Бесплатный фрагмент - Зверотика

Глава 1. Тлен, Астар, Orbis Quattuor

Неожиданно пламя возожгло перекрёсток бинта на ветеринарной коробке.

— Япона мать, — подоспев, София хлопала сумкой по огню. — Жанна, блядь, ты ж не д’Арк. Хотя, да, Юкубоня ещё хуже.

На па́ру потушили, возвратив кремацию в погребение. Траурные студентки-пожарные: одна — рыжекосая комета с эоническим именем и созвездием шейных родинок, а с нею — укорённая блондинка под каре в агузаровском прикиде.

Вера дорыла яму и, распахнув гофрированные створки, свободные от белой перевязи, погладила дубеющего Плюшика.

— Я купила ему «рыбок»! — Жанна подняла полкило печенья в целлофановом узле.

— Это «луковицы», — отвернулась София к ветру, что нёс на лиман запахи хлевов и вилял хвостом багряного сарафана.

— Юкубоня, Космос, заткнитесь, а? — гаркнула с колен Вера, мня кошачьи подушечки. Не ступят уже, тщета тлена, бесполезны, как её солнечные очки, снятые с распухших очей Ра, — щит алого следа утраты под чёрной чёлкой длинных волос.

Как не хватило бок о бок часов! И вчера спьяну она потеряла время, отстегнувшееся с руки в самшит. Заблёванный аргумент Пэли для археологов будущего.

На травянистый холмик села ворона, парализовав Жанну: чокнутая девчонка зависла в подобии телепатического раппорта.

— Юкубонь, у тебя там ченнелинг с кумиром детства? — включая камеру айфона, заинтервьюировала София. — Или ты ща грохнешь Каркушу булыжником?

— Девки, ну закройтесь, у меня же типа кот умер. — Возложив пауч Kiteket’а на усопшего, Вера аккуратно погрузила коробку в могилу. Из земли взяла находку, похожую на медальон. Рассмотрит, когда всё закончится. Не до того ща.

— Извини. Просто наша дурёха вечно отчебучивает. Ты-то в технарь идёшь? У Михтолича ДКР второй парой. И на инглише директриса возмущалась: «Звереву в эмарьском шмоте не пущу».

В паузе они задумчиво созерцали, как ворона срёт для зачарованой Юкубони.

— Подкинь меня до «Берёзки», возьму «Яги», хочу нахуяриться вусмерть.

— Ты из-за того козла?

— И Плюшика. Чисто зоологический повод накидаться.

Под стрекот цикад отрешённая от бытия Жанна кривой палкой согнала птицу.

— Вер, может, у неё синдром Хинамидзавы?

— В «Айболите» сказали, киста печени, — шмыгая носом, и, опомнившись: — А? Что?

У Софии залакримозил Моцарт.

— Салют!.. Помню о чём?.. Мы с Юкубоней скоро приедем… Нет, без Зверевой. Сам ты беремен. И алкаш тоже! Какие вены? Всё, мне некогда. Потом, говорю. Иди в жопу! Поагакай тут ещё, дурила.

Дослушав, из ступора выпала Жанна, рокировав туда подруг:

— Экивочно про инглиш.

— Чё-о? — вместе.

Не объяснила, блюдя амплуа странной. Они привыкли.

— Глыщ звонил? — взялась за лопату Вера.

— Да заебал. Нархен я стала старостой. Ну чего опять? — с криком «Leck mich im Arsch!» София сбросила «Реквием».

— Можешь положить печенье, Юкубонь. Плюшик любил.

Закопали глубоко и без примет. От вандалов и падальщиков. Лишь Космос начертала пальцем «TLS». И с той стороны радуги кот машет, как манэки-нэко, то ли зовя, то ли прощаясь.

Сели в котофалк. Завели. Жанна привычно легла сзади.

— Завтра привезём хоронить тебя, если засрёшь обшивку, — пригрозила, руля, София и с запоздалым беспокойством покосилась на Веру, но та, игноря шутку, включила «КиШа».

Не лучшая компания для скорби. Рыжая — мисс-стресс, центрифуга, Energizer. А это белобрысое чудо в корме́ — инопланетянка, отрешённая от людского, вон уже поёт, по обыкновению, — как слышит:

Невеста с анала от муки,

Отец раз Вере пел,

Слона он племяннику — в руки,

А в ноги не сумел.

Собственно, нормальных среди них нет. Зверева и сама — сатанистка, мизантропка, тафофилка. А ещё начинающая ведьма. Помнится, у математички сын умер, потому что Вера хотела зарыть его фото на погосте. Какова сила намерения! Даже делать не понадобилось. И ноль раскаяния. Кота всегда жалко, а человек по определению уёбок.

Разве только эти две — особые. Они вместе как Тридеви, Горгоны. Или — ваще кайф — Триединая богиня. София Космос — явно Артемида, охотница, добытчица, лидер. Селена — ну, ясно, прибабахнутая сомнамбула Юкубоня. А Вера, конечно, — Геката, владычица подземных миров, королева-колдунья.

Свезло же им угодить в общий серпентарий, сняв комнаты на Лермонтова 38 в квартире 13. Квартал до технаря, через двор — продуктовый, семь минут пешкарусом — и на кладбище. Полная инфраструктура! Плюс трафик гопоты минимальный.

Жаль, ныне всё не радует. Без Плюшика.

— Приехали. Блин, Жанна, куда ты вылазишь? Ну не будь Юкубоней хотя бы сёдня! — закричала София в зеркало.

— Чипсы хочу купить, — тихохонько, замерев, пискнуло сзади.

— У меня в рюкзаке с выходных пачка. Бери ешь. — Вера отдала его в тыл, но не тут-то было.

— Я хочу не есть, а купить.

У Софии задрожала щека, предвещая бурю, и Зверева, выпалив «спасибо, девчонки», выбралась к крыльцу «Берёзки». Внутри ощупалась — забыла наличку. На карте — копейки, ибо родаки жмотятся переводить, мол, начни сперва себя вести по-взрослому и не изобретай зряшные расходы. А работать Вера — не дура, не челядь, не NPC.

Сняла с полки канопу «Ягура» и выудила из морозильного саркофага «Фруктовый лёд». С Пасхой на счету!

Какой-то толстый пиздюк, держа за руку маман, уставился Вере на сиськи. Ан нет — на принт с перевёрнутым пентаклем. Свободный палец жирдяй сунул в нос. Пока влазит. У него, мудака, всё хорошо. А о ней никто не заботится, да ещё кот умер. Дети жестоки. Такой вот тугосеря безжалостно покалечит животное или убьёт и беззаботно поужинает тортом перед умилённой роднёй под добрый мультик про собачку.

Взвинтив себя, поднесла к груди банку и с треском принялась душить.

Испуганный ребёнок скрылся, уволочив мамашу, а Вера вернула «Ягуар» на полку, взяв целый. Бесят людишки!

Она надменно швырнула мороженное на ленту под нос кассирше. Бабах! Все увидели. Получилось достаточно уничижительно. Давно пора поставить на место эту тощую армянку с длиннющей гривой по зад. И сменщица, Диана, гном на позитиве, своё получит.

Всё, пропикали, вы банкрот! У хозяина квартиры можно догнаться водкой, если совсем худо. Вариант снова выползать в магазин не катит.

На улице, идя по двору, Вера стянула шкурку с аметистового цилиндра «Фруктового льда», зелёного, как сосуд с эманацией зла в «Князе тьмы». Консерва с антихристом, а не какой-то там сладенький петушок на палочке. А-ха-ха.

— Шлюха тренируется сосать? — взвизгнули какие-то бабы.

Кто посмел, смертники?

На скамейках детской площадки с бандой шестёрок чилила Полина Мышка, мелкая избалованная мажорка. Достоверно неизвестно, прозвище или фамилию гордо носила она на полутораметровой высоте, но серой сию холёную фифу точно не назвать, зато конфликтной сукой в самый раз.

София бы уела их в секунду, а из Веры оратор никудышный. Да и инстинкт самосохранения есть. Против шести-семи сверстниц — шутите? Но, труся, промолчать — дудки.

— Один на один мне скажи, — огрызнулась она, грозно обернувшись.

Полина вскочила и, ведя за собой бомонд — включая, как обнаружилось, единственного самца непрезентабельного вида, — подомчала к ограде.

Сердце, кажется, пыталось пробиться сквозь решётку рёбер и упорхнуть непричёмной птахой. Ситуация накалялась, ибо дипломат из Зверевой тоже не ахти.

— Скажу! Правда глаза колет? Тебя же никто не заставлял сниматься голой. Поэтому шлюха!

Те же слухи недавно изгнали Веру из родных мест, поскольку невыносимо, когда вечно кто-то срамит, будто ты не то скидывала ню всем подряд за «спасибо», не то за баксы снималась в ЦП. Люди быстро слетают с катушек, как рехнувшиеся в заточении куры, заклёвывающие друг друга. Зверева таила прошлое и лишь Софии с Жанной намекнула о кой-каком обременяющем бэкграунде.

А едва новая жизнь устоялась, нарисовалась очередная курва Полина, продолжавшая:

— Молчим? Уже не так крута? Я каждому пацану у вас в технаре скину, пусть шарахаются от заразы.

Дальше получилось само. Подчиняясь яростному импульсу, Вера швырнула банку в пятак Мышки. Брызнула кровь, жестянка взорвалась и, подлетев, вращаясь, начала орошать визжащую толпу яркими фонтанами «Ягуара».

Замешательство позволило дать дёру. И до подъезда недалеко. Безоговорочная победа.

Где же ключ от домофона? Чёрт! В рюкзаке. А он? У Юкубони! Капец. Дрожащие пальцы набрали на кнопках «13». Гудки. Нет ответа. Блин! Любую другую… «12».

Её схватили за шиворот и оттащили от двери, на дно океана безнадёги. Из динамика донеслось «Да?», Вера крикнула «Спасите!», но рот закрыла табачная ладонь, залитая цветочными духами. Девушка, не сдаваясь, укусила поперёк линии ума, если таковая имелась у этих созданий, и снова позвала на помощь.

Тяжёлый кулак врезался в живот, словно таран из ствола Иггдрасиля. Надо думать, разгулялся самец. Не выручили и кубики, проступающие в самые голодные запойные дни. Тело парализовала боль, потемнело, и Зверева смутно понимала — её тянут за волосы со двора. Случись им превратиться в змей, оборона бы удалась.

За пятиэтажкой Веру бросились лупить, осыпая оскорблениями. Лоб стукнулся о пустую пивную бутылку, косвенно уведомив о падении. Обрушились пинки. Зверева закрыла лицо и поджала колени.

Случалось натыкаться на видео, где свирепые подростки лупцуют аутсайдеров, но те хоть как-то защищались. И пронзил стыд собственной жалкости.

Нет! Уже плевать на удары. Может, эндорфины? Смешно, если гормоны счастья реально вырабатываются в столь дрянной ситуации. Мазохизм!

Схватив бутылку, Вера расшибла донышко о стену и полоснула воздух наугад. Побои прервались. Неужели напугала?

— Снимай, снимай эту идиотку! — возликовала Мышка.

— Ага, — гоготнул прихвостень.

Им не страшно! А ей нечего терять. Завтра повторится прошлогодняя история. Да пошло всё! Хорошо бы порезать хоть кого-то, но — муть в глазах.

Вера приткнула к горлу «розочку», вопя:

— Я убью себя! Вас посадят, твари!

Сложно оценить, убедительно ли. Зато отреагировал мужик из окна:

— Да что там происходит? А ну валите отсюда, я ментов вызову!

Бравую компанию сдуло.

Фух.

Холодная ноябрьская земля, вчерашняя октябрьская. Здесь, дыша, как рыба, возлежит не девушка — отбивная. Кровавая Мэри. Или Кэрри. В носу — будто оба пальца магазинного пиздюка, хрипы Дарта Вейдера. Интересно представить тактику Кроули или Папюса в её ситуации. Шарахнули бы молнией? Призвали адские легионы?

Не с первой попытки встав из грязи, Вера поплелась, опираясь на дом. Во дворе попалось оброненное мороженное, размытая клякса, жирная точка в не счастливом, но сносном прошлом. С сентября складывалось неплохо. А на Хэллоуин изменил тот козёл, damnatio memoriae, с утра усыпили Плюшика, теперь ей дали пизды и, по всей вероятности, завтра ославят в масштабах города, типа Зверева потаскуха.

— Ничего не знаете обо мне.

Лавочка у подъезда приятно приняла понурую девушку, и та вдруг обнаружила «розочку», по-прежнему мертвецки сжатую пальцами. Пришлось разгибать по одному. Нутро боялось терять оружие. Зарывшись в ладони, она канула в уныние.

«Думай позитивно», «Это маятники», «Мысль материальна». Эзотерическое плацебо от авторов а-ля «Я научу вас, как заработать миллиард, только задонатьте мне три тыщи рублей, ребята».

— Эй, девочка? — прошамкал знакомый голос Бронеслава Щуки, арендодателя, налутавшего в «Берёзке» пакет закусочной снеди. Глубокий старик, он не запоминал их имена и вряд ли отличал. — Ты чего?

— Ключи забыла, — хрипнула Вера, длинно сплюнув кровь себе на кроссовку.

— За мной, квартиранточка!

Пискнув, дверь с насмешливой простотой отворилась, под ногой подвернулся подъездный коврик, дьявольский свиток, но дед успел подхватить девушку. На втором этаже зеленела прямоугольная пробка с номером «13», герметично запирающая дом от агрессивных потоков реальности. Два замка, жахнуло старчатиной, и никогда прежде ни один запах не нюхался так утешающе.

По квартире Вера двинула в обуви, прокладывая петляющие линии грязевых инфузорий. В унылой покинутости сох в миске корм Плюшика. Требовательно дребезжал телефон.

— Ты кто? — гаркнул в трубку Щука, присаживаясь на подлокотник кресла с ножкой из журналов «Вокруг света». — Какой Горелов? Здесь такой не живёт. А, это вы? Я шлю вас на хуй, слышите?

Старика ежедневно донимали матерными звонками. Возможно, у пранкеров он — звезда калибра Табака или Анусовой. Но Вера зареклась копаться в чьих-либо травлях после личного буллинга. Более того, она избегала Интернета, ибо интуитивно догадывалась о своей сетевой славе, чего доброго, мировой, пусть и среди узкой аудитории.

Тускнеющие отпечатки кошачьих лап на пыли линолеума вели в их с Софией комнату. Там на серванте блестел истощённый вейп, а зарядка и жижа прятались во тьме рюкзака в чреве автомобиля.

Покурить бы!

Дохромав на кухню, где Щука, побухивая, раскладывал покупки, Вера стрельнула сигарету и, затянувшись, без спросу навернула его стопарь. Поставила мимо посадочной площадки, следа от донышка, по чьей мокрой орбите скользил блик.

— Ещё!

В молчаливой озабоченности хозяин налил и продолжил распихивать продукты в холодильник. Солёную тарань прописал на первом этаже. Яйца выстроил на балконе, бенуар заселил бутылками, а креветок — на чердак, откуда отморозки, едва отключали свет, заливали соседей снизу. Космос, вернувшись, снова устроит пропиздон Щуке.

— Да-а, — покачала головой девушка, размышляя о жизни. — Это жесть.

Хозяин тоже зашмалил, мостясь напротив с задумчивостью, не свойственной щуплому смешному старикашке.

— Могу, девочка, опять в магазин сходить.

Не сразу поняла, остеклившись на него, но допетрила.

— Два «Ягуара», Бронеслав Бронеславович. И мороженное, пожалуйста.

Его затормозил звонок. Вроде предлагали купить говно подешёвке. Торг затянулся минут на десять. Маркетологи испробовали арсенал от угроз до эротических предложений, но клиент упирался. Зачем вообще отвечать? Своего рода мезозойский фаббинг, не иначе.

Без сил ждать, Вера, прямо в одежде плюхнувшись в постель, проспала до одиннадцати вечера, когда возвратившиеся девчонки уже вымыли пол, убрали миски с лотком, загнали пьяного Щуку в дедскую комнату и засели у кровати, чая объяснений.

— Завтра надо сходить отключить телефон, — буркнула София и затянулась вейпом. — Я выдёргиваю кабель, он вставляет, достал.

Юкубоня угукнула, досасывая Верин «Фруктовый лёд».

— Ого, Зверева проснулась! Ты опять подралась? Как себя чувствуешь?

— Еда есть?

— Я принесла рюкзак с чипсами, — оживилась Жанна.

На самом деле, они заказали пиццу и сберегли честную порцию для Веры, но София настояла сперва привести в порядок внешний вид и обработать раны.

Помимо технаря Космос заочно училась на лингвиста в универе, где, как выяснилось, делила парту со старшим братом Мышки Филатом, весьма опечаленным телефонной вестью о подвигах мелкой и люто напуганным перспективами прославить семью её карательными инициативами.

Брат Филат предложил мигом притаранить Полину на Лермонтова 38 для сокрушительного покаяния перед Верой, но София предпочла лично, взяв Юкубоню, поехать навестить каждого участника избиения и уведомить: при всплытии интимных материалов с несовершеннолетней Зверевой вся банда загремит туда же, куда их создатель. Аналогично — с любыми новыми конфликтами на этой почве, ибо вопросы о том, кто, что и кому слил, обязательно прозвучат, приведя к неминуемым последствиям.

Космос жаждала привлечь шайку за избиение, но Вера хватила лиха от огласки щекотливых ситуаций и отказалась. К тому же она не сочла нужным сопроводить подруг в их операции, сославшись на дерьмовое самочувствие. Просто тыкать из-за спины Софии в обидчиков пальцем — не комильфо. Для позора хватит и факта чужого заступничества за Звереву. Однако спасибо. Без рыжей бестии — только город покинуть, либо выпилиться.

Благо, обошлось. Жаль, сон сняло, как Гэндальф порчу. В довесок у соседей сверху громко вопрошал Цой: «Эй, а кто будет петь, если все будут спать?». Уже никто: Юкубоня в астрале. А у них только она могёт — тонюсеньким таким норушкиным голосочком. Правда, там что ни текст, то «Скрипка Лиса», но зато ладит с Вериным «Уралом», спутником папиной юности, полысевшем на два волоса.

Музыка смолкла, и в дедской комнате закашлялся Щука.

— А нельзя ли потише? — крикнул с улицы абстрактный дикарь, жаждая потешить товарищей.

— А не пошёл бы ты на хер? — резонно заметил старик. И гвалт дегенератского хохота признал его триумф.

Стая феральных людей за кем-то увязалась, организовав тишину. К ночи похолодало, и слава изобретателю домофона, сберёгшего наши подъезды.

Бессонница. Наверно, у мужиков так же: хочу, но облом. Фиг вам, Матроскин, а не ёлочка. Лижите бубенцы, глядишь, грянет праздник. У козла стрясались осечки, а она принимала на свой счёт, дура. Позволяла звать себя Поночкой за пухлые губы, типа это мило, по факту же злит. У Веры навалом претензий к внешности, но с уткой сравнить — клиника.

Вообще, уклон в дитячий Disney у взрослого парня — прискорбный симптом. Ладно бы «Обитатели холмов», «Секрет Н. И. М.Х.», «Чумные псы», аниме. Да тут человек даже не видел «Дестино»! Птичеблуд блядский.

— Чё-то мне как-то ссыкатно, — забоянила во сне Космос, а потом, взвесив: — Не, нормально!

А кто-то, спя, мантры, например, бубнит. Влияет культурный багаж. Зверева бы рада декламировать с одра «Откровение» 6:12, но куда вероятнее выдаст какое-нить «Кис-кис-кис», ахаха.

Она в конец просрала Морфея и двинула по лунной дорожке из комнаты. Как Понтий Пилат. Прокуратор считал трусость самым страшным пороком. Часто коренным грехом называют зависть. По Данте — нет ничего хуже предательства, и в центре девятого круга Люцифер жрёт Иуду. А Отцы Церкви голосуют за самоубийство, ведь в нём нельзя покаяться. Кажется, только красть и блудить для души более-менее безопасно. И нарекут тебя Робином Гудом или Казановой. Прелесть!

В зеркале над раковиной Веру удивила гетерохромия: слева красиво зелено, а справа — заплыло кровью. Обидно: глаза — лучшее в её внешности. Тут никто не потягается. Куря на кухне, Зверева нашла в Интернете страшный диагноз — гифема четвёртой степени.

Придётся записаться к офтальмологу и закопать на кладбище фото Полины. Хорошо бы с подружками. Скажем, групповой снимок класса. Поедут они на экскурсию, допустим. И один баклан у окошка крикнет: «Смотрите, зайчик!». Все рванут на ту сторону, автобус накренится над обрывом и рухнет с километровой выси на рифы, окружённые акулами, а в воздухе его трижды шарахнет молнией. Причём важно, чтобы Мышка спаслась. Покалеченная, изодранная, последняя выжившая, она превозможет трудности и, заприметив проплывающий лайнер, примется махать стрингами на самодельном копье. В последнюю секунду атлет-капитан заметит красотку в бинокль и отдаст команду поворачивать. Расстояние сокращается. В кадре чередуются улыбки главных героев под романтично-эпический саунд. Ещё чуть-чуть. Ну же! В зале напряжённая тишина… Бабааааах! Дно судна натыкается на морскую мину, взрываются топливные отсеки, крошево металла, протагонист, поражённый осколками, падает на гарпунную пушку, и стрела, два метра грёбаной стали, проносится через лоб охуевшей неудачницы.

Ох, сладки грёзы полуночницы. Поджав ногу, восседает она у холодильника, девушка-сова, разноокая Лилит в обеих ипостасях: душительница детей, коя крадётся по чревам труб с уловом в пасти, и сексуальная жрица, соблазняющая на причащение к великой Богине, охочая до семени, суккуб, мать демонов. Даст жизнь, отберёт: Deathmother, как земля — плодородная, погребальная, откуда равно растут кресты да колосья. Всё циклично: от фаз Луны до месячных.

Кстати, на похоронах Плюшика Вера откопала какой-то артефакт. Пора рассмотреть. Минута — и в рюкзаке нашёлся готический медальон. На нём изящно вырезан рогатый профиль, этакий Астар, семитский бог Венеры, прототип сфабрикованного дьявола. Что же за моллюск зажат между створок?

Ноготь не взломал раковину, но есть пилочка! Щёлк!

На Зверевой всполошились мурашки. Она одёрнулась и захлопнула.

— Офанареть…

Сон сняло, как Гэндальф порчу. У соседей сверху Цой громко вопрошал: «Эй, а кто будет петь, если все будут спать?».

Вера положила руку на лифчик, приструняя сердце. Какой же кошмар!

Музыка смолкла, и Луна, плюхнувшись в небо, пустила радужные круги гало.

— А нельзя ли потише? — крикнули на улице.

— Да пошло оно нахер! — повернулась Зверева на другой бок.

Глава 2. Non penis canis est

Утром Вера встала, укрыла плюшевого кота и, почёсывая пизду сквозь розовые черепа пижамных штанов, под звуки готовки поплелась чистить зубы. Специями несло так, словно на кухне просадом кидались кришнаиты. Расспрашивать о кулинарных изысках, затеянных Юкубоней, не имело смысла, ибо понять её землянам сложно. Взять хотя бы случай, когда Жанна после лёгкого дорожного стука расхерачила окно маршрутки молоточком. Ну, «Разбить…» же «… в случае аварии» — формально верно.

По справедливости, все хороши. Даже рассудительная Космос не без греха: грела у бабушки в селе борщ, а на подоконник и свою беду заскочил петух, коий там же позорно пал, нокаутированный поварёшкой. Ибо нехер пугать Софию — вооружённую да ещё с бодуна.

А сама Зверева, оголтелая сатанистка, ходит в храм задувать свечи страждущих, загадывает желания. И однажды, на день рождения, справилась с полным кандилом у иконы архангела Гавриила, что, к слову, в Писании носит чин пониже. Там вообще только один старший — Михаэль, «равный Богу», а не penis canis est, — если по-русски, серьёзная сущность. Никаких вам шумерских или римских крыльев, бубликов над головой, и уж точно нет над ним начал да господств. Напортачил Псевдо-Дионисий и иже с оным.

Правда, отец Савва Веру не жалует и вечно норовит гнать из церкви, будто учинила она злостный дебош, а не мелко похулиганила. Надо как в «Не избави нас от лукавого» записаться на исповедь и наговорить про чёрные мессы, оргии и беременность антихристом. Чисто любопытно, благословит ли батюшка на аборт. Вроде при заболеваниях можно. Дитя из «Омена» в матке — чем не противопоказание родам? Ахаха.

София в синем халате заваривала чай, с недоумевающей обречённостью взирая на корпящую над плитой Жанну, одетую в длинную белую рубашку.

— Ей, кажется, приснился новый рецепт уничтожения продуктов, — доложила Космос, приветствуя Звереву. — Ты как?

— Хочу отнести кладбищенским котам корм Плюшика.

— Царствование ему небесное, — пожелала Юкубоня, не отвлекаясь от готовки.

Ага, царствование. Великомурченик, Котриарх всея квартиры. Пробежал по параболе в жизнь без чёрных полос и мурчит на финише Биврёста. Хеймдалль, местный секьюрити, проверил документы: усы, лапы и хвост. «Поздравляю, вы успели в приёмные часы — с Творения до Рогнарёка». Опосля мост рухнет калейдоскопическим градом, завершив завет Всевышнего с Ноем, и грянет всемирный потоп.

— Ого. Ты левым глазом хоть видишь, терминатор? — заметила гифему София.

— Как сквозь шар с ёлки.

В коридоре затарахтел телефон, и ворчащий Щука, судя по его ответам, получил приказ прибыть в понедельник в 314 кабинет Октябрьского военкомата, чему яро воспротивился.

Юкубоня выбросила в мусорку плоды утренних стараний и даже не пояснила, чем задумывалась сия яичная горелина. Возможно, какой-то марсианский омлет, коий в идеале жарят из кладок зубастиков или ксеноморфов.

— Сходи к офтальмологу, — София протянула Вере бутер с сыром.

Взяв, Зверева кивнула:

— После кладбища и учебли.

А Жанна не сдавалась и, вынув маринованные грибы, на вилках разложила их на газу. Конструкция напоминала настольный футбол. Вращая рукояти, как штанги, Юкубоня добивалась равномерности прожарки. Жир лил на плиту, а чёрный дым густел под белоснежным потолком.

Вера и София, понаблюдав с равнодушным бессилием, продолжили уминать бутерброды с чаем.

— Я собираюсь съездить отключить телефон. Давай подвезу?

— Пройдусь, спасибо.

Жанна тоже отказалась. Её вообще сложно вытащить из дому.

Шаркая тапочками, явился Щука в дырявых штанах и алкоголичке.

— Что ты делаешь? — ахнул он на Юкубоню, занятую плиточным кикером.

— Жарю, — без эмоций, как робот.

Бронеслав Бронеславович открыл окно и, сдержано фыркая, пошвырял туда грибы с закопчёнными вилками. Благо не заметил чёрного осьминога, начадённого на потолке. Но неотступная Жанна, не выражая ничего, похожего на вовлечённость в ситуацию, уже невозмутимо раскрывала пачку кукурузных хлопьев. Воистину, она затеяла крестовый поход против домашней провизии.

— Квартиранточки, мне вчера звонил Чайка из двадцать седьмой. Ругался. Боюсь, он затопить меня хочет.

София быстро прикинула:

— Двадцать седьмая в третьем подъезде. При всём желании не сможет. Я же говорила, не ведитесь и не отвечайте вы им.

— А я вот думаю, квартиру освятить, — продолжал Щука.

— О нет! — отодвинулась на стуле Зверева. — Я тогда сваливаю.

Идея благословения жилища посетила Щуку в середине сентября, когда из «Айболита», занимавшего нижние этажи первого подъезда, смылась мартышка и засела на вешалке в прихожей у соседки выше, выносившей мусор. Едва женщина возвратилась в милые сердцу пенаты, на неё спикировало орущее нечто, устроив коридорную баталию. В итоге африканская гостья распростилась с жизнью, пришибленная шваброй, а процедуры от бешенства, полагавшиеся бедолаге, понадобились уже хозяйке квартиры. Напуганный этой историей, Щука периодически порывался заказать батюшку, для профилактики, но всегда капитулировал перед отпором Веры.

— А священник может выгнать террориста над нами? — включилась Юкубоня. Периодически её посещали навязчивые идеи, и самая свежая заключалось в том, что сверху поселился «арабский шпион, агент и разведчик», дни напролёт следящий за обиходом квартиры номер тринадцать. С какой целью тайная международная организация интересовалась бытом Бронеслава Бронеславовича, Жанна не уточняла, но исправно путала неприятеля, ужиная в обед, принимая душ вместо ванной и заводя липовый первый будильник, никогда не приводивший к подъёму.

— Я ж тебе говорила, нет там никакого арабского террориста, — взвела глаза к осьминогу София.

— Зря ты мне не веришь.

Они частенько фонетически обыгрывали слова, пригодные для «Верного словаря»: «проверка», «вершитель» и др., шутка для своих, понимаете ли.

Щука отбыл на новый звонок.

— Мне пора. Шпиону привет, — поднялась Вера и отправилась наводить марафет.

Расчесав гладко волосы, с минуту решалась на макияж, ведь есть ли смысл красить краснющий глаз. Гифему. Стоп! Откуда она знает это слово, если ночной эпизод приснился?

Зверева порылась в рюкзаке и наткнулась на кулон типа анкха — змей на кресте. Антидот Моисея, эхо культов дописьменной культуры. Медальона с Астаром нет. И хорошо. А то во сне между раковин таилась — жесть! — портретная камея с лицом Юкубони.

Смешно вообразить: София заблаговременно заказала ювелиру вырезать из драгоценного камня голову Жанны, а потом зарыла артефакт в поле — с умыслом привезти туда убитую горем Веру, когда умрёт Плюшик. И ради чего? Чтобы втроём похохотать над могилой?

Или они заменили изначальный медальон позже, пока тот лежал в машине и Звереву метелили за домом? Значит, усердные шутницы обшмонали рюкзак и за несколько часов сообразили искусную фальшивку.

Даже если и так, не сходится. Сейчас Вера нашла же кулон. Разве что там вчера лежало и то, и это. То есть девки тупо подкинули его, не подозревая о медальоне. Тогда совсем бред: раз они не осведомлены о камее с лицом Юкубони, то чья она?

Наверное, кулон-змей действительно из земли, а портретный медальон либо от подружек, либо из сна. Второе реальнее. Сложно определить, во сколько Зверева уснула. Судя по истории браузера, запрос «гифема» — факт. А дальше Вера, похоже, вырубилась и пережила ложное пробуждение.

Напшикавшись любимыми Paco Rabanne Lady Million, она собрала рюкзак корма и двинулась на дело.

Зелёное небо ещё не дозрело до полноценного дня и жухло с запада, метя за шаг увянуть в вечер. Город надел чехлы серых текстур и, знобясь, покрылся мурашками прохожих-спрайтов. Бесцельные, валят навстречу, пока Зверева идёт курсом каждой жизни — на кладбище. И всяк ей — попутчик.

Ловит взгляды, ибо ненормалка, а не пустая херка. Арбузная жвачка взрывается перед пухлыми губами, и пирсингованный язык крадёт липкий послед для второго взрыва. В наушниках под настроение — Out the way от Hollywood undead, в чём, насколько позволяет неприступный английский, различимо сугубо своё.

Куртку с капюшоном продувает, будто красная клетка в действительности — настоящая. Джинсы тоже словно с подкладкой изо льда. В кедах — явно снежные стельки. И только чёрная вязаная шапка надёжно греет уютной колючестью. Уместен Есенин: «Осень гнилая давно уж настала, / Птицы говно начинают клювать, / На старом заборе ворона насрала, / Ну и погода, итить твою мать».

Гладкий лик города за экваториальной дорогой обрастает неухоженной щетиной травы. Как тории, скучают на заросшем поле холостые футбольные ворота без сетки, а над деревенским покоем ажурится Эйфелева электровышка.

Приятно петлять по тропинке вдоль ветхих домишек. Под их стенами спят, отбросив копыта, ржавые авто, в чьи колёса обуты бесплодные клумбы. В конце улицы монументально жирнеет точка цивилизации — здоровенный камень с чертами головы богатыря. Уж не она ли дует пробирающим осенним ветром? Ахаха.

Кладбище. Лучше свернуть прочь от процессии у входа и перелезть стену с мусорного бака. Ожидаешь на дне трупьё: руку там или забракованного младенца. А люди засовывают на смертные муки зверей. В прошлом месяце Вера спасла двух котят (с её именем всё звучит миссионерски). Прав Паскаль в «Фелидэ»: «Животные — это хорошие создания, но люди — это злые животные».

Пики ограды опасно просверкали под промежностью. Подобное описывал Кинг. Этакий несостоявшийся фетиш Дракулы — яйца доктора Крида кроваво стекают на колья.

Прыг! Кис-кис-кис!

Вот оно — место силы. Вороны на кронах, замшелые плиты, миграция венков. Кто переносит вас, когда здесь пусто? Духи, призраки, тени. Они не отсюда. В параллельном мире густой сад, податель жизни, проник лозами в мёртвую статику музейных коридоров. Конфетти палой листвы и хвои ворвалось в залы, мох заштукатурил портреты, плющ овил колонны, сжал. И обрушились расписные своды, впуская прожекторный удар светила, нарезанный сучьями на лазеры. Как рыба, нырнул через руины павлиний сгиб радуги. Природа преобразила архитектуру, дополнила, впитав корнями новые вечные смыслы, вампирски пья память из подножий гепардного мрамора. Так естественное слилось с искусственным, родив архетипичный некрополь, чьи проекции проявлены во времени и пространстве.

Здесь своя экосистема. Это автономный ансамбль флоры и философии. В него не проникнуть извне. Лишь гроб — капсула, употребимая погостом. Когда она рассосётся в могильном чреве, ты растворишься в покойной гармонии. Но есть тонкая ментальная нить, струна, закреплённая на колке потустороннего. В состоянии внутренней тишины, когда ум не колеблется, реально, балансируя, пройти вдоль грифа и прихватить оттуда немного магии. Ничего фантастического. Скорее, ощущение, топливо для души, вывернутой наизнанку к обыденному. Настоящая некромантия. Подпитка энергией смерти.

А вот и внушительный прайд хозяев. Помянем, друзья, Плюшика. Кто знал, что он так и не доест этот корм.

Один, муаровый, бедняга: нет дома и лапы. Где потерял? Держи, кушай, мурлыка. Пурр-пурр. Пушистик.

Окружили, как друиды. Калико, арлекин, химера — десятки шикарных окрасов и горьких судеб: умерла старушка, родили замену, болен, надоел. А вон — феомеланиновый красавец.

Угостив всех, Вера легла на плиту с цветком на груди и закрыла глаза. Медитативно, хоть и прохладно. Мокрый нос уткнулся в руку, потёрлась усатая мордашка, и ладонь придавило шерстяным боком. Второй тёплый комок прильнул к плечу. Прямо как у Мишель Пфайффер в «Бэтмен возвращается». Постепенно они покрыли тело мурчащим одеялом. Так и не иначе должно звучать кошачье пианино — искренний, сытый, обласканный хор, а не тот пыточный ужас, что насочиняли изверги.

Зверева представила себя царицей Египта, мумией, провожаемой в последний путь верными питомцами. О Баст, ты владычица саркофагов и коробок, включая ветеринарные. В неизбывном великолепии молодости я ухожу, обрекая слуг на печаль. И потекут реки слёз в Нил великий, да выйдет он из берегов и оросит гробницы, луга, города, дабы всякая жизнь вкусила красоту моей смерти. Горюйте же…

Блядь! Ей на лоб насрала ебучая ворона.

Такая сладкая была грёза.

Вера поворочалась, сгоняя кошек, и, поднявшись, вытерлась влажной салфеткой. Это Есенин виноват со стихами своими. Ахаха.

Ладно, пора в технарь. Но надо поссать.

Зверева примостилась под туей, расстёгивая клёпаный ремень. Ей нравилось чувство уверенности от тяжёлой пряжки. Броня! И сейчас эта мощь добровольно раскрывается перед миром, обнажая хрупкую женскую уязвимость, коя останется недоступной для единственных свидетелей, парализованных кончиной. Смотреть можно, облизываясь. Трогать — нет. Кажется, Вера немного эксгибиционистка. Есть запал и адреналин в вероятности, что кто-то увидит.

Она спустила джинсы и трусики, чувствуя себя безоружной. Головокружительный риск, как прыгнуть через костёр или всунуться в пасть крокодилу. Пусть даже — подбросить дорогущий телефон и поймать. Заводящая безнаказанность грешницы, проникающей в храм без белья.

Полилась преступная струйка. Конечно, не орошение земель Египта, но для начала сгодится. Через столб жидкости Вера соприкасалась с кладбищем заветным югом женщины, практически секс, и оно впитывает, принимает навечно её частицу. Если продолжать, Зверева, не в силах противиться возбуждению, ещё и вздрочнёт на скамейке. Всё же знатная танатофилка. Опытная.

Пошире расставила ноги, линяя от растущей лужи.

Невдалеке хрустнуло.

Испугано подскочив, Вера протанцевала, упаковываясь в сопротивляющиеся джинсы. Защёлкнула защищающий ремень. Звук ближе. Ого! Между надгробий, чёрный, как кариес, качнулся хрен в пиджаке и без штанов. Он не возник чудом, а тихо наяривал незамеченный.

Стыд и гнев, обнявшись, бомбочкой сиганули в гладь былого умиротворения.

Осторожно Зверева подцепила рюкзак и попятилась к выходу.

Вуайрист обогнул памятники, крадясь к луже Вериного позора, где пал на четвереньки и принялся жадно лакать. Земля комками липла к языку, застревала в зубах, густо текла по подбородку. А когда девушка, охуев, пустилась наутёк, псих втопил следом.

В панике спасая честь от поругания, Зверева неслась, напуганной ланью перепрыгивая лавочки и могилы. Благо в салках по кладбищу она дала бы фору любому, ибо выучила каждый закуток. Правда, подбитый глаз портил обзор, но, когда ты способна блуждать тут вслепую, половина зрения — не беда.

При всей любви к смерти Вера не вожделела окочуриться оторобаненная идиотом, пьющим мочу из грязи под туями. Если испускать дух, то так, чтобы получилось эффектно, элегантно, изыскано. Не к лицу эстету изящных успений найтись враскорячку в погостной мусорке.

А извращенец настигал, и Зверева, дабы притормозить его, пульнула назад подвернувшейся вазой. Промазала и сбавила темп, а в придачу, запутавшись стопой в неожиданном венке, грохнулась под столик, где о ножку расквасила нос. Хлынула кровь, и девушка сжала губы, подавив стон.

Мужик замешкался, проморгав жертву. Наверно, на секунду отвлекла ваза. Он взобрался на тот же столик, откуда, кружась и скуля, исследовал горизонты. Похотливый флюгер. Доски сверху скрипели. На голову сыпался песок. Вера задержала дыхание.

Ей вспомнилось, как во «Властелине колец» хоббиты обдурили назгула. Нужно швырнуть рюкзак подальше для обмана врага и помчать в другую сторону, пока тот ловит невесть кого.

Вера размахнулась, и из расстегнутой молнии вывалились тетради. Чёрт! Псих рванул под стол и поймал воротник куртки. Кулак врезался в глаз, сотрясая мир многоцветных сверкающих опилок и солнечных зайчиков.

О Баст, ты владычица саркофагов и коробок, включая ветеринарные. В неизбывном великолепии молодости я ухожу, обрекая слуг на печаль. И потекут реки слёз в Нил великий, да выйдет он из берегов и оросит гробницы, луга, города, дабы всякая жизнь вкусила красоту моей смерти. Горюйте же…

Блядь! На лоб насрала ебучая ворона.

— Блядь! Блядь! Меня же убили! — вскочила Зверева, очнувшись на плите в позе панночки и распугав кошек. Словно загрузила точку сохранения.

Вера давно по симптомам вычислила у себя прогрессирующее большое депрессивное расстройство, но ныне заподозрила шизу, аль чего похуже.

Да, возможно, сон, но где гарантия, что она не спит сейчас снова? А потом примется пробуждаться бесконечными циклами, гоняя реальность по мёртвой петле. У наркоманов в трипах случаются временные кольца, кажется, это связано с электрическим импульсом, кружащим по одной цепочке нейронов.

Или снизошёл дар ясновидения? А отчего же не сбылся медальон в рюкзаке?

Наскоро собравшись, Зверева отказалась от посиделок под туей и дала дёру. На ходу оттёрлась от дерьма. Некоторые коты любили забавляться, взбираясь на плечо покататься. Но ей не до игр. Вдруг явится маньяк?

Озираясь, Вера неожиданно врезалась в пропахшую ладаном чёрную фигуру. Душа кувырнулась внутри, готовясь катапультироваться из убитого тела. Но, фух, это всего-то отец Савва.

— Что у тебя с глазом? — обеспокоился тот.

Она собралась с духом и съязвила:

— Ударилась о прицел снайперской винтовки. Отдача, понимаете?

— В следующий раз выбирай телескоп, ибо мир прекрасен, — похлопал он Веру по плечу, отчего та негодующе напряглась. — У меня умер хороший товарищ. Помянешь?

Вера ожидала забраковать тошнотворное яичко или целлофановую каплю дешёвых конфет, но батюшка извлёк из недр рясы Snickers! Сразил наповал! Девушка недоверчиво осмотрела длань священника, словно дикое животное, не решающееся брать заманчивую еду из рук человека. Отец Савва не торопился, терпеливо держа шоколадку. Наконец, Зверева взяла.

— А это вам. Помяните Плюшика.

Теперь озадачился батюшка, изучая пауч Kiteket’а, а переварив, благодарно сунул в тайники церковного одеяния.

— Счастливой прогулки ему по радуге.

— Аминь, — поклонилась Вера, но, когда отец Савва попытался её перекрестить, возмутилась: — А вот это лишнее!

Разошлись, не прощаясь.

Вот-вот она выступит за калитку и опять окажется на плите под кошками. Или, хуже, проживёт год, два, десять, а уже потом раз — и там. Самое страшное — потерять контроль восприятия. Любая проблема разрешима объективно, но без достоверной реальности нет смысла брыкаться. Уши, глаза, кожа — всё потенциально грозит обернуться иллюзией, конструкцией поражённого разума.

Где сейчас Зверева? В кровати слушает Цоя, медитирует на могиле, умерла? А может, пялится в стену палаты, накаченная медикаментами? Эй, санитар, повторите! Игры по предопределённым сценариям, лишённые хронологии уровни жизни. Включайся с любого. А кто геймер? Куда спрятался?

Идеи о дремлющих Брахме и Вишну — в топку, в циклопическую доменную печь, в жерло дрожащего Санторина, в геенну огненную — и герметично закрыть. Сказки, теософия, гностицизм — не ответы, а словоблудие. Веру не проведёшь. Она сама найдёт истину. А если нет, то выключит свет и из тёмной гробовой комнаты, наконец, узрит, что за окном физического бытия.

За воротами её не бросило ни в прошлое, ни в будущее. В полуденном настоящем машины караулили с похорон хозяев, и в одной сетовал на штиль запертый Кипелов.

Зазвонил мобильник. Из «Айболита»: мы-де не успели истребовать с вас плату за усыпление. Открыты до семи, ждём.

Чудно, как раз жопа с деньгами. Надо звякнуть родителям, попросить перевести.

— Ёбстудэй, — застыла Вера на полпути к экваториальной дороге. — И чего мне с тобой делать-то, а?

Если предположить кого-то позади, покинувшего кладбище незаметно для Зверевой, то действовал он спокойно, не прячась, в полной уверенности — та не оглянётся.

Глава 3. Кошачье пианино

— У-гу! — вылупился голубь, не улетая.

Вера опустилась на корточки и тронула серую макушку. Птица закоченела, но жива. Рядом валялся её соплеменник, опрокинутый смертью, как беспомощный жук.

— Прости. Я не соображаю в лечении пернатых. И вряд ли в «Айболите» за тебя возьмутся. Максимум поржут. Да и денег нет, плюс долг. А забрать — куда? Щука мне даже гроб для спанья в дом купить запрещает. Хотя кота-то пустил. Но тот же не летал по комнате, а у нас сидел, понимаешь?

И вдруг голубь заразен? Вон их сколько валяется.

Она попрощалась и зашагала к электровышке, но наткнулась на новый труп. Похоже, та птаха — последняя и не выкарабкается сама. Хорошо, когда есть кто-то заботливый, способный с небольшими затратами сил и времени помочь. Зверевой вот бы не помешал такой друг.

А для голубя единственный шанс спастись — Вера (ола, миссионеры!).

Возвратившись, она села рядом с поймавшей флегму птицей. Та поджимала лапу, видимо, сберегая от холода. Девушка аккуратно погладила нахохлившуюся спинку, и под удивлённое «Ой!» голубь упал хвостом вверх, не пытаясь сбежать или хотя бы перевернуться. Перепуганная Зверева с трудом установила птаху в балансирующее состояние и принялась искать решение в телефоне.

Интернет предложил обеспечить озябшему пациенту сухое тепло.

Первый вариант — люк. Однако любой кот сцапает болезного до конца процедуры. Лучше — постамент дымовой трубы: выше от земли, греет в избытке, и нет лишних глаз.

А по дороге птица не замёрзнет, поехав в рюкзаке! Апатичный голубь без сопротивления позволил перенести себя с земли в пасть расстёгнутой молнии, ибо, похоже, в отличие от Веры, не имел пожеланий о том, как умирать.

Окрылённая добрым делом Зверева заторопилась во двор с котельной, стараясь не трясти ношу.

Удачно отсутствовали зеваки, и за несколько минут пассажира доставили к месту импровизированной реанимации. Белые, как перчатки, руки вспороли бегунком зубчики застёжки, нашарили в матке рюкзака символ мира и извлекли на свет тело с безвольно болтающейся головой.

Не теряя энтузиазм, Вера водрузила голубя на постамент — вдруг отогреется — и озадачено взирала с надеждой, как на снизошедшего Святого Духа, прилёгшего вздремнуть у котельной трубы. Но сон его вечен.

Увы, не успела. Собственно, наперёд чуяла провал.

На балконе пятиэтажки курил тучный мужик, завороженный сценой, в коей явно подозревал нечто церемониальное. В уме его, надо думать, проносились крышесносные гипотезы. Ещё бы: неформального вида девушка заворачивает в нычку, где подростки лишь ссут, курят, трахаются да ширяются, достаёт дохлую птицу, кладёт на камень и пристально разглядывает. Как знать, не полон ли её рюкзак трупачины, кою юная ведьма распределяет по городу сакральным узором?

Терять уже нечего, и, рассчитывая возвести абсурд ситуации в абсолют, Зверева, вознеся руку, троекратно перекрестила голубя. Затем спокойно удалилась, довольная мыслью о снова сосредоточенно закурившем мужике, обречённом всякий раз встречаться на балконе с загадкой, никогда не найдущей ответа.

В технарь Вера успела до пар и уселась в центральном ряду впереди галёрки Софии и Жанны. По расписанию — три Уха, то есть две инженерные графики и алгоритмизация у Михтолича.

— Они отказались отключать телефон без Щуки, — не здороваясь, возмутилась Космос и хлопнула по парте. На запястье подскочили браслеты. Она сёдня — стильная как бы рокерша. — Ты записалась к врачу?

— Вечером. Ща историей про голубя приколю…

Юкубоня же, запрокинув на колено голень в цветастых лосинах, шлифовала влажной салфеткой бурое пятно на голубой куртке, и, случись Армагеддон, она бы не отвлеклась.

— Зверева, чё за фонарь? На бокс записалась? — запоясничал куценогий хохмач Сёма Обрыгай-Дулю.

— Да, тренировки сразу после вашего хора дошколят, — осадила София. — Сдрысни-ка.

— Ой-ой, староста разозлилась, — с напускным ужасом попятился он. — Главное, чтобы твоя знаменитая подруга не вскрылась на ринге.

Сёма никогда бы не попёр против Космос: она покрывала его прогулы за символические шоколадки. И, дабы унять гнев, технарский паяц нарисовал эрегированный членище в средине тетради Глыща, терявшегося в курилке.

— Почему он назвал меня знаменитой? — тревожно закрутилась Вера.

— Случайно, наверно.

Звонок призвал всех на места. Зашла директриса, более беременная чем на позапрошлом английском, а за ней, хихикая, — распиздяй Пидорин. Каждый в помещении знал, что тот пьян, а к концу дня нахлещется ещё пуще, и с этим ничего не поделать. Петляющей походкой, шарахаясь о парты, он пробрался к Зверевой, забывшей на сей раз убрать стул, и пал, откинувшись на спинку.

— Уёбок! — взъярённой мышкой пропищала Жанна.

— Пока Михаил Анатольевич задерживается, — важно завела руки за спину директриса, — я убедительно рекомендую студентам, пропустившим вчерашнюю ДКР, на перемене прийти ко мне на беседу. Особенно это касается Зверевой. Встаньте, будьте так любезны.

Светила пятиминутка морального прессинга. В контексте последних дней — удручающе. Вере не до публичных казней, но внутренний распорядок учебного заведения требовал повиноваться, хотя бы формально, пусть и позволял максимально непочтительно скривиться, чем девушка не преминула воспользоваться.

Группа человек в двадцать с присвистом обратила внимание на её фингал, сопровождая убогими в своей предсказуемости шуточками про избитую гопотой последнюю эмо, пьющего мужа, драку педовок за банку «Яги» и другое.

Ох, грохнулись бы люстры на головы самым шумным, чтобы прервать этот позор. Но всё распуталось куда добрее — с прибытием ангела. Михаил Анатольевич Ухо, также прозванный дедом, по обыкновению, явился в аудиторию под искренние овации. Студенты в приветствии аплодировали ему стоя, не стесняясь даже суровой директрисы, зазря цыкающей в пустоту, а обласканный любовью препод, привыкший к тёплым приёмам, привычно, как звезда, усмирял рукоплескания распахнутой пятернёй.

Теперь Зверева не высилась над партой в постыдном одиночестве, а радостно хлопала спасителю. Старика обожали за покладистость, нетребовательность и чуткую самоиронию. А он бахнул на стол меховую шапку, одел стул в скинутое пальто и лощёно заблистал в полосатом свитере из «Улицы Вязов».

Уязвлённая бесполезностью попыток унять эмоциональный залп студентов, директриса ретировалась за дверь, а дед предложил садиться и начал перекличку:

— Глыщ? Ага, вот он, грызёт семечки, понятно.

Слева от Веры грозно забормотало:

— Я тебя, суку, постригу!

Сперва Зверева подумала — ей, но Пидорина привлекли длинные кудряшки Бананова, кои он наглаживал, шепча парикмахерские угрозы, а тот всхлипывал, обречённо плача.

Закончив с журналом, Ухо обратился к Юкубоне:

— А покажите нам домашнюю работу!

— Нет настроения.

— Ну что ж, бывает, — ничуть не огорчился он.

Вызвалась Космос. Она продефилировала к учительскому столу — продемонстрировать не чертёж унылой детали, а зрелищного графитного дракона, исполненного по ГОСТу: с указанием масштабов, выносками и внешней рамкой.

— Патлатый, постригу, слышишь?

Пидорин накатил жестянку пива из-под стола и закусил арахисом.

— Мне тоже дай, — поймала банку Вера и, не встречая сопротивления, отглотнула.

— Ну даёшь, мать! — восхитился он.

В терминологии Зверевой происходил день-пиздень, и уже ничего не испортить.

— Но подождите, это же не наше задание, — почесал затылок дед.

— И всё же какой красивый дракон, посмотрите! — подтолкнула лист София.

— Я понимаю, очень красивый, но начертить требовалось иное.

Прицокала секретарша, объект воздыхания мужской части группы, наклонилась, оттопыривая зад, что-то согласовать с Михтоличем, но под обманный крик «Глыщ, руки!» разворотным скачком выпрямилась и, опомидорев, смылась.

Обрыгай-Дуля отпросился в тубзик, с понтом он ща оприходует деваху за дверью.

— Ну хотя бы четвёрочку! У меня ещё и рыцарь есть!

— Ладно-ладно, — растаял препод, выводя пятёрку в журнале.

Пидорин, гыгыкнув, нарисовал на бумажке сердце с надписью «Сёма, люблю, твой Бананов» и передал прямо с наказом вручить Обрыгай-Дуле, когда оный вернётся.

— Так-с!

Упёршись в бедро, с книгой на вытянутой руке Михолич принял легендарную позу чайника под портретом Есенина, будь он неладен, и принялся читать лекцию. Тем временем дедова шапка, пронырливо свиснутая Глыщом, пошла гулять по головам, пока не достигла Пидорина. Тот насадил её на Бананова и ещё стукнул сверху, отчего бедолага провалился в необъятную норковую бездну.

— Чтение чертежа, — диктовал Ухо, активно жестикулируя и чуть приседая, — даёт исчерпывающее представление о форме изделия, габаритах и технических требованиях, что позволяет осуществить последующее его изготовление.

— Думаете? — спросила Юкубоня.

Ошарашенный Михтолич недоумённо:

— Почему думаю? Знаю! Далее: при выполнении чертежей применяются правила…

— Да я тебя разъебу, — выпалил хмелеющий Пидорин.

— Попробуй! — сориентировался дед, продолжая: — И приёмы классической геометрии, а также других связанных дисциплин.

Сёма получил записку лично от Бананова и, надо признать, она его неожиданно тронула.

— А может, пивка для рывка? — предложила София.

Вот тут препод приостановился, приосанился и твёрдо отказался, а потом, расцветая, поделился:

— Вот если по сто пятьдесят, да под закусочку — это милое дело!

На парах Уха — всегда сюр, Зверева привыкла. Но под занавес грянула особо яркая сцена. Дед, вознамерившись проверить конспекты, уличил Пидорина в стремительной смене рядов, и хотя тот пытался отговориться, мол, в ногах правды нет, Михотлич ими воспользовался, дабы подойти к любимому двоечнику.

Тут Глыщ, намереваясь выручить друга, отправил ручной почтой свой конспект, не подозревая о внутренней эрегированной бомбе.

— Ага, Пидорин-партизан, где ваша лекция?