Бесплатный фрагмент - Золото Югыд ва

Путик

Августовский туман пришёл с реки. Видел однажды — возвращался с рыбалки — как туман крался по лесу на уровне груди, обволакивал ели, повисал на ветвях, кустарниках.

Липкий, скребёшь его со стёкол, скребёшь, а он размазывается йогуртом и скрывает двор от глаза. Прильнёшь, приглядишься. На дровник опустилась манна небесная, кашица легла между травинками. Белобородый пёс усердно стряхивал с себя приставучее облачко. Поскуливал.

Я прыгнул в галоши. Открыл дверь. Утренняя муть окутала меня за плечи и легла на лицо влажной теплотой. Двор застыл, тишина зацементировала лес за оградой. В туман птицы не поют.

Пес, лежащий возле дровника, повернул ко мне морду. Он со мной уже три года с тех пор, как я приобрёл этот дом. Местное лесничество списало дом на кордоне «Ельник» за ненадобностью, и он год стоял заколоченным. До меня здесь жили егеря, но прошло укрупнение — кого-то уволили, кого-то перевели на другие участки.

Пес прибился через неделю, когда я уже начал наводить порядок. Он принёс в зубах зайца — вроде как дань дружбы. Я был не против. Дал ему прозвище — Бывалый. Поменял хозяина — получай новую кличку. Почему Бывалый? А и вправду — потёртый пес, травленый волк. Не смог я распознать его породы, но его бабка явно была сибирской лайкой: из нас двоих охотничьи инстинкты были только у пса. Ещё это небольшая ирония: в детстве любил пересматривать фильм «Пограничный пёс Алый», мечтал о собаке. Алый — Бывалый. И потом, он явно жил здесь до меня.

Эти места я знаю, водил сюда туристов. Вверх по реке, через болота до озера и Хребта.

Я взял в охапку четыре полена, приоткрыл дверь и свистнул Бывалого. Пёс нырнул в темноту дома, но тут же выскочил на крыльцо и вгляделся в лес. Я проследил за его взглядом. Между елей сверкнули фары и донёсся звук двигателя. Это «буханка» Чумакова. Чумаков занимался забросками туристов до Хребта, иногда заезжал на кордон, а я заказываю ему продукты.

В это лето он появлялся редко: туристов на маршруте мало, есть и более достопримечательные места с оборудованными стоянками.

Чумаков остановил «буханку» возле ворот, сам откинул жердь и въехал во двор, крикнул в открытое окно: «Здорово, отшельник!»

— Ну как ты тут? — Чумаков заключил меня в объятия и хлопнул по спине.

— Всё у меня хорошо, а ты чего? Я тебя не ждал раньше двадцатого; ты говорил, у тебя там группа будет, — удивился я приезду Чумакова.

— Гостя к тебе привёз. — Чумаков прищурился, перешёл на шепот. — Парень брата потерял, просит помощи.

Дверь хлопнула. Рядом с «буханкой» стоял высокий худой мужчина, мой ровесник.

— Это Виктор, — сказал Чумаков. — Помочь ему надо. Ты же знаешь: дожди прошли, даже я на своей «буханке» не проеду по размытой дороге, а если где встряну, мы не вытолкаем. А у тебя лодка — по реке пройдёте, лес прочешете, покричите.

— Здравствуйте! — Виктор протянул руку.

— Здравствуйте! — Я пожал руку в ответ. Последние несколько лет пожимал стальные руки лесорубов, охотников, водителей, а эта рука была невесомой.

— Тут такое дело… — Чумаков отвёл меня в сторону. — Виктор мне рассказал, что брат пошёл смотреть делянку и исчез. Его искала полиция, охотники, волонтёры. Он мне звонит: отвези, говорит, я сам искать пойду. Я его обманул, что дороги размыты. — Чумаков махнул Виктору. — Куда парню одному по тайге? Рассказал про тебя, что ты, мол, опытный проводник. Он меня уговорил подбросить до кордона. Походи с ним пару дней по лесу и возвращайся. Дело безнадёжное, неделю как пропал. Он платит, семья не бедная — лесом занимаются.

Чумаков достал из машины армейский баул.

— Я тебе крупы и консервов привёз. — Чумаков залез в мешок. — Во, печеньки. Всё, пошли чай пить.

Я раскочегарил печь, поставил потемневший чайник. Виктор сел на стул возле окна. Со двора на гостя смотрел Бывалый.

— Ты не расстраивайся — космонавтов нашли, и твоего брата найдём. — Чумаков разрезал ветчину, налил из фляжки в стакан водки. — Я не рассказывал, как мы из тайги космонавтов выводили?

Эту историю я слышал много раз. Утверждать, что Чумаков участвовал в поисковой операции, не берусь, но многие подробности я услышал от него раньше, чем вышла биографическая книга космонавта.

— Когда сигнал засекли — у них был коротковолновый передатчик — и место определили, мы на лыжах вышли. Они к тому времени в лесу сутки провели, а мороз… даром что март. И еды у них не было. В общем, мы с топорами, пилами, едой, одеждой, одеялами добрались к ним днём второго дня. Там уже с вертолёта забросили к ним команду спасателей. Нашли их, переодели, накормили, срубили шалашик из брёвен и…

— … и даже баньку организовали, — закончил я.

— Да, баньку.

Устроить походную баню — всё равно что утвердиться над суровой природой. Тайга крутит, путает следы, заманивает, морозит, голодом выморачивает, а ты проходишь между тридцатиметровыми елями, роешь землянку, рубишь шалаш, разводишь огонь, ставишь капканы, добываешь дичь, зверя и выживаешь.

— На третьи сутки вырубили две вертолётные площадки — на лыжах дошли с ними до вертолёта. Они улетели, а мы на следующий день по своим же следам вернулись в город.

Восход-2 упал, как звезда с неба. Его пассажиры день провели в заснеженной тишине без людей. Сначала одиночество в космосе, потом одиночество в лесу.

Чумаков уехал под вечер, хотя я уговаривал его переночевать и соблазнял банькой. Мне хотелось, чтобы он остался подольше только потому, что не знал, о чём буду разговаривать с Виктором. С новыми людьми плохо схожусь. Надо бы выяснить подробности пропажи.

— Рассказывай.

— Брат занимается лесом, — начал Виктор. — Он лесотехнический заканчивал, а потом долгое время работал на заготовках. Лет пять назад мы с ним организовали компанию. Я тогда вернулся из города, у меня там не заладилось. Неделю назад пошли смотреть участок, который на аукцион выставили. Брат всегда сам всё смотрел, чтобы лес хороший был, не гнилой. Я остался на дороге, в машине. Жду его час, два, три. Не выходит. Всю жизнь в лесу провёл; понимаете, ориентироваться умеет, в кармане всегда спички, хоть и не курит. Я походил-покричал, до делянки всего-то метров триста. На следующий день поиски организовали с полицией и волонтёрами. Я сам волонтёров в соцсетях нашёл. Охотники стреляли — думали, на звук пойдёт, если заблудился. Так и не вышел.

— Где это произошло? — Я расстелил на столе карту.

— Вот, в пятидесяти километрах от города.

Лесная дорога, на которой остался брат с машиной, разрезает лес с запада на восток; к северу от лесного участка — река, ближайший поселок с лесопилкой — в двадцати километрах. Я был в этих лесах однажды, когда проходил по реке, — они сильно заболочены, а этим дождливым летом, возможно, и непроходимы. Река собирает воду из глубины леса.

В таком лесу один километр — как двадцать. Сутки можно идти до посёлка, ну двое, но не неделю же. А если пересёк реку и ушёл на север, то задача усложняется.

— Надо собираться, чего сидеть. — Я почесал лоб.

— Я готов, — сказал Виктор и показал на рюкзак. — Компас есть, зажигалка, вот… сухое горючее, сублиматы. Фляжка для воды.

— Утром наполнишь, чтобы свежая была.

Ночью ворочался. Много кто кормится от леса, но не все входят в лес с уважением. Охотник, что бьёт зверя почем зря, рискует однажды попасть в капкан. Лесоруб, оставляющий после себя залысины, рискует лечь между брёвнами. Я не говорю, что нужно входить в лес босиком. С лесом у тебя не дружба, а перемирие. Не нарушай условий завета, и останешься жив.

Виктор тоже не спал. Но старался лежать тихо, не скрипеть на кровати с сеткой, которую я ему уступил. Сам вместе с Бывалым — я запустил его в дом — лег на полу, на тулупе. Пёс подпирал меня своей костлявой спиной и ещё долго дёргал во сне лапами. Я наконец уснул и даже увидел сон, но Бывалый заскулил у двери, просясь во двор.

Была по северному светлая ночь, и я пошёл к реке приготовить лодку. Бывалый побежал по тропе, но потом исчез в лесу.

Лодка-вишерка вросла в стеклянную гладь возле мостков. Мостки прогнулись подо мной, звякнула цепь, сонная рыба блеснула хвостом, туман захлестнул борт. Я вычерпал воду, долил в бак бензин и спрятал две канистры. Должно хватить, обратно будем сплавляться.

На востоке солнце поднималось огромным белым шаром.

Вспомнил рассказ Чумакова об эвакуации космонавтов. Двое на орбите, как братья. Сутки вдвоём в тайге; один не оставил другого, чтобы пойти за помощью. Один поддерживал другого. Одному в суровой тайге можно выжить, а вдвоём шансы… Это тот случай, когда два равно десяти.

Первое время одиночество тяготило меня: всё казалось, что кто-то ходит во дворе, мерещились приглушённые голоса, стуки по ночам. Потом привык, или перестал замечать, или сваливал на диких животных. Когда пришёл Бывалый, приписывал все звуки во дворе псу. Я уединился на кордоне, сбежал от братьев.

Отражение в реке смотрело на меня впавшими глазами: отпустил бороду, стал лесным жителем, отшельником.

— У-у-у, чудь! — Я ударил кулаком по воде и пошёл будить Виктора.

— Пора вставать, — крикнул я с порога.

— Угу… — Виктор, уже одетый, откинул одеяло, накинул куртку, взял рюкзак и встал у порога.

— Подожди, давай позавтракаем.

Я вскипятил воду, залил овсяные хлопья, добавил ложку мёда, перемешал. Нарезал бутерброды, разлил по кружкам чай.

Виктор ел с поспешностью.

— Расскажи мне о брате.

— Ну, что мне рассказать… даже не знаю.

— Как его зовут?

— Жека… Евгений.

Мы погрузили рюкзаки, палатку, спальники, чехол с рыболовными снастями. Я завёл мотор, включил реверс, отплыл на середину реки и развернул лодку носом против течения.

За три часа мы прошли вверх по реке пятьдесят километров. Причалили. От места, где лесоруба видели в последний раз, оказались всего в паре километров. Оставив лодку, я поставил на навигаторе точку.

Лес оказался заболоченным, как я и предполагал. Срубив два шеста, один я отдал Виктору.

— Проверяй ямы.

— Я по кочкам, — не понял Виктор. — В ямы не полезу.

После дождливого лета лес казался насквозь мокрым. Прогнившие стволы рассыпались под ногами. С ведьминых волос скатывались капли.

Отсыревшая земля хорошо сохраняла следы, а следов в лесу было много. Охотники и волонтёры прочесали квадрат за квадратом, но надо было ещё раз проверить это место: если он передвигается, то мог и вернуться.

Заставил Виктора выкрикивать имя брата. «Жека-а-а-а-а!..» Три раза. Если человек спит, от первого крика он может проснуться, но не сразу поймёт, звали его или нет. Второй крик поможет ему определить направление, откуда кричали. После третьего он ответит. Виктору трудно выдерживать паузу, ждать и слушать отклик, Виктор торопится.

Мы шли с шестами, осматривая ямы. Я был готов найти труп. Чаще всего потерявшихся находят в пределах двух-трёх километров от места, где их видели в последний раз. Были случаи, когда люди выживали в лесу на седьмой и восьмой день. Их находили «заснувшими». Это когда организм человека пытается спасти остатки жизненных сил и вводит себя в подобие комы.

Мы ходили по лесу уже два часа, но продвинулись всего на километр. Виктор выбился из сил. Приходилось переступать через гнилой валежник, обходить завалы. К четвёртому часу мы наткнулись на глубокий ручей в чаще леса. На карте его нет. В засушливое лето ручей бы высох, но в этом году он потоком преградил путь. Невозможно перепрыгнуть. Я поставил точку на навигаторе и мы пошли вдоль ручья на север. Ручей впадал в реку. Мне захотелось осмотреть берег: отсечь вероятность того, что человек переправился, либо найти следы переправы. Это входило в мои планы, но нужно было проверить спутника, помотать его по лесу.

Я свистнул и покричал Бывалого. Пёс бегал по лесу без нас; если бы он обнаружил человека, то привёл бы нас к нему. Бывалый исследовал лес как охотник, но здесь неделю топтались люди, следов и запахов было много.

Мы вернулись к реке — я посмотрел навигатор — метрах в трёхсот от лодки. Бывалый выскочил из леса с высунутым языком.

— Спички есть? — спросил я Виктора. Он утвердительно кивнул.

— Разведи костёр, погрейся.

Бывалый остался охранять, а я пошел вверх по течению. Надеялся, что глинистый берег оставит следы, и метров через двести я их обнаружил. Человек на берегу разулся, прошёл босиком, упал, опёрся рукой, чтобы подняться. Перевернулся, встал на колени, поднялся. В грязь втоптана рабочая перчатка. Он явно торопился и, вероятно, не раздеваясь переправился через реку. Здесь не так глубоко и, если не упасть в середине реки, то вымокнешь только по пояс. В мокрой одежде шансов на выживание меньше.

Я вернулся к Виктору, и мы сделали привал.

— Что-то нашёл? — спросил Виктор.

— Есть кое-что, надо проверить, — ответил я уклончиво, чтобы лишний раз не обнадёживать.

Мы дошли до лодки и стали медленно двигаться против течения вдоль левого берега. Бывалый выпрямился на носу и смотрел вдаль. Вскоре я заметил истоптанную грязь и причалил. Следы показали, что человек снова надел обувь и сразу ушёл в лес, не оставшись на берегу. Я указал на следы Виктору.

— Как мы можем понять, что это мой брат? — спросил Виктор.

— Пока не обнаружим какую-нибудь вещь, принадлежащую ему, точно не сказать.

— А если мы пойдём по ложному следу?

— Такое бывает. — Я снова поставил на навигаторе точку и посадил лодку на цепь. — Лодку оставим здесь.

Лес по эту сторону реки был выше и суше, но это по-прежнему тайга без заботливо устроенных волонтёрами экотроп и стоянок с костровищами. Я не считал себя опытным следопытом, но явно считываемые следы обнаружить мог. В сырой земле след от сапога хорошо виден. Похуже — на примятом мху. Несколько раз попадались сломанные ветки, слом был свежим, ещё не потемнел. Один раз заметили следы грязи от прислонившегося к дереву человека. Он падал в глину ещё у реки, а здесь сел у дерева, чтобы передохнуть, отдышаться. Здесь же осталось несколько обгоревших спичек.

Уставший человек оставляет много следов. Их и было много, пока мы не нашли место ночлега. Три ели повалены ветром, вздыблены в полтора человеческих роста корни с землёй и мхом, образовав собой круг друидов. В яме навален лапник. Здесь спал человек — добровольно взошёл на погребальный костер из еловых ветвей. После этой лёжки следы терялись.

Нам самим надо было устраиваться на ночлег, пока совсем не стемнело. Я решил не оставаться в мрачном месте — выбрал повыше и пореже, продуваемое, иначе сложно будет распалить костёр. На долгую ночь решил запалить нодью из двух брёвен. Ночами было уже холодно.

Самое важное орудие в тайге — топор. У меня был с собой кованый топор лесоруба с длинной ручкой. Топор выковал мне друг, кузнец-оружейник. Точнее, я сам ковал его под присмотром мастера. Топор прекрасно заменяет собой пилу. Я выбрал сухую ель. Попеременно с Виктором мы нарубили два бревна в человеческий рост, стесали желобки, проложили мох, кору, щепу, подожгли и сложили брёвна на лаги, подняли над сырой травой. С обеих сторон устроили лежаки из лапников, бросили спальники.

Бывает, что лес сам строит укрытия. Согнувшееся в поясе дерево устраивало ветвями кроны подобие шалаша. Словно хуорн из сказки-саги опустил руки в защиту всех, кто укрылся под ним. Зимой же можно вырыть проход в сугробе и укрыться под еловыми лапами, временном пристанище для привала.

Смоляная гуща растеклась у стволов и поднялась к кронам. Ночью в лесу сон тревожный: десять раз проснёшься, поворочаешься, подставишь костру охолодевший бок. Зверь не подойдёт, не тронет, он сам осторожен. В ногах Бывалый. Поводов для страха нет, но страх всегда сжимает нутро и холодит пальцы. Когда пугают звуки, лучше накрыться с головой. Я накрылся с головой.

Много раз ночевал в лесу у костра, без костра, в гамаке, под балаганом — спокойнее, когда спина прикрыта, — но всё равно не могу привыкнуть.

Сон не шёл. В детстве я так же лежал на кушетке без сна, рассматривая узоры настенного ковра, как только глаза привыкали к темноте. Из этих узоров каждый раз рождался бестиарий — неведомые никому, кроме меня, животные с гривами, раскрытой пастью, хвостами-кольцами. Они жили на моей стене до первых лучей. Утром это снова был ковёр.

Пеля-богатырь и Лесной человек бродили по тайге. Настала ночь, и они сделали нодью. Пеля положил под азям бревно, в изголовье — дымящуюся головёшку, а сам спрятался за деревом. Леший увидел, что Пеля уснул, и выстрелил в бревно. А богатырь из-за дерева в Лешего выпустил калёную стрелу.

— У тебя оружие есть с собой? — спросил Виктор из-за костра. Он видел, что ружья у меня нет.

— Ты чего-то боишься?

— Ну, там, звери…

— Не бойся, они не подходят. — Я давно не брал с собой оружие.

Если берёшь карабин, обязательно выстрелишь. Выстрел ружья разрывает плоть леса. Лес распадается на множество осколков, он уже не такой единый, и ты не можешь собрать его в себе. Начинаешь плутать по осколкам и теряешься.

В моем рюкзаке припасена «пугалка» с шумовым патроном и ракета — напугать обнаглевшего зверя и подать сигнал о помощи. Ещё ни разу не пригодились.

— Звери сами тебя боятся. А что вы с братом не поделили?

— У нас с ним всё хорошо, — после долгого молчания ответил Виктор. За костром его не было видно.

Весь следующий день мы бродили впустую, пытаясь отыскать следы. Тайга спрятала от нас потерявшегося. Вместо него попадались лосиные тропы на границе леса и болота. Места были охотничьими угодьями сотни лет. Сейчас охотники редко забредают сюда: дорог нет, машины вязнут. Да и зверь то уходит глубже в тайгу, то бродит вокруг селений, когда все территории заняты «братьями».

Ночь мы провели в комфорте. На карте, которая осталась от егерей, отмечен охотничий домик рядом с ручьём. Я определил по навигатору наше положение и наметил азимут движения. До домика мы прошагали чуть меньше десяти километров.

Я отодвинул несколько сгнивших брёвен, закрывавших вход, переступил высокий порог. На земляной пол падал пыльный свет от прорех в еловых плахах, покрывавших крышу. Корневые стропила выглядели крепкими.

— Переночуем, — крикнул я за порог.

Виктор ввалился и огляделся.

— Сойдёт.

Бывалый вбежал в домик и тут же выскочил наружу. Пристроился под брёвнами.

— Вогульский домик, — сказал я. — Но это не значит, что вогулы поставили. А эти стропила видишь? Так на всём русском севере строили. Поморы дерево с корнем закладывали в киль и форштевень карбасов.

— Откуда знаешь?

— Читаю много.

Паутину на оконце я убирать не стал.

Пока я раскладывал ужин, Виктор оглядывался, стучал по стропилам. Что-то привлекло его в углу, и он стал разгребать земляной пол. Не успел я сказать, что не надо этого делать, как Виктор уже разворачивал потемневшую тряпку. Показался болванчик.

— Э-э-й, не всё надо трогать в лесу, — сказал я Виктору. — У некоторых вещей может быть хозяин.

Виктор поспешно спрятал идола в ткань и закопал обратно.

— Ты знаешь про священные места вогулов и остяков?

— Что-то слышал.

— Иноплеменникам, пришлым, детям и женщинам туда вход воспрещён. Это племенные священные места на горах, как на перевале Пурлахтым-Сори, Молебном камне или Одноглазой горе. А ещё есть семейные святилища и священные озёра. К ним мы не пойдём. Сколько раз пытались с туристами пройти — то плутаем вокруг, то погода портится до снежной метели летом.

Ночью пришлось запалить трутовик: одолевали комары.

Сквозь сон я слышал, как возле дома лаял Бывалый. Я нащупал свой нож, подождал с минуту; лай прекратился. Наверное, пёс среагировал на ночного зверька или птицу.

Наутро мы выбрались из домика. Бывалый поохотился, судя по остаткам шкурки. Я вскипятил на газовой горелке воду и развёл хлопья. Мы разделили с Виктором эту быструю кашу. Несколько пакетиков сублимата, консервы и спички оставил в домике.

Я рассчитал, что если мы возьмём курс на северо-запад, то вернёмся к реке.

Метров через пятьсот я увидел на дереве вытесанный охотничий знак. Он был старым — место тёса давно потемнело. Точное значение знака я не знал — возможно, охотник добыл здесь лося и оставил метку. И хотел указать, что это его владения.

Понял, что мы набрели на путик после того, как обнаружил слопец. Сторожок слопца давно сгнил, осталась лишь почерневшая верхняя плашка. Обычно охотник забирает ловушки после сезона охоты, но что-то помешало ему вернуться за добычей.

— Смотри в оба, могут быть капканы, — предупредил я Виктора. Осторожность не помешает. Вдруг кто-то по старой памяти предков, владевших этими охотничьими угодьями, поставил самострел на лося. Встречал я вогулов восточнее этих мест, спрашивал у них о смертельных ловушках, ставят ли сейчас. В ответ мне только улыбались. Возможно, ставят.

Идти глубже в лес я считал бессмысленным. Я сохранил трек и поменял на навигаторе батарею. С навигатором и компасом заблудиться в лесу невозможно, и всё же мы заблудились. Мы придерживались нужного азимута, но сделали круг, вернувшись к охотничьему знаку. Я решил идти по компасу строго на запад, замечая деревья-метки и каждые двести метров сверяя путь. Но река не приближалась. Через пять часов блужданий мы сделали привал.

Шерсть на холке Бывалого вздыбилась: с пригорка на нас смотрел соболь. Охотничий инстинкт говорил Бывалому: «Поймай!», но пёс не спешил. Животное было крупнее обычного соболя, а на шее привязан шнурок. Соболь-пёс смотрел на нас с минуту, потом отвернулся, медленно спустился за камень и скрылся из виду, а Бывалый так и остался стоять на месте.

В эту минуту мы явно услышали шум воды. Набравшая скорость река ударялась о каменистые берега. Виктор вскочил и побежал на шум.

Мы спустились к лодке: оказалось, что плутали недалеко от неё. Этот день меня сильно вымотал и, честно говоря, я хотел уже сворачивать поиски, но пока не знал, как сказать об этом Виктору. Он спросил сам:

— Мы возвращаемся?

— Пока думаю. — Я заправил лодку бензином.

Сколько бродяг осталось в тайге? Пьяных лесорубов, упавших лицом в яму с водой, старателей, убитых другом из-за золотого песка, геологов, налетевших на самострел вогулов, заблудившихся туристов, умерших от переохлаждения, потому что не смогли запалить костёр?

Никто не должен умирать в болотах и кустах. Умирать — так в своей постели, окружённым заботой жены и детей. Найти человека в лесу — всё равно что вернуть память о нём и достоинство. Лучше найти живым, но тут как повезёт.

— На лодке мы можем пройти в верховья ещё километров сто, — ответил я Виктору. — Вероятность, что он вышел к реке, высока; большинство заблудившихся выходят к реке. Мы знаем, что он на левом берегу. Значит, будем плыть и смотреть, пока не стемнеет.

Мы поднимались в верховья. Лес становился реже, ели и пихты ниже, а почва каменистой; земля покрылась белым мхом. На второй день на левом берегу я увидел ручей. Возле него было свободно от ивняка. Мы причалили. Чуть выше, где ручей выныривал из леса, я увидел вешки: ель на высоте в человеческий рост имела бутылевидное утолщение. Вероятно, здесь была часть перегонной тропы; возможно, оленей водили вдоль ручья на водопой, а потом снова гнали на хребет, спасая от комаров и гнуса. Вдоль ручья остались следы от полозьев нарт — словно лыжня без снега.

Комары облепили лицо, и я застегнул на капюшоне сетку. Помог Виктору сделать то же, а то у него закусило «собачку». Представляю, как жутко выглядят два человека с чёрными дырами вместо лиц для того, кто наблюдает за ними. Мы снова развели костёр, укутались в спальники.

Всю ночь мы слушали музыку ветра. В этом звуке было что-то от сотни маленьких колокольчиков. Утром увидели источник звука: дорога поднималась на хребет, где мы обнаружили дырявый камень, служивший ещё одной вешкой. Ветер не стихал здесь ни на мгновение, проходил сквозь камень, и от его меняющейся силы изливались звуки. Песня нагорной тундры разрывала тишину.

Когда земледелец убил пастуха, кровь, пролитая в землю, взывала об отмщении. Но чтобы не множились преступления, Бог дал убийце охранную грамоту: «Каждому, кто убьёт Каина, воздастся всемеро».

Убийца ушёл на восток от Эдема. Земля неохотно отдавала плоды, а дикие звери нападали в ночи. Тогда земледелец построил первогород, восстановил род кочевников-пастухов, родил музыкантов и кузнецов. Внук его хвалился перед жёнами, что убил юношу выкованным сыном мечом. Люди сделали оружие, и зло умножилось на земле. И всё дальше на восток уходил человек, отдаляясь от обетованной земли в страны изгнания. Земля здесь на полгода становилась снежной пустыней. Пустынники в шкурах вели через хребты сани с запряжёнными оленями, а охотники в лесах тропили зверя.

Кто ближе к Богу — земледелец или кочевник? Труд земледельца не оставляет ему времени для разговора с Богом, кочевник же и охотник беседуют с Богом, оставаясь под звёздами в одиночестве.

Перегонная дорога шла на восток. Мы всё выше поднимались на хребет. Мох мягко принимал тяжёлые ботинки, распрямлялся и не оставлял следа. Карликовая берёза торчала из камней, словно ветвистые оленьи рога, и цепляла ногу. Мы давили шикшу.

Там, за хребтом, река тоже повернула на восток, всё ближе к горному истоку. На лодке уже не подняться: скорость течения высока, дно каменистое. Спускаться ещё можно, на катамаране и с риском разбиться, а вот подняться — нет.

Брат Виктора мог уйти в горы. Много было случаев, когда человек выживал без еды и три недели, а в воде здесь нет недостатка. Можно набрести на ручей или лужу, оставшуюся от таяния снежника и подпитываемую дождем; встречались ледниковые озёра и верховые болота.

Я всё больше думал, что он не потерялся, а сбежал. Возможно, хотел оторваться от преследователей, спрятаться, а потом вернуться. Этим объясняется то, что вначале, когда он спешил, оставил много следов, но потом перевёл дух, собрался и стал прятаться. Сделал круг, вышел к реке, снова пересёк её и спустился до лесовозной дороги. Объяснение, которое меня бы устроило, потому что говорит оно в пользу возвращения.

Но пока мы поднимались на Камень. Тучи нависли низко и накрыли вершины, заморосил дождь. Мы не поднимались высоко, обходили Камни у подножий, вдоль ручьёв и верховых болот. Потревоженные нами пеночки и овсянки — эти лесные воробьи — порхали над головами.

Дорогу преградила река. Из-за летних дождей она бурлила и пенилась. Нам нужно перейти её вброд, другого пути нет. Мы разулись, подняли над головой рюкзаки и вошли в ледяную воду. Тут же перехватило дух, скулы свело и мелкая дрожь завладела телом. Ноги скользили на камнях, но мы спешили. Из-за торопливых движений вода захлёстывала по пояс.

На берегу мы долго грелись у костра, сушили одежду и пили чай с сухарями — еду бродяг.

Потом нас ждал затяжной подъём по курумнику. Пока поднимались, нас преследовал туман. И когда мы вступили на узкую тропу между отвесной скалой и пропастью, белый дым уже закрывал от нас путь. Правой рукой я нащупал мокрую стену; слева проглядывала чёрная пропасть. Мы медленно переставляли ноги по карнизу. Виктор встал на камень, покрытый мхом, и нога его соскользнула. Он покачнулся. Я вцепился ему в плечо и удержал от падения.

— На камни старайся не наступать, — сказал я Виктору. Вспомнил, как сам несколько раз попадался на эту ловушку. Мох соскальзывает с камня под твоей ногой, ты падаешь и ударяешь ногу или спину. Или прыгаешь при спуске на «живой» камень, падаешь, и он тебя накрывает. Если ты в одиночном походе, то такая неосторожность может стоить жизни.

Туман надо было переждать. Бродить в горах в туман — опасно. Но я не очень люблю оставаться в горах долгое время. Как по мне, так лучше медленно, но идти. Горы всегда сопротивляются человеку, поэтому перевалы лучше переходить, а не оставаться на них. Сейчас не наткнуться бы на оленей, потерявших в тумане ориентир. Мне уже довелось оказываться на оленьей тропе утром, когда пастухи гнали стадо на выпас. Стадо неслось на меня с хрюканьем, но там было больше места, и олени предпочли меня обойти.

Мы прошли по узкой тропе и, когда вышли в долину, наступила слабость, какая бывает после длительного напряжения.

Меня кто-то толкнул. Я оглянулся. Виктор был в трёх шагах слева, а толчок был в правое плечо. Может, в тумане на меня всё-таки налетел олень.

— Эй, ты кто? — крикнул Виктор. Перед нами стояла тень человека. Тень приблизилась — это был человек в совике. «Оленеводы», — выдохнул я. Но человек ничего не ответил, только прошёл между нами. Он не был манси.

В этот момент меня снова толкнули. Передо мной стояла женщина. Она протянула мне руку, и я послушался её призыва из страха и вежливости. Сквозь туман я увидел пятно костра. Я оглянулся — на всю видимую долину в тумане мерцали пятна костров.

Мы подошли ближе. Люди в круге протягивали к пламени ладони и пытались согреться. Кто-то был одет в совики, кто-то в камуфляж или горнолыжный костюм. Они могли показаться группой туристов, но разная одежда делала нелепым это собрание.

Бородатый, в горке, обернулся ко мне и спросил:

— Водка есть?

— Нет, — помотал головой я. Он показал на место рядом с собой. Круг потеснился.

Я стал вглядываться в лица. Здесь было много пожилых. Но взгляд зацепился за девочку, в которой было что-то знакомое. Вспомнил, что её искали десять лет назад, ориентировками обклеили все столбы, по телевидению передавали приметы: худенькая, русые волосы, голубые глаза. На ориентировке — синяя футболка с мишками из мультфильма.

Память вернула мне легенду о Пропащем камне, которую рассказывал пьяный охотник; ему её рассказал дед, а деду — последний в этих горных тундрах вогул. На Камень уходят те, кто оказался ненужным. Это место ожидания. Они ждут, когда их найдут. Горная тундра на этом Камне простирается не меньше чем на тридцать километров. И костры все горят.

— Мы уже давно ни о чём не говорим, — снова сказал бородатый. — А смысл? Все темы уже обговорили. Если только ты расскажешь какие-нибудь новости… Есть новости?

— Нет ничего нового, — после паузы ответил я.

— Ну, вот видишь. Тогда помолчим, если ты не против.

Мы помолчали.

— У тебя тут кто-то есть? — спросила девочка.

— Надеюсь, что нет.

У костра не было Виктора — я упустил его из виду.

— Я сейчас. — Я поднялся и пошёл искать спутника.

От костра к костру переходил я по Камню. Везде сидели люди, грелись, пили чай, молчали или болтали без умолку, пытались шутить. Они мне улыбались, здоровались со мной, предлагали место. Но я отказывался, потому что тревожился за Виктора.

И тут я увидел его со спины. Хотел подойти и хлопнуть по плечу, но напротив заметил человека, невероятно худого; щетина его выросла в неровную бороду и местами была опалена.

— Виктор, это твой брат?.. — Я осёкся. Виктор держал в руке пистолет. Моя догадка, что он вооружён, оправдалась.

— Брат, этого уже не нужно делать, — глухо прозвучал в тумане голос худого. Ты слышишь так голоса, когда одолевает дремота и они звучат в каком-то другом измерении — между сном и реальностью.

Я как будто услышал длинную историю о двух братьях, увидел, как они детьми играют в футбол, дерутся спина к спине. Потом один мальчик тащил другого на плечах, потому что «раненый» подвернул ногу и хромал, а нужно быстрее дойти домой, не то батя всыплет.

Потом я увидел совсем что-то завораживающее: из тумана появилась морда оленя с ветвистыми рогами. На его спине ехала девочка-вогулка; она держалась за рога большими рукавицами. Олень с девочкой прошёл между братьями. Девочка посмотрела на них и улыбнулась. Почувствовав слабость в ногах, я опустился на колени и упал лицом во влажный мох.

Проснулся оттого, что Бывалый лизал мне лицо. Видимо, после перехода перевала в туман я так крепко уснул, что даже не заметил этого. Над тундрой светило солнце и даже немного пригревало. Виктора не было рядом.

Произошедшие ночью события показались мне явью, но всё же я не смог найти следы костров. Три дня я бродил по Камню, пытаясь отыскать моего спутника. Потом вернулся к лодке и за неделю сплавился до дома.