18+
Записки штурмана

Бесплатный фрагмент - Записки штурмана

Объем: 208 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Доктор Н. Райт
Записки штурмана
Глава 1
В погоне за мечтой

Я, Батчер Реджинальд Додсон, вступил на службу к пиратскому капитану Говарду Хэтчеру в октябре 1761-го, и на тот момент мне исполнилось пятнадцать лет.

В ту холодную октябрьскую ночь, когда обессиленный я уселся на дно ямы, у меня и родилась эта идея. Помню как пальцы моих дрожащих рук, уже отказывались сжимать лопату, а перчатки порвались и пропитались кровью от рваных мозолей. Я помню ту боль и зверскую усталость, словно это было вчера.

— Ты чего? — спросил меня мой соработник в таком нехитром деле, как рытье по ночам могил. Звали его Хьюго Харкинсон — пожилой, сгорбленный под тяжестью своей нелегкой судьбы старик. Лицо его было жухлым, измятым, словно крайняя плоть, а пальцы рук — отвратительными, и делали их таковыми огромные ногти и утолщенные костяшки суставов. В обще и целом, Хью был уродлив и вместе с тем — одинок. — Поднимайся, Батч, мы еще не закончили. У нас еще две могилы.

— Плевать я хотел! — крикнул я, закрывая лицо руками. — Больше не могу. — Я вытер льющийся со лба пот. От меня валил пар и смешивался с ночным ледяным туманом кладбища. Тело знобило. Лихорадило. — Мне нужно передохнуть. Можешь дать хоть минуту?

Хьюго уселся рядом. Он снял с головы потрепанную временем и бродячими собаками, (с которыми старик всегда спал), шапку и обтер ею свою морщинистую как у столетней черепахи шею. Обтер ею и облысевшую макушку. Затем Хью вернул шапку на место и стал аккуратно забивать трубку табаком.

— Это не возбраняется, Батч, — согласился старик. — Отдых всем нужен. Лишь покойникам он не нужен.

— Покойникам уже ничего не нужно, — заметил я. — Иногда я даже завидую, что не на их месте. Лежат себе и ни в чем не нуждаются. Ничего им не надо.

Тогда Хьюго подкурил табак, выдул в пространство дым и пожал плечами.

— А я бы и после смерти от бабы не отказался, — усмехнулся Хью. — И покойники порой мечтают о женской ласке. — После этого, Хью пропел тихим голосом:

Не жди своей смерти, дабы узнать,

что хочет мертвец и пить и гулять.

Времени даром, смотри, не теряй,

Покуда ты жив, и пей и гуляй!


Как только старый Хью закончил петь, он вдруг искривился от боли в паху.

— Черт бы драл эту грыжу! — вскрикнул Хьюго и выронил трубку. — Восемь лет уже мучает! Господь!

— К доктору вам надо, — посоветовал я уже десятый раз. Но Хью никогда меня не слушал. Да и врачам он не доверял, оттого и довел себя до такого состояния. Однажды он будет рыть могилу и сам помрет в ней. — С этим шутить не стоит.

Через пять минут? боль Харкинсона поутихла, и его блестящее от пота, раскрасневшееся лицо, наконец, перестало ужасать меня своей гримасой. Только самому дьяволу известно, что испытывает этот старик, когда паховая крыжа ни с того ни с сего сжимает его хозяйство своей мертвой хваткой. Скорее всего, эту боль невозможно игнорировать или сохранять при ней спокойствие. Я частенько видел, как Хью вдруг падал на колени и несколько минут сотрясал небеса гневными ругательствами. У старика там все огнем горит, а он при этом еще успевает и о бабах говорить!

— Ну, ты как? — спросил я Хьюго.

— Легче, — ответил он и стал искать на земле выпавшую из губ трубку. Табак весь рассыпался. Пришлось забивать снова. — Грыжа с кулак! Ей Богу, скоро сам вырежу ее и выброшу собакам на съедение! Только станут ли они жрать это.

— Вот-вот.

Затем мы сидели молча. В яме было сыро. Свет от керосиновой лампы дрожал в глазах Хью. В них все еще были слезы. От боли в паху. Сухие губы старика все еще дрожали. Он откинул голову и закрыл глаза. В этот момент я увидел у него на веках слова. Странно, но я никогда их там не замечал. Ни разу за все те два года, которые мы проработали вместе. На правом веке было написано слово: «Вижу», а на левом, слово: «Всё».

— Хью, откуда у тебя эта татуировка? — спросил я. — И что она означает?

Тогда Хьюго рассказал мне о пиратских кораблях и их промыслах. Рассказал, как работал матросом на одном из таких кораблей и там обзавелся столь болезненной отметиной. Означала она, что наш старина Хью, держит глаз востро, даже когда спит.

— Корабль наш назывался Мурена, а капитаном на нем был Дэвид Нортон, — продолжал старик делиться своими мрачными воспоминаниями десятилетней давности. — Слыхал, может о таком?

Я ответил, что нет, не слыхал.

— Кровожадный был человек, — рассказал Хью. — Никого не щадил! И дьявол рядом с ним показался бы более великодушным. Стена в его каюте была украшена головами врагов. Так же Нортон залил капитана, у которого отнял Мурену, в гальюнную фигуру.

— Страшный человек! — ужаснулся я.

— Если остальная команда питалась сухарями да солониной, — продолжал Хью, — то наш капитан, ел исключительно человечину.

— А что с ним стало? — спросил я. — С Нортоном.

— Скверная смерть постигла нашего капитана, — ответил Хью. Грыжа его больше не беспокоила, и он мог вдоволь насладиться табаком, глядя на сверкающие осколки в черном небе. — Кабацкая шлюха, которую кто-то из матросов привел ночью на корабль, вонзила спящему Нортону шило в ухо. Да, Батчер, все однажды отправляются под ноготь Билли Бонса. То есть умирают. Кто на корабле, кто в петле. Кто от туберкулеза, а кто от ножа. Но пираты умирают чаще. Лишь чудом, мне удалось избежать виселицы. И за это я благодарен Господу.

Еще, Хьюго в ту ночь рассказал мне, как много денег бывает у пиратов. Если б не то легкомыслие, с которой пираты их тратят, каждый из них уже ездил в каретах и давно имел свой собственный корабль, а не прислуживал на чужом.

Тогда я и загорелся. Всего пара месяцев, и мы с Маргарет сможем уехать отсюда и купить огромный дом. Подумать о детях и возможно, открыть свою маленькую ферму. Я даже почувствовал шерсть псины, между пальцев своей натруженной руки. Бадди. Так будут звать нашего пса. Он радостно лижет мою ладонь, когда мы идем к реке на рыбалку. Затем, когда мы с женой садимся под тенью раскидистого дуба, пес убегает играть в поле. Теплый ветерок треплет волосы моей Маргарет, а она нежно целует меня туда, где Хью последние несколько лет, усердно выращивает свою грыжу. У меня в зубах соломинка. Над головой посвистывают птицы. Они радуются. Я тоже очень рад.

— Трупы разбойников месяцами не снимают из петли, — сказал Хьюго и оборвал мои мечтания. — Разве тебе не доводилось этого видеть? Там, на площади. Пойди, погляди.

— Я видел. — Что-то зыбкое, еле уловимое, медленно растаяло в моих руках. Мне и в голову не могло прийти, что ждет пиратов после смерти. Они враги государства, и вряд ли их похоронят с почестями. Оставят в петле на съедение воронам да коршунам. — Маргарет этого не перенесет.

— Вчера к нам в бухту зашел один корабль, — рассказал мне Хью. — Черная петля красуется на красном фоне. Это его флаг. Но я туда не сунусь. И тебе не советую, Батч.

— Туда еще требуются матросы? — спросил я вдруг.

— Капитан на этом корабле пьяница и барахло. — Хью махнул рукой и снова взглянул в ночное небо. — С таким корабль и месяца на плаву не продержится.

— Все настолько плохо? А как зовут капитана?

— Да ну его.

Затем мы снова замолчали. Молча Хью докурил свой зловонный едкий табак, молча мы, поднялись и молча продолжили рыть могилу.

Мои пальцы по-прежнему кровоточили. Спина все еще болела. Желудок от голода прилипал к позвоночнику. Однако усталость мою словно ветром сдуло. Так и было. Именно ветром перемен. Ветром, пропитанным морской солью. Ветром, раздувающим паруса нашего корабля, полного денег и золота.

К своей Маргарет я вернулся лишь поутру. Весь перепачканный могильной грязью, я отпер дверь своим ключом и проник в дом.

Дом наш был старым и очень холодным. Еще он был сырым. Штукатурка осыпалась от стен. Полы прогнили, поэтому на второй этаж мы и вовсе старались без особой надобности не подниматься. Там хранились книги моей покойной тетушки Барбары Хазли. Так же там хранились ее пропахшие старостью вещи и ее блуждающий в полном унынии дух. И запах ее подмышек. Это все что осталось после нее. И после моих родителей, которых я никогда не знал.

Маргарет спала. Золотистые локоны ее волос разметались по всей подушке, стройная нога обхватила одеяло. Супруга проснулась, когда я потный и зловонный забрался к ней. У меня даже не было сил снять башмаки.

— Деньги на серванте, — сказал я своей супруге и уснул.

Я не чувствовал как Маргарет поцеловала меня перед тем как уйти на рынок, где она работала торговкой рыбы. Я не почувствовал как Маргарет заботливо сняла с меня всю грязную одежду и теплой водой умыла мои мозолистые руки. Я спал.

Мне снилось море. Мне снились деньги и сытая жизнь на тихоокеанском побережье. Я слышал наших с Маргарет детей, дочери и сына. Красавица Николь и отважный Кристофер. Так звали наших детей в моих мечтаниях. Они играли в саду, а их громкий смех проникал в открытое окно нашей спальни. Летний ветерок трепал шелковую тюль. Нежные солнечные лучи заливали всю спальню. Лучи падали мне на лицо, но я никак не хотел открывать глаза, хотя уже проснулся. Шумело море. Ноздри щекотал свежий воздух. Ласковые пальцы Маргарет гладили меня по волосам. Я не хотел покидать это место. Я хотел остаться там навсегда. Возможно, это и есть тот рай, о котором все говорят.

Когда я проснулся, был уже вечер. Все что я видел во сне, рассеялось в затхлом сыром воздухе нашего худого жилища. Солнце сюда не проникало даже летом. Здесь всегда царил мрак. Маргарет все еще не вернулась с работы. Нужно было подниматься, растопить камин и приготовить поесть.

Со стоном я поднялся. Я привык опускать ноги на холодный пол и сегодня мои ступни, как и всегда, коснулись ледяных наструганных досок.

Маргарет вернулась домой к девяти вечера. К тому времени я растопил камин и сварил рагу из козлятины с картофелем. Мне не терпелось поделиться с супругой своими мыслями по поводу пиратства и нашей дальнейшей судьбы. Сердце мое так и рвалось из груди, когда я раздумывал с чего начать и вспоминал все то, что мы пережили с этой мужественной девушкой.

Я вспомнил как, однажды подрабатывая в порту грузчиком, повстречал ее и сразу полюбил. Полюбил ее зеленые как море глаза, нежную улыбку и абсолютную невинность, чистоту и доброту ее души. Звали эту девушку Маргарет Паркер, и она была торговкой рыбы. Как и многое в этом городе, ее также постигла нищета. Ее карманы, как и желудок, зачастую были пусты, а руки и ноги, еще чаще, дрожали от изнурительного труда.

В перерывах между работой, я наблюдал за Маргарет. Она об этом не знала. А может и знала. Просто позволяла любоваться ею.

— Я сделаю тебя самой счастливой и богатой, — произнес я, когда, наконец, решил подойти к прилавку Маргарет. — Ты никогда не будешь голодать и нуждаться, в чем бы то ни было. Если, конечно, согласишься выйти за меня замуж.

Девушка рассмеялась, и я полюбил ее сильнее.

— Я согласна, — произнесла Маргарет, слегка смутившись. — Мне не нужны богатства. Просто будь всегда рядом, если согласен жениться на мне.

— Обещаю тебе, что буду всегда рядом, — сказал я, и как же скоро, нарушил свои обещания.

Свидетелем нашего бракосочетания был лишь дух святого Патрика, в честь которого был назван собор. Именно там, мы с Маргарет узаконили свои отношения и поцеловались, уже мужем и женой.

Затем мы поехали ко мне домой. Да, в нем было сыро и мрачно. От стен отваливалась штукатурка, краска на дверях потрескалась, окна покрылись пылью. Еще, повсюду была плесень. Но с приходом в дом, моей жены Маргарет, он вновь стал теплым. В горшках на подоконниках зацвели цветы, которые увяли после смерти тетушки Барбары, а сад на заднем дворе, снова наполнился жизнью. Все стало хорошо.

Но богатства, которые я сгоряча наобещал Маргарет, все никак не обрушивались на нас. Чтобы не умереть с голода и нищеты я, помимо рытья могил, работал в порту грузчиком. Труд был изнурительным и не благодарным, а денег за эту работу едва хватало на жизнь.

Ночами, мы с моим приятелем Хьюго Харкинсоном, копали могилы. Учитывая смутные времена и захлестнувшее страну пиратство, работы в данной сфере хватало. Пиратов вешали, а те в свою очередь, резали гвардейцев. Кроме того, люд безжалостно косили холера и голод. Озверевшие нищие убивали богачей, те, с не меньшим размахом и хладнокровием, жгли нищих в трущобах.

Умирали много, умирали каждый день. А живым, оставалось лишь тащить свою непосильную ношу и завидовать тем, кто кормит сейчас червей в земле.

И сегодня ночью, я собирался рассказать своей Маргарет о моей идее. Когда мы ложились спать, она спросила, не иду ли я сегодня на кладбище, но на тот момент, я уже раздумывал забыть туда дорогу.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказал я. — Прежде всего, я, хочу попросить у тебя прощения.

Маргарет повернулась ко мне, и я вновь утонул в ее глазах.

— За что, я должна тебя простить? — спросила она.

— За то, что не оправдал твоих ожиданий, — ответил я и почувствовал, как мои глаза обдало жаром, а горло сдавила чья-то ледяная рука. Рука обиды. — У тебя по-прежнему ничего нет. Ни платьев не штопанных, ни украшений не ворованных, ни еды не испорченной.

— У меня есть ты, — прошептала в ответ Маргарет, и я так сильно разозлился на себя, что едва не зарыдал. — Кроме твоей любви, мне ничего не нужно. Только твоя любовь, обогреет меня и накормит.

В тот вечер мне довелось осознать, насколько я был счастливым человеком рядом со своей женой. Она единственное, что осталось в моей жизни. Я терял всех, будто был проклят! Смерть бродила неподалеку от меня, где-то совсем рядом, и ее зловонное дыхание всюду меня сопровождало. Смерть уже однажды побывала в моем доме, еще раз, я не допущу. Я пинком ее буду гнать!

— Любимая, — произнес я и почувствовал, как мой голос дрогнул. Это была неуверенность. Неуверенность, которую испытывают многие на пороге выбора, — что мне делать, оставить все как есть, и дальше быть гонимым слишком несправедливой жизнью, или рискнуть и получить все? Посмотри, как мы живем.

— Милый. — Маргарет поцеловала меня в щеку, и этот поцелуй кольнул мое сердце будто шпагой. — У нас еще все впереди. Просто дай времени все расставить на свои места. Мы оба работаем. Этих денег нам хватает. Мы не стоим у порога работного дома. Мы не обворовываем могилы. Мы не просим милостыню и не едим собак.

— Но однажды у нас будут дети.

— Будут, — улыбнулась женщина, пронзив своим поцелуем мою мозолистую ладонь. — Самые красивые, и самые счастливые на всем белом свете!

— Я не хочу, чтобы они однажды спросили, а почему мы так бедны. Почему их одежда — рваная холщёвина, а в их тарелках, вместо фруктов, картофель и сырая луковица. Но больше всего, знаешь, любимая, — мне стало еще больнее, — я не хочу, чтобы они пошли по нашим стопам.

Маргарет заплакала. Еле слышно, как всегда. Чтобы никто не стал свидетелем ее слабости. Чтобы никто, как в детстве, не угостил ее пощечиной за излишнюю сентиментальность. Слеза, оставляя за собой мокрый след, помчалась по щеке женщины, и исчезла в волосах. В ее памяти возник рыбный базар и изнуренная тяжелой работой девочка-сирота. А еще те хлесткие пощечины, которыми воспитывала приходского ребенка надзирательница дома девочек.

— И я не хочу, — прошептала Маргарет, прогоняя страшные воспоминания детства.

— Я собираюсь устроиться на корабль. — Это прозвучало не так, как я репетировал.

— К пиратам?

— У нас нет другого выбора, — взмолился я. — Я схожу лишь раз. Заработаю денег, и мы навсегда уедем отсюда. Всего лишь раз. Обещаю.

— Но это преступление, — произнесла Маргарет, вытирая слезы с лица. — Тебя посадят, если поймают. Или даже повесят! Я не переживу этого. Любимый, ты не должен рисковать собой! Нами!

— Я подпишу контракт всего на четыре месяца, — упрямствовал я. — Всего четыре месяца, и у нас будут деньги. Я привезу тебе сапоги из крокодильей кожи!

— Милый! — ужаснулась Маргарет. — Сапоги не стоят твоей жизни. Будь они хоть из человеческой кожи. — Немого обождав, Маргарет добавила: — Вчера на площади казнили еще двоих преступников. Они и сейчас там висят. Это настоящий кошмар! И они будут висеть там не один месяц, прежде чем их кости бросят в хлев к свиньям.

Пиратов казнили на виселице под одобрительные возгласы горожан. Трупы самых отъявленных из преступников, бывало, оставляли болтаться в петле месяцами, в качестве устрашающего напоминания для ступивших на шаткую тропу контрабандизма.

Ушедшие в пиратство лишь раз, рисковали навсегда утерять возможность вернуться в родные края, в родные стены дома, где прошло их детство. Матерям, которые казалось, еще совсем недавно учили своих маленьких сыновей разговаривать и ходить, оставалось лишь убиваться у эшафота. Тела разрешалось снимать только тогда, когда старые стервятники, доклюют последнее.

— Любимая, мы купим большой дом, — настаивал я, пересказывая свой сон. — Он наполнится смехом наших детей. Дети будут бегать с одного этажа на другой. Будут играть в цветах твоего сада. Всего четыре месяца. Это не долго, милая моя. — В горле моем стоял ком, слезы дрожали на ресницах. — Я устал нести зарплату и озираться. Эти темные сырые переулки кишат теми, кто не прочь поживиться легкими денежками, а отнять их у запинающегося о свои ботинки от усталости, сама знаешь, проще простого. Я больше не могу жить в страхе и голоде.

Я поцеловал руку жены и умоляющим взглядом впился в ее глаза. Если она скажет «нет», завтра придется вновь возвращаться на кладбище и снова копошиться в сырой яме. Если же позволит, то с самого утра я буду околачиваться у корабля Говарда, и напрошусь к нему в ряды.

— Ты будешь вынужден убивать. — Маргарет сказала то, чего я действительно боялся. Я боялся, что мне придется убить человека. Просто взять и отнять самое дорогое что у него есть. Возможно, своим бесчеловечным поступком, оставить сиротами детей, а жен вдовами. В такие моменты, мне казалось, что предпочтительнее хоронить людей в земле, нежели в открытом море. — Пираты это нелюди и убийцы. Они убивают и умываются по утрам кровью пленных.

— Любимая, от цинги умирают больше, нежели от пиратской рапиры.

Маргарет не стала слушать мои слабые доводы, она просто отпустила меня. Я видел, как ей было тяжело это сделать. По лицу женщины блуждало сомнение, будто она провожает меня в последний раз.

— Пообещай, — сказала Маргарет, — что будешь защищать себя и не уподобишься тем, что размахивают оружием лишь ради забавы.

— Обещаю, моя любимая. — Я не знаю почему пообещал. Я прекрасно понимал, что иду добровольцем на пиратский корабль, с целью грабить богачей и их корабли. Не думаю, что они все с распростертыми объятиями будут ждать на своем борту шайку пиратов. Я понимал, что однажды мне придется сражаться, как бы я не оттягивал это время, оно непременно настанет. Тогда я возьму в руки оружие и преступлю закон. Впервые в своей жизни. — Думаю, мне даже убивать никого не придется. Пиратов и без того, все боятся.

— Ты не пират. — Маргарет больше не плакала. Она улыбалась. Она, как и прежде была бедна и не ухожена, но счастлива. — Ты мой муж. Будущий отец наших детей. Самый красивый и самый любимый, мне человек.

Я обнял истощенное голодом тело Маргарет, и мы занялись любовью.

Глава 2
Трюмные крысы

Поцелуи Маргарет были мокрыми от слез, когда ранним утром, мы прощались в саду. Она была так прекрасна. Я не выдержал, и снова взял ее на скамье под яблоней, где так любила читать моя усопшая тетушка. Мне казалось, что я больше никогда не смогу насладиться своей супругой, поэтому хотел выпить ее всю.

Затем, когда наша мимолетная близость внезапно оборвалась, я поднялся, застегнул брюки и отправился в бухту. Я не мог более находиться с Маргарет, иначе, мне пришлось бы остаться.

Жители только начали просыпаться, но большинство все еще спали. Я спустился вниз по главной улице, мимо грязных лавок, закрытых ставен, мимо домов, фасад которых трескался и обрастал сухими ветвями плюща. Через эти заросли я видел кирпичную кладку. Все дома были старыми, а улицы грязными.

Мне нравилось утро. Это было то время, когда всюду царит тишина и спокойствие. В воздухе не витает запах рыбы, помоев и конского навоза. Лишь туман стелется по земле. Солнце едва коснулось крыш домов, а собаки только вылезли из-под моста и позевывали у крыльца лавки мясника. Они всегда получали угощение от владельца лавки мистера Донована, но иногда и сами становились угощением, когда бездомным алкоголикам нечем было закусить.

Блеклая вывеска цирюльни мистера Альбертсона слегка поскрипывала, когда легкие порывы ветра тревожили ее покой. Ставни дергались, точно за них все пытался заглянуть безликий призрак.

Теперь, когда мои ноги несли меня вниз по этим улицам, где прошло мое детство и которые стали мне так дороги, я мысленно прощался со всем и чувствовал все очень остро.

Проходя мимо похоронного бюро, что стало мне рабочим местом, у меня вдруг возникло желание вернуться туда и оставить свою идею раз и навсегда. Уже к вечеру, я мог заработать моей милой Маргарет на платье, о котором она так мечтала последнее время. Владелец бюро — мистер Питерсон, не был плохим человеком. Он очень уважал меня. Когда многие сидели без денег, я был обеспечен работой. Многие, даже более опытные, просились на мое место, но мистер Питерсон всем отказал.

Я немного постоял у старенькой потертой двери, но войти внутрь так и не решился. Я не смог отказаться от своей мечты — осчастливить Маргарет. Сколько мне потребуется вырыть могил, чтобы заработать на дом? Мне и в жизнь не выкопать столько. Скорее наши с Маргарет легкие сожрет туберкулез, прежде чем мы позволим себе уснуть в сухом новом доме.

И мои ноги понесли меня прочь от похоронного бюро. Мои ноги несли меня туда, где распростерла свои объятия моя зыбкая, неуловимая мечта.

Так или иначе, мой путь пролегал через главную площадь. В это время суток она была пустынна, но кто-то на ней все же находился. Женщина — пожилая, уставшая и плачущая. Она в полном одиночестве сидела у старого эшафота, и, опустив голову в свои ладони, тихо рыдала. Я знал эту женщину, ее звали миссис Элайза Бишоп. Ее двенадцатилетний сын — Патрик, уже вторую неделю подряд гнил в петле. Патрика казнили за воровство и вероятные связи с морскими разбойниками.

Миссис Бишоп услышала шаги и подняла на меня свое залитое слезами, багровое лицо. Наши взгляды встретились, и меня пронзил ужас — миссис Бишоп когда-то преподавала у нас географию, но теперь, она была сама на себя не похожа. Глаза ее источали кровь, оттого что слез в них практически не осталось, седые волосы прилипли к мокрым щекам, зубы женщины почернели и начали выпадать.

Я не смог произнести и слова, потому что очень сильно испугался. Да и что бы я сказал убитой горем женщине? Здесь словами уже не поможешь. Молча прошел я мимо миссис Бишоп, но покидая площадь, я продолжал чувствовать спиной ее взгляд. Это был взгляд человека, чья жизнь закончилась две недели назад, когда толпа требовала повесить мальчонку, что впоследствии и произошло.

С тяжелым сердцем, я миновал площадь.

Всю дорогу до берега, где пришвартовался корабль Говарда Хэтчера, я думал о правильности своего решения. С одной стороны меня грызла совесть, за то, что я оставил семью, с другой — я не мог поступить иначе — я должен заработать денег и навсегда увести возлюбленную из этих мест. Я не мог позволить нашим будущим детям голодать и ходить оборванцами, а впоследствии, и самим стать как их родители.

Мой орган все еще жгло, быть может, от того, что я очень грубо брал Маргарет, там, в саду, но сердце мое, болело сильнее. Душа разрывалась. Вместе с тем, что-то подсказывало мне, что я поступил верно, и однажды, мы будем с улыбкой вспоминать о том, как нам было тяжело.

«Бордвилль», так назывался корабль Говарда, пополнял свои трюмы провизией. Еще издали, я заметил, как две шлюпки метались от стоящего неподалеку от берега корабля на сушу, нагружались провизией и снова возвращались к кораблю.

Мою душу пронзала боль. Сотни игл впивались в сердце! Я все еще не мог поверить, что оставил Маргарет. Я уже соскучился по своей жене и готов был отказаться от этой затеи и вернуться к Маргарет. Вернуться и выкопать хоть сто могил, лишь бы быть рядом с ней. Но не мог. Всего пара месяцев, и мы станем богатыми!

Утро было морозным. Вся бухта серебрилась от инея. Изо рта шел пар, тело знобило. Это от волнения.

Я был крайне взволнован, когда меня переправляли на корабль. На настоящий пиратский корабль! Чем ближе мы подплывали к «Бордвиллю», тем невероятнее он мне казался. Его мачты пронзали небеса, а сидевшие на них матросы, и вовсе казались муравьями, ползающими по соломинке. На волнах, плавно покачивалась гигантская корма корабля, и по своей величине и весу, скорее напоминала многоэтажный дом. На флагштоке развевалось красное полотнище. Я увидел изображенную на нем черную петлю, и припомнил слова своего, теперь уже бывшего, соработника. Он, тогда на кладбище, рассказывал мне о черной петле на красном фоне. Это и был флаг Говарда Хэтчера.

По мере приближения, я все сильнее ощущал запах сырого дерева, плесени и пороха. Вскоре, я благополучно поднялся на палубу. Никогда мне еще не доводилось бывать на корабле. Он покачивался, его мачты еле слышно подпевали бьющимся о скалы волнам, паруса трепетали на ветру.

Работа шла полным ходом. Мимо меня то и дело проносились матросы и все они напевали какую-то пиратскую песню.


Неси свою ношу, веселый пират!

Пока через край, не польется вино!

Ждет твою душу — пламенный ад!

А бренное тело — песчаное дно!


Честно признаться, меня повергла в ужас эта песня. Как и те, кто ее горланил. Это были избитые жизнью и саблями люди. Спины их натружены и сгорблены, брови хмуры, кожа темна и изрезана морщинами. На суше этих матросов можно легко спутать с пьяницами или могильщиками, такими как Хьюго. Но здесь, на корабле, это были матросы, вернее пираты!

В процессе работы, матросы неоднократно упоминали о той туше гвардейца, что засалена в бочке. Говорили, что надолго его бы не хватило, но Говард Хэтчер — самый мудрый и добрый из всех пиратских капитанов, позаботился о своей команде. Хвала и честь Говарду!

Наверное, про человечину, которую пираты уже устали жевать, они, скорее всего, преувеличивали. Но мой компаньон уже упоминал о каннибализме на кораблях.

— Извините, сэр, — обратился я к одному из матросов, что возвращался из трюма, — вы не подскажете, где я могу найти капитана?

Матрос молча махнул в сторону капитанского мостика и сказал, что он у себя. Я поблагодарил моряка и он, тяжело ступая, отправился за следующим бочонком рама. Сердце мое бешено стучало и от волнения едва не выпрыгивало из груди. Настал тот момент, когда я подпишу договор, и если все получится, уже сегодня отправлюсь в море.

Едва я занес кулак над дверью капитанской каюты, как вдруг оттуда донесся вопль:

— … а кишки твои, я разбросаю по всей палубе! Ясно тебе, обезьянья твоя рожа?!

Я, почему-то сразу подумал, что этот вопль слетел с губ Говарда и не ошибся.

— Я вас понимать, — произнес дрожащим голосом кто-то изнутри каюты. — Я забирать эта портовая шлюха и уходить.

— Как раз портовую шлюху ты, нелюдь, оставлять, — сказал Говард. — А сам уходить. Пшел, горилла!

С этими словами, капитан схватил незнакомца и открыл его лбом дверь своей каюты. Тот же час к моим ногам упал черный как уголь мужчина. Скорее всего, этот человек хотел продать капитану куртизанку, но капитан посчитал, что вправе воспользоваться ею бесплатно. Я прочел в глазах темнокожего испуг, лысую макушку покрывали огромные капли пота, мочка его уха была порвана и с нее по шее бежала кровь.

Я хотел помочь несчастному подняться, но он кинулся от меня как от прокаженного, при этом громко крича:

— Гувер уходить! Гувер будет уходить с корабля! Шлюха оставлять для вся команда! Гувер уходить!

Кто-то из матросов еще умудрился дать пинка под зад темнокожему незнакомцу и все проводили его взрывным хохотом. Что-то мне подсказывало, что с таким капитаном я еще натерплюсь.

Я думал, что Говард испытывает лютую неприязнь только лишь к темнокожим, но на тот момент я еще очень плохо знал Говарда. Он испытывал неприязнь не только лишь к тем, которых называл обезьянами, но и в целом ко всем подряд. Он любил только себя. А еще, Говард любил выпить. Много выпить!

— Что тебе нужно, щенок?! — рявкнул на меня капитан, когда я осмелился войти к нему в каюту. Говард уже лежал на кровати, а сверху на нем, восседала женщина, за которую он не посчитал нужным расплатиться. — Кто ты?!

— Извините, сэр, — пробормотал я. — Слышал, вы набираете команду.

— Практически вся моя команда кормит рыб на дне, — ответил мне капитан. — Они были славные парни, но Дэйви Джонс распорядился их судьбами по-своему. Моя команда изрядно потрепалась этими малодушными гвардейцами! Этими гнусными древоточцами! Моллюсками! Поэтому да, мальчишка, я набираю команду.

— Я бы хотел…

— Что ты умеешь? — спросил Говард и я не сразу понял к кому он обратился, ко мне или к восседавшей на нем проститутке. — Чем удивишь меня?

Мне нечем было козырять. Я никогда не ходил по морям и не имел об этом ремесле даже малейшего представления. Поэтому, я сказал капитану, что из меня выйдет неплохой юнга. Для начала.

— Там, на столе, — произнес капитан, — лежит бумага. Впиши туда свою фамилию, напротив нее — свою подпись и проваливай к дьяволу!

Это была первая моя встреча с капитаном Говардом Хэтчером. Если честно, я несколько иначе представлял себе нашу встречу и самого капитана. Да, я был разочарован.

Только вот сбежать с корабля в первый же день, мне не позволили глаза моей Маргарет. Они стояли передо мной и в этих глазах была тоска о хорошей жизни. Маргарет никогда не наедалась. Никогда Маргарет не одевалась в хорошие одежды. Никогда она не наслаждалась запахом парфюма на своей коже. Если я не отправлюсь на этом корабле, под руководством этого капитана, бок о бок с этими зловонными, дикими пиратами в море, то совсем скоро моя дорогая Маргарет будет есть собак.

— Дверь за собою прикрой, — потребовал от меня капитан и я подчинился. Это первый приказ, который поступил мне от моего капитана. Я повиновался и вышел.

Говард остался с женщиной, а я, с головой окунулся в работу.

Пять долгих часов, мы перетаскивали провизию с берега в трюм. Я обливался потом, ноги мои подкашивались. Но ударить лицом в грязь, едва ступив на корабль, я не имел права.

Изнемогая от жажды и усталости, я начинал понимать, кто такие пираты и еще, я понял, что на корабле Говарда, мог оказаться любой, кто пожелает. Зачастую это сброд из преступников, которых на суше ждала лишь виселица, да тех, кто в море провел большую часть своей жизни и ничего кроме вязания узлов не умел. Это касается одного нашего джентльмена, имя которого, вы непременно вскоре узнаете.

Так же я много слышал, что Говард очень богат. Матросы обсуждали его несметные богатства и счета в бесчисленных банках по всей стране. Тем не менее, проститутку он оплачивать не стал. Возможно из-за принципов — не иметь дел с, как выражался Говард обезьяньими рожами, а может и просто из-за отсутствия денег.

Так или иначе, женщину после оказанных ею услуг, Говард приказал выбросить за борт. Матросы сжалились над ней, и осуществили еще один рейс до берега и обратно.

Едва нежные лучи осеннего солнца коснулись покрытой инеем гавани, «Бордвилль» отдал швартовые.

Я крайне смутно представлял, что такое пиратский корабль, и какую таит опасность плавание под столь пугающим флагом. В глубине души я понимал, что смерть для пирата как тень в ясную погоду, она всегда рядом и как не старайся, вступив на этот путь, будь готов в любой момент отправиться на виселицу или умереть куда более мучительной смертью. Так или иначе, пираты состоятельные, но вопрос здесь другой, как пираты тратят свое состояние.

Однажды вечером, когда после работы, мы уставшие сидели в трюме, я примерно осведомился в этом вопросе. Но думаю, это была лишь пустая болтовня. Одно могу сказать с уверенностью, пираты предстали передо мной совершенно в другом обличии.

Вот так, с легкой руки капитана Говарда Хэтчера, (который, как мне показалось, набирая команду, совершенно не отдавал себе отчета), я отправился в море.

В половине по полудню первого дня нашего плавания, Говард появился на капитанском мостике. Он стоял и молча смотрел на нас. Сейчас, при дневном свете, мне было проще его разглядеть, чем там, в окутанной табачным дымом каюте. Капитан был тощий, пожилой мужчина с темной внешностью и густыми черными бровями, выдававшими его вспыльчивый нрав, и как вскоре выяснилось, его скверный характер. Смахивал капитан на старую растрепанную ворону, возмущенную внезапно начавшимся дождем.

На лице Говарда читалось явное омерзение, когда он окинул взором всех собравшихся на палубе матросов, как старослужащих, так и новоиспеченных. Пятьдесят семь человек экипажа в глазах Говарда Хэтчера, как мне показалось, были лишь сбившимися в кучу крысами, голодными и вонючими. Начищенные до блеска сапоги Говарда вряд ли когда-то вступали в дерьмо, а его кортик, что подпирал выглаженный синий кафтан, думаю, и вовсе никогда не был в бою и не орошался кровью врага.

Говард подозвал стоящего рядом с ним пожилого мужчину с волевым подбородком, строгим взглядом и белоснежным париком и что-то сказал ему. Позже я узнал, что это был Бенджамин Хагли. Он занимал пост квартирмейстера и являлся вторым лицом после капитана, чью волю незамедлительно выполнил.

— Капитан приказал, чтобы вы заткнулись! — громко рявкнул Хагли и бубнеж прекратился. Все те, кто был занят пустой болтовней о том, куда потратит свою зарплату, мгновенно превратились в немые надгробные плиты и устремили взор на капитанский мостик. С его высоты нас, в изодранных засаленных одеждах и в грязных истоптанных сапогах оценивали двое тех, чьи камзолы были чисты, а лица не имели ни единого шрама. — Спасибо, джентльмены.

Хагли горделиво поправил свой белоснежный парик и уступил место Говарду. Тот вышел вперед и произнес своим хриплым голосом:

— Добро пожаловать ко мне на службу, новобранцы, и надеюсь, она будет весьма плодовитой. — Под словом «плодовитой», Говард, наверное, имел в виду что мы, будучи кучкой пушечного мяса должны его озолотить и в случае надобности без нотки сомнения распрощаться с жизнью, ибо вряд ли Хэтчер ставил жизнь матросов выше своего благополучия. — Те из вас, кто не желает быть протянутым под килем или погибнуть другой мучительной смертью, не должны нарушать порядок на борту моего корабля. Ясно вам?! — Не дождавшись ответа матросов, капитан добавил: — А теперь перейдем к должностям.

Кто не владел никакими навыками, сегодня же отправились на самые низкие должности. Я отправился в грузовой трюм. Чистить трюм, как вскоре я понял, было одной из самых грязных работ и тех, кто этим занимался, Говард называл трюмные крысы. Нас было трое. Три нищие, оборванные трюмные крысы. Все мы были новобранцами.

После столь неподобающего капитану приветствия, мое сердце сдавила тоска. Я слишком грустил по Маргарет. Сейчас мне как никогда, не хватало ее теплых слов и нежности ее губ. Меня угнетало, что впереди еще было несколько месяцев, в течение которых мне придется выслушивать бранную ругань Говарда и мотыляясь из стороны в сторону, круглосуточно откачивать воду из затхлого трюмного помещения. Я не знал Говарда, но думаю немного поспешил со своим мнением в адрес него. Да, он взял меня на работу, но каковой она будет?

Я тяжело вздохнул и принялся металлическим мастерком счищать слизняков со стен трюма.

Ко мне подошел пожилой безобразный на вид мужчина. Его отвисшая нижняя губа синего цвета вызвала у меня чувство брезгливости, а запах и вовсе отбивал всякое желание находиться рядом с этим человеком.

— Я Бигль Харпер, — сказал мне этот человек и протянул руку. Его рука оказалась одной из самых мозолистых рук, что мне довелось пожать за всю мою жизнь. Бигль был мой коллега по работе, такая же, как и я, трюмная крыса. — А как твое имя, молодчик?

— Я Батч, — ответил я. — Батчер Додсон.

С нами был еще один человек, облысевший и постоянно озирающийся напуганный мужичек. Он будто все еще не понимал, где оказался.

— Стэфан, — произнес тихим голосом наш соработник, когда к нему в несколько грубой форме обратился Бигль с требованием назвать свое имя. — Я Стэфан Каркаров.

— Стэфан? — усмехнулся Харпер и взглянул на меня, не смеюсь ли я тоже над кротким Каркаровым, но так и не получив от меня поддержки, принялся за работу. — Ну что ж…

Стэфан был замкнут. Он словно о чем-то постоянно грустил. Что-то явно его тревожило, словом он оказался на корабле не по собственной воле. Но теперь, раз уж он здесь, в трюме, с другими трюмными крысами, далеко от берега, то жалеть о чем бы то ни было — поздно.

Так или иначе, Стэфан Каркаров вызвал у меня больше расположения, нежели Бигль Харпер, чей сиплый голос и одутловатое лицо — свидетельствовали о непреодолимой любви этого человека к выпивке. Из наших разговоров, я узнал, что Бигль был похищен из кабака, в котором напился и уснул. Отрезвел мужчина, уже, будучи в открытом море.

— Я даже с супругой не успел попрощаться, — сказал Бигль. — Но я не думаю, что она станет горевать обо мне. Да и я тоже, когда разбогатею, найду другую жену. Например, Барбару. Она хорошая баба, хоть и проститутка.

Весь день, Бигль пустомелил. Ему было плевать на семью, у которой был так нагло похищен, ему было плевать, на договор, что он не посчитал нужным подписать, было плевать и на пиратов. Этого человека не угнетал даже грязный трюм, где теперь ему суждено несколько месяцев счищать со стен отвратительных насекомых. Биглю было не наплевать только на грог. И он постоянно твердил, что за столь грязную работу, грогу положено двойная порция.

— Тебе необходимо подписать с капитаном договор, — сказал я Харперу. — Иначе, он не выплатит тебе ни цента.

— Я, знаешь ли, Батчер, — ответил мне Бигль Харпер, — не так-то прост, как может показаться на первый взгляд. В случае неуплаты мне денег — я обращусь в суд. У меня там знакомые есть.

Я ничего не ответил. Что-то мне подсказывало, что в таком ремесле, как пиратство, вряд ли в случае неуплаты, деньги можно отсудить.

Глава 3
Шилох Абберботч

К вечеру я валился с ног. Но лечь спать я и те, с кем мы сегодня поступили на службу не смогли. Когда мы спустились в трюм, где Хагли разместил спальные места новобранцев, там уже сидело несколько матросов, и они были далеко не из первоходок. Здесь, как и всюду, кроме капитанской каюты, стоял тошнотворный запах пота и гниющих водорослей.

Я уселся на одну из бочек с порохом, так мой гамак был занять боцманом, и стал слушать, о чем говорили бывалые пираты. К тому времени, я некоторых уже знал по имени и роду их деятельности на корабле.

— Как только наш корабль бросит якорь, я отправлюсь в прибрежный бордель, напьюсь и оставлю все свои деньги в трусах одной из тех кабацких шлюх! — Это сказал Джозеф Хилл — наш плотник. Мужик он был пожилой, и очень нескладный, будто выстругал сам себя из куска дерева тупым рубанком. Джозеф вытер огромными мозолистыми ладонями пот со лба и добавил: — А может, и женюсь на ней.

Матросы рассмеялись. Жениться на портовой шлюхе для уважающего себя мужчины, было последним делом, но сейчас, многие из собравшихся в трюме, разделяли интерес старого плотника. Никто из них не пожалел бы никаких денег, ради нежного женского тела в своих натруженных руках.

Я тоже мечтал. О Маргарет. О своей жене. Мечтал о ее теплых губах и ласковых пальцах на своей щеке. Мечтал зарыться в ее волосы, и покрыть поцелуями изящную, как у лебедя, шею. Но моя жена сейчас была далеко. Я тяжело вздохнул. Сегодня был очень тяжелый день, и я устал. Очень хотелось, есть, но больше всего — спать. А разговорам этих болтунов, казалось, не было конца и края!

— Эти тесаки, что Говард купил, сгодятся лишь Аттвуду! — вскричал вдруг судовой повар Мэтью Купер, мужчина без глаза и без повязки на нем. Ясное дело, Мэт не собирался тратить деньги на выпивку и отдых со шлюхами, но был заинтересован лишь в своем ремесле, и планировал купить кое-что из утвари в камбуз. Раз уж этого не может сделать капитан. — Пусть ноги ими ампутирует. А эти миски? Из них только собакам и хлебать!

— Твоя, правда, — поддержал кто-то из матросов.

— Да уж, — согласился еще кто-то. — В псарню миски!

— Точно!

Каждый из матросов понимал, о чем так негодовал Мэтью. Из посуды, которой капитан обеспечил камбуз, невозможно было есть. Она вся проржавела насквозь! В то время пока сам Говард вкушал ягненка в собственном соку исключительно из королевского серебряного сервиза, экипаж перебивался вяленой кониной, галетами и жидкой похлебкой из прогнивших мисок. Кроме того и сама еда была отвратительна. Самая дешевая, которую только можно найти на рынке в порту.

Сегодня меня даже посетила мысль о том, что едва мы ступим на захваченное судно, многие из команды, я в том числе, бросятся в неприятельский трюм с едой и свежей водой. Я не мог и предположить, что наши трюмы опустеют, и о свежей воде придется лишь мечтать. Но когда мы грузили корабль, я неоднократно слышал, как многие из матросов проявляли искреннюю радость свежим продуктом. Из их разговоров, мне удалось уловить, что пройдет пару месяцев и снова придется пить болотную жижу и жрать человечину. Тогда я пропустил это мимо ушей, потому как был несказанно рад, что смогу заработать нам с Маргарет на достойную жизнь. А каким путем, уже не важно.

— Моих денег хватит и на двух девок, — рассмеялся Эммет Чейз, сотрясая свой трехпалубный подбородок, и все дружно расхохотались вместе с ним. От кого угодно, но такие слова вряд ли могли прозвучать от священника. — Напьюсь в стельку бренди, а на утро, пожалуй…

В этот момент звонкий голос Эммета оборвали грохот на лестнице и пьяная ругань капитана, который едва не свалился с хлипких ступеней. Все разом устремили взор на Говарда и напрочь позабыли, чем же собирался на утро заняться священник Эммет. Скорее всего сходить в церковь и отмолить свои прелюбодейские грехи.

— Где эта трюмная крыса?! — взревел Хэтчер, разглядывая собравшихся матросов одурманенным ромом взором. — Я сгною его в вонючей жиже и компанией ему будут лишь пауки и блохи! Где этот плешивый, сиськастый кусок дерьма?!

Никто не понимал, кого имел в виду Говард, ибо трюмных крыс здесь было полно. Все недоумевающе переглядывались и пожимали плечами. Как вскоре выяснилось, речь шла о Стэфане Каркарове. Капитан сегодня весь день напролет изливал на него свою злобу, а сам Каркаров, втихомолку сокрушался на Говарда и свою судьбу.

— Поди-ка сюда! — рявкнул Говард, заприметив окосевшими глазами силуэт толстого Стэфана, который без промедления покинул круг матросов и мечтания о своей милой. — Ты, кальмарья кишка, не иначе как позабыл о своих обязанностях? Ты позабыл, что грузовая палуба уже полна насекомых и крыс? А?! Отвечай!

— Не забыл, сэр, — ответил Стэфан.

— Быть может, ты позабыл, чем пахнут ноги твоего хозяина? — И капитан позволил себе харкнуть прямо в лицо несчастного Каркарова. Тот лишь поморщил нос, но ничем не ответил. Тогда капитан плюнул еще. А потом еще и еще. До тех пор, пока у капитана не закончились во рту все слюни. — Убирайся с моих глаз.

Заплеванный Каркаров, тяжело вздохнул, и отправился в трюм. Туда, где было темно и душно, где среди зловонной плесени и скорпионов, нужно беспрерывно откачивать сочащуюся из многочисленных щелей воду. Все что я смог сделать, лишь проводить несчастного полным соболезнования взглядом.

Капитан, напоследок окинув моряков опьяненным взором, развернулся на каблуках и, спотыкаясь о свои же сапоги, поднялся на верхнюю палубу. Ступая по узким ступеням Говард, обронил свою треуголку, но не посчитал нужным возвращаться за ней. Никто из команды не шелохнулся, чтобы поднять головной убор пьяного капитана. Пыльную треуголку поднял я. Немного позже.

— Опять надрался кислой ссанины, — гневно пробубнил кто-то из толпы вслед Говарду. — Старая дрянь.

Когда капитан ушел, разговор возобновился. Я все сидел и думал о несчастном Стэфане. Я не знал кем он был на суше. Бедняком или одним из придворных? Как вообще нелегкая занесла его на этот корабль, в общество последних пьяниц? Одно я знал наверняка — наш капитан еще тот ублюдок.

— Кабацкие проститутки и бренди рекой — это конечно, весьма недурно. — Так вступил в разговор один из самых отталкивающих для меня, членов экипажа этого пиратского линкора. То был свинолицый Шилох Абберботч. Тучный, изрубленный саблями боцман, без единого живого места на теле! О нечеловеческой жестокости этот исполин явно знал не понаслышке. — Однако не загреметь ли из-за этих распутных девиц, нам всем однажды под ноготь Бонса? За голову пирата, сейчас весьма неплохо платят. Так ведь?

— А за голову капитана платят еще больше, — подметил кто-то, но сделал это очень скромно, поэтому практически никто этих слов не услышал.

— Это не новость, Шилох. — Плотник Джозеф, и снял с лысой головы пропитанную потом повязку. — А вообще, плевать я хотел на королеву и прочее дерьмо! Я вольный моряк. Вольный флибустьер. Искатель добычи!

— До тех пор, пока коршуны не закружат над тобой, — заметил Шилох. — А с таким капитаном, это произойдет очень скоро. Помяни мое слово! С Говардом, недолго оставаться тебе «вольным», флибустьером. С таким капитаном — наш путь в никуда.

— И что же ты предлагаешь? — Плотник выжал повязку на пол и как следует, встряхнув ее, вернул на прежнее место.

— А все просто, Джо, — ответил боцман, — нужно переизбрать капитана. Так и быть, этот срок отходим, а когда получим свои деньги, вышвырнем пьяницу Говарда с корабля. Обновим команду, и отчалим. Как вам?

Кто-то из матросов одобрительно закивал, но все по-прежнему молчали и слушали.

— С тобой, Шилох, — произнес Джозеф и посмотрел в глаза боцмана, — мы забрызгаем кровью наши паруса уже к рассвету. Ты славный пират, но сердце твое почернело от скупости и жестокости. Убить врага это одно — это благородно. Но совсем другое — пытать его, часами сдирая кожу, дюйм за дюймом. Потрошить людей как свиней. Отрубать им руки и выбрасывать за борт. Изрубленных пленных живьем засаливать в бочке. Это твои методы. Поэтому, я против того, о чем ты здесь толкуешь. Кровопролитие — это конкретно, путь на эшафот.

Шилох промолчал. Несмотря на свой устрашающий вид, перед виселицей, наш боцман трусил, словно ребенок, перед огромным насекомым, которое способно больно ужалить. Боцман очень боялся однажды оказаться среди тех, кто уже не один месяц болтается в петле и сушится на солнце, оттого и провел большую часть своей жизни, в плавании. Корабль было единственное место, где Шилох чувствовал себя в относительной безопасности.

Только вот, всю свою жизнь, он лишь вязал канаты, да приглядывал за разным корабельным барахлом. В общем, устал он от работы боцманом и не скрывал, что метил на должность более рентабельную. Даже не смотря на то, что за голову капитана платят в разы больше, нежели за простого матроса.

— Разве с этим идиотом вам всем, добрым джентльменам удачи, спокойнее? — негодующе воззвал матросов Шилох. — Разве с ним, мы можем чувствовать себя в безопасности? Даже будучи посреди моря, мы с этим ссаным идиотом, можем сесть на мель! Где бы мы ни решили кинуть якорь, — продолжал Шилох, жестикулируя своими огромными как у чудовища руками, что в тусклом свете коптящей лампы, отбрасывали длинные тени на всех собравшихся, — гвардейцы тут же будут в курсе. Будь мы хоть у черта на мошонке!

— Мы болтаемся на его мошонке уже добрых два с половиной месяца, — произнес кто-то из матросов сиплым голосом. Этот моряк не был новобранцем. Он так же, как Шилох, священник Эммет, плотник Джозеф и прочие джентльмены, являлся костяком экипажа Говарда. Он, так же как и вышеупомянутые джентльмены, испытывал неприязнь к богатому, но глупому капитану и его помощнику квартирмейстеру Бенджамину Хагли. — С тех пор как ступили на службу к этому трусливому пьянице, мы питаемся, словно крысы и спим, словно бездомные псы!

— И я о том же! — обрадовался Шилох. Он явно был за дестабилизацию обстановки на корабле. Дай Абберботчу волю и поддержку, он сейчас же располовинит Говарда своей ржавой саблей и выбросит части его тела за борт. Но не видать Шилоху поддержки моряков, пока не уплачены Говардом их прежние труды. — Наш капитан ведет корабль на рифы!

— Шилох, — одернул боцмана Тэрри Барлоу, пожилой сутулый матрос и кивнул своим острым носом в мою сторону, — будь ты немного не предусмотрительнее, капитан давно узнал бы о твоих дерзких планах. Думаю, этот мальчишка может быть одним из его прихвостней.

Здоровяк впился в меня буравящим насквозь взглядом, и я неуверенно отвел взгляд, сделав вид что совершенно ничего не слышал. Но по большому счету, мне было плевать на бунтарей и их сговоры. Я лишь хотел спокойно вынести свою службу, и поскорее забыть всех собравшихся на этом корабле. Пусть хоть к дьяволу катятся. Или к тому, которого все собравшиеся уважали и боялись — к Билли Бонсу, под его ноготь.

— Эй, прощелыга! — гаркнул Шилох в мою сторону. Голос здоровяка был тяжелым словно лай старого охрипшего пса, заблудившегося в холодной туманной бухте. Кроме того голос боцмана был мне так же неприятен, как и он сам. — Вошь лобковая! Я к тебе обращаюсь.

— Я, сэр?

Все дружно засмеялись. Я даже не понял почему. Измотанный работой в гнилой жиже, я лишь хотел, есть, и спать и уж тем более не точить лясы со старослужащими.

— У тебя что, не все на палубе?

— Все, сэр.

Матросы вновь рассмеялись. Это начало меня нервировать. Многим из собравшихся, я мог запросто разбить скулы, ибо я не хотел становиться «козлом отпущения». Но наживать себе врагов среди отъявленных пиратов, особенно среди таких как Шилох, мне тоже не хотелось. Тем более в первый день моего плавания.

— И как имя того, у кого все на палубе?

— Батчер, сэр. — Я совершенно не хотел общаться с этим человеком похожим на деревенщину, как общением, так и своей внешностью. Кажется, он еще недавно жил в хлеву, и был одним из его обитателей, а теперь зубоскалил всем на потеху, развалившись в моем гамаке, словно старый, тучный тюлень.

— Я вижу ты порядочный, Батчер. — Тон боцмана стал немного мягче, но моей неприязни он не уменьшил. — Ты славный малый, черт тебя дери. Как пить дать! В людях я разбираюсь, уж будь уверен. Я по голосу различаю людей. А у тебя, прощелыга, голос твердый, мужественный. Как у меня когда-то.

В этот момент Шилох поднялся с гамака и тяжелой поступью направился в мою сторону. Огромные повидавшие время сапоги боцмана опускались на пол с таким грохотом, будто весили каждый по двадцать фунтов. Когда пыльный, пропахший луком и табаком гигант уселся рядом со мной на бочку с яблоками, та протяжно застонала, но продолжила терпеливо нести свой крест.

— Шилох, — прохрипел великан и протянул мне ладонь. Я ее пожал. Мои кукольные, (по сравнению с боцманскими), пальцы, едва не затрещали в руке здоровяка, и если бы он захотел, то мог с легкостью раздробить их. — На этой посудине, разрази ее гром и четырежды пойди она на дно, я боцман. Ты не суди меня за неприветливость. Разных людей пригоняют к нам на корабль, и не мне с ними нянчиться. Выполняй мои условия, и будь спокоен. Смекаешь?

— Условия? — спросил я. — Какие?

Боцман рыгнул, и меня едва не стошнило от покинувшего его желудок запаха испорченного мяса. Отвернуться мне не позволили правила хорошего тона и воспитание, поэтому приходилось сидеть и терпеливо дожидаться, пока зловонье само собой не рассеется в воздухе.

— Мертвецы — мои, — сказал боцман и, втянув все, что находилось в его ноздрях в рот, проглотил это.

Позже я понял, о чем говорил старый увалень. Но сейчас, я ответил, что мне ясно, и с мертвецами иметь дела, у меня нет никакого желания.

— Вот и славно. — Шилох улыбнулся, но как мне показалось, совсем не искренне. Он по-прежнему смотрел на меня, и под его палящим взглядом, я ощутил, что запросто мог бы признаться в чем угодно, даже будь это неправдой. Спустя минутное молчание, боцман добавил: — У меня есть к тебе одно предложение. — Шилох наклонился ко мне, и моему вниманию предстали глубокие рубцы от картечи, что покрывали все лицо пирата. Казалось, выстрел был произведен в упор и на мгновение, мне стало жутко за судьбу того несчастного, кто спустил курок. — В общем, дело такое…

В этот момент на лестнице появился квартирмейстер Бенджамин Хагли. При виде него, Шилох хлопнул меня по плечу и прохрипел, что рад знакомству. После этого все, кто попал под грозный взгляд Хагли, поспешно удалились, освобождая наши спальные места.

Я не питал теплых отношений к мистеру Хагли, но в тот момент я был очень ему благодарен, иначе мне, и остальным новобранцам, пришлось спать сидя на бочках. Мне даже стало спокойнее от того, что на корабле есть тот человек, который ставил дисциплину превыше всего и требовал этого от других. Особенно от Шилоха, приверженца радикальных методов.

В эту ночь я спал как убитый и перед сном даже не стал размышлять о том, что же мне собирался предложить старый боцман, Шилох Абберботч.

Глава 4
Первый бой

Очередное утро моего плавания, началось не с кофе. С грога. Этот сильно разбавленный водой и подслащенный сахаром спиртной напиток, был не более чем обычной водой с ромом. Но матросы, смакуя каждый глоток, боготворили его, и когда напиток заканчивался в их кружках, жадно заглядывали в нее, в надежде найти там еще хоть каплю. Я же, безо всякого наслаждения утопил в ней вяленую конину, и стал вместе с другими матросами дожидаться капитана на палубе.

Однако Говард все не появлялся на мостике, с которого он как я предположил каждое утро, подводил итоги вчерашнего дня, и раздавал указания на сегодняшний.

— Небось, опять нажрался и блюет в свой сапог, — предположил кто-то и некоторые из тех, кто это слышал, рассмеялись.

Я не смеялся, так как совершенно отрицал подобное поведение и считал его неприемлемым для капитана. С пьяницей-капитаном, корабль долго оставаться на плаву не сможет, и сгниет на дне морском, а команда и того хуже — передерется или угодит в руки королевской гвардии.

Я съежился от холода и, позевывая, уставился в пустоту. Сказать, что я не выспался, вряд ли вообще что-то сказать. Все тело с непривычки от гамака ломило, а душу, как и прежде, обуревала всепоглощающая тоска. Мной постепенно овладевала апатия. Я страдал по Маргарет. Как она там, дома, без меня? Тоскует, наверное, и ревет у окна. Мне не хватало ее тепла. Я точно сырой камин в заброшенном доме, медленно умирал в ледяном полумраке и рассыпался от ненадобности.

Вдруг мои печали, словно ветром сдуло, когда морские просторы оглушил громкий рев капитана. Я вздрогнул и устремил взор на капитанский мостик. Говард облокотившись о поручень, еле держался на ногах. Он был пьян! Рядом невозмутимо стоял его помощник — квартирмейстер Бенджамин Хагли в своем белоснежном парике и с высоко задранным подбородком.

— Трюмные крысы — в трюм! — вскрикнул капитан. — Шилох! Где эта шлюпная крыса? Неужто душа покойного Флинта сыграла с моим… боцманом злую шутку, и он уже гниет в петле? Где эта протухшая камбала?! Шилох! Выходи, дубоголовый идиот!

Расталкивая сонных матросов, из толпы возник гигант. Он поистине был громадным! Казалось, Шилох загородил собой все солнце, отчего на палубе, вдруг стало темно и пасмурно. Я предположил, что Шилох умственно отсталый. Но я ошибался, хотя мышц в этом великане было гораздо больше, нежели мозгов.

Шилох ничего не ответил на столь унизительный выпад захмелевшего капитана, но в его взгляде, многие прочли желание немедленно раздавить черепную коробку Говарда своими мощными пальцами. И стоящему рядом с капитаном квартирмейстеру Хагли, заодно.

— Принимайся вязать канаты и заниматься тем, чем обязан заниматься боцман, — произнес Говард, небрежно бросив на Шилоха полный презрения опьяненный взгляд. Тот лишь заскрежетал зубами, но ничего не ответил. Грузно ступая, великан молча отправился восвояси. — Молодец. Остальные! — вскричал еще более громким голосом капитан, — драить палубу и чистить трюмы от плесени! Живо, планктоньи кишки!

Бенджамин помог Говарду спуститься с капитанского мостика, и они удалились в каюту. Для меня в тот момент все еще оставалось загадкой, чем боцман Шилох так насолил капитану. Нельзя так обращаться с людьми. Ох уж этот Говард, напросится он. Ох, напросится.

Мои сапоги все еще были сырыми после того, как я целый день провозился по колено в воде. За ночь они не успели высохнуть, поэтому в сапогах образовалась болотная ледяная слякоть, и туда мне и пришлось опустить свои ступни.

Сегодня все повторилось в точности, как и вчера. Под скрипучий голос Харпера и его совершенно неуместные шуточки в адрес третьего нашего соработника, я продолжал ковыряться в затхлом трюме, счищая отовсюду всевозможную гадость. Харпер совершенно не умел шутить. Даже оскорбить человека как следует, у него не получалось. Харпер сам выглядел посмешищем.

Так продолжалось изо дня в день. Честно признаться, находиться здесь, на нижней палубе, пусть даже в смердящей воде, мне было спокойнее, нежели лишний раз попадаться на глаза старому боцману. Он будто следил за мной и все еще не доверял, что очень задевало мою чистую совесть.

Шилох то и дело отпускал в мой адрес шутки, и тот же час пираты заливались смехом, обнажая свои пустые десна. Я старался не придавать потехам Абберботча значения. Скорее всего, он делал это не со зла, а чтобы лишний раз потешить свое самолюбие. Либо приблизить тот момент, когда я свихнусь и сам сброшусь за борт. Однако он напрасно на это надеялся. Или плохо старался. Скорее всего, он не достаточно хорошо меня знал, так как бросаться за борт я ни в коем случае не собирался.

Вообще, мне нравилось находиться в море. Эти просторы так волновали меня, что я даже на мгновение начал понимать моряков, посвятивших свою жизнь плаванию. Здесь, вдали от берега, жизнь в секунду обесценивается и вдруг становится, так важна! Глядя с корабля в эту зеленую бездну под собой, я осознавал свою ничтожность перед природой.

Там, в этой зеленой глубине проплывали гигантские морские чудовища, способные погубить наш корабль с той же легкостью, с которой я мог раздавить таракана. Но эти чудовища лишь на мгновение возникали у поверхности воды, после чего так же медленно и грациозно уходили на глубину. Они не были заинтересованы в нашей смерти.

Однако доверие команды заполучит было не так просто, как мне казалось до того как я ступил на судно. Особенно когда всех вокруг контролирует Шилох. Мистер Хагли, был, конечно, против неуставных отношений и все конфликты заминались в ту же секунду, стоило квартирмейстеру, появится поблизости. Как мне показалось, Шилох увидел во мне своего врага, не того, кто способен пойти поперек капитана и встать в рядах бунтовщиков, а скорее наоборот — того, кто будет обо всем докладывать капитану. То есть, Шилох решил, что я стукач и на корабле появился специально для этого. Самое обидное, что так считали многие.

Никто мне в лицо об этом не говорил, но я догадывался и спустя несколько дней, мои предположения оправдались.

Я уже и думать забыл о том, где нахожусь и с какой целью заступил на службу к пиратам, пока однажды на нашем пути не подвернулось судно. Капитан, пьяный и голодный до наживы, тут же отдал приказ о готовности к штурму. В этот момент, мое сердце забилось сильнее, и я даже мысленно простился с Маргарет. В таких делах, как пиратский абордаж, можно ожидать чего угодно, и смерти в том числе. Почему нет.

Мы драили трюм, когда с палубы донесся голос мертвецки пьяного Говарда. Его язык сильно заплетался, но слова прозвучали отчетливо:

— Готовься к бою, малыши!

И палуба над нашими головами затряслась от беготни. Люди сверху носились как сумасшедшие. Мы замерли и стали прислушиваться.

— Что там происходит? — спросил встревоженно Харпер. Было видно — смелость его перед реальной опасностью, в одночасье испарилась. Сражаться на саблях — это не жену свою колотить. Об этом Харпер, кстати, рассказывал вчера, в подробностях и с удовольствием. — Драка?

— Кажется, абордаж, — ответил я.

И в этот момент к нам в трюм спустился один из матросов. Он громким криком приказал проваливать в оружейную и готовиться к штурму. Мы побросали щетки и ринулись выполнять приказ.

Выбравшись на поверхность, я увидел впереди небольшое судно. Оно было пассажирское, отчего Говард уже ликовал, так как вряд ли мирные жители могли дать пиратам достойный отпор. Только вот мое сердце сжалось от волнения и грусти. Мне совсем не хотелось заносить шпагу над мирными людьми.

Ватными ногами я поплелся в оружейную и получил от командующего кортик.

— Там и сражаться-то не с кем, — пояснил мне командующий. — Просто держи его наготове. А если что, бей в глаз!

Я согласился, и крепко сжимая рукоятку ножа, отправился на поле брани. Наше огромное, дряхлое и ужасающее судно, бороздящее водные просторы под красным пиратским флагом, быстро настигло пассажирскую шхуну. Я видел, как люди на ней в панике бросались в разные стороны и прятались, где придется. Я молился Господу, чтобы никто из них не решился оказывать сопротивления, в противном случае, ни у кого из пиратов рука не дрогнет.

Едва мы поравнялись с неприятельским кораблем, как вдруг с него прогрохотали несколько выстрелов. Огонь вели гвардейцы. Их было около дюжины. Может и больше. Несколько человек из нашей команды рухнули замертво на палубу. Среди погибших был и квартирмейстер. Его смерть мне далась особенно тяжело, так как из всей команды пиратского судна, Бен Хагли единственный кто мне импонировал.

Я заметил, как застыл пьяный Говард при виде своего мертвого главного помощника и как радостно вскрикнул Шилох. Затем Шилох посмотрел на меня и демонстративно сжал свою огромную ладонь в кулак. Но я так и не понял, что он хотел донести до меня своим этим жестом. Однажды я все же узнал — Шилох оповестил, что вскоре раздавит кое-кому мошонку.

— На абордаж! — изрыгнул Хэтчер и в сторону лайнера напротив, полетели абордажные крюки. — Убить всех! — кричал обезумевший капитан. — Никого не оставить в живых! Зарезать! Расчленить! Выдернуть позвоночники! Ослепить! Сжечь! Задушить! Растоптать! Обезглавить!

Когда корабли ударились о друг друга, лихие пираты ринулись на вражеское судно, и завязалась резня. Выстрелы смешивались с криками раненых, в дыму сверкали сабли и пламя, а кровь била таким яростным фонтаном, что окропляла паруса.

Я с ужасом понял, что далеко не так представлял захват судов. Для меня это казалось чем-то вроде детской игры в ножички, где нужно лишь первыми ступить на вражескую территорию, отвоевав ее на песке. Только вот запах пороха, и оглушительные вопли обреченных, обрисовали мне пиратский промысел совсем иначе. Теперь я начинал осознавать, что пираты — это захватчики и убийцы. Маргарет пыталась это донести до меня. Она боялась дать согласие, чтобы я стал пиратом. Теперь я один из них и прощения мне нет.

В этот момент меня окликнул Тэрри Барлоу, коренастый мужчина с обветренным лицом и бородавкой под глазом. Это был наш канонир. Он отвечал за исправностью пушек и наличием в трюме пороха. Так же он был один из тех, кто плохо спал с тех пор, как я ступил на судно.

Глава 5
Мертвец в трюме или подслушанный разговор

— Молокосос, — позвал меня старик, — живее пойди сюда! В трюм с порохом! Спускайся живее!

Я бросился в пороховую, куда только что спустился Тэрри. Здесь, на средней палубе, было темно как в могиле, но зато сухо и тепло.

— Мне нужна помощь твоя, — сказал Тэрри, указывая на одну из бочек. — Давай вытащим ее на среднюю палубу. Там пушка. Бомбанем по врагу!

Да, сэр!

Я сунул кортик в ножны на поясе и поспешил на помощь старику. Ох уж пахло от него! Не пахло. Воняло! Острый запах пота, едва не лишил меня чувств. Никогда мне еще не доводилось вдыхать столь резкий запах человеческого пота. Да, моя жена тоже сильно потела, но ее волосатые подмышки не источали того зловония, что источал мистер Барлоу.

Стоило мне приблизиться к Барлоу, как вдруг, в его руке мелькнул тесак. Тогда я понял, что мне грозит опасность.

— Мистер Барлоу? — сказал я старику. — Зачем вам тесак?

— Чтобы выпотрошить твою жалкую душонку, — ответил мне Тэрри и двинулся на меня. — А ну стой, молокосос! Тебе не уйти. Сейчас ты умрешь и отправишься на дно.

В этот момент Тэрри махнул тесаком, но по мне не попал. Я успел отскочить в сторону и едва не запнулся о бочку с порохом. Ту самую, которую мы собирались поднять.

— Что вы творите, сэр? — Я снова увернулся от удара, но топор слегка меня все же задел по плечу. Но не сильно. Только порез. — Зачем вам это?! Что вам нужно от меня?

— Я знаю, зачем эта пьяная крыса взял тебя в команду, — сказал Тэрри, вторя выстрелам на соседнем корабле. — Чтобы ты доносил ему на нас.

— Вы ошибаетесь, сэр! — закричал я, и очередной удар мог оказаться для меня роковым. Не будь я столь ловок и быстр. — Я пришел на корабль обычным чернорабочим. Разве вы не видите? Я не стукач!

— Знаешь, — прошептал Тэрри, ловко перебрасывая топор с одной руки в другую, — нам все же будет легче спать, если ты случайно выпадешь за борт, во время боя. Так будет легче не только мне — всей команде. — Тэрри с отвратительной постоянностью облизывал свои потрескавшиеся губы и продолжал атаковать.

Я уже смирился с тем, что вот-вот умру, как вдруг вспомнил о кортике на поясе. Я вынул его из ножен и направил острее ножа в сторону старого матроса. Он усмехнулся и мной овладел настоящий ужас. Я совершенно не умел обращаться с холодным оружием. Тогда я проклял Шилоха и его трусость. Этот хитрый пес решил избавиться от меня чужими руками!

— Даже не думай остаться живым, — сказал Тэрри и что есть силы, замахнулся топором мясника.

Но я оказался быстрее. Возможно, по молодости лиходей Барлоу изрубил не одного оппонента, но кости его уже были не те, да и суставы скрипели как мачта в шторм. Я уклонился от очередного выпада разбойника и проткнул его старую грудь кортиком. Пират вздрогнул, выронил тесак и обрушился следом. Я отскочил в сторону и замер. Тэрри Барлоу лежал вниз лицом, он был мертв. Во всяком случае, мне хотелось в это верить. Смерть старого матроса оказалась мгновенна как сон уставшего человека, и так же мучительна, как червь в глазу.

Корабль наш качало от каждого пушечного залпа, оттого мертвец казалось шевелиться и хочет подняться. Но скорее всего, это было не так.

Некоторое время я стоял у стены и смотрел на убитого мной пирата, будто боялся, что он может вскочить и снова попытается меня убить. Сражение на пассажирской шхуне все еще продолжалось. Я слышал пьяную ругань капитана. Она смешивалась с воплями раненых и выстрелами ружей и пушечных расчетов.

— Бросай в пекло! — кричал капитан. Его голос заглушал даже крики тяжелораненых. — Отрубите им головы! Принесите мне рома! Ублюдки!

Совладав со своим страхом, я подошел к телу Барлоу и перевернул его на спину. Барлоу действительно был мертв. Об этом свидетельствовала та предсмертная гримаса, с которой этот ужасный человек покинул сей мир.

Я решил, избавился от тела Барлоу. Пришлось немного повозиться, просовывая его в одну из бойниц. Вскоре мой несостоявшийся убийца перевалился через борт и исчез в темно-зеленой бездне беспокойного моря. Как бы сказал капитан — отправился за сундуком Дэйви Джонса. В какой-то момент мне даже показалось, что это не я его выталкиваю мертвого с корабля, а он избавляется от моего тела. Так оно и было бы, будь я немного нерасторопнее. Только вот это были не все ужасы, выпавшие в тот день на мою долю.

Когда я засобирался покинуть этот злосчастный трюм, бойня закончилась и я услышал шаги по меньшей мере двух людей. Затем я увидел Шилоха, чей рваный бушлат дымился и до смерти напуганного судового доктора, Дональда Аттвуда. Они спускались в трюм и волокли на себе тело мертвого квартирмейстера. Я решил спрятаться среди бочек с порохом, так как меня запросто могли обвинить в дезертирстве или уклонении от захвата и выждать подходящего для побега момента. Еще я знал, что боцман был одним из соратников того, кто уже кормит рыб по моей вине, и боцман непременно захочет завершить, то, что не доделал погибший Барлоу.

Я притаился и стал слушать.

— Клади его здесь, — сказал Шилох, небрежно опуская ноги покойного на пол.

— Бедолага Хагли, — тяжело вздохнул Дональд и аккуратно опустил остальное. — Теперь нам нужен новый квартирмейстер.

— Где мы достанем его посреди морской пустыни? — сказал боцман, разводя руками. — И есть ли в этом необходимость?

— Но как же без него?

Однако казалось, Шилох не особо горевал из-за смерти товарища, и даже больше, он не видел смысла в его пребывании на корабле. Меня очень насторожило его пренебрежение мистером Хагли, особенно после того как он шел на сегодняшнюю бойню в авангарде абордажной команды. Не жалея костюма и парика. И своей жизни!

— Накой нам покойник на корабле? — прохрипел Шилох и вытер ладонью заливающий глаза пот. — Лишний груз.

— Капитан распорядился похоронить его, — ответил доктор и уселся на первую ступеньку, — когда ступим на землю.

— Похоронить? — усмехнулся Шилох. — Выбросить его за борт, и дело с концом.

— Побойся Бога! — воскликнул доктор Аттвуд. — На его месте мог оказаться любой из нас. Я бы не хотел закончить свои дни кормом для рыб. Кроме того, меня ждут дома. Каким бы я не вернулся. Даже пусть фрагментами.

— Он мертвец, — махнул рукой Абберботч. — А мертвецам сам знаешь, не нужны ни место в шлюпе, ни потребность в шлюхе. Ни ром в кубке, ни табак в трубке. Эммет отпоет его, и поминай, как звали. И Барлоу куда-то запропастился. Неужто умер в бою.

Доктор молчал. Вряд ли он знал, куда подевался наш старый канонир. Об этом знал лишь я. И, возможно еще Дэйви Джонс.

— Док, — сказал Шилох и так же уселся на одну из ступеней, которая оказалась пронзительно скрипучая, — ты совсем недавно служишь на корабле Хэтчера, и не знаешь, каким он был, и каким он теперь стал. Он выжил из ума! Вся команда уже не в восторге от его пьянства и сумасшествия. Хэтчер топит корабли один за другим, и мы вынуждены плавать на этом старом корыте. И шхуну он сжег! Всех, кто был на ней, убил. Погляди. Она вся в огне! Он забрал оттуда лишь ром! Представляешь? Это в наше то голодное время. Только ром!

— Ну, — пожал плечами судовой доктор.

— Ну, — повторил Шилох. — Весь королевский флот уже на ушах. Ну. Не ровен час, и его как собаку повесят на солнцепеке. И нас вместе с ним. И тебя заодно.

— Я не подписывал с капитаном контракт, — сказал доктор. — Я пленный.

— Никто на это не посмотрит, когда гвардейцы откроют по нам огонь, — покачал головой Шилох. — Порешат всех. Но эта дикая тварь умрет оскалившись, потому что будет знать, что удар нанесли свои.

— Шилох, ты про что?

— Про то, — Шилох перешел на шепот, — что Говард достаточно дел наворотил. Пора и меру знать! А я, между прочим, — Шилох наклонился к уху доктора, — сгожусь и на большее, нежели приглядывать за канатами и прочим барахлом. Смекаешь? Не?

— Нет, — ответил врач. — Не смекаю, и смекать не хочу. И вообще, — рассердился Аттвуд, — зачем ты мне это рассказываешь? Мне это все не обязательно знать. Я лишь врач. Мое дело ампутировать и зашивать.

— Это верно, — хлопнул боцман по плечу Дональда отчего тот чуть не перевернулся через голову. — Я буду платить тебе больше, чем этот скупердяй. Вступай в наши ряды!

— А капитан?

— К дьяволу капитана! — заскрежетал зубами Шилох. В тот момент я внезапно забеспокоился о судьбе Говарда. Мне вдруг стало страшно, представив, что сделает обозлившийся боцман с капитаном, когда все полетит к чертям. Скорее всего, дело не обойдется лишь пробитым шпагой сердцем. Шилох не упустит возможности насладиться мучениями Говарда. — Он лишь пьяная дичь. Я уверен, что покойный Хагли даже не дотянет до берега.

— Я как врач говорю, что тянуть ему уже нечего.

— Я не в этом плане, — оборвал Шилох, заметно нервничая. — Ну, сдох Хагли, да и пес с ним. Но ты думаешь, этот недоумок его похоронить хочет? Черта с два! Он сегодня же прикажет повару распотрошить его. Камбуз скоро опустеет и мясо в твоем супе до конца плавания будет уже далеко не свинина. Смекаешь?

— Что ты хочешь этим сказать, Шилох?

— Не будь идиотом!

Через небольшую щель между бочек я видел как боцман что-то прошептал врачу и у того округлились глаза. Казалось его вот-вот стошнит. Еще я краем уха услышал, как Шилох рассказал доктору, что участь пленных на «Бордвилле», корабле, чей капитан тупой пьяница, не завидна. Лучше погибнуть на поле боя от ржавой рапиры, чем оказаться пленным на борту этого корыта, ибо пленных просто съедали, когда провизия заканчивалась.

В портах трюмы заполнялись, но один пленный всегда был про запас. Что самое страшное для пленного, он знал, что его ждет после смерти.

Глава 6
Моя новая должность

Когда мы перетаскивали с верхней палубы в камбуз награбленную с пассажирского судна провизию, а точнее несколько десятков бочонков с ромом, Шилох сидел у грот-мачты и копошился в куче снятых с покойников вещей. По его взгляду я заметил, как он удивился, что видит меня живым, но ни он, ни я, виду не подали. И ему и мне, было что скрывать.

Мне стало мерзко наблюдать за этим увальнем-боцманом. Я ненавидел его за его низость и абсолютное неуважение к усопшим. Теперь мне стало ясно, почему Шилох в первый день нашего знакомства, дал мне понять, что все мертвецы принадлежат ему. Он просто обворовывал их! Отрезал умершим пальцы, если не мог добраться до колец, сдирал сережки с их ушей и вместе с мочками, складывал в свой карман. Выбивал золотые зубы, забирал оружие. И после этого, ему даже кошмары не снились! В этом был весь Шилох Абберботч — самый гнусный из всех пиратов на этом корабле.

Там, где произошло ужасное сражение, на поверхности воды плавали обломки сгоревшего корабля. Мы отдалялись, и мне все казалось, что кто-то остался в живых и умолял нас вернуться. Возможно, мне лишь послышались эти мольбы, но легче мне от этого не становилось. Лайнер с мирными пассажирами по приказу пьяного капитана, пошел ко дну. В тот момент я начинал ненавидеть пиратов и род их деятельности. На мгновение мою голову посетила мысль, что напрасно я отправился в это плавание. Я вспомнил о несчастной Маргарет и столь тоскливые мысли, обуяли меня с новой силой.

Кроме ненависти я начинал чувствовать страх за свою жизнь. Пару часов назад, меня едва не прикончил один из матросов, что по долгу службы сошел с ума и видел во всех новобранцах стукачей да предателей. Но правда была на моей стороне, так как я не являлся доносчиком, поэтому совесть меня особо не грызла. Странно, но я совершенно не переживал что отнял жизнь у старика Барлоу. На земле стало одним гнусным пиратом меньше, а в море — одним чудовищем сытнее.

После провизии, мы принялись за мертвых членов нашего экипажа. По итогу схватки погибло пятнадцать человек. Мы спускали тела на нижнюю палубу и укладывали их друг на друга. На кладбище я привык к соседству с покойниками, но здесь было по-настоящему жутко. Кого пробила картечь, кто пал от сабли, кому снесло голову, а кто и вовсе перестал походить на человека. Крови было много, и я засомневался, а не пропитается ли наш корабль ею насквозь и не сгниет ли раньше времени. Но думаю, не раньше четырех месяцев. А тогда закончится и мой контракт, и я забуду это все как страшный сон, в нежных объятиях моей изголодавшейся без мужского внимания, жены.

— Может, их за борт выбросим, и дело с концом? — спросил один из грузчиков капитана. — Накой нам мертвецы на судне?

Говард находился на капитанском мостике и молча глядел в усыпанную обломками воду за бортом, позабыв о бутылке бренди в своей трясущейся руке. Капитан медленно перевел взгляд на матроса, но ничего не ответил. Наверное, Хэтчер был все еще в недоумении от потери близкого человека, поэтому предпочел не браниться, а просто молча отвернулся и удалился в свою каюту, где продолжил пьянствовать ром. Сегодня от капитана никто не услышал ни слова. Ни доброго, ни бранного.

Лишь к вечеру следующего дня, Говард аккуратно приоткрыл дверь каюты и подозвал первого попавшегося ему на глаза. То есть меня.

— Сходи-ка, сынок, в продовольственный трюм, — проговорил Говард, положив свою тяжелую руку мне на плечо. Выглядел капитан скверно. Сейчас он походил на дряхлого пса, избитого голодом и старостью, — да принеси оттуда бутылочку, другую, отменного рома. Ступай.

Я сбегал очень быстро, чтобы лишний раз не угнетать капитана, и вскоре вошел в капитанскую каюту с двумя бутылками спиртного. Я не был уверен в отменности этого спиртного. Спиртное как спиртное. Да и капитан не стал придираться. Он просто сказал принести отменного рома, я принес ему отменного рома.

Говард сидел за столом и склонил голову над кучей чертежей. Судя по растерянному лицу капитана, он явно не разбирался в этих бумагах. На столе лежала карта с отметками здешнего фарватера и мест предполагаемых отмелей. Еще лежали компас, карандаш, линейка, циркуль и еще куча всевозможных, но незнакомых мне предметов. В целом, если не считать ужасающего бардака, в каюте Говарда было весьма уютно и тепло. Не то, что в наших, затхлых, сырых, пропитанных запахом пота и портянок трюмах.

Размерами капитанская каюта была не большая. Вмещала она в себя односпальную кровать, шифоньер, заставленный книгами и собственно говоря, сам капитанский стол, на котором зачастую решалась не только судьба экипажа, но и то, в каком месте окажется корабль, куда он поплывет, и какой флаг будет развиваться на его флагштоке. Точнее, какого государства и какой флотилии. В целях заманухи. Стол был вымощен из цельного куска дуба и имел множество ящиков. В них, скорее всего, лежали многочисленные свертки пергамента и, как я вскоре выяснил, кое-что еще. Под потолком висела газовая лампа, на полу лежал усыпанный несколькими золотыми монетами изодранный ковер. Вот и все, что было в каюте капитана.

— Этим занимался Хагли, — пояснил мне Говард свою эмоциональную подавленность. — Я совершенно не знаком с этим чертовым ремеслом. Я даже читать-то не умею.

— А кто-нибудь из команды, умеет? — спросил я, когда при виде абсолютной растерянности капитана, мое сердце сжалось. Говард походил на того, чья судьба через несколько минут должна оборваться петлей. — Может, кто ни будь, разбирается в картах не хуже мистера Хагли?

— Вся команда — это сборище непутевых самозванцев! — повысил голос Говард и ударил кулаком по столу. Из чернильницы выпало перо и оставило темное пятно посреди карты. — От них никакого толку. С ними наш корабль заплутает в море и сгинет в пучине. Никто кроме Хагли не умел ковыряться в этих чертовых книгах и записях.

— А Шилох? — поинтересовался я. — Он, насколько мне известно, давно плавает.

— Шилох туп как сапог! — Был ответ капитана. — Он способен лишь кожу сдирать с людей. Не ровен час и я уволю Шилоха. Мне он давно поперек горла. Очень давно.

В этом я был солидарен с капитаном. Только вот хватит ли у Говарда духу сделать это? Не забоится ли капитан, что Шилох и с него сдерет кожу? Мне, если честно, было плевать, что на одного, что на другого. Я лишь хотел вернуться к своей Маргарет и поскорее заняться с ней любовью. Меня совсем не волновало, под чьим командованием наш корабль прибудет домой. Лишь бы я остался цел и богат.

— А доктор? — спросил я, припомнив мистера Аттвуда. — Он человек грамотный.

— Под ноготь Билли Бонса этого доктора! — уже рассвирепел капитан, и я предпочел больше не давать ему советов. — Эта крыса у меня в плену. Он только и думает, как бы заманить меня в лапы королевской гвардии. Уверен, он в мечтаниях уже ощупывает мое запястье после повешения. Дай это сюда!

Я протянул капитану ром и стал свидетелем того, как быстро может опустеть бутылка, если за нее берется Говард. Затем капитан долго молчал и я решил, что мне пора идти. Однако не успел я покинуть каюту, Говард выпалил:

— Я знаю, — сказал он и поглядел на меня с восторгом. — Ты будешь штурманом!

— Но капитан, — возразил я, — мне, так же как и вам совершенно неизвестно это дело. Боюсь, у меня не выйдет. Да и кто станет меня слушаться?

Я увидел, как Говард засиял еще ярче. Его мятое лицо вдруг озарила улыбка. Он откупорил очередную бутылку. Капитан выпил до половины.

— Говори увереннее, — посоветовал мне капитан. — Если ты будешь мямлить, никто тебя не услышит. — Капитан сделал еще глоток, добавил: — Мне нужен именно ты, — и уронил свою голову на стол.

Ночью я не мог уснуть. За последние несколько часов со мной произошло столько, что голова моя шла кругом. Я стал участником погони за пассажирским судном, меня едва не разрубил топором сумасшедший матрос, я впервые в жизни убил человека и, в конце концов, я стал штурманом настоящего пиратского корабля. И это все — в трезвом уме! Даже пьяному не под силу столько наворотить. Если это конечно не Говард Хэтчер.

Я особо не расстроюсь, если протрезвев поутру, капитан позабудет о своем решении назначить меня штурманом. Знаете почему? Да потому что я совершенно не умаю читать карты и прокладывать маршрут, для меня это кажется чем-то невозможным. Конечно, возвращаться в грязный затхлый трюм и выгребать болотную жижу мне тоже не хотелось, но зато меня однажды не повесят на бизань-мачте за неточные координаты.

Еще я боялся, что покушение на меня могут повторить. Особенно после того, как несколько бывалых матросов стали свидетелями как я находился продолжительное время у капитана и о чем-то вел с ним беседу. Наверное, они думали, что я в подробностях рассказываю свои наблюдения за повадками экипажа. Не штормит ли доверие к капитану, не село ли это доверие на мель.

Наверное, они представляли, как я докладываю капитану подслушанные разговоры, в подробностях и ярких тонах. Хотя такого не было, и быть не могло.

Сказать по правде, я очень боялся, но не спать, я тоже не мог. Завтра очередной тяжелый день и нужно выспаться. Даже не смотря на то, что где то в темноте, может шарахаться пират с кинжалом для меня. От того, в мое сердце проникла грусть, ведь мне не с кем было обмолвиться и парой слов.

Здесь все подозревали всех. Особенно новобранцев и в особенности меня. Я стал белой вороной. С этим нужно либо смириться, либо бороться. Либо все пустить на самотек, что я и сделал.

Трюм сотрясался от храпа. На море был штиль. Волны ласково покачивали корабль, и он в лунном сиянии, плыл под руководством попутного ветра, а если быть точным — в неизвестном нам направлении.

Я закрыл глаза и уснул.

Однако наутро Говард не забыл о своих словах, и, отдав распоряжения команде, он приказал мне зайти. Я виновато поглядел вслед своим соработникам, трюмным крысам, которые отправились выгребать гнилую жижу, и поплелся в капитанскую каюту.

Когда я вошел в каюту, Хэтчер был очень бодр, и я даже радостно подумал, что теперь, наш капитан — самый лучший и самый непьющий капитан всех семи морей! Это, несомненно, обрадовало меня. Первым делом, Говард спросил как мое имя.

— Батчер, сэр, — громко ответил я, готовый к новым поручениям. Вот этого мне и не хватало — бойцовского духа, трепещущего от волнения и приключений сердца.

— Батчер? — Говард плеснул себе в бокал «Удар Дьявола», (любимый коктейль капитана), и уставился на меня будто пытаясь понять, не лгу ли я ему. — Ты не похож на Батчера. Ты скорее малыш Джимми. Или Тим. Но ты не Батчер. Кто твои родители?

Да уж, с самым трезвым капитаном всех семи морей, я конечно поспешил. «Удар Дьявола» был крепче и забористее рома и вина. А это значит, скоро капитан вновь начнет поливать грязью меня и всех членов экипажа. И вероятнее всего — блевать в сапоги.

— Я совсем не знал своих родителей, сэр. — Настроение мое резко упало, глядя как бодрость капитана быстро тает.

— Это как? — спросил капитан. — Как это, «совсем не знал»?

— Меня воспитывала тетя, — рассказал я. — Мать умерла, рожая меня, а отца изжил туберкулез в работном доме. Так и получилось.

— На жалость можешь мне не давить, — перебил меня капитан, — Я все равно ничего не чувствую. Сердце мое как кусок льда. Душа моя — камень!

— Я и не думал вас разжалобить, сэр, — ответил я. — Вы спросили…

— Зачем ты пришел на мой корабль? — Говард уселся в свое кресло и стал деловито и утонченно распивать свой коктейль. Я-то знал, что совсем скоро, его деловитость и утонченность сменится агрессией и слюнями на бороде. — Что тебя привело сюда? Ты еще совсем… соплежуй.

— Моя тетушка, — начал я и запнулся, почувствовав желание долбануть капитану кулаком в бровь, но сдержался и продолжил, — она много рассказывала мне историй о пиратах…

— Чушь собачья! — высмеялся Говард и сделал могучий глоток зловонной дряни из своего кубка. — Все эти тетушкины россказни, это не более чем сказки для безмозглых детей! В них нет правды. Пиратские истории, они страшны! Они будто слетают с уст самого дьявола! Но об этом, позже. А сейчас, изучай.

Капитан уступил мне свое кресло, а сам, прихватив с собой бутыль с коктейлем, отправился спать. И это в самом начале рабочего дня!

Я не знал с чего начать, и первым делом, стал убираться на захламленном столе. Разбросанные свитки я поместил на полку в шкаф, книги, которые пригодятся мне для изучения штурманского дела, далеко убирать не стал и лишь аккуратно сложил их на краю стола. Стряхнул с карты стружку от карандаша и табак. Вытряхнул из пепельницы окурки и ногти. Прибрался в выдвижных ящиках стола. В одном из ящиков, я с ужасом обнаружил фрагмент уха с нанизанной на нем серьгой. Я вспомнил о том несчастном чернокожем, что уносился из капитанской каюты, прижимая ладонь к своему рваному уху.

Когда каюта заблестела чистотой, а уже раскрасневшийся капитан, улыбаясь, похвалил меня, я, наконец, принялся изучать дело штурмана. Книг и бумаг было много. Но больше всего, меня поразил дневник, куда вел свои записи предыдущий штурман. Я нашел этот дневник в сундуке, куда капитан обычно складывал пустые бутылки.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.