Жёлтый гиббон
Глава первая
Я
На лобовом стекле маршрутного такси прыгал и корёжился маленький, жёлтый, лысоватый гиббон с поеденными молью меховыми лапами. В салоне было тихо, чуть кряхтела старенькая коробка передач. Водитель с полузакрытыми глазами ёжился в мохеровом шарфе, со мной рядом сидела молодая, приятная во всех отношениях беременная особа. Пролетали сталинские высотки начала Ленинского, и я начал полузабываться в лёгком, поверхностном сне. Снилась одна из аллей, ведущая от смотровой площадки к университету, поздняя осень, дряблые карты пожухлых листьев клёнов, отсутствие автомобилей и одинокая фигура девушки-студентки на противоположном конце аллеи. Я шёл не спеша, шурша всем, что попадалось под ноги, и пожёвывая жирную, набухшую сосиску в лаваше. «Почему студентки?» — тогда я тоже задал себе подобный вопрос. Не знаю, что-то было в ней надломленное, неуверенное и впитывающее, до бесконечности впитывающее. Подсвечивали фонари… Мне ужасно нравится бродить в одиночестве, с набухшей сосиской в тесте, и молча осознавать своё единение с окружающей природой. И вдруг эта студентка, которая явно путала все мои планы. Я нарочно ускорил шаг, чтобы поскорее уже разминуться с ней и остаться на другом конце перекрёстка двух аллей. Но вдруг она остановилась, напыжилась и издала странный, непонятный звук, похожий на зевок разбуженного хомяка. Я оторопел на мгновение, но продолжил свой, теперь уже небезопасный, путь. Мы сближались с неимоверной силой, всё ближе были её худосочные ножки, обтянутые в светлые джинсы, пупок с пирсингом и пара чёрных, немолодых уже глаз. Передо мной стояла старуха в странной позе, таращась в вечернее небо. Я прокрался краем тротуара и обронил невольное — «Здрасьте». Толстенная сарделька упала из её лаваша, и она закачалась, и вместе с ней закачался маленький, жёлтый, лысоватый гиббон с поеденными молью меховыми лапами на ремешке её рюкзака.
Именно эту нелепую, в какой-то степени мистическую историю вспомнил я, очутившись вновь в том самом маршрутном такси, с тем же самым, теперь ещё более лысым жёлтым гиббоном на лобовом стекле. Сегодня я уже отчетливо понимал, что старуха, та самая безумная старуха появилась в моей жизни неспроста. Эта был сгусток всего того, чёрного и негативного, что собиралось вокруг меня годами; того, что копилось в моей душе в результате непоследовательного и временами сумбурного самоанализа. И вот она, смешная и страшная, безумная и вместе с тем постигшая непостижимое, появилась во плоти как знак для меня. Это был знак к тому, что надо быть начеку, что время пришло, и пора что-то менять. Менять в себе, в окружающем меня мире; что пора уже наконец-то поменять направление и скорость движения собственной жизни. Сегодня водитель маршрутки был уже совсем другой, да и погода располагала к совершенно другому восприятию окружающей действительности. «Привет», — шепнул я тихонечко моему старому приятелю и символу, улыбнувшись. Водитель робко обернулся в мою сторону и тут же отвёл глаза, увидев моё открытое и абсолютно добродушное лицо, что, наверное, так необычно в наше безумное, безумное время. Ведь правда?..
В тот миг я был действительно удивительно счастлив, что, к сожалению, скорее было исключением из правил — правил, которые написала мне жизнь, которые я вначале принял, но которые ненавидел всей душой и не принимал в настоящий момент времени, стараясь хоть что-то изменить в собственной жизни.
Не клеилось многое… Неприятности на работе я вообще уже перестал воспринимать и по-настоящему обращать на них внимание. Хуже было то, что в последнее время я практически потерял друзей и разучился дружить, что семья стала неприятной и постоянно раздражающей обузой, что дом стал ненавистной мне темницей. Темно было и в душе. Я разучился думать о хорошем, да, в общем-то, и просто думать. Шаблоны наполняли меня и теперь уже просто разрывали мою ещё желающую бороться и радоваться сущность.
Я прислонился к прохладному стеклу. Заканчивалось лето. Холодные будни плавно перетекали в однообразные, овеянные скукой и алкоголем выходные. Всё было, как всегда, но вот только забавная фигурка жёлтой обезьянки как бы скинула с меня на миг завесу, и я почувствовал удивительное облегчение. Что это было? Не знаю, да и знать не хотелось совершенно. Я был по-хорошему опустошён и мечтателен. Вспомнилось радостное и удивительно светлое детство. Мои длинные и бесконечно счастливые летние каникулы, лазурная гладь ключевого пруда, пшеница и картошка на огромных, окаймлённых перелесками подмосковных полях. Игры плавно перетекали в вечернее застолье, наполненное ароматами свежей земляники и парного молока. Звучали «Бони М» и «Смоки». Мы с ребятнёй переодевались в комедиантов и уже активно пародировали артистов перед ухахатывающимися родителями и многочисленными знакомыми. Этот период жизни был подобен утренней зарнице. Яркое, прекрасное, удивительно запоминающееся, но очень короткое действие, именно действие.
Потом был институт с многочисленными любовными интрижками, постоянно взвинченными нервами, друзьями и спиртным. Учился я плохо, несколько раз едва не оставлял вуз, но, слава Богу, на самом деле слава Богу, всё же окончил его, иначе движение по наклонной могло бы наступить уже значительно раньше. А здесь перестройка, молодой экономист, своё дело. Всё закрутилось и, казалось, просто понеслось вверх. Деньги через некоторое время уже просто не считались. Они либо были, либо их не было, но потом они снова были. Дорогие рестораны, продажные красавицы-куклы, лимузины и первые вылазки за границу. Это затмевало все накопленные ранее положительные эмоции и стало верхом всех моих ожиданий. Казалось, вот он — рай. Вот она — свобода… Теперь я с горькой улыбкой понимаю, что на самом деле это, скорее, был первый, очень обманчивый взгляд в преисподнюю, — прости, Господи! — от которой ведь так хорошо пахло… Огромные возможности пробуждали всё более и более низменные, безумные и неожиданные желания или, скорее, похоть. Через три-четыре года у меня уже был собственный особняк в элитном районе Подмосковья, целый гараж автомобилей, гарем наложниц и открытые ворота в любую точку земного шара. Казалось, так будет всегда. Казалось… Теперь, сидя в пропахшей маршрутке, я нежно улыбался, вспоминая свою упрямую наивность, свой беспредельный эгоцентризм и отрицание своей зависимости от кого-либо и от чего-либо. Как я был тогда далёк от понимания истины или, вернее сказать, от того, что казалось мне истиной теперь. Вся прошлая суета была страшным сном. Семья, к которой я охотно стремился, не могла меня встретить ответным желанием, так как строилась она ещё на тех ложных и бесперспективных принципах всеобщей вакханалии. Жена и дети были изуродованы мною же и опустошены и надломлены не менее моего. Сегодня я не торопился домой, потому что было горько осознавать, что всё уже позади, что исправление ошибок возможно, но оно окажется не менее болезненным, чем текущее положение дел.
Внезапно зазвонил мобильный телефон. Я достал его из кармана. Понял, что звонит родная тётя.
В трубке звучал мой хорошо знакомый и горячо любимый голос. Тётка и мать, наверное, были самыми близкими людьми в моей жизни и на тот момент времени, да и сейчас. Отец жил в другой семье, и наш с ним контакт был потерян давно и надолго.
«Наташ, привет», — я всегда называл тётку по имени.
«Серёж, здравствуй. Как твои дела?»
«Всё хорошо, еду в маршрутке со своим старым другом».
«С Женей?»
«Да нет, я не знаю его имени», — я беззвучно просмеялся в трубку.
«Это что значит?» — тётка заметно растерялась.
«Да это обезьянка игрушечная, которую я уже второй раз встречаю в такси», — я посмотрел на часы. Было без пятнадцати минут восемь. День пролетел незаметно.
«Серёж, слушай, а ты не хочешь съездить в свободное время на дачу в Фенино? Там кое-чего забрать надо из овощей, и тётя Катя сказала, что, кажется, что-то случилось с замком от калитки. Может, тоже заодно посмотришь…»
На дачу мне хотелось буквально сейчас, но сегодня вечером мне должны были сделать чрезвычайно важный звонок, связанный с перспективами моего бизнеса и, соответственно, работы на будущее, поэтому я решил, что поехать смогу не ранее субботы.
«Как Женя? Что у него с делами, как здоровье? Он, вроде, в больнице лечился?»
«Как Женя?» — я на секунду задумался. А ведь я действительно ничего не знал, что и как происходит у моего лучшего друга, даже про больницу, честно говоря, слышал впервые.
«Нормально, Наташ, идёт на поправку», — я простился наспех и попросил шофёра остановить машину напротив небольшого кафе. Здесь-то я собирался скоротать остаток вечера под пару бокалов пива и с десяток партий в бильярд.
«Женя, Женя… Господи, как же давно я ничего о тебе не слышал, как ты, где ты?» Я снова достал мобильник и суетливо начал искать Женю в огромном списке контактов, за которыми не стояло ни одного лица. Были только пустые, холодные отзвоны по работе и для коротких встреч на стороне. Вот так и протекала моя жизнь. Женя, Женя… ага, ну вот и он — Евгений Коктомов, или просто Кок…
Глава вторая
Женя
Сощурив глаза и присев на корточки, он часто принимал голубей за млекопитающих, при этом громко кричал:
«Смотри, смотри, он, как живой, смотри, как он шеей двигает», — при этих словах его глаза бешено вращались и, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит. Я обычно улыбался, но внутренне был согласен с ним. Отдельные голуби действительно чрезвычайно напоминали каких-то забавных зверушек, чаще всего маленьких грызунов. И чаще всего их выдавало именно нестандартное движение головы.
Женька был весёлым, непосредственным, и обычно его очень не хватало рядом, он был частью меня.
В детстве ни я, ни он не ходили в детский сад по причине непреклонного нежелания спать с основной массой детей после обеда. За нарушение общественного покоя и я, и он были возвращены в руки заботливых матерей, которые ежедневно отправляли нас на многочасовую прогулку во двор под присмотром бабушки Женьки, а сами бежали по работам. Втроём — мы и наш общий друг детства Жетон, он же Гришка Васильев, прокручивали дни лета, осени и зимы, когда морозы позволяли выходить на улицу. Весной мы обычно все дружно болели, сидели у окна с завязанными шарфами и листали красочные книжки.
Школу так же, как и дворовое детство, мы встретили вместе с Коком, но уже без Жетона, родители которого поехали работать на Север, и Жетона с тех пор мы уже больше никогда не видели. Школьная пора запомнилась мне жалобными глазами учителей, которые, несмотря на все старания, никак не могли приструнить наш неуправляемо-деморализующий класс, в котором, как на подбор, были исключительно инициативные, импульсивные, старающиеся познать всё, минуя школьный учебник, дети. Учителям не повезло, причём в старших классах всё уже нормализовалось, начались многочисленные, попеременно пересекающиеся школьные романчики, флирт, избиения лица за трудовым павильоном на улице, но успеваемость и поведение учеников не вызывали никаких нареканий. В итоге Женька окончил школу с серебром, а я с пятью четвёрками и углублёнными знаниями по физике и математике, приобретёнными на вечерних подготовительных курсах.
В технический вуз, на новомодное экономическое отделение, я поступил, уже заранее зная, что все экзамены сдам как минимум на четвёрку. Сдал на пять, а вот Жека еле пролез на самый непрестижный и находящийся в глухом месте Москвы факультет. Позже мы всё-таки соединились вместе. И это было счастьем. Женя учился ещё более легко и непринужденно, чем я, на младших курсах. Большинство учебного времени мы проводили на соседнем футбольном стадионе, а чуть позже — в понурой, по-настоящему взрослой и одурманивающей пивнушке под названием «Три свиньи». Пили много, а преподаватели как будто поощряли нашу тягу к познаниям всё новых и новых высот в принятии горячительного на грудь и, когда мы появлялись на семинарах с иссиня-опухшими лицами и отвратительным чесночно-пойловым перегаром, были нежны и заботливы по отношению к нам, а зачеты и экзамены мы всегда сдавали первыми и иногда даже на хорошие оценки. Наверное, преподаватели вспоминали себя, глядя в наши отуплённые, но всё ещё с озорной искринкой, глаза. Наверное, так.