Зигфрид рассказывает истории

Солнце садится. Красноватые отблески ложатся на желтые стены домов и потемневшую черепицу крыш. Это наше время. Я выбираюсь через маленькое окошко — сначала на плоскую площадку. Когда-то хозяева хотели построить тут террасу, но почему-то в итоге ограничились одним неогороженным настилом — рисковая затея для пятого этажа. Потом — осторожно, тут можно поскользнуться — карабкаюсь на самый верх, к трубе. Тут хорошо. Одновременно и тенек, и отличный вид на весь заснеженный старый город и извивающуюся, словно змея, блестящая чешуей под закатным солнцем, реку

Зигфрид уже здесь, оккупировал лучшее место в тени, но зато каким-то чудом притащил с собой термос и кружки.

— Привет, — говорит, не оборачиваясь и продолжая наблюдать большими неподвижными глазами окно дома напротив.

— Привет, — обнимаю его, прижавшись на мгновение щекой к теплой и гладкой шкуре. Всего неделю не виделись, а надо же — соскучилась.

Зигфрид покорно терпит мои нежности. Он не любитель, я знаю. Но мне нравится, он знает.

— Чем займемся? — интересуется, наконец соизволив взглянуть на меня.

— Будем сказки рассказывать, — говорю. — Зря, что ли, я к тебе на такую верхотуру лезла?

— Положим, лезла ты сюда потому что тебе тут самой нравится, — начинает он, но потом соображает, что я его дразню, и кивает в сторону моей кружки — пей, мол. — Для сказки герой нужен. Давай придумывать.

— Чего его придумывать? — беру кружку, отпиваю. Хороший чай. С какими-то новыми травками, пахнет летом. — Есть уже. Смотри: молодой парень, приехал из провинции, покорил столицу, амбиций до неба, сил полно, талантов не перечесть, ничем и никем пока особо не связан — резвись — не хочу.

— Нуууу, — говорит, — годный герой, удобный. Вполне себе можно и в огонь, и в воду, и в медные трубы.

— Эй-эй! — предупреждаю. — Поаккуратнее с огнем и водой!

Смотрит подозрительно:

— Чойта?

— Тойта, — говорю сердито. — Может, у меня интерес личный.

— Ой ну я не могу, — посмеивается, — интерес у нее личный. С твоим интересом мы каши не сварим.

— Ладно, не капризничай, — чешу ему под подбородком, он урчит, довольный — не дракон, а кошка натуральная — можно огня и воды, а то сам заскучает и из нашей истории сбежит. Но чуть-чуть, без фанатизма.

— Ну тут уж как пойдет, — говорит. Встряхивается, роняя с кончиков пластинок, соединяющихся в рисунок чешуи, красные искорки, растягивается поудобнее. — История первая.

История первая

— Чем он там у тебя увлекается?

— Не у меня. Просто увлекается. Пусть, например, танцевать любит.

— Ага. Танцевать. Ну смотри. Вот он, например, танцует. Старается. Учится. Что-то получается, что-то нет. Он все-таки упирается, добивается какого-то уровня, а потом — все, ступор. Ну то есть, вроде, в общем и целом ничего, но ему мало, он же хочет быть лучшим. И вот он решает бросить, совсем.

— Как совсем?

— Абсолютно. Вообще к теме не возвращаться. Ну потому что или все, или ничего. В его духе?

— Предположим, — хмурюсь: история, на мой вкус, получается не фонтан. Но она первая, а первый блин, ясное дело, идеальным бывает редко. Так что терплю пока.

— Ну так вот. Бросил. Решил карьеру строить. И там у него, вроде, пошло. Допустим, даже пост какой-то занял. Ходит весь из себя в костюмчике и с портфелем.

— Да ну кто ж так ходит-то сейчас? — не выдерживаю. — Тем более там, где он работает, вообще никаких костюмчиков и портфелей не бывает!

— Цыц! Моя история, в чем хочу — в том и ходит! — и шипит на меня даже.

— Все, молчу, — сообщаю я и обиженно утыкаюсь в кружку.

— Воооот, — тянет эта тварь. — И едет он, положим, на конференцию куда-нибудь — ну, куда?

— В Буэнос-Айрес, — ворчу недовольно.

— В Буэнос-Айрес, — чешуйчатая морда расплывается в широкой улыбке. — И там слышит те самые мелодии, видит уличных танцоров, сбрасывает пиджак, выкидывает к чертям портфель, офисные ботинки не годятся, и их тоже нафиг-нафиг, хватает первую попавшуюся девицу, танцует в пыли так, как никогда и ни с кем не танцевал, срывает аплодисменты собравшейся толпы, танцевальные старейшины плачут, женщины несут цветы, он остается там, основывает свою школу и ездит по всему миру с выступлениями, собирает полные залы, да что там залы — стадионы!

Сижу, широко раскрыв глаза и действительно это все вижу — умеет же, гад — но говорю вредным голосом:

— Не верю.

— Ой, ну да, конечно, ты давай спроси меня скорее, кому тут твоя вера нужна? — выдает вдруг одесский говор — где только нахватался? — И я таки тебе скажу: вообще никому. Я рассказал, ты услышала, и увидела — и попробуй мне только соври, что не увидела! — первая история есть.

— Есть, — соглашаюсь. Делаю вид, что неохотно, но на самом деле первая история получилась по итогу вполне терпимой. — Чур вторая моя!

— Вторая и безо всяких чуров твоя, — величественно кивает и укладывает голову на передние лапы. — Понеслись.

История вторая

Сижу, солнце подползло уже к нашему укрытию, лижет шершавым языком носки моих ботинок. Ждет. И Зигфрид тоже ждет, расслабленно поглядывая то на меня, то на все увеличивающуюся полоску солнечного света на крыше.

— Однажды утром — очень холодным зимним утром, я бы даже сказала необычайно холодным зимним утром, проснулся наш герой у себя дома. Полежал, глядя в потолок, размышляя, чем бы заняться. Новогодние каникулы, на работу не надо, на улице особо не разгуляешься — мороз стоит такой, что максимум, на что способен любой нормальный человек — это пробежаться, задержав дыхание, от дома до ближайшего магазина. Да и то только в том случае, если в доме совсем не осталось еды, а есть очень хочется. Думал, думал, но так ничего толкового и не придумал. Все возможные развлечения уже перепробованы. Только и остается, что все-таки одеться потеплее и идти в холод на поиски приключений. Так он и поступил.

Идет по небольшой мощеной улочке — один-одинешенек во всем городе, только ветер свистит да редкие снежинки по брусчатке перекатывает. Замерз моментально, конечно. Другой бы уже плюнул и домой вернулся, но наш герой не из таких. Засунул руки в карманы поглубже, нос в воротник, и знай себе идет к широкому проспекту.

А на проспекте белым-бело, как будто туда всю ночь грузовиками снег возили. И тоже — ни людей, ни машин, как повымерли все. Или повымерзли. Что скорее всего.

Ветер дунул снова, посильнее, бросил горсть снега в лицо — глаза запорошил. Проморгался герой, глядь — а по проспекту не то машина открытая мчится, не то сани несутся — белые-белые, а внутри женщина красоты неописуемой. Без шапки, без шарфа, без варежек. Длинные светлые волосы вьются по ветру, лицо нежное, белое, глаза огромные, синие, и ресницы длиннющие — кажется, моргнет — и ветер усилится. Остолбенел герой, а женщина повернулась к нему и так улыбнулась, что ему показалось, что сердце его остановилось и не забьется больше никогда. Может, только поцелуй его спасет.

— Слышшшшшшь, — Зигфрид ткнул меня головой под локоть, — чужие сюжеты не трогай, нечестно!

— Моя история, что хочу, то и трогаю, — мстительно сказала я.

Зигфрид пробурчал:

— Неспортивно.

Я сделала вид, что не расслышала.

— Красавица расхохоталась, а герой бросился бежать за машиной — или санями. Бежит и удивляется — вроде бы, и бежит не очень быстро, а успевает. Промелькнул Казанский собор, следом Адмиралтейство, мосты, колонны, и вот бежит он уже по снежному следу над Невой, высоко над городом. Ухватился рукой за пассажирскую дверь, прыгнул внутрь.

— Молодец, — говорит красавица, — догнал. За это я тебя поцелую.

— Дома, — отвечает герой, — поцелуешь. На дорогу смотри.

Зигфрид зашелся в странных звуках. Это было похоже одновременно на куриное кудахтанье, визги игрушечных ведьм на рождественском рынке и детский плач.

— Ты в порядке? — поинтересовалась я.

— В полном, — сказал Зигфрид и вытер глаза кончиком хвоста. — Что это было?

— Снижаем пафос, — объяснила я. — А то такое мимими, что аж самой противно стало.

— Ну-ну, — Зигфриду явно было что сказать на этот счет, но он предпочел промолчать. И правильно сделал.

— В общем, привезла она его в свой ледяной дворец, только хотела его поцеловать, а он первым успел. Растаяло ее сердце, полюбила она его больше жизни, а он ее еще раньше полюбил, когда она ему улыбнулась. Дворец ее, правда, тоже растаял, но герой этому, на самом деле, только обрадовался. Построили они новый, лучше прежнего, и стали жить-поживать и добра наживать.

— Детей, — шепнул Зигфрид.

— Зануда, — сказала я. — Правила нарушаешь. Но ладно. И родились у них дети — для начала мальчик и девочка. Мальчик весь в героя, тоже все приключений искал — то из дымохода его вытаскивают, то с дерева снимают, то крокодильи яйца — и где он их только добыл? — из-под кровати реквизируют. А девочка — вылитая мать. Красивая — такая, что даже лесное зверье приходило по утрам полюбоваться, добрая, а уж мастерица — чего ни коснется — все получается: и вышивает, и рисует, и еду готовит. Заморские королевичи начали в очередь в женихи выстраиваться еще когда ей и пяти лет не исполнилось. А герой и его королева жили долго и счастливо и любили друг друга всю жизнь так же сильно, как и в первый день. Герой, конечно, периодически пускался в дальние странствия — никак ему на месте не сиделось. У королевы, в общем-то, тоже в пятой точке неслабое шило было упрятано, так что она с удовольствием составляла ему компанию.

— Заканчивай уже, солнце скоро сядет, — проворчал Зигфрид, — а что сказано после захода солнца, силы не имеет.

— Задержи его, нам еще минимум восемь историй надо рассказать, — сказала я.

— Почему именно восемь? — кажется, мне, наконец, удалось его удивить.

— Десять — хорошее число, нет?

— Одиннадцать лучше, — неожиданно изрек Зигфрид. — Давай, закругляйся.

— Так я практически все.

— А финал?

— Какой финал? Я же сказала — жили они долго и счастливо.

— И умерли, — подсказал Зигфрид.

— А не умерли. Жили они долго, счастливо и вечно, пока им самим не надоело. А что случилось, когда им надоело — я не знаю.

— Допустим, — сказал Зигфрид. — Допустим. Тогда история номер три.

Солнце сдвинулось еще на миллиметр к горизонту.

История третья

Зигфрид откашлялся. Я долила себе еще чаю.

— Посмотри мне в глаза, — велел Зигфрид.

— Неа, — я отхлебнула из кружки, — запрещенный прием. Воспользуйся голосом.

— Никакого сочувствия к старику, — проворчал Зигфрид. — Я, может быть, вовсе не предназначен для того, чтобы говорить.

— Ты и для лазания по крышам с человеческими дамами не очень предназначен, — сказала я.

— Я бы тебя сейчас сожрал, если бы мне не было тебя жалко, — сообщил Зигфрид.

— Я должна выразить сочувствие?

— Просто посмотри мне в глаза, — потребовал Зигфрид таким голосом, что я еле удержалась от того, чтобы выполнить приказание. Поняв, что его замысел не удался, он смирился и заговорил:

— Поехал наш герой как-то к друзьям на дачу. Сидели они там, что-то пили, что-то ели, что-то рассказывали. И зашел у них разговор о фильмах ужасов, а потом перекинулся на книги. Кто-то из присутствовавших посетовал, что давно не читал ничего действительно интересного и качественного из этого жанра. Ему ответили: хочешь почитать интересное — напиши это интересное сам. Разгорелся нешуточный спор. В результате разгоряченная спиртным компания решила, что каждый, кто хочет, может написать на спор страшную историю. Срок — сегодняшняя ночь и весь следующий день. Завтрашним вечером все собираются здесь же, у камина, и читают свои истории. Наш герой в споре участия не принимал, да и не пил почти, но решил, что написание страшного рассказа — развлечение не хуже прочих. Так что немедленно стребовал с хозяев полагавшуюся ему как участнику игры пачку бумаги, несколько ручек и карандашей, ушел в свою комнату и принялся писать. История, которую он придумал, настолько его захватила, что он не спал всю ночь — писал, перечеркивал, писал заново, комкал и выбрасывал в угол комнаты листы с неудавшимися фрагментами. В какой-то момент ему показалось, что в углу кто-то есть.

— Чего надо? — спросил наш герой, не прерывая своего занятия.

— Дык это, — сказали из угла, — гениальности не желаете? Всемирной известности, славы, почитания, блондинок воз?

— Ага, а взамен душу и договор кровью подписать? — герой поднял голову и присмотрелся к серой тени, стремительно густевшей и принимавшей форму.

— Именно! Приятно иметь дело с понимающим человеком! — чертик цокнул копытами и рванул было к столу, но герой махнул рукой — стой где стоишь — и сказал:

— Я блондинок не очень, извини. Так что справлюсь как-нибудь сам. Не отвлекай, ладно?

Чертик обиженно засопел и развоплотился.

Следующим вечером все готовые рассказы, не подписывая, опустили в большую шляпу, устроили чтения и голосование. Победила история про зомби-апокалипсис, написанная, как впоследствии выяснилось, женой хозяина дома — бледной худой черноглазой девицей.

— И в чем прикол? — хмыкнула я.

— Слушай дальше, — сказал Зигфрид. — Герой забрал свой рассказ себе — на память. Бросил его где-то дома и совсем бы забыл и о нем, и о произошедшем, если бы буквально в течение нескольких месяцев после этого дня автор победившего рассказа не стала знаменитостью и не издала два романа сразу. А герою вдруг начали сниться интереснейшие сны. Он рассказал пару из них своей тогдашней подружке — брюнетке, кстати — та в шутку сказала: записывай, продашь потом на телевидение. Герой так и поступил.

— И стал сценаристом сериалов?

— Не совсем. В итоге он стал писать романы. Хотя первые сценарии он все-таки продал и все-таки на телевидение. В конце концов он купил дом и поселился там отшельником. Каждый день подолгу гулял в лесу — в любое время года и в любую погоду — с двумя огромными собаками, потом писал. Иногда ездил в ближайший город за продуктами или развеяться, если становилось скучно — впрочем, такого почти не происходило. Как-то так.

— Не очень на него похоже…

— А бегать за санями — очень на него похоже? — хмыкнул Зигфрид.

— Ладно, принято, — я почесала затылок. — Хотя история странноватая.

— Люди вообще существа странноватые, — заметил мой чешуйчатый друг и мне показалось, что в его тоне промелькнула легкая язвительность. — Не нравится моя история — расскажи лучше.

— Ты же в курсе, что чем дальше, тем сложнее рассказывать лучше? — уточнила я на всякий случай.

— Безусловно, — ухмыльнулся Зигфрид. — Но ты же не ищешь легких путей? Давай, жги.

В этот самый момент небеса разверзлись и на нас хлынул дождь. Зигфрид зашипел так, будто он был раскаленным угольком, и метнулся под ту самую площадку, на месте которой предполагалась терраса. Я быстро и осторожно, стараясь не соскользнуть с крыши, последовала за ним.

— И что это такое? — Зигфрид пытался выглядеть очень рассерженным. — Во-первых, на улице зима, с какого перепугу дождь? Во-вторых, если тебе нужно время подумать, могла бы сказать и так, я, может быть, и снизошел бы. Вообще испытываю непреодолимое желание отшлепать тебя, поставить в угол и оставить без сладкого.

— Так очевидно, да? — я вытерла мокрое лицо рукавом. — Не сердись, видишь — я пострадала куда больше тебя. Теперь вот замерзну, простыну, заболею и умру.

— Потому что сама дура, — фыркнул Зигфрид. — Ты еще скажи, что единственный твой шанс на спасение — это посидеть в обнимку со мной, пока не высохнешь, потому что я, видите ли, теплый.

Я радостно покивала.

— Пффф, — сказал Зигфрид и отполз так далеко, как позволяло пространство.

Я уселась под навесом, обхватила себя руками за плечи, посмотрела вниз. Льющаяся с неба вода быстро смывала с улиц снег, прохожие, изумленные таким внезапным вывертом погоды, жались под козырьками подъездов, кто-то быстро вынимал из сумки завалявшийся там с осени зонт. Одна темная фигура стояла прямо под дождем и смотрел вверх — в нашу с Зигфридом сторону. Я пригляделась и тихо выругалась — там, где ему совсем не следовало быть, находился тот самый человек, о котором мы тут сказки рассказывали. Не прекращая смотреть наверх, он вынул из кармана телефон.

— Ой, нет, не надо, пожалуйста! — прошептала я.

В этот самый момент я ощутила горячее прикосновение — Зигфрид сменил гнев на милость и пришел меня спасать.

— Один-один? — прошипел он мне на ухо. Я буквально на полсекунды обернулась к нему, а когда снова посмотрела вниз, там уже никого не было.

— Чучело, — я выдохнула с облегчением. — Отомстил за дождь? Доволен?

— Вполне, — морда Зигфрида выглядела совершенно счастливой.

— Как ты ему глаза отвел?

— О боги, до чего ж глупа эта женщина, — хихикнул Зигфрид. — Его тут и не было, он тебе по-ме-ре-щил-ся.

— Дважды чучело, — я погладила Зигфрида, тот состроил сложную физиономию — насколько позволяла его мимика.

Помолчали, слушая, как дождь стучит по крыше.

— Это надолго вообще? — спросил Зигфрид.

— Чтоб я знала. Я просто хотела дождя, безо всякой конкретики.

— Кто ж так делает, — проворчал Зигфрид, — чудо должно быть строго ограничено рамками — как минимум временными. О людях не думаешь — о себе бы подумала. А что если и в самом деле простудишься?

— Ай, один раз живем!

Зигфрид странно на меня посмотрел, потом глубокомысленно изрек:

— Не сказал бы.

— А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее.

Он попытался улизнуть, но я успела его поймать за лапу.

— Да легко, — согласился Зигфрид, делая вид, что и не собирался убегать. — Как только с историями закончим, так сразу и будет тебе твое поподробнее.

— Вот ведь гад, — грустно сказала я. — Я же почти было поверила.

— Естественно, гад, кто ж еще! А ты стрелки не переводи, давай историю.

Я посмотрела на залитый водой уже совершенно весенний город и кивнула:

— Ну ладно. Моя история. Только она, наверное, получится не очень веселой.

Зигфрид закатил глаза.

История четвертая

Как-то так получилось, что зажил наш герой нормальной человеческой жизнью: работа, дом, девушка, на которой он, в конце концов, и женился. Не от большой любви, хотя девушка была неплохая, а просто потому что решил, что пора. Купили квартиру, машину, потом потихоньку построили дом за городом. Родили детей — троих черноволосых мальчишек — шумных и веселых. Ездили в отпуска — раз в год к морю, раз в год — мир посмотреть. Навещали родителей. Все как у людей.

Иногда герой понимал, что живет какую-то не свою жизнь, но что-то изменить ему и в голову не приходило. В такие моменты начинали ему сниться яркие чужие города, палящее солнце, самолеты, костры, а как-то раз приснился даже настоящий воздушный шар, в корзине которого он поднимался над желтой пустыней на рассвете.

Пару раз случались у него безумные любови, и тогда он пропадал из дому — весь или наполовину. Но всегда возвращался. Жена умудрялась что-то врать детям — так, что они ничего не подозревали. И сама потом ни разу не напоминала герою о случившемся.

А потом, уже в глубокой старости герой понял, что вот эта тихая и надежная женщина рядом, которая всегда и во всем, что бы ни происходило, оставалась на его стороне, и была настоящей любовью всей его жизни. И несколько последних лет прожил совершенно счастливо, жалея, что не понял этого раньше.

И когда пришел его срок, умер, держа ее за руку и улыбаясь.

— Сейчас расплачусь, — предупредил Зигфрид.

Я подозрительно посмотрела на него. Конечно же, он издевался.

— Бессердечная ты тварь, — сообщила я ему.

— Есть такое, — важно кивнул тот. — Ты будешь ещё обзываться или позволишь мне, недостойному, рассказать историю, от которой, смею надеяться, не каждый слушатель захочет немедленно удавиться?

— Ах ты! — я потянулась ущипнуть его за хвост, хвост моментально переместился на полметра влево.

— Я бы попросил, — высокомерно произнес Зигфрид, — без вот этого вот.

— А ты не критикуй мои истории. Рассказчика любой обидеть может. И вообще, где мой чай?

— Под дождем, — мстительно сказал Зигфрид. — Кое-кому солнце не нравилось и слишком сухо было, так вот теперь этот кое-кто без чая и остался.

Зигфрид помолчал, потом холодно поинтересовался:

— Так я уже могу рассказывать?

— Можешь, — я попыталась махнуть ему царственно. Попытка, ясное дело, провалилась, о чем меня и известило Зигфридово скептическое хмыканье.

История пятая

Герой всегда неровно дышал к небу. К полетам. К скорости. К адреналину. Много всякого перепробовал, чтобы найти то самое, чего ему на самом деле хотелось — и парашюты, и парапланы, и даже банджи-джампинг. Но пока не сел за штурвал маленького двухместного самолетика — все ему было не то и не так. А на этой легкой конструкции он буквально с первого раза понял: вот, это оно. То, что снилось ему ночами с детства.

С этого самого момента он, в общем-то, и пропал для всех. Остались только небо и самолет. Он и жизнь свою всю перестроил так, чтобы никогда больше не отвлекаться ни на что другое. Получил все необходимые лицензии и устроился развозить авиапочту в небольшие городки. Где такое возможно и возможно ли в принципе, я не знаю, но для того, кто чего-то по-настоящему хочет, нет ничего недостижимого. Может быть, герою ради этого пришлось создать какую-то альтернативную вселенную — кто ж его знает.

Зарабатывал этим он достаточно для того, чтобы жить и содержать самолет. Поселился герой в небольшом доме у озера — как он попал в этот дом и кому дом принадлежал прежде, это никому не известно. Известно только то, что все там было устроено так, как хотелось герою. Кроме всяких прочих жизненно необходимых вещей, в доме находился большой радиоприемник. С его помощью в нелетную погоду герой ловил чужие радиоволны и слушал незнакомые голоса, говорившие на неизвестных ему языках. В один из таких дней радиоприемник заговорил понятным языком. Кто-то нуждался в помощи, передавал координаты. Герой быстро прикинул точку и понял, что это всего минут пятнадцать лету от его дома.

Накинув куртку, он выглянул наружу. Ветер и дождь. Почту в такой день он точно не повез бы. Но кто-то попал в беду, а это совсем другое дело.

Вести самолет в такую погоду было трудно. Ветер постоянно вносил свои поправки в маршрут, дождь, висевший плотной стеной, изменил картину мира внизу до неузнаваемости. В какой-то момент герой поймал себя на том, что ведет свою летающую машину и держит требуемую точку прибытия уже только каким-то невероятным усилием воли, чистым намерением.

Наконец, как ему показалось, он прибыл на место. Посадка далась ему труднее, чем весь предыдущий полет, но он справился.

Огляделся и в пелене дождя увидел одиноко стоящее дерево и что-то светлое на нем. Бросился туда, поскальзываясь на мокрой траве, и обнаружил, подобравшись ближе, что это парашютист, зацепившийся куполом за ветки и, видимо, потерявший сознание — иначе он спокойно перерезал бы стропы и освободился. А в следующую секунду герою показалось, что никакой это не парашютист, а какое-то непонятное существо — не то змей, не то дракон — большой и древний — застряло в ветках и никак не может выбраться. Герой моргнул, иллюзия пропала. Парашютист.

Забраться на дерево было делом двух минут, несмотря на то, что и ствол, и ветки были ужасно скользкими. Перерезать стропы — одной минуты. А вот спустить тяжелое расслабленное бессознательное и не делающее ни малейшей попытки помочь тело оказалось задачкой не из легких. Но в конце концов герою это удалось. Дотащил спасённого до самолета, а там парашютист потихоньку начал приходить в себя. Ничего толком не рассказал, только объяснил, что успел выйти на связь сразу, как только его занесло на дерево и так ударило о ствол, что он понял, что сейчас отключится и уже ничего не сможет сделать. Героя, в общем-то, в данный момент это мало интересовало. Больше его беспокоило как они доберутся до дома по такой погоде. Но выбора не было.

Герой помог парашютисту забраться в самолет, сам уселся на свое место, и они взлетели.

Вел по приборам, потому что узнать долину внизу не мог абсолютно. Если по пути к дереву он еще видел хоть какие-то знакомые ориентиры, то теперь места казались совершенно чужими.

В какой-то момент стена дождя расступилась, и герою показалось, что он видит красные черепичные крыши.

— Держи левее, — услышал он в наушниках слабый хриплый голос. — Туда пока рано.

Герой улыбнулся и повел прямо на крыши.

— Левее, — повторил голос.

И герой с удивлением обнаружил, что самолет больше не слушается его, а направляется туда, куда приказал голос — левее, потом еще левее, потом прямо, и буквально через несколько минут дождь стал слабее, а потом и вовсе прекратился, внизу замелькали знакомые места. Вот лес, вот речка, еще пара полей и они будут дома.

— Спасибо, друг. И до встречи, — шепнул голос. Герой ощутил легкое прикосновение к левому плечу — будто похлопал кто. Потом самолет вдруг стал заметно легче, даже дернулся вверх. Герой выровнял машину и обернулся — место позади него было пустым и мокрым.

— Эй, эй, — я потрогала замершего Зигфрида, глядевшего вдаль остановившимся взглядом, — что это там на горизонте? Не самолет ли?

— Врушка, — ожил дракон. — Не самолет. Я же сказал — пока рано.

— А когда будет пора?

— Когда будет пора, тогда и будет пора, — глубокомысленно изрек Зигфрид и опять замер.

Солнечный свет вдруг полоснул мне по глазам, я зажмурилась. Кто-то в доме напротив открывал окно. До меня дошло, что дождь прекратился. Более того, крыша рядом с нами была уже совершенно сухой и теплой. Нагретый воздух поднимался вверх и дрожал. Пахло теплом, каникулами и экзаменами.

— Почему экзаменами? — удивился Зигфрид.

— Потому что весной — экзамены. А тот, кто подглядывает в моей голове, рискует получить в нос, — сообщила я.

— Слишком громко думаешь, — проворчал Зигфрид.

— Может, ты тогда и историю мою из моей головы услышишь, раз так?

— Ну уж нет. Не стану я до такой степени облегчать тебе жизнь. Вопользуйся голосом, — язвительно вернул он мне мою собственную фразу.

И я воспользовалась.

И я воспользовалась.

— Можешь, — я попыталась махнуть ему царственно. Попытка, ясное дело, провалилась, о чем меня и известило Зигфридово скептическое хмыканье.

История шестая

Он шел через снежную пустыню, проваливаясь когда по щиколотку, когда по колено. К счастью, ветер немного утих и стало возможным дышать более-менее спокойно. Да и мороз ощутимо спал. Но снег продолжал валить, и его черные тулуп, штаны и шапка теперь были белыми и еле различимыми на снегу. Намотанный почти до самых глаз шарф тоже был почти весь белым, кроме небольшой своей части — у рта и носа — оттуда вырывался горячий пар дыхания. Там шарф был бледно-оранжевым.

Он скосил глаза влево и убедился, что Тор идет за ним, чуть в стороне и позади. Делает несколько шагов, останавливается. Иногда ложится, пережидает. Его шкура тоже была вся припорошена снегом, периодически он встряхивался и тогда становился светло-серым пятном на огромном белом полотне.

Он назвал его Тором пару часов назад. До того времени это был просто безымянный волк, увязавшийся зачем-то за ним. Он примерно понимал, зачем, но не понимал, почему тот до сих пор не сделал ни одной попытки напасть.

Он стащил зубами перчатку, сунул руку за пазуху. Мешок на месте. Да и куда бы ему деться. И все равно, зная это, он несчетное количество раз проверял, на месте ли. Зря. Только тепло тратил.

Он не знал, сколько идти до ближайшего городка. Да и направление представлял себе довольно слабо. Но упрямо продолжал переставлять ноги, выталкивая себя из снега, который временами, как ему казалось, начинал вести себя как болото. Невесть откуда взявшийся раздражающий писк — москиты, что ли? откуда они в снег и холод? — усиливал сходство. Он закрыл глаза, потряс головой, открыл их снова и с изумлением уставился в белый потолок. Перевел глаза в сторону — стены, выкрашенные в светло-песочный. Опустил взгляд вниз — он лежит, раздетый, в кровати, под одеялом. Рядом на тумбочке, надрываясь, пищит будильник. Сел так резко, что в глазах потемнело и он на мгновение снова увидел снежную пустыню и Тора, подошедшего, наконец, поближе и почему-то лижущего его лицо.

— Завтракать будешь? — раздался женский голос из-за двери. — Или еще поспишь?

— Еще посплю! — крикнул он в ответ сиплым от сна голосом. И снова откинулся на подушку и закутался в одеяло. Во сне он что-то нес, что-то очень важное, и это что-то необходимо было во что бы то ни стало донести до нужной точки. Сейчас он вспомнил, что местом передачи мешка был назначен небольшой бар в центре города, бар с длинной деревянной стойкой и очень скудным освещением, что делало его идеальным местом встречи. Он бывал там миллион раз, но сейчас никак не мог вспомнить его названия.

Он закрыл глаза и попытался представить, что идет по снегу. Что толстое белое месиво, скрипя, проваливается под ногами. Что ему очень холодно. Что за пазухой мешок — что в этом мешке? Вот сейчас он уснет обратно и все узнает.

Он и в самом деле уснул, но оказался в совершенно другом месте — на большой ярмарке. Огромное чертово колеса светилось красным в черном небе. Было очень шумно — играла музыка, смеялись, пели и разговаривали люди. Рядом с ним в тире какой-то ковбой палил по банкам из двух пистолетов.

— Красавчик, дай-ка я тебе погадаю, — он почувствовал, как его руки коснулась прохладная женская рука и только потом увидел цыганку с глазами странного цвета — не то серого, не то голубого, не то зеленого. — Суждена тебе дорогая длинная, дорога трудная, а ждет тебя в конце задачка непростая.

— У цыганок черные глаза, — сказал он, вырывая у нее свою руку, и от звука собственного голоса снова проснулся.

Он предпринял еще несколько попыток, но попасть в снег ему так и не удалось.

В конце концов плюнул, выбрался из кровати, сходил в душ, оделся, позавтракал. Снег, волк, таинственные мешочек и бар, куда он должен был попасть, никак не шли из головы. Вдобавок появилось такое чувство, как будто он забыл или потерял что-то очень важное.

Решил выйти на улицу проветриться. В подъезде наткнулся на Катьку с пятого этажа. Бабка про нее говорила, что та наркоманка и психичка. Он не знал. Да им и общаться ни разу толком не приходилось. Пробегали обычно мимо друг друга, даже головами не кивали. А тут Катька поймала его за рубашку. От удивления он даже притормозил.

— Ты чего такой смурной?

И он неожиданно рассказал ей про свой сон, внутренне готовый к тому, что она покрутит пальцем у виска и пошлет его куда подальше. Катька почему-то отнеслась к его рассказу спокойно и даже как-то обыденно.

— Назад в сон попасть не можешь? Делов-то. Тебе книжку дать или на словах рассказать?

— На словах.

Простояли они в подъезде долго. Катька выкурила за это время не то три, не то четыре сигареты. Он весь пропитался табачным дымом и был уверен, что бабка вечером его точно убьет. Но это неважно. Главное, что теперь он знал, как попасть туда, куда нужно.