Бесплатный фрагмент - Золотой Фантом

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ПУСТОТА

Глава 1. Немая сцена

Тишина в «Векторе» была особой. Это не было отсутствием звука. Это была плотная, глубокая субстанция, сотканная из гула низкочастотных генераторов, едва уловимого шипения систем вентиляции и мерного, как метроном, постукивания солдатских берц по бетонному полу. Тишина-страж. Тишина-печать.

Рядовой Семенов, внутренне подражая выправке капитана, стоял у поста №3 и старался дышать ровно. Через шесть минут сорок секунд — смена. Через шесть минут сорок секунд он передаст эту тишину, этот гнетущий, драгоценный груз следующему. И сможет, наконец, моргнуть, не чувствуя, что каждое движение век отслеживают бездушные объективы в потолке.

В 03:55:00 по внутреннему хронометру хранилища раздался щелчок, чистый и сухой, как костяшка. Сигнал к «Протоколу «Зеркало». Семенов и его напарник, рядовой Карпов, синхронно, после месяцев муштры, сделали пол-оборота и двинулись навстречу сменяющей их паре. Их шаги, отбитые до миллисекунды, слились в единый четырехтактный стук. У главного шлюза — двери из матового сплава, напоминавшего цветом закатное небо над тундрой, — они замерли.

Смена караула. Протокол «Зеркало». Голос Карпова прозвучал чуть громче, чем требовалось. Волнение. Всегда волнение, даже на сотый раз.

Дежурный офицер, сухой и острый, как скальпель, лейтенант Гуров, кивнул. Ни слова лишнего. Он поднес свою карту-идентификатор к считывателю. Щелчок. Затем наклонился к окуляру сканера сетчатки. Лазерная полоска скользнула по его глазу, выхватывая из темноты уникальный узор вен. Зеленый светодиод мигнул.

«Гуров, Дмитрий Игоревич. Доступ подтвержден», — озвучил механический голос системы.

Теперь очередь Семенова. Ладонь была чуть влажной внутри перчатки. Он сделал микроскопический вдох, приложил карту. Щелчок. Наклонился. Холодная резиновая окантовка окуляра прикоснулась к виску. Вспышка света, неяркая, но на мгновение ослепляющая. Он замер, выдав себя системе как живой, непроизвольный объект.

«Семенов, Артем Васильевич. Доступ подтвержден».

«Биометрическое зеркало установлено», — произнес Гуров. — «Начинаю процедуру.»

Они подошли вплотную к массивной двери. На ее поверхности не было ни ручки, ни панели. Только две маленькие, в размер ладони, матовые пластины на уровне груди. Гуров и Семенов, стоя плечом к плечу, как того требовал протокол, одновременно приложили к ним правые ладони. Сенсоры считали карту капилляров, температуру, пульс. Дверь не издала ни звука. Она просто разошлась в стороны, утонув в стенах, — плавно, беззвучно, с гипнотической неспешностью. Перед ними открылся белый тоннель, освещенный холодным, без теней, светом. Воздух пах озоном и стерильностью.

«Смена подтверждена. Входите, — сказал Гуров сменяющейся паре. — Объект „Вектор“ в норме. Температура +16, влажность 3%. Дежурство без происшествий.»

Новая пара, такая же подтянутая и бледная от ночной смены, кивнула и шагнула в белизну. За ними, как призрак, скользнул Гуров. Дверь так же бесшумно закрылась, оставив Семенова и Карпова снаружи. Их дежурство закончилось. Но протокол — нет.

Через два часа, в 06:00:00, предстояла плановая физическая проверка ячеек. Не доверяя полностью электронным логам, человеческий глаз должен был лицезреть богатство нации раз в неделю. Сегодня была очередь сектора «Гамма», ячейки с 5 по 12.

В 05:58 Семенов и его новый напарник, рядовой Петров, уже стояли у внутреннего шлюза сектора. Повторили «Зеркало». Дверь открылась. Они вошли в зал, где под светом бесчисленных светодиодов золото лежало не ослепительным грудом, а строгими, геометрически безупречными рядами. Каждый слиток на своем месте, каждый снабжен QR-кодом и номером, вписанным в цифровую библию учета. Мерцание было тусклым, тяжелым, лишенным всякой романтики. Это был не клад, а сверхплотная материя, воплощенный эквивалент доверия и силы.

«Ячейка номер семь», — отчеканил Петров, сверяясь с планшетом.

Они подошли к огромной прямоугольной двери, похожей на дверь банковского сейфа, встроенную в монолит стены. Петров ввел шестнадцатизначный код с клавиатуры. Раздался мягкий щелчок блокировок. Затем он приложил ладонь, а Семенов в это время вставил и повернул физический ключ — дублирующая мера, архаичная и оттого кажущаяся особенно надежной. Массивная ручка поддалась.

Дверь отворилась внутрь. Холодный воздух из камеры махнул им в лицо. Петров первым шагнул за порог, чтобы визуально зафиксировать содержимое.

И замер.

Семенов, видя его спину, сперва подумал, что тот шутит или проверяет реакцию. Но спина Петрова была неестественно прямая, окаменевшая. Плечи напряглись, будто готовясь принять удар.

«Петров?» — тихо позвал Семенов.

Тот не ответил. Семенов шагнул вперед, заглянул в камеру.

И его мозг, отлаженный на четкие протоколы и однозначные сигналы, дал сбой. Он видел картинку. Полки из темного антистатического полимера. Свет, падающий ровными прямоугольниками. Идеальную чистоту.

Но не видел главного. Глаза скользили по полкам, не задерживаясь, потому что там не за что было зацепиться. Пустота была настолько вопиющей, настолько абсурдной, что сознание отказывалось ее регистрировать. Сто тонн золота. Шесть тысяч четыреста слитков. Гигантская масса, для подъема которой нужен целый железнодорожный состав. Ее не могло просто не быть.

Но ее не было.

Абсолютная, кричащая пустота.

Петров медленно обернулся. Его лицо было цвета бетонной пыли. Губы шевельнулись, но звука не последовало. Семенов почувствовал, как его собственная рука, все еще в белой хлопковой перчатке, судорожно сжала край стальной дверной рамы. Ткань перчатки с тихим, мерзким звуком порвалась о микроскопическую заусеницу металла. Он не почувствовал ни боли, ни прикосновения. Он чувствовал только эту пустоту, которая теперь заполняла все пространство камеры, давила на барабанные перепонки, вытесняла воздух.

Тишина в «Векторе» была нарушена. Ее сменило нечто более страшное — немота.

Петров, преодолевая паралич, поднес дрожащую руку к нагрудному микрофону. Его голос, когда он наконец заговорил, был чужим, плоским, лишенным каких-либо интонаций, голосом робота, сообщающего о конце света:

«Пост… пост номер один. Ячейка семь. Она… пуста. Код… Код «Нулевая масса». Повторяю. Код «Нулевая масса».

В эфире на несколько секунд воцарилась абсолютная, немыслимая для этого места радио-тишина. Потом в динамиках взорвалась какофония запросов, команд, требований подтверждения.

Но Семенов уже не слышал этого. Он смотрел в пустую камеру, и единственной мыслью, бившейся в его ошеломленном сознании, была простая, идиотская констатация факта, ставшего приговором всему их миру:

Полки. Совершенно чистые. Будто здесь ничего и никогда не было.

Глава 2. Корсаков в своей стихии

Дождь барабанил в огромное панорамное окно, превращая ночной город в полотно импрессиониста — размытые блики фонарей, текущие по стеклу мазки желтого и красного. Внутри же царил иной мир: мир строгих линий, концентрации и едва уловимого напряжения.

Лев Корсаков стоял спиной к двери, не отрываясь от холста. Он не рисовал в привычном смысле. На белом полотне не было предметов, лишь динамичные, почти агрессивные завитки темно-синей и бордовой масляной краски, которые сталкивались с островками спокойного охристого. Он наносил мазки под звучащую в наушниках сложную, многослойную музыку — что-то между электроникой и барокко. Звук был для него не фоном, а кистью.

Его кабинет на последнем этаже бывшего промышленного здания напоминал не рабочее место, а материализовавшуюся нейронную сеть. Одна стена была полностью покрыта пробковыми панелями, усеянными фотографиями, вырезками, распечатками и бесчисленными цветными нитями, соединявшими их в причудливый, только ему понятный узор. Это были нераскрытые, забытые дела, «закрытые» по небрежности или глупости. Рядом на стеллажах — не книги по криминалистике, а труды по квантовой физике, истории искусств, партитуры и даже томик алхимических трактатов XVI века.

Дверь открылась без стука.

Вошел мужчина лет пятидесяти, в идеально сшитом костюме, с выражением лица, в котором застыла смесь надежды и раздражения.

— Лев Геннадьевич, — произнес он, стараясь перекричать музыку, которую, конечно, не слышал.

Корсаков не обернулся. Он сделал последний, короткий мазок охрой прямо в центр бордового вихря и замер, изучая результат. Затем снял наушники. Тишина в комнате стала внезапной и гулкой.

— Готово, Виктор Павлович, — сказал Корсаков, начиная вытирать руки тряпкой, испачканной в красках всех цветов радуги.

Тот, Виктор Павлович, директор элитного винно-сигарного клуба «Геральдика», сделал шаг вперед.

— Вы… нашли? Но как? Мы же только что начали…

— Я не «нашел» бутылку «Петруса» 1998 года, — перебил его Корсаков, поворачиваясь. Его глаза, серые и невероятно внимательные, будто сканировали собеседника, оценивая не слова, а микродвижения, запах, тембр голоса. — Я понял, кто ее взял и почему вы этого не заметили. Присаживайтесь.

Он сам опустился в кожаное кресло, больше похожее на трон, жестом указав гостю на стул напротив. Корсаков не предлагал чай, не начинал светскую беседу. Он приступил к делу с холодной точностью хирурга.

— Ваш винный погреб. Биометрический доступ, камеры, дежурный смотритель. Идеальная, как вам казалось, система. Но система — это люди. И их привычки. Ваш смотритель, Игорь, человек педантичный. Любит порядок. Он всегда, ровно в 22:00, делает обход, проверяя термометры. На это уходит ровно семь минут. Камеры в это время смотрят за ним. Это — ритуал. И слабое место.

Корсаков откинулся на спинку кресла, сложив пальцы домиком.

— В ночь пропажи, ровно в 21:59, в клубе, на втором этаже, в зоне для патронов, сработала пожарная тревога. Ложная. Ее вызвали, задев датчик упавшей сигарной гильзой. Это был не несчастный случай. Гильзу подбросили. Дежурный администратор, молодая девушка, растерялась. Протокол предписывал ей в первую очередь проверить помещение и доложить вам. Но вместо этого, поддавшись панике, она на тридцать секунд выбежала в холл, чтобы визуально убедиться, что нет огня. Тридцать секунд, Виктор Павлович. Окно.

Директор клуба побледнел.

— Но… погреб! Биометрия…

— Биометрия — это палец или глаз, — сказал Корсаков, и в его голосе прозвучала легкая насмешка. — А палец можно усыпить. Ваш сомелье, Артем, страдает лунатизмом. В ту ночь он ночевал в гостевой комнате клуба после дегустации. Его взяли, когда он был в глубокой фазе сна, поднесли сканер к его собственной, разблокированной в рамках рабочего доступа, руке. Он ничего не почувствовал и не запомнил. Его мозг был отключен. После этого вор вошел в погреб, взял бутылку — не первую с полки, а конкретную, «Петрус» 1998, — и вышел. К моменту, когда Игорь начал обход, все уже было кончено.

— Кто?! — вырвалось у Виктора Павловича.

— Ваш бармен. Максим. — Корсаков сказал это просто, как констатацию факта. — Он давно вел двойную бухгалтерию с дорогими сигарами. Ему нужны были деньги на долги. Но он не хотел просто украсть. Он хотел доказать, что может обойти вашу «непобедимую» систему. Он изучал привычки сотрудников месяцами. Ложная тревога — его идея. Он знал про лунатизм сомелье — они дружат. А дальше — дело техники и наглости.

— Но доказательства? Без доказательств…

— Доказательство №1: в ночь кражи Максим, согласно табелю, должен был уйти в 21:00. Но охранник на заднем выходе, которого я нашел и который, кстати, получает от Максима процент с левых сигар, подтвердил, что тот задержался «выпить с другом». Доказательство №2: запах. Когда я сегодня утром говорил с Максимом, задавая ему нейтральные вопросы о работе, моя синестезия нарисовала вокруг него… липкую фиолетовую нить. Это цвет лжи, Виктор Павлович. Густой, неприятный цвет. А когда я упомянул «ложную тревогу», нить задрожала и приобрела металлический, тревожный отблеск. Он знал. Он боялся.

Корсаков помолчал, давая директору впитать информацию.

— Доказательство №3, материальное: проверьте мусорный бак в переулке за клубом. Там должна быть коробка от дорогого презента, в которую он переложил бутылку. Он не стал бы нести «Петрус» в рюкзаке. Скорее всего, отпечатки найдутся. Или попросите его «друга», того самого сомелье, пройти на полиграфе. Он сломается за пять минут. Он не преступник, он просто глупый и доверчивый парень.

В комнате повисло молчание. Виктор Павлович смотрел на Корсакова, как на шамана или сумасшедшего, который, тем не менее, только что решил его проблему.

— Синестезия… липкая нить… — пробормотал он. — Вы серьезно?

— Серьезнее не бывает, — сухо ответил Корсаков. — Я не вижу ауры. Мой мозг просто… иначе обрабатывает информацию. Ложь для него имеет текстуру и цвет. Страх — звук расстроенного фортепиано. Это не магия. Это особенность проводки. Иногда полезная.

Он встал, давая понять, что аудиенция окончена.

— Ваш бармен — не мастер-вор. Он авантюрист. Он уже, наверное, в панике. Давления будет достаточно. Действуйте через охрану и его друга. Бутылка, думаю, еще не продана. Удачи, Виктор Павлович.

Директор, ошеломленный, кивнул, бормоча слова благодарности, и вышел, оставив дверь приоткрытой.

Корсаков подошел к холсту. При дневном свете бордовый вихрь казался хаосом. Но сейчас, в свете настольной лампы и отражений мокрого ночного города, он обрел структуру. Хаос оказался системой. Он улыбнулся себе в усы. Еще одна простая головоломка. Красивая в своей простоте.

Именно в этот момент в дверном проеме появилась она.

Анна Седова не вошла — она словно врезалась в атмосферу кабинета, как острый, холодный клинок. Ее прямая поза, безупречный тренч, собранные в тугой узел волосы — все кричало о дисциплине, уставе и бескомпромиссной эффективности. Ее глаза, серые, как у Корсакова, но без его глубины и игры света, а скорее стальные, мгновенно оценили обстановку: бардак, краски, странные рисунки на стене. В ее взгляде мелькнуло презрение, быстро сменившееся вынужденной официальностью.

— Лев Геннадьевич Корсаков? — Ее голос был ровным, лишенным интонаций, как чтение протокола.

Корсаков медленно обернулся, не отрывая взгляда от холста, будто дорисовывая картину в уме.

— Капитан Седова, — произнес он не как вопрос, а как утверждение. — Из Главка экономической безопасности. Вас прислал Волков. Вы опоздали ровно на семь минут. Пробки на набережной?

Анна слегка прищурилась. Она не ожидала, что он знает о ней. И уж точно не ожидала такого тона.

— У нас нет времени на светские беседы, — отрезала она, делая шаг внутрь. — Мне поручено привлечь вас в качестве консультанта. Дело крайней важности и секретности. Вам потребуется допуск.

— Мне много чего «потребуется», капитан, — Корсаков наконец повернулся к ней лицом. Его взгляд скользнул по ней, и Анне невольно показалось, что он видит не ее одежду и позу, а что-то внутри — ее спешку, ее скепсис, ее скрытое напряжение. — Но давайте начнем с сути. Что случилось?

Она сделала паузу, борясь с желанием развернуться и уйти. Но приказ был приказом. Волков настаивал.

— Произошло хищение. Крупное. Из места, куда теоретически невозможно проникнуть.

Корсаков не шелохнулся. Ждал.

— Сколько? — спросил он наконец.

Анна выдохнула. Произнести эту цифру вслух было все равно что признать конец света.

— Сто тонн. Золотого запаса.

Наступила тишина. Только дождь продолжал свой бесконечный стук по стеклу.

И тогда Лев Корсаков улыбнулся. Не злорадной, а восхищенной, почти детской улыбкой человека, который только что услышал первый аккорд гениальной, незнакомой симфонии.

— Сто тонн, — повторил он тихо, почти с нежностью. — Капитан, вы ошибаетесь. Это не «хищение». И это не «ограбление». Это что-то другое.

— Что, по-вашему? — в голосе Анны зазвенели стальные нотки.

Корсаков подошел к окну, глядя на текущие по стеклу потоки воды, в которых растворялся город.

— Симфония, — сказал он задумчиво. — Или безупречно доказанная математическая теорема. Вор, который может взять сто тонн из самой охраняемой точки страны… он не вор. Он художник. Или философ. Вы просите меня найти не человека, капитан.

Он обернулся, и его глаза теперь горели холодным, сосредоточенным огнем.

— Вы просите меня найти доказательство. Доказательство того, что невозможное — возможно. И это, — он снова усмехнулся, — гораздо интереснее, чем искать очередного жулика с отмычкой.

Анна Седова смотрела на него, и в ее стальных глазах бушевала внутренняя борьба. Этот человек был невыносим. Он говорил загадками, его кабинет был как сумасшедший дом, а он сам — как его главный пациент.

Но генерал Волков сказал: «Он лучший. Он видит то, чего не видят мы. Нам нужен именно он».

— Вы согласны? — спросила она, стиснув зубы.

— На моих условиях, — тут же парировал Корсаков. — Полный доступ ко всему. Место, люди, логи, планы, вентиляция, история строительства. Все. Я задаю вопросы, вы находите ответы. И никаких ваших следователей у меня за спиной, пытающихся «контролировать процесс». Я работаю один. Или с тем, кого выберу сам.

— Это невозможно! Это государственная тайна!

— А сто тонн золота, капитан, — мягко заметил Корсаков, — это уже не тайна. Это дыра в реальности. Вы хотите ее заткнуть? Дайте мне инструменты.

Они мерялись взглядами через всю комнату. Мир устава и протоколов против мира интуиции и безумных идей.

Анна поняла, что проигрывает. Не ему. Обстоятельствам.

— Хорошо, — сквозь зубы произнесла она. — Но я буду с вами. Всё время. И если вы сделаете один шаг в сторону…

— Вы арестуете меня? — он закончил за нее с легкой усмешкой. — Не тратьте угрозы, капитан. Они для меня звучат как фальшивая нота. Когда начинаем?

— Сейчас. Машина внизу.

Корсаков кивнул, взял с вешалки поношенную кожаную куртку и на ходу накинул ее на плечи. Он уже забыл о ней. Его мысли были там, в секретном хранилище, где совершилось чудо. Не преступление — чудо. И его синестезия, та самая «особенность проводки», уже начинала рисовать в воздухе перед ним призрачный, сверкающий, невероятно сложный узор. Он состоял из переплетающихся линий — стальных, золотых, цифровых — и звучал низким, мощным, незнакомым аккордом.

Он шел навстречу самой большой загадке в своей жизни.

Глава 3. Крепость

Машина Анны Седовой, неприметная серая иномарка с усиленным каркасом, резко остановилась у шлагбаума на подъезде к «Вектору». Даже здесь, за триста метров до главных ворот, воздух звенел от напряжения. С одной стороны дороги тянулся глухой бетонный забор с колючкой и датчиками движения, с другой — ухоженный, слишком ухоженный лесопарк, в котором, как знала Анна, не было ни одной слепой зоны.

Корсаков молчал всю дорогу. Он смотрел в окно, а пальцы его правой руки слегка шевелились на колене, будто перебирая невидимые клавиши или нити. Раздражало.

— Правила просты, — сказала Анна, протягивая ему пропуск на гостевой шлейфе. — Вы мой консультант. Ничего не трогайте. Слушайте, смотрите, задавайте вопросы через меня. И, ради всего святого, никаких ваших синестетических озарений вслух при охране. Они и так на взводе.

Корсаков взял пропуск, не глядя, и прицепил его к своему старому кожаному пиджаку, где он смотрелся чужеродным ярлыком.

— Вы беспокоитесь не о них, капитан, — тихо произнес он. — Вы беспокоитесь о том, что я увижу то, что не должны были увидеть вы. Беспокойство имеет цвет грязной охры. Я чувствую его с самого утра.

Анна стиснула зубы. «Держаться. Просто держаться. Он нужен Волкову. Значит, придется терпеть».

Шлагбаум поднялся. Их встретил молодой лейтенант с каменным лицом и проводил к главному входу — монолитной бетонной плите, в которую были вмонтированы стальные двери, лишенные даже намека на ручки или замочные скважины. Над входом висел герб, но не государственный, а какой-то свой, ведомственный: стилизованный щит и ключ.

Пройдя через серию шлюзов, где их идентифицировали по отпечаткам ладоней и сканировали рентгеном, они оказались в центральном командном зале. Это было похоже на гибрид космического центра и стерильной лаборатории. Полумрак, нарушаемый только холодным сиянием десятков мониторов. Тишина, прерываемая тихими щелчками клавиатур и ровным гудением систем охлаждения. В воздухе пахло озоном и антистатиком.

В центре зала, спиной к ним, стоял генерал Волков. Он был невысок, но держался с такой прямолинейной выправкой, что казался вырезанным из гранита. Он обернулся. Его лицо — лицо старого фронтовика, изборожденное морщинами-шрамами, не от ножа, а от лет и ответственности. Глаза, серые и пронзительные, мгновенно оценили Анну и прилипли к Корсакову. Не к его лицу, а к пиджаку, к рукам, к тому, как он непроизвольно поднял подбородок, вдыхая воздух.

— Капитан Седова. Господин Корсаков. Добро пожаловать в сердце «Вектора». Или в то, что от него осталось, — голос Волкова был низким, хрипловатым, без единой ноты истерики. Только лед.

— Генерал, — кивнула Анна. — Мы готовы осмотреть место.

— Место? — Корсаков произнес это слово так, будто оно было незнакомым и странным. Он оторвал взгляд от Волкова и медленно повел им по залу. Его зрачки расширились, впитывая не детали, а общую картину. — Это не место преступления. Это… декорация. Идеальная. Слишком идеальная.

Он сделал несколько шагов, нарушая протокол, подошел к одной из консолей, где молодая женщина в форме оператора следила за графиками. Анна сделала движение, чтобы остановить его, но Волков едва заметно поднял руку.

Корсаков не смотрел на монитор. Он смотрел на руки оператора. Пальцы лежали на клавишах, но не печатали. Они были идеально неподвижны. Слишком. Ноготь на указательном пальце левой руки был аккуратно подпилен, но на нем была едва заметная царапина, как от контакта с металлом. Женщина почувствовала его взгляд и отвела глаза на долю секунды раньше, чем это было естественно.

— Вы дежурите с прошлой ночи? — спросил Корсаков тихо.

— Я… да, консультант. Смена двенадцать часов, — голос ее был ровным, вышколенным.

— У вас красивое кольцо. С бирюзой. Вы его снимаете на дежурство?

— Это против правил. Украшения запрещены, — ответила она, и Анна увидела, как мышцы на ее шее напряглись.

— Значит, сняли, — Корсаков кивнул, как будто получил важный ответ. Он перевел взгляд на ее лицо. — Вы спали сегодня? Хотя бы час?

— Корсаков! — не выдержала Анна.

— Нет, — честно ответила оператор. — Не спала.

— Страх не дает, — констатировал Корсаков и отошел, оставив девушку бледной, с учащенным дыханием.

— Что это было? — шипела Анна, догоняя его, пока Волков вел их по длинному белому коридору к шлюзу хранилища.

— Это была трещина, — так же тихо ответил он. — В идеальной декорации. Страх здесь не от того, что что-то украли. Страх от того, что каждый боится, что украли что-то из него. Его доверие. Его непогрешимость. Здесь пахнет виной. Серой, тяжелой пылью.

Они подошли к главному шлюзу. Титановая дверь, похожая на вход в банковский сейф размером с гараж, была уже открыта. Внутри горел белый, безжалостный свет, выхватывая из полумрака ряды открытых ячеек. Большинство были пусты — золото хранилось в отдельных, запечатанных камерах. Камера №7 зияла в центре, как вырванный зуб.

— Мы ничего не трогали, — сказал Волков, останавливаясь у порога. — После обнаружения, по протоколу, доступ был заморожен.

Корсаков достал из кармана пиджака пару тонких белых бахил и перчаток из дышащего латекса. Надел их с движениями хирурга. Анна последовала его примеру.

Он переступил порог и замолчал.

Он не пошел сразу к пустой камере. Он стал ходить по периметру, держа руки за спиной, наклоняясь, чтобы посмотреть под полки, задирая голову к потолку, усыпанному датчиками. Он щелкал языком, прислушиваясь к эху. Он подошел к стене, не той, где была пустая камера, а к противоположной, и провел ладонью по холодному, окрашенному в серый цвет металлу.

— Температура? — спросил он, не оборачиваясь.

— Постоянная: +17 по Цельсию. Колебания не более 0,3 градуса, — отчеканил Волков.

— Влажность?

— 42%. Стабильно.

— Вибрации?

— Датчики сейсмической активности не фиксировали ничего, кроме фоновых шумов города. Порог чувствительности — 0,5 балла по Рихтеру.

— А звук? — Корсаков обернулся. — Не вибрация. Звук. Инфразвук, может быть. От работы лифтов в соседних домах. От метро.

Волков нахмурился.

— Система шумоподавления и контроля акустической среды стоит отдельным контуром. Никаких аномалий.

— Значит, и его не было, — пробормотал Корсаков.

Он наконец подошел к камере №7. Анна замерла рядом, ожидая какого-то фокуса, магического жеста. Но он просто стоял и смотрел. Минуту. Две. Его лицо было абсолютно бесстрастно.

Потом он присел на корточки и заглянул внутрь пустого отсека. Полки были чисты, на них не было даже пыли.

— Освещение здесь то же, что и везде? — спросил он.

— Да. Общее светодиодное поле. Индивидуальной подсветки у камер нет.

— А тени есть, — сказал Корсаков. — Посмотрите.

Анна присмотрелась. Из-за того, что полки были массивными, в глубине отсека действительно лежала плотная, почти черная тень.

— И что? — не поняла она.

— Тень — это отсутствие света. Но здесь свет падает под углом ровно 45 градусов от центральных светильников. Эта тень… слишком правильная. Как будто ее спроектировали. — Он встал, подошел к соседней, запечатанной камере и посмотрел на ее внутренность. — Здесь тень чуть короче. На полсантиметра.

— Перепад высоты пола? — предположила Анна, уже втягиваясь в его безумную логику.

— Или, — Корсаков выпрямился и посмотрел вверх, на потолок над камерой №7, — кто-то чуть сместил датчик движения или камеру наблюдения. Не вывел из строя. Сместил. На полсантиметра. Чтобы его луч по-другому падал. Чтобы создать слепую зону… не в системе, а в восприятии системы. Чтобы то, что она видела, не совпадало на миллиметр с тем, что было на самом деле.

Волков, стоявший в дверях, резко выпрямился. Его каменное лицо дрогнуло.

— Вы говорите о саботаже. О внутреннем вмешательстве в оборудование.

— Я говорю о дирижировании, — поправил его Корсаков. — Кто-то долго и терпеливо настраивал этот оркестр из датчиков и лучей, чтобы в нужный момент они сыграли не свою партию, а его. Тишину.

Он наконец вынул из внутреннего кармана маленький, мощный фонарик и направил луч на верхний край камеры №7. Металл блеснул. Он встал на цыпочки и провел пальцем в перчатке по едва заметному шву.

— Здесь, — сказал он. — Не сварка. Клей. Высокотемпературный металлополимерный клей. Им что-то крепили. Что-то очень маленькое и легкое.

Он отошел и вдруг глубоко вдохнул, закрыв глаза.

— Что? — не удержалась Анна.

— Ничего, — открыл он глаза. В них плавала странная, почти болезненная ясность. — Именно ничего. Здесь нет запаха. Нет запаха страха, пота, адреналина, который всегда остается после преступления. Нет запаха человека. Нет даже запаха металла после долгой обработки. Здесь стерильно. Как в идеальной, пустой голове. Он не входил сюда в ночь кражи. Его здесь не было. Он заставил золото исчезнуть дистанционно. Как фокусник на сцене.

Он посмотрел на Волкова.

— Генерал, кто из ваших людей в последний год… стал тише? Кто увлекся чем-то не свойственным? Музыкой, философией, архитектурой? Кто перестал быть винтиком и начал думать?

Волков побледнел. Похоже, у него был ответ. Но он его не озвучил. Он лишь резко кивнул:

— Я предоставлю вам кадровые дела. Все. За последние пять лет.

— И чертежи, — добавил Корсаков. — Не только этого хранилища. Всех коммуникаций. Водопровода, канализации, вентиляции, электросетей. Тот, кто это сделал, не ломал стены. Он плыл между ними. Как призрак.

Они молча вышли из хранилища. За их спинами с глухим стуком закрылась титановая дверь, запечатывая пустоту.

В коридоре, пока они шли к выходу, Волков нагнал Корсакова и сказал так тихо, что только он один услышал:

— Вы видите его? Хотя бы тень?

Корсаков остановился и посмотрел куда-то мимо генерала, в пустоту белой стены.

— Я вижу идею, генерал. Она холодная. И блестит, как лезвие. Человек пока только тень от этой идеи. Но мы найдем и его. Потому что любая идея, чтобы воплотиться, должна пройти через человеческие руки. А руки всегда оставляют следы. Даже если это следы на клавишах пианино, на которых играют в полной тишине.

Он повернулся и пошел дальше, оставив Волкова стоять в холодном, стерильном свете коридора, где пахло только озоном и сожженными иллюзиями непроницаемости.

Глава 4. Нить

Давление в висках пульсировало тупой, знакомой болью. Лев Корсаков стоял посреди своей гостиной, превращенной в картографию помешательства, и пытался не смотреть на стену. На стену, где поверх схемы старого, нераскрытого убийства он начал накалывать первые данные по «Вектору». Пустая камера №7 была в центре, от нее расходились лучи-гипотезы: «внутренний след», «технологический взлом», «долговременная подготовка». Каждый луч был окрашен в свой цвет. Пустота «Вектора» отзывалась в его восприятии низким, гудящим звуком, почти инфразвуком, и холодным белым сиянием, как свет безжалостной операционной лампы. Это было слишком стерильно. Слишком чисто.

Звонил телефон. Анна Седова. Голос жесткий, натянутый, как струна.

— Корсаков, отдел аналитики отработал впустую. Логи доступа чистые. Биометрия без сбоев. Камеры не показывают ничего, кроме плановых обходов. Ни одной аномалии. Как твои… интуитивные поиски?

Он слышал в ее голосе не просто скепсис, а усталость от бессилия.

— Интуиция — это когда не знаешь, откуда пришла мысль. У меня пока только вопросы. Кто отвечал за обслуживание серверов хранения видеоархивов за последние восемнадцать месяцев? Не формальный начальник, а конкретный инженер, который физически лазал в серверные стойки.

В трубке повисло молчание, потом шуршание бумаг.

— Бунин. Александр Бунин. Контрактник из сторонней IT-компании «Кронос». Проверен, как стеклышко. Алиби на ночь кражи железное — был с женой в театре, есть билеты, записи с камер театра.

— Отлично, — Корсаков прищурился. — Значит, он не вор. Он мог быть только инструментом. Добро пожаловать в первый круг ада, капитан. Ищите не того, кто взял, а того, кто мог попросить Бунина о «мелкой услуге» год назад.

Он бросил трубку на диван и потянулся к ноутбуку. Было время для нестандартной утилиты. Для «Кита».

Их знакомство произошло три года назад, когда Корсаков расследовал серию кибермошенничеств в банковской сфере. Кирилл, тогда просто юный гений со взъерошенными волосами и воспаленными от бессонницы глазами, был пойман условно. Он не украл деньги, он «перераспределил» комиссии с транзакций в фонд помощи детям с редкими заболеваниями. Система увидела взлом, Корсаков — мотив. Он не стал ломать парню жизнь. С тех пор «Кит» был его цифровым жрецом, способным говорить на языке машин и находить призраков в сетях.

Текст Корсакова был краток: «Вектор». Нужна тихая аномалия. Не в эпицентре. На периферии. В радиусе километра. Все городские системы за месяц до и в ночь инцидента. Ищешь гладкость. Слишком большую гладкость».

Ответ пришел через двадцать минут: «Серьезно? Это гигабайты сырых данных. Нужен паттерн для фильтра».

Корсаков подумал о стерильной белизне пустоты, о том, как ее создали. «Ищешь не всплеск. Ищешь пустоту. Место, где ничего не происходило, когда должно было происходить что-то. Как дыру. Приезжай».

Через час дверь открыл ключ, который был только у «Кита». Он вошел, неся с собой запах кофе, энергетиков и одиночества. Выглядел, как всегда, — худая фигура в толстовке с капюшоном от несуществующей команды по киберспорту, мешковатые джинсы.

— Маэстро, ты просишь найти иголку не в стоге сена, а в стоге других иголок, которые все на одно лицо.

— Нет, — Корсаков подошел к своей стене, провел рукой по холодному беломy лучу «технологический взлом». — Я прошу найти момент, когда сено перестало быть сеном и стало декорацией. Включи свою магию.

«Кит» вздохнул, развернул свой монстрообразный ноутбук с матовым антибликовым экраном и погрузился в пучину кода. Его пальцы затанцевали по клавиатуре, вызывая на экране водопады символов, карты сетей, схемы подключений. Он не взламывал «Вектор». Он, как хирург, делал обходные анастомозы, подключаясь к открытым, но скучным системам: городское электроснабжение, регулировка уличного освещения, логи серверов ЖКХ, даже расписание и диагностика поездов метро, проходящих в том районе.

— Смотри, — через полчаса бормотал «Кит». — Вот энергопотребление квартала за последний месяц. Идеальная синусоида. Пики утром и вечером, спад ночью.

— И?

— А вот ночь кражи. Видишь этот микроскопический провал в 02:47? На 0.3 секунды. Не отключение, а именно провал, как будто кто-то сделал маленький, аккуратный глоток из общей трубы. Мощности хватило бы, чтобы… зарядить пару мощных аккумуляторов или запустить высокоточный резак без скачков в основной сети.

Корсаков почувствовал, как в его сознании холодная белизна пустоты дрогнула, в ней появилась едва заметная вибрация. Первый звук.

— Идем дальше, — сказал он тихо.

— Дальше — транспорт. Тут интереснее. — «Кит» переключил экран на схему линий метро. — В этом районе проходит старая служебная ветка, ее почти не используют, только для служебных составов раз в неделю. Но в ночь «Х» датчики вибрации на ней зафиксировали активность. Не поезд в классическом понимании. Что-то тяжелое, движущееся медленно, с длинными остановками. С 01:30 до 04:15. И маршрут… смотри. — Он наложил карту тоннелей на карту улиц. — Он начинается в районе старой заброшенной товарной станции «Западная», идет дугой и… обрывается как раз под территорией, прилегающей к «Вектору». Прямо под технической зоной с силовыми вводами и вентиляцией.

В голове Корсакова вибрация превратилась в низкий, ритмичный гул. Гул движущегося по рельсам груза.

— Улицы, — выдохнул он. — Камеры наружного наблюдения. Все, что есть в радиусе.

— Это дело на ночь, — предупредил «Кит», но его пальцы уже летали, подбирая ключи к городской системе «Безопасный город». На экране множились окна с черно-белыми изображениями: перекрестки, дворы, подъезды к «Вектору».

— Запускай одновременный просмотр в ускоренном режиме, с полуночи до пяти утра, — приказал Корсаков.

Они смотрели, как ночь пролетает за минуты. Фары машин прочерчивали дуги, редкие прохожие мелькали, как тени. Все было ожидаемо, обыденно.

— Стоп! — Корсаков резко ткнул пальцем в экран. — Назад. На десять секунд. Вот эта камера на пересечении Садовой и Проектной.

«Кит» отмотал. Камера показывала вид на пустынную дорогу, ведущую к забору службы безопасности «Вектора». В 03:02:14 по тротуару, прихрамывая, прошел бродячий пес. В 03:02:17 он все еще был в кадре, делая следующий шаг.

— Вперед, по кадру, — сказал Корсаков, голос напряженный.

Следующий кадр. Собака в абсолютно идентичной позе. И следующий. И еще. На протяжении ровно трех минут и четырнадцати секунд пес замер, как чучело, на одном месте, его лапа так и не опускалась на асфальт. Потом движение возобновилось, будто ничего не произошло. На дороге не появилось ни одной машины, не мелькнула ни одна тень.

— Петля, — тихо прошептал «Кит». Его глаза расширились за очками. — Идеальная цифровая петля. Кто-то взял кусок видео и поставил его на повтор. На трех с лишним минутах. На всех камерах по периметру. — Его пальцы забегали снова, открывая другие окна. — Вот… и вот… и здесь. Боже. В радиусе восьмисот метров все камеры в один и тот же временной отрезок показывали запись. Не было помех, не было «снега». Был идеальный, но прошлый момент. Их… просто выключили. Вырезали из реальности.

Он откинулся на спинку стула, пораженный.

Корсаков не отрывал взгляда от застывшей на экране собаки. В его внутреннем пространстве низкий гул превратился в чистый, ледяной звук. Звук резака, отсекающего кусок времени. Белое сияние пустоты теперь имело четкие, очерченные границы.

— Это не маскировка, — сказал он, обращаясь больше к себе, чем к «Киту». — Это этикет. Это вежливое предупреждение. «Не смотрите сюда. Вам это не нужно. Здесь происходит нечто, что ваше сознание все равно не обработает». Они не прятались в темноте. Они создали свою собственную, параллельную реальность на три минуты четырнадцать секунд. И внутри этой реальности…

— …они были невидимы, — закончил «Кит». — Призраки.

Корсаков подошел к стене и под пустотой камеры №7 нарисовал новый, тонкий луч. Он был цвета темной стали. Он вел вниз, под землю. И он был подписан одним словом: «ВРЕМЯ».

Он обернулся к «Киту».

— Нам нужно найти то, что они хотели скрыть этими тремя минутами. Не сам факт движения. А его след. Что-то, что невозможно было скрыть даже петлей. Что-то физическое, что проявилось бы на записи, если бы она была живой. Думай. Вибрация от тяжелого груза в тоннеле? Выброс пыли из вентиляции?

«Кит» уже кивал, его ум, разбуженный азартом охоты, работал на пределе.

— Да. Если они двигали что-то очень тяжелое под землей, могла быть вибрация, которую фиксируют датчики охраны «Вектора». Но если их система в тот момент считывала не реальные данные, а идеальную картинку «спокойствия»… Эврика. Нужно сравнить данные сейсмодатчиков, которые стоят на охране периметра «Вектора» (они автономны, их не взломать петлей), с… например, с данными сейсмологической станции МГУ. Она записывает все. Даже шаги динозавров, если бы они прошли сейчас.

— Сделай это, — сказал Корсаков. Его мобильник снова завибрировал. Седова.

— Корсаков, ты где? Нужно срочно в «Вектор». Волков нашел кое-что. Вернее, не нашел. Это… лучше увидеть.

В ее голосе была не тревога, а нечто иное. Озадаченность, граничащая с суеверным страхом.

— Что именно? — спросил он, не отрывая глаз от стального луча на стене.

— Пыль, — ответила Анна после паузы. — Или ее отсутствие. В вентиляционной шахте, которая идет из технической зоны к поверхности. Ее прочищали полгода назад. Должен быть стандартный слой технической пыли. Его нет. Кто-то протер начисто квадратный метр в самой глухой части шахты. И оставил… след.

— Какой след?

— Отпечаток. Не руки. Не инструмента. Похоже на… текстуру ткани. Но слишком идеальную. Как будто оттиск.

Внутри Корсакова все сошлось в одну точку. Петля во времени. Вибрация в тоннеле. И чисто вытертая пыль с оттиском. Это была первая нить, осязаемая, физическая. Призрак поцарапал реальность, снимая перчатку.

— Я еду, — сказал он и выключил телефон.

«Кит» смотрел на него, замерший перед экраном, где все еще висела неподвижная собака.

— Маэстро, кто эти люди?

Корсаков натягивал пальто.

— Это не люди, Кирилл. Это — идея, которая надела рабочую спецовку и взяла в руки резак. А мы сейчас идем смотреть на то, какую перчатку эта идея носит. Не отключайся. Нам нужно доказать, что призрак ходит по земле. Вернее, под ней. Он вышел в коридор, оставляя за собой комнату, где на стене теперь висел не просто план, а начало партитуры. Партитуры преступления, которое было не хаосом, а сложнейшим, выверенным до милисекунд произведением. И первая нота в нем была тишиной. Вторая — замершей собакой. Третья, как он подозревал, ждала его в темноте вентиляционной шахты.

Глава 5. Давление

Конференц-зал управления «Вектора» напоминал операционную: стерильный свет, гулкая акустика, длинный стол цвета стали. Воздух был густ от тревоги и сигаретного дыма, который, несмотря на запрет, курил прибывший из Москвы куратор.

Полковник Михеев сидел во главе стола, откинувшись на спинку кресла. Он не был похож на кабинетного работника. Широкая кость, коротко стриженная седая щетка волос, взгляд, который не изучал, а фиксировал, как объектив камеры. На лацкане его пиджака не было никаких знаков отличия, и это было самым грозным знаком из всех.

Анна Седова сидела напротив, выпрямив спину. Перед ней лежала папка с ее же предварительным отчетом — три страницы сухих фактов и десяток страниц «нестыковок», отмеченных желтым маркером Корсакова. Лев самовольно устранился от совещания, заявив, что «не выносит запаха панического пота и лжи», и уехал к «Киту». Это бесило Анну невыразимо.

— Итак, капитан, — голос Михеева был низким, без эмоций. — Прошло сорок восемь часов. Объект — в размере годового бюджета небольшого государства — испарился. Следственный комитет крутит хвосты, ФСО бьется в истерике, а ваше главное открытие за двое суток — это то, что какие-то камеры на соседней улице два месяца показывали картинку-петлю. Это что, шутка?

— Это установленный факт, товарищ полковник, — голос Анны звучал ровно, но внутри все сжалось. — Это указывает на высочайший уровень технической подготовки и долговременную подготовку к операции.

— Уровень подготовки мне ясен! — Михеев резко хлопнул ладонью по столу. Зазвенела пустая стеклянная пепельница. — Я спрашиваю о внутреннем следе. Кто внутри? Волков?

Генерал Волков, сидевший рядом с Анной, даже не пошевелился. Только его челюстная мышца напряглась и заиграла.

— Генерал Волков прошел полиграф и дает полный доступ, — холодно парировала Анна. — Нет никаких свидетельств его причастности.

— Свидетельства! — Михеев язвительно усмехнулся. — Золота тоже не было свидетельств, а оно взяло и исчезло. У вас здесь, капитан, не кражу расследуют. Здесь диверсию. Акцию против государства. И в таких делах «свидетельства» часто оказываются там, где их изначально не думали искать.

Его взгляд скользнул по лицам присутствующих — заму «Вектора» по безопасности, начальнику IT-отдела. Каждый чувствовал себя на скамье подсудимых.

— У меня есть вопрос, — сказал Михеев, внезапно сменив тон на почти доброжелательный. — Ваш консультант… Корсаков. Бывший, с сомнительной репутацией, работающий вне рамок. Кто его привлек? Кто за него поручился?

Анна почувствовала, как под ногами разверзается новый фронт.

— Я приняла решение, исходя из его уникального опыта в расследовании нестандартных преступлений. Согласовано с…

— Со мной, — глухо сказал Волков. — Я поручился. Старой головой.

Михеев внимательно посмотрел на генерала, словно оценивая вес этой «старой головы» на невидимых весах.

— Понимаю. Товарищеская взаимовыручка. — Он сделал паузу, давая яду впитаться. — А вы не находите странным, полковник Волков, что человек, известный своим… эксцентричным видением, появляется в деле, где преступление само по себе является актом эксцентричного гения? Почти как заказная работа.

В зале повисла гробовая тишина. Обвинение витало в воздухе, тяжелое и удушающее.

— Это абсурд, — первая нашла слова Анна, но голос ее дрогнул от ярости. — Корсаков имеет алиби. Он в ночь кражи…

— …вел частный семинар для богатых бездельников на Рублевке, я в курсе, — перебил Михеев. — Но идеи, капитан, не требуют физического присутствия. Они, как вирусы, передаются по воздуху. Ваш консультант мог быть… вдохновителем. Архитектором. А исполнители нашлись внутри.

Он снова посмотрел на сотрудников «Вектора». Этот взгляд говорил: «Я дам вам шанс. Выдайте своего, и система вас простит».

— Моя задача, — продолжил Михеев, собирая в портфель пару папок, — не найти призрака. Моя задача — обеспечить государственную безопасность. А это значит — найти слабое звено и устранить его. Быстро и публично. Чтобы у общества и у… начальства… было понимание: контроль восстановлен, виновные наказаны.

Он встал.

— У вас, капитан Седова, есть двадцать четыре часа. Предоставить мне внятную версию с именем и мотивом. С внутренним следом. С понятным для отчетности заключением. — Он сделал шаг к двери, затем обернулся. — А этого… художника вашего, Корсакова, отстранить от дела. Немедленно. Он — помеха. И потенциальный компрометирующий материал. Если я узнаю, что он продолжает копаться в системах «Вектора» или в чем-либо еще, связанном с делом, он будет задержан по подозрению в соучастии. Вам понятна моя позиция?

— Вполне, товарищ полковник, — выдавила Анна.

— Отлично. Не подведите.

Дверь за Михеевым закрылась беззвучно. В зале еще несколько секунд царила тишина, нарушаемая лишь гудением вентиляции.

Первый не выдержал начальник IT. Он вскочил, красный от возмущения.

— Что это было? Он что, нас всех в предатели записал? Я двадцать лет здесь…

— Заткнись, Алексей, — беззвучно сказал Волков. Он выглядел вдруг постаревшим на десять лет. Его монолитная уверенность дала трещину. — Он делает свою работу. Ищет простой выход. Мы для него — расходный материал.

Он поднял тяжелый взгляд на Анну.

— Капитан. Приказ есть приказ. Корсакова — в сторону.

Анна медленно собрала свои бумаги. Желтые пометки криминолога теперь казались не прорывами, а обвинительными знаками.

— Генерал, — тихо сказала она. — А если он прав? Если не мы ищем слабое звено, а слабое звено ищет нас?

— Вы о чем? — нахмурился Волков.

— О том, что Михееву не нужен настоящий вор. Ему нужен удобный. А настоящий, тем временем, останется на свободе. И его идея… его идея победит. Система покажет, что она готова пожрать своих, лишь бы сохранить видимость контроля.

Она встала.

— Я не отстраняю Корсакова.

Волков смотрел на нее с безмерной усталостью.

— Он вас скомпрометирует. И сломает вам карьеру.

— Если мы не найдем того, кто это сделал, карьера будет наименьшей из наших потерь, — ответила Анна и вышла из зала.

На улице она прислонилась к холодной гранитной стене здания «Вектора», закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов. Давление было не только сверху. Оно было со всех сторон. Оно было внутри — сомнение, которое посеял Михеев. А что, если Корсаков и правда… Нет. Это был его метод — быть непонятным, вызывающим. Но предателем? Его преступление — это гордыня, но не измена.

Она достала телефон, нашла в контактах номер с пометкой «Маэстро». Палец замер над кнопкой вызова. Приказ был ясен: отстранить. Предупредить об угрозе задержания.

Вместо этого она набрала смс. Коротко, без эмоций, как отчет:

«Михеев из Москвы. Дает 24 часа. Версия нужна с внутренним следом. Тебя объявили помехой и потенциальным соучастником. Грозят задержанием при продолжении деятельности. Волков приказал отстранить».

Она отправила. Через минуту пришел ответ. Всего две буквы:

«ЯС»

И следом — второе сообщение:

«Призрак нас слушает. Давление — часть его плана. Не дай системе съесть себя. Встречаемся у Кита. 20:00. Есть прогресс.»

Анна медленно выдохнула. Туман в голове рассеялся. Михеев был препятствием, шумом, помехой. А Корсаков, со всей своей безумной образностью, продолжал слышать тихий, чистый звук камертона за этим гулом. Идти против приказа — было профессиональным самоубийством. Но идти на поводу у Михеева — было предательством по отношению к истине, ради которой она, собственно, и служила в этих погонах.

Она спрятала телефон и пошла к служебной машине. У нее было меньше суток, чтобы совершить выбор. Или найти того, кто совершит выбор за нее.

Глава 6. Первый прорыв

Тишина в кабинете Анны Седовой была густой, как смог. Она сидела за столом, уставясь в монитор с рапортами, которые вели в никуда. Отчеты о допросах персонала «Вектора» сливались в одно сплошное пятно канцелярского безумия. «Ничего не видел, ничего не слышал, отклонений не зафиксировано». Круговая порука профессионалов или доказательство невиновности? Она не знала.

Корсаков не появлялся два дня. Его отсутствие раздражало ее сильнее, чем его присутствие. Он вбросил дестабилизирующую идею и исчез, оставив ее барахтаться в болоте рутины. Генерал Волков звонил каждый день, и в его голосе, всегда железном, теперь слышался надлом. Не страх, нет. Стыд. Как будто его лично осквернили.

Раздался резкий стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, в кабинет вошел Корсаков. На нем был тот же потертый свитер, в руках он сжимал свернутую в трубку потрепанную папку из темной кожи. Его глаза блестели лихорадочным, почти болезненным светом.

«Вы где пропадали?» — отрезала Анна, откидываясь на спинку кресла.

«Искал музыку, капитан. Фоновый шум истории. Нашел кое-что интересное. Одевайтесь, поедем».

«Куда?»

«В архив городского строительного управления. Нужно подтвердить одну гипотезу».

«Какую?» — устало спросила она.

«Что призрак ходит не сквозь стены, а под ними. И что он пользуется старыми тропами».

Дорогу он молчал, глядя в окно такси. Архив располагался в дореволюционном здании с высокими потолками, заставленными стеллажами до самого верха. Воздух пах пылью, плесенью и старой бумагой — запахом забытого времени. Пожилая архивариус, бросив на них неодобрительный взгляд, после недолгих препирательств и показа удостоверения Анны привела их в дальний зал.

«Что ищем?» — спросила Анна, оглядывая ряды картонных коробок.

«План района Заводской, там, где сейчас стоит „Вектор“. Самые старые из возможных. Конца XIX — начала XX века. Время, когда там были главные железнодорожные мастерские империи».

Они просидели над картами и свитками желтой кальки три часа. Анна, с непривычки, чувствовала, как у нее ноет спина и слезятся глаза от пыли. Корсаков же, казалось, был в своей стихии. Он водил тонким длинным пальцем по выцветшим линиям, шепча что-то себе под нос. Его синестезия, как он позже объяснил, рисовала ему не карту, а сеть: черные линии путей были для него басовыми нотами, здания — резкими аккордами.

«Смотрите, — наконец сказал он, прижимая ладонью к столу большой разворот плана 1898 года. — Вот главные цеха. Вот подъездные пути. А вот… — его палец уперся в едва заметную пунктирную линию, уходящую от одного из цехов в сторону и обрывающуюся у обозначения „овраг“. — Вот он. Вспомогательный тоннель для отвода грунтовых вод и, вероятно, для скрытого вывоза готовой продукции. Инженерная хитрость того времени».

Анна наклонилась. «Но он же… обрывается. На плане 1910 года его уже нет. Помечено: «Засыпан в связи со строительством складов».

«Да, — улыбнулся Корсаков, и в этой улыбке не было ничего веселого. — Помечено. Но в истории, капитан, как и в хорошем детективе, всегда нужно проверять алиби. Давайте найдем план тех самых складов. 1912 год».

Они нашли его. Новый план был выполнен тщательнее, с указанием фундаментов. Корсаков положил кальку нового плана поверх старого, поднял их к мутному свету лампы.

«Видите?» — его голос стал тише.

Анна всмотрелась. Контур одного из новых складов лег точно… поверх той самой пунктирной линии старого тоннеля. Но не перекрыл ее полностью. Тоннель, если мысленно продолжить его линию, уходил прямо под центр склада и… дальше, в сторону современной городской черты.

«Они не стали его засыпать полностью, — прошептал Корсаков. — Слишком трудоемко. Они построили склад над ним. Замуровали входы и забыли. Потом склад снесли в пятидесятых, построили оборонный завод. Завод забросили в девяностых. А в нулевых… на его фундаменте возвели „Вектор“. Тоннель все это время так и лежал у них под ногами. Как спящая змея».

Теория обрела первые, зыбкие, но материальные очертания. Анна почувствовала прилив адреналина, которого не было все эти дни.

«Нам нужно найти выход из этого тоннеля, — сказала она уже деловым тоном. — Со стороны оврага. Если он есть на старых картах, должен быть и на местности».

«Уже искал, — Корсаков достал планшет, открыл современную спутниковую карту. — Овраг давно засыпан, на его месте — промзона, гаражи, свалка стройматериалов. Но вот здесь… — он увеличил изображение участка в полутора километрах от „Вектора“, — видите этот контур? Поросший кустарником прямоугольник бетона. Похоже на остатки вентиляционной шахты или аварийного выхода. Именно в том месте, где по нашим расчетам должен был выходить тоннель».

Они поехали туда на служебной машине Анны. Место было глухое, унылое. Ржавые гаражи-ракушки, кучи битого кирпича, заросли бурьяна в человеческий рост. Бетонный плитный сарай, который они видели на карте, почти полностью скрывался в этих зарослях. Дверь, вернее, дыра, где она когда-то была, была завалена мусором.

Корсаков, не раздумывая, начал раскидывать ржавые балки и обломки шифера. Анна, к своему удивлению, бросилась помогать. Под мусором оказался крутой спуск, перекрытый прогнившим деревянным щитом. От щита шел запах сырости, земли и… машинного масла.

Щит поддался с треском. Вниз вела кирпичная кладка, переходящая в темный зев. Фонарь Анны выхватил из мрака первые метры: старые, местами обрушившиеся своды, лужи на земле. И вдруг — четкие, свежие следы на слое вековой пыли и плесени. Не следы ног.

«Рельсы, — сказал Корсаков, голос его прозвучал под сводами эхом. — Узкоколейки. Не исторические. Смотрите.»

Он наклонился и провел пальцем по одному из рельсов, затем посветил на него. Палец стал черным от густой, специфической смазки. Он потер его, понюхал.

«Это не мазут и не старое масло. Это современная консистентная смазка. Используется в высокоскоростных подшипниках. В поездах, например».

Луч фонаря пополз дальше, скользя по рельсам, которые уходили в черноту, прямо в сторону, где, как они знали, находился «Вектор».

Анна замерла. Теория Корсакова перестала быть абстракцией. Она лежала здесь, у ее ног, в виде двух полос ржавого металла и капли черной смазки. Кто-то восстановил этот тоннель. Кто-то проложил здесь путь. Кто-то создал подземную железную дорогу длиной в полтора километра прямо под носом у самой совершенной системы охраны в стране.

Она повернулась к Корсакову. В свете фонаря его лицо казалось резким, почти пугающим. Но в глазах горело не торжество, а странное, почти трагическое понимание.

«Вы были правы, — тихо сказала она. — Это не ограбление. Это инженерный проект. Титанический».

«Да, — кивнул он, и его взгляд устремился в темноту тоннеля. — Но это только транспортная артерия. Это „как“. Теперь нам нужно понять „что“. Что они везли по этим рельсам? И главное — куда? Куда ведет этот путь, капитан?»

Он шагнул в темноту. Анна, преодолев мгновение неловкости, последовала за ним. Они шли по рельсам, оставляя за собой островок света в вековой тьме, нащупывая контуры преступления, которое было больше похоже на волшебство.

Глава 7. Команда «Призрака». Флэшбэк от лица неизвестного

Флэшбэк. За четырнадцать месяцев до обнаружения кражи.

Ветер гулял по заброшенному карьеру на северной окраине города, завывая в ржавых остовах самосвалов. Здесь, в котловане, скрытом от любопытных глаз, стояли три фигуры. Они не были похожи на бандитов. Скорее, на инженеров, застрявших после совещания.

Артем Беляев поднял воротник старого армейского бушлата, не от холода, а от привычки прятаться в себя. Его лицо, освещенное экраном планшета, было спокойным и сосредоточенным. На экране — не чертеж, а партитура. Сложная музыкальная схема, где вместо нот были обозначены временные отрезки, маршруты и точки синхронизации.

— Первое, что нужно понять, — его голос был тихим, но вибрировал в тишине, как струна. — Мы не грабим. Мы перераспределяем материю. Мы совершаем алхимическую операцию в масштабах города. Трансмутацию. Золото — символ косности, мертвого капитала. Сталь — символ развития, связи, движения. Мы превратим одно в другое.

Двое других слушали. Не с восторгом, а с фанатичной серьезностью учеников, допущенных к тайному знанию.

Олег «Сварщик», мужчина лет пятидесяти с обветренным лицом и пальцами, покрытыми старыми ожогами, кивнул. Он был мастером по металлу, чей цех разорился, когда крупный госзаказ ушел «своим» людям.

— Технически это возможно, — проскрипел он. — Мои мобильные индукционные печи… я их доработал. Коэффициент полезного действия под девяносто процентов. Расплав, формовка, охлаждение. Мы можем сделать это в движении, в вагоне. Но… тоннаж, Артем. Сто тонн. Это не литье колоколов. Это промышленный процесс.

— Он и будет промышленным, — отозвался третий. Марк. Молодой, болезненно худой, в очках с толстыми линзами. Он нервно теребил флешку на шнурке. — Процесс будет разбит на семьдесят четыре независимых цикла, распределенных во времени и пространстве. Мы не плавим сто тонн за раз. Мы плавим по полтонны сто раз. В разных местах. Это алгоритм, Олег. Распределенная вычисляемая задача.

Марк был гением логистики и софта, выгнанным из университета за попытку взломать систему не ради вреда, а чтобы доказать ее уязвимость. Он видел мир как гигантскую базу данных, и его оскорбляла ее неэффективность.

Беляев перевел взгляд с одного на другого.

— Именно так. «Вектор» — это не хранилище. Это вершина айсберга. Системы безопасности, люди, протоколы — все это части единого механизма. Механизма, который охраняет ничто. Абстракцию. Наша задача — найти в этом механизме тихие такты. Паузы.

Он ткнул пальцем в планшет. Партитура ожила, превратившись в схему тоннелей под городом.

— Физический доступ. Старые железнодорожные ветки. Они есть на каждой исторической карте. Их засыпали, но не демонтировали. Согласно данным Марка, под «Вектором» проходит ответвление к старой угольной котельной. Его замуровали в 1978 году бетонной пробкой толщиной в два метра.

— Взрывать? — мрачно спросил Олег.

— Нет, — почти улыбнулся Беляев. — Растворять. Химическая капсула на основе плавиковой кислоты с замедленным действием. Месяц точечной эрозии — и бетон станет песком. Без шума, без вибраций. Работу ведет четвертый, которого вы не знаете и не должны знать. Его зовут «Молчун». Он отвечает за тихий доступ.

Он сменил картинку. Теперь на экране была схема системы безопасности «Вектора».

— Информационный доступ. Здесь все держится на биометрии и человеческом факторе. Человека сломать сложно. Но можно вставить в систему своего человека, который будет не вором, а… дирижером тишины. Человек, который добавит в код один безобидный, спящий цикл. Цикл, который раз в неделю, в строго определенное время, будет говорить датчикам вибрации и ультразвука в одной конкретной камере: «Все в порядке». Это будет наша репетиционная пауза. Пятнадцать минут тишины в самом громком месте. Его имя вам тоже не нужно.

Марк одобрительно хмыкнул:

— Элегантно. Система не взломана. Она просто… немного недослышит.

— Двигатель, — продолжал Беляев. — Нам нужен состав. Не просто вагоны. Мобильная плавильная мастерская на рельсах. Тихая, на электрической тяге от контактной сети. Олег?

— У меня есть схемы, — кивнул «Сварщик». — Использую шасси списанных метровагонов. Амортизация, шумопоглощение. Внутри — печи, прокатный стан, охладительные ванны. Это будет… прекрасная машина.

В его голосе прозвучала та самая нота, которую Беляев искал в каждом из них: не жажда наживы, а любовь к созданию. К сотворению совершенного механизма.