Бесплатный фрагмент - Затемнение

Затемнение
1
1—1

Как только стукнет восемнадцать, сразу же покупаю машину, — решила Маша и прибавила скорость. Еще быстрее перетасовывались окна панелек справа и окопавшиеся в зарослях гаражи слева. В середине сентября Маша Шумилина неслась по глухой дороге на дребезжащей семерке приятеля. Она убедила Костю, что будет очень, очень осторожной. Сам он ждал на пустыре вместе Кристиной, подругой Маши. Свет сгорбленных фонарей, казалось, подбавлял потемок, которые кое-как разгребала фара семерки… Жаль, что ждать целую вечность: два года. Да и мать такая невротичная стерва, а отец совсем никакой. Хотя бы завязал с водкой и на том спасибо. Ладно, проехали под грохочущий гранж. Хотелось только одного: мчаться, куда глаза глядят, и ни о чем не думать. Пусть Костя подергается, а Кристина выкурит еще одну сигарету. В крови клокотал коктейль из «Петушка» и адреналина. И, казалось, что машина ожила и неслась сама… Меня не догонят ни гаеры, ни тем более потемки взрослости. Все еще было впереди и меня не касалось… Черная тень обрушилась на лобовое стекло. Эринниями взвизгнули тормоза. Маша захолонула и побелела.

Маша выскочила из машины и содрогнулась. На дороге неподвижно лежала старуха в черном балахоне. Загустевшая темень сомкнулась и стала душить Машу. Лицо Шумилиной исказилось, подбородок мелко затрясся. Она громко и отрывисто задышала, но заплакать не смогла. Так и подмывало смыться, чтобы не видеть это черное и такое мертвое… Старуха простонала и слегка шевельнулась. Маша вздрогнула и бросилась к машине, открыв перекошенный рот и вытаращив глаза. Как только охваченная дрожью Маша оказалась в семерке, та точно сама собой завелась с пол-оборота и с утробным рокотом рванула с места в потемки, как нашкодившая кошка…

1—2

Только теперь, когда зарысили столбы и деревья, Шумилина поняла, что протрезвела. Хотя это произошло еще в тот момент, когда Маша увидела лежащую на дороге старуху. Ощущение кошмарной, стеклянной ясности нагнало, оглушило и заиграло на нервах. Из Маши вырвался истошный крик… Где же они? Неужели ушли?

Уже не надо было ни своей машины, ни взрослой жизни. Только бы вернуться в то время, когда еще не было старухи, растекшейся на дороге черной кляксой. Или хотя бы найти Костю и Кристину. Да вот же они, у заброшенной голубятни. Долговязый Костя слегка сутулился, смахивая на придорожный фонарь. Маша выбралась из машины.

— Чего так долго? — проворчал он.

— Я… Она… — залепетала трясущаяся Маша, подергивая поднятыми плечами и стискивая пальцы рук.

— Да что еще? — встревожился и разозлился Костя.

— Я не хотела… Она сама… там, — Маша кивнула в ту сторону, откуда приехала. Задыхаясь и стуча зубами, Шумилина рассказала о том, что произошло.

Кристина и Костя испуганно переглянулись. Обнаружив вмятину на капоте, Костя со стоном схватился за голову и зашагал взад-вперед по пятачку.

Выругавшись, он метнулся в семерку и рявкнул обмершим девушкам:

— Вам что особое приглашение?

Едва лишь Маша и Кристина оказались на заднем сиденье, семерка дернулась и понеслась, заполняя тревожное молчание нутряным грохотом и дребезжанием.

— Здесь! — Маша уронила лицо на ладони.

Выйдя из семерки и хлопнув дверью, которая тут же приоткрылась, Костя недоуменно огляделся. Он шмыгнул в темные заросли. Но и там — никого.

— Может, это было не совсем здесь, — поежилась Маша, стоя с Кристиной у «семерки» и растерянно оглядываясь.- Или совсем не здесь…

— А может, померещилось? — покачав головой, Кристина нервно закурила.

— Пить надо меньше, — сквозь зубы бросил Костя.- И тогда старухи не будут с неба сваливаться.

Надув губы и опустив плечи, Маша сомнамбулой поплелась в сторону автомойки и мерцающего неонового света, который вытекал из-за угла девятиэтажной панельки и разъедал темень. Где же старуха? Неужели ничего не было? Так хотелось в это поверить, и в тоже время было страшно. Такое не могло привидеться. Или все-таки могло?

— Шумилина! — окликнула Кристина.

— Маша, да что с тобой такое? — смягчился голос Кости.

Действительно, что с ней такое? Маша остановилась, словно очнувшись.

На машине от поворота до поворота прочесали всю сумрачную дорогу, которая протискивалась между гаражами и панельными коробками. Ни одной старухи. Встретился лишь крупный мужчина, которого на длинном поводке тянула за собой маленькая ушастая собачка в желтой жилетке… Маше казалось, что ее занесло куда-то не туда. Привычный мир искажался, выворачиваясь наизнанку, исчезая прямо на глазах.

2
2—1

Маша смутно помнила, как добралась до дома. Вроде бы ее подвез Костя. Всю дорогу отмалчивались, как на похоронах. Только вместо Шопена на уши давил Кобейн. Притормозив у подъезда, Костя убавил громкость и о чем-то предупредил Машу, оглушенную всем произошедшем. Маша кивнула и что-то машинально ответила ему, поспешно расцеловалась с Кристиной и вышла из машины. Все еще слегка потряхивало, а в голове ворочался гул. Лифт прокрался на шестой этаж. Зайдя в прихожую, Маша напоролась на строгий сверлящий взгляд матери. Она была в банном халате и явно не в духе.

— Нагулялась? — сказала мать, сдерживаясь.

Опустив голову, Маша прошмыгнула мимо матери к себе в комнату. Закрыв дверь, Маша, не раздеваясь, упала на кровать и уставилась в мучнистый потолок. Перед глазами черно-белыми кадрами кинохроники или обрывками сна завихрилась сцена столкновения… А все-таки: была ли старуха?

В комнату зашла мать с каменным лицом. Маша приподнялась с кровати и уставилась на пол.

— Пила? — сказала мать с порога.

Вздохнув, Маша покачала головой. «Достала уже».

Мать подошла к Маше и, наклонившись к ней, потребовала:

— Дыхни.

Маша выдохнула в полное каменное лицо. Все равно ведь не отстанет… Лунное лицо еще сильней окаменело, мать выпрямилась и сказала:

— Когда поумнеешь?

— Завтра, — Маша легла на кровать и отвернулась к стене.

Мать убралась из комнаты. Но дверь, конечно, она оставила приоткрытой. Маша почувствовала это спиной, словно из коридора кто-то подглядывал за ней. Маша вскочила с кровати и захлопнула дверь. Когда она вставит мне замок? Наверное, никогда. Может вломиться в любой момент, даже не постучавшись. Сваливается, как снег на голову. Или как старуха… Ну вот, опять эта черная старуха! Сейчас бы водки…

2—2

С цоканьем пришло сообщение от Кристины:

— Ты как?

— Никак, — сухо ответила Маша.

— Больше старухи не падали? — подмигнул смайлик.

— Не смешно, — смайлик навыворот.

— Костя сказал, что больше никаких гонок, — вытаращился смайлик.

— Плевать, — заявила Маша. — Напоремся завтра?

— Будет день, будет и бухло! — от радости смайлик стал приплясывать, сжав кулачки и оттопырив большие пальцы.

В комнату каменным гостем вторглась мать и застыла у порога.

— Чего? — Маша покосилась на плинтус на стене напротив.

— Хотя бы переоденься, — сказала мать.

— Достала уже, — тихо огрызнулась Маша.

— Чего-чего? Побурчи у меня еще! — вырвалась из матери злая училка и удалилась разобиженной.

Маша закрыла дверь и вернулась на кровать. «Точно: свалю к отцу. Он хотя бы не так достает».

…Некоторое время заволокло выхлопным газом. Маша оказалась за рулем семерки, которую швыряло из стороны в сторону и подбрасывало на ухабах. Черный промельк, глухой и ощутимый удар по лобовому стеклу. Бабах! Машу сильно тряхнуло, и она проснулась, пропитанная ознобом.

Вокруг громоздилась темнота, словно комнату накрывала хламида. В коридоре тяжело шаркали. Это была не мать. Та двигалась быстро и решительно, точно сваи забивала в пол. А там волочили ноги. Шарканье выдохлось у порога. Маша впилась туда глазами. Глаза — это все, что от нее осталось. До такой степени ее пробрало и укоротило. Она вздрогнула и поджала ватные ноги, когда дверь поползла в сторону. Черная расщелина между дверью и косяком медленно раздавалась, в ней прорастало какое-то шевеление… Зажмурившись, Маша метнулась к двери и избавилась от черной расщелины, как от нарыва.

Когда она вернулась в кровать, то увидела, что дверь опять позевывает, а из нее выпрастывается что-то узкое и длинное, похожее на руку.

На этот раз, закрыв дверь, Маша подперла ее стулом.

2—3

Какой уж тут сон. Поднявшись с кровати, Маша босиком подошла к темному окну. Двор напоминал старую открытку с одним загибом. Открываешь, а там шеренга машин вдоль бордюра, доходяга-фонарь флиртует с долговязой березой. Маша захолонула, — мимо дома плыла черная хламида с капюшоном на голове. Остановившись у трансформаторной будки, фигура медленно обернулась и, глядя на Машу, укоризненно покачала головой. Маша отскочила от окна и зажала ладонями рот, давясь криком, словно рвотой.

Через некоторое время окно все-таки притянуло к себе. За стеклом мертвым умиротворенным насекомым распластался опустевший двор. Стало легче… немного.

Маша уже одной ногой была во сне, когда в окно шестого этажа извне постучали. А потом вкрадчиво поскреблись…

2—4

То еще утро. На кухне заторможенная Маша залила хлопья молоком недельной давности и нехотя захрустела, глядя в условную точку. Перед Машей возникла босая мать в серых домашних штанах и майке, и жующая Маша тут же подняла взгляд на выключенный телевизор, который вскарабкался на холодильник… Мать работала учителем информатики в гимназии с математическим уклоном. Там же до поры до времени училась и мучилась Маша. А потом из-за неладов с алгеброй, физикой и поведением Машу пришлось пристраивать в гимназию уже с гуманитарным вывертом… Маша почувствовала, как на кухне между ней и матерью выросла невидимая звуконепроницаемая стена.

— Ты хоть что-нибудь учила? Сколько сегодня уроков? — скрестив руки на груди, завела свою шарманку мать.

— Приду в четыре, — машинально отозвалась Маша, с ложкой у рта и мутными глазами в темном прямоугольнике телевизора.

— Когда придешь? — гнула свою тему мать.

— Сегодня пять уроков и классный час, — процедила Маша, надеясь, что впопад.

— В молчанку решила поиграть? Ну-ну… — мать исчезла, хлопнув дверью.

Вздохнув, Маша отправила в рот хлопья, уже размякшие и безвкусные.

2—5

…Конечно, Шумилина припоздала на первый урок, на котором препарировали образ Раскольникова и иже с ним… Кристина одновременно перелистывала глянцевый журнал, лакировала идеальные коготки и подкалывала в сети над якобы хаосистом, загнанным на энтропии и всём таком. За партой Маша с тревогой стала поглядывать на приоткрытую дверь кабинета, невольно вспоминая другую дверь, за которой прошедшей ночью шаркала темень. Надо встать и захлопнуть… Встать и… Надо… надо…

Не смотри, — повторяла себе Маша и отдирала взгляд от двери. Но через секунду-другую глаза опять невольно приклеивались к дверной расщелине, которая распухала, нарывая десной.

Маша с опаской наблюдала, как дверь уподоблялась оскаленной пасти. Вот так же щелистая темь этой ночью взращивала сухопарое шевеление…

Маша дернулась, словно от удара, когда в проеме просквозило что-то черное.

Кристина с вопрошающей улыбкой вытаращилась на подругу:

— Ты чего? — соскользнувший с колен журнал, шлепнулся на пол.

Маша выскочила из класса под рассерженный клекот учительницы.

За дверью Маша остановилась и с обескураженным видом оглядела опустевшую рекреацию. Что ж, надо возвращаться к Соне Мармеладовой и старухе-процентщице.

И тут краем глаза Маша заметила шмыгнувший за угол черный холм. Маша кинулась вдогонку. Что она творит? Куда ее несет? А чернота уже выскользнула на лестницу. И Маша через рекреацию младших классов — туда же…

Лестница быстро разрешилась глухим вестибюлем, где у раздевалки Маша столкнулась с завучем. Моложавая женщина, у которой нос заострялся совиным клювом, спросила:

— Почему не на уроке?

Маша почему-то смешалась и, опустив голову, что-то залепетала, под когтистым взглядом завуча чувствуя себя тупо виноватой и пропащей, словно спалившись на краже дешевого шампуня или плитки молочного шоколада в супермаркете.

2—6

Тряхнув за плечо, кто-то раздраженно потребовал:

— Просыпайся уже.

Открыв глаза, Маша увидела недовольную мать, которая стояла над кроватью и над душой.

— Опоздаешь, — предрекла мать и, взглянув на будильник, покачала головой.

Утро скатывалось в голимый плагиат, под чистую сдирая рисунок сна… Маша ела хлопья в молоке недельной давности, слушая и не слыша давным-давно просроченные слова матери, что-то и как-то отвечая, всё равно, что и как, лишь бы отстала.

2—7

Опоздавшая на первый урок Маша села рядом с Кристиной, которая позевывала над журналом, маникюром и чатом. Взгляд Маши остановился на приоткрытой двери и стал увязать в ней. Чем пристальнее Маша глядела на дверь, тем отчетливей проступала оскаленная пасть. Неужели нельзя закрыть? Обмирая, Маша ждала, когда дверную щель перечеркнет черный промельк. Пробрала мелкая дрожь. Внутри все пересохло и склеилось то ли от похмелья, то ли от нарастающего напряжения… Вот-вот чернота застанет врасплох, полыхнет там, за дверью, холодом ожжет.

— Шумилина! Так почему же Раскольников убивает старуху-процентщицу?

Маша приподнялась и, помаргивая, растерянно взглянула на учительницу, как будто только что и не совсем еще очнулась

— Хватит спать, — с досадой сказала учительница.

Покосившись на дверь, Маша содрогнулась. Дверь была закрыта… Сквозняк что ли постарался? А может быть, действительно, хватит спать.

— Шумилина? — нахмурившись, училка бросила недоуменный взгляд на дверь, а через секунду — опять на помертвевшую Машу. — С тобой все в порядке?

Маша не ответила, продолжая таращиться на дверь. Облепило насмешливое шушуканье и хихиканье класса.

— Да сядь же ты, — шикнула Кристина, дернув Машу за рукав. Обмякшая Маша упала на стул. Просыпайся уже…

3

Маша и Кристина брели по местному Бродвею. Уже очухались фонари, вечерний воздух остывал и густел синим студнем. Впереди взгорье мешало дым со светом, заволакиваясь ими. Слева дорога изображала море, шелестела так, словно волны ухлестывали за берегом, накатывались одна за другой. Остановившись, Кристина достала из черного пакета коробку вина, свинтила пластиковую пробку и, воровато оглядевшись, отхлебнула. Маша в свою очередь сделала два больших глотка крепленого приторно-сладкого напитка. Маша считала, что для нее вино — это вроде пепси-колы, захмелеть невозможно. Но все же ей сделалось так легко и ненапряжно, такое приятное тепло разлилось по телу, что захотелось запеть или хотя бы закричать. И она крикнула. Кристина рассмеялась, схватила Машу за руку и устремилась к дымчатому свету. Вот бы разбежаться и полететь, куда глаза глядят, на все четыре стороны, впрочем, Маша чувствовала, что этих самых сторон гораздо больше…

Внезапно Кристина замерла и шедшая следом Маша столкнулась с ней.

— Что еще? — Маша досадливо поморщилась.

Кристина молча уставилась на тротуар. Там чернела птица похожая на очень большую ворону.

— Мертвая? — носок Машиного ботинка осторожно коснулся смоляного крыла.

— Мертвее не придумаешь, — отпив из коробки и продолжая глядеть на птицу, Кристина передала вино подруге.

Вот так же неподвижно лежала та старуха… Вспомнив ужастик, который на днях попался ей в сети, Маша озорно улыбнулась и окропила птицу вином.

— Хватит тебе, — Кристина отобрала у Маши коробку.

— Надо ее воскресить, — ухмыльнулась Маша, остекленевшими глазами изучая черную птицу. — Птица, проснись и пой…

— Ну-ну… — Кристина фыркнула и, неодобрительно покачав головой, приложилась к коробке.

Маша почувствовала себя марионеткой, которую невидимый кукольник дергает за невидимые нити, заставляя делать, черти что. Экран смартфона озарил и обескровил до мертвенной синевы Машино лицо, споря с тыквенным светом кривого фонаря над головой… Чего только не найдешь в сети. Из вороха заклинаний Маша выбрала одно. Надо было только скачать звуковой файл. Через секунду-другую, затаив дыхание, Маша нажала на воспроизведение.

Раздался скребущийся голос:

— Берг ерцук чемурк мааром…

— Берг ерцук чемурк мааром, — машинально повторила Маша, нервы зачесались, и внутри что-то темное встрепенулось и заколыхалось, отходя от вроде бы необратимого оцепенения… Экран телефона моргнул, словно передернулся, ему вторил криво стоящий фонарь. На Кристину напал визгливый смех, она скорчилась и схватилась за живот.

— Нович сопо яседе манабра, — продолжала Маша, слегка покачиваясь, словно в трансе. Ветер швырнул в лицо песок и как свечу попытался погасить фонарь. Кристину вырвало на остролистный куст. За строительным забором, где на остове торгового центра висела растяжка: «Сдам! Продам!» — завыла собака.

— Хватит… Пойдем уже, — позеленевшая Кристина вытерла губы. — Мне нехорошо.

— Просто скажи, что струхнула, — Маша усмехнулась так, словно ее заставили это сделать, подергав за нужные ниточки.

— Да пошла ты, — огрызнулась Кристина и поспешила к торговому центру из дымчатого света.

Некоторое время Маша с кривой улыбкой смотрела на быстро удалявшуюся подругу, а потом из нее вырвалось или из нее вырвали, как признание:

— Горм керберра цуседе чекмом оч мунея евисоп анабар, — и она три раза плюнула на мертвую птицу.

Фонарь вспыхнул, судорожно моргнул и погас. Озадаченно покосившись на фонарь, Маша стала озираться, словно ища кого-то. Так и не нашла. Маша поежилась, а когда посмотрела на асфальт, то увидела, что птица исчезла.

Маша попятилась, попятилась, быстро глядя по сторонам, а потом развернулась и припустила прочь, чувствуя спиной, как оживающие тени расправляют крылья

4

Как обычно Маша опаздывала. Но ей было наплевать. Словно на автопилоте она брела по улице, уткнувшись в смартфон. От Кости пришло очередное сообщение: «Ты долго еще?» Заждался, бедненький… Она не хотела с ним встречаться, обламывать его, или, поддавшись на его глупые, мальчишеские уговоры, уламываться, сломаться самой. Она ровно к нему дышала. Для нее он был кем-то вроде брата, с которым она убивала время. Переспать с условным братом? Совсем не прикалывало. Но оставаться в пустой квартире было еще тяжелее и неприятнее. Казалось, что черная старуха затаилась на кухне, в гостиной или в ванной…

Маша почувствовала, что кто-то пялится на нее. Оторвавшись от смартфона, она огляделась. На пустой площадке тихо поскрипывали качели, пакет скомкался у бордюра серым зверьком. Посредине дороги между домом и ларьком мороженого что-то потрошила ворона. Проехавшая «Газель» вспугнула птицу, она отлетела и тут же вернулась к своей трапезе. Приглядевшись, Маша оторопела и скривилась. Ворона лакомилась своим мертвым подобием. Маша зачем-то навела на лакомку смартфон и нажала на видеозапись. Оторвав очередной кусок, черная птица заглотнула его, подергивая шеей. Черные бусины заметили Машу, посмотрели на нее, как на падаль. Птица недовольно вскрикнула и улетела.

Пришли три грустных смайлика, а потом «Это уже не смешно!» Маша вздохнула и заторопилась в сторону Кости.

5

Когда Костя совсем осмелел, стал напирать и настаивать, Маша вдруг вспомнила о вороньей трапезе. Посмотрев видео на Машином смартфоне, Костя поморщился:

— И зачем тебе это?

— Прикольно ведь, — Маша поежилась оттого, что Костины губы стали щекотать шею, подбираясь к уху.

— Сотри, — Костя задышал в самое ухо.

— Еще чего, — Маша тряхнула головой, отгоняя назойливое сопение и щекотку.

За наглухо задернутыми шторами полусвет и тревожная музыка как бы спрашивали Машу: что она забыла в этой душной комнате? Там ноутбук делил стол с початой всячиной: двумя бутылками выдыхающегося пива, жестянкой шипучки, большим пакетом чипсов со вкусом сметаны и лука, плиткой молочного шоколада, пачкой легких сигарет. Казалось, что настенные часы о том же самом стучали по голове и заодно подыгрывали пожилому негру с плаката, который закатывал выпученные глаза и надувал щеки с помощью трубы. Что она здесь забыла? Зачем все это?

Костя поспешил оголиться по пояс, ожидая от Маши хотя бы того же. Но Маша, скрипя сердцем, сняла лишь белые носки.

Он срывающимся голосом все бормотал:

— Расслабься.

А она все сильнее напрягалась и нервничала, сожалея, что все-таки уступила, переступив через себя, как последняя дура, приперлась к нему, надеясь забыться и забыть о старухе… Ни к чему все это было. Нетерпеливые Костины губы и руки не справлялись со старухой, не избавляли от этой занозы. Костяной стук часов в душном полумраке все глубже вколачивал темный образ в Машину память.

Костина рука нырнула под Машину майку со знаком кирпича на груди. Машинально схватив Костину руку, Шумилина отстранилась от него.

— Ты чего? — спросил маленький мальчик, которому не дали обещанную конфету

— Ничего, — Маша почувствовала, что краснеет.

— Я тебе противен? Так и скажи…

— Мне не по себе, — призналась Маша, упав на спину и уставившись в потолок. — И еще эта старуха…

— Не думай… Расслабься, — пробормотал Костя, скорее самому себе и торопливо присосался к Машиным губам.

Она опять попыталась раствориться в поцелуе, мысленно отмахнуться и убежать от старухи. От возни с перекатами стал покряхтывать диван, издавать прерывистый пилящий звук, кое-как подлаживаясь то под клацанье настенных часов, то под басовитый морок трип-хопа.

В коридоре тяжело зашаркали. Маша замерла, расширенными глазами глядя на дверь.

— Да нет там никого, — тихим, неуверенным голосом проговорил Костя и попытался улыбнуться.

— Нет, ты проверь, — сжавшись в комок, прошептала Маша.

Сутулясь, он вышел в коридор. Там вспыхнул свет.

— Я же говорил! — обрадовался Костя и, приободренный, вернулся в комнату на диван.- Продолжим?

И они продолжили. В Машиной голове туман сгущался до сумбура. Плакатный трубач расплывался и покачивался. Рано или поздно это случится, — утешала себя Маша. Опять же будет, что рассказать любопытной Кристи.

Кто-то звонил. Смартфон гундосил жуком: вжик-вжик… Кристи, что ли легка на помине? Оттолкнув перевозбужденного Костю, Маша схватилась за смартфон, словно за последнюю соломинку… Номера не было. Но было нечто вроде шелеста ветра, хлопанья крыльев, а еще звук глухого удара и визг тормозов. Связь оборвалась одновременно с сердцем. Машу подхватила ледяная волна.

— Я ухожу, — Маша вскочила с дивана и стала лихорадочно оправляться.

— И это все? — разочарованно усмехаясь, Костя покачал головой.

Маша хотела что-то объяснить, но осеклась и, кусая губы, направилась к двери.

— Лучше бы не приходила, — с обидой бросил ей вслед Костя.

— Лучше бы заткнулся, придурок озабоченный — не оборачиваясь, парировала Маша, под ногой хрустнул картофельный ломтик.

6

Встревоженная Маша вышла из Костиного подъезда и побрела по тротуару, испещренному трещинами-морщинами. Что это было? Кто-то прикололся что ли? Может, это Кристина? Ведь она сохнет по Косте. А Косте хоть бы хны. Но уж больно все как по-настоящему. Это отвратный голос, этот звук удара и хлопанье крыльев. Все это было слишком. Лучше не думать об этом… Так быстро стемнело и похолодало, словно солнце взяли и выключили. Днем осень искусно прикидывалась летом. А ночью расслаблялась и становилась сама собой. Эти перевоплощения сбивали с толку и разочаровывали.

Ее склоненное лицо выбеливал свет смартфона. Последние прохожие уплощались до оживших мертвецов из старого фильма. Желтоглазые светофоры подмигивали машинам, изредка шнырявшие мимо. Березы застыли черными водопадами.

Маша не ответила на шесть пропущенных вызовов от матери. Уже семь… Маша знала, что и как скажет ей мать. Конечно, можно было сослаться на беззвучный режим и севший аккумулятор. Еще что-нибудь наплести. Но разве та успокоится? Сама же все время врет и чего-то не договаривает. А если ей не так ответишь, или обижается или руки распускает. С ней совершенно невозможно разговаривать. Только и ждешь от нее или слез или оплеухи. Истеричка. Кстати, надо поменять сетевые пароли. А то, кажется, она опять читает мою переписку.

Как же не хочется возвращаться и в очередной раз собачиться с матерью. Может переночевать у подруги? Или зависнуть на съемной квартире, где приятель закатил чумовую вечеринку?

Маша нигде не чувствовала себя дома. Что у матери в ежовых рукавицах, что у папани Маша жила, как в гостинице или как у хаоса за пазухой. В ее комнате царил беспорядок переезда. Но вот только куда? Маша давно мечтала снять квартиру, жить отдельно, подальше от контроля и загонов матери. Но мать уверяла, что Маша одна пропадет, ведь она даже в комнате не может убраться. Почему Маша не летает? Почему у нее нет крыльев? Сейчас бы взмахнула ими и улетела. Только бы ее здесь и видели.

Прохватывал холод. Пух чертополоха выглядел как первый снег. Стряхнув оцепенение, березы шумели быстрой водой и опять затихали…

От Кости:

«Извини. Первый блин в коме» — виноватый смайлик.

Вспомнив рвущийся из телефона голос и звук удара, Маша прибавила шаг.

А вот и сообщение от Кристины:

«Ну что? Это случилось? Колись!»

«Настроения нет», — на ходу ответила Маша.

«Так все плохо?»

«Так плохо, что даже…» — похолодевшие Машины пальцы замерли над экраном с незаконченным сообщением.

Машу остановил тот самый скребущийся голос. Она оторвалась от смартфона, но холодный отсвет так и остался на лице, словно въевшись в кожу. Пустынная улица таращилась на Машу мертвыми витринами и окнами. Все обмерло, как в песни или в кошмаре, в котором ровным счетом ничего не происходит кроме бесконечного ожидания. Зарываясь в холодный свет, Маша уткнулась в смартфон и поспешила прочь.

«Ау!» — напомнила о себе Кристина.

«Кто-то преследует…» — Маша не успела дописать. Экран моргнул и погас так же, как фонари, светофоры и последние окна. Улицу прихлопнула темень и превратила в книжку-раскладушку. Панельные коробки прикинулись плоскими поделками из картона. Но вот смартфон мигнул и ожил, за ним последовали огни городской окраины, вернувшие глубину и объем.

Маша перевела дыхание. В этот момент налетела хлопающая темень. Маша пригнулась и, словно защищаясь от слепящего света, прикрыла лицо рукой, в которой был смартфон. Длинные когти, похожие на узловатые пальцы, вырвали из Машиной руки смартфон, и хлопающие черные крылья рванули вверх и в сторону. Птица стала удаляться, ныряя из тени в тень, словно штопая пустынный ландшафт. Кинувшись за воровкой, Маша споткнулась о бетонную полусферу, и брусчатка с размаху треснула по лбу, оглушила и стала переваривать, втягивать в хлопающую черноту.

7

Очнувшись, Маша увидела смартфон, который подергивался над ней. Маша попыталась схватить его, но птица, сжимавшая смартфон в заскорузлых когтях, тут же отлетела. Маша бросилась за птицей вдогонку. Воровка то удалялась, то приближалась, словно дразня или ведя за собой. За Машей гнались тени, но не могли настигнуть ее так же, как Маша не могла нагнать черную птицу.

Под ногами прошуршала разлинованная рельсами насыпь. Маша видела только проклятую птицу и больше ничего. Птицу обливал снизу холодный свет смартфона. Она как будто горела синеватым пламенем. Ветки так и норовили исцарапать Машино лицо. Фонари слились в яркий диск, который взмыл вверх. Птица летела под темным шелестящим сводом. А вдруг эта тварь разожмет когти? Разве мать поверит, что это не я ухайдакала смартфон?

Птица исчезла в дверном проеме, Маша — за ней. Только тогда Шумилина опомнилась, точно проснувшись, и остановилась, пытаясь отдышаться и оглядеться. Коленки в рваных джинсах и сердце ходили ходуном от холодрыги и смятения.

Маша оказалась в пустой полутемной комнате. Голые стены испещряли странные письмена, иероглифы, символы и рисунки, похожие на татуировки. Пол покрывали черные перья и ветошь. Что-то еле слышно шуршало, скрипело и бормотало, словно дом пересыпал и просеивал фантомные звуки. На вытянутом столе стояли антропоморфная глиняная фигурка и пиала со сколом на ободке. С потолка в пиалу мерно капала вода. Маша почувствовала жажду и облизнула пересохшие губы.

— Выпей, — дул в ухо полумрак.

— Не мучай себя, — выстукивали капли.

Не выдержав, Маша взяла пиалу и припала к ней. Из глубины комнаты вырвался детский плач и ледяной иглой прошил сердце. Ах, нет. Это же смартфон. Он валялся в дальнем углу на куче тряпья рядом с остовом настенных часов. Все вопил и вопил. Надо ответить. Наверняка, это мать.

— Берг ерцук чемурк мааром, — выскреб смартфон.

Готическая вязь на стенах и глиняная фигурка на столе шевельнулись. Маша — не Маша выронила смартфон и бросилась к выходу, к выдоху, но не нашла ни того, ни другого. Стена преградила дорогу, воздух встал поперек горла. Задыхаясь, она зашарила по шершавой стене, нащупала скобу, рванула ее на себя, от себя, отталкивая дверь, заброшенный дом, косматую темень леса. Беспомощно улыбавшаяся луна силилась выпростаться из ветвей и потому все сильней запутывалась.

— Берг ерцук чемурк мааром — шамкали черные деревья, тесня друг друга и обступая бегущую сломя голову Машу.

— Нет, не надо, нет… — умоляла Маша, заткнув ладонями уши. Но заклинание уже забралось в голову и прикинулось внутренним голосом:

— Нович сопо яседе манабра.

Маша закричала, пытаясь заглушить эту вездесущую тарабарщину. Не помогло. Заклинание продолжало звучать, как ни в чем не бывало.

И тогда отчаявшаяся, затравленная Маша увидела старое дерево, которое словно для объятья распахивало свои черные руки — сучья. Маша с разбегу воткнулась в него головой, наконец-то заклинание оборвалось, и хлынула тишина.

8
8—1

Проснувшись, Маша с облегчением признала свою душную комнату. Закрытое окно прикрывалось шторой. Все тело чесалось, словно под кожей тлел огонь. Особенно доставало левое запястье. Маша поскребла руку ногтями, отчего зуд только усилился. Казалось, что вся комната чесалась.

Школа! Маша вскочила с кровати. Стоявшие на телевизоре электронные часы не обрадовали: Маша проспала первый урок и вряд ли успеет на второй.

И тут Маша вспомнила, что сегодня воскресенье. Маша выдохнула и, почесывая запястье, огляделась.

В комнате все было как всегда: не на своем месте. На полу валялись бумажки, пуховки, ватные палочки, майки, грязные носки, тетради… Перманентный беспорядок был по душе и успокаивал. Прибранная комната сковывала, подавляла и навязывала свои дурацкие правила. В ней волей-неволей Маша искала свое место среди аккуратно расставленных и разложенных предметов и вещей, но никогда не находила. И лишь после того, когда Маша наводила беспорядок, встряхивала комнату, выворачивала наизнанку, Маша расслаблялась и чувствовала себя в своей тарелке и стихии. А вот папаня говорит, что комнатный бедлам — это признак депрессии. Ему видней. Он-то с хандрой на короткой ноге.

Оказалось, Маша так и спала не раздеваясь, в рваных джинсах и заляпанной мятой майке. Щека была расцарапана, на лбу выросла шишка, голова раскалывалась, горло стало наждачным от сушняка. Те еще вид и состояние. С внезапностью сна вспомнилось, промелькнуло перед глазами на ускоренной перемотке: черная птица, лес, заброшенный дом, глиняная фигурка на столе… Поморщившись, Маша тряхнула головой, как бы отгоняя от себя черти что. Чего только не померещиться. «Пить надо меньше», — раздался в голове голос Кости, которому, чтобы окосеть, достаточно бутылки светлого пива.

Пришло от него:

«Как настроение?»

«Никак», — ответила Маша.

«Злишься?»

«Нет».

«Как мне загладить вину?»

«Никак», — пусть помучается. В следующий раз будет думать головой, а не головкой.

От Кристины:

«Ты где ночью пропадала?»

«Была занята».

«Этим самым?» — шаловливый смайлик.

«Холодно».

«Какая ты загадочная…» — смайлик с бровями домиком. Обиделась что ли? Тоже достала уже…

Все достали. И почему так чешется запястье? Аллергия? Наверное, все-таки комары.

Но что же произошло этой ночью? Вроде бы она споткнулась и приложилась головой об асфальт. А дальше тарабарщина с абракадаброй.

Маша наткнулась на видео, созданное как раз этой ночью. На экране смартфона бегущая растрепанная деваха. Ее снимали с высоты птичьего полета, черты размывала темень. Нестабильное и нечеткое изображение прыгало, как пьяные шатались и дергались коробки домов, фонари, дорога. Перебежав через насыпь и заброшенный сад, где засыхали похожие на пауков яблони, девка ломанулась в сторону темного леса. «Вот дуреха», — подумала Маша, расчесывая запястье.

И в этот момент камера приблизилась к ошалелой беглянке, и Маша содрогнулась, узнав себя. Этого не может быть! Или все-таки может? Удалить эту хрень! С глаз долой, из яви вон. Не было ничего. Ни-че-го.

Но что это? Сбой, ошибка, глюк? Не веря своим глазам, Маша подрагивающими пальцами попыталась еще. И еще… Видео так и осталось в смартфоне. Оно было таким же реальным, как трещина и царапины на сенсорном экране. Маша застыла. Воздух сжался и потемнел.

8—2

В комнату приперлась мать и, скрестив руки на груди, уставилась на Машу, которая с опущенными плечами и головой сидела на краю кровати.

— Что? — буркнула Маша, расчесывая запястье.

— И она еще спрашивает… Посмотри на себя… В кого ты превратилась… Тебе самой не противно? — стал жевать комнату жесткий голос.

«Началось», — обреченно подумала Маша, исподлобья следя за разорявшейся матерью. Кожу на запястье все сильнее терзал и жег невидимый огонь. Надо остановиться. Но Маша, сама не замечая этого, все ожесточеннее пыталась выцарапать из руки зуд.

— В комнате бардак! Ночью где-то шляется! На звонки не отвечает!

— Потому что…

— Перестань чесаться, — оборвала мать.

Маша с неохотой перестала.

— И чем же ты была так занята?

— Смартфон вызволяла, — Маша опять принялась скрести запястье.

— Всю ночь что ли?

— Птица стырила его, выхватила прямо из руки и…

— Совсем завралась.

— У меня видео есть, — вырвалось у Маши.

— Ну-ну, — мать усмехнулась.

Маша стала рыться в смартфоне, всё ниже склоняя голову и всё сильнее краснея. Куда же оно запропастилось?

— Так что с видео?

— Ничего, — Маша отшвырнула смартфон и вернулась к зудящему запястью.– Я его удалила… вроде бы.

— Поздравляю, допилась, — сказала мать. — Тебе лечиться надо.

— А тебе не надо? — огрызнулась Маша.

— Поговори у меня еще! — прикрикнула мать и хлестнула Машу по щеке. Голова Маша дернулась, загудела, брызнули слезы.

Хлопнув дверью, мать быстро прошлепала по скрипучему коридору. На кухне проснулся и заворчал телевизор. Размазывая слезы, Маша зашарила рукой по кровати. Но вместо смартфона под руку попались канцелярские ножницы…

8—3

Через некоторое время, немного остыв и приглушив телевизор, мать вернулась в комнату и увидела, что Маша нацепила линялую фланелевую рубашку в крупную клетку, правый рукав был закатан до локтя, а левый закрывал запястье.

— Ты думаешь, я не понимаю? — мягким вкрадчивым голосом заговорила мать, присев на кровать рядом с притихшей Машей. — Но и ты меня пойми… — она осеклась.- Господи, что это? — вытаращилась на левый рукав Машиной рубашки, там расплывались темные пятна.

— Покажи! — схватив дочь за руку и оголив запястье, Наталья Анатольевна вскрикнула, — запястье было изрыто глубокими рваными ранами, под столом валялись ножницы с окровавленными лезвиями.

— Это не то, о чем ты подумала — Маша вяло улыбнулась. Глядя на ее лицо, Лукьянова вспомнила телевизор, на экране которого застыла надпись: нет сигнала.

Затащив Машу в ванную комнату, мать стала промывать раны, повторяя ноющим голосом:

— Зачем? Зачем?

Маша угрюмо молчала, глядя на розовый ручеек, который стекал по белой фаянсовой стенке в отверстие раковины. Мать осторожно обработала раны перекисью водорода. Рука уже не ужасала. Наталья Анатольевна даже не стала накладывать бинты, решила оставить так.

8—4

Лукьянова вышла из комнаты дочери, предусмотрительно оставив дверь настежь. На кухне Наталья Анатольевна переговорила по телефону со своей мамой, с тревогой поглядывая на дверной проем Машиной комнаты. Узнав о том, что учудила внучка, Зинаида Викторовна заохала:

— Только этого не хватало… И что на нее нашло? Это может повториться в любой момент. Тебе за ней не уследить.

— Вы и сами знаете, что надо сделать, чтобы не было потом мучительно горько, — сказал знакомый психотерапевт, к которому на всякий случай позвонила Наталья Анатольевна.

В груди заныло, закололо. Нетвердой рукой Наталья Анатольевна накапала валерьянки в зеленую стеклянную рюмку. Запрокинув голову, выпила. И тут она увидела, что дверь в комнату дочери оказалась закрытой. Побледнев, она поспешила туда.

Сидя на корточках, Маша подбирала с пола бумажки.

— Я хочу вызвать скорую, — сказала мать, переводя дух.

— Зачем? — не поднимая головы, спросила Маша.

— Так надо.

— Мне все равно, — сказала Маша.

— Только не закрывай дверь, — попросила Наталья Анатольевна.

— Это не я.

Значит, сквозняк. Подложив учебник под Машину дверь, Наталья Анатольевна прошла на кухню. Со второй попытки дозвонилась до экстренной службы. Лукьяновой ответил такой же угашенный, но изрядно постаревший, изношенный голос дочери…

8—5

Зачем она так? — раздраженно подумала Лукьянова о Маше, когда вышла в коридор и увидела, что дверь в комнату дочери была плотно закрыта. Наталья Анатольевна надавила на дверную ручку. Дверь осталась на месте, словно была на замке. Какой еще замок?! Она толкнулась в дверь. Глухо.

— Открой! Слышишь! — Лукьянова забарабанила в дверь кулаками. — Маша! Маша!

Дверь все-таки поддалась. Наталья Анатольевна ворвалась в комнату и застыла на пороге, оторопев. Комнату сковывал идеальный порядок гостиничного номера, который с безразличием мертвеца ждет очередного постояльца. А где же Маша? На кухне? В ванной? На лоджии? За лоджией, на газоне? Лукьянова заметалась по квартире…

Из прихожей донесся сигаретный запашок. Он просачивался через чуть приоткрытую входную дверь. Выскочив на площадку, Наталья Анатольевна заметила черную фигуру, которая мелькнула на лестнице, соскользнув с нее, как с горки, и пропала. Охнула подъездная дверь.

— Маша! — Лукьянова кинулась вниз по лестнице с прыгающим, как мячик для пинг-понга, сердцем, тапочки зашлепали по отлогой бесконечности из ступенек. — Маша!

Выскочив из подъезда, Лукьянова обшарила лихорадочным взглядом двор. Расхаживали, перелетали с места на место черные птицы, царапали воздух голосами. Воронью поддакивали пустые качели, поскрипывая и покачиваясь. Божий одуванчик со второго этажа сидел на скамейке, болтая ногами и глядя на кусты, которые время от времени шумно вздрагивали, словно отряхивались.

— Куда ее понесло? — спросила Наталья Анатольевна.

Старушка покачала головой:

— Нет. Коммуналка еще не приходила.

Лукьянова устало махнула рукой и, понурившись, поплелась обратно в сторону подъезда. Открыв железную дверь, она оглянулась напоследок, ища глазами дочь. С верхней перекладины качелей ей подмигнула бывалая ворониха. Наталья Анатольевна вздохнула и зашла в окропленный красным светом тамбур. За спиной лязгнуло.

Когда она вернулась в квартиру, ее потянуло в комнату дочери. Переступив порог, она замерла и растерянно заморгала. Ее встретил знакомый беспорядок. Захламленный пол, разбросанные вещи… Отвернувшись к стене и поджав ноги, на кровати лежала Маша. Она спала или притворялась… Прикрыв рот ладонью, обмякшая Наталья Анатольевна сползла по двери.

8—6

И тут заверещал домофон, возвещая о приезде скорой… Через минуту-другую в Машину комнату протопали двое здоровяков в белом. Который с чемоданчиком и неряшливой клочковатой бородкой немного сутулился и рассеянно поглядывал по сторонам. Другой смахивал на раздобревшего французского актера с носом-картофелиной. Он сел на крякнувший стул, выставив локти и упершись ладонями в разведенные колени. Хмуро глядя на Машу, большеносый сказал:

— Итак…

Маша вытянула и оголила левую руку. Депардье посмотрел на порезы, покивал.

— И зачем? — спросил он.

Опустив глаза, Маша пожала плечами:

— Так получилось.

В руках большеносого появился бланк:

— Фамилия, имя, отчество.

— Я хочу остаться дома, — сказала Маша.

— Возраст, — продолжал Депардье.

— Это ненадолго. От силы два дня, — заверила Наталья Анатольевна, сидевшая рядом с Машей, и Лукьяновой показалось, что здоровяк с чемоданчиком грустно улыбнулся.

Маша нехотя поднялась с кровати и стала собираться.

9
9—1

От больничного ландшафта Лукьяновой стало не по себе. Казалось, что в одноэтажных и двухэтажных строениях, несмотря на весь их ухоженный, аккуратный вид, никого не было и быть не могло. Время от времени перешептывались вязы, впавшие в параноидальную желтизну. Мимо Натальи Анатольевны, позвякивая кастрюлями и ведрами, прошли друг за другом четверо в полосатых пижамах. Процессию замыкала остроносая женщина в белом халате. Черная кошка, зыркнув на Лукьянову желтыми глазами, перебежала дорогу и скрылась в кустах.

И вот перед Натальей Анатольевной вытянулось одноэтажное строение из красного кирпича, над входом которого веско выпячивалось: 1954. У крыльца стояла карета скорой помощи. В вестибюле на скамейке сидел один из тех, кто забирал Машу. Схватившись руками за край сиденья, он усталым неподвижным взглядом таращился на каменный пол. В закутке охранника бубнящий телевизор встревал в разговор, который вели высокий мужской голос и низкий женский. Надев бахилы на ботинки, Лукьянова подошла к железной двери и нажала на большую белую кнопку звонка.

На двери висел длинный и подробный перечень запрещенных продуктов. Рядом с дверью — текст закона об оказании психиатрической помощи, а так же график приема психиатров. Сегодня с десяти до четырнадцати принимал Сморыго Эдуард Николаевич — Машин врач… Лязгнув замком, железная дверь приоткрылась. Невысокая быстроглазая медсестра вопросительно взглянула на Лукьянову.

— К Маше Шумилиной, — сказала Наталья Анатольевна и поспешно добавила.- Мама.

Кивнув, медсестра пропустила внутрь.

Малолюдный холл заполняли пустые столики в пятнах, разводах и крошках. За столиком у телевизора некий посетитель средних лет, опустив глаза и снисходительно улыбаясь, разговаривал с пожилым доходягой, который медленно жевал кашицу из слов. В шкафу пылились потрепанные книги без обложек. Как пациенты в палате, едва шевелились рыбки в большом зеленоватом аквариуме. Лукьянова присела на жесткий диван и, глядя в коридор, стала ждать.

Сердце Натальи Анатольевны болезненно сжалось, когда она увидела растрепанную Машу в майке с глубоким вырезом и старых пижамных штанах. Маша подсела к матери и, опустив плечи, зевнула. Мать обняла Машу, всмотрелась в бледное опухшее лицо:

— Как ты?

— Рука чешется, — Маша еще ниже опустила плечи и, глядя на снулых рыбок, стала медленно поглаживать порезанную руку. — И все время хочется спать.

— Я тебе мазь принесу, заживляющую.

Позевывая, Маша спросила:

— Когда меня выпустят?

— Это врачу решать, — вывернулась мать. — Я как раз собиралась…

— Ты ему скажи, что я не такая, как эти… — Маша покосилась на шаркающих по коридору. — А руку порезала лишь оттого, что выпила лишка, — Маша почесала руку. — Скажешь?

Мать только вздохнула. В коридоре возник всклокоченный усач, похожий на обрюзгшего Сальвадора Дали. Он хмуро глянул на Наталью Анатольевну, развернулся и исчез за стеной.

Наталья Анатольевна взяла Машу за руку и, глядя на розоватые шрамы, которые пересекали предплечье, с укором покачала головой. Маша поспешно высвободила руку и поднялась с дивана:

— Пойду я.

— Может, поешь? — Наталья Анатольевна протянула пакет с продуктами и вещами.

— Что-то не хочется, — Маша поморщилась, принимая пакет. Мать схватила Машу за руку, порывисто обняла. Маша застыла с опущенными руками, плечами, глазами, ожидая, когда мать отпустит ее.

— Все наладится, — шепнула Наталья Анатольевна и разомкнула объятия.

К телевизору подошла маленькая тощая женщина в длинном халате и обменялась улыбкой со своим отражением на матовом экране. Маша поплелась в палату, шаркая тапочками и шурша пакетом. Проводив Машу печальным взглядом, Наталья Анатольевна постучала в дверь кабинета.

9—2

Мягкие кресла, свет, взгляд, голос… «Мягко стелет», — подумалось Лукьяновой, напряженно ожидавшей приговора… На большом столе пасьянсом были разложены бумажные полоски с психиатрическими терминами. Ссутулившийся в кресле, кое-как выбритый Сморыго перекладывал полоски рассеянной рукой и уставшими, покрасневшими глазами поглядывал на Лукьянову, которая, сидя напротив, теребила и комкала носовой платок.

— Маша сама не своя, — сказала Наталья Анатольевна. — Больно уж заторможенная.

— Это нейролептики, — успокоил Сморыго.

— А отчего ее лечат? Чем же она больна?

— Это прояснится после тестов и анализов.

Из приоткрывшейся двери высунулся встрепанный, с мокрым от пота лицом тот самый Дали. Усач громко дышал носом, словно бежал-бежал и, наконец, добежал. Сверкая выпученными глазами, он прогремел:

— Есть разговор.

Сморыго досадливо поморщился:

— Позже, позже…

Дернув головой, усач втянулся в дверь и прикрыл ее.

— Все это в голове не укладывается, — вырвалось у Натальи Анатольевны. — Конечно, Маша не подарок. Но чтобы так…

— Она рассказывала о черной птице, о старухе? — Сморыго открыл желтый перекидной блокнот и щелкнул авторучкой.

— Старуха? Черная птица? — обескураженная Лукьянова уставилась на Сморыго.

— У кого-нибудь из родственников были психические расстройства?

Наталья Анатольевна неуверенно покачала головой:

— Неужели…

Появившийся в двери усач, перебил ее:

— Долго еще? Мне надо кое о чем…

— Закрой дверь, — в свою очередь оборвал его Сморыго.

Дали сверкнул выпученными глазами и хлопнул дверью.

— Значит, ничего такого у родственников не было. И по отцовской линии? — стараясь скрыть досаду на Дали, Сморыго с напускным спокойствием что-то записал в желтом блокноте.

Глядя на Сморыго, у которого подергивалось нижнее левое веко, Лукьянова вдруг поняла: он чего-то не договаривает, — и стены стали сжиматься, а свет меркнуть

— Скажите мне, что с ней, — подавшись к Сморыго, Наталья Анатольевна впилась в него глазами, то ли умоляя, то ли требуя.

Сморыго посмотрел сквозь нее и отчеканил:

— Ничего. Еще. Не ясно.

— Эта неясность и убивает, — пробормотала она и, вздохнув, закрыла лицо ладонями. — Ничего нет хуже, чем…

В кабинет ворвался усач.

— Не верьте ему! — закричал он, выкатывая глаза. — Он такой же целитель душ, как я живописец! Все что он умеет, это жонглировать бессмысленными терминами.

— Васнецов! — прогремел раскатистый низкий голос, и взгляд исподлобья врезался в баламута. Тот вздрогнул и застыл, точно в трансе. Тут же в кабинет влетела медсестра и со словами:

— Сейчас мы тебя утихомирим, — вытолкнула усатого больного в коридор. Дверь закрылась. Наталья Анатольевна уставилась на Сморыго.

— Маниакальный приступ, что с него возьмешь, — Сморыго уперся лбом в козырек ладони и стиснул пальцами виски. Наступившее молчание смахивало на бикфордов шнур. Из коридора долетал затихающий клекот усача. Лукьянова стала настаивать:

— Вы должны…

— Шизофрения! — взорвался Сморыго. — Вот что у нее!

Наталья Анатольевна вздрогнула и сжалась, словно ее ударили. По лицу женщины пробежала судорога.

— Почему? За что? — всхлипнула Наталья Анатольевна. Лучше бы она осталась в неведении! — Но ведь это не окончательный диагноз? Ведь так?

— Конечно же, это не окончательный, — опомнился и вернулся прежний Сморыго. — Будут тесты, будет томография. И только тогда можно о чем-то говорить.

Слезы душили, стояли поперек горла. Кое-как совладав с собой, Наталья Анатольевна с молчаливой поспешностью поднялась с кресла и направилась к двери, на ходу сморкаясь в бумажный платок, вытирая тем же платком глаза.

9—3

В коридоре, прислонившись спиной к стене и ковыряя заусенец на большом пальце, стояла Маша. Она оторвалась от стены и приблизилась к вышедшей из кабинета матери.

Наталья Анатольевна стала всматриваться в Машу, ища приметы душевного недуга и страшась их найти. Ее взгляд напоминал тот, каким она обшаривала припозднившуюся дочь, от которой несло сигаретами и вином. Прямо на глазах Маша отгораживалась невидимой стеной, становясь угашенной вариацией себя.

— Ну что? — спросила условная Маша. — Что тебе там напели?

«Шизофрения! Вот что у нее!» — разрывало голову Лукьяновой и рвалось наружу. Если это выкрикнуть, то обжигающая волна отпустит. Но Наталья Анатольевна, стиснув зубы, подавила этот порыв, как рвотный рефлекс, и даже смогла улыбнуться.

— Ничего определенного. Но волноваться особо не о чем, — сказала она.

— Ты плакала?

— Пустяки, — мать спрятала скомканный платок в сумочку. — Не обращай внимания.

— Не обращаю, — Маша усмехнулась и опустила глаза. Ее лицо посерело и одеревенело. Лукьянова подалась к Маше, чтобы обнять, приободрить, и самой немного успокоиться, прийти в себя. Но Маша вся напряглась и отстранилась.

— Мне нужен телефон, — сказала она. — А еще фломастеры и альбом для рисования.

Лишь когда она покинула одноэтажный корпус и зашагала в сторону проходной, где будка охранника, шлагбаум и неказистая церквушка с синей крышей, Наталья Анатольевна почувствовала, что опустошена. В побледневшем небе расшумелась ватага черных птиц, спорили какое дерево лучше для ночлега. Внутри что-то переворачивалось, душило, сдавливало грудь и голову. Голова трещала и дымилась. В ней догорали мысли. Надолго ли тебя хватит? — слышалось в шелесте осыпавшихся деревьев и запахе стриженой под полубокс пожухлой травы. — Неужели это так и будет вяло течь, лишая сил, мотая нервы?

10
10—1

Еще один день в аду, — думала Маша, валяясь на кровати в душной палате. Там сонными осенними мухами шевелились сестры по несчастью. Когда же это все закончится? Когда? Маша тяжело вздохнула. Поплакать что ли?

В палату ворвалась медсестра, уставилась на Машу. Маша напряглась. Костлявая женщина, сидя на соседней койке и поглядывая то Машу, то на сердитую медсестру, захихикала.

— И долго тебя ждать? — сказала Полторак и вышла.

Маша с трудом оторвалась от кровати и поплелась в процедурный кабинет за дозой ватного забытья, подменявшее реальность черти чем. В кабинете нетерпеливо ждала медсестра. Шприц — наизготовку.

— Не надо… Я не хочу… Мне от этих чертовых уколов только хуже становится, — Маша с мольбою посмотрела на медсестру и болезненно поморщилась, почесывая запястье.

— Ты только сама себя задерживаешь, — сказала, как отрезала медсестра.

Маша с обреченным вздохом опустилась на кушетку и закатала рукав пижамы. На внутреннем сгибе руки темнели синяки от уколов. Наркоманка поневоле. В вену впилась игла. Обожгло

Накрыла ватная слабость. То ли преодолевая ее, то ли приноравливаясь к ней, Маша потащилась в палату. Мимо проплывали расплывчатые тени. Свет в коридоре задрожал, заколебался, но все-таки не погас, удержался, как акробат на канате. Маша прошла через дверной проем, и свет заметался, словно затравленный заяц, потом ярко-ярко вспыхнул. Маша невольно зажмурилась.

10—2

Когда она открыла глаза, то вместо палаты оказалась внутри того самого дома в лесу. Маша отяжелела, почувствовала себя старше лет на триста, а то и на тысячу. Проходя мимо осколка зеркала, которое висело между дверью и окном, Маша заметила там, в осколке темную сгорбленную фигуру. Маша замерла и огляделась. В комнате никого не было. Видно, показалось. Маша бросила взгляд на зеркало… Оттуда на Машу уставилась старуха в темном. Вскрикнув, Маша отшатнулась от зеркала и выскочила из дома.

Она побежала, спотыкаясь о коряги, корни, бугры, даже на ровном месте. Легкие обжигал ледяной комковатый воздух. Вместе с паром изо рта вырывался хрип. Набегу, на беду оглянулась: оплетавшие дом черные угловатые ветви, сучки сползли на мерзлую землю и кинулись вдогонку… Что-то задышало Маше в спину, обдавая колючим холодом, хрустя и шелестя, словно скрежеща зубами.

Силы быстро оставляли Машу. Вот-вот споткнется и рухнет. И вдруг в просвете между ветками она увидела какой-то дом. Там можно спрятаться! Маша выбежала на поляну и остолбенела. Это был все тот же замшелый дом, из которого она дала деру.

Хруст и шелест подхватили Машу, обвили и потащили к дому. Маша попыталась высвободиться, вывернуться. Но чем отчаянней и ожесточеннее она пыталась, тем жестче сучковатые черные лапы, точно ремни, стягивали ноги и руки. Пастью распахнулась дверь, и черный шорох швырнул Машу внутрь. Деревянный пол прихлопнул Машу, словно мухобойка муху…

10—3

Под веками покойником шевельнулся свет. Сквозь туман проступили контуры больничный палаты. Маша распласталась на спине, вжимаясь в кровать. Маша попыталась приподняться. Какое там, — руки и ноги были крепко-накрепко перехвачены ремнями.

— Ты чего это удумала? — грянул над головой голос медсестры. — Сбежать навострячилась. Больно прыткая больная. Ну, так полежи. Успокойся. Подумай. — Медсестра погрозила пальцем, покачала головой и убралась из палаты.

На соседней кровати сидела женщина с костлявым лицом. Она подмигнула и улыбнулась зафиксированной Маше. Маша подумала, что думать много время и спросила:

— Сколько сейчас вредно?

Та ничего не ответила, поднялась с кровати и пошлепала, куда запавшие глаза глядели. В воздухе над кроватью осталась висеть тихая улыбка. Спохватившись, женщина вернулась за позабытой гримасой, наспех приладила ее к лицу и отправилась смотреть « Пусть говорят».

11

На другой день коридорные шаркуны в больничных робах забрасывали Наталью Анатольевну хмурыми взглядами. До семи вечера, когда заканчивалось время навещающих и начиналось время телевизора, пора вещающих из ящика, оставалось всего ничего, а то и того меньше. А тут какая-то в теле и с черным пакетом заняла диван. Видите ли, ждет. Раньше что ли не могла заскочить? Не могла, — корпела над отчетом. Конечно, это отговорка, попытка оправдаться. Было бы желание… А его как раз и не было. Не хотела она встречаться с дочерью. Лукьяновой с лихвой хватило вчерашнего. Пусть Маша выносит мозг и травит душу Сморыго. Он привык к такому, к таким. А Наталье Анатольевне нужна была передышка. Плохого понемногу. Лукьянова рассчитывала передать пакет для Маши через медсестру.

Но когда железная дверь открылась и медсестра сказала: «Только не долго», — Наталья Анатольевна почему-то смутилась и, опустив голову, прошмыгнула в отделение. В холле она присела на диван и замерла в напряженном ожидании. Сцепив пальцы рук в замок, она впилась глазами в коридор, который все шаркал, все забрасывал хмурыми взглядами. Из этого шарканья, из той хмурости нехотя вышла сонная Маша. Смотреть на нее было жалко и страшно. Выглядела она потерянной, угашенной. Лицо опухло, побледнело. Глаза потускнели и запали.

Мать и дочь пересели за столик у телевизора.

— Фломастеры, блокнот, телефон, — Наталья Анатольевна передала пакет Маше.

— Здесь как в аду, — почесывая синее от уколов запястье, Маша покосилась на шаркающих в коридоре.

— Может, индейку с пюре? — мать вынула из пакета пластиковый контейнер с желтой крышкой. — Еще теплые.

Маша опустила голову и уставилась на ногти, похожие на птичьи коготки. Кожа в основании ногтя большого пальца была содрана до мяса.

— Мне здесь становится только хуже.

— Хотя бы яблоко поешь. Тебе надо лучше питаться, — мать погладила Машу по плечу, взяла за руку и крепко сжала ее, словно удерживая от опрометчивого поступка.

Коридор вышаркал в холл длинного нескладного типа. Он плюхнулся на диван и, положив широкие обветренные кисти — лопаты на колени, уставился на Лукьянову и Машу, словно на экран телевизора. Маша вялым движением высвободила руку из рук матери.

— Мне, наверное, пора? — Наталья Анатольевна взглянула на часы в углу экрана смартфона и кивнула — Пора.

— Так сколько мне тут еще? — спросила Маша. — Ты можешь сказать: сколько?

Мать прижала к себе Машу, поцеловала в висок. Навалилась усталость, взяла за горло, сжала виски. Все-таки надо было через медсестру передать пакет.

12

Маша сидела за столом у зарешеченного окна и рисовала черной гелевой ручкой с игольчатым стержнем. Черная птица летела над тусклыми фонарями, мимо темных окон. У птицы были длинные лапы, похожие на пальцы старухи, заскорузлые, искривленные. В палате было душно. Хотелось разбежаться и если не выпрыгнуть в окно, то, как вариант, размозжить голову о железные прутья оконной решетки.

У стола вырос какой-то дядька. Морщинистое лицо смахивало на пропеченное яблоко. Поправив на носу очки, незнакомец уставился на Машин рисунок. Он стоял тихо-тихо, точно окаменел. Это нервировало. Маша старалась сосредоточиться на рисунке, забыть о незнакомце. Но это было невозможно. От старика так и веяло отвратным холодком, который рассыпался мурашками по телу. Маша резко обернулась и с досадой посмотрела на старика.

— Ты видишь то, чего другие не замечают, — старик улыбнулся, демонстрируя желтые зубы.

— Лучше бы я этого не видела, — процедила Маша.

— Ты понятия не имеешь, кто ты и что с тобой происходит, — старик посмотрел сквозь Машу в окно, за которым метались стрижи.

— И кто же я? — Маша машинально стала расковыривать заусенец на большом пальце.

— Лучше тебе не знать.

— А сам-то ты кто такой? — огрызнулась Маша, надеясь отделаться от старикана.

— Половин Олег Викторович, торговец подержанными демонами, — с добродушной улыбкой проговорил старик. — Могу продать парочку по цене одного.

Клоун ты подержанный, вот ты кто, — подумала про себя Маша, с глухим раздражением глядя, как старик взял ее блокнот и стал медленно перелистывать, внимательно разглядывая рисунки. Маша хотела вырвать из морщинистых в пигментных пятнах рук блокнот, но ее охватила апатия, словно все происходящее ее не касалось, словно она смотрела фильм-сон в духе Дэвида Линча. Пусть глядит, мне то что, — подумала Маша, косясь на старика.

— Ну и попала же ты в переплет, — заметил старик. — Наверняка, спрашиваешь себя: как из этого переплета выбраться?

Маша посмотрела на старика.

— И как же выбраться?

— Это тебе решать… В любом случае прежнего не воротишь. — Положив блокнот на стол, Половин поправил на носу очки. — Судя по твоим рисункам, мы с тобой одного поля ягоды, — он уставился на Машу. Она поежилась от пронизывающего взгляда. — Можно тебе кое в чем признаться? — Маша пожала плечами. — Я хочу убить его, — раздался голос из неподвижного закрытого рта, стянутого сеткой морщин. Маша вздрогнула, невольно отстраняясь, не веря своим ушам. — Да, да. Надо убить Сморыго, — отчетливей некуда раздалось из чрева старика.

— Так ведь посадят.

— Это не важно. Уже не важно. Ты поможешь мне?

— Я!? Конечно, нет! Это же…

Не дослушав, старик разочарованно махнул на Машу рукой и поплелся к двери. Убивать пошел! — подумала Маша. Она привскочила из-за стола. Надо остановить старика! Но тут ее потащило в сон, в серую пелену. Напоминали о себе таблетки и уколы.

А когда сонный морок отпустил и все прояснилось, то никакого Половина в палате уже не было. Маша метнулась к медсестре, листавшую глянец за желтым столом.

— Чего ты несешь? Какой еще Половин? Нет тут никаких Половиных, — разозлилась медсестра, выслушав встревоженную Машу.

— Как это нет? — оторопела Маша. — Он же смотрел мои рисунки, а потом…

— Завязывай со своим рисованием. А то все сидишь-сидишь. Вот и мерещиться черти кто, — медсестра вернулась к журналу.

— Но ведь… — медсестра так взглянула на нее, что Маша осеклась, сникла и, опустив плечи, потащилась в палату. Время от времени она с беспокойством озиралась, искала кого-то глазами.

На следующий день, когда Маша сгоряча рассказала Сморыго о торговце демонами, тот усмехнулся:

— А ведь был у нас какой-то Половин. Он еще с Нечистым воевал. А теперь и со мной решил разобраться что ли?

Свихнуться можно, — подумала Маша, глядя на очки, которые покручивал Сморыго. Темно-коричневая роговая оправа, скотч на левой дужке. Точь-в-точь очки Половина. — Он мне не верит. Он думает, что я совсем того. Так и оставит в психушке.

И тогда Маша пожалела, что не помогла торговцу демонами или кто там он на самом деле.

13
13—1

Этот Сморыго достал уже. То у себя в кабинете копается в ее душе, то притащится в палату, присядет на край кровати и давай опутывать вопросами. А у самого глаза полудохлой вороны.

Маша старалась со Сморыго быть настороже, как преступница со следователем. Она думала, что говорила. И все-таки время от времени на нее что-то находило, и она прокалывалась, болтала лишнего.

Так на днях все в том же в кабинете он спросил Машу:

— Оцени свое самочувствие по шкале от нуля до десяти.

— Два с половиной балла, — сказала Маша. Ее разрисованные черными чернилами руки, словно покрытые татуировками, покоились на коленях. Она горбилась на стуле и смотрела в пол.

— Что так?

— Кошмары достали, — выдавила Маша, покусывая губу.

— Может, расскажешь?

Потянулось молчание. Сморыго ждал, поглядывая на неподвижную Машу, которая глядела в пол. Не выдержал:

— Если не хочешь…

— Все одно и тоже — прервала его Маша, не поднимая глаз. — Я пытаюсь выбраться из черного леса, а меня преследует… — Маша запнулась и, побледнев, уставилась на стену за спиной Сморыго. И тому показалось, что за его спиной что-то шевельнулось и прошуршало. Невольно обернувшись, он покосился на растительный узор на стене. Ничего такого. Всего лишь узор на обоях. Но почему-то, сам не понимая почему, он отодвинулся от стены. Поймав на себе насмешливый взгляд Маши, Сморыго нахмурился.

— Так кто же за тобой гонится? — спросил Сморыго. Маша, опустив голову, стала отколупывать кожицу рядом с ногтем большого пальца. — Не хочешь об этом говорить? — Сморыго что-то записал в желтом блокноте. Маша покачала головой:

— Такое чувство, что это не мои сны.

— А чьи же тогда? — Сморыго замер, как охотник, который боится спугнуть дичь. Маша пожала плечами и, вспомнив торговца демонами, сказала:

— Возможно, это ваши сны.

Хмыкнув, Сморыго оставил очередную запись в блокноте.

— Может, не надо больше уколов? А то я уже начинаю путать, где кошмар, а где на самом деле, — Маша с мольбою посмотрела на Сморыго. — Пожалуйста…

Он кашлянул, спрятал глаза в блокнот, с напускной деловитостью пролистал его:

— Надо подумать.

13—2

— Подумал, называется, — сонным голосом упрекнула Маша через пару дней в том же кабинете, где все, от репродукции «Крика» до самого Сморыго, выглядело наспех сделанной бутафорией. — Еще какие-то новые уколы… От всех этих нейролептиков я вроде бы и не здесь совсем.

— А где же тогда? — спросил Сморыго.

— Там где на деревянном столе валяется большая черная книга.

— Сборник кулинарных рецептов что ли?