Бесплатный фрагмент - Жизнь Светланы Кульчицкой в столице

Введение. Поль и Светлана

Старательно скрипя пером, я вывела на бумаге следующие строки: «Я, Светлана Кульчицкая, заверяю, что желаю выйти замуж за г-на Поля Дюбуа, с которым я знакома пять недель». Подпись. Я некоторое время созерцала написанное, а затем протянула листок отцу. Это была его идея. Когда я удивила отца своим решением, он сначала переспросил несколько раз, а затем потребовал расписку в том, что действительно таково мое желание.

…Вчера произошли события, стремительно изменившие мою жизнь. Вчера я впервые поцеловала Поля. Нас застал мой отец и потребовал объяснений, а Поль попросил моей руки. Все произошло так быстро! Если бы у меня было время подумать, то я могла бы засомневаться. А так… Во время бурной перепалки, когда размышлять не было времени, я сказала то, что лежало у меня на сердце — правду. И вот теперь я довольна, нет, даже счастлива! Поль просил моей руки у самого пана советника Кульчицкого. Он — сумасшедший, и я его люблю! Я не знаю, что делать со своим счастьем, разве что сидеть с видом кошки, объевшейся сливок, и глупо улыбаться.

Все то время, пока отец беседовал с Полем в своем кабинете, я ждала рядом, в соседней комнате. Когда Поль вышел, то моя улыбка неудержимо расползлась по всему лицу. Он ответил мне такой же, но произнес нечто, чего я совсем не ожидала:

— Лана, прости, я повел себя как последний дурак.

Я изумленно вскинула брови, предлагая ему объясниться.

— Я не хотел тебя оскорбить, — горячо продолжал Поль, — Мне нужно было сначала спросить у тебя, согласна ли ты… — он скомкал слова, — …что я тебе не безразличен? Ты меня любишь? — Поль взглянул на меня умоляюще и тут же опустил голову, — Но все так завертелось… — Он махнул рукой, — Ты сказала, что видишь во мне будущего мужа, и я голову потерял, мне показалось, что сейчас все рухнет, и надо успеть… Ну, вот я и брякнул… А ты сказала, что согласна. Это правда?

— Все правда, — подтвердила я, и довольная улыбка вернулась на мое лицо, — Ты был великолепен! Кавалерийская атака на пана советника! Так и надо завоевывать девушек — совершать ради них подвиги!

— Сам не верю, что это сделал! — воскликнул оживший Поль.

Наши возгласы привлекли внимание моего батюшки, появившегося в дверях кабинета. Под строгим взглядом отца мы чинно пожелали друг другу спокойной ночи и направились по своим комнатам, но отец меня задержал.

— Дочь, ты понимаешь, что все должно быть благопристойно?

— Конечно, батюшка, — я постаралась принять серьезный вид.

— Я пока что не дам ход этому делу. Надеюсь, что ты передумаешь. У тебя есть время до конца сессии Совета.

Семинар, на котором звучит Албания

Каковы бы ни были мои сердечные дела, я продолжала прилежно посещать занятия в Университете.

В среду первой лекцией была «общая история». В зале было прохладно, даже сыровато. Университетские здания — старой постройки. Я до сих пор не задумывалась, сколько лет этим корпусам из серого камня, стрельчатым окнам, длинным коридорам, мраморным лестницам, и строгим аудиториям. Мы, студенты, зябли, нахохлившись за партами амфитеатра. Наш профессор и декан, барон Эккерт взялся рассказывать о том, как создается общественное мнение, и кто его создает, и зачем оно нужно:

— В нашем государстве управление осуществляется Советом, — вещал профессор, — и о решениях Совета мало кто знает. Дела советников — большая политика, в которую никакой так называемый «народ» не вовлечен.

Эккерт, грузный, седой, с благородными залысинами вокруг высокого лба, в парадном камзоле неуловимо военного покроя, неторопливо вышагивал перед студентами. Поскрипывали половицы. Поскрипывали парты. Шуршали тетради, в которых студенты вели записи.

— Смешно даже представить, зачем какой-нибудь кухарке знать об управлении государством, — профессор от диктовки перешел к рассуждениям, — и как она могла бы распорядиться этим знанием. Это совершенно невообразимо! Для кухарок и кухарей, лавочников и простых служащих, которые вдруг умеют читать, есть моды, анекдоты и реклама. Для более солидных людей есть моды светского общества, анекдоты о светском обществе, и опять же реклама. Для дельцов — биржевые новости.

Вы видите, г-да студенты, что общественным мнением у нас заправляет пресса. Опасайтесь недооценить газетчиков, они способны убедить в том, что черное это белое, в том, что мы живем в раю, или в том, что через неделю наступит конец света. Однако, зачем они это делают?

Эккерт вопросительно посмотрел на студентов, выбирая свою жертву:

— Вот Вы ответьте.

Поднялся Михаил Васильев, серьезный неторопливый юноша, отличник и умница:

— Сложно себе представить зачем, если пресса владеет умами лишь читателей, которых не так и много.

— Верно, — одобрил Эккерт, — Грамотных немного. Но они делятся новостями со своими знакомыми.

Васильев никогда не смущался:

— Ну, тогда, конечно, — согласился он, — Пресса направляет настроения в нужную сторону. Предположим, что народ надо убедить, к примеру, купить акции, или сохранять спокойствие, или, наоборот, осудить неправильные увлечения. Таким образом, влияние правительства на умы осуществляется мягко и опосредовано. У нас вообще очень свободное государство — даже лига освобождения ликантропов не под запретом.

При упоминании ликантропов я кинула быстрый взгляд в сектор вольнослушателей, на г-на Катца. Он единственный ликантроп в университете, иностранец, достаточно богат, чтобы платить за обучение, и знатен по меркам своего народа. Мы с Полем нарочно познакомились с Лоуренсом Катцем, как только он появился на лекциях. Привычки у Лоуренса точь в точь как у нашей дворянской молодежи. Он всегда ходит с оружием, и не дурак подраться. Слишком часто попадаются высокомерные зануды, готовые оскорбить ликантропа за его происхождение. А поскольку Катц отменно владеет мечом, то за ним уже тянется жутковатый список из проведенных дуэлей, ни одной из которых он не проиграл, а его противники либо мертвы, либо залечивают раны. Сначала мы познакомились с ним из любопытства, а после уже и подружились. За исключением своего слегка кошачьего облика, Катц оказался отличным парнем. Среди студентов его, разумеется, считают шпионом, — богатый ликантроп-иностранец, кто, если не шпион? — но нашей дружбе это не мешает.

Услышав от Васильева про лигу, г-н Катц прижал уши и раздраженно зашипел. Наших ликантропов он равными себе не считал, а общество, в котором люди защищают права ликантропов полагал придурью. Его взгляды неожиданно забавно совпадали со взглядами убежденных рабовладельцев. Впрочем, упомянутая лига скорее эпатировала публику, чем что-либо делала. Репутация у аболиционистов была самая скандальная.

Тем временем профессор предложил задание:

— Давайте рассмотрим гипотетическую ситуацию — Совет принял решение о войне. Для чего Совету нужно общественное мнение?

— Для поддержки мобилизации! — выкрикнул кто-то.

— Верно, но не только. Разбейтесь на группы по пять человек. Ваша задача — убедить население в необходимости войны, и получить его поддержку. Доводы можно приводить любые. Время пошло.

Мы разбились на группы: первая сложилась из нас с Полем и наших друзей, другую составила компания Гранде, в третью собрались поклонники Яны, еще в одной заправлял Михаил Васильев.

Не знаю, что делали в других группах, а у нас обсуждение шло жарко. Мы быстро перебрасывались репликами:

— Почему мы воюем? — Они плохие! — Почему они плохие? — Они, предположим,… едят детей! Они дикие и нецивилизованные! Они напали первыми! Они захватили наши земли! Не просто земли, а богатые земли… Чем заинтересовать обывателя, думаем! — А если так? Они захватили нашу золотую гору. Если мы ее отвоюем, то раздадим золото всем. — Неплохо. А вот еще — у них злобный диктатор. Мы должны их освободить. Если мы победим, то им станет лучше.

Я начала подводить итоги. Итак, они напали первыми, мы должны защитить родину и вернуть наши сокровища, и принести им свободу. Кто будет выступать?

Катц сразу отказался:

— Мнэ, я, пожалуй, буду неубедителен…

Хитрый котяра то ли ленился произносить длинную речь на человеческом языке, то ли намекал на то, что ликантропов самих считают агрессивными дикарями.

Следом отступил Поль:

— Мне выступать неспортивно, я уже проходил первый курс, — аргументировал он.

Франтишек Грымза, юноша выдающегося роста, и при этом совершенно детской непосредственности, развел руками и покраснел:

— Я, это, говорю плохо…

Это правда, что Франтишек и говорил нескладно, а писал и того хуже. Он приехал поступать в университет из какой-то дальней деревеньки, и до сих пор всему удивлялся. Похоже, что Поль сильно помог ему при сдаче экзаменов, и теперь тянул его по университетским занятиям.

Мне самой хотелось выступить, я была уверена, что способна убедить аудиторию в чем угодно. В конце концов, я дочь советника или кто? Но папенька учил меня: «если кто-то из подчиненных сможет выполнить эту работу не хуже тебя, то пусти его вперед. Командир вступает в бой последним». Я сдержала свое нетерпение, и со вздохом сказала:

— Салман, давай вместе. Ты будешь делать основной доклад, а я на подхвате.

Салман, уже согласившийся, вдруг схватился за голову:

— Постойте, а с кем мы воюем?

— Ну, с врагами, разумеется.

Оживился Поль:

— Нет, слабо звучит. Мы воюем с Албанией!

— А почему с Албанией? — вопросил Салман.

Поль пожал плечами:

— Во-первых, на букву «А», ну и название красивое. Ты что-нибудь знаешь про Албанию?

Салман отрицательно помотал головой.

Наше внимание привлек барон Эккерт, объявивший, что время для подготовки закончилось.

Салман бросился в бой:

— Дорогие сограждане! Суровая необходимость вынуждает нас объявить войну Албании. Ведь что получается? Эти подлые албанцы напали на наши мирные селения и захватили наши земли! Честь и долг призывают нас на защиту нашей родины. Мы должны дать отпор вероломным захватчикам! Мы должны вернуть наши земли, нашу золотую гору, которую они незаконно присвоили. И каждый, кто отправится воевать, получит кусок золота с этой горы! Ведь не можем мы оставить наше богатство в руках агрессивных дикарей. Мы принесем им свободу и цивилизацию! Жизнь албанцев станет лучше, если Албания войдет в состав нашего развитого и справедливого государства!

— Все, — выдохнул Салман, — доклад окончен.

Эккерт зааплодировал, и студенты присоединились.

— Отлично, — похвалил нас декан, — Вашей группе зачет. Хорошая работа. И вот эта, как ее, Албания, — такой уместно правдоподобный штрих на этой картине.

В газетах — Албанская война

На следующий день я чуть не уронила утреннюю газету в чашку с кофе, а чашку себе на платье. С первой страницы крупным шрифтом на меня смотрел заголовок «ВОЙНА С АЛБАНИЕЙ». Что это?! Шутка? Кто-то сдал наше вчерашнее выступление в газету? Но нет. Статья оказалась официальным объявлением о решении Совета. Я недоверчиво прочитала передовицу. Речь шла о пограничных конфликтах, о нападении на какие-то села, и упоминались жертвы. Судя по статье, объявление войны откладывали до осенней сессии, хотя сам конфликт уже вовлек в себя и мирных жителей и военных. «Ну и дела», — недоумевала я по дороге в университет, — «Как же мы вчера это угадали?»

Когда я вошла в аудиторию, то заметила в руках у многих утренние газеты. Студенты перешептывались, периодически повышая голос до восклицаний.

Барон Эккерт зашел к нам с газетой в руках, и вид у него был задумчивый:

— Я бы хотел поинтересоваться у вашей команды, г-н Дюбуа, на каких основаниях вы строили свой вчерашний доклад?

— Да все понятно, — выкрикнул один из студентов, кажется, Игорь, — Светлана Кульчицкая знала об албанской войне от пана советника Кульчицкого!

Я возмущенно вскочила:

— Я не знала! Советники не докладывают домочадцам о делах Совета! И про Албанию придумала не я!

— А кто?

— Я придумал Албанию, — хмуро сказал Поль, — но это ничего не значит. Ни о делах Совета, ни о войне я не знал.

— Мнэ позвольте сказать, — попросил слова Катц, — Я тоже не знал о войне. Но заинтересовавшись решениями сессии, я сегодня утром зашел в Совет и взял бюллетени, сегодняшний и вчерашний. Здесь довольно большой список вопросов, и да, во вчерашнем бюллетене есть вопрос об объявлении войны. Там, правда, не упомянута Албания.

Я в изумлении уставилась на Катца. В моей голове вопросы теснили друг друга: «Так запросто вошел в здание Совета? Ликантроп? Взял бюллетени? И ему позволили?», но главным, конечно же, был вопрос: «А что, так можно было?»

Эккерт одобрительно кивнул тяжелой головой:

— Браво, г-н Катц, у Вас отличная хватка. Похоже, что мы все, и даже я, стали жертвой традиции. Традиционно делами советников не принято интересоваться. А Вы, как человек неискушенный, просто пошли и узнали.

Эккерт махнул рукой:

— Не надо меня поправлять, что Вы не человек. Я и сам это знаю. Однако, Вы получили интересный результат, и Ваш метод надо взять на вооружение. Кто готов завтра повторить подвиг г-на Катца?

Желающих нашлось достаточно, и я не стала претендовать на эту роль. У меня особое положение. Я прикидывала, что именно я смогу разузнать у отца, если подступлю к нему с вопросами. По моему впечатлению, отец последние три дня был озабочен, хмур, и плотно вел переговоры с разными лицами — советниками или приближенными к ним. Что-то его беспокоило, и, прочитав бюллетени, я поняла что. Во вчерашнем бюллетене вопрос о войне стоял после обеденного перерыва, а ранее, на утреннем заседании, стоял вопрос о каперском флоте.

Словосочетание «каперский флот» последние недели стало для меня значимым.

В каперском флоте служит мой старший брат. Несколько лет назад Иосиф поссорился с отцом и был изгнан из дома. Я тяжело переживала разлуку с братом, и, приехав в столицу, искала его, и нашла. Брат все также любил меня, свою младшую сестренку. И когда я испугалась притязаний г-на Лео Оглы, то написала брату письмо, и он со своими друзьями вызвал на дуэль банду Оглы. Самого г-на Лео не оказалось там лишь случайно. В результате дуэли были убиты несколько молодых дворян — наследников знатных фамилий. Брат с друзьями успели скрыться до приезда полиции. Я надеялась, что о них не узнают, тем более, что через неделю они ушли в море. Но вскоре поползли слухи, и, опасаясь за судьбу Иосифа, я призналась во всем батюшке. Отец сильно рассердился, но у меня стало легче на душе. Я надеялась, что пан советник Кульчицкий сможет защитить своего сына и его друзей. Мне же оставалось лишь молиться за них по их морской вере.

Занятия шли своим чередом.

На фиксации г-н Думинг рассказывал нам о методах восстановления сгоревших документов. Это было так сложно, что попахивало мистикой. Я записала процедуру, но не взялась бы ее повторить. Впрочем, преподаватель и сам к концу занятия признался, что восстановить таким образом документ можно лишь при большой удаче.

На литературе милейший Иржи Алексеевич порадовал нас рассказами о знаменитом певце и философе порта Нево — Иосифе Бродском, патриархе малочисленной греческой общины, в чьих стихах упомянуто ритуальное место смерти общинников — Васильевский остров.

В перерывах между лекциями студенты обсуждали албанскую войну. Решением Совета объявлялась мобилизация, и здесь мнения разделились. Большая часть студентов полагала, что война — дело военных, к студентам касательства не имеющее. Но некоторые усматривали в ней шанс. Например, Юрий Родионов сразу сказал, что собирается призваться. Я его понимала. Юрий был безнадежно влюблен в Яночку Понятовскую, и война давала ему шанс заслужить дворянское звание и вернуться офицером, и тогда семья Понятовских, может быть, благосклонно отнесется к его сватовству. Отговаривать его было бесполезно.

Разговор с отцом

Вернувшись домой после занятий, я послала лакея просить у батюшки аудиенции. Отец принял меня в своем кабинете, где витал запах старого дерева, бумаг и легкий аромат табака. Я изложила свои вопросы. Батюшка посмотрел на меня скептически:

— Лезешь в политику, дочь? Я собирался ввести тебя в курс дел позже. Ты, как наследница Дома Кульчицких, займешь место в Совете после меня.

Я промолчала. Наследницей Дома я стала после изгнания моего брата, и это мне до сих пор казалось неверным и неправильным. Возражать отцу я не осмеливалась, но надеялась со временем помирить брата с отцом. Когда я нашла Иосифа, то просила его об этом, но мириться он отказался, и даже не назвал причину ссоры. И отец тоже… Он запретил упоминать имя Иосифа в своем Доме… И мне было мучительно непонятно, почему и тот, и другой не сделали даже попытки к примирению.

Отец сидел за рабочим столом, на котором были аккуратно разложены стопки документов. Рядом, за маленьким столиком, его секретарь Гвадьявата держал наготове перо и бумагу. Когда я вошла, Гвадьявата встал. Отец слушал меня, рассеяно созерцая картины, развешанные на стенах — марину, изображавшую прибрежные таврические воды, и дагерротипию нашего лучшего жеребца.

— Доложи о каперском вопросе, — приказал отец Гадьявате.

Тот начал говорить так гладко, будто читал доклад:

— На сессии был поставлен вопрос об ограничении привилегий каперского флота. До сих пор каперский флот ходил под флагом Пятиградья, а корабли и суда государственного военно-морского флота обязаны были оказывать помощь каперам. Советник Джунгарский, выражая мнение адмиралитета, внес предложение лишить каперов права использовать государственный флаг. Это не только отменяет обязательство поддерживать каперов в стычках, но и дает возможность военному флоту уничтожать каперов. Если бы такое решение было принято, то следующим вероятным шагом стал бы отказ каперам от верфей. До сих пор большие верфи нашего государства в первую очередь обслуживали военный и каперский флот на равных, и за это получали дотацию от Совета.

Я кивнула:

— Да, профессор Эккерт рассказывал, что военный флот появился на сто лет позже каперского, и эти сто лет каперский флот был единственной военно-морской силой нашего государства. Это очень странно, но было так.

Гвадьявата перешел к анализу:

— Старые договоренности теряют силу, и военные полагают каперов не нужными. Те слишком независимы, и зачастую создают больше проблем, чем приносят пользы. Нынешнее предложение было выдвинуто семьями, пострадавшими от дуэли в Пассаже. Я ждал, в какой форме отольются последствия этого конфликта. У верховного адмирала жена из Дома Джунгарских, а Джунгарские, как Вы помните, потеряли в той стычке старшего наследника. Впрочем, военные давно уже оспаривают привилегии каперов. Вопрос об ограничении их прав поднимался на сессиях пять раз за последние девяносто лет.

Я разволновалась, и обратилась к отцу:

— Батюшка, Вы ведь не допустили такого решения? — я запнулась, чтобы не произнести запрещенное — «ради Вашего сына и моего брата».

Отец хмуро на меня посмотрел, а Гвадьявата очень чопорно произнес:

— Пан Севастьян Георгиевич продолжает политику своего отца, который всегда поддерживал каперский флот. Однако, нынешний кризис, спровоцированный дуэлью в Пассаже, оказался очень напряженным. Пан Севастьян не смог бы набрать убедительного большинства голосов, если бы не заключил дополнительные соглашения…

Отец побагровел лицом, и стукнул кулаком по столу:

— Да, мне пришлось пойти на уступки, обменять каперский флот на Албанию! Когда в одном вопросе говоришь «нет», в другом придется говорить «да». Запомни, дочь, такова политика. Мне нет дела до Албании, я о ней ничего не знаю. Если наши вояки хотят побряцать оружием, пусть делают это, не ущемляя моих интересов! Пан Терещенко отдал им какой-то медвежий угол — пусть там развлекаются. Терещенко сказал, что он не в претензии. Зато нам удалось прокатить Оглы и Джунгарских. И не думай, что это далось легко! Ваши выходки, Светлана, дорого обходятся!

Я покраснела. Я уже призналась отцу, что именно мое письмо послужило поводом для дуэли, и теперь мучительно подсчитывала количество неприятностей, которые оно вызвало. Отец заметил мое смущение.

— Вообще-то, тебя следует похвалить, — усмехнулся он, — Поправь меня, если я ошибусь, перечисляя твои действия. Ты приехала в столицу, сочла неприемлемым поведение некоего значительного лица и своими силами нашла на него управу. Неплохо, Светлана Кульчицкая. Однако, — он посерьезнел, — потрудись прежде думать, чем делать, — отец помолчал, затем сменил тон на более мягкий, — Из отступного я тебе перечислю тысяч сто на булавки…

— Отец, это — за войну с Албанией? — рискнула спросить я.

Он ответил на мой вопрос, но уже взялся смотреть какие-то бумаги, и говорил в пространство, как бы сам с собой:

— Мне достался контракт на поставку лошадей в действующую армию, и кое-что сверху. Война — довольно прибыльное мероприятие для поставщиков. Дочь, ты газеты читала? Как пан Бари развернулся, а? Его армия газетчиков по эффективности сравнима с вооруженными силами…

Я рискнула перебить его:

— Батюшка, а все-таки, эта Албания, она существует?

Отец, продолжая читать, проворчал:

— Не знаю, да и какая разница, Албания, не Албания. У военных был план, мы на Совете его утвердили, ну и все, говорить больше не о чем.

Первое письмо Генриху

Я откланялась и удалилась к себе. Не многое я узнала, но и это требовалось обдумать. Отец о войне говорил раздраженно, как о досадной помехе, но без опасения. Это значит, ничего не грозит ни столице, ни землям Кульчицких, и неведомые наши противники в масштабах государства, и даже одного советника, опасности не представляют. Газеты пишут о грабежах и разбое на границе, и, видимо, у военных лопнуло терпение, вот и объявили войну… Албании, хм. Где она, эта Албания? Может, и нет опасности для столицы и для Тавриды, а для других — может быть. Из слов отца я поняла, что округ Терещенко граничит с Албанией. А усадьба Генриха совсем близко от Терещенко. Выписывает ли Генрих столичные газеты? А если нет, то когда он сможет узнать про войну? Надо его предупредить.

Я села писать письмо Генриху, сыну нашего управляющего г-на Яцека Зборовски. Отец даровал Генриху дворянство и поместье, и под этим предлогом услал в Тавриду, чтобы остудить кое-чьи горячие головы. Это было лучшее решение из возможных.

С Генрихом и его сестрой Ясей я познакомилась месяц назад, сразу по прибытии в наш столичный особняк. И оба они, брат и сестра, стали моими друзьями и спутниками в знакомстве со столицей. Однако, мне не повезло привлечь внимание г-на Лео, племянника советника Оглы, великосветского повесы с крайне дурной репутацией. В моем присутствии г-н Лео и его прихлебатели держались в пределах вежливости, но моих спутников избрали предметом для дурных шуток, и даже оскорблений. Улучив момент, когда меня не было рядом, «шакалы» г-на Лео зашли слишком далеко, и Генрих ответил. Состоялась дуэль, о которой я узнала лишь на следующее утро. Генрих убил своего противника, но и сам был тяжело ранен. Весь ужас заключался в том, что, бросая вызов дворянину, Генрих становился преступником. От суда его спасло лишь скоропостижно дарованное дворянство, за что я была благодарна своему батюшке, а семья Зборовски его разве что не боготворила.

Прошла уже неделя с того дня, как Генрих уехал в Тавриду. Я получала от него письма, сначала краткое, с сообщением об успешной дороге и благодарностями, а потом длинное, в котором Генрих рассказывал о подаренном поместье. Из письма было заметно, что Генрих, выросший в столице, чувствовал себя неловко, внезапно оказавшись «хозяином земель и стад». Он описывал сельский дом, его скрипучие деревянные полы, чьи жалобы особенно слышны по ночам. И то, что на лист упала капелька воска, сказало мне, что Генрих писал ночью. Он рассказывал о рокоте моря, о том, что работники собирают виноград, и днями еще даже жарко, и о том, что его управляющий задает ему вопросы о хозяйстве, на которые, впрочем, сам же и отвечает, поскольку молодой хозяин еще не понимает в этих делах. Он писал, что женщины называют его «пан Зборовски», и это ему смешно, и немного жутко от своего стремительного взлета, «но я думаю о Вас, паненка Светлана, и ко мне приходит уверенность, что я справлюсь».

Невозможно мне было не ответить ему, оставить его одного бессонными южными ночами. И я села писать, заверяя его, что конечно, он справится, и хозяйство лишь поначалу кажется сложным, но его ум и усердие преодолеют затруднения.

«Милый Генрих! Очень рада, что Вы благополучно добрались, и также рада, что Вам понравилась Ваша усадьба. Я родилась в Тавриде, и эти земли мне близки и дороги. Хорошо, что Вы приехали туда осенью, ибо летом солнце жестоко к приезжим. Сейчас у вас собирают виноград. Тяжелые грозди налиты солнечным соком, которому предстоит стать благородным вином. Как странно! Я знаю, что происходит у вас. А Вы лучше меня знаете, что в столице ночные заморозки выбеливают траву в саду…

…Хочу предупредить Вас, если мое письмо Вы получите ранее столичных газет, что Совет объявил войну Албании, и нам, вероятно, грозит мобилизация. Насколько я помню традиции, то Вы как прямой вассал пана Кульчицкого должны бы явиться к нему «конно и оружно» во главе собственного отряда. Так было сто лет назад во время «войны советников». Не знаю, как будет теперь. Но мне кажется, что пан Кульчицкий на фронт не собирается, предоставляя действовать государственной армии…»

Размышления о войне и истории

Кое-что меня беспокоило. Я взяла тетрадь с лекциями Эккерта и быстро нашла нужный отрывок. Две недели назад профессор диктовал нам:

«…Мирное развитие государства было прервано так называемой „войной советников“. Приблизительно в 150 году от подписания Декларации произошло вооруженное противостояние некоторых советников, которое условно можно описать как войну Севера и Юга. Партия крупных землевладельцев „южан“ во главе с советником Кульчицким двинула свои дружины в сторону столицы. Им противостояла более многочисленная коалиция советников, имевшая, однако, меньшие земельные наделы, или представляющая промышленно развитые центральные районы. Причины конфликта неясны. Судя по отдельным свидетельствам, в Совете было принято некое постановление, против которого решительно выступили „южане“, вплоть до начала военных действий…»

Итак, за время существования нашего государства известно лишь об одной войне — «войне советников». Но ведь Декларация запрещает любые военные действия! Я отправилась в библиотеку и достала из сейфа текст Декларации. 250 лет назад после прекращения Смутных войн был подписан пакт о перемирии, и теперь я еще раз вчитывалась в его содержимое.

Так, «п.1. Существующие линии фронтов рассматриваются как государственные границы и в дальнейшем не могут быть изменены и оспорены». Не то. Дальше — «п.2. на территории Конфедерации пяти городов прекращаются любые военные действия». Вот оно! Но как же смогла состояться «Война советников»?

Эта война не могла быть внешним конфликтом. Вот в пункте 3 сказано: «в территорию Пятиградья с соблюдением п.1 входят земли, контролируемые Свободными наемниками, Черными отрядами и Сардукарами Кы-ы-рым-лы с образованием единого государства». Мы — Пятиградье, включая и Кульчицкого, подписавшего пакт от Сардукаров Кы-ы-рым-лы, и Дюбуа от Объединения Свободных бригад наемников, и Терещенко и фон Оаклива — от Черных отрядов. Делегацию от Пяти городов возглавлял г-н Челышев. Я заглянула в конспект. Ага, вот здесь сказано: «В 68 году от подписания Декларации советника Челышева отстраняют от управления округом, и на его землях вводится управление Совета.» Дома Челышевых в нынешнем Совете нет…

Что же получается? Основателей государства было пятеро — Челышев, Кульчицкий, Дюбуа, Терещенко и Оаклив. Первым убрали Челышева, да так, что от его Дома и следов не осталось. Затем происходит первое нарушение Декларации, и почему-то ее нарушает Кульчицкий. Зачем дед это сделал? Я уверена, что текст Декларации он знал, недаром же номерной экземпляр хранится в нашей библиотеке.

Во время «войны советников» некие силы — противники Кульчицкого — уничтожают главу Дома Дюбуа, а сам Дом впадает в безвестность и беспамятство. Хитро сделано! Оклеветали коменданта Дюбуа так, что его собственный сын поверил, стыдился отца, и скрывал эту историю от своих потомков.

После войны происходит падение Дома Оаклив. Хранителями предания остаются лишь Кульчицкие и Терещенко. Но, как выразился Гвадьявата, «старые договоры теряют силу», и люди от поколения к поколению забывают прошлое. Чтобы сохранить память, дед Жорж приложил руку к основанию Исторического общества, а затем и исторического факультета. И благодаря этому я знаю то, что знаю, и Поль, потомок рода Дюбуа, вернул историю своего Дома.

Все это было бы совершенно непонятно, если не знать, что был еще и шестой участник подписания Декларации, который до сих пор не покинул пределы нашего государства. В Декларации его или их называют «Звездные владыки». Что же до того, что он или они до сих пор здесь, то…

…Когда я была еще ребенком, я спрашивала: «А куда уезжает папа дважды в год, весной и осенью?» И матушка рассказывала мне, что папа уезжает на заседания Совета, где принимает решения, от которых зависит дальнейшая жизнь в нашей стране. Ее слова переплетаются в моих воспоминаниях со сказками, которые читали мне на ночь, но кое-что я помню. Мама рассказала мне о Совете, посчитав, что дочери советника об этом следует знать, так: «В Совете заседают сто и один советник. Сто из них — обычные люди, а один — тайный. Его никто и никогда не видел, но он вправе отменить любое решение Совета, если не согласен с ним.» «Ему пишут письма?» — спрашивала я, — «Или разговаривают по телефону?» «Ему пишут письма», — отвечала мама, — «и оставляют в условленном месте». «Но ведь можно подсмотреть, кто забирает письмо», — настаивала я. Загадочная личность 101ого советника меня сильно заинтриговала. «Нельзя,» — вздохнула мама, — «запрещено знать, кто таков 101й советник. Каждый, кто пытался это узнать, умирал». Свой детский ужас и восторг я помню до сих пор…

Все неслучайно! Если мои предположения верны, то Декларация остановила Смутные войны, но война не закончилась. Враг лишь затаился, и ждет, пока исчезнут знающие правду, чтобы победить. И почему Звездные владыки, которые согласно пункту 8 Декларации обещали быть гарантом соблюдения перемирия, не препятствовали ни «Войне советников», ни этой, Албанской войне? Может быть, следует называть их «звездными захватчиками»? Может быть, не сумев победить людей, они подписали перемирие, чтобы выждать и обмануть? Может быть, они столетие за столетием убирают с шахматной доски наиболее сильные и неугодные им фигуры? Надо поделиться этими мыслями с Полем, и расспросить профессора Эккерта.

Я уже села переписать в тетрадку текст Декларации, когда в библиотеку вошел Гвадьявата.

Если бы посторонний человек увидел Гвадьявату, то весьма удивился бы тому, что этот юноша, почти подросток, занимает такую ответственную должность. Гвадьявата выглядит вызывающе молодо даже с точки зрения моих 17 лет, но на самом деле он гораздо старше, ведь он был секретарем еще у моего деда. Любой посторонний ошибется, но Гвадьявату не показывают посторонним. Это — один из секретов Дома Кульчицких. Гвадьявата — великолепный аналитик с абсолютной памятью. Сам он считает себя биотехнологическим конструктом. Я ему верю и не верю, и отношусь к нему как к человеку со странностями. С одной стороны, он не ошибается в анализе, а с другой — его представления о себе так необычны. Он сам считает себя вещью. Мой отец и мой брат согласны с этим утверждением, но не я. Я не хочу так думать и ищу себе оправдания. За недолгое время нашего знакомства я заметила, что Гвадьявата способен чувствовать себя обиженным и язвить от обиды. И эти маленькие, вполне человеческие слабости, позволяют надеяться, что он все-таки скорее жив, чем мертв.

Гвадьявата сделал несколько шагов в мою сторону и невозмутимо сообщил:

— Паненка Светлана, прощу прощения, но этот документ запрещено копировать.

Я досадливо отложила перо, и приступила к расспросам, раз уж он нарушил мой план:

— Вы знаете, что это?

— Инвентарный номер 6314 особого хранения, Пакт о перемирии.

— Вы знакомы с содержанием?

— Старый хозяин не приказывал мне ознакомиться, — Гвадьявата слегка свел густые брови и произнес голосом деда: «Тебе это не нужно знать».

— Ух, ты! — я даже на стуле подпрыгнула.

Секретарь пожал плечами:

— У меня абсолютная память.

Я подавила детское желание посмотреть фокус еще раз, смутилась, и вернулась к вопросам:

— А Георгий Севастьянович читал этот документ?

— Неоднократно, и четыре раза повторил запрет на копирование этого текста.

Я вздохнула и поднялась из-за стола:

— Что же, если запрещено, значит запрещено. Уберите его обратно в сейф.

Я решила попытать счастья, и задала вопрос, на который хотела узнать ответ:

— Гвадьявата, Вы ведь уже служили у пана Георгия, когда началась «война советников»? Отчего она началась?

Секретарь отвечал все так же неторопливо и развернуто:

— Решение о начале военных действий пан Георгий Севастьянович принял на шестой день сессии. Он не поставил меня в известность о причинах такого решения.

«Опять ничего не узнала», - подумала я, - «А ведь это так важно, узнать, почему советник Георгий Кульчицкий нарушил Декларацию!»

Рассказ профессора Эккерта

На следующий день я поделилась своими размышлениями с Полем, и мы решили посоветоваться с профессором Эккертом. Отчаянно смущаясь, мы явились в его кабинет, и вежливо попросили уделить нам немного времени.

Кабинет декана напоминал библиотеку обилием книжных шкафов. Эккерт кивнул нам в сторону массивных кресел с кожаной обивкой. И кресла, и стол были тяжелыми, громоздкими, «устойчивыми», как определял их профессор. Другой мебели он не признавал. Тяжелая дверь закрылась за нашими спинами, отрезав от шума университетского коридора.

Профессор выслушал мои выкладки, хотя из осторожности, я не упомянула «Звездных владык», а ограничилась выражением «некие могущественные враги».

— Да, — протянул Эккерт, — Пожалуй, я потрачу на вас некоторое время, чтобы в ваших молодых мозгах не завелась путаница. Значит, Вы, паненка Светлана, утверждаете, что в архиве Дома Кульчицких хранится подлинный экземпляр Декларации?

Барон сварливо поджал губы, и прошелся по кабинету:

— Довольно странно, что пан Георгий не сообщил мне об этом, зная мой интерес к историческому прошлому.

Было видно, что Эккерт удивлен и расстроен.

— Хм, странно… Поймите, паненка Светлана, Вы хотите, чтобы я поверил Вам на слово, хотя Вы не можете предоставить ни документ, ни его копию, ни даже доказательств его существования.

Я смутилась и покраснела. Поль начал возражать, но Эккерт его остановил:

— Не будем сейчас о Декларации, поговорим о Ваших выводах. Они происходят от невежества, то есть от недостатка знаний. Сейчас я пополню ваши сведения, а выводы будете делать сами. Итак, первое. Есть информация, что отстранение советника Челышева произошло по причине его злоупотребления властью во вверенном ему округе, — тут профессор перешел к любимой им манере рассуждения, — Знаете, в молодые годы существования нашего государства случаи бывали дичайшие, есть об этом некоторые свидетельства. Новоназначенные советники в своих округах чего только не творили. Один всех крестьян в дворянское звание возводил, у другого грамотность каралась смертью. В каждом округе издавались свои законы, и некоторые были крайне неудачными, — барон прищелкнул пальцами, подыскивая подходящее слово, — нечеловеколюбивыми. Вот округ Челышева и оказался тем случаем, когда Совету пришлось вмешаться.

Далее. Второй пункт вашей логической схемы — о роде Дюбуа. Ну, подумайте сами, если «злокозненный враг» — эти слова Эккерт произнес с сарказмом — решил бы пресечь род Дюбуа, то и уничтожили бы коменданта вместе с семьей. Время было смутное, военное, в такое время человека убить как пальцами щелкнуть.

Теперь третий ваш пункт — Дом Оклиф…, — тут Эккерт взял паузу и несколько секунд хмуро на меня смотрел, а затем тяжело вздохнул:

— Пан Георгий Кульчицкий упоминал фамилию Оаклив, произнося ее на старый манер, не иначе чем с проклятием. Проклятие Вашего деда, Светлана, вес имело не шуточный. За полтора десятка послевоенных лет Дом Оаклив потерял всех своих мужских представителей в дуэлях, болезнях, и странных несчастных случаях. Я бы рискнул предположить, что пан Георгий причастен к этому мору, но никаких доказательств нет. Собственно, Оклифами они стали, когда породнились с Понятовскими, и изменили фамилию, стремясь уйти от проклятия. Мужская линия Дома Оаклив прервалась. Последняя девица Оаклив, бабушка нынешнего советника Оклиф-Понятовского, принесла Понятовским земли и богатства. Надеюсь, что рассказанное мною, пойдет на пользу вашим умам, — произнес Эккерт в завершении.

От Эккерта я вышла в расстроенных чувствах. Лишь оказавшись на улице, на крыльце, я очнулась от глубокой задумчивости. Небо хмурилось. Кажется, собирался дождик, но все не мог решиться. Кленовая листва в университетском садике светилась осенним золотом. Я глубже вдохнула сырой осенний воздух:

— Поль, похоже, я полная дура, — я стукнула кулаком о перила, сердясь на себя, — Мне не историей надо заниматься, а коз пасти.

Поль, все это время молчавший, видимо, думая о чем-то, заметил:

— Эккерт не рассказывал на лекциях то, что рассказал нам сегодня, ни о коменданте Дюбуа, ни о Челышеве, ни об Оклифах. Я отучился четыре года, и ничего подобного не слышал. Почему? — Поль задал этот вопрос, и снова уставился в пространство.

— Да потому, что невозможно узнать все обо всем! — в сердцах высказалась я, — Надо сосредоточиться на одном эпизоде, и исследовать его подробно, тщательно, до мелочей.

— Да, — задумчиво согласился Поль, — Империя, смутные войны, декларация… сотни лет, тысячи событий… Версии возникают и исчезают, и нет уверенности в том, как было на самом деле. Ты права, надо искать в одном месте.

Мы переглянулись, как заговорщики, произнесшие всуе страшную тайну.

— «Война советников», — я с чего-то заговорила шепотом, — для тебя это история трагедии в твоем доме.

— А тебе, — откликнулся Поль, — загадки Жоржа Кульчицкого.

— О, да, — согласилась я, — Для меня три загадки. Почему пан Георгий Кульчицкий нарушил декларацию? Почему он мстил роду Оаклива? И третий вопрос — зачем дед создал исторический факультет?

Немного успокоившись, я попыталась упорядочить свои личные отношения с наукой историей. Надо признать, что на истфаке я оказалась случайно, но сейчас уже уверена, что мне повезло, и мое место именно здесь. Со временем мне все яснее становилось, что мой род и мои предки имели к деланию этой истории самое непосредственное отношение. Начать с того, что наша семья сохранила веру в Бога-Императора с древности. Сейчас мало кто знает о Боге-Императоре, за исключением разве что ученых. Но если подумать, все мы родом из империи. Те времена ныне представляются мне золотом веком, который закончился, когда Бог-Император покинул людей и началась смута. Мой пра-пра- какой-то предок Кульчицкий возглавлял одну из армий эпохи Смутных войн, и подписывал Пакт о мире, позже названный Декларацией. Предки так засекретили текст Декларации, что о нем до сих пор имеются весьма расплывчатые представления. Даже у Эккерта нет этого документа, о чем профессор весьма досадует. Надо думать, что запрет имел веские причины. Но какие? Декан упомянул, что новое государство отказалось от памяти о прошлом, и, подозреваю, предприняло изрядные усилия, чтобы принудить к тому подданных. Эта государственная политика «выбрось старое» явилась на деле промывкой мозгов населению. Но чем память о прошлом опасна? Возможным расколом? Новой конфронтацией? Но о бунтах Эккерт не упоминал. Их не было? Или даже профессор о них не знает? Когда правительство желает скрыть какие-либо события, то ни в чем нельзя быть уверенным.

Как бы ни были значительны деяния остальных моих предков, но дедушка Георгий Кульчицкий выделяется среди них подобно горе среди холмов.

Его называли великим путешественником. В молодости пан Жорж совершил две крупные экспедиции: трехлетнее плавание в Северные моря, и путешествие в восточные земли, те самые, которые пострадали от «большой ошибки». Об этой, последней, экспедиции я знаю лишь то, что оттуда дед привез виноград «Аннабель» — сорт черного винограда, который положил начало новой линейке красных вин.

Его называли великим военачальником. Пан Жорж, тогда уже советник, начал и закончил «Войну советников» так, что его владения и владения его союзника пана Терещенко увеличились в разы. Впрочем, не всем повезло. Терещенко остались в прибыли, Дюбуа потеряли все кроме фамилии, а Оакливы потеряли фамилию, но сохранили власть и земли.

Пан Жорж создал Историческое общество, а затем приложил руку к созданию исторического факультета под началом барона Эккерта, своего друга, единомышленника и энтузиаста.

Люди, которые Георгия Кульчицкого знали лично, — мой отец, профессор Эккерт, г-н Айворонский, г-н Белинский, и другие наши преподаватели, — единогласно считают его великим человеком — умным, образованным, волевым, жестким, хитрым, оригинально мыслящим. Слуги, которые его помнят, искренне преданы ему и после его смерти.

Я же думаю, что дед Жорж был хранителем древнего знания. И все, что он совершил, преследовало определенную цель. Что это была за цель, и каким знанием он владел? Узнать это, и продолжить проложенный им путь, - вот достойная задача для меня, внучки Великолепного Жоржа.

Второе письмо Генриху

Я получила очередное письмо от Генриха и села писать ответ:

«Милый Генрих! Выражаю надежду, что Вы здоровы и благополучны. Ваши очерки о жизни в Тавриде я читаю с большим удовольствием. У Вас есть талант к литературе и изысканный вкус.

Чтобы развлечь Вас я опишу некоторые случаи из моей студенческой жизни. Довольно напряженные лекции, требующие от меня усердия и внимания, иногда расцветают будоражащими кровь практическими занятиями. Вот и сегодня мы прошли совершенно потрясающий практикум, о котором мне хочется немедленно рассказать.

Наш преподаватель практической истории Дагда Брюсович Черный — непредсказуемый человек. Сегодня он объявил нашему курсу, что предлагает состязание (кстати, после предыдущей практики я на занятия к Черному решила ходить в брюках, а не в юбке, и оказалась права).

Мы отправились в университетский парк, где он показал нам строение, с виду похожее на обыкновенный фермерский сарай. Некоторые из студентов позволили себе улыбнуться. Уж больно неказистым казалось строение — заброшенная сараюшка размером с коровник. Узкие оконца лишены стекол, доски почернели, створки ворот перекосило. Ох, зря мы смеялись! Наш преподаватель холодным голосом объявил, что перед нами задание по практической истории — пройти этот сарай из конца в конец за сорок минут, при этом запрещены любые словесные изъяснения. Кроме того, г-н Черный объявил, что через час он этот сарай подожжет, что впоследствии и сделал.

Г-н Черный предупредил, что вместо практики можно получить письменную работу. Тон его не обещал ничего хорошего. Знай мы Дагду Брюсовича лучше, многие из нас отказались бы от практического занятия в пользу многочасовой работе в мирной библиотеке.

Мы, студенты, вошли внутрь и оказались в темноте. Несколько вспышек света позволили нам разглядеть полосу препятствий — ямы, колья, движущиеся колеса, и, судя по звукам, внутри сарая прятались рычащие и завывающие чудовища.

Я отчаянно пожалела, что ношу с собой только кинжал. Пожалуй, я это исправлю и буду носить пистолет.

Меня сопровождал мой телохранитель Вахтанг. Посмотрев на практики, он решил, что одну меня не отпустит. Я его прекрасно понимаю. Но к чести нашего преподавателя на его занятиях до сих пор никто не пострадал. Другими моими спутниками были Поль, Франтишек и Салман Самохвалов, сын одного из вассалов Кульчицких. Если Вы уже знакомы с его родителями, то передайте им, что я ценю преданность их сына, и полагаюсь на него как на каменную стену.

Вернусь к рассказу. Франтишек не удержался от восклицания и немедленно выбыл из игры. Вы больше меня знаете об организации дружины Кульчицких, где для тайных сообщений используют «боевой свист». Салман применил это умение и, к сожалению, тоже выбыл из игры. Оказалось, что запрет касался любого, в том числе и условного языка.

Однако, наша поредевшая команда все-таки смогла преодолеть препятствия. Пришлось прыгать, ползти, выбирать время. Мужчины отстреливались. А мне пришлось поработать кинжалом, отбиваясь от выскакивающих на нас мерзких тварей. Но мы вышли победителями из этого состязания! Я в полном восторге! Никогда еще мне не доводилось участвовать в такой совершенной имитации боевых действий.

Впоследствии я узнала, что для тех, кто не смог справиться с заданием на маршруте существовали аварийные выходы. И, я повторюсь, хоть опасности и казались смертельными, на этом практическом занятии никто не пострадал. Состязание было игрой, но напряжение сил, работа в команде, стремление победить были настоящими.

Стоит ли говорить о том, что как представитель победившей команды и как дочь Кульчицких я не могла не пригласить моих сокурсников и нашего драгоценного преподавателя отпраздновать победу студенческой пирушкой?

Надеюсь, мой рассказ развлек Вас. Если так, то я готова описывать иные забавные истории, которые случаются в нашей студенческой жизни, и думаю, что впереди еще множество таковых.

Остаюсь всегда благосклонной, и моя благодарность всегда с Вами, милый Генрих.»

Зажигательная практика

Взявшись описывать нашу сегодняшнюю практику, я увлеклась, и опять вспомнила всю эту игру до последней минуточки. События в сарае я изложила в письме кратко и по существу. Но было кое-что, о чем я не написала, и сейчас, вспоминая, еще раз обдумывала это «кое-что».

Когда мы стартовали — я, Поль и Вахтанг, — намечая путь в нерегулярных вспышках света, которые оставляли в глазах картину грядущего пути, и двигаться приходилось по памяти и на ощупь в полном мраке по воспоминаниям о лестницах, ямах и веревках, тогда я услышала мыслеречь Поля. Мы бежали, лезли, прыгали. Поль и Вахтанг держали меня в середине, сами же периодически менялись местами, нащупывая дорогу. Какие-то мохнатые твари выпрыгивали на нас, и мы отбивались. И я слышала в уме голос Поля: «…десять шагов вперед, яма, два шага влево, лестница, семь ступеней вверх, доска, перейти на ту сторону, спрыгнуть вниз, нападают, отбиться….» Это было как пожатие пальцев. Но времени думать не было, надо было двигаться, вертеться… Я в азарте тоже говорила ему мысленно: «впереди яма, отбиваюсь, Вахтанг отстал, ждем, вперед…»

Иногда нам приходилось останавливаться спиной к спине, отражая атаки тварей, то волосатых, то липких, которые внезапно нападали волной, и также внезапно исчезали. Я видела, как Гранде, растерявшая всех своих напарниц, бросилась в яму, пытаясь спасти последнюю свою спутницу. Из ямы они не вышли.

Пот щипал глаза. До заветной двери оставался какой-то десяток метров, но путь к ней преграждала хитрая яма-ловушка, поигрывая железными челюстями. Мы сгруппировались на краю, надеясь, что очередная вспышка света поможет найти обходной путь. Вспышка! С тем же успехом мы могли бы стоять на краю пропасти. Неужели мы зашли в тупик, сейчас, когда выход уже так близко?

Вахтанг толкнул меня к Полю и прыгнул вниз. Железные челюсти со скрипом начали закрываться. Поль потащил меня вперед по ходящим железным пластинам. Его голос звучал в моей голове: «Вперед! Вахтанг дал нам шанс добраться до дверей!» Опять пала темнота. Железо под ногами душераздирающе скрипело и раскачивалось. «Я не могу бросить Вахтанга!» — в отчаянии думала я, — «Мы только добежим до дверей, и я вернусь за ним».

Мы распахнули дверь. Я развернулась, чтобы рвануть обратно, но была схвачена за руку Дагдой Брюсовичем:

— Уложились в срок, — невозмутимо сообщил наш преподаватель. Я попыталась освободиться, но безуспешно. Дагда Брюсович остался неколебим как скала.

— Победитель определен, занятие закончено, — г-н Черный щегольски затянулся сигарой и бросил окурок в сторону сарая. Вспыхнуло мгновенно и жарко. Сарай загорелся весь и сразу. Я перестала вырываться из железной хватки Дагды Брюсовича, увидев идущих к нам Вахтанга и Гранде с подругами.

— Глупостей делать не будете, — изрек Дагда Брюсович, отпуская мою руку, — Объявляю победителей: Поль Дюбуа и Светлана Кульчицкая, зачет.

Сокурсники бросились нас поздравлять. Наши соученики лезли обнимать, целовать нас, и даже возникла идея качать победителей. Никого не интересовал этот скучный зачет. Важно было, что кто-то из нашей группы смог справиться с испытанием.

— В кабак! — заорала я, — Мы, победители, всех угощаем!

Я была пьяна от победы. Восторженной гурьбой мы повалили в сторону университета, оставляя за спиной зарево полыхающего сарая.

Потом мы долго сидели в любимой «Зеленой кружке». Наши сокурсники уже перестали обниматься и хлопать нас по плечам, но в кабаке все еще стоял радостный гвалт. Выпив, и немного расслабившись, мы с Полем взялись обсуждать сегодняшнее практическое занятие.

— Поль, как он это делает? Я имею в виду Черного. Ну, предположим, он неделю готовил этот сарай, механизмы хитрые туда ставил, зверушек запускал, выходы тайные обустраивал… А потом — раз, и сжег его, не пожалел. И вспыхнуло так сразу, будто горючим облито было. Странно все это.

— Г-н Черный вообще странный, — ответил Поль, — Может быть, у него есть помощники? Без помощников такое сооружение не построить.

— Если у него и есть помощники, то они не показываются. Помнишь минометный обстрел?

— Такое и захочешь — не забудешь, — Поль зябко передернул плечом.

— Вот, — я подняла вверх палец со значительностью, — Из-за холма стреляли, и из кустов тоже, но никто не показался. Почему?

— Можно придумать объяснения, — предположил Поль, — Например, г-н Черный нанял помощников-ликантропов. Тогда понятно, почему они студентам не показываются. Представляешь, какой скандал учинила бы Яночка?

Я хихикнула, представив себе возмущенную Яну. Это видение развлекло меня на несколько мгновений, но поговорить с Полем я хотела о другом.

— Поль, ты заметил, что в сарае мы с тобой обменивались мыслями?

Мыслеречи меня научил Гвадьявата. Не знаю, можно ли это назвать словом «научил». Однажды он заговорил со мной мысленно, а я услышала и смогла ответить. Гвадьявата сказал, что у меня есть способности. Я думаю, что эти способности передаются в нашем роду, поскольку дед в своих дневниках описывал некие странные умения, и даже называл их «магией». Я хотела, чтобы Поль тоже овладел этим искусством, ведь он тоже потомок древнего рода. Мы пробовали уже несколько раз, но пока получалось не то. Однажды Поль увидел меня во сне, другой раз я увидела его сон. Но вот сегодня, кажется, получилось так, как нужно.

Я с нетерпением ждала его ответа. Поль задумался, а потом покачал головой:

— Нет, не заметил. Странно, что не заметил. Я просто знал, что ты делаешь, и до сих пор не задумывался над этим. Действительно странно. Вокруг темнота, вспышки, видимость отвратительная, а я точно знаю где ты, где Вахтанг, куда вперед идти, когда остановиться…

— Эх, — разочарованно протянула я, — я-то уверена, что мы мыслями разговаривали, у меня опыт есть, а у тебя нет, поэтому ты не заметил. Но ты постарайся вспомнить свои ощущения. Это была мыслесвязь, я уверена. Если один раз у нас получилось, то мы сможем это повторить.

Предисловие к балу

Каждая сессия Совета по традиции завершается городским балом, куда бывают приглашены советники со своими семьями, и наиболее значительные люди. Некоторые девушки вроде Яночки вообще полагают, что в жизни столицы есть всего два важных события — это осенний и весенний балы Совета, а остальное всего лишь заполняет промежуток между ними.