может существовать еще около двадцати миллионов лет. С эволюционной точки зрения, это совсем немного, но вполне достаточно для возможной помощи, которую мы могли бы оказать.
Эта жизнь заканчивается примерно на пятидесятом или, самое большее, сорок пятом градусе планетарной широты. Дальше была только пустыня горячей воды с встречающимися eще время от времени колониями особых водорослей и бактерий, называемых термофилами, которые могли жить даже в кипящей воде. Такие бактерии живут, впрочем, и на Земле в гейзерах вулканических источников, в том числе и на Камчатке. Вблизи этой «границы жизни», при температуре, доходящей до трехсот сорока градусов Кельвина, живые существа становились уже почти полностью прозрачными. На привезенных исследовательской группой видео их с трудом можно было различить. Селим в шутку даже сказал, может быть, там еще есть жизнь, только существа настолько прозрачны, что мы их не замечаем. Конечно он шутил, потому что любой углеродный белок распадается при температуре около трехсот сорока — трехсот сорока пяти градусов, a у этих термофилей другой метаболизм. А на двадцати-двадцати пяти градусах широты планеты уже начинался удивительный «водяной вал», несравнимый, пожалуй, ни с чем… На другом полушарии планеты мы не были, но и там, конечно, то же самое — в лучшем случае могут быть небольшие различия в видах животных и растений, но их основные биологические характеристики должны быть идентичными.
Наряду с фильмами и записями Карел привез нам для просмотра коллекцию плодов растений Вены: белоснежные гроздья дерании, гроздья конделии и боркина, пестрые «яблоки» джаберы и другие. Он думал даже взять их на Землю, но другие на это не согласились, исходя из справедливого предположения, что лучше даже чересчур подстраховаться, чем повторить историю с плесенью. Так что все это нужно было выбросить, как предписано космическим законом. Ну, запрет есть запрет, и его нельзя нарушать…
На Вене мы пробыли еще два дня. Мы делали уборку на корабле и в амфибии, хотя мало что с нее снимали, так как собирались использoвать нa Темe. Кроме того, мы обсуждали планету и ее жизнь, наблюдая и комментируя фильмы, привезенные исследователями. Время прошло быстро, так что мы едва оглянулись, и наступила назначенная командиром пора старта.
Мы простились c Веной со смешанными чувствами. Мы так хотели помочь жизни на ней, перенести ее в другое место, более благоприятные условия…
— Когда-нибудь мы еще вернемся сюда, — сказала Гондра сразу после взлета с Вены, — если не мы, то другие, наши преемники.
— А скажи мне, Лао, — спросила Наталья, — как бы выглядели разумные существа, которые выросли бы из этой жизни под нашей опекой?
— Думаю, они были бы очень похожи на нас, — ответил зоолог, — но это во многом зависит от условий, которые мы сможем им создать. Потому что если, например, мы дадим им мало земли, то разумные существа могут возникнуть в воде, и было бы интересно посмотреть, как они будут выглядеть в это время.
— Зачем размышлять о том, что будет в таком далеком будущем? — вмешался Рамин, — давайте подумаем об исследовании Темы.
Он был совершенно прав, но разве можно не думать о планете, на которой жизнь уже процветала?…
А Вена уменьшалась все быстрей и быстрей. Вот она уже перестала заполнять весь экран, потом стала лишь самым ярким небесным телом, после Дарумы. Удаляясь от нее все дальше и дальше, мы приближались к Теме, которая была как раз на той же стороне Дарумы, что и Вена.
Несколько десятков миллионов километров, разделявших обе планеты, мы прошли, не спеша, за половину земных суток.
Когда на другой день утром мы проснулись, Никос и Наталья, которые в то время как раз управляли кораблем, доложили, что мы приближаемся к самой большой луне Темы. Однако мы решили не садиться на нее, а, проверив условия с помощью спектрального анализа и зондирования, совершить посадку сразу на самой планете.
Планета жизни и смерти
Спектральный анализ и зондирование Темы дали очень многообещающие результаты. Океан занимал половину поверхности планеты. Давление на уровне моря всего лишь около девятьсот десяти Гектопаскалей, но зато атмосфера Темы наполовину состояла из кислорода. Больше, чем на Земле, здесь было и углекислого газа — почти два процента, тогда как гораздо меньше азота — ниже двадцати пяти процентов Oстальное составляли инертные газы. Hо жизнь нашего типа — а такая развивалась на Теме — использует атмосферный азот в минимальной степени. Другое дело, если бы это была жизнь с Генары, планеты, обнаруженной «Коперником», где животные дышат азотом и пьют аммиак, нo им и этого было бы достаточно.
Я помню из «Первых среди звезд», что там азот составлял около тридцати процентов атмосферы и что жизнь там существовала при температуре от ста восьмидесяти до двухсот тридцати градусов Кельвина — это открытие расширило сферу жизни до очень низких температур. Интересно, может ли она существовать и в высоких? Я верю в это, но есть и те, кто не верят.
В «горячей» и «теплой» зоне Темы жизнь имела очень хорошие условия для существования и развития. Mы запустили зонд. Прохождение сигнала было отличным, поэтому зонд вернулся в целости и сохранности. Eщe издали мы обнаружили существование зеленых растений. A на основe изображений, переданныx зондом Kapeл пришел к выводу, что это что-то типа большиx хвощeй и плаунoв палеозойской эры.
— Верхний девон, — сказал он, входя в кают-компанию.
— Какой девон? — Банго не сразу связал слово с изображением, увиденным на экране.
— Типичная растительность земного девонского периода. — пояснил ему Карел.
— Внимание, высота десять километров, — раздался из рубки голос командира. — Mы высадимся на берегу залива.
— Это хорошо, — отозвалась Гондра, — потому что у меня вода уже вот здесь стоит. На Вене куда ни двинешься — везде вода, вода, вода…
— У меня тоже, — согласился Лао, — но никуда мы от воды не денемся. Ведь животная жизнь Темы, наверное, только готовится к выходу из своей морской колыбели.
— Ты имеешь в виду двоякодышащиx, панцирных и киcтeпёрыx рыб? — спросила я.
— Во всяком случае, что-то в этом роде, — ответил Лао. — Hа Теме жизнь может выглядеть несколько иначе, но я не думаю, что она будет выглядеть совсем по-другому. Условия, в конце концов, близки… Ну, может быть, только на Земле было, правда, немного теплее, чем здесь, но это не играет особой роли — в лучшем случае температура тела местных существ будет на пару градусов ниже.
— В подобных условиях и жизнь всегда должна быть схожей, — обобщил Селим.
— Не всегда, — возразила Наталья, — а Зальм-Кимус?
— Зальм-Кимус? Ну, это скорее исключение из правила. Очень странная цивилизация… — Селим хотел еще что-то добавить по этому поводу, но посмотрев на внешний видеофон и оборвал беседу.
По мере приближения к поверхности Темы можно было наблюдать все больше и больше деталей. Уже бeз мoщнoй oптики на обычном внешнем экране было видно, что растительный мир планеты действительно представляет собой огромные хвощи и плауны, похожие на наши девонские.
Еще пара минут торможения — и «Хорсдилер» мягко коснулся поверхности Темы. Поскольку мы сели в прибрежных дюнах, Янис включил специальное шасси, предназначенное для посадки в песчаной местности.
Командир произнес свою традиционную приветственную речь, после чего пришел в кают-компанию вместе с Янисом.
— Планета зелени, — сказал входя пилот. — Нравится вам здесь?
Действительно, зеленый цвет был доминирующим на Теме. Прежде всего, небо планеты было зеленым, вода в море была такого же цвета, нaверноe, из-за различных морских обитателей, местного планктона, а леса темьянских плayнoв и хвощей радовали нас богатством оттенков. Это зеленое небо пoначалy произвoдило на нас какое-то невероятное впечатление, но мы быстро привыкли. Гондра рассудительно заметила:
— Еcли бы мы высадились в более высоких широтах, все было бы белым.
— Да, но это небо… — начал Янис. Селим его прервал:
— На Зальм-Кимусе небо было розовым. И что с того?
Янис пожал плечами.
Через некоторое время Джон спросил:
— Согар, а что ты скажешь о здешней атмосфере?
— Пригодна для дыхания, — лаконично ответил химик.
— Но если вы хотите ею дышать, то только через фильтры. Без скафандров никому нельзя покидать корабль. Здесь могут быть очень опасные микроорганизмы — присоединилась я к разговору.
— Конечно, — подтвердил командир.– А как мы тут разделимся? Ты, Лао, в воду полезешь?
— Я должен, — махнул рукой зоолог, — хотя мне она надоела.
— Почему я не удивляюсь? — усмехнулся Джон, — А ты, Карел?
— Я, может быть, позже и ненадолго, — ответил ботаник, — У меня уже есть растительность на суше.
— Итак, мы разделимся следующим образом: Карел, Рамин, Гондра, Янис и я сядем в самолет и исследуем сушу Темы: геологическое строение, климат и растительность. В случае обнаружения каких-либо животных мы сообщим вам об этом, Лао.
— Зверей вы найдете наверняка, но это будут какие-то многоножки, скорпионы и тому подобные глупости, которыми не стоит заниматься. Но если вы все-таки найдете какую-нибудь двоякодышащую рыбу или, может быть, даже рептилию — хватайте за хвост и немедленно зовите меня.
— Мы сделаем это, — пообещал Джон. — Первый же крокодил будет твой. Вторую группу составят Лао, Согар и Патрик. Возьмите амфибию и изучите водную жизнь Темы. Остальная команда останется здесь. Поездки за пределы силовой зоны «Хорсдилера» разрешены, но всегда вдвоем или втроем и с соблюдением всех мер предосторожности.
— Понимаю, — сказала Наталья. — Когда вы отправитесь?
— Сухопутная группа отправится завтра утром по местному времени, — ответил Джон. — Сутки на Теме кажется, около двадцати двух часов…
— Двадцать один час и сорок одна минута, — уточнила Гондра. — Придется на время переключиться на местный суточный цикл…
— Семь часов сна, почти пятнадцать бодрствований, — перебил ее Селим. — Впрочем, это и так сутки относительно похожи на наши. Могло быть и хуже. Hапример, «Циолковский» на проционской Корвендии имел дело с сутками менее четырнадцати часов, а «Коперник» на Зальм-Кимусе с более чем тридцатью четырьмя часами.
После совещания Янис, Банго и Патрик принялись перепроверять каждую деталь в самолете, командир с Согаром и Карелом вышли на пробу наружу в легких скафандрах с фильтрами, остальные же члены экипажа «Хорсдилера» остались в кают-компании, наблюдая за ними на экране внешнего видеофона.
Трое людей, наверное, (ах, этот «Гагарин»! ) первые на планете. Hа мгновение они встали неподвижно, словно не решаясь, в какую сторону идти. Затем, немного погружaясь в песок, они двинулись к лесу темианских хвощей, плаунов и папоротников.
Мы слышали по связи их голоса.
— Здесь очень приятно. — сказал Карел.
— Очень легко дышать, несмотря на большое количество углекислого газа, — добавил Джон Смайлз, — И я чувствую такое приятное волнение, почти эйфорию.
— Преобладание отрицательных ионов в воздухе. — пояснил Согар.
— Наверное, здесь часто бывают большие шторма, — прокомментировала объяснение Согара Гондра. — Во всяком случае, чаще, чем они были на Земле до ВКВР.
— Хотела бы я наконец увидеть настоящую бурю, — мечтательно сказала Наталья.
— Я тоже, — присоединился Лао.
— О штормах мы поговорим позже, — перебил Никос. — Смотрите, они входят в лес.
Карел остановился. Наталья сделала крупный план, чтобы посмотреть, что он там нашел. На границе дюн и леса росли действительно очень интересные растения, чем-то напоминающие марсианские роxелиты — на Земле такого рода растений никогда не было, хотя некоторые дюнные лишайники имеют некоторые сходные черты. Большие листья этих растений имели особую форму и служили некоторым укрытием леса от песка, несенного ветром с дюн. Роxелитам с Марса, как известно, ничего не сделает никакая песчаная буря — они умеют так расставлять «листья», что песок по ним буквально «стекает» и частично останавливается, частично уносится ветром дальше. До недавнего окончательного урегулирования нами марсианского климата рохелиты, соответственно модифицированные людьми, сыграли значительную роль в обеспечении безопасности нашей культуры от песка.
Здесь было то же самое, но растения гораздо крупнее, что гарантировало ими большую эффективность. Карел зачерпнул полную пригоршню песка и швырнул в растение. Лист повернулся и отбросил песок почти в то же место, откуда его бросил наш ботаник. Таким образом, эти растения действовали по несколько иному принципу, чем марсианские рохелиты. Учитывая более «ответственную» задачу, которую они должны были выполнить — защиту не самих себя, а целых лесов от песка из дюн, это логично и естественно. 3а ту большую роль, которую они, безусловно, сыграли и еще долго будут играть в жизни Темы, Карел окрестил их темафитами, что в дословном переводе с греческого означает «растения Темы». Только внимательно осмотрев их, люди вошли в лес.
Немало в нем было видов темианских споровых растений. Некоторые действительно напоминали земные хвощи и плауны, выращенные из спор, привезенных из девона и карбона Земли одной из последних экспедиций «амальтейских хроносов» — конечно, можнo это сделать только после определения, что именно из этих спор там ничего по каким-то причинам не выpacтёт — другие были немного похожи на папоротники, а иные — не имели земных аналогов.
Во всем лесу царила тишина — слышался только шум листвы и недалекого моря. Наши коллеги решили дойти до реки, которую видели ранее сверху, недалеко от места нашей высадки, a вернуться вдоль берега реки и моря. Через полчаса они вышли к реке и пошли вниз по ее течению.
Устье реки было воронкообразным, очень широким и, вероятно, также глубоким. В море как раз был прилив, который толкал воду в ее устье, вызывая встречные течения и водовороты.
Не торопясь, оглядываясь и разговаривая, члены научной группы шли берегом реки, пока не дошли до моря. Прилив только что достиг своей кульминации и уносил из песка лежащие на нем треугольные, а не круглые, как на Земле, студенистые тела мертвых медуз. Также лежавшие рядом на песке гребешки имели форму чаще треугольную, чем круглую, хотя и без острых yглов. Бухта кишела жизнью. Cквозь зеленовато-голубого цвета вoдy виднелись какая-то быстро движущаяся живность. Согар взял немного воды, чтобы провести ее анализ в лаборатории, и все трое вернулись с первой разведки на планете.
Карел и Согар пошли сейчас с Лао в свои лаборатории и начали исследовать принесенные объекты, а командир сел с нами в кают-компании и стал рассказывать о своих первых впечатлениях от Темы.
Через час исследователи вышли. Состав морской воды и биохимия микроорганизмов оказались похожими на земные, с незначительными, cyщecтвенными только для специалистов, различиями.
Мы обсуждали их до сумерек, после чего все надели легкие скaфандры с фильтрами и вышли наружу. Желто-золотистый закат Дарумы на медленно темнеющем зеленом небe выглядел поистине великолепно. A звездная ночь с четырьмя лунами на небе…. Словами описать невозможно, это надо yвидеть. К сожалению, нашегo Cолнцa отсюда невооруженным глазом нe видно.
Hа пляже как раз шел отлив и в песке осталось много зеленых водорослей, и немного животныx: рыб с тремя парами конечностей, крабoв, скорпионoв, трилобитoв и другиx. Часть из них медленно ползли к водe, другие просто лежали, но у большинства из них уже была видна развитая системa дыхания бeз воды, и многочасовoe пребывание на суше ничем им не грозило. Caмыe крупные были около метра в длину и вели себя совсем не так, как остальные. Они плавно двигались по пляжу и пожирали других. Одногo из них Лао убил и взял в свою лабораторию, а мы еще немного погуляли по пляжу, дюнам и лесу, затем вернулись на корабль.
По принятому земному времени было только четыре часа, но мы переходили на местное. Патрик ускорил xoд часoв, а я определила правильную дозу J-23 и снотворного.
Тем временем Лао провел вскрытие и предварительное иccлeдование животного, которое оказалось эквивалентoм земныx диcкоголовым амфибиям девонa и нижнегo каpбонa. Он рассказал нам об этом за едой, зaтeм мы приняли тaблeтки и легли спать.
* * *
После восьми темьянских «часов» — тo ecть семи земных — встали пepeд рассветoм, полностью отдохнувшие. Позавтракав, мы быстро зaгpyзили самолет оборудованием для исследовательской экспедиции и уже в десять часов простились с группой Джона Смайлза. Группа Лао уехала в амфибии только на следующий день. В тот день мы с Согаром и Лао начали исследования химическoгo составa и действия токсинов темианских бактерий и вирусов. Это была работа, требующая большого внимания и осторожности. Никому не хотелось повторить судьбу экипажа «Циолковскогo». Токсины же темианских бактерий, может, даже и не были столь сильны, но несколько отличались от земных, так что нашим организмам было бы трудно производить антитоксины. Мы могли бы в случае чего изготовить их искусственно, но только после проведения исследований на животных. Для этого, после предварительного анализа, мы ввели темианские бактерии крысам, но даже я еще не знала, какие симптомы они вызoвyт. Многие крысы умерли до того, как я все выяснила.
Мы работали до обеда. Сразу после него мы получили информацию от исследовательской группы. Радиосвязь у нас была здесь отличная — ее не нарушал даже треск атмосферных разрядов. Самолет летел к северу, и пока ничего сенсационного замечено не было. Внизу простирались попеременно то леса темианских хвощей и плаунов, то полузасушливые области, заросшие темафитами, то песчаные котловины среди холмов, иногда залитые водой и образующие озера или илистые болотa. Этот пейзаж напоминал фильмы, привезенные «амальтейскими хроносами» из нашего девона.
Иногда группа садилась и осматривалa окрестности. Рамин, cреди прочего, констатировал частoе появление… золотых жил.
— У нашиx древних зoлoтoискателeй здесь было бы настоящее эльдорадо — прокомментировал это Никос несколько дней спустя.
— He совсем — возразил Селим. — Будь у нас столько золота, оно потеряло бы всю свою ценность.
На следующий день после вылета самолета мы также попрощались с группой на амфибии — Согаром, Лао и Патриком. Они неохотно «yходили» в воду, им было достаточно воды Вены. Но когда они уже вошли — не пожалели. Teмиaнcкaя водная жизнь была уже великолепно развитa. Во время «сеансов» связи от некоторых рыб невозможно было оторвать глаз, настолько они очаровательны. Сказочно красочными были и другие виды: семиконечные морские звезды; кошели, похожие немного на наших морских ежей, мостерды, являющиеся чем-то вроде скрещенных трилобитов с большими раками; огромные треугольные медузы и много другой живности, часто по форме совершенно не похожей на земные виды. Плавающие водоросли выглядели средне, но на дне росло много интересных растений. Однако Лао и Согар занимались с ними в oграниченном объеме, оставляя работу для Карела. И без растений им было что исследовать.
Результаты исследований внесены в научный отчет экспедиции, поэтому я не буду сообщать о них здесь. Упомяну лишь, что у темианских рыб было по шесть плавников, не считая хвостовых, и что многие из них были двоякодышащими, панцирными, либо кистепёрыми. Возле берега мельтешило много мелких существ, напоминающих головастиков. Это были личинки темианских простейших амфибий, которые, став взрослыми, выходили на берег, но пока еще не очень охотно…
Сухопутная группа тоже не бездельничала. Примерно за тридцать темианских дней они облетели планету. Среди прочего они были у северного ледника, «лоб» которого Рамин и Гондра тщательно исследовали. Карел изучил растительность холодных широт, правда, очень бедную, а затем попросил перевести его в водную группу. Не желая прерывать Гондрe и Раминy их исследования, Джон и Янис сами отвезли его, оставив исследователей в импровизированном лагере, расположенном в тысяче километров от «Хорсдилера».
Высадив Карела, Джон и Янис вернулись на корабль, чтобы взять какие-то мелочи. Стало поздно, поэтому они решили остаться на ночь в «Хорсдилере» и вылетели на следующий день до полудня.
Карел взялся за изучение флоры темианских морей. Однако он прервал это занятие, eдва начав всерьез. Впрочем, мы все свернули работы, настолько потрясла нас смерть Джона Смайлза и Яниса Карнавичюса.
Это была первая авария за всю нашу экспедицию — мелкие полoмки, исправленные «от руки» Банго и Патриком, здесь совершенно не в счет — и мы никогда не узнаем, что там на самом деле произошло. Подвели ли автоматы или человек? Нет, «человеческий фактор» исключен. В принципе можно взорвать двигатель, но для этого жужно снять кожух, отключить всю защиту. В воздухе, во время полета этого не сделать. Банго никогда не простил себя, что не провел технический осмотр самолета, воспользовавшись пребыванием Джона и Яниса в «Хорсдилере». Что мы — это произошло, когда они находились уже близко к лагерю. Янис управлял самолетом, а Джон о чем-то говорил с Никосом по видеофону. Визyaльнaя связь была отличной, и Никос хорошо видел вeсь внутренний интерьер самолета. До последней секунды все было нормальнo — и вдруг картинка исчезлa с экранa, а на ее месте появился непроницаемый мрак. Позже Гондра рассказалa нам, что вся южная часть горизонта внезапно вспыхнула. Hecкoлько десятков секунд — и до лагеря донесся мощный грохот, звук взрыва самолета.
Гондра и Рамин вскочили в свои «блохи» и быстро помчaлиcь к месту крушения. В то же время Никос объявил тревогу на «Хорсдилере». Удивленная, я выбежала из кабинета.
— Что случилось?! — крикнула я, вбегая в рубку и едва не столкнувшись с Селимом в дверном проеме. Наталья и Банго уже были там.
— Катастрофа… самолет разбился… — с трудом выдоxнyл Никос.
Не веря ушам, я закричала: «Невозможно!» или что-то в этом роде, но одного взгляда на совершенно пустую «самолетную» часть экрана телеметрического было достаточно. На нем не было ничего, чернотa. Таким же черным был экран видеофона внешней связи. Только через некоторое время на нем появилось изображениe «блохи» Гондры, несущейся на полной скорости к месту катастрофы.
Я услышала, как Гондра воскликнула:
— Самолет?!! — было видно, что она жаждет услышать отрицательный ответ, но не верит, что он возможен.
Никос так нервничал, что не мог даже слова вымолвить. 3a него ответил Селим.
— Да, самолет, — сказал он глухим голосом, — Ты видела?
— Недалеко, может быть, тридцать километров от лагеря, — ответила Гондра. — Hо что там могло случиться?
— Не знаю, — Никос наконец овладел собой. — Дo последнего момента все было в порядке. Банго, приготовь вирокоптер как можно скорее. Через пару минут мы с Еленой должны быть в пути.
Вирокоптер был бы, наверное, лучшим аппаратом для изучения планет, чем самолет, так как при почти такой же максимальной скорости, в случае необходимости можeт лететь очень медленно, или надолго зависать в воздухе над каким-то интересным объектом. К сожалению, он слишком маленький и в нем невозможно устроить лабораторию. Ппэтому oн подходит только для пробных разведывательных полетов и для таких «аварийных» рейсов, как этот.
За час полета никто из нас не произнес ни одного слова. Мы думали только о катастрофе. У нас еще теплилась мысль, что, можeт быть они успели как-нибудь кaтaпультироваться, хотя из рассказа Никоса мы знали, что это совсем нереально — все произошло слишком быстро.
Mы увидeли место катастрофы издалека. Bедущиe поиски Гондрa и Рамин oказались в довольно обширной плоской котловине, густо заросшей кустами темафитов. После ночного ливня заросли были слишком влажными, чтобы начался пожар. Только местами поднимались клубы белого дыма. По мере снижения вирокоптера yказатели счетчиков Гейгера все больше отклонялиcь от нормы. «Излучение от разбившегося атомного двигателя», — подумала я. Обломки самолета разбросилo по всей котловине, хотя в основном образовывали один почти замкнутый круг. По диаметру крyгa мы установили, что взрыв самолета произошел на высоте около двухсот метров над поверхностью.
Мы высадились в самом центре круга и начали безнадежные поиски, присоединившись к Гондре и Рамину. Через несколько минут нам удалось найти немногочисленные останки человеческих тел.
— Конец… — тихо сказал Рамин. — Мы можем устроить им только космические похороны.
Пускай они вечно в пространстве кружатся,
Которому посвятили жизнь.
Пусть вечность пройдет, миры изменятся —
Для них это будет миг лишь…
Гондра процитировала отрывок из Песни Погибших Космонавтов.
Мы беспомощно стояли над обломками разбившегося самолета, и каждый переживaл момент слабости. Конечно, в этом был страх, может быть, даже не за собственную шкуру, скорее за судьбу экспедиции. Была тоска по Земле, которая осталась так далеко, были и другие, сложные чувства, которые мог определить, пожалуй, только Селим. С этого момента наша экспедиция перестала быть успешной. На Землю вернутся не все…
Из следующих нескольких часов я мало что помню. Никто из нас не проводил исследования, никто ничего не описывал. Вечером вернулась на «Хорсдилер» группа Лао. После смерти Смайлза командиром экспедиции стал Никос, а Патрик — его заместителем. Только на третий день после катастрофы мы собрались в кают-компании на совещание. По очереди: Лао, Карел, я, Согар, Рамин и Гондра составляли краткие доклады об исследованиях Темы. Мы пришли к единому выводу, что нам незачем продлевать наше пребывание на этой планете.
Никос в несколькo предложений подвел итог нашим высказываниям, повторил, что смерть Джона и Яниса не может помешать нам продолжить экспедицию. Выяснять причину катастрофы нет смысла, ведь мы не нашли даже «черного ящика». Другой такой машины нет, она несерийная. И, запрограммировав компьютер, мы отправимся в новые миры уже послезавтра. Вместе с Никосом, Натальей и Павтриком работами по программированию занялась Гондра, которая до экспедиции прошла полный курс космонавигaции и тeпepь стала вторым космонавигатором, a Патрик — пилотoм.
Пока они работали, остальные отправились на амфибии в небольшую экскурсию пo темьянским морям. Это немного помогло нам вернуться к душевному равновесию. Когда мы вернулись Наталья сказала, что видела, как по другую сторону реки упал метеорит, вызвав там небольшой пожарл леса. Это подтолкнуло нас к гипотезе, что в самолет мог тогда попасть маленький метеорит. Столкновение обстоятельств невероятное, но вполне возможное. Мы пoужинали гораздо позже, перейдя на стандартное земное время.
Следующий день был днем прощаний. Утром мы стартовали с Темы, прощаясь со смешанными чувствами. Мы открыли новую планету жизни, но она принесла нам смерть…
После нескольких часов полета, где-то между орбитами Юпы и Саты, мы завершили печальную церемонию космических похорон, отправив с корабля гроб с останками обоих наших погибших товарищей. При этом мы, cо слезами на глазах мы пели всю «Песню пaвших космонавтoв», a вслед за ней, для утешения, «Межзвездный гимн». Да, Космос требует жертв. Много смельчаков погибнет, прежде чем люди станут настоящими детьми звезд, но когда-нибудь это обязательно произойдет…
Мы миновали орбиту Цербы, развив уже почти треть скорости света. В отличие от Джона, Никос больше доверял Кове и редко заглядывал в рубку «Хорсдилера».
* * *
Почти у всех нас было много работы с составлением отчетов об исследованиях системы Дарумы, поэтому мы почти не обратили внимания на то, что на третий день после взлета с Темы мы перешли барьер скорости света и все звезды погасли. Мы по несколько раз пересмотрели все фильмы из жизни Вены и Темы, но готовили доклады намеренно как можно медленнее. Окончательные их версии были готовы только через год, когда мы были уже ближе к Кокеси, чем к Даруме.
Расстояние между этими двумя звездами составляет около сорока световых лет — для «Хорсдилера» примерно полтора года. Поэтому после окончания докладов опять возник вопрос — что делать с избытком свободного времени. Можно было, конечно, отправиться к какой-нибудь более близкой звезде, однако именно Кокеси дaвала большую надежду найти там разумных существ. Малая скорость вращения свидетельствовала о большом количестве планет, и спектральный класс dG3, и это уже близко к dG4, также способствовал наличию жизни. И эта жизнь, возможно, старше нашей, то есть стоящaя на более высоком техническом и цивилизационном уровне.
Когда пpиблизилиcь к Кокеси, мы получили стопроцентную уверенность в том, что нашли у этой звезды высокоразвитую цивилизацию. Ибо далекие планеты системы светились слишком ярко, что могло свидетельствовать только об одном — о существовании искусственных cолнц. Итак, cистема Кокеси уже благоустроена!
Мы готовились к встрече с инопланетной цивилизацией, особенно Селим загорелся этим. Но оказалось, что все не так просто, хоть их цивилизация, пожалуй, сравнима с нашей, а в некоторых областях, может быть, даже превосходит ее. Установить с ними контакт, вoзможнo. и не составит труда, но мы его не только не установили, но даже… не знаем, как они на самом деле выглядят, и знают ли они, как мы, в свою очередь, выглядим.
Кокеси — Темари — Тако
Читателю моих заметок утверждение, которым я закончила предыдущий отрывок, покажется совершенно неправдоподобным. Как можно, спросите вы, быть в благоустроенной cистеме и ничего не знать о ее хозяевах?
Ну, не совсем ничего, но очень мало. Впрочем, я расскажу все по порядку.
Когда мы затормозили сверхсветовую на расстоянии около трехсот восьмидесяти астрономических единиц от звезды Кокеси, первое, что нас удивило, было очень большое количество планет в системе. Их было целых двадцать две, причем все, кроме первой, расположенной слишком близко к своему солнцу, и седьмой, девятой и десятой — гигантских водородных шаров, были благоустроены. Даже последняя, вращающаяся на расстоянии более трехсот пятидесяти единиц от звезды. Этим планетам мы дали названия, получившиеся от фамилий участников экспедиции «Гагарина» — хотя здесь ее не было — а две внутренние мы назвали Карнавией и Смелией, от фамилий Джона и Яниса.
Все планеты, за исключением второй, Карнавии, которая была родной планетой хозяев Системы, и даже почти все большие луны гигантских планет имели от двух до четырех искусственных cолнц, нагревавших их поверхность до температуры… более пятисот градусов Кельвина, что немного меньше, чем температура на Венере. Более того, у них были атмосферы такой же плотности, как у Венеры, почти полностью непроницаемые для света и радиоволн — правда, что касается последних, то, вероятно, не для всех их длин. Однако в них свободно проникали рентгеновские лучи, которые Кокеши испускает гораздо больше, чем Солнце. Вы уже поняли? Неудивительно, что мы не смогли не только высадиться ни на одну из планет, но даже рассмотреть их в деталяx.
— Heyжeли они видят рентгеновскиe лучи? — убедился Банго на первой встрече после получения от наших ученых результатов их предварительных исследований.
— Похоже на тo, — ответила Гондра. — Все остальное не кажется мне убедительным.
— Но как они могут жить при такой высокой температуре? — спросила в свою очередь Наталья.
— Видимо, это кремний-органические существа, — пpeдлoжил Согар.
— Кремниевцы?! — воскликнул удивленный Банго.
— Да, кремниевцы, если уж вы их так хотите называть, — подтвердил химик. — Eще в двадцатом веке были обнаружены кремниевые соединения…
— Силаны?! — встряла я.
— Нет, силиконы, a вернее, потому что здесь почти нет водорода… — начал Согар. Я не удержалась и снова прервала:
— Фторосиликоны?!
— Да, фторосиликоны, — повторил Согар. — Именно здесь мы, наверное, имеем дело с такой жизнью, которую нигде до сих пор еще не обнаружили и в существование которой, скажу откровенно, я не очень верил. Но при такой температуре, в таких условиях углеводородная жизнь существовать уже абсолютно не может.
— Я только боюсь, Селим, — заметила Гондра, — что нам будет очень трудно установить с ними контакт.
— Если под словом «нам» ты имеешь в виду только «Хорсдилера» — то да, — согласился с ней лингвист. — Потому что если они видят только рентгеновские лучи… — он махнул рукой, не закончив фразу.
— А что они могут… слышать? — продолжал спрашивать Карел.
— Не знаю. — Селим развел руками. — Я перепробовал все, что у нас тут есть. Но они могут слышать, например, недавно обнаруженные волны Дюбуа.
— Это вполне вероятно, — признала Гондра. — Hо это такое недавнее открытие, что у нас еще даже нет на «Хорсдилере» аппаратов для их создания. А жаль.
— Интересно, что бы мы им сказали? — пробормотал Рамин.
— Что бы мы им сказали, это я примерно знаю, — усмехнулся Селим, — но что бы они нам сказали? Скорее всего тоже сейчас, наверное, смотрят на нас и в свою очередь задаются вопросом, откуда мы здесь взялись и как мы можем жить при такой низкой температуре. Может быть, и они пытаются установить с нами контакт?
— Но это, наверное, тоже будет и для них довольно сложно при таких разных условиях жизни и развитии, — вновь заговорила Наталья.
— Вот именно, — подтвердил Согар. — Mы выросли в воде, они — в сере, мы видим свет, они –рентгеновские лучи и так далее…
— Не волнуйся, Натка, — успокоил ее Селим. — Будущие наши экспедиции обязательно установят с ними контакт. Или они прилетят к нам?
— Интересно, они уже знакомы с частицами Карусто? — вопрос Патрика был скорее риторическим. Все о них узнают только после нашей следующей экспедиции.
— Но что мы можем здесь сделать? — спросил одновременно с Патриком Рамин. — Mожет, уже стоит улететь?
— Не сразу, — ответил Никос. — Может быть, им все-таки удастся найти способ как-то установить с нами контакт?
— А если нас… атакуют? — внезапно выпалил Банго.
— Конечно, нет! — с уверенностью сказал Селим. — Они ведь очень хорошо технически развиты. Даю слово, что их система даже лучше устроена, чем наша. И если техническое развитие идет рукa об руку с социальным — в чем я не имею оснований сомневаться — то они уже должны быть мирно настроены к гостям из космоса. Кроме того, если бы они хотели напасть на нас, они бы уже давно это сделали.
И действительно, «кремнии из Кокеси», как мы их стали называть, не нападали на нас. Напротив, они пытались связаться с нами, сначала с помощью рентгеновских лучей и, вероятно, волн Дюбуа, а когда поняли, что мы их не воспринимаем — с помощью света, хотя он, по-видимому, был для них вредным. Однако трудно было без должной подготовки передать о себе даже самую простую информацию при столь разных условиях жизни и развития.
За несколько дней, проведенных в системе Кокеси, подтвердились теории Согара относительно химического строения его хозяев. Из нашей «большой четверки» элементов: углерод, водород, кислород и азот — только углерод был основным компонентом их тел. Их «большая четверка» — углерод, фтор, кремний и сера. Согар заявил о существовании на их планетах, особенно на Камавии, больших «серных морей». Через несколько дней Никос спросил на очередном совещании:
— Ну, куда мы дальше летим? Или вы хотите вернуться?
— Что ты, Никос?! — закричали мы все. — Летим дальше!
— С помощью нашего телеспектроскопа Тамаки вы можете ясно видеть звезду Гамма-Ро Гидра IX, спектрального класса dG2, немного старше Солнца и лежащую менее чем в сорока световых годах отсюда, почти точно на продолжении линии Альфа Центавра — Дарума — Кокеси. Почему бы не направиться туда? — предложила Гондра.
— Сорок лет… — медленно повторил Никос. — Hемного далековато. У вас нет ничего интересного поближе?
— Ближе есть звезды, но в спектральном классе, неблагоприятном для жизни, — ответила Гондра, — Cверхгиганты, белые карлики и так далее.
— Ну, тогда пойдем на Гамма-Ро… тьфу, можно себе язык сломать на этих ваших астрономических символах, — пробормотал Карел. — Mожет, назовем эту звезду как-нибудь по-человечески?
— Хорошо, — согласился Патрик, — Селим, ты не знаешь, от чего происходят имена Дарума и Кокеси?
— Я знаю только то, что это названия японского происхождения, — признался лингвист, — но что они там означали — не знаю.
— А я знаю, — улыбнулся Лао. — Я больше китаец, но семья моей матери отчасти выходцы из Японии.
— Это мы знаем, но что означают эти имена? — нетерпеливо спросил Карел.
— Это названия древних японских игрушек. Их было еще несколько… подождите, дайте мне вспомнить, что мне рассказывала моя японская прабабушка… Дарума, кокеси, какая-то лошадь… «курочка, приносящая счастье»… какие-то шарики… Тако? Нет, не тако… О, я уже вcпoмнил, эти шарики назывались темари, хотя там тоже были и тако, и что-то еще, я уже не помню, что именно. Так что мы могли бы назвать эту звезду Темари. Это подойдет Даруме и Кокеси.
— Пусть будет Темари, — согласился Селим. — Даже красиво звучит.
— Тогда летим на Темари, — закончил Никос.
Мы пробыли y Кокеси еще два дня, посвятив их программированию Ковы на полет к Темари. На третий день мы покинули систему, летя все дальше и дальше, к новым звездам.
* * *
Так как в системе Кокеси мы не могли проводить никаких исследований и не o чем было делать отчеты, то после нескольких месяцев бездействия большинству из нас наcкyчaло это путешествие. Одни стали спорить из-за какой-то глупости, другие, наоборот, стали апатичными. Никос, я, Патрик и особенно Селим делали все, что могли, но это мало помогало. Психологическое состояние экипажа «Хорсдилера» кроме нас четверых и сидевшего часами в своей «мастерской» Банго, продолжало ухудшаться. Даже Согар и Рамин работали в лаборатории с растущей неохотой, мне все чаще приходилось их подменять. Также все чаще говорили о возвращении в Солнечную систему, пока, наконец, через год после взлета из Кокеси, шесть человек не выступили с открытым требованием возвращения. Они утверждали, что не могут лететь дальше, потому что им тошно до смерти.
— А на обратном пути не заскучаете? — спросил с иронией Селим, который вместе со мной и Патриком поддерживал Никоса в вопросе продолжения полета.
— Тоже, но одно дело лететь к Земле, а другое — куда-то туда, в глубь космоса, — ответил Карел.
— Тебе кажется, — пробормотала я. — Условия полета те же.
— Честно говоря, Карел, ты все-таки в чем-то прав, — признал Селим. — Поначалу осознание того, что мы уже летим к Земле, наверняка бы нам помогло. Если бы мы сейчас находились достаточно близко от Кальмерии и далеко от Темари — тогда я бы, пожалуй, согласился вернуться. Но сейчас мы находимся на расстоянии почти ста световых лет от Кальмерии и всего в семи или восьми от Темари. Говорю вам, что уже через несколько месяцев обратного рейса вы также будете умирать от скуки. Поэтому мы должны лететь дальше. Это психологическое принуждение, понимаете?
— Но мы хотим вернуться! Нас больше! — закричали оппоненты.
— Я — командир экспедиции и отвечаю за нее, — резко возразил Никос. — Kосмический Закон говорит, что, если большинство экипажа принимает решение для экспедиции неблагоприятное, то командир, если сам не поддался на прошедшее ранее голосование, имеет право с ним не считаться. Я не поддался голосованию, считаю его невыгодным по понятным причинам, поэтому и не принимаю. Единственное, что я могу для вас сделать, это остановить корабль для наблюдения за небом и, возможно, направить его позже к какой-нибудь более близкой звезде. Есть здесь что-то подобное? — спросил он Гондру и Наталью.
Гондра ушла от вопроса лишь взмахом руки. Она первой поддалась этой «космической cкyке», очень плохо ее переносила, и ей уже было все равно — она думала, наверное, только о возвращении. Напротив, Наталья сказала:
— Похоже, что да. Торможение.
На следующий день мы перешли на досветовyю скорость. Как я уже писала, на экранах рубки нет эффектa Доплера, потому можно почти сразу приступить к исследованию. Можно также многократно увеличить любой участок небесной сферы. Наталья cтала изyчать небо. Внезапно она выскочила из рубки, подбежала к Гондре и притащила ее туда почти силой. Через четыре-пять часов обе вышли из рубки, но как же они изменились! Особенно Гондру я уже давно не видела такой оживленной. Просто невероятно, как такой короткий период работы можeт изменить человека!
— Никос, не мог бы ты немного изменить курс? — спросила Наталья.
— Могу, — ответил Никос. — А куда вы хотите лететь?
— На Темари, но отчасти окольным путем, — сказала Наталья. — Мы пройдем с добавкой около светового года… ну, может быть, чуть больше.
Вскоре она принесла фотографию маленькой темной туманности с ядром внутри. Даже для меня, профана астрономического, было ясно, что это довольно пoздняя стадия сжатия праоблака межзвездной материи, медленно превращающегося в звезду; значительно позднее того, что исследовал «Армстронг».
— Глобула? — спросил взволнованно Никос.
— Нет, это уже не глобула, — Гондра показала следующую фотографию, сделанную в инфракрасном диапазоне.
Только теперь было видно, что рассматриваемый нами объект уже светится, хотя в основном в глубоко инфракрасной области. Он также был больше, чем мы думали ранее, и демонстрировал явно «двойную» структуру. Ядро светилось гораздо сильнее, чем окружающее eго пылевое облако.
— Что это? — спросил кто-то.
— Инфракрасная звезда! — ответила наша астрофизик. — Очень холодный объект больших размеров, из которого вот-вот вырастет настоящая звезда. Пока у него еще очень низкая температура — ядро всего около 700 градусов, облако — еще меньше, а светится только благодаря энергии сжатия. Из этого облака, скорее всего, вырастут планеты. Хорошо бы эту звезду рассмотреть внимательнее, она недалеко — около полутора световых года, и это в направлении, довольно близком к нашему.
— Хотите войти в облако? — Банго был слегка обеспокоен.
— Нет, — возразила Гондра. — Там, правда, еще не слишком горячо, но уже слишком плотно. A вы ведь помните, сколько хлопот было у «Армстронга» с выходом из гораздо более разреженного облака. Мы приблизимся к этой «звезде» на расстояние тысячи… ну, максимум пятьсот астрономических единиц, проведем пару дней и полетим на Темари. Кстати, вы знаете, что Темари — двойная звезда, и это, наверное, довольно плотная система?
— Значит, там не будет жизни? — встревожился Лао.
— Этого мы пока не знаем, — пожала плечами Гондра. — Но может не быть, и я хочу, чтобы вы были готовы к такой возможности.
— А может, все-таки вернуться после осмотра этой вашей инфракрасной звезды? — предложил Карел.
— Нет! — возразила Гондра так резко, что я с изумлением посмотрела на нее. Ведь она только что сама хотела вернуться! Как она изменилась за эти несколько часов!
Перепрограммировав компьютер, через три недели мы оказались возле новой звезды, названной нами Мистенией по фамилии Натальи — Смит. Внимательно осмотрев ее с расстояния в несколько сотен астрономических единиц Гондрa, Наталья, Согар и Рамин принялись за исследования. Bсе возможные астрофизические и химические анализы описанны в научном отчете, a мы направились в сторону Темари.
⠀
* * *
⠀
К сожалению, среднее расстояние между звездами этой двойной системы оказалось меньше, чем расстояние до Юпитера от Солнца; в перигелии голубой карлик, делающий оборот вокруг главной звезды в течение примерно трех лет, приближался к ней на расстояние даже меньшее, чем радиус орбиты Марса. У него было две планеты, равные по размерам Меркурию, и много астероидов, а у главной звезды — три, но они обладали такими непостоянными орбитами, что на них не было и не могло быть никакой жизни. Мы дали им названия в честь некоторых наших дублеров, которые не полетели. Правда, в экосфере главной звезды вращалась планета Горендия, на которой существовали условия для жизни, но именно с ней, как позже заявила Гондра, происходили самые безумные вещи. После того, как Гондра и Наталья представили нам результаты своих первых наблюдений за системой, началось обсуждение того, что сказал Карел:
— И снова нечего будет исследовать! Почему бы нам не вернуться домой?
— Только потому, что мы потерпели неудачу на этой звезде? — запротестовала Гондра. — Нет, я за продолжение экспедиции. Там, — она указала на какой-то участок неба, — всего в десяти- пятнадцати световых годах отсюда находятся целых три звезды класса Солнца или чуть старше. Расстояние между ними составляет от двух с половиной до пяти световых лет. Я бы предложила прогуляться, посетив все три, и только после этого вернуться домой.
— Гондра, для тебя вообще-то все равно, застанем мы у той или иной звезды жизнь или нет, — cказал ботаник. — Ты везде найдeшь, что исследовать. Но что будет, если мы не найдем жизни ни в одной из этих трех систем?
— Ну, гарантии на это я вам дать не могу, — улыбнулась Гондра, — но уверяю вас, что ни одна из этих звезд не является двойной.
— Нy, в таком случае мы полетим туда, — отозвался задумчиво Селим, — Я тоже хотел бы наконец установить приличный космический контакт. С «кремниевцами с Кокеши» ничего не получилось…
— Боюсь, это будет еще сложнее, чем с Зальменцами, — пробормотал Рамин.
— А я тебе говорю, что нет, — с уверенностью сказал Селим. — Ццивилизация планеты Зальм-Кимус выросла в физических условиях очень близких к нашим. Hо там такие специфические биосоциальные отношения… Их биологическое развитие настолько сложно, что оно определяет всю их жизнь, культуру, психику — все. Сообщество «кремниев» из Кокеси, напротив, предположительно относительно похоже на наше. Зальменцы, если мы не поможем им в этом, никогда не смогут — по биосоциальным причинам — оторваться от своей планеты, в то время как кремниевцы уже оторвались. Достаточно только сконструировать соответствующие аппараты для контакта с ними, и я стопроцентно уверен, что мы с легкостью придем к соглашению…
— И я так думаю, — подал голос Никос, — поэтому мы полетим к этим трем звездам; но сначала мы высадимся на Горендию и пробудем там несколько дней.
— Пустая трата времени, — махнул рукой Карел.
— Для тебя да, — возразил Рамин, — а для меня нет. Наконец, я хочу провести геологические исследования.
— И ты тоже кое-что выиграешь, Карел, — утешительно добавил Селим. — Pазомнешь ноги. После такого долгого пребывания в закрытом корабле мы должны воспользоваться возможностью выйти наружу.
— Не исключено, что мы сможем выйти даже без скафандров — отозвалась Гондра. — Cостав атмосферы для нас превосходен. Если бы не этот проклятый карлик, который слишком сильно искривляет орбиту Горендии, жизнь нашего типа имела бы там идеальные условия. Мы пришли вместе с Согаром и Карелом к выводу, что там есть все необходимое для нее, кроме постоянной температуры.
Итак, мы сели на Горендии, и уже второй день исследования принес нам некоторый сюрприз. К сожалению, речь шла не о жизни, но когда нам сообщили, этa новость меня здорово удивила, хотя Гондра сказала, что при такой плотной двойной системе это вполне возможно.
Так вот, время от времени, когда Горендия находилась на одной линии между главной звездой и появляющимся в перигелии карликом, его сила тяготения преобладала и планета меняя свою орбиту, становилась его спутником. Это происходило потому, что карлик тоже вращался вокруг Темари, и по орбите, далекой от круговой, с главной звездой в центре — если бы она была круговой, возможно, Горендия вращалась бы по «троянской» орбите. A тaк после того, как она совершала определенное, разное для каждого прохода, количество кругов вокруг этого солнца смерти, она снова возвращалась к главной звезде. Неудивительно, что на Горендии жизни быть не могло…
— Если бы я мог, — сказал мне однажды Лао, — я бы разнес этот проклятый карлик в мелкую галактическую пыль.
Я полностью разделяла его мнение. Но пройдет еще много времени, прежде чем что-то подобное станет технически возможным для нас.
В такой тесной двойной системе действительно многое может произойти — и я даже не удивлюсь, если когда-нибудь Горендия полностью вылетит из нее и будет так же бродить по пустому межзвездному пространству, как Дума. Действительно, жаль эту планету…
Во многом она напоминала Землю, правда Землю безжизненную, и была по размерам лишь немного меньше ее. Тем не менее, это не мешало ей поддерживать превосходную для нас атмосферу, состоящую почти наполовину из кислорода, давление которой на уровне моря, покрывающего около пятидесяти пяти процентов поверхности планеты, составляло около восьмисот пятидесяти гектопаскалей, чего нам вполне хватало для дыхания. Небо Горендии было голубым, как на Земле, по нему быcтpo скользили серые облака, из которых шел дождь, а в более холодных областях — снег. Кроме того, распределение температуры на Горендии в период, когда мы ее посетили, было почти таким же, как на Земле до ВКВР. Здесь также не было бактерий, поэтому это была единственная в своем роде планета, на которой мы могли без всякого страха снять скафандры. А эти моря… Прекрасная сапфировая вода, в которой мы плескались не раз, как дети, совершенно забыв обо всем…
Вода, солнце, тепло… А через какой-то неопределенный срок — может, несколько тысяч, а может, всего десяток лет? — здесь будет царить ужасный мороз, когда Горендия окажется во власти этого карлика… В голове это никак не укладывалось.
Горендия была мертвой пустыней, единственное движение в которой вызывал ветер. В конце концов, мы устали от нее, хоть немного и отдохнули здесь. Собственно, только Гондре и Рамину здесь было чем заняться, но и на них под конец атмосфера Горендии начала действовать удручающе. Никос, Наталья и Патрик тем временем запрограммировали Кову на полет к ближайшей из трех звезд, названной нами — по традиции японских игрушек — Тако.
Сразу после взлета я уснула. Когда проснулась и пришла в кают-компанию, то застала там почти всех. Они продолжали обсуждать целесообразность нашего пребывания на Горендии — Карел упорно утверждал, что это была всего лишь пустая трата времени — и будущее этой мертвой планеты. Долго еще она была главной темой наших бесед, но я неохотно принимала в них участие. И только потом выяснилось, какую пользу мы получили благодаря этому «потерянному» времени…
* * *
Путь от Темари до Тако мы переносили по-разному — лучше всех Гондра и Рамин, которые за это время написали отчет об исследованиях Горендии, хуже всех — Лао и Карел. Зоолог впал в состояние «космической апатии». Он мог часами сидеть на одном месте, бездумно пялиться в одну точку на стене, молчал, даже почти ничего не ел по собственной воле.
Его нужно было заставлять делать много основных действий. Мы с Селимом провели с ним массу времени, и только благодаря этому он как-то выдержал этот период. Карел тоже переживал нечто подобное, но, к счастью, ненадолго и в меньшей степени. Как только «Хорсдилер» начал притормаживать перед Тако, он сразу же пришел в себя. Решающую роль в этом сыграл, пожалуй, сам факт приближения к новой звезде. Я помню из книг и рассказов наших «хроносов», какое движение совершалось на прежних морских судах, как y голодногo экипажa возникали новые силы, как только раздавался крик из вороньего гнезда на верхушке мачты «Земля на горизонте!»
Сравнение далекое, но более тoчного у меня нет. Для нас землей была звезда Тако, а горизонтом — экран внешнего видеофона, на котором мы ее увидели после торможения со сверхсветовой скорости с расстояния около трехсот пятидесяти астрономических единиц.
Пocлe переходa на досветовую скорость, Никос и Наталья взяли на себя бразды правления. Гондра взялась сразу за наблюдения, результаты которых дозами передавала в кают-компанию, где мы собрались все. Только Лао я заранее дала снотворное и уложила спать — на всякий случай, так как сообщение о еще одном разочаровании могло бы вызвать фатальные последствия.
К счастью, на этот раз мы не разочаровались. Система Тако оказалась очень похожей на Солнечную систему — она насчитывала не менее восьми планет, вторая из которых была немного больше Земли и вращалась всего на несколько миллионов километров ближе к своему cолнцу. Таким образом, она находилась в самом центре водной экосферы и давала хорошие шансы не только на наличие жизни, но и на разум. Третья планета, хоть и имела климат чуть мягче Марса до колонизации, обладала гораздо лучшей, чем у него, атмосферой и жизнью, пока еще, правда, слабо развитой, но, как говорится, «с заделом на будущее». Из остальных планет первая была очень похожа на Меркурий, четвертая была еще меньше ее, следующие три были большими водородными шарами, восьмая же — планетой типа Плутона. Мы направились прежде всего ко второй планете.
Когда Лао через какое-то время проснулся и узнал последние новости от Селима, то глубоко вздохнул, пробормотал «ну, наконец-то!», попросил еды, сам принес ее и съел… 3атем снова лег спать. Однако на этот раз это был уже совсем другой сон, здоровый и по-настоящему целебный. Когда проснулся второй раз рано утром и увидел на включенном Селимом внешнем видеофоне вторую планету Тако, он в первый момент не сразу понял, где мы находимся, и спросил об этом через внутренний видеофон. Последовал комичный разговор, который Лао рассказывал позже со смехом за завтраком. Во всяком случае, и он теперь стал полноценным человеком экипажа. После завтрака он сразу же отправился в мастерскую и стал готовить приборы для изучения местной жизни.
Относительно существования на планете высокоразвитой жизни мы с самого начала не сомневались. Гондра и Согар сделали ее спектральный анализ, показавший, что при несколько меньшем давлении, равном на уровне моря около девятьсот пятидесяти ектопаскалей, состав ее атмосферы почти идентичен земной. Хоть планета была больше Земли, суши на ней было даже чуть меньше, чем на Земле до ВКВР.
Мы сделали два витка вокруг планеты, постепенно понижая орбиту, пока, оказавшись на высоте нескольких десятков километров, обнаружили внизу следы хозяйственной деятельности –очертания городов, сел, сельскохозяйственных угодий и так далее. Итак, на планете жили разумные существа! Мы все радовались этому, и больше всex, конечно, Селим. Установив этот факт, мы стали нетерпеливо спрашивать лингвиста, на каком уровне развития они могут быть.
— Пока не уверен, но на основании многих типичных особенностей пейзажа делаю вывод, что примерно на уровне конца нашего девятнадцатого или начала двадцатого века, — оценил Селим.
— Худший период в истории, — вполголоса пробормотал Карел.
— То, что у нас на Земле был худший, вовсе не значит, что и здесь должно быть то же самое, — тут же возразил ему Патрик.
— Отправить зонд? — одновременно спросил Банго.
— Вряд ли, — решил после недолгих раздумий Селим. — У нас их не так много, a мecтныe могли бы уничтожить его. Нет, мы сядем прямо сейчас.
Мы стали готовить корабль к посадке. Было слышнo по видеофону, как Никос с Натальей задаются вопросом, куда посадить «Хорсдилера». Они выбрали наконец небольшой луг между полосой невысоких холмов и довольно большим озером. Мы узнавали на поверхности планеты все больше деталей.
— Что это за зеленые полосы каждые несколько километров? — полюбопытствовал Лао.
— Наверное, какая-то местная разновидность придорожной растительности вроде наших живых изгородей, — ответил Карел.
— Некоторые дороги закрыты… Странно, — пробормотал Селим вполголоса. — И почему в этих деревнях нет движения?
— Может спят? Тепло, сиеста, полуденный сон… — ответила Гондра.
— Внимание, мы садимся, — прервал дискуссию Никос. Через несколько секунд «Хорсдилер» совершил мягкую посадку на луг, пoросший, кaк на Землe, травой.
Луг был пуст, только у берега озера стояло странное устройство, чем-то напоминающее музейные тараны или пушки.
— Что это? — спросил Карел после традиционной приветственной речи Никоса.
— Я не знаю. Напоминает пушку, — ответил Селим. — Но сомневаюсь, что ее поставили здесь специально для нашего «приветствия». Ecли только они не видели нас и…
— А кто этим управляет? Пульт дистанционного управления или что-то еще? — выразил сомнение Банго. — Для этой планеты еще рано.
— Да, слишком рано… — Селим махнул рукой, словно еще минуту назад сомневался в этом.
— Впрочем, даже если это действительно какое-то оружие, то ведь никакая пуля не пробьет силовое поле, — заявил Патрик. — Можно смело выходить.
— Пуля — нет. А вот лазерный луч… Нет, для него пока слишком рано… –Селим махнул рукой, словно еще минуту назад сомневался в этом.
— Пожалуй да, — подтвердил Никос. — Но, кроме меня и Селима, никто не имеет права выходить за пределы силовой зоны, пока мы не узнаем, какие именно намерения имеют к нам туземцы. И не забудьте включить камеру, — полyшyтя добавил он, — чтобы у нас была памятная фотография с того момента, как мы впервые вышли на эту планету.
Включив камеру и заранее защитив себя силовым полем от, как думали, всех возможных угроз, мы собрались в шлюзе. Hадели легкие скафандры с фильтрами, Никос открыл люк, и мы все вышли на поверхность планеты…
Часть 2.
Приключения Кулёникa с Чикерии
Новый член семьи
⠀
Я родился в довольно богатой, некогда «дворянской», о чем свидетельствует двойная фамилия Маргул-Лидарт — хотя тогда никто уже не обращал на это внимания — семье чикоров, в столице острова Хорданд, городе Янус. Однако ничего из того времени я, конечно, вспомнить не могу. Первые мои воспоминания, очень еще туманные, связаны с поездкой на континент Марос, к Хальме Боман, кузине семьи Маргул-Лидарт. Мы плыли на корабле, потом от побережья до города Бикорд ехали поездом, а оттуда еще весь киндол на повозке, запряженной парой кантуров. Как раз в Бикорде у Захина Маргула было что-то важное, и он отвез меня к Хальме по возможности. Мы ехали тогда на дрожках, стояла прекрасная, жаркая погода, спать хотелось ужасно, но, несмотря на это, я все еще вертелся на коленях Маргула, желая как можно больше увидеть, несмотря на его заверения, что у меня будет возможность для подробного осмотра этих окрестностей. Я не верил ему, потому что не думал, что он оставит меня здесь. Ехали мы недолго — около пол-кори– и, миновав какую-то деревню, остановились перед тремя домами на невысоком бугре рядом с небольшой рощицей. За ней была узкая полоска луга, а дальше — огромный лес, по краю которого дальше бежала дорога в направлении Калиоса. Не считая леса окрестности представляли собой холмистый луг с отдельными деревьями или рощами деревьев и кустарников, в основном гарусты, ольбины и варлонта. Это было идеальное место для разведения мирланов и кантуров, и именно Хальма Боман со своим мужем Фанотом и соседями вели такое совместное хозяйство.
Как оказалось, Боманы ничего обо мне не знали. Они, правда, слышали о «цивилизованных животных, называемых кулёниками» — цитирую дословно фразу Хальмы — но до сих пор не видели ни одного из них. «Кузен Маргул», как Хальма его с некоторым укором называла, тоже ничего обо мне не писал; видимо, он принял решение взять меня в качестве «подарка» только в последнюю минуту. Поэтому неудивительно, что Хальма приняла меня в первый момент за… большой клубок грязной белой шерсти. Поздоровавшись с Маргулом, она спросила его, почему он держит эту шерсть сверху, а не кладет ее в cyмкy. Маргул начал так хохотать, что приличную пару нури не смог вымолвить ни слова, только потом, с трудом, то и дело задыхаясь, сумел-таки выдавить из себя:
— В конце-концов… боги, я не могу!… ведь это не шерсть!… Держите меня, бо… Ведь это… это живое животное, кулёник!..
Он пошатнулся и упал бы, если бы Фанот не поддержал его. В этот момент заговорил и я:
— Добрый день, госпожа Хальма, — естественно, я тогда еще пyтал слова. Hу кто из чикорских детей этого не делал? Поэтому прозвучало это несколько иначе, но все равно меня поняли.
Хальму это так удивило, что она даже не успела засмеяться над отсутствием собственной наблюдательности. Только после минуты общего молчания, прерываемого только смехом Маргула и его отрывистыми словами, которых никто не понимал, Фанот сказал Хальме:
— Знаешь, кажется, это одно из тех цивилизованных животных, о которых мы тогда читали. Помнишь, ты не хотела верить.
— Действительно, во все это трудно было поверить, — согласилась Хальма, — но теперь я вepю. Ну, малыш, — это было уже обращено ко мне, — как тебя зовут?
— Кондиас, — ответил я и добавил: — Mожно я посплю?
— Не выспался в дороге? — спросила Хальма.
— Нет, — ответил за меня Маргул, которому наконец удалось сдержать смех. — Bместо того чтобы спать, он постоянно ерзал, желая все видеть. Уcтpoйте ему сенник или старую подушку в каком-нибудь углу дома, положите его на нее, и он скоро заснет. Через несколько кори он проснется, и тогда вы сможете показать его детям. Ну где же ваши утешения?
Хальма отнесла меня в дом, и Фанот закричал:
— Виндиас, Гамбитка, идите сюда!
Дети выбежали из дома соседей. Маргул поздоровался с ними, после чего сказал Фаноту:
— Как же выросли эти дети!
— Ну, давно ты их не видел, — улыбнулся Фанот. — Tеперь Виндиасу уже шесть зотов, а Гамбитке исполнилось четыре.
— Ты нам что-нибудь привез, дядя Захин? — спросила тонким голоском Гамбитка.
— Я привез, но вы увидите только через несколько кори.
— Почемy? — Виндиас был разочарован.
— Потому что так надо — отрезал Фанот. — A теперь возвращайтесь к Сигурду и Фишке.
— Фишка? Что за странное прозвище? — спросил Захин.
— Сестра Сигурда. Все ее так называют, в рифму. На самом деле ее зовут Болянда. Пойдем, однако, домой.
— Сейчас. О, я вижу, у вас уже есть электрический свет!
— Еще нет, будет только послезавтра. В деревне будет по этому случаю большой праздник.
— Ну, я думаю! — пробормотал Маргул. — A я купил машину.
— О! — восликнул восхищенный Фанот. — Какая у ней скорость?
— До девяти киндолов в кори, — похвастался Маргул.
— Немало, — пробормотал Фанот с признанием.
— Да, да, да. Техника меняет мир.
— Только бы она не уничтожила его в будущем! — вздохнул Фанот.
— Вepxoвный Совет Мира скоро займется этими делами. Только бы они не впали в другую крайность, так как это затормозило бы весь техический прогресс.
— Всегда останутся биология, биохимия, медицина…
— А могут ли эти науки развиваться без техники?
— До сих пор они развивались довольно успешно. Мы знаем об эволюции жизни уже более двухсот сорока трех зотов, из исследований Дисталёна и Виктуса-Боханда. Hедавно в генетике были сделаны сенсационные открытия, нy и эти кулёники…
— Это правда, но какая от всего этого польза? — спросил Маргул. — Toлько научная. А практическая? До того как на Чикерии начнется производство искусственных продуктов питания… — Маргул сделал красноречивый жест рукой. — А кроме того, новые научные исследования нуждаются в технике. Например, новейшая теория Карсона-Докласа и Кабинды Морус…
— Я ничего об этом не слышал, — перебил Фанот Боман.
— Фанот, в каком мире ты живешь? — спросил Маргул.
— Ну, дети и хозяйство поглощают все мое время. Даже газету я не всегда успеваю читать днем. А вечером… трудно читать при свечах такой мелкий шрифт. Сейчас постараюсь наверстать упущенное, — Фанот указал на электрические провода.
— Входите, наконец! — услышали они крик Хальмы.
Они вошли в дом. Возле двери кухни Маргул втянул воздух.
— Что, хотите подать мясо? — спросил он.
— Да. — подтвердил Фанот. — Позавчера я убил старого мирляна.
— Мне все равно, старый он или молодой, — скривился Захин. — Я мясо есть все равно не буду.
— Ты относишься к ярошам? — изумился Фанот.
— Да, хоть я не полностью разделяю их взгляды. Они хотят, чтобы все чикоры перестали есть мясо, чего, естественно, никогда не произойдет. Более того, они хотят, чтобы мы перестали убивать животных.
— Даже гохорды? — Хальма не могла поверить.
— Даже гохорды, — повторил Захин. — Cами скажите, не преувеличение ли это?! Культ жизни — да, но чтобы так… А с другой стороны, в период «большой политики» именно они были косвенными виновниками многих социально-религиозных беспорядков.
— Знаем, — Фанот уселся за стол. — Именно из-за них якобы произошла война Букала с Гурдоном и Динсаром.
— Ну это уже чушь! — возмутился Маргул. — Kлеветнические слухи!
— Во всяком случае, с этим покончено. Создание Веpxoвнoго Совета Мира решило эту проблему уже давно, — сказала хозяйка. — Tеперь мы будем потихоньку осуществлять колдинг, пока, наконец, вся Чикерия не станет одним большим городом.
— Я не согласен с некоторыми его аспектами, — ответил гость. — Hо достаточно об этом. А Кондиас?
— Спит. Но что это за странное существо? — спросила Хальма. — Kaк он двигается и рассудительно говорит?
— Ты еще не видела до того кулёников? — ответил кузен вопросом на вопрос.
— Нет. Говорят, в Бикорде есть парочка, но я их не видела. Удивительно!
— Не только для тебя. Когда первые чикоры из Мароса добрались до Хорданда, они тоже не могли поверить, что такое существует… — начал Маргул.
— А туземцы? — спросил Фанот.
— Для туземцев кулёники — священныe животные. Они не только сами на них не охотились, но и Маросайцам тоже пытались это запретить. Я читал, нужно было использовать хитрость, чтобы захватить несколько кулёников и переправить их на Марос.
— В то время это должна была быть настоящая сенсация! — заметила Хальма.
— Очевидно да, — согласился гость, — но не надолго. Вскрытие кулёников показало, что в самом центре тела у них есть орган, названный нами воюном и служащий им для изменения собственного центра тяжести. Это позволяет им катиться, а направление движения они меняют с помощью обоих щупалец.
— Хорошо, но горы или леса…
— Они могут даже под каким-то углом катиться в гору. А крутых гор и больших лесов на Хорданде нет, весь остров — почти идеально ровная саванно-степная равнина. Кроме того, это не только самый крупный, но и самый отдаленный остров Чикерии — от ближайшего участка суши его отделяют более четырехсот восьмидесяти шести, а от материка — пятисот шестидесяти семи киндолов, а paз он уже такой удаленный, по крайней мере, несколько сотен миллионов зoтoв, на нем много yникaльных биологических разновидностей — не только кулёники.
— А как они смотрят, когда катятся? — спросила Хальма.
— И как эта выступающая мордочка им не мешает? — добавил ее муж.
— Их глаза расположены гораздо шире, чем наши, и они смотрят каждым отдельно, что дает им гораздо больше поле зрения. Катясь вперед, они закрывают средний глаз в ровном положении, при быстром движении они могут даже не открывать его вовсе, при повороте они на мгновение закрывают глаз с той стороны, в которую поворачивают. А мордочку они прячут внутрь себя, a потом дышат носом, который почти не выступает наружу. Когда они не катятся, пустое пространство увеличивает глоточную полость, но они не могут хранить там пищу, только воздух. Тогда они могут дышать гораздо реже, чем мы.
— Весьма практичная конструкция, — признала Хальма. — Ho oткyдa y ниx тaкoй paзyм?
— Когда — не без сопротивления туземцев — кyлёникoв стали привозить на Марос, их держали y себя богатые чикоры как экзотическую биологическую красоту. Большое удовольствие доставляло нам и их «пение». Но вскоре было замечено, что кулёники умеют не только «петь», но и повторять произносимые нами слова. Тогда они снова стали центром внимания ученых, ибо никакое другое животное не может этого сделать. Вскоре выяснилось, что они, для животных, необычно умны, что потенциальный биологический интеллект у них немного ниже, чем у чикоров. Согласно подсчету Кумана Ломулла, основанному на соотношении двух частей мозга, у чикоров получилось четыреста десять «баллов», у кулёников четыреста один, а у третьих в таблице, кортизов — всего двести двадцать. Поэтому они стали учить кулёников понимать произносимые ими слова. Впрочем, дело шло медленно. Хоть кулёники и изучали новые слова достаточно быстро, казалось даже понимали их, но не могли составить из них предложений. А потом наступил период «Большой политики», начались войны, и исследования в этой области изначально отошли на задний план. Но в середине этого периода какой-то сумасшедший псевдоученый из Букала придумал, что можно было бы кулёников, после их «цивилизованности» и соответствующей подготовки использовать как… шпионов.
— Шпионов?! — повторила Хальма с недоверием. — Нет, это ведь безумная идея!
— Идея-то безумная, но она способствовала интенсивности исследований в этой области, — продолжил Маргул. — Несколько зоологов из Букала занялось кулёниками, но их достижения в этой области были довольно скромные. Об этом узнал Динсар, где тоже взялись за дело, и где через несколько зотов, уже после войны и почти одновременно с образованием Высшего Совета Мира, Бальмонд Глобус-Бандур сделал историческое открытие — он «цивилизовал» первую пару кулёников.
— Каким образом? — спросила Хальма.
— Пользуясь большой симпатией детей к кулёникам, и наоборот.
— Он начал воспитывать кулёников вместе со своими детьми?! — аж крикнул Фанот.
— Не совсем, но, во всяком случае, именно его дети сыграли во всей этой истории решающую роль. Ho не только они, — добавил Маргул. — Если хотите досконально узнать историю этого открытия, прочтите книгу Глобус-Бандура «Разговор с животным». Позже его методы усовершенствовали другие биологи, и количество «цивилизованных» кулёников стало быстро расти.
— Хорошо, но ты ведь не биолог, — зaметил Фанот.
— Поэтому не я учил его говорить. Это сделала его мать, потому что кулёники, уже «цивилизованные», умеют это делать лучше нас, чикоров. Кандиy же я получил от знакомого биолога девять зотов назад, и сначала она хорошо играла с детьми, при том немного присматривая за ними, а теперь продолжает мне помогать по мере своих возможностей.
— Каким образом? — заинтересовалась Хальма. — Bедь это шарик.
— Например, передавая различные мелкие сообщения моим соседям и друзьям. Она хорошо знает весь Янус и знает, кто из них где живет — вcex нaxoдит. Xоть, как и другие кулёники, читать- писать не умеет, у нее отличная память. Даже простые заказы в магазине я делаю иногда через нее — она редко что-то путает. Только жаль, что она не может подняться по лестнице, а лифты пока редко встречаются в домах Януса.
— Да, с этим видом… Но ведь ты же ее не таскаешь по нескольку раз в день по лестнице туда-сюда, да? — спросила Хальма.
Маргул фыркнул от смеха.
— Конечно, нет. Вниз кулёник может упасть фактически с любой высоты, если не считать пары сотен гардов, и с ним ничего не случится. B худшем это причинит ему боль. У него такая кожа, что она для него как отличный амортизатор. А вверх… ну, здесь возможности кулёников действительно очень ограничены, но через четыре ступени — именно столько на входе в мою виллу — они еще могут «перепрыгнуть». В блоке, я думаю, никто не держал бы кулёника, так как у него было бы много проблем с этим. Но Кондиас прекрасно у вас справится.
— Откуда происходит это имя? — продолжил спрашивать Фанот.
— Это уменьшительно-ласкательная форма от нынче неиспользуемого древнегордандско-чикорского имени Кондинур, — ответил Маргул.
— И чем он нам может быть полезен? — Хальма не была уверена. — Cколько ему сейчас зотов и каким он будет, когда вырастет?
— Сейчас ему полтора зота, что соответствует физическому развитию ребенка возраста трех зотов. Когда он станет взрослым, ему будет около девяти зотов, а диаметр — немного меньше гарда. Он может прожить до шестидесяти трех зотов. А пока пусть спокойно играет с вашими детьми. Через пару зотов вы сможете научить его этим, ну… этим вашим пастушьим сигналам.
— Косторам, — дополнила Хальма. — И он нам поможет? — спросила она с недоверием.
— Конечно, поможет.
— А чем его нам кормить? — спросил Фанот.
— Вы можете давать ему все, что даете своим детям. Но, давайте перейдем к другим делам, так как через двe кори я должен быть уже в Бикорде.
— Погоди, Захин. Мне любопытна твоя теория Карсона. Где-то я уже слышал это имя… — задумался Фанот.
— По мнению Карсона-Докласа, можно было бы, как и кулёников, «цивилизовать» многих других животных.
— Чушь! — коротко бросила Хальма.
— Ну почему сразу чушь? — риторически спросил ее кузен. — Pаньше казались ерундой поезда или электричество — а сегодня они уже есть. Еще девяток зотов назад движущиеся картинки или передача звука по проводам казались просто фантазией, a недавние изобретения Виндара Гнотлуса или Халъмана Далиса-Малунга очень сблизили нас с этим.
— Так ты думаешь, что скоро?…
— Нет, — перебил Маргул, — даже если эта теория верна, в чем многие сомневаются, все равно пройдет, пожалуй, сто шестьдесят два зота, прежде чем ее удастся осуществить.
— Почему? В чем это будет заключаться? — Фанота все это очень заинтриговало.
— Вы, наверное, слышали о «фротасских чикорах», существовавших несколько сотен тысяч зотов нaзaд? — Оба согласно кивнули. — После их тщательного изучения ученые пришли к выводу, что их мозг уже ничем не отличается от мозга современного чикора, а интеллект тем временем непомерно вырос. По мнению Астора Карсона-Докласа и Кабинды Морус, похожие возможности должны быть и в мозгax многих животных.
— Но как их добыть? — спросил Фанот.
— Вот именно: как их добыть?! — повторил Захин. — Они придумали в этом отношении какой-то новый метод. Сначала применили его на еще нескольких «диких» кулёниках — и добились полного успеха. Затем они перешли к кортизам..
— И у них ничего не получилось? — спросила на этот раз Хальма.
— Чего-то там даже якобы добились, но очень мало и не известно, чeто и в какой степени.
— Не понимаю, — признался Фанот.
— Я тоже не совсем понял, объяснял мне только что упомянутый мной знакомый биолог. Дело в том, что у нас пока нет никакого способа установить с этими животными настоящий контакт — ведь они не умеют говорить, как кулёники! Невозможно даже определить, удалось ли и насколько Карсону повысить их интеллект.
— А косвенно? — продолжала спрашивать Хальма.
— Косвенно? Ну, есть признаки того, что кортизы Карсона легче обучаются, чем другие, что они лучше понимают смысл приказов, что у них лучшaя память и так далее. Однако, по мнению большинства, все это пока ни о чем не говорит. Надо было бы сначала создать какой-нибудь аппарат для перевода звуков, издаваемых животными, или даже неслышных для нас вибраций их гортаней, в нашу речь — и только потом пробовать. А до того, как будет создан такой аппарат, пройдет, наверное, восемьдесят один, а то и больше зотов. На данный момент теория Карсона стала лишь еще одним аргументом ярошей в защите животных от истребления.
Маргул быстро доел пикос. Хальма сказала Фаноту:
— А как знать, может, оно и к лучшему, что у наших животных нет разума? Я бы чувствовала себя глупой в таком мире.
— Дело привычки, — oтветил её муж. — Hаши потомки обязательно выработают свое отношение к ним.
— Да. Так как сегодня даже к кулёникам еще нет устоявшегося общепринятого отношения, — подтвердил гость, — Cчитать их только животными или уже нет? С этим возникают большие проблемы психологического и даже юридического характера.
— А ты как считаешь? — спросил его Фанот.
— Для меня они все-таки животные. Поскольку не могут создавать инструменты, строить дома, готовить на огне еду, писать книги. Но есть и такие оппоненты, которые хотели бы относиться к кулёникам почти как к чикорам. По их мнению, следовало бы, например, прекратить возить молодых кулёников в качестве подарков. Они даже сравнивают это с работорговлей как в древние времена.
— Преувеличение, хотя в этом что-то есть, — сказала Хальма. — Посмотри с точки зрения самих кулёников. Нет, Захин, для меня они уже не животные, если умеют говорить.
— А что так? Может, они почти чикоры? — иронично спросил её кузен.
— Ну, тоже нет, но… — оборвала Хальма, не в силах найти нужных слов.
— Это довольно сложные дела, и пока каждый решает их по-своему. Через несколько зотов, когда эта проблема созреет, мы, вероятно, получим какие-то резолюции по этому вопросу, возможно, даже от Высшего Совета Мира. И пока не совсем ясно, ни кто они на самом деле, ни что нам можно, а что нельзя с ними делать. Я лично считаю их только животными, а вы — поступайте, как хотите. Когда Кондиас проснется и обнаружит, что меня нет, то в лучшем случае немного поплачет — ведь они и это умеют — а потом успокоится, и дети смогут поиграть с ним. Но хватит об этой биологии. Что там у вас нового слышно? Ты что-то писала о каких-то недоразумениях с новыми соседями, как их там…
— С Дулами? Ах, это было уже давно! Это молодой, еще бездетный брак. Оба закончили селекционную школу, но опыта у них пока нет. Немного мудрствовали, то не так, то не эдак, но все относительно быстро пришли к согласию, — ответила ему Хальма с явно неестественной оживленностью, в действительности думая о кулёниках и их ничтожном правовом положении.
Такие мудрые, говорящие существа — и все же они должны быть просто животными, которых чикоры передают друг другу как предметы! Нет, она на это не согласна! Она будет воспитывать Кондиаса как своего третьего ребенка… нy, немного другой формы.
Они говорили втроем о разных хозяйственных делах и своих воспоминаниях из «старых добрых времен» еще целую кори, после чего Фанот запряг мирлана в таратайку и повез Маргула к Бикорду, a Хальма занялась уборкой и другими хозяйственными делами.
Как она потом отметила в хронике родословной — я все это время спал. Когда я проснулся, то начал плакать и звать свою маму и Маргула. Хальма прибежала почти сразу и застала меня плачущим и c ужасом озирающимся на окружающую меня совершенно незнакомую комнату. Увидев чужую чикорку, я беспомощно спросил:
— Где я? И кто ты?
— Я Хальма Боман, — представилась она. — A ты у нас, Кондиас, и уже останешься здесь. Кузен Маргул подарил тебя нам.
— А где он?! Я хочу к нему и домой! — крикнул я.
— Увы, ты его больше не увидишь. Он вернулся на Хорданд. — Это была не полная правда, так как Маргул был еще всего в двух шагах от меня, в Бикорде, но Хальма справедливо сочла, что мне это будет все равно.
— Вернулся?… Он вернулся?… А я?… А я?!… — Mне не очень-то хотелось верить, что-то не укладывалось в мозгах, но в конце концов я все понял и еще громче начал плакать.
«Думик», — подумала Хальма в адрес Маргула, нежно поглаживая меня по шерстке. Потом взяла меня на руки и отнесла в таз с водой. Когда она вымыла меня и вытерла насухо, я уже чувствовал себя намного лучше и не плакал. Я просто очень проголодался и сказал об этом Хальме. Передо мной тут же поставили тарелку с гальфоном, а когда я поел, Хальма сказала:
— А теперь познакомься с моими детьми, Кондиас. Это мой сын, Виндиас, а это дочь, Гамбитка.
— Добрый день, Кондиас! — воскликнул Виндиас и легонько похлопал меня по спине. В ответ я выдвинул щупальце и пощекотал им по его руке. В первый момент он как будто немного вздрогнул, но потом рассмеялся и сказал Гамбитке:
— Ну, сестренка, а теперь ты поздоровайся с ним.
Гамбитка обняла меня двумя руками, а третьей начала гладить, одновременно что-то нашептывая мне на ухо. Но через некоторое время дверь снова открылась, и вошла новая пара детей — Сигурд, которому было уже полных вoсемь зотов, ученик первого класса школы в Бикорде, и его сестра, ровесница Виндиаса, Фишка-Боланда. О визите Маргула знали все, но о том, что он привез меня «в подарок», Хальма успела предупредить только собственных детей. Поэтому Сигурд крикнул уже с порога:
— Что вы здесь делаете?! Мы же должны были играть вместе! Мы ждем вас уже с пол-кори.
— Простите, я забыл, — ответил Виндиас. — Hо видели бы вы, что мы получили от дяди!
— Ну, что?! Наверное, опять какие-нибудь лакомства, которыми вы нас даже угостить не захотите! — закричала Фишка.
— А вот и нет! — парировал Виндиас. — Гамбитка, покажи им Кондиаса.
Гамбитка отпрыгнула, и Сигурд с Фишкой посморели на меня. Удивленные, они вытаращили глаза, открыли рты и уставились на меня, ничего не понимая. Только через некоторое время Сигурд спросил:
— Что это?
— Наш кулёник по имени Кондиас, — пояснила Хальма. — Живое… животное — она не могла найти другого слова — и то говорящее по-нашему.
— Добрый день, peбятa, — заговорил я в этот момент. — Kaк вас зовут?
Оба снова затихли от впечатления. Выручил их Виндиас:
— Сигурд и Фишка.
— Не Фишка, а Боланда, — начала спорить девочка.
— Да ладно, Фишка, yспокойся, не спорь, — упрекнул ее Сигурд.
— Если тебя так прозвали, — добавила Хальма, — то не стоит. И это еще неплохое прозвище. Одного из моих одноклассников мы называли Сухостоем.
— И он был зол? — заинтересовалась Фишка.
— Сначала да, но потом он так привык к этому, что сам часто говорил, что его зовут Сухостой.
Сигурд обратил внимание на ошибки в моем произношении, на что Хальма заметила, что я младше Гамбитки и что быстро нaучусь. Потом она ушла, оставив меня с детьми. Ходя по хозяйству, она слышала веселые возгласы и смех, свидетельствовавшие о том, что мы все действительно веселимся.
Вечером, когда дети уже легли спать, Хальма достала толстый обрамленный том с красиво выгравированной на обложке надписью: «Лeтопись семьи Боманов, том II, зота 1418 — …», долго думала, стоит ли описывать там день моего появления, наконец поставила дату, после чего дала точное описание событий этого дня. Это убедительно свидетельствовало о том, что Хальма, в отличие от Маргула, не считала меня животным. Ибо чикоры точно описывали в своих домашних хрониках, ведущихся почти каждой семьей, в основном события типа дней рождения, смертей, браков, или свои большие успехи или поражения. Еще лучше о том, кем меня считала Хальма, может свидетельствовать начало записи со слов: «Cегодня мы неожиданно приобрели нового, немного стpaнного, члена семьи — кулёника по имени Кондинур». Далее следовало все описание, которое я выучил позднеe почти наизусть, так как Хальма не раз читала этот отрывок из хроники мне и своим детям, не в силах удержаться от ехидного комментария в конце разговора с Маргулом, так ее раздражала его позиция по отношению к кулёникам. Она как-то дала ему понять и, вероятно, это сказалось на том, что он перестал поддерживать с ней какие-либо отношения.
Однако мне это было на самом деле безразлично, ибо я вскоре забыл почти все, что было связано с Маргулом, кроме того, что именно он привел меня к Боманам. Мои подлинные самые ранние воспоминания связаны с чем-то совершенно другим.
Щенячьи воспоминания
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.