Бесплатный фрагмент - Жертвуя малым

Предисловие составителя

Эта правдивая, случившаяся много лет назад история изложена мной на основании дневниковых записей моей близкой и драгоценной, ныне давно почившей, подруги Коры. Дополняют ее рассказ свидетельства других очевидцев и участников тех событий, о которых современные люди едва ли имеют сколько-нибудь связное и ясное представление. Несмотря на то, что имя моей подруги широко известно, никаких задокументированных сведений о ее биографии, за исключением имеющихся у меня на руках дневников, не сохранилось, и образ ее, и деяния с годами приобрели мифологический характер, далекий от того, что было на самом деле. Желая все же пролить свет на истинную подоплеку тех давних знаменательных событий, пустивших тяжеловесный локомотив человеческой истории по совершенно новым рельсам, я принял решение опубликовать материалы из моего личного архива, так долго остававшиеся в стороне от внимания публики. Современные реалии существенно изменились с тех пор, как дневники моей подруги были написаны, но по мере сил я постарался ничего не менять в авторской стилистике и фактологии, а наиболее непонятные места снабдил комментариями с пометкой «примечание составителя» (прим. сост.). Части, в которых речь идет о третьих лицах, также записаны мною со слов этих лиц или на основе личных наблюдений за ними, и их в полной мере следует считать достоверными, невзирая на то, что едва ли хоть кто-то из уважаемых читателей в наши отравленные скепсисом времена примет изложенное ниже на веру (особенно учитывая мою ремарку о том, что при описываемых событиях я присутствовал лично). Предвижу вполне обоснованные сомнения, и тем не менее подтверждаю — истинно было все так, как ниже будет сказано.

Кем-то мой поступок, попытка обнародовать то, чему вовеки веков надлежало бы оставаться знанием тайным и сакральным, а в нынешние времена еще и запретным, может быть оценен как жест отчаяния или признак слабости, малодушия перед лицом неминуемого Рока, но сам я рассматриваю его как поиск единомышленников и соратников в решающей битве на стороне справедливости. Подобно другим причастным, я связан клятвой молчания, но, одновременно с этой клятвой, я взял на себя и другое обязательство, связал себя узами вечного служения и вечной дружбы, и во имя последней считаю себя вправе нарушить священную клятву. Надеюсь, что те, перед кем я эту клятву давал, поймут мои мотивы, ведь, в конце концов, и я, и они — все мы присягнули Тем, кто сами сейчас, как никогда прежде, нуждаются в нашей помощи. И всеми силами я намерен Им эту помощь оказать.

Не так уж много времени и законных средств осталось в нашем распоряжении. Но все же, несмотря на безнадежность и отчаянность положения, в котором я и Те, кому я предан сердцем и душой, оказались, я верю в то, что битва еще не проиграна окончательно, а история, рассказанная Корой и другими участниками тех древних и позабытых событий, укрепляет мою веру в счастливый исход. И пусть друзья и соратники назвали бы меня за эту веру неисправимым оптимистом и романтиком, одно я знаю наверняка — моя драгоценная и близкая подруга Кора, о которой я буду помнить всегда, сколько бы лет в разлуке с ней ни прошло, — моя подруга Кора поняла бы и поддержала меня в моей вере всецело. И знание это придает мне сил и уверенности.

Надеюсь, что правдивый рассказ о том, как все было на самом деле, придаст и вам, добрые читатели, уверенности и сил в наше нелегкое и немирное время, подвигнет поступать по совести. Ведь, в сущности, только так, поступая по совести, мы и сможем отстоять жизнь в нашей последней битве с силами смерти и мрака. И только вам, читатели, решать, чью сторону принять. Только вам решать, по пути ли нам с вами, и стоит ли малая жертва того, чтобы искупить собой все бесчисленные и неизмеримые грехи человечества. А я, скромный глашатай никогда не высказанной вслух воли моих канувших в воды Небытия драгоценных друзей, подруг и соратников, приложу все усилия, чтобы дать вам как можно более полную информацию о том, что же произошло на рубеже двух эр, на протяжении последней из которых, посткупольной, происходило становление современной цивилизации и выпал жребий жить всем нам.

Что ж, начнем без лишних слов.

Посвящается драгоценным и близким друзьям и подругам моего детства и юности, всем любящим супругам и парам, живущим в согласии и дружбе, пусть и в разлуке с любимыми.

Лукиан Прота, составитель,

ближайший друг и ученик Небесного Старца

721 год посткупольной эры (п.э.)

Посмертная публикация

Часть первая. Послушница Украденной

Саракис, провинция Кия, 80 км. от Прикупольной границы

1. Чудо

248 год от ВК

Заячий месяц, 7-й день первой декады, сатурн

Уж кому-кому, а не той, кто рождена в последний день недели, об этом жалеть, но все же самый факт наступления сатурна каждый раз вызывал во мне волну возмущения и зависти к счастливчикам, которые родились под покровительством какого-нибудь другого божества.

Скажем, венера выгодно отличается от всех прочих дней недели тем, что это выходной. Торговые лавочки, цирки и бани работают в венеру до последнего клиента, и, бывает, не закрываются до зари. По городским улицам шатаются толпы нарядно одетого люда, в парках и скверах уличные актеры устраивают веселые представления. Вино льется рекой, и целую ночь не смолкают во дворах пение и заздравные речи, возносящие хвалу щедрой на развлечения богине. В отдаленных северных провинциях венерин день называют еще днем золота, ибо воистину он — драгоценность недели. Которой не всем дано насладиться.

Следующий за венерой день Сатурна пусть не столь весел, но тоже нерабочий. Его мрачный покровитель требует от паствы забот о делах духовных, нежели земных, и трудиться ради получения прибыли в такой день — кощунство. Казалось бы, о чем же тогда жалеть, наслаждайся бездельем, раз само божество велит, но нет. Как раз из боязни оскорбить ревнивое и могущественное божество ваша покорная слуга весь сатурн не работает за деньги, а служит на добровольных началах.

Ваша покорная слуга — это я, позвольте представиться. Детское имя Кора, родом из поместья Миладины, принадлежу к жреческому сословию в шестом поколении. Возраст — семнадцать лет, три года назад прошла Малое Посвящение и с тех пор постигаю высшие тайны культа. То бишь — пять дней в неделю усердно занимаюсь в храме, а по сатурниям служу сестрой-дознавательницей в районном отделении милиции города Саракиса. Здесь же, вместе со мною, бескорыстно трудится моя младшая помощница, Коронида, посвященная Совоокой мудрой деве. Культ ее небесной покровительницы — светский, открытый, одинаково доступный для простолюдинов и знатных. Или же — одинаково недоступный, ибо взамен десятилетиями выпестованной духовности богиня требует от своих жриц поистине энциклопедических знаний. Круглый год, в течение пяти лет, студентки-поклонницы Совоокой сдают экзамены, проводят исследования, пишут научные работы.

Я выше Корониды по происхождению и старше на год, но порой в ее присутствии чувствую себя неразумной плебейкой, настолько много она знает. Однако все эти обширные сведения хранятся в голове моей помощницы без малейшего порядка. Они перемешиваются друг с другом, вырождаются в странные, лишенные малейшей логики конструкции, на которых и базируются все Коронидины рассуждения. Спорить с ней без подготовки мучительно. Во всех же других отношениях моя помощница — добрая, трудолюбивая, жизнерадостная девушка.

В тот памятный сатурн мы с ней находились на рабочем месте вдвоем. Я, страдальчески морщась, перебирала пробирки с препаратами. Стоя рядом со мной и любуясь игрой света в крошечных склянках с освященной водой, Коронида делилась накопленными за неделю сплетнями.

— …А вчера вечером я ходила на представление кукольного театра, — ты же знаешь, сестрица, я — поклонница культурного досуга. Как ты думаешь, кого я там встретила? Нет, даже не пытайся угадать, ты все равно с ним не знакома! Я встретила Виктора из «Фиалковых купален», мы с ним друзья детства, и он по секрету шепнул мне, что освященная в храме Махаона вода дает потрясающие результаты. Один глаз испытуемого, слепца от рождения, прозрел! Это случилось неделю… так… — Коронида мимолетно нахмурилась, — да, точно, неделю назад! — и по нынешнюю пору, как утверждает Виктор, эффект сохраняется. Теперь жрецы Махаона собираются провести контрольные тесты, и уже в начале следующего месяца, если все получится, явить городу чудо. Так сказал мне Виктор, а ему об этом поведал его покровитель, гвардеец внутренней храмовой стражи, — так что в правдивости его слов сомневаться не приходится. Представляешь, сестрица, как такое чудо, если оно, не приведи боги, свершится, как оно ударит по рейтингам всех остальных храмов?! — и Коронида закатила глаза.

— Что ж поделаешь? — смиренно отвечала я. Коронида каждую неделю приносит свежие сплетни о чудесных свойствах воды, освящаемой в конкурирующих храмах. С реальной жизнью эти сплетни несовместимы. — Рейтинг нашего храма никогда и не был особенно высоким. Попробуй-ка зарядить воду святостью так, чтобы она могла вернуть мертвого к полноценной жизни! Было ли такое хоть раз за всю историю существования храма?

— У нас в Саракисе нет, но, поговаривают, на заре основания империи в столичном храме состоялось несколько выдающихся случаев воскрешения приближенных к Базилевсу мудрецов. Среди них была и ученая дева София, первая придворная иерофантесса моей Совоокой покровительницы, — на едином дыхании выпалила Коронида. Как я уже говорила, по части знания всяких любопытных фактов моей помощнице нет равных. Даже если Коронида ошибается, проверить ее без учебника под рукой невозможно.

Эти рассуждения, равно как и обмен свежими сплетнями грубо нарушило появление двух дюжих санитаров. Они внесли в лабораторию носилки, на которых лежало завернутое в мешковину тело. Пожаловал первый «уважаемый гость».

— А где?.. — удивилась я, не обнаружив среди прибывших дежурного милиционера.

Санитары кивнули на дверь и принялись выкладывать свой скорбный груз на операционный стол. Пожав плечами, я оставила их на попечение Корониды и вышла в коридор. Там вместо дежурного меня поджидал один из офицеров ночного патруля, только что — судя по пыльной форме — вернувшийся с ночной смены. И он, и санитары, как и я, работали в выходной, но, в отличие от меня, им смены оплачивали. «На спасение души», так, по-моему, называлась сатурняя статья расходов.

Мы обменялись поклонами и традиционными приветствиями. Затем я спросила:

— В чем дело, господин майор?

Вместо ответа он протянул мне выписку из дела об «уважаемом госте». Недоумевая, я внимательно изучила бумаги и подняла взгляд на патрульного офицера.

— Ничего не понимаю, господин майор. Что прикажете вашей покорной слуге делать с трупом этого плебея?

Офицер поморщился.

— Это не плебей, — сказал он.

— Как не плебей? — я заглянула в документ. — Вот же написано: «Входил в состав преступной группы плебеев при совершении кражи со взломом. Оказал сопротивление при задержании, вследствие чего был убит. Личность не установлена». Вы желаете, чтобы мы установили личность этого плебея? Он что, главарь банды?

— Это не плебей, — повторил офицер. Пожевал губами. Заговорил, глядя на меня, как на стенку.

— Произошло недоразумение, госпожа-дознавательница. Проводившая арест группа патрульных ошибочно решила, что труп принадлежит к низкому сословию. Темно было, преступники в масках… В действительности есть основания предполагать, что, по крайней мере, один из родителей трупа — жрец в ранге воплощенного божества. Мы просим вашего содействия, госпожа-дознавательница, в установлении личности этого трупа.

— Аристократ? — тупо уточнила я, вновь заглядывая в листок. Там об этом не говорилось ни слова. Зато в графе «время смерти» значилось следующее: «третья четверть часа кролика». Я взглянула на настенные часы. Без семи восьмых часа дракона. Ну, шанс велик.

— Господин майор желает, чтобы ваша покорная слуга установила личность смеска? — переспросила я.

Офицер кивнул.

— А… э… — сбилась я, формулируя. — Иными способами установить его личность нет возможности? Ну, там, подельники…

— Нет, — отрезал майор. Покривившись, добавил, — они все оказали сопротивление.

«Ко всеобщему удовольствию», — подумала я. И отчеканила как по писаному:

— В случае если информация о личности смеска будет иметь какое-либо значение, желает ли господин майор первым ознакомиться с ней?

Офицер вновь кивнул, впервые взглянув на меня осмысленно.

— Задача ясна, — сказала я. — Позвольте приступить к работе.

Обменявшись с ним поклонами, я вернулась в лабораторию.

«Хе-хе, Кора, — думала я, — жизнь-то налаживается. Интересно, важная ли шишка этот господин майор? Много с него, конечно, не поимеешь — услуга-то пустяковая, но все равно приятно. Может, кстати, у него и сын есть… молодой, но перспективный…»

Так, мечтая, я остановилась перед операционным столом, и поглядела вниз, на освобожденное от мешковины тело «уважаемого гостя».

Боги, да ведь он же мой ровесник! И, да, аристократ, сомнений нет. Бастард, конечно, — ресницы и брови черные, не в тон, но все же… Не юноша, а произведение искусства. Одни волосищи, в косу собранные, чего стоят, аж зависть берет. Жаль такую красоту! Эх, дурачок ты, дурачок, и зачем тебе понадобилось красть что-то со взломом?..

— Красивый, правда? Как бог, — Коронида подошла и встала рядом так незаметно, что я невольно вздрогнула при звуке ее голоса. Оглянувшись, обнаружила, что лаборатория пуста: санитары, нашутившись с моей ассистенткой, покинули нас, а я и не заметила.

— Что делать с ним, сестрица? — спросила Коронида, машинально теребя кончик его длинной, свесившейся со стола косы. Заметив, чем занята, помощница смущенно засмеялась и, поклонившись «гостю», поправила косу. С интересом следя, чем она занята, я надела перчатки.

— Такое чувство, будто он живой, только спит, — заметив мой взгляд, Коронида покраснела.

— Ну-ну, — сказала я, ощупывая края широкой, пересекающей правую ключицу наискосок, резаной раны. Крови было на удивление мало, но, вероятно, потому, что ее смыли работники покойницкой. — Итак, — поворачиваясь к Корониде, объявила я, — мы должны установить личность этого… парня, — мне пришлось сбавить тон, потому что мысль перескочила. Я понюхала руку, которой только что касалась мертвеца. Такой терпкий запах… приятный…

— Они там, в покойницкой, совсем, что ли, сбрендили? — недоуменно произнесла я. — Вином теперь трупы обмывают?

— Сестрица, ты тоже заметила? — подскочила, сверкая глазами, Коронида. — Я вот читала, что раньше верили, будто у аристократов кровь голубая. Ан нет, оказывается, красная, только иначе, чем наша, пахнет.

— Читаешь ты много, — пробурчала я, — смотри, снесет кукуху однажды.

Коронида засмеялась.

Я вымыла руки и надела перчатки. Коронида тем временем протерла тело юноши влажной губкой и закрепила его руки и ноги в прочных зажимах по краям стола. Затем мы обе подошли к стеклянному шкафу, где были выставлены пузырьки с освященной водой.

— Которую? — задумалась я. Обычно я пользовалась водой с клеймом Инны, пожилой священницы, она вела для нас, начинающих жриц, курс космогонии и метемпсихоза. С этой водой хорошо реагировали души «гостей», относящихся к тому же сословию, к какому принадлежала и я. Но как она подействует на аристократа-полукровку? Прежде с подобными типами мне сталкиваться не приходилось.

— Возьми эту, сестрица, — Коронида встала на цыпочки и достала с верхней полки пузырек с серебристо-жемчужной жидкостью. Работа молодой жрицы, пять месяцев назад ее перевели к нам из Вечного города в наказание — как утверждали слухи — за оскорбительный образ мыслей. Я никогда не имела дела с освященной ею водой. Сказать по правде, я даже имени этой жрицы не помнила.

— Наобум предложила? — строго спросила я Корониду.

— Нет, сестрица, — ассистентка потупилась. — Просто цвет… точь-в-точь, как его волосы.

— Нашла критерий для сравнения! — фыркнула я. Но пузырек взяла. В конце концов, эта вода ничем не хуже любой другой.

«Да и жрица столичная, очень знатная, стало быть, особа», — пришел мне на ум еще один аргумент.

Передав пузырек Корониде, я направилась к стоящему в изголовье операционного стола алтарю, чтобы настроить собственное оборудование. 50 грамм храмового вина, по капле крови — моей и «гостя» (опять этот терпкий запах!), притупляющий внешнюю чувствительность порошок.

Запалив спиртовую горелку, я взболтала получившуюся смесь в пробирке и нагрела ее до положенных 60 градусов. Знаком подозвав Корониду, я встала перед алтарем на колени, и плеснула немного теплой жидкости на дно широкой бронзовой чаши. Передала пробирку помощнице. Коронида долила туда освященной воды, закусив губу, наблюдала за бурной реакцией. Странно, конечный цвет получился темный, почти черный, будто с момента смерти «гостя» прошло гораздо больше времени, чем было указано в деле. Впрочем, виной тому могла быть новая вода.

Я чиркнула спичкой, зажгла пенистую смесь в чаше, втянула сладковатый, приторный запах. Сложив ладони, принялась молиться, одновременно следя за действиями Корониды. Держа в руке наполненный темной жидкостью шприц, ассистентка наклонилась над телом парня и, дождавшись от меня слов: «Отверзлись врата подземные», вонзила иглу в сердце мертвеца. Он дернулся (так иногда бывает — сокращение мышц), Коронида не дрогнула. Я закрыла глаза и продолжила читать молитву уже про себя. Транс наплывал, я ощутила воркование душ, привлеченных запахом крови. Из них мне нужна одна, озаренная близостью оживленного на мгновения тела; я вступлю с ней в контакт и, коль удача улыбнется, сумею расспросить.

Но на пути к скоплению душ передо мной вдруг воздвиглось нечто огромное, мрачное и враждебное. «Тартар Стозевый! — ужаснулась я, сбиваясь с ритма молитвы. — Да разве он… взаправду?!» Растерявшись, я колебалась, не зная, что предпринять, понимая, что делаю так только хуже. Против воли меня притягивало к этому сгустку тьмы, обжигало ледяной злобой. «Кто-нибудь, помогите…», — бессильно подумала я. И тут прозвучал истошный вопль Корониды:

— Ва-а-а-а!

Очень грубо и болезненно я была водворена в реальность.

— Больная, что орешь?! — заорала в свою очередь я, силясь встать на негнущихся ногах и моргая от яркого, ошеломляюще резкого света. Коронида застыла напротив стола, пальцем тыча в лежащего на нем парня. Точнее… он не лежал… когда я все-таки встала, то увидела приподнятую над изголовьем светловолосую макушку, косу, мотающуюся туда-сюда меж напряженных лопаток и дергающиеся плечи. Наш труп… наш смесок пытался высвободить руки, но их, хвала богам! — надежно удерживали предусмотренные как раз для таких случаев зажимы.

— К-коронида, зови на по… — хрипло начала я и вдруг начисто лишилась дара речи. Потому что чудовищная рана, словно алой орденской лентой украшавшая шею и правую ключицу парня, стала стремительно затягиваться. А наш труп… наш смесок, видно, убедившись в тщетности попыток освободиться (труп — убедившись?!), снова лег и, вывернув голову, посмотрел на меня, стоявшую в изголовье его ложа. Я… бы заорала, но горло перехватил спазм. Глаза у… ну, не знаю я, как теперь его называть! — глаза у него оказались вполне живые, яркие, не трупной пленкой подернутые, как это свойственно взбесившимся от освященной воды мертвецам. Красивые даже такие глаза. Необычные.

— Да чё вылупилась, дура, не в музее, — обратился ко мне обладатель этих глаз, и тут я не выдержала, впервые в жизни грохнулась в обморок.

Приходила я в себя под довольно-таки странные речи.

— Нет, ты, правда, живой? — осторожный голос Корониды.

— А ты точно вменяемая? — незнакомый мужской голос, с противными такими, язвительными нотками.

— Так если я тебя освобожу, ты, правда, на меня не кинешься? — снова Коронида.

— Ты, что ли, на деревне первая красавица, чтоб на тебя кидаться?

— Ну-у, если о красавцах разговор, то ты — вне конкуренции, — по голосу слышно, что Коронида улыбается.

Я завозилась, пытаясь лечь так, чтоб было не только слышно, но и видно. Голоса умолкли. Я разлепила веки. Потом пришлось снять с лица мокрое полотенце, которое кто-то добрый (Коронида, кто ж еще) положил мне, надо полагать, на лоб. Я обнаружила, что лежу на кушетке, где обычно отдыхали жрицы ночных смен, рядом, боком ко мне, сидит на стуле Коронида, а чуть дальше, посередине комнаты стоит операционный стол, и на нем…

— А-а, труп ожил! — хотела заверещать я, но Коронида, метнувшись к кушетке, быстро и ловко воткнула мне в рот полотенце.

— Эта еще ненормальнее, чем первая, — скучным голосом констатировал тот, на столе, и отвернулся.

Я вытащила полотенце, проплевалась и уставилась на участливо склонившуюся надо мной Корониду.

— Младшая сестра-помощница, как вы намерены объяснить происходящее? — со всей возможной суровостью вопросила я. Эффект малость портило то, что я лежала, а Коронида нависала надо мной, как мамочка над колыбелькой. Чтобы восстановить статус-кво, я села. Голова закружилась и Коронида поддержала меня за плечи.

— А что тут объяснять, — улыбаясь, отвечала она. — Чудо.

— Чудо? — глупо переспросила я.

— Ага, — лучась от восторга, кивнула ассистентка.

— Ты хочешь сказать… — я прокашлялась, приводя голос в норму, — …чудо.

— Чудовищно содержательная беседа, — фыркнул со своего стола парень. — Эй, психические, как насчет права на свободу передвижения?

Я переглянулась с Коронидой. Та покачала головой. И впрямь, характер у этого воскресшего чуда не самый покладистый, если мы снимем с него оковы, кто знает, что он учинит. С другой стороны, оставлять как есть, — небезопасно: у нас ведь не лаборатория, а проходной двор. Не приведи боги, увидят милиционеры и заберут себе… наше чудо. Событие-то всеимперского масштаба.

«Так, что там говорится в инструкции насчет подобных событий? — осенило меня. Я достала из кармана робы свиток — непременный атрибут каждой практикующей жрицы, расправила. — Ага, статья 113, параграф 1. «В случае абсолютного воздействия воды на объект немедленно поставьте в известность старшую по рангу жрицу». Точка. Глубокомысленно. Но хотя бы известно, что делать… Эх, извиняйте, господин майор!

Заложив строчку пальцем, я обратилась к Корониде:

— Вызывай жрицу-куратора.

— Э-э… нашу? — хлопнула глазами помощница.

Парень приподнялся на локтях, заинтересованно прислушиваясь.

— Нашу, дубина, чью же еще! — зашипела я. Как же трудно быть начальницей!

— Э-э… а, поняла! — просияла Коронида и, бодро шлепая сандалиями, направилась к выходу.

— Воспользуйся кодом! — крикнула я ей в спину.

Помощница кивнула, не оглядываясь. Вышла, затворив за собою дверь.

Я поглядела на смеска. И что прикажете с ним делать? Постойте-ка, ведь есть инструкция! Я вцепилась глазами в строчки. «Статья 113, параграф 2. Убедитесь, что объект действительно жив». Э-э, КАК?

Я вновь подняла взгляд на смеска. По виду жив и — что самое удивительное — цел. Может, у него самого поинтересоваться?

— Ты, вообще, как себя чувствуешь? — мрачно спросила я.

— А ты? — нагло ухмыльнувшись, парировал смесок.

— Я? — я опешила. — Да так…

— Головой, небось, ударилась? — заботливо осведомился он.

Я потрогала затылок. Н-да, шишки не миновать. Заметив усмешку на лице смеска, я опомнилась.

— Бывает и хуже, — сухо сказала я. — Ты вот, например, из мертвых воскрес. Мы тебя воскресили.

— Ой ли? — не поверил смесок.

— Что — «ой ли»? — не поняла я. — Тебя в покойницкой освидетельствовали…

Он захлопал глазами.

— Разве не помнишь? — изумилась я.

Смесок замотал головой.

— А преступление… кражу со взломом… помнишь?

— Кражу? — смесок завел глаза, подумал. — Какую кражу?

Я вздохнула. Неясно было, лукавит он или нет. Обычно души об обстоятельствах своей смерти помнят прекрасно. С другой стороны, кто знает, что случается, когда они возвращаются обратно в тело, чтобы воскреснуть. Вдобавок не стоит забывать о чудище, на которое мне «посчастливилось» наткнуться в преддверии Дита… Бр-р, до сих пор мурашки по коже! Неужели, неужели Прожорливый Стозевый Тартар, главный герой внутрихрамовых страшилок, существует на самом деле?! Но если это и впрямь был он, не случилось ли так, что он сожрал воспоминания нашего смеска.

— Так ты что же, вообще все забыл? — я уставилась на него, зорко следя за реакцией. Смеска мой вопрос озлобил.

— Да что ты привязалась?! Если все забудешь, как можно знать, что что-то помнил? — нахмурившись, он помолчал. Потом проговорил нехотя. — Как видишь, в основном, воспоминания сохраняются. Но с каждым разом — все меньше.

«С каждым… разом?» — озвучить этот вопрос я не успела, потому что в лабораторию вбежала раскрасневшаяся Коронида.

— Скорее, сюда идут санитары!

— Давно пора! — к смеску вернулась прежняя язвительность, но мы его реплику проигнорировали. Срочно надо было предпринимать какие-то меры.

— Ты доложила кураторше? — спросила я помощницу, обшаривая помещение взглядом. Нет, здесь нам парня не спрятать.

— Да, но она на службе, сказала, пришлет кого-нибудь, — зачастила Коронида. — Через четверть стражи, не раньше. А потом я вышла из кабинета связи и увидела, что привезли нового «гостя». Я побежала скорее…

— Ясно, — оборвала я ее болтовню. — Она что, решила, мы шутим?

Коронида понурилась. Потом, вдруг встрепенувшись, оборотилась к смеску.

— Мы будем тебе очень признательны, — застенчиво сказала она ему, — если ты прикинешься мертвым, пока санитары не уйдут.

— Что?!.. — у меня отпала челюсть.

А смесок хмыкнул, опустил голову на стол. Закрыл глаза. Расслабился. Спросил:

— Сойдет?

— Ага. Только дыши пореже, — деловито проинструктировала его Коронида и заботливо накрыла мешковиной, оставив снаружи только голову. С улыбкой повернулась ко мне.

— Сестрица, каково?

— Ты с ума сошла, — зашипела я, брызгая на нее слюной. Коронида отступила, недоумевая. — Полагаться на добрую волю этого… уголовного элемента!.. Да нас самих в преступницы запишут, если узнают!..

— Так ведь никто не узнает, сестрица, — вновь засияла улыбкой помощница. — Не переживай.

И, напевая, направилась к шкафчику с инструментами. В растерянности я проводила ее взглядом. И в чем же, скажите на милость, проявляется мудрость поклонниц Совоокой? Их ведь по этому принципу отбирают. Так что ж, на Корониду благодати божественной не хватило? Или она просто выполняет волю провиденья?.. Хм, практика покажет.

Покачав головой, я пригляделась к смеску, убедительно ли он изображает мертвеца. Да, талант, придраться не к чему, под мешковиной даже не видно, как дышит. И чего это он старается?..

А, довольно! Целиком и полностью положившись на волю богов, я уселась за стол и принялась писать что-то на первой попавшейся бумажке. За этим занятием и застали меня принесшие следующего «гостя» санитары.

Новым «захожим молодцом» снова оказался плебей. На сей раз — самый что ни на есть. День сегодня, что ли, такой? Плебейский. Так не сатурналии — уверенности ради я покосилась на календарь — вроде. Нет, не они. Сатурналии в конце года проходят. А сейчас, хвала богам, второй месяц с его начала.

Я заглянула в свидетельство о смерти, которое подал дежурный милиционер. И что же мы имеем? «Прежде не привлекавшийся к ответственности… однократно бравший на поруки… именем О’Брайен, предводитель из деревни Лисьей… при совершении кражи со взломом… убит»… Еще одна кража?! Или…

— Оба по одному делу проходят? — я кивнула в сторону смеска, заодно проверяя, как он там. Не околел ли заново?

«А вдруг его чих одолеет? — ожгла неприятная мысль. — Или тремор какой?»

Дежурный, не догадываясь о моих душевных метаниях, невинно заморгал глазками.

— Не имею чести знать, о чем вы говорите, госпожа-дознавательница. Этого подозреваемого прислал господин майор ночного патруля с целью выяснить, кому злоумышленники сбыли награбленное.

На минуту отвлекшись от тревог по поводу самочувствия смеска, я попыталась осмыслить услышанное. Потом сообразила. Раз кража удалась, нужно провести допрос подозреваемых. Смесок в расчет не идет, поскольку неясно, кто он таков и откуда взялся. Вот и решил господин майор подстраховаться, прислав второго, нормального, так сказать, виновника преступления. Как, однако, все сложно! И до чего майор, оказывается, предусмотрителен.

Я загрустила, подумав заодно и о том, что все предосторожности господина майора теперь напрасны. Равно как и мои надежды на то, что он останется должен услугу.

— Что ж, мы допросим «уважаемого гостя», — сказала я. — Но за результат не взыщите. К вашему почтенному сведению, подозреваемый был умерщвлен больше стражи назад, а это — срок немалый!

— Простите великодушно, госпожа дознавательница! — взмолился дежурный, услужливо скисая. — Потребовалось время, чтобы установить личность. Мы всего лишь хотели облегчить вам работу.

— Ладно уж, — смилостивилась я, — приложим все усилия.

Дежурный моментально расцвел.

— А с этим как-с поступить распорядитесь? — осведомился он, поворачиваясь и мягко подступая к распростертому на столе смеску. Я поймала себя на желании закрыть вздорного полукровку собственным телом.

— Материал в работе. Не троньте! — я повысила голос, и наклонившийся над лже-мертвецом дежурный поспешно отпрянул. Отбежал для надежности на другую сторону комнаты. Я вздохнула с облегчением. И переключила внимание на санитаров.

— Так, что у нас здесь? Младшая сестра-помощница, чем вы заняты? Приступайте к обязанностям, время не терпит! А это что? Почему в одежде? Как вы прикажете нам работать, если «уважаемый гость» одет, любезные медбратья? Да, все снимайте. С «гостя», не с себя, знаю я ваши шуточки. Детский сад, честное слово. Младшая сестра-помощница, приступаем. Господин дежурный, любезные медбратья, извольте покинуть помещение.

Когда все посторонние, наконец, убрались и Коронида закрыла за ними дверь, я в изнеможении откинулась на спинку стула. Будь они неладны, эти чудеса, ныне, присно, и вовеки веков! Еще даже время обеда не подошло, а я уже как выжатый лимон.

— Спасибо тебе, — Коронида, как ни в чем не бывало, наклонилась над смеском. — Ты нас не выдал.

— Так отпустите за хорошее поведение, — привстав на локтях, он потряс головой. Огляделся, задержав внимание на мертвом плебее, лежащем по соседству. С тем, хвала богам, в плане происхождения все было в порядке: медно-рыжая масть, низкий лоб, волосатая грудь, кривые ноги. Полная противоположность нашему чуду.

— Бран! — потрясенно произнесло чудо. Я запоздало вспомнила, что оба проходят по одному делу. — Да ну нет же, черт! — смесок напряг руки.

Не помня себя, я сорвалась со стула и в два прыжка доскакала до стола. Коронида уже висела на одном плече полукровки, я вцепилась во второе. Ох, ничего себе силища! В столь хрупком теле ей, казалось бы, и взяться-то неоткуда… Парень медленно поднимал руки, стальные зажимы, впаянные в стол из того же материала, захрустели.

— Подожди, ключом открою, — бормотала ничего не понимающая Коронида на ухо смеску.

— Порчи казенного имущества, — задыхаясь от натуги, прохрипела я, — не допущу-у-у! Уймись, или санитаров позову!

— Не позовешь, — вдруг совершенно спокойно, не ослабляя нажима, произнес смесок. — Удавишься, а не позовешь.

Такого отношения я вынести не смогла. Издав воинственный клич, я заскочила смеску за спину, вцепилась в косу, и, приседая, рванула ее на себя. Не ожидавший маневра парень опрокинулся навзничь, звонко треснувшись затылком.

— Отвали, бешеная! — закричал он, силясь снова подняться.

Сжав зубы, я выставила вперед ногу, уперлась, и налегла всем весом на косу, как при перетягивании каната. Пыхтя, мы принялись бороться.

Коронида мне не помогала и что она делает, я не видела. Лишь услышала, как она вдруг застенчиво сказала:

— Доброе утро, госпожа наставница.

— Доброе утро, — ответил ей хорошо поставленный женский голос.

Похолодев, я поглядела в направлении входа. Там стояла женщина, одетая, как полагается жрицам высокого ранга, со скрытым темной вуалью лицом. За ее спиной возвышались два дюжих молодца, гвардейцы внутренней стражи. Они обязаны были сопровождать высших жриц всякий раз, когда те выходили за пределы храма. Нетрудно догадаться, что случалось это нечасто.

Застигнутая врасплох в нелепой позе, я не стала вскакивать, а, подобрав под себя ноги, поклонилась. Для этого пришлось выпустить из рук косу смеска, но он, похоже, впал в замешательство и вырваться не пытался. Приподняв голову, я опасливо поглядела на жрицу. Не знаю, куда смотрела она: под вуалью черты лица угадывались смутно. Плавно вступила она в лабораторию. Грозно сверкая глазами, гвардейцы последовали за ней.

— У вас произошло нечто неординарное, как мне доложили, — прозвучал ее ровный, удивительно мелодичный голос. Я силилась сообразить, кому из наставниц он принадлежит; увы, тщетно. — Речь шла об этом? — жрица чуть кивнула в сторону смеска. Я на мгновение скосила на него глаза: опираясь на локоть, вздорный полукровка очень внимательно рассматривал жрицу.

— Донна, — прокашлявшись, заговорила я. — Индивид, что перед вами, был мертв более одной стражи. С помощью освященной воды из флакона №11 вашим ничтожным слугам удалось вернуть его к жизни. Вот уже около четверти стражи он жив и весьма, — я не смогла сдержать досады, — активен.

— Очень энергичный юноша, — согласилась со мной жрица. Мне показалось, или в ее голосе прозвучала ирония? — Значит, он был мертв и возвращен к жизни?

— Истинно так, госпожа наставница, — подтвердила Коронида. — У него была глубокая рана, вот здесь, — прошуршав одеждой, помощница, видимо, показала где.

— Вот как? — по голосу не чувствовалось, что жрица впечатлена. Боги бы побрали эту Корониду! — Сестра-послушница, позволь взглянуть на его дело.

Я поспешно вскочила и на неловких ногах бросилась к столу. Столкнулась там с Коронидой (в руках помощница теребила ключи от наручников), грубо отпихнула ее. Дрожащими руками собрала все касающиеся смеска бумаги, подбежав к наставнице, с поклоном вручила их. Отступив назад, вновь покосилась на смеска. И чего это он притих? Гвардейцев испугался? Заметив мой взгляд, вредный парень скорчил рожу. Но от меня не укрылось, что он не на шутку встревожен.

— «Личность не установлена», — проглядев бумаги, жрица подняла голову. — Что ж, все верно. Ситуация требует рассмотрения храмовой коллегией. У тебя есть близкие, родственники? — наставница обернулась к смеску.

Он, изменившись в лице, дернулся, словно бы вновь пробуя наручники на прочность (я напряглась, вспомнив про мертвеца на соседнем столе), потом расслабился и покачал головой. Жрица кивнула.

— Поедешь со мной в храм, — произнесла жрица, похоже, ничуть не сомневаясь, что смесок беспрекословно подчиниться. У меня на этот счет было особое мнение и, как выяснилось, правильное.

— Хрен те, а не храм! — и полукровка набычился.

— Молчать!.. — гвардейцы дружно шагнули к нему, сжимая пальцы на лакированных рукоятях плеток.

Я глядела на них и сердце мое оттаивало. Ох, и получит сейчас кое-кто!

Коротким жестом жрица остановила гвардейцев. Они, да и я тоже, недоуменно воззрились на госпожу. Плавно воздев к голове руки, жрица приподняла вуаль, открывая нашим ошеломленным взглядам лицо. У меня занялось дыхание и жар прилил к щекам. Лицезреть в течение одного утра целых двух аристократов — это, знаете ли, не каждому по силам. Не испорченная примесью низкой крови, красота жрицы ослепляла. Лучистые глаза ее улыбались.

— Пожалуйста, — проговорила она, ласково глядя на смеска.

Я бы с радостью полюбовалась на выражение его лица, но вот беда — не могла отвести глаз от наставницы. Стоявшая поблизости Коронида что-то восторженно прошептала.

— Не… нет, — неуверенно буркнул смесок. Виданное ли дело, он еще упорствовал!

— Глядишь мне в лицо и все равно сомневаешься? — чувственные губы жрицы горько сжались.

— А что… лицо? — похоже, слова ему давались с трудом. Неудивительно, ведь очарованию высших жриц невозможно противиться. Вот почему они носят вуаль. — Тут ни черта не разглядеть в этом кромеш… А-а, м-мать, да все, все, вырубай!

Жрица улыбнулась (победно, подумалось мне) и опустила вуаль. Я услышала, как смесок шумно втянул воздух сквозь зубы.

— Итак, ты отправляешься в храм, — прозвучал бесстрастный голос жрицы. — Не беспокойся, вреда тебе не причинят. Сестры-послушницы, — переменив тон, обратилась наставница к нам. Я с обидой отметила, что со смеском она разговаривала куда ласковее. Впрочем, он ближе ей по крови, чем мы. — Вы хорошо осознаете всю важность сегодняшнего открытия для храма? — я кивнула, Коронида, наверное, тоже. — Вы понимаете, что в ваших же интересах не распространяться о случившемся?

Еще бы мы не понимали.

— Мне нужны ваши клятвы хранить молчание в письменном виде, в двух экземплярах, — казенным голосом принялась перечислять жрица. — Да, да, чем скорее, тем лучше, — я услышала, как Коронида зашуршала бумагами в поисках письменных принадлежностей. «Дело-то плевое, авось, справится», — решила я и, не двигаясь с места, продолжала внимать. — Бумаги по делу юноши — все здесь? — жрица помахала зажатой в пальцах пачкой листов. Я кивнула. — Так. Ваши заключения… не готовы? К завтрашнему утру, не позже, сдадите куратору вместе с подробными отчетами. И, наконец, милиционеры и патрульные… О них я сама позабочусь. Вам все ясно? Действуйте, — я поклонилась и, пятясь, отступила к столу, где суетилась Коронида.

— Младшая сестра-послушница, — окликнула ее жрица. — Ключики, будь добра.

Торопясь на зов, Коронида выпустила из рук все бумаги, которые успела набрать в поисках клятвенного набора. «Даже с такой нехитрой задачей не справилась», — с тоской подумала я, ползая по полу и собирая разлетевшиеся листы. Больше всего мне хотелось прожить оставшуюся жизнь заурядно, без намека на какие-либо чудеса.

— Молодцы девочки, — сказала наставница совсем другим голосом, и я решительно переменила мнение. — Достойная смена растет. Я упомяну о ваших заслугах на коллегии.

Сжимая в руках бумаги, я от души поклонилась жрице, бормоча традиционные слова благодарности. Она меня не слушала. Отомкнув наручники на руках и ногах смеска, жрица помогла ему сесть. Гвардейцы за ее спиной напряглись, но парень вел себя на удивление мирно, меня аж досада взяла. Не желая портить настроение окончательно, я встала с пола и уселась за стол, намереваясь писать клятву. Протянув мне промокашку, Коронида пристроилась рядом.

— А знаешь, сестрица, госпожа наставница-то… — зашептала она мне на ухо.

— Тш-ш! — оборвала я. В это время жрица спрашивала смеска, кто он и чьего рода. «Солем зовут», — ответил мальчишка. Мы с Коронидой переглянулись. «Вот так ни фига ж себе!» — прочла я в глазах помощницы свою собственную мысль. Наш вредный смесок принадлежит к высшему в Империи культу? Да кто он такой, боги побери?!

— А я с ним фамильярничала, — шепотом покаялась Коронида.

Пожав плечами, я поставила жирную подпись на клятвенном свитке. Так или иначе, отныне странный полукровка — будь он хоть внебрачным сыном самого Божественного! — уже не наша головная боль. Теперь он на попечении храма. А нам с Коронидой хватит и своих, привычных обязанностей.

Никогда прежде я и не предполагала, что буду так рада этому обстоятельству.

Заячий месяц, 5-й день второй декады, солнце

В Саракисе есть множество мест, где можно превосходно провести совместный досуг. Это и всевозможные кабаки и лапшичные с сезонным выбором блюд, и торговые лавки в центре, занимающие целые кварталы, и цирки, театры, открытые павильоны, где в любое время года рады зрителям. Но я уверена, что самое лучшее место для отдыха в компании — это баня.

Ах, до чего же приятно жарким вечером, после целого дня трудов и беготни, смыть с себя суетную пыль и погрузиться в обжигающую, розовую, источающую аромат цветущей сливы воду! И лежи себе, блаженно пофыркивая, накрыв голову прохладным полотенцем, любуйся на чистое небо и ветви деревьев, протянутые из-за декоративной стены, наслаждайся паром, жаром внизу и легким, освежающим ветерком сверху. За занавеской плещутся водой и стучат шайками моющиеся девушки. Рядом нежат блестящие от влаги и пота тела знакомые и подружки-однокашницы, они болтают, напевают, смеются, брызгаются. Шум, гам, смех.

Вдоволь отмокнув, можно встать и всей гурьбой проследовать под крышу, в промежуточные покои, где посетителей ждут удобные ложа, холодный чай, легкое угощение и приятная беседа. А коли надоест отдыхать, всегда можно пойти в следующий банный зал, где вода золотистая и пахнет лимоном, или в следующий, где заводи темны и благоухают лилии, или даже в следующий, грохочущий искусственными водопадами райский уголок. В лабиринте залов наших храмовых бань легко можно заблудиться и не заметить этого; и плутать, питаясь с подносов многочисленных разносчиц, восхваляя богов за невиданную удачу. Впрочем, едва часы на храмовой башне пробьют начало часа крысы, как банные сторожихи, стуча колотушками, пройдут по благоуханным покоям и любезно выведут всех задержавшихся вон.

Нам, впрочем, никакие сторожа не грозили, поскольку время для посещения бани мы выбрали раннее — час змеи солнца. Посетительниц в это время мало, поскольку большая часть жриц спит, учится или работает. Это не означает, что мы бездельницы, просто наша служба приходится на ночь с сатурна на солнце, а занятия начинаются во второй половине дня. Баня — идеальный способ расслабиться после всенощной и взбодриться для новых свершений.

Мягкие лучи утреннего светила рыжими пятнами подрагивают на поверхности спокойной воды, золотят вздымающиеся над ней клубы пара. Размеренно шуршат струи фонтана, вытекающие из кувшина пухлоногого Купидона. Я и мои подружки, устроив головы на специальных углублениях в мраморном бортике, блаженно вздыхаем. Кроме нас в Белом зале, с которого мы всегда начинаем свое путешествие по баням, блаженствуют еще две девушки. Они заняты оживленной беседой, из коей становится ясно, что обе принадлежат к культу Пеннорожденной и едва прошли Малое Посвящение. Слушая, как подробно обсуждают они достоинства мужчин, участвующих в мистериях, моя подруга Меланида презрительно морщится. Она посвящена той же богине, что и желторотые болтушки; ее оскорбляют пустые разговоры о таинствах культа.

— Фи, как вульгарно! — громко возмущается она.

Девушки косятся в нашу сторону и, опасливо похихикав, снижают тон.

Положив одну точеную полную ногу на другую, Меланида удовлетворенно помахивает ею над водой. Ее золотистые кудрявые волосы струятся с плеч, как диковинная накидка. Меланида — красивая девушка и похожа на статую богини, которая стоит в храме, где она служит. Говорят, у моей подруги много воздыхателей, хотя сама она никогда этим не хвастается. Как любая грация, поклонница Пеннорожденной, она мечтает выгодно выйти замуж и весьма щепетильно относится к своей репутации. Уж не знаю, почему так.

Неподвижно лежавшая рядом со мной Лета вдруг садится. Повернувшись лицом к бортику, она отталкивается от него ногами и, лежа на спине, плывет до тех пор, пока не иссякнет инерция рывка. Тогда, покачиваясь на ленивых, жарких волнах, Лета дрейфует. От нечего делать я наблюдаю за ней из-под полуопущенных век. Лета — моя однокашница, родом с холодного северного острова Эдзо, в ее внешности, как и в моей, нет ничего примечательного. По сатурниям Лета проходит практику в зале прощальных церемоний, снаряжает покойников в последний путь. В число ее добродетелей входит спокойное, отстраненное отношение к жизни и упорство в учебе. Она посещает абсолютно все лекции и без возражений позволяет пользоваться своими конспектами.

Чуть в сторонке от нас, как бы сама по себе, плещется Коронида, с ней уважаемый читатель уже знаком. Прознав, что я с подругами собираюсь в баню, она увязалась за мной, пообещав не приставать с разговорами. Коронида из нас четверых самая младшая и, по мнению моих подруг, весьма докучливая особа; они были не в восторге, узнав о ее намерении составить нам компанию. Впрочем, пока что Коронида вела себя тихо и отдыхать никому не мешала. Поступала она, в общем-то, правильно, поскольку мы были заняты важным делом. Мы решали, куда пойти на праздник Парилий. День основания Саракиса, середина весны, ирисы в подарок мальчикам, персики — девочкам, уборка старой листвы в парках и скверах, вечером — культурная программа. Которую каждый выбирает себе сам.

— В кабак пойдем, как обычно, — предложила реалистичная Лета. — В питейню на площади Роз, там дешево.

— И рожи все одни и те же, — скривилась Меланида. — Фу на них! Мы ведь не одни только Парилии, мы начало нового учебного года отмечаем, нужно что-то этакое, чтоб в память врезалось!

— А в твоей группе чего планируют? — спросила я.

— За город потащатся, — Меланида скорчила рожицу. — На природу, в частный пансион. Уже места забронировали.

Мы с Летой обменялись завистливыми взглядами.

— Ты разве не с ними? — озвучила я общее недоумение.

— Фе! — Меланида досадливо повела плечами. — Они со своими пассиями попрутся, с «женихами». Смотрины друг перед другом устраивать. Каждый год одно и то же, — вполголоса добавила она.

Мы с Летой вновь переглянулись, на сей раз сочувственно. Общеизвестно, что почти всякая поклонница Пеннорожденной мечтает удачно выйти замуж. Не секрет и то обстоятельство, что редко кому из них это удается.

Впрочем, нам, служительницам культа Подземных богов, брак светит только после окончания обязательной служебной карьеры, в лучшем случае годам к тридцати. Правда, счастливых семей среди наших жриц куда больше, чего не скажешь о грациях. И в чем тут причина: в ветрености жен или предвзятости мужей, — я ответить не возьмусь. Однако факт, так все говорят.

— Как у вас? — переменила тему Меланида.

— Традиционно, — Лета сощурилась, блаженно потягиваясь. — В храме, в чайном павильоне, в ночь с первого на второе второй декады, любуясь стареющей луной.

Вот выплыла луна,

И самый мелкий кустик

На праздник приглашен!

— продекламировала она. — Я, конечно, собираюсь пойти, не знаю, как Кора, но все же хотелось потом посидеть и с вами, девочки, в дружеской, приватной обстановке. Ведь, кажется, Ксантиппа и Лидия намеревались присоединиться.

— Да, — кивнула я. — Но выбор места они оставили за нами. Сказали, что доверяют оригинальному вкусу молодежи.

Мы дружно вздохнули. Приятно, конечно, когда в тебя верят. Но до чего же обязывает! Никакого доверия к собственному оригинальному вкусу мы не питали.

— А я вот слышала, что в цветочной галерее, на Сакральной улице… — зачастила Коронида.

Подружки демонстративно сморщились, я зашикала на младшую послушницу, но она внезапно замолчала сама. Устремив взгляд в направлении входа в купальню. Мы все как по команде обернулись, думая, я уверена, об одном и том же. Если в мире есть что-то, способное прервать поток коронидиной болтовни, на него — по меньшей мере — стоит взглянуть.

Нечетко видимая в клубах пара, приближалась к нам закутанная в черные одежды персона. Лицо ее скрывал глубокий капюшон, под ним с трудом можно было разглядеть солнцезащитные очки и бледный овал лица. Приблизившись к бортику, облокотившись на который следили мы за ее перемещениями, пришелица опустилась на колени и низко поклонилась нам, не вынимая ладоней из широких рукавов.

— Вольно, — скомандовала Лета.

Пришелица выпрямилась, подняв на нас лицо. Я, наконец, разглядела, кто это. Вампирка-служанка, одна из немногих представительниц этого диковинного племени. Для нас, посвященных, вампиры — «особые храмовые животные», поскольку именно над ними жрицы-исследовательницы проводят свои эксперименты. Для всех остальных они — не-мертвые, парии, Пришедшие из-за Купола. Самостоятельно покидать пределы храма вампирам запрещено под страхом немедленного уничтожения.

— Привет, Лу, — сказала Лета. — Чего тебе?

— Домина Фредерика, Сиятельная, изволят видеть тебя, госпожа Кора, — тихим шелестящим голосом отвечала вампирка.

О своем существовании за пределами Купола «храмовые животные» рассказывают неохотно, однако известно, что там они бодрствуют ночью, нападая в темноте на свои жертвы и высасывая из них кровь. Из-за этого зрачки у вампиров всегда расширены, и яркий свет губителен для их зрения. К тому же у них необычайно белая, легко сгорающая на солнце кожа, ожоги с которой не сходят, поскольку способности к регенерации у вампиров нет. Как ни крути, они — живые мертвецы, загадка природы, и, обладая бессмертием, не способны зарастить даже маленькую царапину. Для храма, к которому я имею честь принадлежать, вампиры — полезное подспорье, ведь свойства любой новоосвященной воды испытываются в первую очередь на них. За это вампирам сохраняют их странное подобие жизни, выписывают для них консервированную кровь из храма Эскулапа и позволяют носить просторные, закрывающие тело целиком одежды.

Иные из жриц, как, например, я и мои подруги, состоят с отдельными особями в приятельских отношениях, хотя, разумеется, ни о каком равенстве речи здесь не идет. Вампиры были, есть и останутся для всех нас выродками, париями, ниже любого самого низкого плебея. В конце концов, плебеи — тоже люди, пусть и рожденные для того, чтобы подчиняться. У них есть имена, родители, тень, право на пищу и зрелища. У вампиров нет и этого, их даже по половому признаку не различают, а зовут — как кому в голову взбредет.

Я, однако, и Меланида с Летой, да и Коронида, насколько мне известно, тоже, к Лу, пришедшей по мою душу вампирке, относились по-доброму, звали по имени, принятому среди ее соплеменников, и любили порасспросить о ее житье-бытие. Лу, видимо, в благодарность, делилась с нами различными внутрихрамовыми сплетнями, доступными ушам только ее братии, рассказывала истории о прежних поколениях жриц, которым сама была свидетельницей. Смерти для вампиров нет, значит, они — если им позволить — могут «жить» вечно, вот и Лу обитала при храме уже тридцать лет. Срок немалый, конечно, ведь за это время, как Лу утверждала, она нисколько не изменилась, но я вампирке никогда не завидовала. Долго живут черепахи, и вороны, по слухам, тоже, так и что с того? Человек — венец творения. Если только он не плебей какой-нибудь.

Поняв, что не ослышалась, я помотала головой и недоуменно спросила:

— Для чего меня вызывает донна, не знаешь, случаем?

Вампирка покачала головой.

— Известно лишь, что призывают немедленно, госпожа Кора, — почтительно прошелестела она.

— О Всеблагая, — вздохнула я, поймав пристальный взгляд Корониды.

Грозно посмотрев на младшую послушницу (не приведи боги, сболтнет чего лишнего), я встала, перелезла через бортик и, огорченно шлепая мокрыми ступнями по прохладному полу, направилась в раздевалку.

— Увидимся в столовой! — напутствовали меня девчонки.

Я, не оборачиваясь, сделала им ручкой. Лу, шурша длинным плащом, последовала за мной на почтительном расстоянии. В сушилке, торопливо уложив перед зеркалом волосы, я, обернувшись к ней, спросила:

— А как ваша братия, Лу, отмечает Парилии?

На бесстрастном лице стоявшей за моей спиной вампирки на мгновение промелькнуло какое-то сильное чувство, природу которого я не поняла. Я шагнула к ней ближе, приглядываясь, но Лу уже опустила голову и смиренно отвечала:

— Жалкая слуга благодарит за внимание, проявленное к обрядам недостойного племени, госпожа Кора. Однако жалкая слуга в отчаянии, ибо ей нечего ответить доброй госпоже. Недостойные родичи жалкой слуги не отмечают священный праздник Парилий.

— Да ну?! Почему?

— Жалкая слуга и ее недостойные родичи не заслуживают права восхвалять оскорбленную самим их существованием Богиню-Матерь, о госпожа Кора, — наклонив голову еще ниже, почти прошептала Лу.

Я поглядела на нее, ожидая продолжения, но вампирка, по-стариковски согнувшись, помалкивала. Поняв, что разговор окончен, я направилась из сушилки в раздевалку. Лу безмолвной тенью прошмыгнула следом и помогла мне одеться. В молчании мы покинули предбанник и прошли по галереям и коридорам храма. Проводив до самых внутренних покоев и низко поклонившись на прощание, Лу покинула меня. Может быть, мне только показалось, но после краткого разговора в сушилке ей сделалось передо мной неловко.

Впрочем, чувства вампирки меня не заботили: едва мы расстались, я забыла о ней, ломая голову над тем, зачем высшей жрице, донне Фредерике, могла понадобиться моя скромная персона. Прошла неделя с тех пор, как я и Коронида совершили чудо из чудес, о котором никому и похвастать-то нельзя; все отчеты и заключения я на следующий же день предъявила жрице-куратору. С тех пор ни слуху, ни духу о невиданном происшествии не было, я специально, очень аккуратно, наводила справки. Как вдруг бац! — меня вызывают. И не кто-нибудь, а та самая жрица, которая пришла по вызову в нашу лабораторию, чтобы забрать воскресшего смеска. Та самая жрица, которая освятила воду, оказавшую столь небывалый эффект. Что же ей нужно от меня?..

Идя прямым, выстланным тростниковыми циновками коридором к дверям ее покоев, я ужасно трусила и волновалась, не находя достойного ответа на этот вопрос.

Как бы ни было велико мое беспокойство, едва отодвинув дверную панель в покои донны, я не смогла удержаться от воспоминаний. В возрасте семи лет я была отдана в храм, и первые годы моей жизни под его благословенной крышей прошли в услужении у старших жриц. Я досконально знала расположение и обстановку внутренних покоев. Центральные божества нашего храма — Подземные, мрачные, предпочитающие крикливой роскоши благородную простоту. Интерьер жилых комнат как раз и должен этой самой простоте соответствовать. Из мебели — только самое необходимое: циновки на полу, подушки для сидения или, в самом крайнем случае, невысокие ложа для приема особо важных гостей. Стены обычно ничем не украшены, разве что в стенной нише можно вывесить гравюру или два-три свитка с мудрыми изречениями. Окна следует занавешивать или закрывать ширмами, для освещения используются крошечные светильники, горящие вполнакала. Очень часто они бывают не электрическими, а масляными, с пропитанным благовониями фитилем, поэтому в приемных комнатах высших жриц всегда полутемно, дымно и душно от разнообразных густых запахов. Сюжеты сцен, изображенных на ширмах, должны соответствовать строгому канону: никаких ярких, праздничных цветов или видов, сплошные муки ада и страдания грешников. Большинство жриц подобным же образом обставляют и личные покои, хотя здесь требования не такие жесткие. Видимо, сказывается сила привычки.

В детстве меня и моих подружек-ровесниц пугала мрачность храмового убранства, но затем я смирилась с нею, как и со многими другими особенностями культа, в который посвящена. Так, например, послушницам и жрицам, поклонницам Подземной богини, запрещается носить в миру одежду ярких цветов, пользоваться косметикой и украшениями. Дозволены только два аксессуара — веер и четки, они положены нам по статусу. Веер носят лишь жрицы, прошедшие Высшее Посвящение, четки же доступны любой из нас и могут быть разной формы, размера и расцветки, тут уж все зависит от вкусов и фантазии их владелицы. Четки вешают на шею, ими унизывают запястья и подпоясываются. Я знаю некоторых девушек, которые носят браслеты из бисера на ногах, и утверждают, что это тоже четки. Словом, даже в уши можно вдеть серьги-бусинки и обозвать их четками; жрицы, следящие за порядком среди послушниц, и не подумают возражать. В конце концов, они тоже женщины. Тем более что за прочие нарушения канона наставницы карают строго.

Поэтому я была и взволнована, и удивлена, когда вошла в покои донны Фредерики. Вначале, конечно, ничего особенного я не увидела, — обычная крошечная прихожая, слегка утопленная в пол, где надо было снять мягкие туфли, в которых я ходила по коридорам храма. Затем — шелковая занавеска, под нее нужно подныривать, иначе ткань обмотает голову и увяжется за тобой; таким образом, пред очами наставницы предстаешь согнувшейся в поклоне по всем правилам вежливости. Я и предстала, тут же садясь на пятки и объявляя о своем прибытии:

— Послушница Кора в вашем распоряжении! — а после подняла взгляд и обомлела. Не только от вида донны, сидящей вполоборота ко мне за невысоким трюмо. Две девочки лет десяти расчесывали ее длинные белоснежные волосы. Донна заметила мое отражение в зеркале и кивнула ему, давая понять, что следует немного подождать. Я не возражала, напротив, радуясь возможности получше осмотреться в покоях прекрасной аристократки.

А посмотреть, и впрямь, было на что. Если бы не присутствие высшей жрицы и двух ее прислужниц, я бы, наверное, не сумела сдержать восторженных возгласов. Деревянные ставни были отворены, и в комнату медовым потоком вливалось солнце. На расставленных вдоль стен низких столиках красовались лаковые шкатулки и вазы с искусно составленными букетами цветов, их живой аромат бодрил. Ширмы, разрисованные рукой отнюдь не посредственного художника, радовали глаз изысканностью и реалистичностью картин; на многих из них, вопреки канону, были изображены птицы и пейзажи. На стенах висели маски, пожалуй, театральные, хотя точно поручиться я бы не смогла. Вместо светильников — фонари с разноцветными стеклами, прикрепленные к потолку шелковыми шнурами с кисточками. Наверное, если потянуть за такую кисточку, фонарь завертится…

По полу в кажущемся беспорядке были разбросаны пестрые подушки. Посреди комнаты, на особо крупной груде их, лежало, свернувшись клубком, некое загадочное существо: то ли дымчато-серая в пятнах гладкошерстная кошка, то ли мышонок-переросток. Словно почуяв мой изумленный взгляд, оно приоткрыло янтарно-золотистые, яркие как пламя глаза и лениво уставилось на меня, не мигая. На его острой усатой морде, по мере разглядывания, отчетливо проступало презрение. Стушевавшись, я отвернулась.

«Ну и ну! — подумала я. — Ничего себе, столичные штучки!»

Донна тем временем закончила свой туалет и жестом отпустила прислужниц. Вполголоса переговариваясь и хихикая, они пробежали мимо меня и скрылись за дверью. Я чуточку позавидовала их беззаботности. Небось, даже не задумываются о том, какая им выпала удача — прислуживать такой интересной госпоже. Но каков же должен быть у донны Фредерики ранг, раз она позволяет себе столь вопиющие вольности?! Виданное ли дело, домашнее животное в храмовых покоях!..

Мысленно покачав головой, я обратила все свое внимание на наставницу. Накинув на голову покрывало, но не торопясь опускать его на лицо, она с улыбкой повернулась ко мне. Я поспешила потупить взгляд. Чтобы не ударить лицом в грязь перед высшей жрицей, мне нужна ясная голова.

— Не беспокойся, я не собираюсь воздействовать на тебя, — словно прочитав мои мысли, произнесла донна. — Подсядь поближе, Кора, не стесняйся.

С этими словами жрица встала с низкого пуфа, на котором она сидела перед зеркалом, и, мягко ступая, перешла на середину комнаты. Грациозно опустилась на пятки подле возлежащей на подушках кошкомыши. Та, заметив хозяйку, выгнула спинку, беззвучно разинула влажно-розовую зубастую пасть. Легко, кончиками пальцев донна провела по короткой шерстке (диковинный зверек мурлыкнул) и, взмахнув другой рукой, развернула спрятанный дотоле в рукаве веер. Шурша, он распустился — серебряный дракон на синем фоне — и скрыл от досужих взоров совершенное лицо аристократки. На виду остались только ее глаза цвета ночного летнего неба и чистое высокое чело с гладко зачесанными волосами. Я кое-как уселась немного боком к донне, исподтишка любуясь ею. Наверное, подобную красоту лучше воспринимать по частям: целиком она ошеломляет. Подумав так, я смутилась и поспешила уставиться вниз, на гнущую спину кошкомышь. Та повернула ко мне надменную морду, наморщила нос, принюхиваясь.

— Его зовут Агат, — сказала донна.

— Очень приятно, — машинально отозвалась я.

— Если хочешь, можешь погладить, — разрешила наставница.

Конечно же, я хотела. Протянув руку, я позволила зверьку обнюхать ее, и осторожно коснулась теплой шерсти. Агат благосклонно муркнул, и я почесала его за ухом.

— Какой милашка! — восхитилась я.

— Агат — потомок ныне исчезнувших ирбисов, снежных барсов, — объяснила донна. — Понимает человеческую речь и весьма умен. Единственный в своем роде.

— Воистину, — покивала я с важным видом.

— Я ознакомилась с твоим отчетом, — перешла донна к делу. Я насторожилась. — Он достаточно подробен, составлен по всей форме, молодец. — Я польщено улыбнулась. — Осталось лишь уточнить кое-какие детали. Вначале, — жрица на мгновение нахмурила брови, припоминая, — ты пишешь, что должна была установить личность нашего юноши, однако его внезапное воскрешение прервало процедуру дознания. На каком именно этапе? — чуть прищурившись, донна внимательно посмотрела на меня.

— Сия негодная послушница едва погрузилась в состояние транса, — ответила я.

— То есть в контакт с душой юноши ты не вступила?

— Нет, не имела возможности.

— И ничего необычного не заметила?

— Нет, — твердо отвечала я. О столкновении с Голодным Тартаром я в отчете не упомянула, не сочла нужным. Тем паче, что больше ни он мне, ни я ему — хвала богам! — не попадались.

— Иными словами, когда освященная вода подействовала, никаких возмущений тонкого уровня ты не зафиксировала?

— Нет, — я взглянула на донну, не понимая, куда она клонит. Жрица, однако, сочла эту тему исчерпанной.

— Что ж… Позволь спросить, Кора, ты уже определилась с выбором специализации?

Я немного опешила от такого поворота беседы, но, собравшись с мыслями, отвечала утвердительно.

— Да, послушница Кора хотела бы в дальнейшем продолжать работу на тонких уровнях.

— О, великолепно! — донна Фредерика на мгновение взмахнула веером, показывая, как она довольна ответом. — В таком случае, у тебя, должно быть, есть на примете наставница, под патронажем которой ты будешь вести свои научные разработки?

Тут я замялась. Дело в том, что у меня было желание работать в выбранном еще на первом курсе направлении, были некоторые практические навыки, приобретенные на сатурних службах, ну и, собственно, все. Дипломный проект и сопутствующие ему курсовые работы я еще не утверждала и, соответственно, к научным руководительницам за помощью не обращалась. Времени, что ли, на это не было…

— Ну… э-э… — замямлила я. — Сия негодная послушница еще не… э-э… не определилась с темой…

— В таком случае могу предложить тебе помощь, — с улыбкой в голосе произнесла донна. Презрев правила вежливости, я уставилась на нее во все глаза. — Да-да, — кивнула госпожа Фредерика, небесные глаза ее смеялись. — Если ты согласишься работать под моим патронажем, мы вместе могли бы сформулировать тему твоего дипломного проекта.

— Правда? — подавшись к ней всем телом, воскликнула я. Тут же, впрочем, одумалась, потупилась и села прямо. — Но… не затруднит ли это вас, донна? Сия послушница, конечно, с радостью, но… сия негодная послушница будет вам обузой… — бормоча все это, я силилась припомнить, на чем, собственно, специализируется моя потенциальная научная руководительница.

Донна Фредерика появилась в нашем храме недавно, никаких дисциплин у нас не преподавала, поэтому припомнить то, чего знать не знала, я, разумеется, не сумела. А ведь в написании дипломной работы выбор наставницы — едва ли не самый важный момент, поскольку впоследствии, как правило, твоя наставница становится твоей же патронессой и начальницей. И если круг ее научных интересов не совпадает с твоим, можно на долгое время забыть о собственных исследованиях. Подобной судьбы я себе не желала и на минуту даже малодушно пожалела, что под рукой нет Корониды — вот уж кто бы мне всю подноготную донны Фредерики выложил, как на духу.

С другой стороны, шанса оказаться под началом у столичной высшей жрицы (пусть и попавшей временно в немилость, не навсегда ведь!) мне упускать ой, как не хотелось.

— Вопрос серьезный и я даю тебе время подумать, — видимо, оценив всю степень моих метаний, смилостивилась госпожа наставница. — Полагаю, однако, ты ясно представляешь себе, в каком направлении мы могли бы с тобой работать, особенно в свете недавних событий. В конечном счете, и ты, и я имеем к произошедшему самое прямое отношение. А тема, хочу заметить, весьма перспективная и интересная. Так что взвесь все за и против, и подходи в течение дня, когда окончательно решишь. На этом, собственно, все, не смею дольше тебя задерживать. — Великолепно интонированный голос донны прозвучал холодно, и я поняла, что мои сомнения не пришлись ей по нраву.

«Что же делать?!» — в панике подумала я. Похоже, решать нужно немедля. Слова об отсрочке — просто дань вежливости. «Не смею тебя задерживать» означает — «не трать мое время». Наверное, донна и так уже жалеет о том, что предложила свое покровительство такой невежде, как я. Ведь это же уникальный шанс, один из десятков тысяч, совсем как неофиту вытянуть жребий в священной Лотерее на участие в Великих мистериях! Шанс, который, как и Лотерея, сулит счастливчику теплое местечко при дворе (а для плебеев, например, Лотерея — вообще единственный способ построить удачную карьеру в этой жизни). Ох, да будь рядом матушка, она бы в ответ на предложение донны не колебалась ни минуты.

Так рассудив, я простерлась перед донной Фредерикой ниц и торжественно произнесла:

— Госпожа наставница, молю, окажите честь и примите под ваше Сиятельное покровительство сию негодную послушницу Кору! Сия послушница клянется служить вам верно и добросовестно!

— О, вот как ты решила, — потеплевшим голосом молвила столичная госпожа. — Что ж, сия жрица Инга-Карма Фредерика приемлет твою клятву, послушница Кора, и обязуется наставлять тебя в любви к мудрости и закону, — обняв за плечи, донна заставила меня сесть прямо. Едва я это сделала, как Агат мурлыкнул и запрыгнул ко мне на колени.

— Вот видишь, он очень умен, — улыбнулась донна.

Я кивнула, проводя ладонью по гладкой бархатной шерстке. На душе воцарилось удивительное спокойствие. Я приняла решение, и на долгое время вперед судьба моя определена.

«Надо сообщить матушке», — умиротворенно подумала я.

Донна Фредерика, Наставница, позвонила в бронзовый колокольчик и девочки-прислужницы внесли в покои столики с чаем и легким угощением. Затем жрица отослала малышек, и, попивая изумительный персиковый чай, мы принялись обсуждать тему и план моей научной работы над восстанавливающими свойствами живой воды.

2. Лисья деревня

Заячий месяц, 8-й день второй декады, меркурий

Несколько следующих после разговора с наставницей дней я была ужасно занята. К обычной учебе и прочим делам насущным добавились хлопоты по поводу предстоящих в конце недели Парилий. Деметра, староста группы, замучила всех ежевечерними собраниями, на которых она намеревалась в подробностях обсудить план уборки храмового парка и процедуру любования луной. Побывав на первом из них, я убедилась, что это коллективное развлечение не для меня. И поспешила записаться на дежурства в храме на три ночи вперед, получив уважительный предлог не присутствовать на скучных «диспутах». Некоторые из однокашниц последовали моему примеру, а вот Лета составить мне компанию отказалась. «Уж лучше я под бормотание Дёмы покемарю, а потом ночью, в своей постельке, чем по две стражи подряд у алтаря колпачиться, — заявила она в ответ на мое предложение. — Тебе, однако, желаю спокойной службы, ведь стоя тоже можно спать».

Так, следуя совету подруги, я и проспала преимущественно две последующих ночи — стоя.

«Ничего, — утешала я себя, возвращаясь рано поутру в родную комнату. — До занятий еще уйма времени, сейчас вот сполоснусь, вздремну пару часов и к вечеру снова буду как огурчик. А уж завтра, завтра… высплюсь, как все люди, ночью».

Душераздирающе зевая, я отперла замок и ввалилась в свое жилище. Глаза слипались, но я все-таки первым делом отправилась в душ. Смыв с тела и волос приторный запах молельного зала, я почувствовала себя бодрее, сонливость почти прошла. Вместо нее навалился зверский голод, какой всегда бывает под утро, если целую ночь не поспишь. Вернувшись из душевой, я нарядилась в пижаму, и, бродя по комнате, принялась раздумывать, чем бы таким вкусненьким себя порадовать. В это время в дверь постучали.

— Входите! — пригласила я, недоумевая, кого может принести в такую рань.

Дверная панель сдвинулась и в комнату шагнуло «храмовое животное». Сразу определить пол вошедшего я затруднилась, поскольку фигуру его, как обычно, скрывал просторный балахон, лицо пряталось в тени низко надвинутого капюшона, глаза — под темными очками. Судя по повадкам, к услужению «животное» приступило недавно: спину держало вызывающе прямо, не кланялось, и прощения за вторжение смиренно не просило. Только помалкивало, неподвижно стоя в крошечной прихожей.

«Стесняется, наверное», — подумала я и снисходительно спросила:

— В новичках тут?

«Животное» кивнуло. Я выдержала паузу, но — наперекор всем правилам — представляться визитер нужным не счел.

— По какому делу? — уже резче поинтересовалась я.

Дерзкое дитя вампирьего племени вынуло из широкого рукава свиток и без поклона протянуло мне. На узкой белой руке его — вопреки обыкновению — перчатки не было. Всерьез уже осердившись на невежественное «животное», я взяла свиток и тут-то разглядела на нем именную печать.

— О боги, от донны? — воскликнула я, вперившись в вампира. Тот кивнул. — Срочно? — Снова кивок.

«Немой, что ли?» — мимоходом подумала я.

Швырнув свиток на стол, я впопыхах принялась одеваться, не обращая больше на «животное» внимания.

— Да ты прочти сначала, что там написано, — подал голос вампир от двери.

— Ах да, точно!.. — волоча по полу снятые с одной ноги пижамные штаны, я подскочила к столу. Не без трепета взломала печать и развернула свиток. И только тогда опомнившись, уставилась на вампира.

— Что ты… А!

Сняв очки и сдвинув капюшон на макушку, с кислой миной глядел на меня воскресший смесок. Соль, так, кажется, его зовут? Ишь ты, до сих пор жив-здоров! Я смерила его взглядом с головы до ног, затем — с ног до головы и, наконец, поглядела на себя. Я стояла перед ним в нижнем белье и в одной штанине, спустившейся до щиколотки, с растрепанными после душа волосами.

Меня бросило в холод, потом в жар. Затем я метнулась к кровати, сдернула с нее покрывало и, заворачиваясь в него, задушено прохрипела:

— Вон отсюда!

— Лучше подождать в коридоре, — согласился смесок и вышел, аккуратно задвинув за собою дверь.

Я готова была провалиться сквозь землю. Никогда еще за всю мою жизнь мне не было так стыдно!

— Пр-р-роклятый смесок! — зарычала я, заново прокручивая в голове постыдную ситуацию. — Ну, я тебе покажу, гад, как под вампиров косить! — добавила я, и вдруг вспомнила о свитке. Взяла его со стола и, все еще клокоча от злости, принялась читать.

…Через пятнадцать минут, успокоившись, одевшись и приведя себя в достойный вид, я выглянула в коридор. Смесок стоял у окна, спиной ко мне, облокотившись одной рукой на подоконник. На мои шаги обернулся. Надеть обратно темные очки он не удосужился, сжимал их в руке.

— Готова? — спросил вполне миролюбиво.

Я наградила его мрачным взглядом и, развернув одной рукой свиток, ткнула в строчки пальцем.

— Что это значит?

— Неужто неграмотная? — смесок, не дрогнув, выдержал новый мой взгляд. — То и значит, что в нем написано.

— То есть, донна желает, чтобы я сопроводила какого-то вампира за пределы храма?

— Ага, — смесок кивнул.

— Но зачем ей это нужно?

Смесок пожал плечами.

— И где этот вампир?

Смесок уставился на меня.

Мы смотрели друг на друга довольно долго. Наконец, я сказала со вздохом:

— Только не говори, что вампиром будешь ты.

— В яблочко! — восхитился смесок.

Я вздохнула еще горше.

— Неужели ты думаешь, что — после всего — я соглашусь?

— Почему нет? — смесок изобразил недоумение.

Я молчала. Теперь смесок довольно продолжительное время вглядывался в меня своими темными, винного цвета глазами. До чего же все-таки несуразный у них цвет!

— Не доходит, — сказал, наконец, он, покачав головой. С каким-то даже сожалением сказал. С неподдельным сожалением.

— Ты что, серьезно не понимаешь? — изумилась я. — С утра пораньше ты заявляешься, устраиваешь весь этот маскарад, вводишь меня в заблуждение… Ты ведь нарочно так все подстроил, чтоб я тебя не за того приняла, и выставил меня полной дурой! Ну, признайся, чего уж теперь!..

— Не так быстро, — произнес смесок непривычно дружелюбно. — «Не за того приняла»? За змееглазого, что ли?.. А, вон что! У вас принято только перед змееглазыми раздеваться, перед другими — нет? Поэтому ты бесишься? Прости. Недоразумение вышло.

— Недоразумение? — переспросила я очень высоким голосом.

Смесок кивнул.

Я закашлялась. Мне снова становилось стыдно, но уже по другой причине. Я не знала, что сказать. На смеска… на Соля я взглянуть не решалась.

— Значит, отказываешься? — кончиками пальцев парень взялся за край свитка и легонько потянул на себя. Я не пускала.

— Ну, ты же извинился, — ужасно смущаясь, произнесла я, глядя в пол. — Раз так, я уж… так и быть… Да и донна велела, опять же, — я робко, исподлобья, поглядела на него.

Он отпустил свиток и спрятал ладони в широких рукавах.

— Ну, и хрена ли тупишь? — сказал.

Я открыла рот.

— Заметь, — продолжал меж тем смесок, возвращаясь к прежнему, снисходительному тону, — при первом знакомстве свидетельницей натуры была ты. Может, тоже стоит претензии предъявить?

Вспомнив об обстоятельствах «первого знакомства», я почувствовала, что краснею. Конечно, прав мерзавец, еще как прав, на нем тогда и впрямь ничего надето не было, но ведь и он в то время был труп. А у трупов нет пола. Точнее есть, но он никому, кроме извращенцев, не интересен. А я не извращенка, я нормальная, я на службе была. И потом, когда он ожил, тоже ничего не разглядывала, вовсе не до того мне было…

Поняв, что вся работа мысли отражается у меня на лице, и смесок ею в свое удовольствие любуется, я взяла себя в руки. Скрутив свиток и сунув его в поясную сумку, я строго поглядела на смеска.

— Ты ведь собираешься вампира изображать?

Смесок кивнул, начиная коситься на меня настороженно.

— Тогда без тренировки не обойтись, — поспешила я подкрепить его подозрения.

Смесок фыркнул, завел очи горе, но возражать не стал. В молчании, но уже более дружеском, чем когда-либо прежде, мы вернулись в мою комнату.

«Не такой уж он и вредный, этот Соль, — подумала я, задвигая дверную панель. — И цвет глаз его не портит».

Через четверть стражи мы спустились к подножию лестницы, ведущей из храма в город. Тренировка пригодилась: дежурная жрица ни в чем не заподозрила Соля. Спрятав в поясную сумку пропуск, выданный мне на входе в обмен на свиток, я повернулась к спутнику.

— Ну и, — сказала я, — куда теперь?

Парень огляделся, задержав внимание на громаде храма, нависающего над нами. Снаружи комплекс выглядел вдвойне неприступней, чем изнутри: террасами взбирающиеся вверх по склону холма храмовые постройки окружала оштукатуренная деревянная стена, увенчанная по всему протяжению остроконечным навесом. С того места, где стояли мы, заметны были лишь замощённые серой черепицей крыши внутренних построек, соединенных между собой прямыми галереями. Ухоженные садики, пруды с беседками и павильоны, где проводились чаепития и поэтические состязания среди старших жриц и послушниц, скрывались от глаз простых обывателей, словно жемчужина в раковине.

Пока я стояла и глазела на виденный сотни раз, но от этого не менее величественный храм, Соль обошел меня и быстро зашагал по пустынной в этот утренний час улице. На вопрос он ответить не удосужился.

Я догнала его, забежала вперед.

— Эй, мы так не договаривались! — заявила я, преграждая ему дорогу. — Я — твоя сопровождающая и несу за тебя ответственность, мне нужно знать, куда ты намылился.

— Первый раз в этой части города, — сказал Соль и, обогнув меня, двинулся дальше.

Я поморгала глазами ему в спину. Потом поспешила следом.

— И что? — сказала я. — Тем более ты должен сказать, куда тебе надо.

— Трамвайная остановка, — уронил смесок и, оглянувшись на храм, вдруг резко свернул в переулок.

Я, недоумевая, шла за ним. За углом первого дома Соль остановился и, повертев по сторонам головой, снял очки. Сложил дужки и вручил «солнечные стекла» мне:

— Подержи.

Я стояла и смотрела, как он наклоняется, кончиками пальцев подбирает полы своего длинного балахона и, выпрямившись, снимает хламиду через голову. Под бесформенной вампирской униформой обнаружилась белая туника с оранжевой вышивкой на воротнике и коротких рукавах, новенький кожаный пояс, песочного цвета штаны и плетеные сандалии. На плече смеска висела торба. Избавившись от балахона и передав его мне, Соль снял торбу, порылся в ней и извлек наружу широкополую шляпу. Под ней он спрятал свою роскошную косищу. Забрал у меня балахон, свернул его и убрал в торбу. Солнцезащитные очки он поместил на нос. Глядя на смеска в новом наряде, я вынуждена была мысленно признать, что по сравнению с ним выгляжу провинциалкой в своем шерстяном коричневом платье. Вслух же сказала:

— Вижу, к прогулке ты всецело подготовился. Не будешь ли теперь столь любезен сообщить, какова конечная точка нашего маршрута?

— Вот же язва! — в сердцах произнес смесок. — Ведь сказано: нужна трамвайная остановка, по направлению к центру города. Все, что от тебя требуется, отвести туда, где эта остановка находится. В дальнейших твоих услугах необходимости нет.

— А? — сказала я. Мне показалось, что я не расслышала. — То есть как это?

— Двигай уже, — смесок вздохнул и легонько подтолкнул меня в спину, вынуждая вернуться на главную улицу.

Я автоматически повиновалась и зашагала по направлению к ближайшей остановке. Некоторое время мы шли молча к вящей радости моего грубого спутника. Мимо тянулся однообразный ряд одноэтажных домов: в них помещались лавки и мастерские, торговавшие поминальными табличками, домашними алтарями, надгробиями и прочими похоронными принадлежностями. Северо-западная часть города, в которой мы находились, традиционно считалась неблагоприятным местом для жилья.

А вот мертвым здесь было вольготно. По другую сторону холма, на котором возвышался храм покровительствующих мне богов, располагалось самое большое в мегаполисе кладбище. Многие поколения жриц и послушниц, в их числе и я, ухаживали за ним: высаживали деревья, смотрели за могилами, рыхлили белый песок тропинок. В погожий денек, такой, например, каким обещал стать сегодняшний, кладбище больше напоминало парк, и множество людей приходило туда лишь за тем, чтобы побродить по аккуратным тропинкам. Кладбище приходилось ровесником самому нашему городу, на нем можно было встретить фамильные надгробия всех самых известных людей провинции.

Стоимость земли под могильный постамент здесь всегда была очень высока, и за три века своего существования кладбище распространилось не столь уж широко, как можно было бы ожидать. Дальние пределы его по-прежнему окружали леса, росшие в этих краях от начала времен. Если пеший путник будет двигаться по ним на восток, то за пару дней он достигнет единственного места в империи, где границы Купола, ограждающего нашу страну от внешнего мира, смыкаются с твердью земной. Жрецы из храма Сребролукого основали там целый институт по наблюдению и изучению свойств Купола. Прилегающая к нему территория считается запретной, и простым людям путешествия к краю мира запрещены под страхом смерти. Леса в окрестностях Купольной границы патрулируют отряды милиции. Они же, к слову, отлавливают и доставляют в храм, где я имею честь служить, забредших на имперские острова вампиров.

Шагая по чисто подметенной брусчатке мостовой, я с горечью размышляла, что всеми этими ценными сведениями могла бы поделиться со своим спутником, веди он себя хоть немного культурнее. «Наверное, полукровка родом из какой-нибудь захудалой деревни, где о приличных манерах и слыхом не слыхивали», — злорадно подумала я, машинально отмечая, что трамвайная остановка уже видна на противоположном конце улицы.

— Радуйся, — сказала я Солю, — вон и трамвай на подходе. Если поторопимся, вполне сможем… — крепкий тычок в спину застал меня врасплох, я не удержалась на ногах и рухнула на камни тротуара, больно ударившись коленкой. Когда, чертыхаясь, я сумела встать на четвереньки и обозреть окрестности сквозь невольно выступившие слезы, оказалось, что мой спутник на всех парусах мчится навстречу призывно трубящему трамваю.

Я кое-как встала и, хромая, попробовала бежать, но ушибленная нога взбунтовалась. Соль добрался до очереди заходящих на посадку людей и, пристроившись последним, развернулся ко мне. Убедившись, что угрозы я не представляю, помахал ручкой. Стоявший перед ним крепыш-подмастерье расплатился с кондуктором и вошел в салон. Соль вспорхнул на подножку. Трамвай издал душераздирающий звон, давая понять, что двери сейчас закроются.

Я прислонилась к каменной стене какого-то дома, стараясь сдержать подступающие слезы. Из ссадины на коленке сочилась тонкой струйкой кровь, рукав парадно-выходного платья был порван. Сев на корточки, я принялась рыться в сумке в поисках платка, и вдруг наткнулась на бирку одноразового пропуска. «Выдан 8-го дня второй декады Заячьего месяца послушнице 3-го года службы Миладиновой К. для сопровождения лица, именуемого вампиром, за пределы храма по служебной надобности. Вернуться надлежит не позднее второй половины часа крысы. Под личную ответственность вышеупомянутой послушницы. Личная печать…»

Сжав в кулаке бесполезную теперь бумажку, я разрыдалась. И где же мне искать этого мерзкого смеска, будь он трижды проклят?! Ведь без него мне даже обратно в храм дороги нет! За то, что упустила доверенного на мое попечение вампира, меня отдадут под трибунал и, в лучшем случае, я буду исключена из списка претенденток на жреческий сан без права восстановления статуса. Никто ведь не поверит, если я скажу, что проклятый смесок никакой не вампир, а всего лишь заноза в заднице. И донна Фредерика не станет защищать меня, ведь в свитке, скрепленном ее печатью, красным по белому написано про мерзкого полукровку — «вампир». Нет, как ни крути, а ты, Кора, попала, и очень серьезно. И тут уж, рыдай не рыдай…

— Да хватит рыдать, блин! — с досадой сказали мне откуда-то из внешнего мира и довольно чувствительно щелкнули по лбу.

Я открыла заплаканные глаза и узрела склонившегося надо мной Соля. Темные очки он снял, и теперь смотрел на меня с выражением смущения и тревоги.

— Ты… почему здесь? — спросила я, и снова заплакала, на сей раз от облегчения.

— Ну, хватит рыдать, — повторил смесок. — Так крепко шлепнулась, что ли?

— Ты же сам меня уронил! — возмутилась я, вновь принимаясь искать платок. — Подножку подставил, и смылся. А сейчас… почему ты не уехал?

— Потому что!.. — Соль выпрямился, и, встав ко мне боком, надел очки. Я, воспользовавшись случаем, платком вытерла лицо. — Там, в рогатом, пропуск по билетам. А денег, чтоб их купить, нет. Вот этот… проводник и предложил выйти. — Сунув руки в карманы штанов, смесок качнулся с пятки на носок.

Постепенно успокаиваясь, я извлекла из сумки карманное зеркало. Взглянула в него. И куда я теперь с этаким-то видком?

— И ты вернулся, чтобы позаимствовать у меня немного мелочи? — резюмировала я, убирая зеркало.

Соль, не глядя в мою сторону, кивнул. Я послюнила платок и принялась вытирать уже запекшуюся кровь с коленки.

— Ну, типа, извини, — сказал смесок, глядя вдаль.

Опираясь на стену, я встала и попыталась отряхнуть платье. Затем, вывернув руку, скептически уставилась на порванный в районе локтя рукав. Не ахти какая большая дырка, но кто-то должен мне за все это ответить.

Пошевелив ушибленной ногой и убедившись, что она в порядке, я обошла Соля кругом и встала к нему лицом. Он настороженно уставился на меня сквозь очки.

— Сними, — велела я.

Он послушался, сжал их в кулаке.

Я подняла руку, примерилась, и от души залепила ему пощечину. Получилось больно, по крайней мере, мне. Рукоприкладство я практиковала впервые в жизни.

— Полегчало? — спросил смесок, с усмешкой глядя, как я трясу ушибленной ладонью.

— Мерзавец! — ответила я. И, подумав, добавила. — Ногой бы…

— Так ударь, — разрешил мерзкий полукровка. — Только денег дай.

— Воспитание не позволяет, — вздохнула я.

— Ну, тогда просто дай денег, — смесок ухмыльнулся. Мне все-таки захотелось снова ему стукнуть.

— Денег я тебе не дам, — сказала я, любуясь, как мрачнеет от этих слов парень. Нет, есть на свете справедливость! — Но за билет заплачу. При условии, что больше ты сбегать не будешь.

— Ну, зачем это тебе? — неожиданно взмолился смесок. Всю прежнюю спесь с него как ветром сдуло. — Ну, ради чего ты тащишься не пойми за кем к черту на рога, а? Неужели не доперло, ты — мешаешь? Дай денег, и топай на все четыре стороны. Какие-то планы у тебя ведь были на сегодня?

— Были, — кивнула я, чувствуя, что закипаю. То есть, получается, что это я — ему — мешаю. А не наоборот. Во дела! — Но твое появление их разрушило, понял?! И теперь — уж извини, конечно, — придется тебе терпеть мое общество. Или мы оба немедленно возвращаемся в храм!

— Да почему? — изумился смесок.

Не говоря ни слова, я вынула из сумки пропуск и передала ему. Он прочел, что там написано, повертел бирку в руках, перечитал.

— Так ты что, одна вернуться не сможешь? — наконец, спросил он.

Я кивнула.

— Ну, и влипла же ты! — и смесок обидно засмеялся.

Отвлекшись от убогого, я заметила, что к остановке подкатывает очередной трамвай.

— Влипли мы оба, — сказала я, отбирая у парня пропуск. — Даже если ты сейчас сбежишь от меня, тебя все равно найдут. Не сомневайся, — многозначительно добавила я в ответ на его недоверчивый взгляд, — наш храм весьма в тебе заинтересован.

— Ваш храм… — повторил парень. Веселость с него как рукой сняло. — О, рогатый! — воспрянул он духом, завидев трамвай. — Шевелись, параличная!

С трудом поспевая за быстроногим спутником, я все пыталась и ни в какую не могла понять, как мне следует относиться к грубому полукровке. Ясно было одно — неведомо для чего богини судьбы свели нас вместе, и разлучать в ближайшем будущем не собирались.

Мы вышли из трамвая на центральной площади Незыблемости Императорской власти, у подножия памятника Божественному. Ритуально поклонившись его гордой фигуре в развевающемся плаще и заметив краем глаза, что Соль поклоном пренебрег, я огляделась. Час был ранний, неблагоприятный, пустынный. Зонтики и палатки торговцев сиротливо свернуты в ожидании владельцев, навесы для художников под сенью кипарисов пустовали, на дверях едален красовались надписи «Закрыто». Даже динамики, установленные на высоких столбах по всему периметру площади, молчали, а единственный продавец газет с холщовой сумкой через плечо сидел на скамейке и жевал рисовый пирожок. Вместо привычной улыбки на лице его была угрюмость. Рикши, сгрудив коляски, точили лясы, сверкая белыми зубами на загорелых лицах, и лишь скороходы, как и всегда, грациозно, словно танцоры чечетки, проносились мимо, грохоча по камням брусчатки колесами своих самокатов. Малочисленные прохожие, по большей части приехавшие на трамвае, как и мы, мгновенно приобретали деловой вид и торопились разбежаться по переулкам. Соль и я вместе с ним слегка замешкались, и к нам тут же с разных сторон подбежали попрошайки.

— Дай денежку, дай! — галдели они, отпихивая друг друга. — На вспомоществование!

Решительно взяв растерявшегося спутника за рукав, я направилась к единственному работающему павильону со всякой снедью, весьма своевременно вспомнив, что ничего не ела с утра.

— Куда дальше? — спросила я у Соля, выбрав себе пакет со сладким бататом и кружку соевого молока.

Он, привстав на цыпочки, огляделся, и махнул рукой в направлении сквера, расположенного на противоположной от статуи Божественного стороне улицы. Мы направились туда. Я села на скамеечку и принялась с аппетитом жевать, Соль, вновь оглядевшись, встал передо мной, заложив ладони в карманы штанов.

— Значит, ты намерена выполнять обязанности сопровождающей весь день? — спросил он, начиная покачиваться с пятки на носок.

Я кивнула, глубокомысленно жуя. Проглотив кусок, добавила:

— До второго часа первой стражи. К этому времени нам обоим положено вернуться в храм.

— Дивно, — Соль ухмыльнулся так мерзко, что я едва не подавилась. — Тогда так, — продолжал он как ни в чем не бывало. — Ты ведешь себя смирно и делаешь только то, что тебе говорят. Идет?

Я пожала плечами. Пока что на рожон лез он, а не я.

— Значит, по рукам. Теперь надо двигаться в сторону Лисьей слободы. Знаешь, что там?

— Рабочие окраины, — покривилась я. — Плебеи живут.

— Вот-вот, — покивал Соль. — Плебеи. Именно к ним и нужно.

— Добычу делить поедешь? — спросила я с невинным видом. Его лицо, скрытое темными очками, наклонилось ко мне. — Неделя прошла, без тебя уже все сбыли.

— Кража удалась, это точно, — парень вдруг подсел ко мне, заглядывая в глаза. — Это ведь ты допрашивала Брана, да? И что… что он сказал?

Я провела только первичный допрос и в тот день была явно не в ударе, но решила, что грубому спутнику знать об этом необязательно.

— Сказал, что ничего не помнит, — с удовольствием отвечала я. — За братика какого-то все переживал, жив ли, цел ли. — Сообщив эту информацию, я задумалась, верно ли поступила. Впрочем, мне очень хотелось подковырнуть вредного смеска.

— Что ему, гаду, сделается?.. А богатыри погибли, — Соль пожевал губами. Похоже, он был опечален. — Сколько, говоришь, их было?

— Считая тебя? — я наморщила лоб, припоминая. Но вовремя спохватилась:

— Не скажу. Я подписку давала о неразглашении.

— Подписку, — повторил Соль. И встал. — Поела? — спросил он меня.

Я смяла салфетку, в которой держала батат, и вместе с опустошенной кружкой из-под молока вернула торговцу снедью.

— Да, — сказала я.

— Тогда пошли.

Мы двинулись в направлении мусорных бочек. Напротив таблички с графиком работы уборочных служб Соль остановился и принялся внимательно изучать расписание. Потом взглянул на часы на башне городского совета. Отойдя от помойки на несколько шагов, сунул руки в карманы штанов и замер.

— И? — не выдержала я, наскучив глазеть на пустынную площадь. — Дальше-то что?

— Ждать, — лаконично отозвался Соль.

Я подошла к табличке с расписанием, от нечего делать прочла ее. Тоже взглянула на часы. До прихода мусорщиков оставалось несколько минут. Надеясь, что ждем мы все же не их, я отошла от помойки подальше, и на всякий случай забормотала молитву от скверны, краем глаза следя за спутником.

Через недолгое время, точно в срок, из глубины аллеи послышался грохот деревянных колес тачек, которые везли мусорщики. Вскоре полулюди стали видны и сами, в количестве двух штук. В коротких синих халатах, обутые в сандалии со шнуровкой до середины волосатых голеней, с косынками на жестких волосах, они, как всегда, производили отталкивающее впечатление. В их порожних тачках, предназначенных для сбора мусора, подпрыгивали на брусчатке дороги пустые бочки, совки, метлы и прочий инструмент для уборки улиц. Увидев нас, плебеи обменялись репликами на своем грубом, лающем языке, и остановились. Отвернувшись от них, я поглядела на Соля, настороженно ожидая, что же он предпримет.

— Зарг! (Радуйся, друг) — сказал Соль. — Д орг намыр’Фаб’Ллир? (Где старшина Лир?)

Мусорщики переглянулись. Затем один из них, повыше ростом, ощерил в усмешке рот. Я не приглядывалась, но с расстояния в десять шагов было прекрасно видно, какие плохие у него зубы.

— Ду бк’нор т’хол, (Он захворал и не придет) — сказал он. — Дандрбыр, (Там артельный) — он махнул рукой в направлении площади. — Ди зимен тзолл, (Ты можешь говорить с ним) — взгляд его темных глаз уставился на меня с неодобрением, и я сделала знак от порчи. — Ди баш т’ойк’Дзонни да мыг тур (Ты Светлый, тебе можно все).

— Йябуль, (Понял) — ответил Соль невозмутимо. — Замыр дог (Спасибо).

— Диррабунт’д’омиль! (В пропасть твою благодарность!) — отозвался плебей сквозь зубы, а второй, испуганно глядя на нас, схватил напарника за рукав. — Диман д’нойлэ ялу-О’Брайен тумых замырланг! (Предводителю Брану и парням она теперь ни к чему).

— Зи т’бар, (Знаю) — наклонив голову, отвечал Соль. Первый раз я слышала в его голосе грусть. Впервые видела пристыженным. Впрочем, не так уж долго я с ним знакома, чтобы этому удивляться. Вот факт, что полукровка-аристократ снизошел до разговора с презренным существом, — это да, удивления достойно. Однако я ведь и раньше знала, что он водит шашни с плебеями. На почве этих шашней мы и познакомились, не так ли?

Обмен любезностями между Солем и мусорщиками подошел к концу. Мы направились обратно, откуда пришли, плебеи, дождавшись, когда мы повернемся и пойдем, приступили к своим обязанностям. Шагая к площади вслед за смеском, я исподтишка оглянулась, проверяя, не пытаются ли они нас сглазить. Очень уж угрюмые и недобрые стали у них лица после разговора с Солем. Я могла их понять: похоже, вредный полукровка подбил нескольких их знакомых на кражу, в финале которой погибли многие, но не он. Ясное дело, в их глазах это выглядит подозрительно и нечестно. Но чего же еще ожидать от пусть нечистокровного, но все же аристократа? В конце концов, плебеи — просто инструмент. Любой из нас, свободных людей, мог поступить с ними так же. А этот мусорщик попрекал Соля так, как будто они были равными. Как будто они были друзьями…

Я передернула плечами, вспомнив жуткую рану на теле смеска, с которой он прибыл на мой пост. Памятуя о том, что рана была смертельной, нельзя утверждать, будто Соль собирался оставаться в стороне от участия в краже. Он был среди преступников, делал с ними одно общее дело. Но, может быть, он знал, что вернется к жизни?

Мы пересекли площадь в обратном направлении и направились к ряду торговых домов на другой ее стороне. Обогнули фасад, и очутились во внутреннем дворике, где тоже вовсю орудовали мусорщики.

Знаком велев мне остановиться (что я с удовольствием и сделала), Соль проследовал дальше, прямиком к главе артели, пожилому и сморщенному как печеное яблоко плебею в бордовой косынке. Тот при виде смеска перестал выгребать пищевые отходы из углов помойной площадки и, выпрямившись, наблюдал, как Соль приближается к нему. Когда расстояние между ними сократилось до предписанных пяти шагов, старик, стрельнув в мою сторону взглядом, вытянул руку в запретительном жесте. Соль остановился и, покачиваясь с пятки на носок, вступил в беседу.

Мне было плохо слышно, о чем они говорят: площадной шум заглушал звуки речи. Я лишь видела, как смесок что-то горячо доказывает плебею, тот, с невозмутимым лицом, молчал. Другие мусорщики продолжали работу, с хмурым любопытством поглядывая то на меня, то на своего начальника и его визави.

«Странная компания, — с неприязнью подумала я, прислоняясь к глухой стене дома. — И с чего бы он выглядит так, будто просит у этого уродливого старика прощения?»

Со все возрастающим раздражением я ждала, когда диалог подойдет к концу. Снимет ли донна с меня невольный грех общения со столь неподобающими моему статусу субъектами?.. Отвлекая себя от невеселых размышлений, я исподтишка следила за тем, как работают мусорщики. Двое переставляли наполненную отбросами бочку на тачку, третий подметал помойную площадку. Вдруг, бросив метлу, стремительно нагнулся, схватил что-то и выпрямился с извивающейся крысой в руке. Я покривилась, глядя, как он наклоняется и вцепляется зубами в хребет твари, сквозь шум и гам города донесся ее писк. Крыса, поизвивавшись, издохла. Плебей поднял лицо с красногубым, как у безумного лицедея, окровавленным ртом, отдернул полу халата, являя взору вид коротких нечистых панталон, плотно обтянувших его коренастые ляжки, и сунул трупик в не менее грязный, чем панталоны, мешок на поясе. Я убедилась, что правы те, кто утверждает, будто плебеи едят крыс, и почувствовала, как недавно съеденный батат подступает к горлу.

«Когда же это закончится?!» — подумала я, уговаривая желудок не быть таким щепетильным. Ведь на сатурних службах мне доводилось наблюдать куда более мерзопакостные зрелища, чем сегодняшнее.

Тем временем глава артели мусорщиков передал что-то Солю, тот поблагодарил и направился ко мне.

— Уходим? — с облегчением спросила его я, но он покачал головой.

— В подсобку, — сказал он, указывая на деревянное строение в глубине дворика, и попытался подтолкнуть меня в бок.

Я извернулась, сумев избежать его прикосновения.

— С ума сошел! — воскликнула я. — Мало того, что ты принял от этого какую-то вещь, так теперь хочешь, чтобы мы вошли в их логово?!

— Ты можешь никуда не входить, — спокойно парировал смесок.

Я не нашлась с ответом, только, рассерженно сопя, уставилась на него. А Соль повернулся и, подбрасывая на ладони связку ключей, как ни в чем не бывало зашагал к подсобке. Против воли я последовала за ним. Я была в смятении и пыталась припомнить, были ли в истории случаи, когда послушнице моего ранга доводилось иметь дело с живыми плебеями. Ничего такого я, разумеется, припомнить не смогла, зато отчетливо представила себе другое: длинное-длинное судебное разбирательство на коллегии, где жрицы-наставницы расспрашивают меня, по какой причине я нарушила запрет на прикосновение к нечистым. А потом — в лучшем случае трехнедельный пост, запрет покидать стены храма и участвовать в увеселительных мероприятиях и, может быть, полгода искупительных работ при кладбище. И за все это время никто и пальцем не посмеет до меня дотронуться.

«Сможет ли донна очистить меня от этого?» — с тоской думала я, глядя, как смесок спокойно, можно даже сказать, привычно открывает потускневший амбарный замок на хлипкой дверце строения.

Соль шагнул внутрь и придержал для меня дверь. Глядя, как я колеблюсь, сказал с нотками недовольства:

— Входи.

— Не могу, — отвечала я.

— Скверны боишься? — он презрительно скривил рот. — Но ведь никто тебя не видит.

Я оглянулась через плечо. До нас и впрямь никому не было дела: мусорщики усердно трудились, других человеческих существ поблизости не наблюдалось, а черно-белый кот, сидевший под пальмой, был увлечен неосторожным голубем, подошедшим к нему слишком близко.

— Не в этом дело… — обозрев окрестности, начала объяснять я, но Соль высунул из полумрака подсобки руку, ухватил меня за запястье и дернул к себе. Я споткнулась, упала на него, дощатая дверь с треском захлопнулась за спиной. Я принялась колотить спутника по груди кулаками, он, скривившись, удержал меня за руки.

— Негодяй! — воскликнула я и попыталась вырваться. Он отпустил меня и отступил на шаг, упершись спиной в полки с ведрами и щетками. Сказал спокойно, покачивая головой, словно строгий учитель на неуспевающего ученика:

— Рассматривай это как принуждение. Ты осквернилась не по доброй воле, а потому что тебя заставили. Разве это не смягчающее обстоятельство?

Я задумчиво поглядела на него, постепенно остывая. Теоретически он прав, но…

— Как я докажу, что ты меня заставил? — с подковыркой спросила я. — Ведь по всем бумагам ты — вампир.

Соль снял темные очки, завел глаза и вздохнул.

— Неужели так необходимо кому-то что-то доказывать? Разве недостаточно рассказать обо всем твоей дорогой госпоже Инге, или как там ее у вас величают? — и сделать, как велит она, а? — и он уставился на меня с кислым видом.

Я задумалась, следя за тем, чтобы не коснуться невзначай чего-нибудь в мерзкой тесной комнатушке. Это было почти невозможно, но я старалась. Не стоит усугублять и без того немалый грех.

— Считаешь, донна очистит меня? — спросила, наконец, я, пока Соль убирал очки в рюкзак.

— Без понятия, — отозвался он. — Ей решать, нет?

Я, затосковав, кивнула.

Мы постояли в молчании. Вскоре я устала и почувствовала сонливость, как-никак, я не спала всю ночь.

— И долго мы будем здесь околачиваться? — спросила я. — Ты ведь, кажется, намеревался попасть в пригород? Кстати, как ты собирался это сделать?

Соль не ответил. Я постояла еще, вдыхая пыльный воздух кладовки, переступила с ноги на ногу. Открыла было рот для очередного вопроса и услышала грохот тачки, приближающейся к нам. Я замерла, глядя на Соля во все глаза. Однако плебеи входить в подсобку не спешили. Они что-то делали там, снаружи, переговариваясь на своем зверском наречии. Кажется, обсуждали любовные похождения одного из них.

Потом раздался топот деревянных сандалий по брусчатке и дверь распахнулась.

— Добур (давай), — сказал с рокотом глава мусорщиков и протянул к нам руку.

Я отшатнулась от него, наткнулась на Соля, он крепко прижал меня к себе, не давая двинуться, и взял с полки холщовый мешок для сжигаемого мусора. Иногда в таких мешках, я видела, к нам в отделение приносили трупы.

— Новый и чистый, — пророкотал артельный на имперском языке, принимая мешок. — Благородной госпоже придется впору.

— Что еще за?.. — начала я, но Соль, сделав больно, вывернул мне руки за спину и принялся вязать их позаимствованной с другой полки веревкой. — Ты чего? — возмутилась я, и пнула его по коленке, но он даже не охнул. Я набрала в легкие воздуха, собираясь закричать, но не успела (да и стыдно мне было поднимать шум), смесок сунул мне в рот кляп. Завязал его на затылке, а его подельник, старый плебей, расправил тем временем мешок. Я выпучила глаза, замычала, глядя, как его распахнутая горловина надвигается на меня. Мусорщик ловко накинул мешок мне на голову, спустил до колен и перетянул сверху веревкой. С трудом удерживая равновесие, мыча и брыкаясь, я ощутила, как кто-то вяжет мне лодыжки. Наконец, все было кончено, меня прислонили к стене и принялись шуршать и переговариваться.

Загрохотала тачка, все ближе и ближе, звук замер у двери каморки. Один из мусорщиков ухнул и поставил на землю что-то тяжелое. Меня приподняли над землей, закутывая во второй мешок и ноги, обвязали его под коленями и, подхватив за плечи и голени, потащили куда-то. Даже сквозь пыльную мешковину я ощутила острый и влажный яблочный запах отходов, которым пропитались внутренности бочки, куда похитители затолкали меня, хоть и я кочевряжилась.

Тут же мне пришлось потесниться, потому что бочку со мной разделил кто-то еще. Я пихнула соседа плечом, он шикнул: «Уймись!», и я узнала голос Соля. Немного утешившись, что он в одном со мной положении, я услышала, как сверху скрипит дерево: вероятно, плебеи закрывали крышку. Бочка качнулась и, потеряв равновесие, я с удовольствием наступила Солю на ногу. Он обхватил меня за талию, поставил прямо и прижал к себе, лишив возможности толкаться. Я клокотала от злости и мечтала исцарапать смеску все лицо, но вскоре тачка задвигалась, подпрыгивая на ухабах, и я поневоле прониклась к нему благодарностью за то, что он меня поддерживает. Коря себя за эту благодарность, я все же старалась прижаться к нему в поисках опоры, и постепенно приноровилась к путешествию, несмотря на неудобную позу, вонь и негодование.

Я даже умудрилась задремать, сбивчивым, неровным сном, в который вторгались новые, теперь уже в иной плоскости, колебания бочки, возмущенное кряхтение плебеев и чудовищный механический скрежет. «Железная дорога, — пришла в полудреме мысль. — Мы едем куда-то по железной дороге». Во сне мне казалось, что мы держим путь во владения Паторна; еще бы, учитывая мое молочное имя и окружающий нас запах. Леденящий ужас безысходности объял меня и, содрогнувшись, я проснулась.

Бочка стояла неподвижно, и Соль, крепко сжимавший меня за талию, расслабил хватку.

«Жива?» — холодно поинтересовался он, и я кивнула укутанной в мешок головой.

Он пошевелился, отталкивая меня, сверху раздался деревянный скрип и зазвучали грубые голоса плебеев. Соль завозился. Вдруг он совершил резкое движение, и пропал. Я замычала, в панике тычась в стенки тесной бочки. Внезапно меня схватили за мешковину сверху, защемив в кулаке и волосы, и с силой потянули наверх. Я принялась брыкаться, мыча теперь уже от боли, из глаз посыпались искры. Новые бесцеремонные руки ухватили меня за подмышки и выдернули из бочки прочь. Меня поставили на землю, и тут же все мешки и веревки, стягивающие руки и ноги, были поспешно сняты. От кляпа я, гневно фыркая, избавилась сама.

В лицо мне бросились солнце и пыльный ветер. Я заморгала на свет, слезящимися глазами обвела знакомцев-плебеев во главе с артельным. Они стояли на широкой платформе дрезины, плотно уставленной бочками, и глядели на Соля. Я тоже уставилась на него и заметила, что у ног его, как и у моих, лежит мешок.

Мазнув по мне взглядом, смесок поклонился старшему мусорщику.

— Таг’и домг (благодарю за помощь), — сказал смесок, а старик, нахмурившись, сплюнул ему под ноги.

— Тууп’куп бумыг дорранрат Дзонни (я делаю это не ради тебя, Светлый), — отвечал он, и отступил от смеска на положенное расстояние. Его напарники, утратив к нам интерес, направились к бочке, послужившей нам убежищем, чтобы запечатать ее обратно.

А Соль подошел ко мне, как ни в чем не бывало, взял за руку и потянул к краю платформы. Наша дрезина находилась на железнодорожной насыпи, вдоль которой по обеим сторонам тянулся глухой забор, и поведение смеска недвусмысленно указывало на то, что он собирается сойти здесь.

— С ума сошел! — уперлась я, когда он, дергая меня за собой, сделал движение спрыгнуть вниз. — Я не слезу!

— Надо, — сказал мне Соль и, развернувшись, подхватил за плечи и под коленками.

Не успела я и глазом моргнуть на такое хамство, как он, держа меня на руках, соскочил с дрезины.

Я с отчаянием оглянулась на плебеев. Двое из них подошли к поршням, источнику движущей силы машины, и взялись за рычаги. Остальные обступили бочки, приготовившись следить, чтобы ни одна из них не упала. Никто из этих полулюдей в нашу сторону не смотрел.

Соль легко спустился вниз по насыпи, и остановился в двух шагах от забора. Продолжая держать меня на весу, как нечто незначительное, он развернулся и раскрыл ладонь в прощальном жесте. Плебеи качнули поршни, раздался лязг, скрежет, и огромная неуклюжая дрезина нехотя подвинулась на рельсах. Сквозь резкие стоны огромного механизма раздался хрипловатый, отчетливый голос артельного:

— Они там бродят, за границей Круга не-спящих. И атаман О'Брайан, и ныр-Туарег, и молодой Дано… — он помолчал, стоя на краю платформы, как капитан на носу корабля. Темные глаза его, вопреки всем правилам, с прищуром смотрели прямо смеску в лицо. — Ты отвяжешь их души, Светлый?

Забыв страх и негодование, я покосилась на Соля. О чем идет речь, неужели..?

— Конечно, данг, — отвечал тот мягко. — Таков долг, — он поклонился, заставив меня вцепиться ему в плечи. — Ничтожная благодарность за их великое и благородное деяние.

Старик, не дрогнув ни единым мускулом, кивнул и отвернулся. Дрезина, кряхтя, медленно глотала железнодорожное полотно, и уползала от нас, как старая усталая черепаха. Когда она уменьшилась до размеров коробки, а плебеи на ней стали напоминать крохотных игрушечных человечков, Соль опустил меня на землю.

— Не следует ли тебе объясниться? — спросила я.

— Да, ты права, — не глядя на меня, Соль кивнул. — Нужно было попасть в Лисью слободу, и вот, зашибись, до нее рукой подать. За способ доставки прости и не вини исконных людей, они были вынуждены поступить именно так, а не иначе.

— Что все это значит? — с недоумением спросила я, когда он замолчал.

Но расширять реплику смесок не намеревался, а вместо этого неспешно зашагал вдоль забора, как будто приглядываясь к нему. Мне не осталось ничего иного, как последовать за ним.

Забор был высоким, составленным из монолитных каменных плит, скрепленных раствором. Он казался непроходимым, и о том, что в нем есть лазейка, я узнала лишь тогда, когда Соль указал мне на нее. На стыке двух плит был проделан лаз, занавешенный тканью серого цвета, точь-в-точь такого же, как у стены. Под тканью обнаружилась доска, заменившая собой камень. Я думаю, даже дорожная инспекция, окажись она здесь ненароком с проверкой, не догадалась бы, что перед ней подделка.

— Не боишься, что я сообщу, куда следует, о том, что здесь увидела? — злорадно спросила я, наблюдая, как Соль отодвигает с лаза доску.

Он поглядел на меня без выражения и знаком показал, чтобы я втиснулась в лаз.

— Примешься болтать, — добавил, пока я с сомнением примеряла свои размеры к размерам лаза, — пожалеешь.

Я хмыкнула, но мне стало не по себе. Мы находились в дикой местности, за пределами Саракиса, а я ни слова хорошего об этих краях не слышала. И я даже не знала, кто таков Соль, на самом-то деле! По меньшей мере, подозрительный тип, преступник и вор.

— Пока помолчу, — буркнула я, осознав все обстоятельства. — Но, знаешь, не думаю, что смогу протиснуться сквозь это… — я указала на лаз, и перевела взгляд на Соля. Одной рукой он держал доску-обманку, другой придерживал надо мной навес из маскирующей ткани.

— Сквозь этот лаз способен пройти крепкий мужчина, — возразил смесок. — Ты тоже способна, несмотря на некоторые мясистости, — его бесстрастный взгляд скользнул по моей фигуре, заставив невольно смутиться.

— Платье запачкается, — добавила я новый аргумент, но Соль только головой покачал.

— Не поздно грязи испугалась? Вообще-то, если хочешь, можешь остаться здесь, — и он слегка качнул доску, намекая, чтоб я освободила дорогу. — Вечерняя бригада исконных людей, возможно, заберет тебя обратно.

— Ха-ха, прекрасный повод избавиться от меня! — я деланно рассмеялась. — Не дождешься! — я развернулась к лазу лицом и, перевесив сумку с живота на плечо, втиснулась между крошащимися плитами. От тесноты сделалось не по себе, я зажмурилась. Привстав от усердия на цыпочки, я по-крабьи засеменила вдоль плиты, шаря по ней вытянутой рукой. Наконец, пальцы нащупали занозистую деревянную поверхность. Я повернула голову, и в полумраке увидела другую доску, сестру той, что держал приподнятой Соль на входе. Я толкнула ее. Со скрежетом доска поддалась и сдвинулась в сторону. Я устремилась в узкий проход, запуталась в ткани, и, отбиваясь от нее, вывалилась из лаза по другую сторону забора.

Я рухнула на колени в жухлую траву, росшую вдоль стены, и блаженно привалилась спиной к нагретой плите. Вознесла молитву Кобыле, и стала дожидаться Соля, который почему-то замешкался с выходом.

«Застрял», — с ленивым злорадством подумала я, наблюдая вытянутое и узкое облако в прозрачном небе над головой. Было странно знать, что находишься снаружи города, на нечистой его стороне, и все же обнаружить здесь такое же высокое небо, и солнце, набухающее теплом, и мягкую бледную, как старческие волосы, траву с лохматыми головками первых одуванчиков. Далеко впереди высилась громада свалки и мусорного завода, по левую руку можно было разглядеть сортировочную станцию, куда направились плебеи, а по правую — стену Внутреннего города, еще более высокую, нежели та, у подножия которой сидела я. Пока я на глазок прикидывала, какое расстояние отсюда до Вторых западных ворот, из пролаза выбрался Соль. Выглядел он уже отнюдь не так щеголевато, как утром: одежда в пыли и грязных пятнах, шляпа набекрень, коса растрепана. В вытянутой руке он держал торбу. С поклажей на плече, разумеется, в узкий лаз ему было бы не попасть.

Парень вышагнул на траву рядом со мной, небрежно отряхнулся, ловко задвинул доску и, вернув маскирующую ткань на место, разровнял складки. Приложил козырек ладони ко лбу и стал глядеть в сторону завода по переработке мусора. За ним, этим заводом, если я правильно помнила карту, на расстоянии пары-тройки километров располагалась плебейская рабочая слобода, а далее рудник и штольни, частично уже заброшенные. Затем горы становились выше, леса на их склонах непролазнее и, кроме редких исследователей и отшельников, никто другой на западных склонах Срединных гор не жил.

Наш путь, объяснил мне Соль, лежит мимо завода и свалки мусора, раскинувшейся возле него. Мы должны преодолеть его незамеченными, поэтому нам придется сделать крюк и двигаться через полосу чахлого леса, оставшегося после вырубок. «И никакой отсебятины, — добавил смесок веско. — Здесь можно встретить патруль с собаками или кое-что похуже».

Соль изрек все это, а потом пошел, с места в карьер, мне ничего другого не осталось, как встать и последовать за ним.

Ходьба развеяла сонливость, а свежий ветерок немного сбил помойный запах сгнивших яблок с нас обоих. Я шла за споро шагавшим Солем и удивлялась себе, впервые оказавшейся по эту сторону городских стен. Если бы еще вчера кто-нибудь сказал мне, что такое возможно, я подняла бы его на смех. Однако сейчас мне было не до шуток. За считанную стражу я очутилась вне пределов известного мне мира, и спутником моим был человек, о котором я не знала ничего, кроме имени и того, что он был соучастником преступления. Уж чего, чего, а такого развития событий я, соглашаясь встать под патронаж донны, и помыслить бы не смогла!

Вскоре солнце поднялось повыше, пригрело. Я с тоской подумала о завтраке в храмовом общежитии, о своих подружках, болтающих и дурачащихся за столом. Вот-вот должны были начаться утренние занятия, о которых я тоже вспоминала сейчас с ностальгией. Записка от донны спасла бы меня от отработки прогула, но для того, чтобы ее получить, мне нужно успешно завершить свою миссию. Окончанию которой конца-края не видно.

Мы обходили мусорный завод и прилегающую к нему территорию по широкой дуге, его ограда, трубы и строения казались мизерными с большого расстояния. Однако ветер, дувший как раз оттуда, доносил до нас запах дыма и гнили, легкий и тошнотворный, как душок над трупом. Мне, прежде видавшей сей унылый край лишь в посмертных видениях убитых, этот запах показался самым что ни на есть подходящим для такого места.

Прошло около часа, и впереди завиднелись первые деревья чахлого леса. Я устала и хотела пить, но просить Соля о передышке не позволяла гордость, а сам он и не думал останавливаться. Лишь сказал, когда мы приблизились к кромке чахлых сосенок:

— Не шуми.

Мы вошли под сень деревьев, словно пересекли некую границу, и меня поразила тишина, царившая в этом умирающем царстве природы. Ни пения птиц, ни шороха листвы, полная противоположность оживленным городским паркам или пасторальному изобилию местности, откуда я родом. Даже слабый ветерок, слегка освежавший нас, пока мы были в пути, словно запутался в голых ветвях и, обессилев, затих.

Соль, а за ним и я медленно двинулись по плешивому ковру из бурой опавшей листвы. Она шуршала под ногами, как бумажный мусор. Листья были хрупкие, ломкие, почва под ними сухая, изрытая трещинами, и, хотя в городе весна была в самом разгаре, здесь как будто бы навеки поселилась поздняя осень. Мне недолго пришлось гадать, почему так. Едва стволы деревьев сомкнулись за нашими спинами, я почувствовала эманации. От этого леса просто разило мертвечиной.

— Нам нельзя здесь идти! — ловя Соля за руку, проговорила я громко. Лес тут же поймал мой голос, измял, уподобив хриплому вороньему карканью.

Соль с гримасой обернулся ко мне и прижал палец к губам.

— Ты не одна, — прошипел он. — Бояться не надо.

Но было очевидно, что гибельность этого места не секрет для него.

Он дернул рукой, вырываясь, и нырнул под низко надвинутую ветку. Я поспешила за ним, не желая ни на секунду терять из виду, но, надо сказать, слова его нисколько меня не успокоили.

Наказание преступников — не моя специализация, этим занимаются те, кто посвящен Охотнице и Лучнику. Однако в силу специфики своей деятельности я все же знала кое-что об этом.

Как всем известно, есть три вида преступлений: против богов, против государства и против людей. Самым тяжелым по праву считается первый вид, и наказание за него — смертная казнь. Но если свободный человек смертью своей искупает вину перед богами и перед теми, кому его проступок причинил вред, то с плебеями дело другое. Если плебей совершил преступление и был убит представителями правопорядка, то это уже автоматически означает, что своим проступком он оскорбил богов. И боги заслуженно покарали его.

По сути, если плебей нарушает закон, то пощады ему не видать. Он и так уже априори виновен, раз родился плебеем. Однако вину за преступления, совершенные каким-нибудь плебеем против людей или государства, может принять на себя другой плебей, обычно староста деревни или глава рабочей артели. Они называют это «взять на поруки», когда вместо осужденного выбранный общиной «поручитель» платит за преступника штраф, терпит порку или отправляется на каторгу. Странный обычай, варварский и несправедливый, но не всегда логика плебеев доступна пониманию обычных людей. Но если преступление совершено против богов, то обычно взять преступника «на поруки» невозможно, поскольку он уже мертв. Даже если еще жив, добровольцев «взять на поруки» никто специально не ищет. Да и мало их находится, если уж на то пошло. Потому что наказание ужасно.

Осужденного вначале лишают живого тела, отделяя от него дольнюю или — в просторечии — тварную душу (а чаще всего бывает, что на момент суда душа эта уже отделена по разным причинам). Затем принудительно запирают горний дух в неспособном к существованию теле. Нетрудно догадаться, что дух, заточенный в темнице разлагающейся, отходящей от костей плоти, теряет все черты гуманности, озлобляется и деградирует. Один такой разгневанный дух не опасен для обычного человека, но если их соберется несметное множество, они могут свести с ума или причинить нешуточный вред здоровью.

Теоретически я знала, что возле Саракиса есть место, в котором пребывают проклятые духи, но никогда не думала, что оно от города так близко. Теперь оставалось только пенять на собственную глупость. Неупокоенные останки плебеев-преступников не оставишь бродить абы где, ведь они могут представлять угрозу для мирных граждан. А страшная судьба посягнувших на божественный порядок должна стать назиданием их родственникам и соседям. Поэтому естественно, что неподалеку от плебейского поселения должно быть некое подобие резервации, куда власти по решению суда помещают недомертвые трупы преступников. Некое огороженное пространство, пребывая в пределах которого грешники обречены на вечные муки. Такое место нельзя располагать вдалеке от городских инфраструктур и инстанций, иначе как следить, чтобы низшие люди тайком не предали земле тело кого-нибудь из осужденных? Но если все так, как я думаю (а я, пожалуй, недалека от истины), то что, боги побери, мы делаем здесь, в самом рассаднике скверны и опасности?! Да мы за тридевять земель должны обходить это проклятое место!

Пока я так рассуждала, накручивая себя все больше, мы выбрели к краю огромного оврага, на дне которого, среди коряг, сплетения засохших веток и нагромождения камней, тоненькой ниточкой из последних сил вился ручей. Тут же валялись обрывки лохмотьев, оборванные куски дерюги, пучки соломы и, подтверждая все мои догадки, белели человеческие кости. Соль сделал движение в направлении спуска по неровному краю оврага, я с силой вцепилась в его предплечье.

— Не надо! — прошептала я. Лес снова исказил мой голос, изуродовав его до такой степени, что по спине пробежали мурашки.

Соль оглянулся на меня, едва не заставив попятиться: красивое лицо его было искажено в мучительной гримасе. Но миг, и наваждение пропало, и меня вновь буравил взгляд его непроницаемых глаз.

— Самый короткий путь отсюда — по дну, — ровно сказал мне смесок и ткнул пальцем вниз, для наглядности.

Я истово замотала головой.

— В другой раз, как угодно, но сейчас — без меня, — уподобляя речь его рубленым фразам, отвечала я, вздрагивая от звуков собственного голоса. — Там их самый рассадник.

— Ты чувствуешь? — Соль вдруг, склонив голову к плечу, взглянул на меня с интересом. Напрягшаяся рука его, в которую вцепились мои пальцы, слегка расслабилась. — Ты ведь тоже жрица, да? И что ты чувствуешь?

Я, оторопев, уставилась на него. Потом, нахмурившись, отвечала:

— Они следят за нами. Без препаратов я не ощущаю четко, но чувствую их злобу и голод. Они нападут, если мы сделаем неверный шаг, просто навалятся, как снежный ком, и сомнут.

Соль нахмурился вслед за мной.

— Ты не ощущаешь печали или горечи? — спросил он с неожиданной прохладцей. Его голос, как ни странно, звучал обычно, без искажений и инфернальных пришептываний, сопровождавших каждое мое слово. — Не ощущаешь их боль? Их невыплаканные слезы точат эту землю, и она скудеет, отдавая им последние соки, лишь бы только облегчить их страдания. Неужели ты не слышишь, не ощущаешь горя земли, не способной утешить единоутробных детей своих?

— Нет, — я, пораженная, помотала головой. Что он такое несет?! Как будто жалеет их… Уж не помрачил ли его разум голодный дух?!

— Эх ты, а еще жрица! — вздохнув, смесок разжал мои пальцы на своем предплечье и аккуратно убрал руку. — Иди следом, и не споткнись.

И мы пошли в обход оврага. Путь был нелегок: непролазные заросли, вздыбившиеся корни, трухлявые стволы упавших деревьев, сыплющаяся под ногами земля. Соль помогал мне, как мог, со всей своей предусмотрительностью и еще большей отстраненностью, чем прежде. Словно я стала неприкасаема для него. А я шла, пригибалась, карабкалась и спрыгивала, чтобы тут же начать взбираться опять, оскальзывалась и падала, обдирала кожу и одежду об ветки, увертывалась от них, принимала поддержку Соля, и все думала о том, что он мне сказал.

«Странный, — думала я. — Мягко сказано, что странный. Может, все-таки сумасшедший?»

Но отчего тогда донна доверилась ему? Я мало что знала о ней, но она — самая настоящая аристократка, принадлежит к Божественной Императорской семье, правящей больше двухсот лет по им же установленным законам. С другой стороны, донна впала в немилость и была сослана сюда, в нашу провинциальную глушь, в наказание за оскорбительный образ мыслей. Да и сам Соль, этот смесок с именем отпрыска императорского рода, он-то что делает здесь? Скрывается от соглядатаев Божественного? Занимается разбоем и водит дружбу с плебеями? Является поклонником избытой, казалось бы, почти два века назад ереси о том, что именно плебеи, низшие существа, и есть потомки тех, кто искони когда-то населял эту землю?.. Ничего себе списочек, для нескольких часов знакомства-то!.. Может, донна и приставила меня к нему, чтобы разузнать об этом типе побольше? Так профессиональный допрос помог бы здесь куда лучше, чем мои скромные наблюдения и догадки. И мне не пришлось бы рисковать жизнью!

Овраг закончился неожиданно, просто сузился вдруг, как бы сросся по краям, и превратился в полосу леса, стеной преградившего нам путь. Вместе с трухлявыми пнями, оставшимися от старинных вырубок, росли кусты и чахлые молодые деревца, тонкие и искривленные. Их ветви переплетались, образуя заслон, но Соль, недолго думая, пошел напролом, расчищая путь и для меня. Мы оба старались производить как можно меньше шума, но ветки шуршали под прикосновениями, а корни скрипели под ногами. К тому же лес, словно нарочно, усиливал и искажал звуки нашего продвижения. Поэтому на признаки чужой, сопровождаемой треском, активности я долгое время не обращала внимания.

Первым неладное заметил мой спутник. Он резко остановился, и я едва не влепилась ему в спину. Он сделал рукой знак «замри!», и я поневоле проглотила все колкие упреки. Застыв, я прислушалась и почти сразу же заметила белесую бесформенную фигуру с черным маревом над головой, вразвалку движущуюся нам навстречу.

Душа у меня ушла в пятки, несмотря на то, что столкнуться с чем-то подобным я ожидала с того самого мгновения, как поняла, где мы находимся. По направлению к нам, вероятно, привлеченный шумом, который мы производили, двигался мертвец, даже сквозь сумрак и переплетение ветвей видно было, что череп у него проломлен, а правая рука болтается в неестественном положении. Один из тех, что «бродит на границе Круга не-спящих», по меткому выражению артельного мусорщиков. Соль обещал, что освободит его душу, но как он собирался это сделать, если упокоить такого мертвеца невозможно, пока не найдешь запечатанную реплику с его «кугуцу»?

Судя по виду, мертвец находился в неплохой физической форме. Он мог преследовать нас до тех пор, пока мы не выйдем за пределы леса, куда ему, привязанному к местоположению заключенной в «кугуцу» горней души, уже не вырваться.

Как только мы остановились и затихли, мертвец остановился тоже. Он издавал звуки: ровное монотонное гудение, словно внутри него работал мотор. Черный нимб над его головой слегка колебался в воздухе в такт этому гудению. Медленно и неуклюже он повернулся, словно ища нас по запаху, но я-то знала, что обоняние у лишенного дольней души тела отсутствует. Нас искал его дух: если раньше остатки физических чувств позволяли ориентироваться на вибрации и движения, то теперь иначе, чем ментальным образом, мертвецу нас было не обнаружить.

Этот страшный субъект стоял шагах в двадцати от нас; я увидела, как усмешка ощерила его темный рот, из которого тут же вывалился вспухший язык, и мертвец, набирая шаг, заторопился в нашу сторону. «Надо бежать!» — подумала я, но ужас приковал меня к месту. За спиной я услышала новый шум, и хребет мой обледенел под волной холодного пота. Я поняла, что сзади к нам приближается еще один приговоренный к посмертному наказанию преступник. Соль стоял неподвижно, заслоняя меня от первого мертвеца, мне пришло в голову, что он тоже остолбенел от страха. Я прислонилась лбом к его прямой спине, испытывая мизерное облегчение от того, что он тоже в ужасе.

Мгновение длилось наше соприкосновение, а затем Соль сделал шаг навстречу мертвецу. Я взвизгнула и подскочила к смеску. Хватая его за руку, оглянулась. Второго неупокоенного пока не было видно, треск веток и корней под его ногами раздавался глухо. Утешившись этим, я перевела взгляд на первого мертвеца, и тут Соль со злостью вырвал у меня свою руку. Прижал ее ко рту, словно собираясь поцеловать сам себя. Я охнула, увидав, что это был никакой не поцелуй, а укус, такой, что отворилась кровь. Соль, набычившись, присел на широко расставленных ногах, разводя руки в стороны. Мертвец был от нас на расстоянии шагов четырех, уже можно было ощутить тошнотворный запах его гниющего мяса, заметить мух, вьющихся над ним плотным роем, рассмотреть во всех подробностях отметины смерти на его лице. Глядя на него и ощущая ком подступающий дурноты, я внезапно поняла, что до этого момента, несмотря на весь свой опыт работы в заупокойном отделе, я видела только недавно умерших, отмытых от крови и слизи, благообразных мертвецов. Их мертвые лица никогда не вызывали во мне отвращения, их восковая бледность, терпкий запах начинающегося разложения и неподвижность казались естественными, не выходящими за рамки обычной жизненной ситуации.

Теперь же я видела смерть, как она есть, во всем ее уродстве и нелепости, и вида этого выносить больше не могла. Меня скрутило в рвотном позыве, и в тот же миг, когда остатки плохо переваренного батата изверглись из моего рта на опавшие листья, Соль, сильно оттолкнувшись ногами, прыгнул на мертвеца. Меня вывернуло еще раз, на сей раз от каких-то жутких, абсолютно немыслимых звуков: жужжание, сухожильный скрип, нутряной вой, чмоканье и треск костей. Рухнув на колени перед содержимым собственного желудка, я закашлялась, избавляя рот от остатков кислой слюны и, кое-как подняв голову, взглянула на Соля. Он, в своем светлом щегольском костюме, с серебристой косой, мерцающей в полутьме леса, сидел верхом на грязном и сочащемся гноем мертвеце и методично рвал его на части. Мертвец, который при жизни был крепким крупным плебеем, дергался, извивался под ним, как раздавленная гусеница, но ничего не мог поделать с парнем примерно одной со мной весовой категории.

Глядя на то, как Соль тянет вверх отходящую от кожи руку мертвеца, и сосуды на ней лопаются, разбрызгивая вместо крови мутную жижу, а мухи клубятся вокруг, как облако, я поняла, что с рвотой еще не покончено. Кое-как подобрав волосы, чтобы не запачкать их, я вновь оказалась занята только собой, и лишь жуткий вой мертвеца оповещал меня о том, что происходит. Наконец, меня во второй раз отпустило, и тут же со стороны Соля и его жертвы раздался хлюпающий, чмокающий звук, и вой прервался. Молясь про себя, чтобы не было нового приступа, я поглядела на смеска. Он сидел ко мне вполоборота, колени в изгвазданных светлых штанах плотно сжимали бока неупокоенного грешника. Правая, укушенная рука смеска по середину предплечья была погружена в брюхо мертвеца, буро-сизые несвежие кишки мерзко шевелились от ее движений внутри. Но вот парень вынул запачканную, сжатую в кулак руку наружу, поднес к искаженной до неузнаваемости харе мертвого, раскрыл ладонь и сказал на языке плебеев:

— Гляди, янг-Дано, это ты. Ты мертв, янг! Ты мертв, и быть здесь уже не можешь. Оковы разорваны, видишь? Так улетай же, ты свободен лететь!

Глаза мертвеца открылись, лицо разгладилось, приобретя выражение успокоения. Он словно смотрел на что-то, лежащее перед ним на раскрытой ладони Соля, и я вдруг тоже увидела, на что он смотрит. Белая птичка горней души. Дух, духовная сущность, та самая легчайшая и тончайшая субстанция, что соединяет нас с миром небожителей. Она трепетала на узкой, испачканной ошметками плоти и крови ладони смеска, и словно становилась больше, будто крепла, выпрямлялась в полный рост. Она росла, а труп плебея как будто уменьшался в размерах, плоть спадала на глазах, словно время милосердно ускорилось для этого, обреченного на вечное умирание, грешника. А потом Соль сжал в кулак вторую руку, насупившись, дернул с усилием, будто разрывал нить, и душа на его ладони вспыхнула, как искорка, озаряя профиль сидящего ко мне боком смеска. И погасла, навсегда, как Соль ей и велел, когда он отвернулся.

Зачерпнув горсть земли, парень поднялся с расчекрыженных им же самим останков и высыпал сухую почву и листья на провалившееся лицо мертвеца. А потом повернулся ко мне, и пошел в сторону раздающегося за моей спиной треска. Я вскинулась, когда он проходил мимо, хотела спросить, он покачал головой.

— Жди здесь. Ты уже видела, как это бывает.

И ушел. А я осталась. Собравшись с силами, я перебралась подальше от лужи собственной блевотины и раскуроченного тела грешника. Села под сосенкой, привалившись к ее тощему стволу спиной, и обхватила колени руками. Из зарослей, в которых скрылся Соль, вскоре послышались все те же отвратительные звуки, что и в первый раз. Я зажала уши, спрятала лицо в коленях, и твердила защитную мантру до тех пор, пока не заболела голова. Тогда я отняла ладони от ушей, и поняла, что лес тих. Послышался негромкий голос Соля, он отпускал душу ныр-Туарега, своего младшего собрата. Слабый свет озарил чащу, в которой скрылся мой спутник, и присутствие еще одной души я перестала ощущать.

Но куда они уходили? Куда отправлял их Соль? С помощью непосредственного контакта он сумел разрушить печать, наложенную на преступников жрецами-исполнителями, и разорвал насильственную связь духа с неживым телом, но что он сделал с ним затем? Отпустил или поглотил?.. Мне очень хотелось верить, что первое, потому что в противном случае Соль не мог быть обычным человеком. Никто не способен принять в себя разгневанный дух, не рискуя при этом сохранностью духа собственного. Никто из людей, я хочу сказать. На заре империи боги, сойдя на землю, сумели умиротворить «мятежные души» и объединили страну под Куполом, но на занятиях нам объясняли, что это иносказание. Позже боги, положив начало императорской семье, сокрылись. И теперь уже аристократы, в чьих жилах текла божественная кровь, начали править государством и ограждать народы от слепого лица небытия. Аристократы, такие, как Соль?..

Я вспомнила Тысячезевый Тартар, Рыщущий, жадный до живого тепла. Тогда я решила, что свел меня с ним один из тех несчастливых случаев, о которых так любят рассказывать жрицы-наставницы. Однако все могло быть иначе, чем я думала. Что, если душа самого Соля как-то связана с ним? Ведь, согласно самым древним легендам, Тартар — это тоже Дит, но предназначенный для душ самых безнадежных грешников! Даже души плебеев, осужденных на посмертные муки, рано или поздно попадают в Дит, где, пройдя круги страданий, могут достигнуть, наконец, асфоделевых пустошей и утешиться забвением из реки Безвременья. И лишь душам тех, кого поглотил Тартар, никогда не будет покоя, их удел — это бесконечный слепой и жадный ужас, вопиющий во мраке тысячей глоток. Уж не эта ли участь ожидает смеска после смерти?..

Под ногами Соля захрустела листва, знаменуя, что сейчас он вернется. Этот горестный, шелестящий звук вернул меня с извилистых путей мифологических интерпретаций. Я окинула смеска взглядом, с челки, упавшей на грязное, в пятнах бурой крови, лицо до носков замызганных в трупной слизи сандалий, и порадовалась, что тошнить уже нечем. Впрочем, сама я едва ли выглядела лучше. Соль подошел ко мне и наклонился, протягивая руку. Заметив мой взгляд, устремленный на его ладонь, на которой запеклась кровь из маленькой раны на запястье, он вытер ее об штаны и снова протянул мне.

Вдохнув терпкий винный запах, я приняла предложенную помощь, и, встав, сообразила, что она оказалась не лишней. Ноги с трудом держали. Соль обхватил меня за плечи, я его за пояс, и мы медленно побрели прочь от останков его друзей, над которыми, удовлетворенные, начинали скапливаться мухи. Теперь им не придется летать вслед за бродящей без цели горой гниющего мяса, и можно будет без помех отложить личинки в теплую от разложения мертвую плоть. Почувствовав кислый привкус, предвещающий новую волну рвоты, я запретила себе думать на эту тему.

Мы просто шли под сенью умирающего леса, и я лишь вяло надеялась на то, что с третьим преступником-плебеем нам не придется столкнуться. Он был последним из подельников Соля, кого милиционерам удалось убить и покарать. Тот самый, с кем у меня вышел самый неудачный за всю историю службы дознавательницей допрос. Тот самый, кто был плебейским атаманом, и, пожалуй, более других заслужил свое посмертное наказание.

Спустя стражу я сидела в темной, с низким потолком лачуге за грубо сколоченным столом и осторожно прихлебывала из глиняной чашки острое обжигающее питье. В нем были корица, имбирь, мята, перец, и еще с десяток пряных специй и трав, плохо различимых на вкус. С низких лавок вдоль стен на меня с пугливым любопытством таращились детеныши плебеев, чумазые и загорелые, с остренькими, как у лисят, мордочками. В них, в отличие от взрослых особей, даже ощущалась свойственная всем детям прелесть: плавная гибкость движений, чубатость, смешные дырки на месте выпавших молочных зубов. Самому старшему из шестерки я дала бы лет семь, хотя выглядел он, как и все плебейские детеныши, мельче и щуплее своих ровесников из числа свободных людей. Согнутая в три погибели плебейка, впустившая в свое жилище меня и Соля, велела мальчонке присматривать за младшими братьями и сестрами, и теперь он строго следил, чтобы малявки не предпринимали в мою сторону никаких поползновений. Благодаря чему все шестеро вели себя прилично, опасаясь в моем присутствии даже пошевелиться лишний раз, и ничем не мешали мне подслушивать разговор смеска с хозяйкой лачуги.

Они уединились в маленьком закутке за печкой, отделенном от остальной части домишки громоздким сундуком с наваленной сверху горой всякого барахла. Узкий вход в комнатушку занавесили потускневшей от многочисленных стирок полоской ткани, и тихо бубнили в углу на плебейском языке. Я напрягала слух, пытаясь вникнуть в суть беседы, но понимала только Соля, у старухи были жуткие проблемы с дикцией из-за отсутствия половины зубов.

С самого начала, едва впустив нас, плебейка отнеслась к нам обоим холодно, с вынужденным почтением, однако без возражений выполнила просьбу смеска дать мне чистую одежду и дорожный платок, чтоб завернуть в него замызганную мою. Без слов напоила меня чаем и угостила нехитрым обедом из печеных пресных лепешек и бобовой каши. Соль от еды и переодевания отказался (я бы тоже должна была, но изнуренный организм требовал пищи и свежей одежды, не важно, с чьего плеча), и сразу попросил у старухи прощения за вторжение. Плебейка отвечала уже знакомым мне образом.

«Ты Светлый, — с отвращением прошамкала она. — Тебе можно все».

Соль не пришел в восторг от этих слов, и попросил старуху переговорить с глазу на глаз. Я сделала вид, будто не понимаю, о чем идет речь (общались эти двое на плебейском), и навострила уши. Плебейка бормотала смеску что-то возмущенно-вопросительное за занавеской, а он тихо и почтительно оправдывался перед ней.

«Потеря твоего сына равносильна потере любимого брата, — так, приблизительно, могла я перевести его ответы, — и скорбь по его кончине разрывает эту жалкую грудь на части. То ничтожество, что стоит перед тобой, не смеет просить о прощении, добрая мать, ибо прощение есть великий и ценный дар, и права на него у твоего покорного слуги нет. Но сей недостойный клянется тебе, что освободит дух твоего сына от проклятия не-смерти! Сей смиренный слуга молит тебя, ответь, вернулся ли кто-нибудь из тех, кого увел он на позорную гибель, живым?»

Старуха что-то отвечала с презрением, Соль снова покорно винился и соглашался. Меня прямо коробило от этой его неуместной вежливости. И откуда только она взялась, нежданная, в его жалких речах?!

Стараясь не показывать плебейским отродьям своего возмущения, я продолжала пить острый чай. А смесок тем временем вновь задал свой вопрос. Выслушав пространный ответ старухи, он спросил: «Где сейчас отшельник?»

Коротко и грубо она сказала, где. А затем добавила, на удивление внятно: «Ты Светлый, и винить тебя — все равно, что винить ветер или грозу за те разрушения, какие они, порой благодатные, приносят. Но знай и запомни одно, Пришелец-с Той-стороны: тот день, когда ты проявился к нам, я стану проклинать всегда, и ни за что, даже после смерти своей, никогда я не прощу тебя, предателя и убийцу! А теперь оставь мой дом, убирайся к своему отшельнику, и не смей даже приближаться к останкам моего бедного сына! О девице я позабочусь».

Соль вновь длинно извинился перед ней, подчеркивая, что прощения он не заслуживает, и я увидела, как занавеска отдернулась под сморщенной рукой старухи. Сделав вопросительное лицо, я поглядела на плебейку, но она в мою сторону не смотрела. Проковыляв к низкой дверце лачуги, старуха распахнула ее и выразительно уставилась на Соля. Он прошагал мимо меня, я приподнялась на табурете, всем видом показывая, что намерена последовать за ним. Он задержался на пороге и бросил через плечо:

— Жди здесь.

— А ты куда? — как можно менее обеспокоенным тоном поинтересовалась я.

Он повернулся ко мне вполоборота, и, не глядя, произнес:

— Есть одно дело, составить в котором компанию ты не сможешь. Займет часа два, затем можно будет вернуться назад.

— Опять хочешь удрать? — нехорошим голосом проговорила я, вставая. — Я пойду с тобой!

Он коротко взглянул на меня, на безучастную старуху, и сказал устало:

— Останься здесь. Вреда тебе не причинят, и к назначенному сроку ты попадешь в храм. Сумев соблюсти все поставленные условия.

Он говорил со мной вежливым тоном, можно сказать, просил, и я не сразу нашлась с ответом.

— Обещаешь? — спросила, наконец, я.

И он, глядя мне прямо в глаза, кивнул:

— Да.

Я сдалась.

А когда он ушел, старуха закрыла за ним дверь, и я уселась обратно на табурет, — лишь тогда я подумала: «Вот так же он, наверное, подбил своих дружков-плебеев на кражу с летальным исходом. Просто взял, и показал вдруг свою человечность. Да что же ты за тип, смесок Соль?!»

Мне стало погано. Сидеть в нищей плебейской лачуге и ждать, положившись на честное слово не пойми кого, — то еще развлечение. Не желая предаваться унынию, я вперила взор в плебейку, шурудившую у очага с кочергой в руках, и громко, раздельно спросила ее на языке свободных людей:

— Как давно ты знакома с этим субъектом?

3. Угроза из-за Купола

Заячий месяц, 10-й день второй декады, венера

Во сне я была огромной и очень больной. Тело кровоточило, дышать было больно и трудно от жутких испарений, поднимавшихся с поверхности источенной язвами кожи. Я лежала под небом, слепым и бесстрастным, стонала, силясь поднять то руку, то ногу, смести с себя паразитов. Они грызли мою еще живую плоть, въедались в нее, причиняя зуд. Множество насекомых вилось надо мной, вызывая дрожь отвращения. Я хотела стряхнуть их, отогнать, но немощь исполинской тяжестью давила сверху. Мои огромные, простертые в бесконечность руки казались пудовыми, ноги, ступни и пятки, как гвозди, вколачивали меня… во что? В смертный одр?

Тверди подо мной не было, или я не ощущала ее, мучимая, как недугом, собственным весом. Паразиты кишели, забираясь в потаенные уголки изъязвленного тела, они жили, жрали, плодились, гнили, и я не знала, что из этого мучит сильнее. Больно было везде, кости стонали под тяжестью мяса и жил, зуд от паразитов нестерпимо свербел. На грудь, напротив сердца, давило невыносимо. В полубезумии-полубреду я скосила глаза туда, где под черной колышущейся массой насекомых проступал полукруглый нарост. Паразитов вокруг него не было, они заканчивались на уровне бедер, но весь он был покрыт насекомыми, попросту облеплен ими до такой степени, что разглядеть, каков он, не представлялось возможным.

Я попыталась. Подняла руку, проволокла ее по выступившим костям таза, вдоль провалившегося живота, проскребла по выпирающим костям грудной клетки. Ладонь взметнулась и упала, оттерев с края нароста налипших тварей. Глазам открылась солнечная синь неба, крошечный, изогнувшийся ящеркой остров, к западу и к югу еще по одному, маленькие, как точки. Там, на этих островках-под-Колпаком тоже копошились паразиты, они были не черные, как те, что снаружи, а белые, белесо-розовые, как личинки. Были там и гусеницы, совсем немного, несколько штук, забранные в паутину, они сосали из личинок их розоватую сытость. Их спеленатые куколки крепились к ветвям кровавого дерева, растущего из центра моей груди; я видела, как под корнями болезненно и неровно бухает мое багровое сердце. По струнам своей паутины куколки вливали мерзкую сытость в мою кровь, не давая сердцу остановиться. Моему телу, живому трупу, не давали умереть эти мерзкие твари, не способные или не желающие стать бабочками. Личинки жрали меня, но больше были заняты тем, что пожирали друг друга. Паразиты снаружи нароста боролись друг с другом за жизнь, за последние крохи расползающейся плоти; эта мерзость внутри кормилась за счет себя самой, чтобы не дать мне умереть.

«Дайте! — захрипела я, и в безмолвных небесах надо мной мелькнула угрюмая зарница. — Дайте мне умереть!»

Насекомые снаружи начали вновь налипать на то место, что удалось расчистить мне в последнем упрямом усилии. Я только и успела заметить краем глаза, прежде чем провалиться в полубред-полубезумие от всего этого копошения, разложения, тяжести и слепоты небесного взгляда, как черный паук с серебристой полосой на спинке вдруг выпрямляется на тонких лапках посреди самого большого острова. Что он сделает, куда побежит? Достанет ли в его жвалах яда, чтобы остановить мое огромное измученное сердце? Он так мал и слаб, он одинок, сумеет ли он освободить меня от липкой паутины?

И так ли хочу я, чтобы он сумел?..

Соседка толкнула меня локтем в бок, и, всхрапнув, я пробудилась от мучительного жуткого сна.

Жрица-наставница укоризненно взглянула на меня, и нараспев продолжала:

— Таким образом, мы можем отметить, что намоленными могут быть не только места и объекты, скажем так, неживой природы, но даже человеческие существа. Когда совокупная вера множества людей одновременно воздействует на ту или иную точку в пространстве, или же направлена на определенного индивидуума в течение длительного времени, он начинает приобретать некоторые сверхъестественные свойства. Мы не разбираем сейчас феномен шаманского экстаза или одержание духами и божествами, а также прочие случаи личного обладания особыми способностями, но ведем речь исключительно о силе массового волевого воздействия на объект, изначально не наделенный никакими выдающимися характеристиками. Несмотря на то, что от природы данный объект не проявлял приписываемых ему свойств, в силу сходства и интенсивности ожиданий, возлагаемых на него группой верующих, он может приобрести выдающиеся способности и сохранять их на протяжении всего периода воздействия и даже некоторое время после того, как оно прекратилось в силу различных причин. Не нужно, однако, забывать, что вера должна быть искренней, глубоко укорененной, и не иметь отношения к рассудочной деятельности. То есть речь, как вы понимаете, в данном случае идет именно о вере, а не ее рациональном суррогате. Поэтому нужно помнить о том, что искусственно направить такую веру на произвольный объект для получения эффекта намоленности вам едва ли удастся. Для этого нужны особые условия, предпосылки, совпадение, как в классическом литературном произведении, места и времени. Для целей манипуляции с примитивными верованиями этот механизм подходит плохо. У вас есть вопросы, примеры?

Я прикрылась свитком, и от души зевнула. Вопросов у меня не было. Зато имелся хороший иллюстративный пример. Соль на роль намоленного объекта подходил как нельзя лучше.

«Явился такой вот, — с неприязнью подумала я, пока товарки почтительно расспрашивали наставницу о деталях описанного процесса, — и совпал с примитивными плебейскими верованиями. Закружил бедолагам головы, а потом на преступление подвигнул».

Я очевидно не выспалась, и была зла на весь белый свет.

Жрица-наставница завершила лекцию пожеланием написать ей эссе об известных нам случаях проявления эффекта намоленности, но я знала, что о своем опыте путешествия за пределы Саракиса не расскажу, ни за что на свете. Мне не хотелось вспоминать, и, конечно же, подобная откровенность немедленно дискредитировала бы меня и донну.

«Но вот донне-то зачем все это?» — задумалась я, пока моя группа строилась, чтобы переместиться в зал для собраний. Настал канун Парилий, и жриц-послушниц вроде меня ожидала уборка в храме.

В просторном физкультурном зале нас, юных поклонниц культа Триады, собралось около сорока человек. Деметра, староста нашей группы, озабоченно проверяла, в порядке ли наши жреческие облачения, нет ли запрещенных правилами украшений, не накрашена ли какая-нибудь из послушниц. Когда нарушительницы были выявлены, строго отчитаны и приведены в надлежащий вид, а в наших рядах воцарился относительный покой, я перебралась поближе к Лете.

— Куда же все-таки пойдем? — шепотом спросила я, усаживаясь рядом с ней на пятках и расправляя платье.

Лета окинула меня своим коронным, слегка отрешенным взглядом, и произнесла:

— На площади Вечной Жизни есть приличная питейня под названием «Золотой осел». Друзья ходили туда недавно, и говорят, там подают молодое вино из виноградников Небесной Гавани. Не очень дешевое, конечно, но и не верх роскоши.

Я поморщилась, припоминая, что видела похожую вывеску недалеко от помойки, с которой началось мое неприятное путешествие за пределы городской стены. «Теперь центр города будет напоминать мне о смеске», — с досадой подумала я.

Лета негромко продолжала, следя, как Деметра распинается за кафедрой о ходе предстоящей уборки.

— Слишком много дел в последнее время, да? — сочувственно спросила она.

Я, удивившись, поглядела на нее.

— Вроде того. Три всенощные подряд, учеба и все такое.

— Я слышала, трое храмовых животных были упокоены сегодня ночью.

Я продолжала взирать на подругу в полном недоумении. Что-то зачастили они в последнее время, неужели вода на них перестала действовать?

— Что с ними произошло?

— Поговаривают, — Лета слегка улыбнулась и качнула головой, — они были умерщвлены насильственным образом.

— Опять? В вольерах?

— Ну да. Но в этот раз по-другому, не так, как прошлой осенью. Тогда все списали на несчастный случай, хотя, как по мне, там больше пахло внутривидовыми разборками или самоубийством. Но в этот раз ни на разборки, ни на самоубийство совсем не похоже. Начата проверка, как ты понимаешь, и официальная версия гласит, что сделать этого не мог никто, кроме обитателей внутренних покоев. Только они имеют доступ к вольерам в ночное время, — Лета, безмятежно улыбаясь, смотрела на меня, а я постепенно холодела, осознавая весь смысл. Ценность вампиров невелика, но бесконтрольно умерщвлять их в нашем храме?! Немыслимо!

— Я ничего не знала, — проговорила я. — И почему бы не расспросить Лу на эту тему? Или она…

— Нет, с Лу все в порядке. Она-то и подвела меня к мысли о том, что ты можешь знать об этом больше, чем кто-либо другой, сестра-дознавательница.

В задумчивости я покачала головой, краем глаза отмечая, как Деметра оставляет кафедру. Жрица-инспекторша сменила ее, сказала несколько слов о важности поддержания дисциплины, и сделала всем нам знак подняться. Построившись в колонну, мы, послушницы Подземных богов, потопали к выходу из зала. В очнувшемся после зимы парке нас ждал садовый инструментарий. Выбрав по метле, мы с Летой отошли в предназначенный для нашей группы квадрат парка и принялись неспешно сметать с песчаных дорожек сухие прошлогодние листья и мусор. Продолжить беседу ни одна из нас не пыталась.

Методично орудуя метлой и слушая, как скрипит под подошвами сандалий белый песок дорожки, я размышляла над тем, что сказала мне Лета. К ней информация поступила от Лу, а та, стало быть, в личности умертвителя не сомневается. Вампирка хранит тайну, но от намеков удержаться не в силах. Что ж, с нее и спрос невелик, скотина неразумная как-никак, но вот осознает ли Лета, насколько она, поделившись со мной новостями, оказалась близка к ответу на вопрос, кто виновник?

Я от души надеялась, что нет. Ведь в противном случае Лета вынуждена будет донести на меня во внутреннюю коллегию, и тогда придется отвечать на множество неприятнейших вопросов. Хотя донна и сняла с меня грех скверны после общения с плебеями, сделала она это без свидетелей и перед домашним алтарем, пообещав оформить индульгенцию позже. Старшие жрицы частенько поступали так в случае мелких грешков, но сейчас-то речь шла о нарушении одного из основных запретов! Конечно, у меня не было ни единого доказательства, что три бессмысленных умерщвления совершил именно Соль, но я нутром чуяла, без него не обошлось. Какой предприимчивый юноша, не успел вернуться из плебейской слободки, как тут же упокоил сразу троих «храмовых животных»! И что за проклятая смена мне выдалась в тот сатурн, когда мы на пару с Коронидой воскресили вредного полукровку?!

«Коронида! — подумала я, от волнения на несколько секунд даже перестав мести. — Она — одна из немногих, кому известно о существовании смеска. Наверняка, слух об упокоенных вампирах уже долетел до нее. К тому же она может знать подробности о том, почему донну выслали из столицы. Но как же подступиться к ней, чтобы она ничего не заподозрила?»

Поравнявшись с Летой, спокойно и тщательно расчищавшей свой участок тропинки, я небрежно заметила:

— Все думаю о твоем сообщении насчет умерщвления… Возможно, Лу хотела сказать, что я могла бы что-нибудь знать об обстоятельствах гибели ее соплеменников, поскольку практикуюсь в отделе посмертных дознаний. Но данные по вампирам к нам не поступают, ведь, сама знаешь, упокоенный вампир на то и упокоенный, что душа его окончательно уничтожена. Поэтому, как бы ни было неприятно это признавать, но пролить свет на сие странное происшествие способен лишь один человек, если тебе, конечно, так уж любопытно, в чем там дело.

— Мне-то интересно, — покивала Лета отвлеченно. — Смерть немертвых созданий… Ради ее подробностей я даже готова один вечер потерпеть трескотню твоей младшей помощницы. Не думаю, правда, что наши девушки оценят. Но, Кора, позволь задать вопрос: неужели тебе тоже невтерпеж узнать побольше сплетен о том, кто может быть виновником гибели храмовой скотины?

Опершись на метлу, я вздохнула. Мне до скрежета зубовного не хотелось быть причастной ко всей этой омерзительной тайне, но что поделаешь?

— Они принадлежат храму, а я всегда ответственно относилась к вопросам сохранности его имущества. К тому же злоумышленник, причинивший умерщвление неживым, может быть опасен и для нас, тебе не кажется? Как они были упокоены, кстати?

— Посредством изъятия «дольней» души, — слегка усмехнулась Лета. — К моменту обнаружения тела истлели, ничего, кроме костей, не осталось.

Сжав губы, я покивала. «Знакомый почерк, — подумалось мне. — Может, те трое тоже были его друзьями?»

Разговор со старухой-плебейкой в ее старой лачуге два дня назад поневоле всплывал в памяти.

«Как давно ты знакома с этим субъектом?»

Старуха глядит на меня, безразлично, как на предмет мебели, беззвучно шамкает беззубым черным ртом. Я уже решаю, что она не понимает меня, хочу повторить вопрос, когда она отвечает: «Всю свою жизнь, о госпожа».

«Что это значит?»

«Ты спрашиваешь, кто он таков? Я скажу тебе. Он — ветер и дождь, ливень и засуха, он тот, кто был всегда и тот, кто исчезнет последним, когда придет пора тверди небесной низвергнуться на землю. Он Светлый, наш Отец, погонщик стад, и эта старуха знала его, еще пребывая в утробе матери. Тридцать три луны назад старуха встретила его в этом облике».

«Ты говоришь о боге?» — спрашиваю я брезгливо. Я мало знакома с плебейской мифологией, но мне известно, что все их божки уродливы и мерзки. Они похожи более на животных, нежели на человекоподобных существ.

«Пусть так, о госпожа. Хотя Светлый не бог нам, он — наш Отец».

«Почему ты зовешь его Светлым?»

«Потому что лишь свет дает тень».

«Ты смеешься надо мной, старуха?!»

«Не смею, о госпожа. Если эти никчемные ответы оскорбили тебя, прикажи вырвать язык, и он будет брошен к твоим ногам».

«Не нужно, — я морщусь. В памяти против воли всплывает харя ожившего мертвеца, его черный, гниющий язык, ворочающийся за обнажившимися зубами. — Говори дальше. Этот парень пришел в вашу деревню три года назад. Что он делал все это время?»

«Он был здесь всегда, — старуха смотрит на меня, как на дерево, но на дне ее глаз плещется сочувствие. Таким взглядом глядят на больное, источенное термитами дерево. — Всегда делал. Освещал нас, чтобы мы лучше видели тень. Делал мрак чернее».

«Он подбил нескольких ваших на кражу. Что им было нужно в музее?»

«Он позвал их, и они пошли. Так лодка, влекомая течением, не может сопротивляться силе потока. Так лист, несомый ветром…»

«Достаточно! Обойдемся без метафор. Вернулся ли кто-нибудь из тех, что ушли с ним?»

«Они все вернулись. Ты знаешь, о госпожа, милосердие твоего народа не ведает границ».

«Живым! Вернулся ли хоть кто-то из них живым, старое ты полено?!»

«Они все вернулись не мертвыми».

«Куда сейчас Соль пошел?»

«К отшельнику. К тому, кто пришел в нашу деревню тридцать три луны назад. Мы не ходим к нему. Светлый ходит…»

«Тридцать три луны назад? Он пришел вместе с Солем?»

«Нет, о госпожа. Он не мог прийти вместе. Светлый был здесь всегда».

«Умеешь ли ты считать, старуха?»

«Нет, о госпожа. Наука счета не нужна этому старому разуму».

На том разговор окончился. Сметая в кучу пожухлые листья, я вяло подумала, что могла бы с тем же успехом расспрашивать куст или камень из плебейской деревни. Наверняка они, умей говорить, отвечали бы мне так же. Как рассуждать с ней о материях менее абстрактных, я не смогла в тот раз придумать. Души плебеев, которые мне доводилось допрашивать, всегда были предельно конкретны. Надо думать, смерть как свершившийся факт мало располагает к метафизике. Вот интересно было бы узнать, каково это — допрашивать убитых вампиров? Впрочем, горних душ у них нет, а смерть наступает с гибелью души дольней… Ай да смесок! Ни одного свидетеля, ловкач такой, не оставил.

Я содрогнулась. Оставалось только надеяться, что свидетелей и впрямь не было. В противном случае… Об этом не хотелось и думать.

— Я приглашу Корониду на посиделки, — сказала я Лете, когда мы, закончив уборку, дожидались послушницу с совком и мусорным мешком для опавшей листвы. — Полагаю, для нее будет великой честью отпраздновать Парилии с нами.

— А я, стало быть, удовлетворю любопытство, — согласно кивнула Лета. И отвернулась, напевая песенку, когда третья девушка подошла, чтобы нам помочь.

Заячий месяц, 1-й день третьей декады, сатурн

Наступила праздничная ночь. Подвыпившие и повеселевшие, мы с Летой и Меланидой наняли двух рикш, и они с ветерком доставили нас к дверям «Золотого осла». Расплатившись и обменявшись с парнями традиционными шуточками, мы вошли в помещение искусно стилизованной под украшенную розами конюшню питейни, и расторопные официанты проводили нас к заказанному столику. Там, потягивая легкое белое вино, дожидались нашего появления Ксантиппа и Лидия, старшие подруги. Обе уже закончили свое обучение, прошли обряд наречения взрослого имени и работали сейчас в качестве практикующих жриц. Лидия занимала пост специального хроникёра местной газеты «Глашатай Саракиса», а Ксантиппа служила младшим лейтенантом в отделе имперской милиции.

Мы обменялись приветствиями и присоединились к компании. Коронида, которая очень удивилась, когда я пригласила ее на нашу встречу, обещала подойти попозже, после встречи с однокашницами. Как я и ожидала, от заманчивого предложения провести с нами священную ночь Парилий она отказаться не смогла.

Повествуя друг другу о том, как обстоят дела у каждой из нас, мы попивали вино и закусывали омлетом, салатом из огурцов, редьки и свежевыловленной сырой рыбой. Питейня вокруг гудела от звуков веселых голосов целой толпы посетителей: в этом году Парилии пришлись на ночь с венеры на сатурн, и никому из нормальных людей не нужно было вставать рано поутру на службу. Я и Лета (и Коронида, соответственно, тоже) были освобождены от своих обязанностей по случаю праздника. Лидию и Ксантиппу ожидали дежурства, но ради встречи с нами, как сказали обе девушки, они готовы были снести одну бессонную ночь.

— Мир взрослых суров, — мрачно заметила на это Меланида, и старшие подруги добродушно рассмеялись.

— Значит, старая Инна заставляла вас конспектировать древние трактаты по метемпсихозу, — вернулась Кстаниппа к продолжению сплетен о храмовой жизни. — И ее все так же интересует лишь красота написания букв безотносительно к смыслу изложенного? — Лета, повествовавшая об этом, согласно кивнула. Ксантиппа переглянулась с Лидией. — Ничего не меняется, — покачали обе девушки головами. — А как наша однокашница, Хлоя? По обыкновению беспощадна на экзаменах?

— Не то слово, — отвечала я. — Но она хотя бы не выделяет любимчиков. И с третьего раза ей всегда можно сдать.

Старшие девушки прыснули.

— Я слышала, в храме появилась новая жрица, — заметила Лидия, — которая принадлежит к высшей знати.

При этих словах мои подруги поглядели на меня.

— О да, — отвечала я, попивая вино. — И по счастливому стечению обстоятельств оная Сиятельная жрица изволила стать моей научной руководительницей.

— Тебе довелось разговаривать с ней лично? — удивилась Лидия. И завела глаза к потолку. — Какая удача! Как бы я хотела хоть раз встретиться с живой аристократкой! Или — еще лучше — с аристократом, — она плотоядно облизнулась, и девушки зааплодировали. Проглотив вино и не чувствуя вкуса, я молча поставила бокал на столик. Тут же возникший словно из ниоткуда виночерпий вновь наполнил его до краев.

— И как она тебе, аристократка? — сверля меня любопытным взором, спросила Лидия.

Я пожала плечами. Случись этот разговор неделей раньше, я не упустила бы случая похвастаться тем обстоятельством, что дважды видела донну без вуали. Сейчас, вспоминая навязанное ею путешествие в плебейскую слободу, я не находила повода для хвастовства. «Аристократы используют нас, обычных людей, как марионеток для каких-то своих, неведомых нам целей, — хотелось сказать мне. — Нет ничего приятного в том, что к тебе относятся как к вещи».

Перед лицом изнемогающей от профессионального любопытства Лидии я почти жалела, что согласилась встать под патронаж донны Фредерики. «Такова цена тщеславия», — подумала я.

— Сиятельная жрица была со мной учтива и весьма добра, предложив свое покровительство. Но до сегодняшнего момента я удостоилась чести лицезреть ее лишь единожды, и многого поведать не могу.

— Похоже, госпожа ого-го как величественна, раз ты описываешь ее с таким пиететом, — поняв, что подробностей от меня не добиться, отступилась Лидия. — Но все же познакомь меня с ней при случае.

— Непременно, если представится такая возможность, — сдержанно кивнула я.

Мы чокнулись, стараясь не расплескать дар богов, и выпили.

— Какими новостями вы нас порадуете? — обратилась к девушкам раскрасневшаяся Меланида. — Не произошло ли на днях чего-нибудь сенсационного?

Ксантиппа и Лидия заговорщически переглянулись.

— И впрямь, — делая значительное лицо и наклоняясь к нам поближе, произнесла младший лейтенант, — кое-что произошло. Но я надеюсь, все это останется между нами, девочки?

Мы трое истово кивнули.

— Событие не самое свежее, однако, — вступила в разговор Лидия, — прошло у нас в газете под грифом «Особой секретности» и, думаю, оно того стоит. — Мы все обратились в слух. — Месяца три тому назад на территорию института при храме Сребролукого, расположенного близ Купола, было совершено проникновение. Обычное дело, как вы понимаете, очередной вампир. Ничего особенного, казалось бы, но. Вампир пал замертво, едва переступив порог орка, а жрецы-медики и техники, дежурившие в ту ночь, лишились рассудка, а многие из них и жизни. Отряду быстрого реагирования, прибывшему на место происшествия, удалось зафиксировать мощный выброс ментальной энергии, порядка двухсот духов, который и привел к необратимым изменениям в психике персонала. Сейчас ведется тщательное расследование, но зацепок пока никаких нет. Удалось установить лишь тот факт, что вампир-пришелец был не один.

— Куда же делся второй? — шепотом спросила Меланида. Взглянув на нее, я увидела, что она обхватила себя за плечи, словно в оживленном, полном гомонящего народу зале внезапно подул ледяной ветер. — Или сколько их там было, этих вампиров?

— Неизвестно, — поджала губы Ксантиппа. — Разбушевавшиеся голодные духи основательно попортили откачивающую посмертную энергию аппаратуру, сошедшие с ума люди разнесли вдребезги институтскую лабораторию. А беглецы, кем бы они ни были, взломали прочную стальную дверь и скрылись в неизвестном направлении.

— Но разве вампирам по силам совершить что-то подобное? — удивилась Лета. Она тоже была испугана, как я или Меланида, но умела лучше владеть собой. И размышлять логически у нее хорошо получалось, даже на самых суровых экзаменах. — Неспособные регенерировать малейшую царапину, получающие ожоги на солнечном свету… Я читала официальные отчеты о попавших в империю «храмовых животных». Ни одно из них не было в состоянии нормально двигаться, вываливаясь из орка в закрытую лабораторию как куль с тряпьем. Каждое настолько было переполнено голодными духами, что верещало: «Спасите! Отцепите их от меня!» И, как только львиную долю некротической энергии удавалось откачать из него, валилось медикам-спасителям в ноги и униженно клялось в вечной верности, разве не так?!

Старшие подруги взирали на Лету с уважением, я и Меланида ошарашено. Я и представить не могла, что моя однокашница настолько подробно интересуется «вампирским» вопросом. Впрочем, она отличница, и возможно, что скрупулезно исследовать любую проблему для нее столь же естественно, как дышать.

— Все-таки рассказать вам об этом инциденте было не такой уж плохой идеей, — слегка улыбнулась Ксантиппа. — Умница дочка, — похвалила она чуть смутившуюся Лету. — Абсолютно те же аргументы пришли на ум экспертам, изучавшим этот случай. И каков, по-вашему, единственный вывод, который они сделали из всего вышеизложенного?

— Из-за Купола в империю проникло что-то другое, — сказали я и Лета хором. Ксантиппа откинулась на плетеную спинку стула, а Лидия кивнула, сжав губы. Меланида, расширив в ужасе глаза, обвела всех взглядом.

— Но что? — тихо спросила она.

Девушки пожали плечами.

— Что бы ни было, оно по-прежнему бродит на свободе, — мрачно констатировала Ксантиппа.

Мы помолчали. Долгожданная праздничная ночь, звон бокалов, вкус игристого вина, — все вдруг потеряло для меня свою прелесть. Как в детстве, когда засыпаешь в полной света и шумных взрослых гостиной, а просыпаешься в темноте и одиночестве. И лежишь, не смея пошевельнуться, обливаясь страхом при мысли о том, что тебя все бросили, боясь даже вздохнуть, чтобы не приведи боги не потревожить нечто, неслышно затаившееся в темноте возле дивана. «Голодный Тартар, Рыщущий!» — с ознобом холодного пота вспомнила я внезапно. Ну да. Сегодняшняя история — из той же оперы. И связано в моих воспоминаниях это древнее подобие Дита ни с кем иным как с Солем, загадочным полукровкой без роду и племени. Уж не имеет ли он отношения и к чудовищному происшествию в приграничном исследовательском храме?!

Я уже открыла было рот, намереваясь задать старшим подругам вопрос, но меня опередила Лета:

— Постойте, — рассудительно сказала она, словно собираясь отвечать билет, которого не было в списке заданий к экзамену, — тогда, в начале истории, вы сказали, что было одно преодолевшее переход животное. Оно… «свалилось замертво», вы сказали?!

Ксантиппа переглянулась с Лидией, и та нахмурила брови.

— И верно, — покивала специальный хроникёр, припоминая. — Я машинально употребила фигуру речи, понимаете, ремесло способствует. Безусловно, совершившее переход животное всего лишь лишилось чувств, как это часто с ними в таких обстоятельствах случается, и к моменту прибытия оперативной группы продолжало пребывать в бессознательном состоянии. Сказать по правде, оно до сих пор не пришло в себя, и содержится в специальной лечебнице при храме Сребролукого, где его пытаются привести в норму, чтобы переслать в наш храм для допроса. Однако шок был слишком велик, и существо по-прежнему находится в коме.

— Шок… велик, — прошептала Лета. Лицо ее сделалось неподвижным, а голос зазвучал монотонно, как если бы она цитировала по памяти. — «Профилактические меры не были вовремя приняты, и оно впало в кататонию. Мы называем это состояние „одержимостью голодными духами“. Неумирающая тварная душа вампира борется с обезумевшей некротической массой, пытающейся вырваться из силков немертвой плоти». Неужели нельзя осуществить откачку излишков испорченной духовной энергии?

— Если сделать это единовременно, животное лишится нужных нам воспоминаний. Плюс попорченное оборудование необходимо было восстановить. Откачка производится, но нужно время и скрупулезная работа, чтобы не повредить тонкий психический слой. Ты знаешь и сама, какой он у вампиров ранимый, — отвечала Ксантиппа, с интересом глядя на Лету.

Мы с Меланидой, слушая их дискуссию, слегка заскучали.

— Выходит, свидетель все-таки есть, — обратилась послушница Грации к Лидии. — Надо только дождаться, когда он придет в себя.

— Да, — улыбнулась специальный хроникёр. — И тогда наша доблестная милиция поймает зловещего нелегала. А я, наконец, смогу обнародовать эти сногсшибательные новости в превосходной передовице!

Я и Меланида с облегчением рассмеялись.

— За поимку нарушителя! — предложила тост я.

Мы чокнулись и выпили, ощущая, как с нежным вкусом вина возвращается беззаботное ощущение праздника.

— Как здорово, что все мы сегодня встретились! — с чувством проговорила я, расслабленно разваливаясь на стуле. — Надо почаще собираться!

— Простите, что заставила вас ждать, — раздался за моей спиной почтительный голос Корониды. — Но в этот час очень трудно поймать свободного рикшу.

— Приветствую младшее поколение! — отозвалась Ксантиппа, отодвигая для Корониды стул. Меланида послала мне, а затем и удовлетворенно потирающей руки Лете по испепеляющему взгляду. Лидия, чуя в моей помощнице новый источник сплетен, приветливо улыбнулась.

Юная поклонница Совоокой втиснулась между мной и Ксантиппой, ухватила протянутый ей официантом бокал, и первым делом жадно осушила его.

— Штрафная, — с уважением сказала Ксантиппа, глядя, как моя помощница, отдуваясь, закусывает солеными бобами. — Будь любезна, следующий выпей вместе с нами.

Коронида кивнула, старательно работая челюстями, подставила официанту бокал. Мы повторили ее жест, и, чокнувшись, выпили, плеснув в стоявшую подле стола чашу немного вина в честь богини-покровительницы вновь прибывшей. Официанты принесли нам виноград и блюдо с зажаренными до хруста голубиными крылышками, и некоторое время мы отдавали дань закуске, утоляя легкий, возбужденный щедрыми возлияниями, голод под бодро журчащий поток коронидиной болтовни. Этой славной многими добродетелями девице вкушение пищи на зависть всем нам ничуть не мешало говорить.

Жуя, мы получили целый ворох ценных сообщений. Старшая сестра-заведующая хозяйственной частью поколотила третьего дня двух послушниц за разбитый вазон у парадного входа в главное здание храма. В храме Асклепия в начале этой недели сменился настоятель, прежнего отправили на покой за фальсификацию данных об учете заболевших оспой плебеев за текущую декаду. Продолжаются поиски уникальных экспонатов, похищенных из музея истории Эпохи Беззакония, вещей непонятного назначения, предположительно использовавшихся прежними людьми для сбора и рассеивания природной энергии. В честь священного праздника Парилий сегодня на площади Незыблемости Императорской власти был дан салют, и свыше двух тысяч верующих смогли наблюдать его по завершении открытого богослужения. Урожай лилий в этом году ожидается просто невиданный: группе жриц-исследовательниц из храма Кобылы удалось создать новое удобрение на основе субстрата, взятого из резервуара с живой водой. На праздник Лемурий, следующий спустя две с половиной недели после сегодняшнего торжества, в рамках ритуального ежегодного объезда земель запланировано посещение нашего города Лучезарным доном Августом, который приходится средним братом самому Божественному. Не исключено, что связан этот визит с пребыванием в храме Поземных богов его двоюродной племянницы, Сиятельной донны Фредерики, жрицы в ранге высочайшей служительницы культа. Возможно, некоторые из нас удостоятся чести лицезреть, как Лучезарный дон возведет свою Сиятельную племянницу в ранг богини. Событие небывалое для нашего города!

— Постой-ка, моя милая, — бесцеремонно перебила воркотню Корониды Лидия, профессионал в вопросе сбора сплетен. Я и Лета тем временем значительно переглянулись, полоща жирные после крылышек руки в чашах с лимонным соком. — Из каких источников ты почерпнула столь непроверенную информацию? Насколько мне известно, Лучезарный дон всегда начинает объезд земель с севера, с чего бы на этот раз идти наперекор традиции? К тому же ты должна бы знать, что посвящение в ранг богини проводится только в столичных храмах. Никакой информации о том, что данная процедура будет происходить на территории нашей провинции, я по официальным каналам не получала.

— Однако Иннокентий, служка из ведомства межпровинциальных сношений, по секрету сообщил мне, что утром второго дня пришла срочная депеша с печатью Его Императорского Величества, — опустив глаза долу, ответствовала Коронида. — И затем Анна, тамошняя письмоводительница, шепнула мне на ушко, что ожидается большой переполох в связи с приездом важной персоны. «Как гром среди ясного неба», таковы ее слова. Сейчас жрецы-гадатели из храма Лучника заняты поиском предзнаменований, позволяющих найти повод изменить устоявшиеся традиции ритуального объезда земель с севера на юг в пользу движения посолонь. Храм моей покровительницы тоже задействован в поисках, почему я и знаю об этом.

— Хм, — скептически пожевала губами Лидия, но от меня не укрылся блеск азарта в ее глазах, — тем не менее, не стоит так доверять слухам.

Коронида покраснела и надулась, а Лета довольно улыбнулась, глядя на нее. Я же следила, как Лидия словно бы невзначай вынимает блокнот из сумочки, и, с самым рассеянным видом пролистав его, что-то записывает. Ей, профессиональной служительнице кисти и туши, Коронидина болтовня принесла сегодня богатый улов.

— Рассуждая чисто гипотетически, — вкрадчиво начала Лета, мимоходом взглянув на меня, — для Саракиса было бы благословением, если бы у нас появилась богиня. Рейтинг нашего храма взлетел бы до невиданных высот, не так ли, старшие подруги?

Коронида поглядела на мою однокашницу с благодарностью, а Ксантиппа снисходительно кивнула.

— Но я слышала, — продолжала Лета все тем же утешительным голосом, — что Сиятельную донну сослали в нашу глубинку за оскорбительный образ мыслей. Неужели правда, что при таком положении вещей ей предстоит вскоре принять ранг богини?

Коронида на секунду нахмурилась.

— Все верно, старшая сестрица, я тоже слышала, как, будто бы, пребывая в Вечном городе, Сиятельная донна питала повышенный интерес к общению с недостойными ее существами, едва ли не плебеями, и затем, когда те были устранены из ее окружения, даже позволила себе в неблагопристойных выражениях критиковать предпринятую меру безопасности. В результате столь неблаговидного поведения Равные Небесным Светилам представители семьи Его Божественного Величества приняли решение отправить ее в наш храм для очищения и покаяния. Однако в свете недавних событий становится очевидным, что ранг высочайшей служительницы культа недостаточен для раскрытия потенциала Сиятельной донны. Она нуждается в повышении статуса, и чем скорее, тем лучше, для ее же безопасности.

— О чем это ты говоришь? — заинтересовалась Ксантиппа. Видимо, теперь уже ее профессиональное внимание привлекло упомянутое несколько раз слово «безопасность».

— Во-первых, — начала Коронида, и метнула быстрый взгляд на меня, — живая вода, освященная Сиятельной донной, оказала воистину чудодейственный эффект на ряд объектов. Но большего, — стушевалась помощница, видя, как искажается мое лицо в гримасе праведного негодования, — я по этому поводу сказать не могу, уж простите. Во-вторых же, — продолжала, воодушевляясь, она, пока я, грозно клокоча, жадно глотала вино словно воду, — вчера ночью в нашем храме произошло событие из разряда сенсационных. Трое «храмовых животных» были упокоены неизвестным злоумышленником, который разрушил телесные оболочки всех троих, и скрылся в облацех, не оставив следов. Поиски, конечно, уже активно ведутся, но пока без особого успеха. Неизвестны ни мотивы, ни личность преступника. Некоторые из должностных лиц склонны предполагать, что он или она могут быть связаны с экстремистами, ратующими за равные права всех живых разумных существ, и выступающих против экспериментов над душами. Эти противники существующего порядка, следовательно, представляют для Сиятельной донны большую угрозу. Обычный человек не способен причинить ей как представительнице Божественной семьи вред, однако тот, кто голыми руками сумел прервать бессмертное существование вампира — отнюдь не обычный человек. Возможно, возведенная в ранг богини Сиятельная донна и сможет дать ему отпор в случае внезапного нападения, однако есть опасение, что в статусе высочайшей служительницы культа у нее не хватит для этого сил.

— Минутку, деточка, — вмешалась Лидия, когда Коронида остановилась перевести дух. — Но если возведение в Божественный ранг запланировано на следующий месяц, не может ли статься так, что злоумышленники, не приведи милостивые боги! — совершат на Сиятельную нападение до этого срока? Не станут ведь они ждать, пока она наберется сил, достаточных, чтобы в одиночку справится с ними?!

— Вот поэтому, — значительно произнесла Коронида, поднимая кверху указательный палец, — ходят слухи о том, что Сиятельная донна будет возведена в ранг богини раньше, на тайной внутрихрамовой церемонии, проведение которой планируется на следующей неделе. Но это — большой секрет, и никто-никто, кроме нас с вами, не должен знать об этом.

Она, выдерживая паузу, обвела нас доверительным взглядом, однако я, да и — судя по виду — все остальные тоже, испытали лишь разочарование и облегчение. До этого момента напряженно внимавшая речам моей помощницы, сейчас каждая из нас откидывалась на стуле, потягивалась, тянулась к бокалу с вином, словом, всячески демонстрировала снижение интереса к рассказу. Если сказанное Коронидой ранее имело хоть какое-то логическое обоснование, то последние ее слова относились уже к области домыслов, ведь любому посвященному в таинства известно, что возведение аристократа в ранг божества возможно только при участии большого скопления активно верующих. По этой причине данную процедуру обычно приурочивают к какой-нибудь праздничной дате, в случае нашего культа Лемурии, дни почитания душ умерших предков, подходят как нельзя лучше. Корониде следовало бы остановиться на этой версии вымысла, но необузданная фантазия и наши раскрытые рты повлекли колесницу ее воображения дальше, увы, на обрыв недоверия. И теперь становилось понятно, что все сведения, которыми в изобилии попотчевала нас поклонница Совоокой, не стоят ровным счетом и медного обола. Ну что ж, впредь будет тебе, Кора, наука о том, что не стоит полагаться на болтунов. И как легко, оказывается, Коронида выдает информацию, молчать о которой она поклялась на собственной крови! Надо будет провести с ней профилактическую беседу о видах наказаний за безответственность…

Успокоенная тем, что ничего конкретного и зловещего, в конце концов, Коронида нам не поведала, я отдалась приятной и теперь-то уж точно беззаботной болтовне с подругами всецело. Мы мило провели остаток ночи, смакуя молодое вино, обсуждая моду и общих знакомых и наслаждаясь тем, что не позволяем моей младшей помощнице и слова лишнего вставить в нашу непринужденную беседу.

Под утро, ощущая в голове приятную легкость и некоторую затрудненность в движениях всего остального тела, я под руку с девочками выплыла из уютного зала питейни на свет белый. Лидия и Ксантиппа, расцеловав нас на прощение, укатили в свои присутственные места, а мы вчетвером, смеха ради (а также из соображений экономии), решили ехать домой на трамвае, а не на рикшах. В итоге мы едва не позабыли на остановке Корониду, задремавшую на скамеечке в ожидании рогатого, но я по долгу службы все же вспомнила в последний момент о подчиненной.

Веселя себя и немногочисленных утренних пассажиров, мы докатились до родного храма и, затихнув, гуськом прошмыгнули мимо дежурившей на входе в общежитие жрицы. Она снисходительно попеняла нам вслед на растрепанный внешний вид. Договорившись встретиться на обеде в столовой, мы разошлись по своим этажам. Я и Лета жили на третьем этаже, но в разных концах коридора. Поднявшись по лестнице вместе и сделав друг дружке ручкой пока, каждая из нас направилась к дверям своей комнаты.

Я шла, доставая ключ, мутным взором отмечая, как от подоконника навстречу мне движется какая-то громоздкая темная фигура. Признав в подошедшем вампира, я посторонилась, давая ему пройти, но вместо этого «храмовое животное» заступило мне дорогу. Поняв, что нахожусь напротив двери в свою комнату, я принялась тыкать ключом в замок. Видно было неточно, замочная скважина все никак не попадалась, «животное» топталось за плечом, ужасно раздражая. Наконец, когда я уже готова была развернуться к нему лицом и начать орать, оно вдруг мягко взяло меня под руку и вынуло из пальцев ключ.

— Да ты пьяна, кума, — шепнуло «животное» мне на ухо, и, ловко отперев дверь, втолкнуло меня внутрь. Само шагнуло следом, задвигая за собой дверную панель.

— Что ты себе позволяешь? — как можно четче попыталась спросить я, но потеряла равновесие и вынуждена была ухватиться за рукав длинного вампирского балахона.

«Животное» поддержало меня, затем, приобняв, легонько приподняло и перенесло на кровать, куда и усадило. Я попыталась возмутиться, но «животное», встав на колени, сноровисто сняло с меня обувь.

— Ложись, — сказало оно, и я, испытывая некоторую благодарность за заботу, последовала приглашению.

«Животное» наклонилось надо мной и, развязав сумку, сняло ее с меня и положило возле кровати. Потом наклонилось вновь, накрывая простыней. Я увидела светлую прядь, упавшую на темные и громоздкие вампирские очки, и успела задаться вопросом о том, был ли Соль возведен в ранг божества, прежде чем погрузилась в глубокий беззаботный сон, столь отдохновенный для одурманенного алкоголем рассудка.

Я проснулась от того, что в лицо мне жгуче, нестерпимо ярко светит солнце. Открыв глаза и ослепнув, я застонала, заслоняя глаза рукой. Зашуршали шторы, и в комнате воцарился приятный полумрак. Повернувшись на постели и понимая, что спала одетой, я увидела стройный силуэт юноши с убранными в косу волосами на фоне занавешенного бамбуковыми шторами окна, и внезапно проснулась, целиком и полностью.

Резко сев на кровати, я ощутила, как внутри черепа всколыхнулось свинцовое море. Застонав и прижимая к вискам ладони, я искоса уставилась на непрошенного гостя, развернувшегося ко мне вполоборота. Одет он был в светлые штаны и цветастую летнюю тунику с коротким рукавом и сжимал в одной руке «трость-шнур», управляющий шторами.

— Может, воды принести? — миролюбиво спросил он, глядя, как я шиплю и плююсь, устремив на него ненавидящий взор.

— Давай, — согласилась я, возвращаясь в исходное горизонтальное положение и осознавая, что явление смеска у меня в комнате — реальность, а не похмельный бред.

Оставив шторы в покое, Соль прошел к чайному столику и набулькал воды из кувшина.

— На, — вернувшись, протянул мне стакан.

Я жадно выпила, отдышалась, вытерла губы.

— Что ты здесь делаешь? — спросила я.

— Некоторое время придется перекантоваться, — сообщил он и поджал губы. — Ничего не попишешь, извини, — добавил с неохотой.

— Некоторое время? — переспросила я, соображая, который сейчас час. Пожалуй, четверть стражи до обеда у меня есть, как раз хватит, чтобы умыться и переодеться для встречи с девочками. — А поточнее?

— Несколько дней, — Соль вздохнул. И поглядел на меня с выражением мировой скорби на лице.

Я осторожно села на кровати, откинув простыню, свесила ноги на пол.

— Приказ донны? — обреченно спросила я.

Соль не менее обреченно кивнул.

— О боги! — завела глаза я.

Он снова кивнул, похоже, всей душой разделяя мои чувства.

4. Сын Императора

Заячий месяц, 8-й день третьей декады, сатурн

Минула неделя. Соль жил у меня и, как ни странно, я начала привыкать к нему. Как будто у меня появился младший брат. Да, да, молчаливый и угрюмый, изредка невыносимый, однако именно брат и именно младший, хотя мы смотрелись ровесниками. Почему уж так вышло, я четко ответить бы не взялась.

В бытовом плане он не очень мне мешал. Вначале, конечно, я стеснялась парня у себя в комнате, но потом, приученная храмовым детством к общежитию, наловчилась скрывать от невольного соседа то, что скрывать полагается, и с тех пор неудобств не испытывала. Допекало меня лишь собственное непомерное любопытство.

С самого появления на моем посту в качестве трупа он вызвал множество вопросов, на которые не находилось ответов. Сейчас, оказавшись моим соседом в небольшой, надо сказать, комнатушке, нисколько не сбавил градуса загадочности. Начать с того, что из комнаты он не выходил. Вероятно, за тем его донна ко мне и послала, чтобы скрыть на время от досужих глаз, однако даже аристократам нужно чем-то питаться, не так ли? Нам, послушницам, в общежитии готовить запрещалось, да и причин для этого не было: по соседству располагалась храмовая столовая, где вполне прилично кормили. Эксперимента ради в первый день я не стала ничего приносить оттуда Солю, а сам он не попросил. На второй день доброе сердце мое не выдержало, и я спросила прямо, не нужно ли ему поесть. «Не нужно», — ответил он, и уткнулся в свои бумажки. Сидя в комнате дни напролет, он то читал книги, которые принес с собой, то мелко писал что-то похожим на птичьи следы почерком. Возможно, он ходил в столовую во время моего отсутствия: все же дома я бывала нечасто. Но все равно это было очень странно.

Еще он не спал. Может быть, дремал, когда я засыпала, или дрых, пока меня не было. Могу сказать точно одно: когда бодрствовала я, бодрствовал и он, и ни разу не был уличен мною в клевании носом.

И, наконец, на все вопросы Соль отвечал лаконично и двусмысленно.

«Это ведь ты убил вампиров?» — спросила я в первый день, вернувшись с послеобеденных мероприятий.

«Каких вампиров?» — переспросил Соль, утыкаясь в свою древнюю, с расползающимися страницами книжку.

Когда я пояснила, что имею в виду, он рассеяно ответил:

«Всех не упомнишь», — и продолжал невозмутимо читать, не обращая внимания на то, как меня душит любопытство.

«Зачем ты ходил в деревню к плебеям?» — спросила на следующий день я, проснувшись и обнаружив соседа за чтением уже нового фолианта.

«Повидаться», — был мне ответ.

Я торопилась к подругам в баню, и требовать разъяснений времени не было. В конце концов, он ведь многих там повидал.

«Почему донна послала тебя ко мне?» — в последний раз попыталась закинуть удочку я вечером юпитера.

Соль поднял от своих записок лицо, посмотрел с прищуром:

«Куда же еще, по-твоему?» — изображая искреннее недоумение, задался риторическим вопросом он. И, опустив голову, продолжал строчить.

В день сатурна, возвратившись со службы, где получила ворох чудовищных известий, я обнаружила Соля в той же позе, в какой оставила его утром, за столом, и решила добиться полной ясности. Я подошла к столу и вытащила у постояльца из-под носа все листки. Оставшись без дела, он поднял на меня недовольное лицо.

— Итак, — сказала я, встряхивая добычей и мельком проглядывая нечитаемые строчки, — нелегальный жилец, пора бы тебе рассказать начистоту, как долго и по какой причине ты намерен здесь оставаться.

Соль потянулся, вздохнул и положил кисточку на край тушечницы.

— Ты в своем праве, да? — кисло спросил он.

Я кивнула.

— Н-да, — цокнул языком он. — Ну, надо отдать тебе должное, продержалась ты долго. Что ж, садись, что ли, внимай. Только сначала разреши задать вопрос?

Я села на кровать, напротив соседа, и настороженно кивнула ему.

— Ты кому-нибудь, кроме донны, рассказывала о том, что увидела за пределами города?

«Он знает!», — поразилась я. И ответила:

— Нет.

Соль посмотрел на меня очень внимательно, склонив голову к плечу.

— А обо всем прочем, связанным с, — он показал на себя, — рассказывала?

Я отрицательно мотнула головой.

— А подруга твоя, как думаешь, могла разболтать?

На несколько секунд я сбилась с мысли. Подруга?! О ком он?

— Коронида, что ли? — сообразила я, прокрутив в голове скудный список наших с Солем общих знакомых.

— Разговорчивая такая, смышленая девушка, — кивнул парень.

Меня покоробила его оценка, но я смолчала. Может быть, он сознательно действует мне на нервы? Ведь он же все знает!

— Как ты заметил и сам, Коронида очень разговорчивая, — сказала я. Соль снова кивнул. — Теперь моя очередь. Почему ты поселился у меня?

— Здесь безопасно, — он был сама невозмутимость. Мне захотелось взять его за грудки и хорошенько встряхнуть.

— Ты скрываешься, да? Почему ты скрываешься?

— На то есть причины.

— Какие?! Ты совершил кражу вместе с плебеями, освободил от посмертного наказания двух преступников, упокоил вампиров!.. Какие всему этому могут быть причины?!

— Тш-ш, — Соль коротко взмахнул рукой, и я умолкла, буравя его гневным взглядом. Он аккуратно потянул из моих пальцев свои листки, которые я уж было принялась комкать. Я разжала пальцы. Не глядя на меня, он принялся сбивать листки в ровную стопку на колене. — Каждому поступку есть объяснение, но пока тебе придется удовольствоваться только этой прописной истиной. Ты спросила, до каких пор? Ответ: еще две недели. Пожалуйста, — он поднял на меня глаза, — позволь воспользоваться твоим гостеприимством в течение еще двух недель.

Я, не находя слов, молчала. Как он может быть таким искренним и в то же время таким жестоким? Даже донна с ее потребительским отношением пугала меня меньше. В конце концов, насколько мне известно, по ее вине никто еще не погиб.

— Пожалуйста, живи, — нашла я, наконец, хоть какие-то слова, — пока Лемурии не завершатся. — Я добавила название праздника специально, чтобы отследить реакцию, но Соль снова удивил меня.

— Спасибо, — кивнул он и протянул мне ладонь. Я вяло пожала, недоумевая, он добавил, — ты хороший человек, Кора!

Я смутилась. Я не могла его понять. Но в этой редкой роли — благодарного юноши — он был так убедителен, что можно было забыть, кто он такой на самом деле. Аристократ. Для некоторых — бог.

Соль разжал пальцы на моей ладони и подвинулся к столу поближе. Для него в нашем разговоре на две недели вперед была поставлена точка. Я посмотрела на его прямую спину в щеголеватой зеленой тунике, на толстую змею косы, с вплетенной в волосы изумрудного цвета лентой, и сказала затем лишь только, чтобы избавиться от неприятного чувства соучастия в злодействе, точившего меня весь день:

— И все-таки на твоем месте я не стала бы напрасно освобождать приговоренных преступников, особенно накануне амнистии. Тебе, как сыну Божественного, может, все и сойдет с рук, но остальные причастные понесут полноценное наказание.

— О чем ты говоришь? — сосед мой уже прочно уселся за стол, и смотрел теперь на меня через плечо с плохо скрываемым раздражением.

Я обошла его и столик, и села напротив, поджав ноги.

— Прости, что отвлекаю, — повинилась я, ощущая, как начинают шевелиться в груди, под солнечным сплетением, холодные и колючие паучата. Соль нравился мне, его загадочность, грубость, прямоту — я прощала ему все за его редкую, ошеломляющую искренность. Аристократ с человеческим сердцем, возможно ли такое вообще?! Да, плебеи сами попросили его отвязать души тех, кого он же и подбил на кражу. Он согласился. Он выглядел так благородно тогда, когда давал обещание исполнить долг главе артели мусорщиков. Но, в конце концов, чего он добился? Освободил двоих из трех, был проклят матерью одного из погибших, и в итоге подвел ее под статью о воспрепятствовании отправлению божественного наказания. Она привела приговор в исполнение сама, да, это правда, но если бы Соль на каком-то этапе проявил себя, если бы не прятался ото всех трусливо, возможно, старухе удалось бы избежать жуткой участи? И как он, зная обо всем этом, может выглядеть таким невинным?! — Я сегодня была на службе, и там услышала о происшествии в Гиблом лесу. Ты, конечно же, уже в курсе, и можешь относиться к случившемуся как тебе угодно, но я хочу сказать, что мне это не по душе. Я не осуждаю тебя, все-таки она ведь довольно грубо с тобой разговаривала, но ты обещал ей и тем, другим, что освободишь душу ее сына и прочих осужденных. Но ты… не довел дело до конца, и, может быть, не стоило и начинать, все же вскоре грядут Лемурии, да и дон Август, поговаривают, к этому сроку пожалует, так что наверняка объявят амнистию, и даже у недавно осужденных был бы шанс попасть под нее, — паучата шевелили холодными лапками, в груди то холодило, то жгло, а слова так и сыпались из меня, гнилые и горькие, как отрыжка. Соль глядел поначалу нетерпеливо, затем брови его полезли вверх, но вскоре нахмурились, он впился в мое лицо тяжелым неподвижным взглядом. Заметив эту его реакцию, я остановилась, тяжело дыша, чувствуя, как по спине скользит холодный пот. — Прости, возможно, тебе неприятно это слышать, — добавила я, не наблюдая ни в позе парня, ни в лице его ни малейших признаков смягчения.

— Неприятно, — кивнул он, катая желваки. — Но лучше услышать, чем нет, как думаешь? — Я выпучила глаза, а он продолжал все тем же ровным тоном, почти не разжимая зубов. — Еще раз и по порядку, будь добра.

Новые капли скатились по моей спине. Паучата в груди, казалось, раздулись, мешали вздохнуть. Глядя в белое и взбешенное, похожее на маску разгневанного духа, лицо Соля, я сглотнула комок в горле и повторила историю, которую услышала сегодня утром на сатурней службе из уст отнюдь не Корониды (на чей характер, возможно, положительно повлияли некоторые последние события), но старших, заслуживающих доверия коллег.

Тремя днями ранее, в меркурий, комиссия во главе со жрецом-инспектором ведомства посмертных наказаний отправилась в Гиблый лес. Публикующийся на стендах городских новостей каждую луну еженедельный вестник «Глашатай Саракиса», в котором работала Лидия, обнародовал статью о предстоящем визите Лучезарного дона Августа накануне Лемурий, на следующий день по всем официальным каналам прошла та же информация. Обычно наша провинция — одна из последних, куда прибывает верховный жрец храма Плодородия с ежегодным ритуальным объездом имперских земель, приуроченным к началу земледельческого цикла. Однако в этот раз, в связи с необычными предзнаменованиями, дон Август изволил изменить традиции и начал свой путь по стране с Саракиса. Таким образом Лемурии, весьма значимый для нашего региона праздник, стали еще и поводом встретить высокого гостя. Конечно же, заговорили и об амнистии для посмертно осужденных. В Империи существуют всего два места, где содержат неупокоенных грешников, — это наш Гиблый лес и окруженная горами территория на западе от Столицы под названием Долина Молчания. Объяснение этому банальное: только в столичном исследовательском институте при храме Сребролукого есть соответствующее оборудование, позволяющее произвести сложную процедуру по очищению души умершего от некроэманаций, а в нашей провинции, на купольной границе, расположен филиал этого института. Живых преступников везут или к нам, или в Столицу, и уж потом, на месте, приводят приговор в исполнение. Не секрет, что жителю нашей провинции посмертное наказание угрожает чаще, чем уроженцам других областей: ведь сохранять жизнь преступнику в нашем случае не так уж важно.

Немудрено, что в свете скорого визита Лучезарного дона в наш город ответственные лица в первую очередь отправились в Гиблый лес, чтобы проверить, как там обстоят дела. И до чего же неприятно изумлена была комиссия, обнаружив упокоенные трупы преступников, только-только начавших отбывать свое длительное наказание! Вскоре удалось отыскать и нарушительницу запрета на упокоение. Ею оказалась шестидесятитрехлетняя плебейка, мать одного из атаманов рабочего поселка О'Брайена, также осужденного посмертно. Старухе удалось освободить и его, своего сына, что, вероятно, и было основной ее целью. Ее тело обнаружили рядом с останками бывшего атамана, оба покойника держались за руки. О'Брайен был окончательно мертв, его мать — нет. Дух ее был сильно поврежден после нападения местных голодных духов, но все же показания с нее удалось снять. Она взяла на себя вину в упокоении всех троих преступников, и, хотя экспертиза к тому времени установила, что ее сын был освобожден отличным от двух других грешников способом, упрямая старуха стояла на своем. Она утверждала, что никому из деревенских не рассказывала о своих намерениях, иначе ее тот час выдали бы провинциальной милиции.

Плебейку признали невменяемой, хотя суждения ее были логичны и точны, и, неупокоенную, поместили в закрытую подземную гробницу как одну из особо опасных преступниц. В деревне начат поиск старухиного пособника, однако усилия первых трех дней не принесли плодов: плебеи в один голос утверждают, что преступников помиловали сами боги. Если так пойдет и дальше, придется прибегнуть к крайним мерам и отрезать язык каждому, кто осмелится повторить подобную крамолу. Оставшиеся в живых родственники старухи находятся под арестом, вероятно, их ожидает казнь. Городские шишки очень нервничают накануне визита двоюродного брата Императора, и опасаются, что подобные беспрецедентные выходки — следствие возросшей активности экстремистов. «В последние недели в провинции творится нечто невообразимое, — призналась мне сегодня диспетчер нашего отделения милиции. — Начать хотя бы с той бессмысленной кражи в музее истории. Ведь нынешние упокоенные — как раз те самые воры, вломившиеся тогда в музей. Три трупа, все осуждены посмертно, а украденные экспонаты так и не были найдены. Я слышала, майора, в чье дежурство схватили банду, понизили в должности и перевели в какой-то захудалый рыбацкий поселок на западном побережье. Поговаривают, он еще легко отделался, ведь поначалу речь шла о том, чтобы лишить его статуса свободного человека, представляешь себе?! Кстати, ты ведь в тот день тоже была на службе, ничего необычного не припоминаешь?»

Я еле-еле отделалась от любопытной коллеги, сославшись на тайну следствия. А вскоре, придя к себе в кабинет, обнаружила в нем непривычно молчаливую Корониду и узнала в придачу, что мою младшую помощницу городской мировой суд приговорил к шестидесяти четыре дням общественно-полезных работ за распространение ложных сведений. Какие именно из распространенных ею сведений были ложными, судья не уточнил и посоветовал поклоннице Совоокой почаще держать язык за зубами, превентивности, так сказать, для. Иначе, заметил он, неласково на Корониду глянув (по ее словам, от этого взгляда у нее душа ушла в пятки) в следующий раз ей придется выплачивать большой штраф, а в случае третьего повтора правонарушение из административного превратится в уголовное. «Он очень доходчиво все мне объяснил», — делая большие глаза, поведала Коронида, и на том умолкла, превратив сатурнюю рутину в некое предчувствие конца света. Ситуация вокруг меня складывалась ужасающим образом, однако саму меня ни о чем не расспрашивали, на чистую воду вывести не пытались, и только совесть, извечный враг заговорщиков, свернулась в животе холодным клубком.

Я рассказывала обо всем этом Солю, и с каждым моим словом он делался все взрослее и угрюмее. Под конец истории стало казаться, что напротив меня скорчился глубокий старик, одинокий и несчастный.

— Ты знал? — спросила я.

— Нет.

Я посмотрела на него, сидящего напротив: неподвижного, с насупленными бровями и сжатыми в ниточку губами, и вдруг ощутила, что паучата в животе перестали шевелиться. Он не знал. И сейчас ему так же плохо, как было мне, когда я только услышала все эти жуткие новости.

— Она знала, — по-прежнему не шевелясь, произнес Соль. — Предупреждала, что так будет. «Ты погубишь нас, — так она сказала в первую же встречу. — Ты пришел, чтобы всех нас погубить».

— Кто? — спросила я, вдруг почему-то очень захотев дотронуться до него. Ну, просто… мне весь день было так плохо, и полегчало только тогда, когда удалось кому-то рассказать об этом. А сейчас от моих историй, похоже, другому человеку хуже во сто крат, чем мне было, и неужели нет ничего, что я могла бы для него сделать?! — Кто знал, Соль?

Он перевел на меня свои темные упорные глаза.

— Мудрая плебейской деревни, — отвечал он, и я поняла, что ничем не смогу ему помочь. Он мне — да, быть может, но я ему — нет. И это внезапное открытие собственного бессилия заставило меня заскрежетать зубами. Нечестно! Несправедливо! Почему я оказалась вовлечена во все это? Почему я должна нести ответственность за тех, кто сам, добровольно плевать на свою судьбу хотел? Какое мне вообще дело до всех этих плебеев?!

— Ведь они верят в тебя, — подавшись через стол к нему, сбивчиво заговорила я. — Ты для них — настоящий бог, стихийное бедствие, никто не знает, что у тебя на уме. Они попросили тебя освободить их товарищей, но обращались они не к тебе персонально, а к божеству в твоем лице, понимаешь? Они двояко к тебе относятся, верят и ненавидят, но вина в том божества, не твоя. И сейчас они защищают не тебя, они просто уверены, что так и было на самом деле: люди несправедливо осудили их соседей и родственников, а боги спасли. Те, кого не спасли, и были виновны. Мудрая была виновна, поскольку действовала на свой страх и риск. Но она-то знала, кто упокоил тех двоих, знала, но солгала, взяв вину на себя. Из всех из них она единственная могла позволить себе не только верить, но и сомневаться в тебе. Она одна смогла отнестись к тебе не только как к богу, но и как к человеку, понимаешь?!

Соль продолжал смотреть на меня все тем же темным птичьим взглядом, но постепенно и в нем, и в выражении лица парня что-то менялось. Как будто слегка ослаблялись струны, чуть-чуть, на тонкую лишь ниточку приоткрывались двери заколоченных наглухо чуланов. Словно озеро, замерзшее много лет тому назад, наконец-то начало готовиться к ледоходу. Я умолкла и села на пятки обратно, в груди бешено колотилось сердце. Вот что я сейчас делаю? — подумала я. Пытаюсь избыть собственное бессилие.

— Допустим, ты бог, и как божество обладаешь определенной функцией, ее нельзя отнять или изменить, она задана изначально. Но как человек ты наделен свободой воли и можешь действовать вне предписанных догмами условий. Точно так же любой верующий ограничен рамками своей веры, но волевым решением всегда может выйти за эти рамки. Всегда, понимаешь? И совершать любые поступки.

И цвет, и выражение лица Соля вернулись к нормальному своему состоянию. Костяная поза, которую он принял в начале моего рассказа, тоже незаметно сменилась на более расслабленную. Да и мне скрежетать зубами уже не хотелось. Вот чего-нибудь пожевать — определенно да.

— А ты не такая тупая, какой кажешься, — проговорил Соль все еще тяжелым голосом, но уже в обычной своей грубовато-прямолинейной манере. — Где так поднаторела в богословских диспутах?

— Не зря же столько лет грызу гранит науки, — хмыкнула я. Услышать комплимент, пусть даже сомнительного качества, из уст блудного императорского отпрыска было приятно. Кстати, он ведь не отрицал давеча, что он сын Божественного. Это что же, получается…

Я уставилась на Соля во все глаза, округлив рот для вопроса, а сосед мой тем временем пересел поближе к кровати, запустил под нее руку и извлек наружу сверток с вампирской одеждой.

— Что ты делаешь? — фокус моего интереса сместился, когда я увидела, как он деловито натягивает на себя просторный балахон.

— Спасибо твоему красноречию, — без тени юмора произнес парень. — Нужно идти к Инге.

— Что?! — у меня отвисла челюсть. Такого исхода событий я, признаться, не ожидала. И чего ему взбрело в голову?!

— Давай, давай, — Соль наклонился и, уцепив за руку, поднял меня на ноги. — Шевели ластами.

— С ума сошел! Нельзя же без доклада! — возмущалась я, пока мы шли по деревянным галереям храма к покоям высочайшей жрицы. Соль топал следом за мной, как и полагается вампиру, какового изображал, однако, вопреки предписанным правилам вежливости, едва не наступал мне на пятки, не позволяя увильнуть. Я не понимала, в чем причина срочности, и была не готова, если меня спросят, предъявить донне свои размышления по поводу дипломного проекта. Но неожиданный квартирант настойчиво загонял меня в самое логово своей знатной покровительницы. Добравшись до занавески, отделяющей ее внешние покои от коридора, я попыталась еще раз воззвать к здравому смыслу спутника. Рассердившись, Соль просто отодвинул дверную панель, взял меня за руку и ввел под низкий полог. Нагнувшись и следуя за ним, я запоздало запаниковала: не приведи боги, донна принимает гостей. С трепетом подняв взгляд, я увидела свою научную руководительницу, привстающую нам навстречу с низкого диванчика у противоположной от входа стены. На руках донна Фредерика держала своего диковинного любимца, потомка снежных барсов, на морде которого, обращенной ко мне, красноречивее любых слов отражалось неприятное удивление. Во взгляде его хозяйки, устремленном на меня, я прочла то же самое.

— Сиятельная, — забормотала я, но аристократка уже утратила ко мне интерес, и теперь глядела на Соля, стоявшего впереди меня.

— Следуйте за мной, — прозвучал ее мелодичный, холодный как горный ключ, голос.

Агат спрыгнул с ее рук на ковер и, задрав длинный хвост, поспешил за хозяйкой. Двигаясь плавно, словно лебедь по водной глади, она прошла в глубь комнаты и отдернула занавеску, открывая взору низенькую дверцу. Соль, по-прежнему держа меня за руку, двинулся к этой дверце, пока донна Фредерика, изящно нагнувшись, вставляла в замочную скважину кованый ключ из связки на поясе. Отперев дверь, жрица распахнула ее, жестом приглашая внутрь. Соль, а за ним, робея, и я, пригнувшись, вошли в миниатюрную спаленку, чьи стены были обтянуты расшитым шелком, а пол украшен тростниковыми циновками ручной работы. В углах стояли позолоченные столики и вазы из тончайшего фарфора, рядом — плетеные низкие кресла и скамейки с парчовыми накидками. Донна последовала за нами, закрыв за собой дверь. Соль, с видом человека бывалого, снял очки и скинул на плечи капюшон, Сиятельная жрица опустила с лица вуаль. Я потупилась, опасаясь потерять бдительность, но двое аристократов не обращали на меня внимания.

— Ты не должен приходить без предупреждения, это неразумно, — запирая дверцу на внутренний засов и проходя вглубь комнаты, попеняла Солю донна. — Старшие жрицы покинули меня лишь четверть стражи назад.

— Не беспокойся, они полагают вампиров предметами мебели, — отмахнулся Соль.

Я, не веря ушам, уставилась на него. Не похоже, чтобы он шутил. Я метнула взгляд на донну. Она огорченно качала головой.

— У нас был уговор, — заметила она. — Но ты предпочитаешь крутить судьбе хвост. Что-то случилось?

— Сядем, — предложил Соль, подвигая жрице кресло. Она грациозно опустилась в него, кот вспрыгнул к ней на колени. Соль подвинул стул и мне, я, дождавшись утвердительного кивка от донны, неловко устроилась на краешке. Становилось понятно, что мне опять грозит услышать какую-то невиданную тайну, и, хотя любопытство с рукоплесканием приветствовало эту возможность, здравый смысл настаивал, что вреда от услышанного будет больше, чем пользы. К сожалению, мнение моего здравого смысла никого из присутствующих здесь не интересовало.

Соль садиться не стал, а, покачиваясь с пятки на носок, воздвигся надо мной и донной. Без обиняков сказал:

— Нужна твоя помощь. Случилось кое-что… непредвиденное.

Донна, глянув на меня, сузила глаза.

— Я слушаю, — сказала она.

Соль вкратце, переходя иногда на Высокую речь, пересказал ей новости. Она задала несколько вопросов на языке, понятном только им двоим. Когда оба заговорили Высоким слогом, я перестала улавливать суть, но даже моему непосвященному уху было слышно, что речь аристократов в устах парня звучит иначе. Тверже, раскатистей, архаичнее. Некоторые слова носили удивительное сходство со словами плебейского языка, я даже разобрала несколько: «т’хапиа», обязательство, «миан’ра», названый брат, и «Аласта». Значения последнего я не знала, но в душе оно вызвало долгий, томительный отклик. И некое смутное воспоминание, будто я уже слышала это слово прежде. Чтобы занять ум, я попыталась вспомнить контекст.

Донна выставила руку ладонью вперед, и Соль замолчал.

— Что ты предлагаешь? — спросила она на языке свободных людей и коротко глянула в мою сторону. — Что я могу сделать?

— Надо помочь. Хотя бы семью спасти. Понимаешь, они не виноваты, — перестав покачиваться, Соль замер перед высшей жрицей, как школьник перед строгой учительницей. — Это все… не их вина.

— Но и не твоя, — мягко возразила донна. Погладив кота, она подняла его с колен и протянула Солю. Тот взял его на руки, машинально прижал к себе. Агат встал, положив изящные передние лапки Солю на грудь, и лизнул его в щеку. Донна, улыбнувшись, кивнула. — Сейчас ты ничем не можешь им помочь. Ни ты, ни я. Самое опрометчивое, что ты можешь сделать, — это самолично пойти в деревню. Не ходи туда, Соль. Так ты ничем им не поможешь.

— Пытаться спасти малое, — пробормотал Соль. И опустился на корточки перед креслом донны. Потомок вымерших ирбисов спрыгнул с его рук и вернулся на колени к хозяйке. Сиятельная жрица погладила Агата по спине, и с грустью посмотрела на юношу у своих ног. — Спасая малое, обречь на гибель великое. Скажи, акме, сколько раз нужно принести в жертву малое, чтобы великое, наконец, восторжествовало?!

— Она существует, — донна протянула руку и кончиками пальцев коснулась волос сидящего на корточках Соля. Погладила их, легко и бережно, как Агата за мгновение до этого. — И ты ее отыщешь. Надо только совсем немного подождать.

«Она существует! — вспомнила я тихий шелест угасающих слов. — Передай братику, скажи, — Аласта, она существует! И она здесь, рядом…»

Он не договорил тогда, потому что действие «живой воды» закончилось, лишив мертвые члены подвижности. Он не договорил, и употребил такую сложную форму указания места, что оставалось только гадать, что он имел в виду. «Здесь, рядом…», — ему не хватило одного лишь слова, чтобы уточнить, насколько близко это «здесь», но я не стала прибегать к повторному уколу, поскольку попросту ничего не поняла. Да и допрос тогда получился неправильный, и весь день шиворот-навыворот, ведь начался тот день с того, что мы с Коронидой оживили Соля. Приятель его, убитый плебей-атаман О’Брайен, вместо того, чтобы отвечать на вопросы, все беспокоился за своего братика. А я не форме была, чудо с воскресшим смеском из колеи меня выбило, а последующие события и вовсе вытеснили из головы неудавшийся допрос. И только сегодня, спустя аккурат три недели, события сложились так, чтобы помочь мне вспомнить, что еще произошло в ту памятную сатурнюю службу.

— Сиятельная, — пробормотала я, и, когда оба аристократа посмотрели на меня, как на заговорившую статую, добавила силы во вдруг задрожавший голос, — простите сию негодную послушницу за вмешательство, но не изволили бы вы объяснить ей, что такое Аласта?

Глаза, ясно-синие и вишневые, и даже ярко-желтые, как червонное золото, кошачьи зрачки, были обращены ко мне в немом изумлении. Я кашлянула, пытаясь вернуть внезапно попятившееся самообладание, и пояснила безмолвной троице:

— Один из соучастников кражи… преступления… плебей, он тоже упоминал при мне это слово…

— Ты допрашивала его, так? — быстрее всех среагировал Соль, и развернулся ко мне на пятках столь резко, что едва не упал. Сиятельная донна Фредерика мягко поддержала его за плечо. Он накрыл ее ладонь затянутой в перчатку своей, не давая убрать руку. Оба были похожи сейчас, как близнецы. — Помнишь, что он сказал?

— Смутно, — призналась я. — Но он просил передать братику, что Аласта рядом. Теперь он знает, что Аласта такое, так, по-моему, он сказал.

Соль сжатой в кулак свободной рукой с силой ударил себя по ляжке. Донна, глядя на меня, медленно покачала головой.

— Где же она, он не сказал? — кубиками льда в хрустальном бокале прозвенел ее голос.

— Нет, — потупилась я. — Действие живой воды закончилось, и я не стала повторять сеанс.

— Она не знала, как это важно, — обращаясь к Солю, мягко проговорила донна.

— Да, — он опустил голову и снова впечатал кулак в ляжку. — Да.

— Аласта, послушница Кора, — это наша надежда, — все тем же умиротворяющим голосом объяснила Сиятельная, глядя теперь на меня. — Наша последняя надежда.

— Нужно поговорить с его матерью, — поднял голову Соль. — Как можно скорее нужно это сделать. Может быть, Бран рассказал ей больше, чем этой… Коре.

— Хорошо, — согласилась донна. Соль сжал пальцы на ее ладони. Агат взволнованно вскочил, топорща шерсть, и снова сел, мерцая яркими зрачками. — Давайте подумаем, как это устроить.

— Спасибо, — прошептал Соль.

Донна мягко улыбнулась. И накрыла его пальцы своей ладонью.

— Теперь мы трое заодно, — сказала она мне. — Ты понимаешь это, послушница Кора?

Я кивнула, не смея поднять глаза. А в голове, навязчивая, крутилась присказка: «Третий лишний».

В мою комнату мы вернулись поздним вечером. Столовая была уже закрыта, но по-прежнему работал буфет. Собираясь туда, я спросила у Соля, не нужно ли принести ему что-нибудь поесть.

— Аристократы не нуждаются в пище так часто, как все остальные, — избавившись от вампирьего одеяния, он вновь уселся за столик.

Стоя в крошечной прихожей обутая для выхода, я задала давно тревоживший меня вопрос:

— Так это правда, что ты — сын Божественного?

— Сын? — он поднял голову от раскрытой на столе книги.

Выглядел он столь недоумевающим, что я даже не нашлась с ответом. И снова разозлилась. Что за привычка у него такая: каждый раз ломать комедию, вместо того, чтобы честно и прямо ответить на вопрос?!

— Я хочу сказать, внебрачный сын, — стараясь сдерживаться, поправилась я.

Соль глядел так, будто ожидал продолжения.

— Послушай, — я присела на корточки, ощущая, как в животе начинает бурчать от голода, — если не хочешь, не говори, но мы в одной лодке, как сказала донна. Чего теперь чиниться-то?

Соль нахмурился.

— Почему сын? — спросил он.

Настал мой черед смотреть непонимающе.

— Ну, не дочь же, — сказала я, наконец.

Соль возвел очи горе. Несколько преувеличенно длинных выдохов-вдохов изучал потолок, потом вновь взглянул на меня.

— Хорошо, — сказал он. — Сын. Но как ты поняла?

Я выпучилась на него, ошеломленная. Так он и вправду сын Императора?!

— Я… — сказала я, жалея, что вообще завела этот разговор. Я знала, что он аристократ, тут двух мнений быть не может, но чтобы отпрыск самого Божественного!.. И как теперь с ним разговаривать?! — …сия девица сразу поняла… Ваше Высочество…

Соль вздохнул и с выражением смирения махнул рукой.

— Иди поешь. И принеси с собой какой-нибудь продукт, неважно, какой.

Я поклонилась, вскочила на ноги и вымелась за дверь, радуясь передышке. В моей комнате тайно живет внебрачный сын самого Императора! Но почему, если скрывается, он не прячет своего имени? Ведь мог бы — конспирации ради — воспользоваться псевдонимом. Похоже, аристократы не только питаются иначе, чем обычные люди. Видно, они и мыслят по-другому, совсем не так, как мы.

С этими выводами я спустилась на первый этаж и прошла по крытой галерее в столовую. Окошки с раздачей готовых блюд уже были закрыты, но за столиками по-прежнему сидели послушницы, а тетушка-буфетчица за стойкой отгадывала кроссворд. Выбрав себе чашку холодной гречневой лапши, чай, пару рисовых пирожков и булочку с бобовой начинкой для Соля, я поставила подпись в тетушкину продуктовую книгу и направилась с добычей к свободному столику. Тут заметила, как мне машет Лета. Я подсела к ней.

Подруга, заложив салфеткой книгу «Введение в метемпсихоз», закрыла ее и окинула сочувственным взглядом мой скудный ужин.

— Издержки профессии? — полюбопытствовала она, глядя, как я с унылым хлюпаньем всасываю холодную лапшу.

— Ты ведь тоже только что с практики? — Лета кивнула. — «Метемпсихоз» перечитываешь? — мы сдали этот спецкурс еще на первом году обучения, так и не поняв, зачем целый семестр на серьезных щах изучать то, что и так известно каждому ребенку.

Лета склонилась ко мне, понизив голос:

— Скажи честно, Кора, а ты правда веришь, что душа вечна?

Я подавилась новой порцией лапши и добрая подруга похлопала меня по спине.

— Чего это ты вдруг? — спросила я, прихлебнув чая.

Лета взяла один из моих пирожков и, загадочно улыбнувшись, откусила от него.

— Я работаю с мирно почившими покойниками и готовлю их к достойной переправе. Ты — допрашиваешь нарушителей порядка, по ряду причин лишенных возможности держать ответ в живом виде. Ни ты, ни я, ни даже они не знаем, куда они отправятся и вернутся ли когда-нибудь назад. Однако согласно расхожим верованиям, которые подтверждаются теорией метемпсихоза, души способны к перерождению, хотя все свидетельства получены от тех, кто еще не успел сесть в лодку.

— И что? — спросила я, отбирая у нее пирожок.

— А то, — отвечала Лета, нимало не смутившись, — что мы по-прежнему не знаем, что такое смерть и как ее преодолеть.

Затолкав в рот остатки пирожка, я покивала с понимающим видом. В этом вся Лета — столкнувшись с непонятным явлением, стремится постичь его до конца. Впрочем, смерть как феномен, наверное, даже моей подруге не по зубам.

— Но наука работает над проблемой, верно? — прожевав и запив, оптимистично заявила я. — У нас есть живая вода, прекрасный инструмент познания.

— Еще одна не поддающаяся объяснению загадка природы, — покивала Лета. — Послушай, отчего бы нам сегодня не позаниматься вместе? Позовем Мел, купим фруктов, вина, как в старые-добрые времена. Флории, как-никак.

В старые-добрые времена мы собирались втроем у меня в комнате, чтобы подурачиться под видом подготовки к занятиям. Но сейчас расклад был, мягко говоря, не самый подходящий.

— Не сегодня, — сказала я, составляя на поднос пустую посуду. — Служба была просто кошмарная. В другой раз, ладно?

Лета улыбнулась и вновь открыла книгу.

— Не проспи всенощную, — напутствовала она меня.

Я кивнула и направилась к раковине, чтобы вымыть посуду.

Интересно, как бы Лета отреагировала, узнай она, что у меня живет незаконнорожденный сын Божественного, возможно, наш будущий государь, если Солнцеликий отец признает его. Подругу сложно чем-нибудь пронять, но все же такое известие! Она смогла бы вытянуть из Соля правду, почему он скрывается?

Я едва не подошла к ней и не выложила все, но вовремя опомнилась. Сейчас, пока я держу их тайну в секрете, донна и Соль защищают меня, но стоит мне начать болтать… Достаточно вспомнить, какая участь постигла Корониду.

Помахав подруге на прощание, я поплелась восвояси. Сиятельная донна прикрывает Соля, стараясь, чтобы о его присутствии в храме не знала ни одна живая душа. Она даже сумела избавиться от майора, по долгу службы смертельно ранившего смеска в злополучную ночь кражи. Но ведь были еще работники покойницкой, осматривавшие тело, санитары, доставившие его к нам в кабинет, рядовые милиционеры из дежурного отряда. Все они, как ни в чем не бывало, продолжают ходить на службу. Неужели никто из них, кроме майора, не заметил, что Соль аристократ? Или майор еще на месте преступления понял, на кого поднял руку, и постарался утаить личность Соля?..