Бесплатный фрагмент - Запоздалый дневник

УЗИКОВА Н.А

На жизнь хватает. Жизни не хватает.

На жизнь хватает. И не на одну.

Но та одна, что есть, всё время тает

И улетает. Как её вернуть?

Всего хватает: и любви и смеха,

И слёз, и снов, и всяческих чудес.

Есть лишь одна серьёзная помеха:

Что времени, что времени в обрез.

Лариса Миллер

ЗАПОЗДАЛЫЙ ДНЕВНИК

12 ЯНВАРЯ 2011 ГОДА

«Можно увезти парнишку из деревни.

Но вытащить нельзя деревню из него…»

Виктор Костров

Ну, что-же, приступаю к восстановлению кое-каких эпизодов из моих детских и юношеских лет деревенской жизни. Это действительно могут быть только очень короткие эпизоды, которые с годами всплывают в моей памяти все чаще и чаще.

Воистину «Можно увезти парнишку из деревни. Но вытащить нельзя деревню из него…» Прав поэт Виктор Костров. Это в равной степени относится и к девчушкам. Мне уже 75 лет, я уже 53 года не живу в деревне, но не помню, чтобы хоть один год я не была в Усть-Икинске, в моем родном селе на севере Башкирии. Жаль несколько дней из отпуска, но я приезжала домой, пока живыми были родители, и потом приезжала уже к младшей сестре — Вале.

В минуты грусти мне всегда вспоминаются наши милые «горы» — холмы, в окружении которых лежит наше село, на берегу рек Ик и Ай. Поразительно, восхитительно красива природа вокруг села! Леса чистые березовые, практически без подлесков, захламляющих их. Леса, полные вкусной, сытной травы для скота.

А сколько скота было в деревне! Как минимум, два стада, или как их у нас тогда звали — табуна, на улицу. Сейчас — осколок — одно на три улицы…

По берегам Ика такие свечки сосновых боров стоят, что в солнечный день, кажется, горят, действительно, как свечи — так тепло, уютно в таком лесу.

Ранней весной из окон нашей избы были видны Средняя и Поповская «горы», все как бы в бледно-сиреневом облаке расклеивающихся почек берез. Этот «туман» более всего мне помнится, как чувство новой радостной жизни. Это было в юности, а сейчас это чувство грусти, того, что все это уже прошло…

Теперь о моих предках. О них я помню из редких, каких-то обрывков разговоров отца и матери, других родственников. Как жаль, что ни в школе, ни, тем более, дома дети не были нацелены на то, чтобы узнать о своих дедах и бабушках, прадедах и прабабушках. Сейчас уже никого не осталось, чтобы спросить. Архив может сказать только год жизни, венчания, смерти.

Итак — моя мама. Ярушина Екатерина Федоровна, родилась 21 ноября 1909 года, умерла 23 марта 1985 года. Родилась в деревне Бобино, что в семи километрах от Больше Усть-Икинска, в семье крестьянина Ярушина Федора Матвеевича. Она была третьей дочерью — Анна, Дарья, Екатерина. Судя по всему, Анна родилась до ухода деда на службу, так как она умерла в 1919 или 1920 году от тифа. У неё уже был сын, который умер в возрасте 6–7 лет.

Бабушка — Жильцова Степанида Максимовна родом из нашего села Больше Усть-Икинское, или, как его тогда называли, Шигили, по ручью, протекающему по центру села — Шигиля. Название башкирское, так как всего несколько, три-четыре деревни, были русскими поселениями в окружении татаро-башкирских аулов. Пахотные земли принадлежали башкирам, русские крестьяне арендовали их. Помню, мама всегда вспоминала Ахтарку (так звали ее башкира), который сдавал землю бабушке и жил у них как бы в работниках при хозяйстве после смерти деда Федора.

А история смерти деда такая. Он служил в царской армии в коннице. И однажды, во время выездки, конь ударил его задним копытом в ногу. Случилась у него гангрена. Ногу пришлось отнять, и по этой причине деда демобилизовали. Раз мама была с 1909 года, то получается, что случилось это дело раньше, до этого года. А когда маме было около года от роду (может быть больше), дед умер. Случилось это так. Дед ехал с возом снопов, лошадь «растряслась» (стала неуправляемой, понесла, распряглась), и оглоблей ударило деда в ту же отнятую ногу. Вновь занялась гангрена и его уже в этот раз не смогли спасти, он умер.

Бабушка Степанида осталась тридцати лет, с тремя девочками на руках. Жил с ними отец деда — Матвей. Мама называла его старый тятя (или батя), так как отца она не знала и не помнила. Правда, Матвей, по воспоминаниям мамы, был добрым, но строгим. За столом, когда вся семья сидела за общим блюдом, никогда не разрешалось искать в супе что-то повкусней, а только у своего края. Мясо нужно было вынимать ложкой только после деда. Если залезешь раньше — то точно получишь ложкой по лбу. И получали!

Русские крестьяне появились в наших краях где-то в конце 18-го века из Кунгурского уезда, Пермской губернии. Жильцовых в Усть-Икинске было много. Все они были в родственных отношениях в той или иной степени. Я знала одну сестру моей бабушки — Марфу и еще брата Васю. Мы его звали дядя Вася, он был выслан из деревни, как брат эсера. Брат его Иван пришел с фронта Первой Мировой Войны и поддерживал эсеров. Они же, эсеры, были в те годы крестьянской партией. Ну и мужики (а они, всяко было, порой сводили личные счеты), решили избавиться от излишне активного Василия, сторонника артельной жизни крестьян.

Дядя Вася был выслан с двумя детьми на новостройку пятилетки — Моторного Завода в Уфе без права переписки. И много лет родные, в том числе бабушка, как-то глухо и не охотно вспоминали о Василии. И только после смерти Сталина дядя Вася приехал в свое село.

А ближе я с ним познакомилась уже после окончания Ленинградской Высшей Партийной Школы, когда мы с Юрием Узиковым приехали работать в Уфу. В это же время дядя Вася жил с тетей Тоней в своем домике под Уфой на станции Шакша.

Уже после рождения сына Миши, мы почти каждое воскресение ездили летом к дяде Васе и тете Тоне. Мы даже жили у них пока не получили угол в Уфе.

Дядя Вася никогда не говорил что-либо о несправедливости, что он был сослан. Изредка говорил об этих мужиках, по оговору которых попал в переселение. Был он строг к нарушителям любых порядков, особенно в торговле. При выходе на пенсию его избрали народным контролером в торговле. Тетя Тоня ворчала на него, что хоть бы использовал свое положение и покупал продукты. А с продуктами было нелегко в 60–70 годы. Дядя Вася часто повторял: «Ах, какие, ребята, вам даны возможности для учебы, для честной работы! Только учись! Работай! Добивайся!»

Умер дядя Вася, когда мы уже переехали в Свердловск, в 1984 году. Вот так он долго жил… А был он участник Первой Мировой Войны и был свидетелем Октябрьской Революции в Петрограде в 1917 году.

14 ЯНВАРЯ 2011 ГОДА

Мне голос был. Он звал утешно,

Он говорил: «Иди сюда,

Оставь свой край, глухой и грешный,

Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою,

Из сердца выну черный стыд,

Я новым именем покрою

Боль поражений и обид».

Анна Ахматова

Что же, продолжаю.

Совсем мало я знаю о дедушке Михаиле. Тятя (так мы звали отца), как-то говорил, что его отдали в работники к богатому мужику в 10 лет после гибели деда, то есть в 1919 году. А как погиб дед я узнала совсем недавно. Схожая история с дедом Федором — его стукнула раскрученная ручка веялки по виску. Его даже не успели довезти до дома — он умер. Бабушка Аксинья осталась с четырьмя сыновьями. Никифор, Александр (мой отец), Иван, и грудной Филипп. Никто не может вспомнить отчество деда Михаила. У него был брат Федор, который тоже был выслан, видимо в 30-е годы. Работал и жил где-то в Сибири и приехал домой в конце 50-х годов. Их изба была рядом с нашей, чуть выше, на Угоре. Я хорошо помню тетю Марфу, жену Федора, которая жила с семьей сына — Иваном, дядей Ваней. Жена его Мария была очень живой, болтливой, но доброй. На улице ее звали Манька, такая уж привычка была. Отца звали Санька, иногда добавляя Булатов, а маму — Катя, баба Саньки Булатова. Естественно, так могли называть друг друга только сверстники. По отчеству никогда не называли, просто по имени — Александр, Иван, Филипп и т. д.

Бабушку Аксинью Павловну Булатову мы внуки звали мамонька. Так ее звали снохи, когда выходили замуж за ее сыновей. У старшего Никифора было пятеро детей. Рая (1925г.р.), Николай (1930г.р.), Зоя (1933г.р.), Александр (1937г.р.), Валя (1940г.р.). Рая умерла в больнице в 1942 году. Помню, как мы с Зоей ходили к ней в больницу. Это был фельдшерский пункт в одном из самых, наверное, больших деревянных старых домов. Вышла к нам сине-бледная девушка с мукой в глазах. Это я помню. А как ее хоронили, не помню. Умерла она от водянки, после сильной простуды.

Мамонька как-то больше выделяла внуков сына Никифора. Или это так казалось. Но Татьяна, старшая моя сестра, подтверждает это. Видимо, нелюбовь ко второй снохе (маме), каким-то образом переложилась и на нас. Нет, открыто это никогда не было, но даже детские сердца это чувствовали. Тетка Василиса, старшая сноха, жена Никифора, была спокойной, доброй, покладистой. Это относилось ко всем, кто с ней встречался, сталкивался в жизни. Мама же была резкой, порывистой, но справедливой. Конечно, свекрови это не нравилось.

Мамонька Аксинья была из рода Коробкиных. А Коробкиных на селе было много. У ней были сестры, братья. Я знала только тетку Марфу, мать дяди Вани, Ивана Сергеевича Перевышина.

Она умерла позже мамоньки. В конце жизни она сошла с ума. Не знаю — это был старческий маразм или шизофрения… Но она ходила по улицам, никого не узнавала, неприбранная, что-то бормочущая…

Был еще дядя Михаил Коробкин. Наверное, он был старший в семье. Его помню всегда с окладистой бородой. Дети у него были Климент, Александр, Аркадий, Василий и дочь Анна. Аркадий и Климент погибли во Второй Мировой Войне.

До войны Александр был директором школы. Оба красавцы! Аркадий, пройдя всю войну, погиб от пули, когда офицеры части отмечали день Победы 9-го мая. Какой-то офицер нарочно или случайно в него выстрелил и убил. Офицера расстреляли.

Анна тоже тяжело умерла в период запрета абортов после войны. Сделала аборт сама и умерла от кровотечения. Была замужем за украинцем по имени Василий Щербак. Их дом был рядом с домом их отца Михаила Коробкина по улице Октябрьской у спуска к Шигиле. Работала она учительницей начальных классов. Александр погиб в Свердловске от полученного ушиба виска при выходе их трамвая после войны.

Была еще одна сестра мамоньки — Мария, с внуком, которым — Юрием мы учились вместе до 6-7-го класса. Потом отец его увез в какой-то город.

И впрямь в Усть-Икинске раньше у нас много было родни и все друг друга знали. Сейчас этой родни мало.

ДВОЮРОДНЫЕ СЕСТРЫ И БРАТЬЯ

С маминой стороны: дети тетки Дарьи и Ильи. Кстати дядя Илья женился на тетке Дарье и вошел в дом примаком и взял фамилию жены — Ярушин. А он Бобин. И говорят, что его дед Бобин основал деревню Бобино, Верхнее Бобино. А женился Илья на нижнебобинской девушке Дарье.

У них было трое детей, моих двоих двоюродных братьев и сестре.

— Борис Ярушин, (1930–1994) в последствие большой специалист сельского хозяйства, директор Мясягутовского совхоза, очень успешного, богатого; депутат Верховного совета Башкирской АССР. Сейчас в новые капиталистические времена совхоз погиб, тысячи гектар земли заросли, знаменитых ферм не стало. Весь многолетний труд брата попал псу под хвост. Он был бессеребренник, не имел даже своего дома. Когда он умер от инфаркта в 1994 году, его жене дали маленькую квартирку в Больше Усть-Икинске. Детей у них не было.

— Евгений — 1933 года рождения. Всю жизнь шоферил, до тех пор, пока случайно не узнали, что он видит одним глазом. Потерял глаз из-за катаракты и тут же узнал, что у него диабет 2 типа, очень высокий. А работал он водителем в районной больнице. Вот так. Сапожник без сапог. Евгений ярый спорщик. Все услышанное, увиденное по радио и телевидению подвергает сомнению и осмеянию, говорит очень громко, как будто разговаривает с глухим. Но очень сентиментальный, чувствительный и даже плаксивый.

Тетка Дарья и дядя Илья доживали у него в семье и умерли у него. Его жена Галя — библиотекарь — спокойная, доброжелательная. Вырастили они двух сыновей — Юру и Валеру.

— Зоя — (1936 г.р.) Живет теперь в Свердловске — Екатеринбурге. Была замужем за Василием Крючковым. У них четверо детей — Люда, Таня, Надя — двойняшки и Юра. Василий уже умер лет 10 назад. Дети очень дружные, работящие, все нашли себя, все семейные. У Зои четыре внука и уже правнучка. Они жили и работали много лет в городе Рудном (Казахстан) на горно-обогатительном комбинате. По льготной сетке раньше вышли на пенсию и переехали на Урал.

По отцовской линии у Никифора и Василисы было 5 детей: Рая умерла, Николай, ровесник сестры Татьяны. Оба родились в одном доме у мамоньки. Дом стоял, и перестроенный стоит напротив нашей избы, нынешнего Володиного большого дома. В войну Николая, двенадцатилетнего парнишку, забирали учиться в ФЗУ в город Белорецк. Надо себе представить какие там были условия, если 12—13 лет парень сбежал зимой из ФЗУ и несколько сот километров шел, пробирался тайком домой.

Из всех двоюродных со стороны отца Николай более всех был привязан к отцу.

15 ЯНВАРЯ 2011 ГОДА

Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова,

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим, и от плена спасем

Навеки.

Анна Ахматова

Да, Николай больше всех был привязан к отцу, благодарен ему за помощь и советы. Видимо, он заменил ему отца, дядю Никифора. Младшие дети просто плохо помнили своего отца. Николай хлебнул в войну больше всех остальных детей. Когда он женился, решили строить ему дом рядом с родовым отцовским домом. Тятя здесь был главным строителем и советчиком. И вообще всем своим племянникам он помогал при ремонтах и строительстве домов. Николай работал на местном радиоузле, хотя ничего не кончал. Много лет работал электриком, пока сильно не запил.

К сожалению, Николай пил. Его брат Шура, младшая сестра Валя в конце концов тоже стали алкоголиками и все умерли от этого «зеленого змия». Особенно сильно пил Александр. Он и характером был странным — замкнутым, угрюмым, неразговорчивым.

Если Николай всегда приходил к нам, к отцу, сидели, разговаривали, вместе молчали, но всегда чувствовалась обоюдная доброжелательность, то Шура практически никогда не приходил просто так, по-родственному в дом дяди.

К несчастью, дети — сыновья их тоже стали алкоголиками, особенно сын Валентины — Валера.

— Зоя — (1933 года рождения) — заканчивала Башкирский Педагогический институт, факультет физики и математики и более 40 лет проработала в нашей школе учителем математики и физики. У них с Борисом Цапаловым (моим одноклассником) двое детей — Юра и Тома (Тамара). Оба врачи. Юра хирург, живет и работает в городе Ивделе. Тома — терапевт, живет и работает в городе Стерлитамаке, Башкирия. У Юры двое детей — Сергей и Оля. У Томы — сын Борис, который пострадал от непрофессиональных действий медицинского персонала при рождении, и теперь инвалид. Мозг правой стороны головы получил гематому при сжатии головки акушером.

Зоя из этой большой семьи осталась одна теперь.

У дяди Ивана родился сын Юрий, уже после того, как дядю Ивана забрали на фронт. Ни он сына не видел, ни Юра — отца. В июле 2011 года ему исполнилось 70 лет. У него двое сыновей. Один — ровесник Алеши Терентьева. Юра одно время после армии работал в Уфе в автоколонне и часто бывал у нас. Мы тогда жили в семейном общежитии. Женившись, он обосновался в Усть-Икинске. Работал тоже с машинами. К сожалению, и он тоже не избежал встреч с «зеленым змием», но пролечившись, завязал. Сейчас, после операции рака вообще ведет спокойный и добрый образ жизни со своей женой Ниной. Сыновья живут и работают на Севере, в Сургуте.

У дяди Филиппа (1919—1973) — трое детей — Нина, Володя, Лиза. Все уже пенсионеры.

Нина живет в Усть-Икинске, дохаживает мать тетю Шуру, которой уже 90 лет (1921г.р.).

Володя, после окончания Московского Плехановского института народного хозяйства так и остался в Москве. Два года работал в ГДР, у него сын Сергей, который тоже закончил этот же институт. У него двое детей.

У Нины одна дочь — Лена. Живет и работает в Москве. Специальность — бухгалтер, работает в системе ФСБ, как и ее муж.

Лиза со своим мужем Юрой, медиком по профессии, уроженцем села Малоусть-Икинское, живет и работает в Уфе. У них двое сыновей — Александр и Семен. Александр умер (повесился) от передозировки наркотиками. Парень попал в самое страшное время в институт в 90-е годы безвременья, без морали, без цели. Увлекся наркотиками и родители ничего не смогли сделать. Даже после окончания института у него не пробудился интерес к жизни, к работе.

Зато Семен сейчас наверстывает за себя и за брата. После института сразу женился. Жена (башкирка) работает в банке. Они строят большой дом. Родители довольны, что есть уже внучка.

Дядя Филипп перед войной служил в действующей армии на западной границе и почти сразу попал в плен. Всю войну он был в плену, вернулся где-то в 1947 году. Очень не любил рассказывать об этом. Один год работал военруком в школе, но по доносу, как бывшего военнопленного, сняли с работы.

МОИ РОДНЫЕ СЕСТРЫ

Татьяна (19 января 1930г). Окончила 10 классов нашей Устьикинской школы в 1948 году. Она старшая и естественно ей в войну досталось больше всего, так как она была помощницей мамы по дому, по хозяйству. Их уже детей этого возраста и старше использовали наравне со взрослыми на сельхоз работах в колхозе. Учеба в школе начиналась не 1 сентября, а 1-го октября. Все были в поле. Таня училась хорошо, поведение у нее было прекрасное на уроках и вообще. Мне всегда приводили ее в пример, так как я была вертушка, дерзила, не выполняла часто уроки. Это было до 7-го класса, до вступления в комсомол. Тут меня как будто подменили. Но об этом попозже. В 1949 году, по-моему, в марте, Татьяна вышла замуж за Копытова Николая Степановича, родом из Малоусть-Икинска. С августа 1941 по 1947 или 1948 год он был на фронте и дослуживал в армии. Но об этом времени писать не буду. Помню только, как Николай приехал из Свердловска, где он работал в Аэрофлоте, (во время войны служил в авиации) сватать Татьяну. В форме летной, разговорчивый, бойкий, один, без родителей договариваться о свадьбе. Я училась в шестом классе.

Свадьбу сыграли. Свадьба, конечно, была бедной. Ведь только полтора года, как отменили талоны, а сельхозные налоги еще не были отменены.

У них трое детей.

Юра (2 мая, 1950г.р.). Окончил Рижский институт гражданской авиации. До 1992 года работал в НПО Автоматики, которое было архи закрытым предприятием, связанным с ракетостроением, связью. У него две дочери — Ира и Лена.

Сергей (1952—1992гг). Наиболее коммуникабельный, дерзкий, любитель компаний, анекдотов — одним словом — веселый человек. Это, видимо, и подружило его с «зеленым змием». Он несколько раз лечился. И в итоге после очередного запоя в ноябре 1992 года скончался. Он закончил вначале Омское радиотехническое училище, затем заочно Киевский институт гражданской авиации. Работал в Свердловском аэропорту инженером в службе связи.

У них с Леной, женой, двое детей — Света и Женя. У которых уже свои дети.

Ольга (1956г.р.) — любимая дочь и моя любимая племянница. Светлая, нежная, заботливая, внимательная. Она закончила Пермский Фармацевтический институт, и все время работает в аптеках, в основном заведующей. У них с Сергеем Бондаревым, мужем, сын Павел. Закончил УПИ по специальности новые технологии связи.

Юра и Сергей, начиная самых малых лет, жили в деревне каждое лето почти до окончания школы. Так же было и с Мишей. Любили они свободную, пусть бедную, но добрую атмосферу дедушко-бабушкиного дома.

16 ЯНВАРЯ 2011 ГОДА

Не искал, где живётся получше,

Не молился чужим парусам:

За морями телушка — полушка,

Да не весело русским глазам!

Может быть, и в живых я остался,

И беда не накрыла волной

Оттого, что упрямо хватался

За соломинку с крыши родной.

Алексей Решетов

Валентина (1938г.р. 2 октября)

Когда началась Великая Отечественная Война, Вале не было и трех лет. Судя по каким-то отрывочным эпизодам первых лет войны, мы с Валей были устроены в детский сад, который был расположен в довольно большом доме, состоящем из трех смежных комнат и маленькой кухни. Всплывает такая сцена. Перевышинская (Октябрьская) улица — я бегу за своими подружками, тащу за ручонку Валю, она плачет на крик, я ее дергаю, она еще громче кричит, я отстала от подружек. Мне шесть с половиной лет, ей три с половиной, и Таня на работе. Вообще-то она была плаксой, довольно толстенькой девочкой. Это видно на фото. Правда, оно 1939 или 1940 года.

Отца провожали на Финскую войну. К счастью, он не успел побывать. На этом фото пальтишко от соседской подруги Раи. Своего не было или я из него выросла, мое пальто надели на Валю. Это видно на фото.

Училась она в школе хорошо, почти без троек. Но после окончания 10 классов никуда не стала поступать, пошла работать в пошивочный цех артели, училась на швею. В это время, то есть в 1956–57 годах, все еще работал цех по изготовлению перламутровых пуговиц из раковин, которые летом и ранней осенью вылавливали в реках Ик и Ай. В войну это делали ребятишки. Мы не выходили из воды. Для цеха сырье, для нас еда, полноценный белок. Так вот Валя, будучи ученицей в артельной швейной мастерской, естественно участвовала в ловле ракушек, простыла и получила хронический бронхит, перешедший в астму. Астма, которая уже развивалась по своим аллергическим законам. Болела она много лет с обострениями осенью и весной, не спала на пуховых подушках. На пух была аллергия. Мама часто сетовала, что я не посодействовала освобождению Вали от этой работы в осенней воде. Я тогда работала в Районном Комитете ВЛКСМ заведующим школьным отделом. Но я ни тогда, никогда потом в жизни не могла воспользоваться своим маленьким или большим влиянием, чтобы что-то получить для себя или родных. Совесть не позволяла.

В 1957 году Валя вышла замуж за Виктора Терентьева. Он был моим одноклассником до 7-го класса. Отслужил в армии и после службы сразу женился. Семья у Терентьевых-Киселевых была сложной, раскулаченной. Им принадлежал самый большой двухэтажный дом на Почтовой улице. Потом в нем много лет была почта-телефон-телеграф. Но когда Валя вышла замуж, они жили в маленькой избе, на том же месте, где сейчас дом, причем расширенный вдвое с помощью отца. В этой избе лежала уже более 15 лет парализованная бабушка Виктора.

В мае 1958 года у них родился сын Владимир. В этот год я уехала учиться в Ленинград.

Рос Володя своеобразным букой. Летом на каникулах, в отпуске, мы приезжали к родителям. Дорога на речку пролегала мимо их дома. Смотрим — идет Володя (5—6 лет) на речку и даже не смотрит на бабушкин дом — ни вперед, ни назад. Мама всегда говорила, что такой упрямый мальчишка, каких не видывала. Это упрямство осталось с ним. После окончания школы он поступил в Уфимский Медицинский Институт и все 6 лет жил у нас, то есть с 1975 по 1981 год. В этом же году мы разошлись с Узиковым. Миша и Володя спали в маленькой комнате, он на раскладушке, Миша на подростковом диванчике. После окончания института Володя получил направление в Мечетлинскую Санитарно Эпидемиологическую Станцию (СЭС), то есть в Усть-Икинск. Вначале рядовым врачем, потом много лет работает уже главным санинспектром района. Вскоре женился на очень бойкой татарочке, которая работала здесь же в СЭС. Зовут ее Рузана. У них двое детей. О трагикомедии, драме их семейной жизни можно было написать роман. Володя умер от рака прямой кишки в 2014 году.

Дети уже выросли. Саша закончил Башкирский Государственный Университет, отслужил в армии, сейчас работает в Якутии. Ярослава — Славина, закончила 2 курса Сельскохозяйственной Академии, перешла на заочное отделение по другой специальности. Саша перед армией женился, а через 2 дня молодые разошлись. Гражданский брак, когда они учились, не помог узнать характеры друг друга.

Ольга — любимая дочка Вали. Закончила тоже Пермский Фармацевтический Институт. И назвали ее в честь Ольги старшей, Копытовой. Работать приехала опять-таки домой, в районную аптеку. Вышла замуж за Крючкова Александра, сына моего одноклассника до 7-го класса.

У них родились Алеша, 1986 года, Катя — 1991 года. К несчастью, после рождения Кати, Ольга заболела послеродовой дипрессии, которая закончилась трагически — 2 февраля 1992 года Оля покончила жизнь самоубийством через повешение. Представить горе Вали, когда дочь днем в ее доме повесилась — невозможно.

Сейчас ребята выросли. Саша женился на очень хорошей доброй женщине, которая по-настоящему заменила им мать. Я вижу, как Катя к ней относится, могу подтвердить, что это искренняя глубокая любовь.

Алеша — младший сын Вали. Закончил Уфимский Сельскохозяйственный институт, агрономический факультет. Учился по направлению колхоза «Серп и Молот», когда тот был преуспевающим, крепким хозяйством. Вернулся в колхоз и работал бригадным агрономом. Еще студентом женился на Розе (башкирке) — студентке Уфимского Педогагического института, факультета иностранных языков (французский). К сожалению, ей в нашей школе часов не досталось, и она работала во вновь построенной школе в отдаленном микрорайоне села. (Так село разрослось!) Сейчас она работает в ПТУ завучем.

Алеша до последнего оставался в колхозе или сельхозкооперативе пока еще теплилась жизнь. Сейчас, прежде богатый колхоз, погиб, земли запущены, заростают кустарником, большие фермы разрушены, скота нет. А было более тысячи голов коров, не считая тысячи свиней. Сейчас Алеша работает диллером пивной компании.

У них с Розой растут две дочери — Анастасия и Ксения. Настя учится и работает в туриндустрии. Ксения в десятом классе.

Валя осталась одна 17 июля 2009 года после страшной автомобильной катострофы, где погибло сразу три человека, в том числе и Виктор. Потом через три месяца умер водитель, по вине которого и случилась авария — Иван Жильцов. Валя отделалась небольшими переломами и ушибами при такой катастрофе.

Мы, то есть я, Миша, Стеша, Егор приехали к ним в гости вечером в пятницу 16 июля, а утром 17 июля это случилось по дороге на пасеку. В их «жигуленок» на полном ходу въехала фура «Камаз».

Вот такая скудная, сухая история о моих самых близких родных.

21 ЯНВАРЯ 2011 ГОДА

В горнице моей светло.

Это от ночной звезды.

Матушка возьмет ведро,

Молча принесет воды…

Красные цветы мои

В садике завяли все.

Лодка на речной мели

Скоро догниет совсем.

Дремлет на стене моей

Ивы кружевная тень,

Завтра у меня под ней

Будет кропотливый день!

Буду поливать цветы,

Думать о своей судьбе,

Буду до ночной звезды

Лодку мастерить себе…

Николай Рубцов

Теперь о доме, как строении.

Изба наша, как говорили родители, это бывший амбар, срубленный на месте из сосен, росших здесь. Ни Таня, ни, тем более, я не помним, когда амбар переделали в избу. Таня только помнит, что печь стояла сразу вправо от дверей, окна в огород не было, как не было ни одной перегородки — одно помещение. 35–40 квадратных метров. Крыши тоже не было. Отца забрали на действительную службу где-то в 31-32-ом году. Мама с Таней жили в этой недостроенной избе. И только, когда отец пришел со службы в 1933–34 годах, покрыли дом плитами. Плитами в деревне было покрыто многое. Плитняк добывали на Школьной горе. Тратуары в центре тоже были уложены такими плитами. Из плитняка в виде больших кирпичей были сделаны и изгороди на огородах. В старых домах и сейчас еще эти изгороди стоят. Плитняком у нас было покрыта и баня и двор. В детстве у всех у нас была привычка лазить на крышу бани и в солнечный день греться на плитах.

С приходом отца из армии появились и перегородки в синий цвет. Так он и простоял до слома дома где-то до конца 80-х годов двадцатого века.

Уже после войны в 40-х годах отец перекрыл крышу тесом, а в 70-х годах железом. Баню тоже перекрыли тесом.

Во дворе стояли для скота хлев, куда в зимнюю стужу загоняли овец и корову, и кур. Холодный двор был пригоден только в относительно теплое время.

До сороковых годов хлев и двор были покрыты соломой, потом тесом, а затем железом. На сеновале хранили сено. Я любила спать на сеновале, и эта привычка у меня сохранялась долго, вплоть до конца 80-х годов, когда уже не было дома и гостила у сестры Вали. Однажды во время метания сена на сеновал, я оступилась с лестницы и упала с трех метровой высоты на плиты. Счастливое падение — не на голову, а на бедро.

Во дворе (ограде) стояла амбарушка, строение над погребом. Мы летом любили спать на полу амбарушки. Вспоминаю, что мы нисколько не боялись спать вдали от взрослых, в сплошной темноте.

Еще до войны, видимо, даже до Финской, печь перенесли к стене, примыкающей к огороду. Было прорублено и окно на кухне.

Голландка (круглая печь) стояла в центре избы, как бы деля ее на две половины. В доме была одна деревянная, самодельная кровать для родителей. Мы все спали на полу. Когда отца не было дома (например, во время войны) я, Валя спали с мамой на кровати…

Как-то появилась в доме железная кровать, по-моему, кем-то из соседей по ненадобности выброшенная. Она досталась Тане. Я помню, что я спала на полу почти до окончания школы.

В прихожей стоял у окна обеденный стол, лавка, в стену вбиты гвозди для одежды, два-три самодельных стула.

В новой (как называли вторую комнату) стоял в углу шкаф самодельный для посуды, которой практически не было. Нижнюю часть шкафа приспособили под тряпки-одежду. Рядом стоял сундук, практически пустой, кое-какая праздничная одежда в нем хранилась, полотенца еще от родительской свадьбы, скатерть, обувь на выход.

Украшали комнату три больших растения — медвежья лапа, фикус, китайская роза, цветения которой ждали с нетерпением. На окнах цветов не помню. Стены не были оштукатурены, просто белились известью. Пол из широких половиц — крашеный желтым кроном (естественный краситель на льняном масле).

В войну жучки стали объедать половицы, образовались ямки, почти на просмотр в подпол. Только в 1947 году отец полностью перестелил пол, очистил до здоровой части дерева все половицы. Снова мама покрасила кроном. На окнах появились задергушки, штор еще не было, даже маленьких.

На стенах висели фотографии родных в рамках и зеркала. К праздникам на большие рамки и зеркало вешали полотенца, на стол стелили скатерть. Во второй комнате уже в начале пятидесятых годов, а может и раньше, появился у нас круглый стол. Он мог раздвигаться в период, когда у нас были гости. Помню, ходики на перегородке. Они долго жили в доме. Радио в нашем доме появилось только после войны.

Так как все пропитание получали от домашнего хозяйства, то был большой огород — верхний и нижний. Верхний занимался картофелем, были огуречные грядки, моркови, гороха, свеклы. Много сажали подсолнуха вдоль борозд. Летом, когда подсолнух рос, было ощущение множества солнышек.

Нижний огород под горкой ежегодно затапливало, и пока земля не просыхала нельзя было ничего сажать. А садили там только картофель и капусту. Земля после прохождения половодья превращалась в камень. Окучивание было мукой. Татьяна вспоминала эту работу, как проклятье. Из-за высокой влажности почвы при уборке всегда было много гнилой картошки.

Всю войну эти два огорода кормили нашу семью. В хорошие годы картошки хватало, чтобы выменять что-то из одежды у эвакуированных. Таким образом в доме появилась швейная машинка — главное богатство. Хотя надо сказать, что-то сложное никто на этой машинке из нас четырех женщин шить не умел. Все равно шить платья для дочерей мама отдавала соседской девушке Марие Поспеловой, которая работала швеей в артели, а потом даже закройщицей. Правда, Валя после школы пошла работать, учиться на швею в ту же артель, и машина ей пригодилась.

Воду для полива таскали из Шигили на коромысле. Два полных ведра 10–12-летняя девочка несла на коромысле в горку, и все что нужно было полить, поливала. Это была обязанность. И вообще, наполнить бочку-кадушку водой в доме — это была обязанность нас детей. В начале Тани, потом меня, позже и Вале досталось. Правда, это было только летом, когда у родителей было много работы, а мы не учились. Колодец был в огороде у соседей. К ним за водой ходили несколько соседских домов. Колодец был как бы общим.

Полисадник вокруг дома появился где-то в конце 50-х годов. В садочке, как называли огороженную вокруг дома землю, посадили две черемухи, малину. Уже в году 1967, отец вместе с Мишей посадили елку, которую малышкой принесли из леса. Дед говорил Мише — теперь вы вместе будете расти. И я очень рада, что при перестройке дома Терентьевыми, елку сохранили и она теперь высится и видна далеко-далеко.

Дом без наличников, «как корова комолая», то есть без лица. Наличники появились в доме где-то в начале 50-х годов. Покрашенные в синий цвет с белыми накладными деталями, они сразу украсили дом, и старый дом заиграл. Тем более, до этого отец обил его досками, старые толстые бревна скрылись за тесом. Дом помолодел!

Ворота тоже омолодили, закрыв их крышками. Ограду уменьшили, перестроив хлев, холодный двор. Везде был настлан пол, скот не стоял, не лежал уже на земле. Под крышкой хлева у отца было рабочее место для столярных работ. Он мог по столярному делу изготавливать многое. Всем племянникам помогал строить, перестроивать дома, изготовлял наличники и не только для их домов. Он был мастером по отбиванию кос (литовок). Многие соседи приходили по вечерам во время покоса, чтобы отбить литовку. Без этого невозможно было хорошо и легко косить траву.

Несколько слов о том, где и сколько учились родители

Отец ходил в школу одну зиму. Здание школы до революции было церковно — приходской школой с трехклассным образованием. В советское время — это первое здание, вначале начальной школы, потом семилетней, потом средней.

Отец, естественно, мог как-то писать, читать, считать. Жизнь добавляла опыта. Мама вообще не училась. Научилась писать, видимо, в группах ликвидации неграмотности. Писать, читать все-таки могла, сама писала нам письма.

В кино ни отец, ни мама не ходили. Мама, принципиально говоря, что там бегают бесенята и все неправда, безбожно.

Бабушка Степанида тоже не училась, но обладала отличной памятью. У нее квартировала учительница еще церковно-приходской школы в Бобино. Видимо, учительница рассказывала историю России в домашних беседах, и бабушка знала всех царей и их родственников. Потом рассказывала своим дочерям. А Библию она знала от священника, хотя сама читать не умела.

23 ЯНВАРЯ 2011 ГОДА

Никогда ни о чем не жалейте вдогонку,

Если то, что случилось, нельзя изменить.

Как записку из прошлого, грусть свою скомкав,

С этим прошлым порвите непрочную нить.

Никогда не жалейте о том, что случилось.

Иль о том, что случиться не может уже.

Лишь бы озеро вашей души не мутилось…

Андрей Дементьев

Теперь попробую восстановить отдельные эпизоды, детали из очень далекого детства, даже еще довоенного, то есть в возрасте, начиная с 4–4,5 лет.

Зима 1939–40 года. Мне пятый год. Поездка к бабушке в Бобино. Едем на санях. Впереди тятя правит лошадью, мама с Валей на руках. Я сижу спиной к лошади. Ночь яркая, вся в звездах. Я громко читаю (говорю) стишок «Синее море, белый пароход. Сяду-поеду на Дальний Восток». Не знаю, меня учили этому стиху, или Таня, уже ученица, учила вслух его, и я выучила. Эта звездная ночь, езда по лесной дороге так воодушевили меня, что я стала кричать стих о море. Детский восторг перед красотой! Это помню!

Еще один эпизод довоенный.

В колхозе были ясли в летнее время для детей колхозников. Располагались они в доме у Коробкиных. Родители не работали в колхозе (как я потом уже взрослой узнала, что мама ушла работать уборщицей в школу, где отец работал завхозом). И меня в ясли не взяли. В какой-то летний день я забежала к своим подружкам в ясли в обед. Их кормили манной кашей. Дали и мне тарелку. Каша была такая вкусная, что я до сих пор помню ее вкус и всегда любила манную кашу. Скорее всего у нас дома кашу не варили. Я даже помню, где я сидела. Был длинный стол и лавки вдоль стола, где все ребятишки и сидели за обедом.

Еще один эпизод.

Помню, что молодые наши отцы играли в бабки во дворе дома дяди Никифора. Изба их стояла в Перевышинской улице (улицу так назвали по многим домам, где жили Перевышины). Двор был большой. Видимо, это было воскресенье. Собрались несколько молодых мужчин, около 30 лет, все отцы моих подружек, играть в бабки. Мы все крутились тут же. Вижу картину — отец с битком замахнулся на кон и вот-вот бросит. Больше ничего не осталось в памяти. Яркий солнечный день, много людей, бабки, радость.

24 ЯНВАРЯ 2011 ГОДА

О доблестях, о подвигах, о славе

Я забывал на горестной земле,

Когда твое лицо в простой оправе

Перед мной сияло на столе.

Но час настал, и ты ушла из дому.

Я бросил в ночь заветное кольцо.

Ты отдала свою судьбу другому,

И я забыл прекрасное лицо.

Летели дни, крутясь проклятым роем…

Вино и страсть терзали жизнь мою…

И вспомнил я тебя пред аналоем,

И звал тебя, как молодость свою…

Я звал тебя, но ты не оглянулась,

Я слезы лил, но ты не снизошла.

Ты в синий плащ печально завернулась,

В сырую ночь ты из дому ушла.

Не знаю, где приют твоей гордыне

Ты, милая, ты, нежная, нашла…

Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий,

В котором ты в сырую ночь ушла…

Уж не мечтать о нежности, о славе,

Все миновалось, молодость прошла!

Твое лицо в его простой оправе

Своей рукой убрал я со стола.

Александр Блок

Когда началась Отечественная война, мне было 5 лет и 9 месяцев, Тане — 11 лет 5 месяцев, Вале 2 года 9 месяцев. Не помню ни объявления войны, ни проводов отцов. Всегда помнила, что дядя Ваня прощался с только что родившимся сыном — Юрой. Маленький, красненький комочек лежал раскрытый на кровати в доме у мамоньки и дяди Вани. В этот же день его увезли с другими мужчинами на войну. Оказалось, что память моя ошиблась. Да, я помнила малюсенького ребеночка, когда его принесли из роддома.

Дядю Ваню взяли на фронт 1 сентября 1941 года. Юра родился 22 августа. Поэтому дядя Ваня мог видеть сына уже дома. И моя память не ошиблась — Юру принесли из роддома до ухода дяди Вани на фронт. И эта картинка о красном комочке на кровати и сгрудившихся вокруг людях, в том числе и дяди Вани — правда. Тетя Зоя на руках с Юрой провожали отца на фронт.

Это подтвердил и сам Юра в дни 70-летия рождения. Это он помнит по воспоминаниям своей мамы Зои и других женщин села.

Всех мужчин тогда увезли, а дядя Ваня погиб в 1942 году. Юра выжил, так как мамонька уже не работала в колхозе и могла нянчить последнего внука.

Тетя Зоя, мать Юры, красивая женщина, молодая, как и многие другие женщины работала с утра до вечера в колхозе. И, как вспоминает Таня, одно время работала кладовщицей в колхозе, и, естественно, с едой у них было полегче, чем в других наших семьях. Особенно в семье дяди Никифора и тетки Василисы, где было пятеро детей. Двое из них с 1938 и 1940 года рождения — Шурка и Валя.

В школу я пошла в 1943 году.

До этого нас с Валей водили в детский садик. Зимой возили на санках, а летом мы бегали сами. Врезался в память один случай. Зима, холод. Мама везет нас в санках обратно домой. Мы опоздали, детей уже покормили, нас не взяли из-за опоздания. Дома, кроме картошки и чернушенного хлеба, нет ничего. Видимо, это особенно заботило маму — чем кормить двух несмышленышей целый день, и в раздражении покрикивала на нас.

Не менее яркая картинка. Отца взяли на фронт, но какое-то время солдат использовали на строительстве Моторного завода в Уфе. Зима 1941—42 года по всей стране была очень суровой. В декабре 1941 года при рытье котлована кусок мерзлой земли обрушился на ногу отца и практически у основания сломал ее.

Какое-то время, видимо, первый месяц он лежал в гипсе в каком-то военном госпитале. Зимой уже 1942 года мама поехала за ним в Уфу, чтобы забрать его домой. Привезла. Помню — смотрю в замерзшее окно и вижу, к дому подъезжают сани. Мама правит лошадью, отец, закутанный в тряпки, на голове платок лежит в санях. Правая нога от основания и ниже колена в гипсе. Этот гипс не снимали еще несколько месяцев. По воспоминаниям Тани, отец страшно мучился, так как под гипсом завелись вши. Мыться в баню — целая история. Помню, уже в теплое время мы с Валей оставались с ним. Он ведь и в туалет не мог ходить, когда был в гипсе, и посуду под него подкладывала я.

Когда сняли гипс через несколько месяцев, оказалось нога стала меньше на 7—8 сантиметров. Он долго ходил на костылях, потом с палочкой. В конце 1942 года его забрали на тот же Уфимский Моторный завод в военизированную охрану. И пришел он домой только в 1946 году.

Уже взрослой, зная, что творилось в первый год войны на дорогах, представить, как маме удалось лежачего погрузить в какой-то вагон от Уфы до станции Сулея, выгрузить, найти лошадь и 130 километров ехать от станции до Усть-Икинска.

Мама и отец как-то не вспоминали об этом, а мы не догадывались их спросить. Крестьяне, кем были родители по духу, не привыкли рассуждать о таких событиях в их жизни. Прошло — и слава Богу. Заботу составляли ежедневные дела — свои и детей, а потом и внуков.

25 ЯНВАРЯ 2011 ГОДА

Похоронят, зароют глубоко,

Бедный холмик травой порастет,

И услышим: далёко, высоко

На земле где-то дождик идет.

Ни о чем уж мы больше не спросим,

Пробудясь от ленивого сна.

Знаем: если не громко — там осень,

Если бурно — там, значит, весна.

Хорошо, что в дремотные звуки

Не вступают восторг и тоска,

Что от муки любви и разлуки

Упасла гробовая доска.

Торопиться не надо, уютно;

Здесь, пожалуй, надумаем мы,

Что под жизнью беспутной и путной

Разумели людские умы.

Александр Блок

Теперь дальше по годам военного времени

«…хоть память покрыта такими большими снегами…» что-то все-таки всплывает. Правда порой понять не могу, почему именно тот или иной случай остался в моей памяти. Видимо, эмоции оставляют следы лучше, чем разум.

В школу я пошла в 1943 году, почти восьми лет без одного месяца. Детский сад своим выпускникам подарил по одной тетрадке и карандашу. Тетрадь забрала Таня. В войну был страшный дефицит со всеми письменными принадлежностями — тетрадей с белой бумагой практически не было, писали в многочисленных брошюрах между строчек (их печаталось в войну довольно много пропагандистского характера). Ручки делали из палочек, к ним привязывали перья. Перья — особая радость, если удавалось их купить или выменять. Чернила делали из сажи и свекольного сока. Поэтому они быстро выцветали.

В первом классе мы долго писали карандашом, так как перьев и чернил не было. В первом классе почему-то у нас сменилось три учительницы. Помню Матрену Сергеевну (это двоюродная сестра отца по материнской линии), Анастасию Дмитриевну (Виктора Терентьева тетя), и еще одна, но ее я не помню. Первых классов в 1943 году было 4, в каждом больше 30 человек. Вот сколько было детей довоенного времени! 10 классов заканчивали всего 20 человек. Это были дети практически со всего района: Малоусть-Икинск, Бобино, Ока, Алегазово, Абдулино, Муслюмово, Сабанаково, и, конечно, Большеусть-Икинск. С первого «А» класса вместе мы учились 3 человека. Из других первых классов — 5 человек. Остальные из других населенных пунктов района. Во время войны в школе было несколько человек учителей из числа эвакуированных. По детскому впечатлению они очень даже внешне отличались от деревенских учителей.

Смутно вспоминается, как впервые вручали «золотую медаль» одной девушке, окончившей 10 классов уже в нашей школе. Она была из Ленинграда. Вручение проходило в коридоре первого здания школы. Это был одновременно спортзал, актовый зал, где всех собирали, если проходило что-то торжественное, как комсомольские собрания, пионерские сборы. Из школьных лет военного времени вспоминается такой случай, доставивший неописуемую радость. Мама как-то стала искать в подполе на завалинке упавшую какую-то штучку (у обеденного стола, под окном для кошки в полу был оставлен лаз в подпол), и нашла, как какой-то царский клад — несколько цветных карандашей, уроненных Татьяной еще в довоенное время. Радости было! Я ведь даже не видела цветных карандашей до этого момента. А тут такое богатство! Вместе с карандашами были найдены и фабричные игрушки, или их части. Радости было!

Помню как-то в классе четвертом я потеряла чужой простой карандаш. Сколько было переживаний — как сказать то об этом хозяйке карандаша, что она подумает — уж не присвоила ли я этот карандаш и так далее. Помню, где сидела Зиля, (так звали хозяйку, мы с ней дружим до сих пор), где и как я стояла около ее парты. Помню, что она не очень огорчилась. Наверное, потому, что отец ее был главным лесничим района и мог дать дочери другой карандаш.

В пионеры принимали в третьем классе. Я этого не помню. Но хорошо помню, что однажды меня не допустили на дружинный сбор, потому что у меня не было галстука. Мама принципиально или по какой-то другой причине не дала мне галстук из куска красной материи, а купить тем более не покупали готовый красный галстук с красивым зажимом. И я ходила вокруг школы (тот же коридор — актовый зал), где выстроилась дружина, а меня не допустили. Жесткие были времена по соблюдению всяких форм! Наверное, были и другие случаи, но запомнился этот по своей нелепой жесткости по отношению к ребенку.

26 ЯНВАРЯ 2011 ГОДА

Беда тебе и мне беда,

И боль твоя, моя.

И будет так оно всегда.

Пока жива земля.

Когда уйду я, не дыша,

В далёкие края,

То с телом не уйдёт душа.

Моя душа твоя.

Ей над тобою век парить,

Все горести деля.

Всем бытиём тебя любить,

Моя любовь твоя.

Не надо смерть винить,

Она не виновата,

Она за счастье жить.

Пустячная расплата

Г. Прозорова

Из окон первого и второго здания школы во время всей войны были видны слова, написанные на стене клуба — «Наше дело правое, враг будет разбит! Победа будет за нами!» Даже сейчас эти слова действуют магической силой. А тогда, по-моему, не могли не действовать на всех, если даже детская душа откликалась верой. Хотя что-то и не понималось.

Я уже писала, что радио в доме во время войны не было. Хотя, когда оно появилось, не выключалось с утра до вечера. Помню, как однажды московское радио объявило анонс о концерте Лемешева, а в этот час радиоузел переходил на включение башкирского. Я побежала на радиоузел и упрашивала Николая Булатова, чтобы он не выключал Москву, концерт великого певца. Он сказал, что это нельзя сделать и включил Уфу.

Еще один случай с радио. Сижу, делаю уроки, по радио звучит музыка — вальс из балета «Щелкунчик». Такое состояние души! Думаю — вот все умрут, и я тоже, а эта музыка будет жить и все будет хорошо. Это чувство восторга от гармонии музыки запомнилось четко, хотя медведь на ухо мое точно наступил.

Радио 5 марта 1953 года объявило о смерти Сталина. Я тоже сидела за уроками — заплакала. Мама, увидев это, сказала: «Плачешь по нему, а когда я умру — не будешь». Мне тогда нечего было сказать. Много позже я поняла, что за этим стояла вся ее нелегкая жизнь.

28 ЯНВАРЯ 2011 ГОДА

Светолюбивы женщины. Они

Не могут пыль на стеклах окон видеть,

Им докучают пасмурные дни,

Их черным словом так легко обидеть.

И светоносны женщины. Нельзя

Представить даже, что за темень будет —

Исчезни вдруг их ясные глаза

И маленькие матовые груди.

Алексей Решетов

Про игры и забавы — во что мы играли в детстве

Всякие игры, особенно деревенских детей, это передача традиций, навыков от предыдущих поколений. Местом игр детей с нашей Перевышинской улицы и в целом Октябрьской был Угор возле нашего дома и двух других домов — Поспеловых и Булатовых (Марфы, Федора, Ивана и Марии). Днем мы играли, а вечерами собирались для частушек и топотушек взрослые (14–18 лет) парни и девчата. Играл им гармонист Алексей Жильцов, почему-то не забранный на войну. Говорят, что у него был туберкулез. А играл он здорово, каждый вечер, когда уже весь скот загнан, в работе наступал перерыв, передышка. Он выходил из дома, растягивал гармонь и шел по улице, играя веселые частушки. Постепенно к нему присоединялась молодежь и запевала. Пройдя таким образом всю улицу, приходили на площадку Угора и начиналась вечерка-частушки, пляски, до первых петухов.

Мы мелюзга, конечно, в начале вечера еще крутились здесь, а потом уходили по домам спать. Наши же игры были днем, когда мы тоже выполняли все домашние дела, наказанные нам матерями.

Летом играли в «черту» — классики. Самая азартная игра была — «шаровки». Вбивался кол, на него насаживалась «муха». Каждый играющий имел биту — шаровку. По какой-нибудь считалке выбирался дежурный, остальные били шаровками по этому колу с мухой. Цель — сбить муху как можно дальше, чтобы сбивавший мог добежать до своей шаровки и при удаче даже вернуться обратно. Если дежурный успевал раньше поставить муху на место, чем сбивший добежал, то дежурить у кола придется ему. И так до тех пор, пока не надоест всем играть.

Были и другие игры. Например «ножик». Тут нужен был глазомер, ловкость и так далее, чтобы отрезать как можно больше земли в очерченном кругу.

Куклы делали сами из какого-нибудь тряпья. Строили какие-то комнаты из табуреток, в каких-то углах двора находили осколки посуды из фарфора. Это было целое богатство.

Помню один случай. Лето. Мы играли во дворе этими осколками, а еду на них изображают стручки белены, очень ядовитого растения, которое во множестве росло в разных уголках двора. Приходит мама и, не объясняя, начинает нас стегать. Только потом сказала, что если мы возьмем эту еду в рот — умрем. И помню, больше мы никогда белину не рвали. Есть поговорка — «что ты, баба, белины объелась?». То есть с ума сошла. Главное летнее развлечение была река. Купались как только становилось тепло, и уходили из реки гораздо позже той поговорки, относящейся к августу «Гусь в воду насрал» — купаться уже явно нельзя.

В войну купание было еще связано с ловлей ракушек. Собирали, например, ведро. Разжигали костер в углублении берега, на палку вешали ведро с ракушками. Когда они раскрывались, освобождали, делили — ракушки отдельно, мясо отдельно. Ракушки сдавали в артель на пуговицы. Мясо — домой. Мама рубила его, поджаривала, положив чуть-чуть сметаны. Это была самая сытная и вкусная еда летом, тем более, что совсем в ту пору не было белков.

Лето еще и леса, полные ягод и грибов. Вся ребетня паслась в лесах. Так как сахара не видали до конца сороковых годов, но клубнику сушили, и зимой, в самые важные праздники, в том числе и религиозные, из сбереженной муки мама стряпала шаньги из сушеной клубники.

Потом уже после войны стало появляться повидло в больших бочках, и в клубнику стали добавлять повидло. До сих пор я не знаю более вкусной выпечки, как ягодные шаньги. Во сне, когда хочу есть, я ем их и никогда не наемся таких шанег.

В огороде много разрослось кустов паслена. Мы делали набеги на огород и обирали паслен, съедая его тут же. Какое там мытье ягод! Порой ягоды даже были с землей. Все шло, ведь желудок был пуст. Крапива тоже шла в дело. Как только она появлялась, срывали ее, рубили в деревянном корытце. Мама обваливала эту массу в муке в форме лепешек и пекла. Вот и хлеб! Я такие лепешки любила больше, чем из лебеды или тертой картошки. Зимой главной пищей была картошка и капуста. Капусты квасили целую бочку, выносили на мороз, когда нужно рубили сечкой и ели с картошкой.

Не помню в каком военном году, сорок втором или третьем, давали яичный порошок из американских поставок. Они дошли даже до деревни.

31 ЯНВАРЯ 2011 ГОДА

Ты слышишь, мама, я пришёл,

Твой милый мальчик, твой Алёша.

Нигде я, мама, не нашёл

Таких людей, как ты, хороших.

Руками жёлтыми всплесни:

Какое солнце над востоком!

Не бойся, мама, мы одни

На этом кладбище жестоком.

Алексей Решетов

Новый год мы ребятишки устраивали сами себе. Как? Летом, собирая землянику и грибы в сосновом бору (называли просто сосняк), подбирали красивую елочку, примечали место. Перед Новым Годом шли 3—4 человека девчонок 8—9 лет в лес, пробираясь по сугробам к этой елочке… Срубали сами и тащили домой. Можно себе представить такое положение теперь. Дети, девочки, одни в зимнем лесу с топором! А в декабре мы делали игрушки на елочку. Бралась какая-то бумага из тех же брошюр, старых книг, разрезалась на полоски, склеивалась вареной картошкой и получалась цепь. Красок, естественно, не было. Вырезались какие-то фигурки зверюшек. Конечно, елка была серой, но все равно это был Новый Год! Елку всегда устанавливали в доме тетки Василисы. Комнаты в их избе были больше, чем у других. Тетка Василиса, главное, была доброжелательной к детям, не гнала нас. Мы приносили по кусочку хлеба, варился чугун картошки, блюдо капусты нарубалось мерзлой. Садились всей гурьбой за стол. Их семья пять человек, нас 4—5 человек подружек. Наигравшись вокруг елки, оставались все ночевать на палатях, печи, на своей одежонке.

А весной, когда во множестве расцветали подснежники, столько их было на солнышке в бору, в посадках — сине-белые, желтые. Это была целая церемония в какое-то воскресенье. Накануне бегали, чтобы разведать — расцвели ли подснежники. Чаще всего ходили за цветами к праздникам, особенно к пасхе, если она была в теплое время весны. Летом местом походов за цветами были луга за рекой.