1. Предыстория
В далеком уральском поселке наступало раннее утро. Густой туман полз над Камой, принимая разнообразные очертания. А низко нависшие облака над куполом старинного собора Рождества Богородицы, возвышающегося на горе и поблескивающим позолоченным шаром и крестом на нем, растворяясь, принимали облик самой Богородицы.
Эрик Робертович любовался на это великолепие, стоя на берегу и не верил, что наконец-то он добрался до этих заветных мест, о которых ему не раз рассказывал его прадед и, посетить которые также мечтал его отец. Их рассказы воспринимались юным Эриком как захватывающая сказка.
Сказка начиналась, как все сказки словами:
Давным-давно, во времена Петра I, когда по Уралу бродили разбойничьи шайки, состоявшие из беглых крестьян и каторжников, приехали в эти места посланники купца Григория Строганова, которому присваивалось право на владение этими землями. Впоследствии сын его Николай Григорьевич построил плотину и завод. Но чтобы строить завод в условиях бесконечных угроз разбоя и для укрепления веры в дела «птенцов петровых», начали строить деревянный собор Рождества Богородицы удивительной красоты и полный тайн. Одним из посвященных в тайны строительства собора был пращур Эрика Робертовича Полякова, помощник итальянского архитектора отрок Казимир, послушный и усердный подмастерье пользовался полным доверием итальянца Паоло Лабади.
Паоло поклонялся таланту архитектора Микеланджело, воплощенному в соборе св. Петра и пытался совместить его идеи с русским стилем. Собор получился не большой по столичным меркам, но величественный с центральным куполом и колоннами, с боковыми порталами и центральным портиком. Крепкие стены собора обеспечивали защиту всем укрывшимся в храме, в случае налета разбойников. Но этого Паоло казалось недостаточно. Согласно практике строительства укреплений, кроме надежных стен создавались и подземные ходы-лабиринты, выходившие далеко за пределы стен. Такое же строительство организовал архитектор под собором. Мастер фортификационного дела Паоло Лабади знал секреты строительства подземных ходов, в его роду раньше были архитекторы, некоторые из них даже участвовали в создании хранилищ и лабиринтов под московским Кремлем во времена Ивана Грозного. И тогда было смутное время, требующее особых ухищрений и осторожности. Приехав в Москву, Паоло проникся величием православных храмов, красотой богослужения и искренностью православия. А вскоре он и сам из католической веры перешел в православие, которое считал, отныне, самой правильной и божественной верой, но главное, что привлекло архитектора в православие — это безграничное выражение веры в делах и в постройке храмов.
Так и начал творить на новом месте среди уральских просторов архитектор Паоло Лабади: спроектировал и построил собор с четырмя главами, с колокольней, с просторной средней частью и вместительным притвором для привлечения страждущих; но главное — он построил лабиринты подземных ходов и хранилищ, основной вход в которые был организован под плитами перед амвоном. Крутой спуск завершался тоннелем с выходами на поверхность в районе сада, принадлежащего управляющему заводом, в ротонде, а еще был выход в здании управления завода и дальше тоннель шел прямо к берегу реки Кама, которая привольно несла свои воды к Волге. (В 19-м веке на месте деревянного храма по проекту крепостного архитектора М. Подьячева был построен каменный храм Рождества Пресвятой Богородицы — гордость и украшение г. Чёрмоза.)
Отрок Казимир все запоминал и записывал, что доверял ему Лабади, словно знал, что не зря старается, ведь давно известно — раз строятся такие тоннели и тайники, то рано или поздно в них прячут сокровища, а тот, кто будет владеть этой тайной, в конце концов, будет и владеть богатством.
Дедушка Казимира принадлежал к тайному братству колдунов и владел искусством языческих магов. Заметив смышленость и любознательность Казимирки, дед начал приобщать его к некоторым таинствам и, вопреки законам православия, научил ряду заклинаний. Зная, что внук интересуется архитектурой, преподал науку охраны и поисков различных кладов прошлых лет и умению предвидеть будущие захоронения сокровищ.
Возле поселения, где строился завод, пробегала небольшая речка почти ручеек, бежала она по блестящим черным камешкам, которые играли на солнце разноцветными огоньками, так что казалось, что кто-то таинственный подмигивает, нашептывает, утешает. И так сладко засыпалось на берегу этой речки, и такие загадочные сны снились уснувшему, что люди прозвали речку Черная мозаика, а потом она стала зваться просто речка Чермоз. И поселок возле речки тоже назвали Чермоз. Поселок располагался на низком берегу Камы, отступив от самого побережья из-за затопляемых лугов, и, обогнув вновь построенный металлургический завод, взбирался на взгорье. Вся нижняя часть местности вокруг поселка была занята болотами и торфяниками. По утрам летом все видимое пространство заполнял густой рваный туман, а в темные осенние ночи над поверхностью болота вспыхивали фосфорные огоньки. Жители поселка, хотя и с опаской, ходили на болото собирать чернику, клюкву, морошку, но лишь в сезон, а в другое время избегали этих мест как черт ладана, только наоборот — здесь-то, по мнению многих, и водилась нечистая сила.
Но любознательного Казимирку не могли остановить всеобщие страшилки, он вспоминал наставления деда. Владея амулетами и защитными заговорами, дедушка Казимира умел общаться с самой грозной языческой богиней Луны — Гекатой, которая еще звалась Матерью ведьм и Королевой призраков, и подавлял свой страх, который она вселяла во всех смертных.
— Отправляясь в путь по неизвестным тропам, внучек, — поучал дед, — всегда бери в дорогу с собой рябиновый посох, на худой конец хотя бы прутик. Рябина не зря зовется Деревом Мира у северных народов, источником жизни и хранителем человечества. А сухая черная корочка пусть служит тебе охранным амулетом. И не верь предрассудку на счет долек чеснока от вампиров, все это чушь, и вампиры не те, что с клыками, а те, кто тихими словами да уговорами заставят тебя поступить против совести. Вот тогда-то тебя и сгрызет твоя собственная совесть. Главное, не бойся, если духи ночи появятся перед тобой, ты даже в детстве умел их различать и не бояться. Помни, какое значение имеет во время сказанное слово, слова могут служить заклинанием и ключом, отпирающим тайну.
Помнил Казимир наставления дедушки, занимаясь строительством, а в свободное время спускался к заболоченным лугам. Долго шло строительство храма и тоннеля под ним, взрослел отрок и умнел, все более грозных духов ночи вызывал он из тьмы, и они возникали, формировались перед ним страшные и пугающие. Но не из робкого десятка стоял перед ними человек, заклинал духов загадками, чтобы подчинить себе и заставить служить в подземных кладовых.
Задолго до появления Казимира и Паоло Лабади на месте строительства храма существовало древнее капище язычников-славян, проживающих в этих суровых местах и поклоняющихся божеству Велесу. Жрецы прославляли Велеса и Святовита, а те, в свою очередь сулили жителям хорошую охоту и обильный урожай.
Сын Велеса Боян распевал сказания, услышанные от зверей и птиц, которые прилетали и прибегали из дальних невиданных стран и континентов. Прохладные ключи возле капища образовали озерца, которые перетекали одно в другое, и вода в них была такой прохладной и спокойной, что поневоле по берегам в кустарнике пряталась разная нечисть, иногда подшучивающая над проходившими мимо путниками. А Боян звал эту нечисть:
— Кикимора! Кикимора! Отзовись!
И отзывалась Кикимора из зарослей кустов:
— Я Кикимора! Я Кикимора!…
Звуки сливались и над озерцами звучало: «Я ки. ка,… Я ки. ка,… Якинка…»; так и прозвали эти озерца — Якинкой. Привольно было на ее берегах устраивать стирку чистоплотным женам, плавать уткам и гусям, брать воду для домашних нужд.
Но короткое лето в этих северных краях. Быстро закончились короткие белые ночи вместе с празднованием Ивана Купалы и вместе с осенними сумерками подступали к поселку тени сумрачных духов, только плотные ставни и заборы бревенчатых изб да огонь в русской печи могли отогнать суровых потусторонних духов.
И вот волею людей запылали под горой плавильные печи, заработали прокатчики и грузчики, кузнецы и сталевары разогнали из поселка все темные силы. Застучали молоты, задымили печи, потекла трудовая жизнь, трудная и напряженная, одухотворенная и отчаянная всегда с надеждой на лучшие времена, зимы были все такие же длинные и холодные, но проходили быстрее за хлопотами, а летние месяцы — по-прежнему светлыми и теплыми, урожаи хорошими.
Как то ранним утром сидел Казимир на берегу Якинки напротив главного купола собора и мастерил свирель из ивового прутика, попробовал сыграть песню, а свирель сама собой как запоет — запричитает, и полились странные, не похожие ни на что мелодии, и появилась из воды туманная сущность и заговорила голосом человеческим:
— Пугано — не пугано,
Видано — не видано,
Ведано — не ведано,
Дитё человеческое, что ты желаешь?
Не пойдешь ли со мной в край иной?
Поперхнулся Казимирка, испугался, однако во время опомнился и говорит:
— Пойду с тобой, если ты отгадаешь мою загадку, а если нет, — будешь век мне и моим потомкам служить.
— Давай, — согласилась сущность.
Казимир загадал первую загадку:
— Отворю я хлевец, выпущу стадо белых овец…
Задумалась сущность, расползлась по Якинке сизым туманом, а Казимир уже вторую загадку загадывает:
— Лежит колода посреди болота, не гниет, не сохнет.
Закашлялась сущность, зачавкала, ничего в ответ сказать не может, а у Казимира уже третья загадка припасена:
— Где вода столбом стоит?
Зашипела сущность, засморкалась, сгустилась и превратилась в невзрачного старичка — сморчка, домовой — не домовой с соломенной головой, с сучками — руками, с перепончатыми ногами. Скок поскок, подскакал к Казимиру, беличий колпак снял с соломенной головы, прищурился глазками, горящими как угольки, растянул в усмешке кривозубый рот и говорит:
— Твоя взяла, чудила, приказывай, что желает душа твоя неуемная?
— Желаю, — говорит Казимир, — чтобы не пропал мой род, принявший православие, чтобы не разрушился храм и не потускнело сияние веры в Христа, чтобы в лихие времена
не пустовали тайные хранилища построенного тоннеля, чтобы эти сокровища хранили до лучших времен все тайные силы, подвластные тебе Чудище болотное, и допустили бы до них потомков моих, пришедших с чистым сердцем и с благими намерениями.
— Да будет так! — ответил старичок и растворился в воздухе словно его и не было.
Протер Казимир глаза, оглянулся — нет никого, сидит он один, а недоделанная дудочка качается на волнах, солнышко поднимается из-за горизонта, разворачивая свои сверкающие лучи на просыпающийся мир, звучащий звоном порхающих стрекоз, кваканьем лягушек, стрекотом кузнечиков и щебетом неприметных северных птиц.
Задумался Казимир над давними поучениями деда. Мудрый дедушка говорил, что весь видимый и невидимый мир подчинен одной Великой Богине, независимо от вероисповедания. Имя этой богини — Математика. Весь мир состоит из правильных и не правильных пропорций и соотношений. В архитектуре — это золотое сечение, в человеческом обществе — это «число человеческое» из Библии. Да, число 666, это «число зверя», но не нужно его бояться, так как «зверь» подразумевает животное существо человека, составляющее две третьих от целого, а одна треть — духовная, божественная является связующим звеном с тонким миром. А в тонком мире действуют как добрые, так и злые силы. Стремись к добрым силам и не бойся злых, храбрый дух способен перебороть многое. Аминь.
А какой же должна быть эта сила? Да и что такое она собой представляет? И думал Казимир, что сила эта есть вера в Бога, и чем чище и искреннее вера, тем и прочнее одна треть духа и с помощью Бога она может и врагов одолеть, и храмы построить.
2. Казань 1918 год
Приземистое серое здание казначейства в Казани с колоннами и крутой лестницей было срочно построено по указанию императора Николая II в начале 1й мировой войны как самое современное по тем временам хранилище для переправки туда большей части государственной казны.
Семь эшелонов с царскими драгоценностями срочно отправлялись в Казань, а за перевозку отвечал тридцатипятилетний Иларий Власович Бельский, старший контролер Московской конторы госбанка. За честную службу в 1914 году он был переведен в чин коллежского советника, а еще ранее в 1910 году получил награждение орденом Святого Станислава III степени, в 1916 году — орденом Святой Анны и медалью в честь 300-летия правления Романовых.
Банковский работник исключительной честности и преданности императору, Иларий Власович Бельский был потомком колдунов и как далекий отрок Казимир, умел при случае поколдовать и подчинить себе на пользу различные темные силы.
Иларий Власович очень гордился своей службой и своей честностью, и его честность была оценена новой властью в 1917 году, в результате чего он продолжал служить в финансовой сфере нового государства. Но все это произошло не сразу, а пока в Казань свозились и свозились ценности со всей России сначала под эгидой царского финансового ведомства, а после октября 1917-го под присмотром чрезвычайки. И за каждой отправкой наблюдал, оформлял и сопровождал Иларий Власович Бельский. Сила его преданности и верности своему назначению: в сохранение ценностей (в золотых монетах, в драгоценностях, в слитках золота и платины), была такова, что приобретала вербальный магнетизм его желаниям, сохранить эти ценности для императора ли, для, вновь образованного, комиссариата, для тайного ли общества Союза защиты Родины и Свободы во главе с Борисом Савинковым, лишь бы золотой запас остался в России.
А золотой запас уплывал за границу — в Германию в виде контрибуции, в Англию, за вооружение для Белой Гвардии, в Японию и еще многим зарубежным банкам. Золото надо было спасать, хотя бы для так называемого «Всероссийского временного правительства», обосновавшегося в Омске и для его «диктатора» — Колчака.
Из рассказов родственников и семейных преданий Иларий Власович знал, что где-то на Урале его дальний предок строил завод и храм, а под храмом и поселением был прорыт тоннель со множеством тайников. Когда поехал Иларий сам в качестве сопровождающего с одним из эшелонов в Казань, то при разгрузке и перевозке на грузовиках ящиков с золотыми монетами одна из машин направилась к пристани, а затем дальше на север по реке Каме. Сопровождал ящики левый эсер Анатолий Поляков, хорошо знающий эти места. Происходили описываемые события в начале июня 1918 года, когда еще не ясно было, чем закончится противостояние старых и новых сил власти.
Вот и вспомнилось Иларию Власовичу старинное заклинание предка, что водился с темными силами, да и сам он верил в духов и нечистую силу. Ну а в просвещенный и атеистический 20-й век стыдно было Иларию Власовичу вспоминать и верить в разные сказки, да как то само собой получилось, что начал он припевать — приговаривать над банковскими документами отправляемого золота:
— Пугано — не пугано,
видано — не видано,
встречено — не встречено.
Силы земные и небесные, духи добрые и злые,
Сохраните сокровища до лучших времен.
Но хотя и не верил Иларий, что его слова приобретут реальную силу, что найдутся реальные люди добрые и не очень, алчные и бескорыстные, чтобы, сами того не ведая, будут выполнять высказанную им волю. Закрутятся колеса железнодорожных составов, поплывут по водной глади пароходы и баркасы, повезут ценный груз подводы — все по назначению, но какая-то часть «потеряется» в пути и заляжет долго невостребованным кладом. На суше как на море образуется невидимый островок с залежем несметного богатства для будущих нужд.
Когда еще наступит такая минута для земли русской, не знает ни сам Иларий Власович, ни силы, что ему помогут. Но время обязательно придет и откроются сокровища людям, только сердце у нашедшего должно быть чистое, чтобы не действовали темные заклятья, а помыслы должны быть благородными, чтобы послужить на общее благо, а не для обогащения одних в ущерб другим по самым высшим законам мироздания.
Низкие серовато — жемчужные тучи медленно ползли над городом, надвигались ранние сумерки, и дальняя канонада казалась затихающим громом уходящего короткого лета. Заканчивался беспокойный месяц август 1918 года. Казань являлась и для белых и для красных местом притяжения благодаря своему стратегическому значению, кроме того всех манило царское золото. Анатолий Поляков поддерживал революцию на стороне левых эсеров и сейчас был приближенным командующего Восточным фронтом красных, и был назначен эвакуировать 200 ящиков золотых слитков из беспокойной Казани.
Но главное свое назначение Анатолий видел в сохранении золота в заранее созданных тайниках. Подергивая иссиня черные усы на бледном лице, Анатолий вспоминал заповедные места своего детства и юности, когда гостил у своего дяди, управляющего заводом в Чёрмозе. Вспоминал, как плыли по Каме баркасы и пароходы и выгружали на берег привезенные материалы для завода и различные хозяйственные запасы, а обратно отправлялись груженными листами железа, изготовленного на заводе. С особой теплотой вспоминал Анатолий этот небольшой город Предуралья, построенный среди болот и лесов с возвышающемся Храмом на горе, добротное здание государственного банка (уже пожалуй и национализированного) с вместительным хранилищем, но, главное, вспомнился Полякову подземный тоннель, соединяющий в едином лабиринте банк, Храм и берег реки Кама. Еще в начале июля он вместе с казначеем Иларием озаботился сохранностью части царских запасов от разорения и расхищения всевозможным сбродом, выплывшим на просторы Отечества вместе с революцией. Вот там-то они и спрячут часть ящиков, нужно только не привлекая внимания довести их до Чёрмоза.
В дверь постучали, и адъютант проводил к Полякову группу из семи человек, преданные солдаты были готовы выполнить любое поручение командира. Возглавлял небольшой отряд давний друг Анатолия Степан Павленин, уроженец из купеческого рода города Чёрмоза, проводивший с Анатолием когда-то все летние каникулы. Веселое тогда было время, молодая кровь бурлила неуемным ключом, заставляла забираться во все доступные и недоступные уголки заповедного тоннеля, благо, что один из наземных выходов древнего сооружения был в ротонде, которая с давних времен стояла в саду управляющего. Много было изучено и проверено ходов и тайников в лабиринте любознательными подростками, залезали в такие места, где из-за завалов не мог подступиться ни один взрослый. Рыли-то эти ходы еще на заре 18-го века, кое-где сами уже укрепляли и маскировали, чудо, что никого из них не завалило и не погубило. И вот сейчас настало время воспользоваться древними тайнами и собственными знаниями.
— Степан, — подозвал приятеля Анатолий к столу поближе для посвящения в свою тайную задумку, — забирай 200 ящиков с «грузом», но 100 ящиков погрузишь на подводу, а 100 ящиков отправишь на пароход и с личным сопровождением отвезешь в то место, где мы проводили лучшее время, там, где любовь. Спрячешь! Всё, время не ждет, ступай!
— Понятно. — Степан как никто другой ориентировался в произнесенных Анатолием словах.
Напоминание о любви всколыхнуло всю радость и боль когда-то испытанную Анатолием у заветной ротонды в городском парке, там проходили свидания с любимой девушкой у Анатолия под наблюдением друга Степана. Где она сейчас красивая девушка Лена с русой косой и серыми, чуть удивленными всегда глазами? Куда вынесла ее революция? Что сейчас делает эта девушка, сидя одна у подножия ротонды? Но не время было вдаваться в лирическое отступление, Смахнув с высокого лба узкой холеной рукой сбившиеся волосы, Анатолий резко поднялся и отправился на пристань, помочь Степану в осуществлении задуманного плана.
Вспомнившаяся Анатолию девушка была сиротой и воспитывалась своим дедом — известным на всю округу знахарем. Многие поговаривали, что дед Игнат был сильным знахарем и колдуном, что вызывал бестелесных духов как злых, так и добрых, но даром своим предпочитал не пользоваться. Не закладывал дед душу дьяволу ради силы колдовской, не пользовался своим природным даром во зло людям, как обязательно должны были делать истинные колдуны. Если и призывал темные силы, то лишь для добрых дел вопреки желанию их, и произнося защитные заклятия. Жил он скромно на берегу Камы, занимался рыбной ловлей и кузнечным делом, а внучку свою любил безгранично и воспитывал в духе времени, определил в губернскую гимназию, но баловал ее в летние приезды подарками и лакомствами. Леночка росла настоящей красавицей, и характером добрая, покладистая, независтливая. Многие хлопцы засматривались на нее, но полюбила она кареглазого Анатолия. Приезжий кавалер оттеснил всех местных парней, но противостоять ему опасались, ведь был он племянником управляющего, а от управляющего заводом зависела вся жизнь в поселке, больше, чем от жандармов.
По приказу Полякова потянулись подводы с неприметными ящиками в сторону Камы, чтобы погрузить 100 ящиков на пароход, идущий в Самару, а 100 ящиков, как бы по ошибке погрузили на пассажирский пароход «Василий Каменский», названный так в честь владельца завода после графа Строганова в Чёрмозе. Пароход этот курсировал по Каме, доставляя сырье и оборудование заводам, возведенных по побережью реки и забирая готовую продукцию, а также перевозя пассажиров в благоустроенных каютах первого класса.
Анатолий знал расположение трюмов, а на знакомом пароходе легче было спрятать тайный груз среди ящиков с углем и мешками с продуктами. А еще Анатолию был памятен этот пароход не такими уж далекими воспоминаниями.
3. Воспоминания Анатолия
Размеренно перебирал лопастями великолепный белый пароход «Василий Каменский», продвигаясь вверх по Каме, наступал тихий летний вечер, какие не часто выпадают в этих краях, от того и щемило сердце, потому и казались эти мгновения милыми и неповторимыми. Анатолий с отцом направлялся в гости к дяде, родному брату отца и управляющему на железоделательном заводе в уральском городке Чёрмозе. Анатолий в свои семнадцать лет был на удивление взрослым и красивым черноволосым и кареглазым юношей. Его проникновенные глаза с длинными густыми ресницами с легким любопытством смотрели вокруг на проплывающие таежные берега, на медленно убегающие вдаль желтоватые волны, на белые барашки, выплескивающиеся из-под огромных колес. Все в воздухе и природе было наполнено тихой романтикой, в отличие от шумного, суетливого Петрограда, где уже зарождалась и поднималась великая вражда и борьба за справедливость, представления о которой были у всех разными, противоречивыми и бесконечно удаленными.
А тут все дышало чистотой и покоем, хотя и здесь на Урале вступала в силу надвигающаяся революция. Под навесом на верхней палубе чинно прогуливались нарядные пассажиры первого класса, из приспущенных окон салона лились звуки рояля, два подростка о чем-то отчаянно споря, прошли мимо Анатолия — юноша и девушка. Это были Елена и Степан, которые возвращались из пермской гимназии домой, и собирались вместе провести лето. Ветер развевал волнистые волосы девушки, лучи солнца ласкали лицо, маленькие ступни несли упругое молодое стройное тело вдоль деревянных поручней. Не заметить Леночку было невозможно — заметил, и защемило сердце питерского гостя: только для него должен был цвести этот северный цветок, никому он ее не отдаст, и с этой минуты все силы Анатолий приложит, чтобы и Она его заметила. Леночка же встряхнула изящной головкой и отвернулась, скрывая легкий румянец, легший на ее щеки. А глаза улыбались, радовались встрече и преддверии любви как бывает с невинными девушками. Неужели Он?… Такой уже взрослый, такой красивый! Не может быть, чтобы он обратил на нее внимание, влюбился бы без памяти в провинциалку. А рядом, как назло Степан и еще сопровождает ее родственница. Матери у Лены не было давно, воспитывал ее дедушка, известный в городке знахарь. Степан и Лена росли вместе, как брат и сестра не замечая, что к ним подбирается взрослая непростая жизнь.
Пароход продвигался вверх по реке, колеса-шлепанцы набирали обороты, и Анатолий не мог отвести глаз от девушки — русской красавицы, еще не осознающей свою красоту, за детскими лукавыми ресницами, чуть вздернутым носиком и припухлой верхней губкой, над ровными жемчужными зубками скрывались коварные ловушки для сильной половины человечества. Но пока скромное платье гимназистки, да длинная русая коса подчеркивали ее скромную одухотворенность.
На тесной палубе Анатолию легко было пойти навсречу и столкнуться с прогуливающейся парочкой:
— Ой! Прошу прощения, — воскликнул Анатолий, чуть поклонившись, и, не ожидая возражений, тут же представился, — Анатолий.
— Лена.
— Степан, — парочке ничего не оставалось, как назвать в ответ свои имена. Знакомство состоялось, и дальше прогулку совершали уже втроем. Леночка звонко смеялась над столичными шутками Анатолия, Степан приосанивался, обращаясь к новому знакомому, но все были довольны, что удается скоротать время путешествия, кроме того выяснилось, что все они плывут к одной и той же пристани.
По-разному к людям приходит настоящая любовь, а к Анатолию она пришла в то незабываемое мгновение, когда тонкая трепетная ладошка Леночки в шутку взъерошила белокурые кудри Степана в ответ на братское поддразнивание из-за распушившейся косы. И так захотелось Анатолию, чтобы эта ручка легла на его черноволосую голову, что его глаза заметно увлажнились, и он отвернулся, и стал смотреть на растворяющийся след парохода. В след парохода летели чайки, время от времени ныряя в желтые воды. А еще проскочила невидимая искра:
Можно плакать, а можно смеяться,
Но судьбу уже не отвести…
Ну и что, что еще не двадцать,
Ну и что, что в начале пути.
Все свилось в неразрывный узел,
Все запуталось и срослось,
И другой уж судьбы не будет,
И не будет им жизни врозь.
Медленно подходил к пристани пароход, встречающие толпились у трапа, стараясь не пропустить приехавших, и помочь с багажом. Стоял у перил пристани и дедушка Лены, коренастый не старый еще мужчина и зорко смотрел на внучку.
А Лена стоя рядом с Анатолием светилась счастьем и молодостью, и не было в ней уже угловатости того подростка каким уезжала в гимназию. Защемило сердце у знахаря, вспомнилась ему старинная присказка, так как светлая головка Леночки и иссиня-черные пряди ее спутника представились ему двумя лебедями — белым и черным. И зазвучали в мыслях слова:
Лебедь белый, лебедь черный —
Нерушимая семья.
Разрываются оковы, разливаются моря,
Звезды с неба осыпаясь,
Ловят на лету мечту —
Вместе быть не разлучаясь,
Как снежинки на ветру.
Но, кто же он, этот чернявый хлопец? Тут как раз выдвинулся вперед управляющий и замахал рукой брату и племяннику.
— Ой, не к добру, видать, эта встреча с франтоватым столичным гостем, — подумал дедушка.
Анатолий среди всей причальной суеты стоял рядом с Леной и Степаном у поручней верхней палубы, и наблюдал за встречающими; кожей почувствовал он колючий неприязненный взгляд знахаря. Почувствовала недовольство дедушки и Леночка и невольно испугалась его гнева, направленного на уже дорогого ей человека. Анатолий, стараясь успокоить любимую, медленно накрыл ладонью руку Леночки, лежащую на поручне, и прошептал:
— Я увижу тебя завтра? Где я найду тебя?
— Я приду сама в сад к ротонде, — чуть слышно прошептала Леночка.
— Когда?
— Днем в двенадцать часов, только со Степой, без него меня дедушка не отпустит.
— Я буду ждать, — прошептал Анатолий, тайно замирая от счастья и стараясь сохранять непринужденный вид.
И расстались на день, на ночь, а казалось на вечность, навсегда. И это уже была не просто влюбленность, а пронзающее как боль взаимное чувство и одновременно тревожное предчувствие, потом были радостные встречи в саду у ротонды, внутри которой находился только им известный лаз в подземный тоннель с лабиринтами и тайниками, переходами и различными выходами на поверхность. Эти тайники и имел ввиду Анатолий, направляя груз со Степаном вверх по Каме.
Но расставание было неизбежно, так как Анатолий вынужден был уехать обратно в Москву, а Леночка осталась ждать и мечтать о любимом. Она много читала и посещала политические кружки. Работала она секретарем-машинисткой в заводоуправлении. Она даже не думала, что судьба готовит ей быструю встречу с любимым, чтобы больше не разлучать, а связать навеки надвигающимися событиями: то золото, тот клад, который пройдет не только по Каме, а по судьбам людей, наложив проклятие на многие поколения.
4. Пермь 1918 год
Выпускник кадетского корпуса Василий Безукладников, уроженец города Чёрмоза, верой и правдой служил царю и отечеству до поры до времени, да бурная жизнь молодежи в Петербурге незаметно втянула его сначала в сочувствующие революционерам, а потом и в ярые их сторонники. Но продолжая служить в армии и после Брест-Литовского мира 3 марта 1918 года, по распоряжению большевиков вместе с Генеральным штабом передислоцировался с руско-германского фронта в Поволжский военный округ с центром в Самаре, где собиралась Добровольческая армия в будущем подчиненная Колчаку. Продолжая свою военную службу, Василий планировал переход в ряды Красной армии. Полк, в котором служил Безукладников выдвинулся к Казани, чтобы захватить направляемые для оплаты контрибуции вагоны и пароходы с золотом. Будучи доверенным лицом командира, Василий проник в тайный замысел задания, а именно, вывести из хранилища в Казани царское золото вниз по Волге, пока большевики не захватили Казань. Это был подходящий момент явиться к красным с секретным донесением и помочь организовать перезахват золота.
Так Василий остался у красных, и они спланировали не препятствовать продвижению подвод и баркасов, а направить их вверх по Каме, охраняя от случайных грабителей. Род Безукладниковых когда-то был очень состоятельный, но отец Василия, по легкомыслию и вольности разорил все до него нажитое, так что в революцию Василию терять было нечего, а до чужого богатства у него не было ни зависти, ни корысти. Всегда хватало ему его жалования, и даже не от сознательности, а от равнодушия не стремился урвать от общего разора что-то лично для себя.
В Пермском штабе армии большевиков комиссар Семен Полуектов рассказывал товарищам, как он неожиданно для себя стал большевиком.
— Бывают же, братцы, такие события, которые определяют всю дальнейшую жизнь. Работал я тогда в кузнечном цехе подсобным рабочим на чёрмозском железоделательном заводе. Многие тогда в цехах организовывались в просветительские кружки и читали запрещенную литературу; вся Россия тогда волновалась накануне 1905 года. Мне было всего четырнадцать лет, и по малолетству я нигде тогда не участвовал. Но как-то ноябрьским утром вся бригада, гуляющая накануне на свадьбе нашего товарища, вышла на работу в глубоком похмелье. В головах гудело так, что вся наша смена работать просто не могла. Работа тяжелая опасная, а тут после выпитой накануне браги все просто бесцельно шатались по цеху. А по цехам молодежь, называемая себя «сознательными» и читающая брошюры, давно готовилась к забастовке, составляла вместе со старшими товарищами воззвание.
Прибежал к нам смотритель:
— Опять все пьяные работать не можете!… Что мне с вами делать? Мне же сейчас попадет от управляющего. Ох!
И вдруг его осенило, как черт подтолкнул под ребра:
— А, все равно вы не работаете, так хоть объявляйте забастовку, ребята на заводе давно уже собирались, у них и требования написаны всякие.
Послушались и пошли сразу по цехам, да запустили тревожный свисток, который и обозначил начало заводской забастовки для населения Чёрмоза. Некоторые рабочие приходили из города и пополняли толпу, которая образовалась уже порядком. Все двинулись к дому управляющего, выкрикивая, что нам надо с ним переговорить о наших нуждах и об улучшении нашего быта.
От рабочих еще раньше были выбраны уполномоченные, которые составили и подали управляющему письменные требования.
И в ночь на 23 ноября свела рабочих лицом к лицу с управляющим на парадном крыльце господского дома, где и завязались горячие переговоры. Но управляющий был горд и неразговорчив, повернулся к народу спиной и из-за спины показал кукиш. Народ возмутился, сгрёб его и с руганью и бранью поволокли управляющего на пруд к проруби.
Не надо сомнений,
Не надо тревог —
Нас в эту смуту
Сам черт поволок.
Не знаю уж, что на всех нас нашло, но по дороге с управляющего стянули пальто и надели на него старый зипун, на ноги — лапти, напоили кислым вином, а на закуску одна нищенка сунула ему в рот сухую ватрушку со словами:
— Поешь, чего мы едим.
Привели управляющего к проруби и тут многие испугались, а другие раззадорились настолько, что готовы были управляющего топить.
Перепугался и сам виновник невзгод и бед рабочих и согласился все подписать, тогда опять обратным ходом повели его по направлению к волостному управлению подписывать бумаги.
Вот тут-то я и почувствовал вкус к общей борьбе, к братству рабочих, способному добиться многого при сплоченности и целеустремленности. Хотя тогда выгоды от всего было не много. Всех активистов потом похватали и увезли в Соликамск судить. Пришлось многим старшим товарищам пострадать, а я плотно присоединился к революционному движению.»
Тут в дверь комиссариата заглянул солдат:
— Товарищ комиссар, к вам просится барин.
— Пусть войдет.
Безукладников вошел небрежно, не смотря на риск всей операции — ему, потомственному буржуа войти в логово пролетариата, ведь не раз он слышал истории о расправах с такими как он. Но природная храбрость и удаль брали вверх над естественной осторожностью.
— Комиссар, я к Вам с предложением… — и не договорил, округлив глаза, за столом сидел его верный адъютант. Они оба были призваны в армию в 1914 году и служили на западном фронте, но революция развела их по разным сторонам идеологии, а теперь и по разным сторонам иерархии. Теперь Семен начальник, а Василий был в полной его власти.
Семен был характера доброго, не держал зла на своего давнего командира, не стремился поглумиться над ним, как это сделали бы другие адъютанты, затаившие злобу на своих жестоких начальников. Поднявшись из-за стола, Семен пожал руку вошедшему знакомцу.
— Очень рад, что и Вы с нами, командир.
— Теперь ты командир, но я с предложением: надо организовать переправку особого «груза» из Казани. Восставшие против большевиков «демократические контрреволюционеры» с мощной речной флотилией захватили Самару, Симбирск и подходили к Казани. Большевикам необходимо спасать «золотой запас», не дожидаясь подхода Красной армии.
— А как ты собираешься «груз» направить не по намеченному отрядом Каппеля, захватившему Казань, направления вниз по Волге до Самары?
— У меня есть «свой» экипаж на одном из судов, и после погрузки они пойдут не вниз по Волге, а вверх по Каме.
— Годится, но в отряде об операции никто не должен знать.
Оба были довольны достигнутой договоренностью и без промедления с небольшим отрядом выдвинулись в Казань.
5. Казань 1918 год (август — сентябрь)
Из Москвы в Казань поступали эшелоны с золотом, которые перевозились под присмотром охраны и в сопровождении контролеров с документами, в город так же поступали простые мазутные бочки, сразу свозившиеся на пристань для отправки пароходами и баржами в дальний строгановский завод. Следил и руководил отправкой молодой инженер Степан Павленин, выходец из тех же дальних мест, выучившийся на инженера в Петрограде и приобщившийся к революционерам и пропитавшийся новой идеологией.
Бочки катились по трапу, подталкиваемые грузчиками, крепкие просмоленные с непонятными знаками, похожими на иероглифы. Но грузчикам было все равно, что грузить и куда. Платили им всей бригаде сдельно, сразу после погрузки. Не знали они и не предчувствовали никакой беды и никакого подвоха от привычной погрузки. А между тем темная история жизни и смерти уже начала раскручиваться над ними. Уже где-то прозвучал печальный звон отъезжающей колесницы судьбы не только над каждым из них, но и над всей страной на многие десятилетия, а, может быть, и на столетия.
Степан приложил немало усилий, чтобы это довольно щекотливое поручение досталось ему. Для этого ему пришлось даже вспомнить и использовать не совсем честные приемы, вернее задействовать впрямую некие «таинственные силы». Сам он, как истинный современный нигилист не верил ни в какие нематериальные силы, такая уж волна шла среди молодежи начала ХХ века. Но его мама: Ах, мама, мама… Как она оберегала его от темных, как она считала, сил, как внушала во всем быть осторожным, так как хочет он этого или нет, а является представителем древнего рода ворожей, и в нем наследственно заложена дремлющая сила, опасная для него же при неправильном применении. И постепенно, не заметно учила его мама приемам для разных случаев, а также собрала ему в дорогу узелок с травами в помощь вдали от дома.
Вот и пригодились сейчас эти травки. Ох, как он был зол когда-то на мать и на этот узелок, просто чудо, Что он его не выбросил сразу, отправляясь в Петербург на учебу вначале 1914 года. Эти травки, вернее одну из них, так называемую «траву забвения» всю осень накануне отъезда его мать заваривала и подсыпала ему в еду и питье; и все для того, чтобы он забылся и забыл свою внезапно вспыхнувшую любовь к простой девушке Шурочке, почти несмышленому ребенку, озорной и веселой пятнадцатилетней сиротке. Едва заглянув в ее глубокие карие глаза, услышав ее необыкновенный звонкий голос на общих посиделках, куда он заглянул, совсем случайно. И уже не мог Степан забыть Шурочку и перестать мечтать о ней.
В нижней части поселка одна вдова сдавала просторную горницу для вечерних посиделок молодежи — получалось что-то вроде клуба. Вначале вечера собирались девушки, прихватив с собой нехитрое, рукоделие, в основном вязание крючком, (потому что места занимает мало), но иногда приносили рубашку и обметывали петельки. Но обметывать петельки аккуратно при шумном сборище было трудно, и получалось, как смеялись подружки — словно у кошки глазки болят, (однако это не относилось к Шурочке — у нее как раз из-под маленьких, почти детских ручек, все выходило особенно красиво и изящно). Но в основном время проходило весело за песнями и рассказами разных историй.
Позднее вваливались парни независимыми группами с самодовольными улыбками, скрывающими явное смущение перед будущими невестами. Это были повторяющиеся еженедельно, неформальные смотрины невест, скромного рабочего поселка, где молодые люди знакомились, присматривались, выбирали друг друга без участия свах, обоюдно и без принуждения после сватались, как положено, и создавали семьи. Все было просто и красиво. В положенное время появлялся гармонист или балалаечник, а то и оба сразу, и начинались танцы.
Шурочка Нестерова совсем юной вошла в круг девичника, благодаря своему необыкновенному умению очень красиво и быстро вязать сложнейшие узоры подзоров и скатерок, а также благодаря своему тонкому слуху и звонкому голосу, который мог моментально подхватить и вести любую из известных песен. Небольшого роста, смуглая, с пышными русыми волосами, она была необыкновенно хороша бьющей через край неутомимой энергией, которую изливала на окружающих, заряжая их такими же искрами юмора и озорства, что ей невозможно было не восхищаться, даже страшно завидуя ее притягательности и простоте.
Степан с приятелями зашел на посиделки случайно и увидел это чудо — Шурочку, ее маленькие ножки, одетые в высокие ботиночки со шнурками, так ловко отплясывающие чечетку и выделывающие немыслимые повороты в незамысловатом танце. Партнером Шурочки был паренек очень на нее похожий, это был ее старший брат Павел, но, в отличие от неуемного задора сестры, его взор хранил необыкновенную серьезность и сосредоточенность при всеобщем веселье.
Брат и сестра Нестеровы, несмотря на родство, были совершенно разными людьми и по характеру и по мировоззрению, хотя сами они еще этого не понимали, дружили и любили друг друга искренней братской любовью. Сама их фамилия — Нестеровы несла в себе смысловую нагрузку, по такому принципу раньше на Руси давали определения — прозвища, которые после превратились в фамилии. Смысл фамилии — Нестеровы просматривался: «не стереть», не исчезнуть с лица земли, не уйти в небытиё. А как это произойдет, не ведомо было ни сестре, ни брату. Может быть, это затрагивает не физическое исчезновение, каждый смертный на этом свете, а вечное присутствие нетленного духа в помощь творящим добрые дела.
А пока играла гармонь, и кружились пары, и Степан следил, не отрываясь за Шурочкой, которая тоже сразу же заметила статного паренька с непокорными вихрами.
Возглавлял вошедшую группу парней сосед Шурочки — Миша Дёмин — красивый, высокий, статный, голубые выразительные глаза со страстью даже не смотрят, а взирают на окружающих вопросительно и призывно; темные изящные брови взлетают как крылья взволнованной птицы, кожа на скулах отливает белизной как у самой изысканной барышни.
Взгляды всех без исключения девушек мечтательно устремились на, вошедшего во главе группы, Михаила, но Шурочка была совсем равнодушна к соседу, ведь она знает его с самого рожденья, как и своих братьев и ничем его от них не выделяет.
А Михаил, чувствуя свою неотразимую мужскую привлекательность с легким юморком отпускника–гусара, поглядывал на девчат и, проходя мимо, мог позволить себе шепнуть лукавое словцо на ушко зардевшейся девушке или притронуться к локотку. Но танцевать он не любил, потому что не умел, а делать то, что не получается лучше других, ему не позволяла гордость.
Протолкнувшись среди танцующих, Михаил подошел к Павлу, небрежно поздоровавшись с его сестрой, таинственно отозвал в сторонку.
— Сегодня собираемся у «портного», — сказал он Павлу условную фразу, которой договаривались об очередном сборе политического кружка.
А Степан тем временем подошел к Шурочке и пригласил ее на очередной танец. С этого танца и началась у них необыкновенная любовь.-
Каждый раз, прибегая на посиделки, Шурочка в первую очередь смотрела на висящие в прихожей шубейки и тулупчики, не мелькнет ли среди них пальто Степана; и сразу теплело на душе девушки.
А как задорно они танцевали, иногда Шурочка, шутки ради, исполняла фигуры за кавалера, и вся радость, вся искренность юности выражалась в их отношениях. И какая уж там «трава забвения»; травка не помогает там, где чувства настоящие. Вот и Степан до сих пор не забыл свою Шурочку, ждал встречи с ней, стремился в дальний уральский городок.
Но в задуманном им деле «эти травки» должны были помочь. Заварил он «траву забвения», настоял на ней бражку, да и напоил грузчиков после окончания работы, и припас для будущих исполнителей, чтобы никто ничего не запомнил, что грузили и куда везли.
По пути в Чёрмоз на пароходе бочки и ящики сопровождали Степан и Анатолий с доверенными людьми. Приплывший груз был выгружен на берегу Камы, после чего Степан и Анатолий приняли меры по доставке груза с помощью подвод к заводской платформе, от которой с помощью вагонеток груз доставлялся в тоннель.
В это время город заметно опустел, так как летом более трехсот добровольцев записались в Красную армию, и ушли на фронт воевать с белочехами, наступавшими в Поволжье. Оставшееся трудоспособное население придерживалось в основном лево-эссерских настроений.
Давний друг Степана — Миша Дёмин ушел с ополчением в Красную армию, а Шурочка с нетерпением ждала встречи с любимым Степаном. Время для нее бежало быстро; подрастал младший братишка Ванечка, а старший брат Павел записался в Красную армию и тоже ушел на фронт. Степан и не надеялся застать на месте верных друзей Павла и Михаила, не смотря на это, нужно было организовывать размещение бесценного груза с соблюдением всех средств предосторожности и соблюдения тайны. Но тут свершилось чудо — он увидел давнего знакомого Василия Безукладникова с его адъютантом Семеном Полуектовым, который давно уже бредил революцией и был у красных командиром. Кому как не им можно было доверить планы по претворению задуманного.
Степан Павленин был из купеческого рода, вся его семья занималась издавна торговлей и имела в городе свои склады и лавки. Так от родных Степан узнал, что рядом с их складом имеется заводской продовольственный склад, полностью заполненный спиртными напитками. Степан и товарищи решили заставить заводское управление открыть эти склады и начать продажу спиртного, чтобы предотвратить нежелательные волнения на заводе, после ухода в ополчение большинства революционно настроенных рабочих, так как нормы выработки нужно было выполнять, давать план, хотя рабочих осталось меньше.
Когда начали продавать спиртное во всех лавках и тавернах, народ развеселился и перестал настороженно наблюдать за происходящим в городе. А Степану только этого и было надо, лишь на минуту забежав повидать Шурочку, умчался в тоннель размещать груз. Во время появился и руководитель всей операции — Анатолий Поляков. Он тоже не зря спешил в этот городок: его здесь ждала с нетерпением огромная любовь — Леночка. Не успели они встретиться и стремительно обняться после долгой разлуки, как Анатолий побежал к тоннелю, где под руководством Степана размещали в заветные тайники секретный груз. А чтобы никто из участников работ в будущем не проговорился вольно или невольно, Степан загодя приготовил заговоренную бражку, настоянную на «траве забвения», по рецепту своей матушки. Единственное, что успел сделать до выпивки Анатолий, это составить схему размещения тайников, да Степан успел заложить в тайники каравай ржаного хлеба, испеченный его матушкой с добавлением «травы забвения», и произнести требуемое заклинание:
Закройся клад.
Минуют сроки,
И вновь послужишь для людей:
Не пустит бдительное око,
Не отопрет его злодей!
Ржаной каравай предназначался для задабривания духов, матушка испекла его, даже не спросив для чего, так она доверяла своему сыну, а сам Степан помнил главный завет сохранности кладов — сам заклинатель не должен был брать из клада ни одну вещичку, какой бы малой она ни была, иначе не действовало бы заклинание. И Степан это твердо усвоил еще из учения дедушки Игната.
Заклинанию Степана учил дедушка Леночки, когда они вдвоем с Анатолием приставали к нему с расспросами о самых секретных приемах ворожбы. Не хотел дед Игнат посвящать молодых людей в таинство общения с потусторонними духами, знал, что духи бывают как добрые, так и злые, с которыми лучше не связываться. Но ведомо также было Игнату, что не простят его духи, если он свой дар кому-нибудь не передаст и прервется связь духов с земным миром и без того узкая и ограниченная. Вот и пришлось выбирать дедушке между Степаном и Анатолием. Анатолий считался женихом Леночки, а дедушка, оберегая внучку, не хотел ее будущего мужа втягивать в общение с духами, поэтому пришлось пройти обучение Степану. —
Выпили все участники, благополучно заготовленной бражки да и разошлись веселые и довольные дальше гулять по трактирам, а Степан и Анатолий поспешили к своим нареченным невестам, время было хоть и смутное, но для молодежи веселое — близилась пора осенних свадеб, никакие войны не могли остановить молодого задорного племени, охваченного пламенной любовью и доказанной верностью. Радуясь благополучно завершившемуся мероприятию с захоронением клада, не подозревали они, что самый драгоценный клад у них уже есть — добрые и верные сердца их подруг.
6. Чёрмоз (осень — зима 1918 год)
Покрывались золотом березки посреди темнеющих елей в лесах, окружающих рабочий городок, на заводе шла привычная работа. Потихоньку успокаивался народ после выпитого спиртного, а молодежь справляла свадьбы. И жизнь текла по-прежнему, словно и не шла жестокая война, не подбирались к Прикамью войска адмирала Колчака, который в результате военного переворота стал Верховным правителем. Народ сразу сложил о нем нехитрую частушку:
Мундир — английский,
Погон — австрийский,
Табак — японский,
Правитель — омский.
Первым актом новый правитель издал приказ войскам о наступлении на Пермь. С самых первых дней своей власти и до конца адмирал правил как один из самых жесточайших в истории диктаторов. Командующим военными округами было предоставлено право, по своему усмотрению, объявлять отдельные местности на осадном положении, закрывать оппозиционные газеты и выносить смертные приговоры. Никогда больше во время Гражданской войны так не свирепствовал белый террор, как при Колчаке.
Анатолий должен был срочно возвращаться в Москву, как государственный служащий и торопился обвенчаться с Леночкой и увести ее с собой. Дед Игнат очень боялся отпускать от себя любимую внучку, но видел их взаимную любовь, помнил, как ждала Леночка этой новой встречи, знал, что он сам уже скоро не сможет защитить свое сокровище, а Анатолий вполне подходящая партия. Благословил дед молодых, обвенчались они в соборе Рождества Богородицы, что стоял на горе, свидетелями были Степан и Шурочка. А дальше без пышной свадьбы увез Анатолий Леночку в далекую Москву, и не предчувствовал дедушка, какая судьба ждет его внучку, и что видит он ее в последний раз. Чуть больше года проживет уральская красавица в Москве, не успеет насладиться своим семейным счастьем, не превратится в статную женщину, не понянчить своего первенца — умрет Леночка при родах, оставит мужу сыночка на долгое воспитание и сиротливое проживание без материнской ласки.
Трудно представить, что тогда творилось с Анатолием.
— За что? — лишь мог повторять про себя покинутый муж, — Неужели мы с Леночкой чем-то прогневили Бога? Где та грань судьбы, за которой не хочется уже ничего? Сколько страданий может выдержать человек и не согнуться? Неужели это неотвратимая цена за то безграничное счастье взаимно любить друг друга? Не может быть, чтобы человек был наказан за счастье?
Анатолий чувствовал, что его жизнь, так счастливо начавшаяся, должна закончиться. Даже родившийся сын не мог удержать его на этой земле, думал Анатолий, собираясь добровольцем на фронт.
Сына окрестили Ильей, крестными были Иларий Бельский с женой — уже не молодая бездетная пара, с которой и оставил Анатолий сынишку, уходя на фронт.
Так распорядилась судьба с участником захоронения клада с применением недозволенных обращений к потусторонним силам. Все что успел сделать Анатолий, уходя на фронт, это передать Бельскому карту закладки тайников, которую вывез из Чёрмоза. Подробностью эта карта не отличалась и могла быть расшифрована только при участии Степана — второго товарища, пользующегося полным доверием. Но о судьбе Степана Анатолию ничего не было известно со времени расставания, а сведения из мест, где хозяйничал Колчак, до Москвы не доходили, и не знал он, через какие испытания пришлось пройти его друзьям.
После отъезда Анатолия с женой в Москву Степан ни дня не пропускал, чтобы не встретиться с Шурочкой, прибегал к ее дому и оставался рядом, даже когда сама девушка не могла уделить ему внимания — очень много времени занимали домашние хлопоты. Шурочка потеряла отца, умершего от тифа, будучи еще совсем маленькой, а вскоре заболела мать — кроткая набожная женщина, всю жизнь посвятившая мужу и детям. Отец один работал на заводе, а мать содержала корову и обрабатывала с детьми огород. Строго соблюдая все посты и посещая праздничные службы, она стремилась передать детям веру в Бога, но время было неспокойное, да и сам отец не стремился соблюдать церковные законы, хотя жене не мешал. Благодаря строгому соблюдению постов в доме накапливались запасы масла и сметаны, которые могли продать и получить дополнительные деньги. Шурочка рано начала рукодельничать «на заказ» и прославилась необыкновенным умением. Вот и приходилось Шурочке всюду успевать, хорошо еще, что младший братишка подрос и, уже в свои не полные шестнадцать лет, пошел работать на завод. Веселым вырос братишка Ванечка, любил песни петь и танцевать, даже, уходя на работу, успевал на крылечке что-то пропеть и отбить чечетку, прежде чем направиться на нелегкую однообразную, изнуряющею работу в горячем цеху.
Но не радовались родители Степана зажиточные купцы выбору сына, всячески препятствовали общению, стремились побыстрей сосватать и женить его на богатой невесте. Ну да не тут-то было, упрямый и своевольный сын у них народился, не хотел он слушать родителей и оставлять свою любовь, несмотря на запрет, приходил он к Шурочке.
Вместе шли они к дедушке Леночки, который тосковал о внучке и тревожился о ее судьбе. Чувствовал Игнат, что не просто приехали молодые люди в этот городок, что не зря суетились возле тоннеля. Догадывался знахарь, что Степан использовал, полученные от него знания для общения с темными силами, и что замешен в этом Анатолий, муж Леночки. Вряд ли пройдет бесследно обращение к силам, много лет дремавшим в болотистых низинах.
А к городу с боями подступали войска Колчака, все, кто поддерживал новую власть рабочих, стремились отступить вместе с Красной армией, а Степан был оставлен, для дальнейшей связи, но должен был затаиться в подполье.
Наполненное тревогой сердце дед Игнат мог успокоить только обратясь к Богу, и он пошел в храм Рождества Богородицы, расположенный на горе поселения с древних времен. Давно он не посещал богослужение, да и не чувствовал необходимость в священниках, принимая их не как посредников для общения с Богом, а как людей, которые, как и он сам, владеют некоторой тайной, поэтому, войдя в храм, он не обратился к батюшке, а подошел к иконе Николая Чудотворца и начал молиться. Но и молитва его не была по молитвеннику, из глубины души рождалось обращение к Святому Николаю:
— Святой Николай, заступись перед Господом нашим за души чистые Елены и Анатолия, перенеси на меня их невольный грех, защити от невзгод и гонений. Аминь. Кротко преклонив колени, стоял дед Игнат перед иконой Николая Чудотворца и верил в непреходящую мудрость его.
Лишь бы сами молодожены не сопротивлялись Воле Божьей, лишь бы посетили Святой Храм и попросили прощения за все грехи вольные и невольные, но творящаяся в мире суета не давала деду Игнату надежды на лучшее. Проще всего спасали свои души католики — не молитвами, а индульгенциями — папскими грамотами «об отпущении грехов». Если бы все было так просто — (дедушка подозревал, для чего использовали Степан с Анатолием древние заклинания) и смог бы открыть сокровища и откупиться. Но в православии так не делается. Надо было спасать молодых влюбленных, что были рядом, и он занялся организацией подполья для Степана.
На западной окраине городка жила одинокая бабушка, которая часто пользовалась знахарством деда Игната. К ней то и направил он Степана, но строго — настрого запретил говорить о том Шурочке, как не упрашивала потом Шурочка деда, как ни скучала о любимом, не рассказал ей, где прячется юноша. Не знали о том и родители Степана.
Но не выдержал разлуки с любимой Степан и поздним вечером пробрался к дому Шурочки. Снова встретились влюбленные и не могли наглядеться друг на друга, возникшая опасность особенно обострила их чувства, духовная близость, ощущение постоянного незримого присутствия друг друга наполняла их болью и счастьем. Признался Степан Шурочке, где скрывается, раскрыл не свою — партийную тайну. А Шурочка не могла оставаться дома, когда наступали сумерки. Она бежала на край селения, чтобы еще раз увидеться с любимым, заглянуть в его глаза, и что еще можно было делать под приглядом старушки — как играть в карты и тихонечко переговариваться. Так и проводили они долгие зимние вечера.
Но не могло так продолжаться долго, колчаковцы хватали людей по малейшей провинности и, избивая и издеваясь, выпытывали различные сведения о происходящих в Чёрмозе событиях в начале осени. Но никто ничего существенного вспомнить и рассказать не мог, поступали какие-то отрывочные воспоминания от сторонников белого движения, но представить ясную картину событий командующий военным отрядом не мог и очень нервничал по этому поводу.
Сжималось сердце от страха за дочь и у набожной матушки Шурочки, боялась она и божьего наказания за связь с юношей вне брака, но в тоже время, верила в девичью честность девушки, и сами молодые люди откладывали назревающую близость до лучшего времени, до окончания оккупационного кошмара. Верили, что наступят мирные времена, и они обязательно обвенчаются.
Тревожные тучи все ближе подступали к конспиративному домику, и Степан решил поздним вечером покинуть убежище; и, одевшись потеплее, направился в сторону дальней деревни за болотом. И надо же такому случиться, что по той же дороге в город возвращался младший брат Шурочки — Ваня.
— Привет, Степа, — обрадовался встрече Ваня. — Как же ты пройдешь по этой дороге, ведь при выходе из леса белые поставили кордон и проверяют пропуска?
— Что же мне делать? Обратно возвращаться, но в городе облава. Слушай, Ваня, дай мне твой пропуск, ты уже скоро дойдешь до дома, пока не наступит комендантский час.
— Возьми, — сказал Ванечка — безгрешная душа. — Шуре передать что-нибудь?
— Пусть ждет.
— А если тебя поймают?
— Не бойся, — пропуск я уничтожу, а сам им в руки живым не дамся, не будут они меня бить и унижать.
Так и разошлись в разные стороны.
7. Арест
Тревога, поселившаяся в сердце Шурочки, не отпускала в течение следующего дня. На дворе стоял трескучий мороз, дым из труб поднимался вертикально и растворялся в неописуемой выси. Занятая по хозяйству, растапливая печь, замешивая тесто, Шурочка, не переставая, думала о Степане: где он скрывается, тепло ли ему, нашел ли он пристанище, и шептала не прекращаемую молитву за него. Короткий день клонился к вечеру, и за окнами стелилось только бесконечное снежное пространство. Но не могла молитва любимой повернуть назад судьбу, которая, уже начала свершаться, которая начала раскручиваться в тот момент, когда было произнесено заклинание над замурованным кладом — все, хоть как-то прикоснувшиеся к тайне должны были умереть, чтобы «дух клада» успокоился на долгие годы.
Воспоминания А. М. Нестеровой, написанные собственноручно 2 октября 1961 года.
Хочу написать о себе. Родилась я в 1899 году в заводе Чёрмозе Пермской губернии, Соликамского уезда. Когда мне исполнилось три года, на нашу семью обрушилось большое горе — умер у нас отец от брюшного тифа, осталось нас пять человек детей и мама шестая. Старшему брату Дмитрию было десять лет, а младшему — шесть месяцев.
Раньше не было государственной помощи и нам дали пенсию пять рублей. Мы жили очень бедно, у нас была корова и мама соблюдала посты и, воспользовавшись этим, подкапливала масло, чтобы продавать богатым и на эти деньги подкупала нам самую дешевую одежду и обувь. Старший брат Дмитрий одиннадцати лет пошел на завод работать. Работа была непосильно тяжелая, но он работал по двенадцать часов и приносил получку маме — три рубля в месяц. Второй брат Петр учился, закончил три класса и тоже пошел работать — ему исполнилось двенадцать лет. Потом и третий брат Павел, закончив в школе три класса, поступил работать на завод. Так и работали все трое, но зарабатывали очень мало, и жизнь была тяжелая. Я училась один год, мне надо было дома прясть куделю, а мама ткала холст, шила нам всем холщовое белье, а младшему брату Ване шила шубку, штаны — все из холста, покрашенного черной краской, и он в этом ходил в школу. Учился он пять годов, а когда он окончил школу, у нас старших двух братьев уже не было дома — они были взяты в солдаты в царскую армию.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.