Бесплатный фрагмент - Записки менеджера низшего звена

Настоящий менеджер проекта — это такая эпическая фигура с кнутом в правой руке, пряником в левой и оголенным навазелиненным задом. Кнутом он погоняет нерадивых подчиненных, в зад его имеет начальник, а пряник жрет он сам.

Из народного фольклора.

За меня ещё никто и никогда не бил никому морду! Всё сама… всё сама.

Анекдот.

Описываемые события никогда не происходили в действительности. Все совпадения случайны. Имена и названия умышленно изменены. Отождествляющие себя с действующими лицами читатели, делают это добровольно и под свою ответственность, что безусловно свидетельствует о высоком уровне их самокритики.

1. Вместо пролога

Весной обстановка в отделе накалилась до предела. Контору лихорадило в преддверии кризиса и Барину здорово крутили хвост, секвестрируя бюджет, требуя увеличения эффективности и снижения поголовья. С трудом вынашивая план оптимизации, Барин испытывал сильнейший токсикоз и бесновался как Кинг-Конг. Пока ничего существенного он предложить не мог и на нервяке цеплялся к мелочам, повергая многочисленных подчинённых в своем внешнеэкономическом отделе в шок и трепет.

Очередным козлом отпущения был избран Бесо. Барин драл его в хвост и в гриву. И наш мингрельский юноша без устали строчил объяснительные записки на самые разные темы. При этом наезды непосредственного начальника потомок Мцыри переносил стоически, «засунув свои эмоции в задницу», как и учил Барин. «Но все не унималась старуха» и наезжала пуще прежнего.

Дошло до того, что бедняга вынужден был написать объяснительную «с анализом сезонности отпусков менеджера Бесо», когда вдруг решил взять тайм-аут и перевести дух.

Накануне он подал челобитную, в которой просил отпустить себя в недельное турне по Золотому Кольцу: кухня — диван — телевизор — спорт-бар. Барин тут же затребовал полный график отпусков и с изумлением обнаружил, что генацвале собрался халявить еще в июле и октябре. Он пришел в сильное возбуждение и взревел о том, что Бесо потерял совесть, раз берет весь свой отпуск в летние месяцы, когда вся фирма пашет не разгибаясь.

— Октябрь — это ведь уже не лето, — не очень убедительно вставил Бесо. — Тем более что я беру всего лишь по одной неделе.

— Октябрь тоже не самый плохой в Грузии месяц! Значит летний! — неистовствовал Барин, почему-то решив, что сын Колхиды, намылился на родину. — К тому же ты недавно отдохнул в новогодние каникулы.

«…И должен чувствовать себя бодрячком!» — мысленно вставил я, сочувствуя своему приятелю.

Бесо принялся бодриться в своем углу молча и не стал будить зверя, напоминая о том, что Барин вырвал его из каникул уже на третий день, сыграв ложную тревогу. Бедняга неделю просидел в вымершем офисе один, как перст, ожидая так и не начавшийся аврал. Он вообще никогда не перечил.

Исторгнув двухстраничный «анализ сезонности», Бесо покорно перекинул отпуск на ноябрь. Но Барин не дал роздыха его бойкому перу, и практически нон-стоп последовала записка «Почему перед уходом с работы я не выключил компьютер начальника отдела!?». В силу абсурдности происходящего, Бесо предался в ней отчаянному самобичеванию, что привело Барина в особое бешенство.

Обстановка накалялась не на шутку и скоро должны были полететь головы.

2. Будьте мужиками!

Бесо был улыбчивым невысоким парнем с прической «мелкий бес». Скромный и тихий на работе, он преображался при виде женского пола и умел добиться взаимности в кратчайшие сроки. При этом был требователен к внешним формам претенденток, придирчиво оценивая их по десятибалльной шкале Рихтера. Собственно формы Бесо описывал мне, используя грузинский язык, благодаря чему я уже мог бы не чувствовать себя дураком на уроке анатомии в Тбилисской школе.

Бесо уверял меня, что грузины были предками испанцев, особенно каталонцев, потому считал себя наполовину испанцем тоже. Он спал под одеялом с эмблемой футбольного клуба «Барселона» и виртуозно владел испанской нецензурной лексикой. При этом, в минуты отчаяния он обильно разбавлял ее грузинской, неожиданно вкрапляя редкие русские слова для связки. В основном предлоги и местоимения. По вечерам он часто задерживался в отделе, чтобы позвонить родным в Телави за счет конторы и иногда, возможно, попадал в Тель-Авив.

За годы работы я очень сдружился с Бесо. Мы часто совершали совместные вылазки во внерабочее время. Он умудрился даже вытащить меня в Москву, чтобы увидеть как «Барселона» терзала «Локомотив», хотя я не любил спортивные состязания. Мы сидели в фанатском секторе, размахивали красно-синими шарфами, вдыхали вонючий дым сигар расовых испанцев и в едином порыве орали: «Visca el Barça i Visca Catalunya!»

Барин гонял нашего грузиноиспанца, как вшивого по бане, а заодно и меня, когда того не оказывалось под рукой: вымыть кружки за гостями, набрать воды в чайник, отксерить документы, отправить факс и все такое. В такие моменты я начинал сомневаться, что мы — менеджеры по импорту. В редкие минуты затишья в неформальной обстановке за чашкой вискаря Барин все же мог проявить отеческие чувства и пожелать нам бодрости. Как например в финале одной из посиделок, когда наш отдел отмечал 23 февраля.

Мы сидели прямо в кабинете, собравшись за столом Турбо-Мэна, на котором в окружении сухомятки возвышалась трехлитровая качалка «Джонни Уокера». Девчонки пили шампанское, Барин с «мужиками» (как он говорил) — виски. Потому как будучи зрелой дамой, он уже предпочитал мужские напитки. В процессе их употребления у него, как и у Турбо-Мэна, возникало желание поучить жизни молодняк на правах умудренных опытом аксакалов. Такого рода поучения обычно имели форму тостов.

Все, наконец, решили выпить на посошок, когда порядком захмелевший Барин взял слово. Он поднялся и произнес поздравительный тост от имени женской половины отдела, обращаясь в основном ко мне и Бесо. Суть его сводилась к тому, что мужчинам необходимо иметь твердый характер. Резюмируя свою пространную речь, Барин приблизил чарку к первому из трех подбородков и провозгласил: «Мужики! Будьте мужиками!». Затем опрокинул стопку в рот, грузно развернул свой массивный корпус и, бросив нам с Бесо через плечо: «Уберите здесь все!», двинулся к своим галошам. Девчонки, и остальные чествуемые потянулись за ним, поняв что, дежурные по камбузу сегодня уже назначены. А мы с Бесо принялись за уборку, засучив рукава, как настоящие мужики.

3. Турбо-Мэн

Старейшина нашего отдела Турбо-Мэн в тот период пребывал в режиме расслабона невзирая на творившийся вокруг беспредел. Он восседал за своим девственно-пустым столом в центре кабинета и предавался самосозерцанию. Его долговязая фигура, увенчанная ежиком седеющих волос, торчала как ярмарочный столб, а худые длинные руки с крупными пятернями покоились на столе. Иногда они вдруг начинали выстукивать «ча-ча-ча» по затертому зеленому ежедневнику. Тогда Турбо-Мэн раскрывал его на нужной странице и ненадолго углублялся в чтение, затем брал телефонную трубку и начинал длинный громкий ничего незначащий разговор, в конце которого вдруг между делом на краткий миг всплывала самая суть.

Прикормив нужных контрагентов и наладив работу таким образом, что разобраться в ней мог только сам, он чувствовал себя в безопасности. Все вертелось практически автономно. Нужно было лишь вовремя вбрасывать в топку емкие порции бабла. А изредка набегающие, подобно бризу, необременительные геморы, Турбо решал легким движением скрюченного среднего пальца, которым нажимал клавиши телефона. При этом он громко посмеивался в телефонную трубку, делая пометки в старом добром ежедневнике. Происходящее вокруг избиение младенцев его не касалось. Возможно, Турбо-Мэн даже считал это внезапным курсом молодого бойца. Ведь он, ветеран внешнеэкономической деятельности, поднявшийся из самых ее низов, раньше не раз смотрел в лицо опасности в рамках индивидуального предпринимательства.

Начав лихим «челноком», Турбо-Мэн закалял характер в горниле девяностых, затем перебрасывал через линию фронта контрафактный спирт и товары первой необходимости, пока жажда натурализации не подтолкнула его в объятия Барина. Тот как раз вербовал бойцов во внешнеэкономический отдел молодой фирмы. Барин прекрасно находил общий язык с интуристами, жаждущими поставлять к нам свои товары, но загадочная русская душа таможенника была для него непостижима, поэтому он тыкался в разные приграничные инстанции, как слепое млекопитающее, безуспешно пытаясь наладить импорт стройматериалов и мечтал заполучить себе в помощники такого отчаянного головореза.

О своих доблестях Турбо-Мэн любил сочно напомнить в компании «Джонни Уокера»: «Знаешь, сколько меня мордой об стол били, когда я начинал работать с таможней? — слегка захмелев, склонялся ко мне Турбо-Мэн. — Я ведь все сам. Все сам. Никто ничего не объяснял. Не помогал. Только и норовили на деньги кинуть. Сколько я своих кровных отстегнул за эту науку!»

Барин в такие минуты начинал многозначительно кивать и вбрасывать одобряющие междометия. Поймав нужную волну, он властно требовал «освежить» содержимое рюмок, и веско напоминал, о том, что они вдвоем с Турбо-Мэном стояли у истоков.

Турбо-Мэн по натуре был деятельным, жизнерадостным и общительным. Но с тех пор, как Барин утратил психическую стабильность, выбирая жертвы для увольнения, он перешел в режим энергосбережения и выплескивал энергию за пределами рабочего кабинета.

Как-то Турбо-Мэн продемонстрировал завидную живучесть после жестокого кутежа, который сотрясал корпоративную базу отдыха выходные напролет. В то время когда его коллеги в два раза младше лежали пластом на песке, морщась от лучей утреннего солнца, Турбо-Мэн умудрился развить бешеную активность.

Появившись на берегу озера в полдень, он обрызгал спящий тут молодняк, обозвал всех инфантильными, скинул одежду и с гиканьем бросился в ледяную воду. Минуту спустя он баттерфляем нагнал идущую малым ходом моторку, груженную алкоголем и прочими рыбацкими снастями. Лихо закинув в нее свои похожие на циркуль ноги, он взошел на борт и триумфально вскинул руку с бутылкой огненной воды. Затем еще долго над озером носился его хриплый торжествующий голос, пугая уток и возмущая рыбаков.

Вечером катер доставил Турбо-Мэна прямо к бане, где он принялся нещадно драть веником всех подряд, до одури поддавая кипяток на камни. Он так же успевал подкидывать дрова в печь с такой интенсивностью, что в какой-то момент мне показалось, будто баня сейчас взлетит на воздух или паровозом помчит вперед. В перерывах он утолял жажду пивом и бросался неглиже в хладную речную стремнину.

День клонился к закату, но Турбо-Мэн был неутомим. И к ночи его активность лишь возросла, особенно когда судьба подкинула ему проблем: сначала он битый час искал трусы по всей базе, но едва смирившись с их безвозвратной утратой, он тут же обнаружил севший аккумулятор своего авто. Что было немудрено, поскольку его аудиосистема отапливала шансоном всю округу выходные напролет. Подобные события, происходящие в два часа ночи в воскресенье, могут подкосить кого угодно, но только не Турбо-Мэна!

Отперев дверь при помощи линейки, он мигом организовал самых крепких волонтеров, которые тридцать минут толкали машину по всей деревне взад и вперед, и в принципе могли бы уже дотолкать ее до города. Но мотор, к счастью, ожил.

В девять утра Турбо-Мэн сидел за своим рабочим столом, как огурчик, и попивал «Боржоми».

4. Понеслось!

На роль своего зама Барин внезапно определил меня. Посему я регулярно подвергался накачкам, которые завершались задачей с кем-то разобраться и передать импульс по цепи.

— Посмотри, что он пишет! — визгливо ревел Барин в сильнейшем аффекте и его огромный организм выполнял функцию резонатора. — Он же издевается надо мной!

При этом он тыкал мне в лицо чью-то объяснительную записку. Затем я вынужден был приглашать виновника в экзекутарий, где тот подвергался показательной порке.

В общем, понеслось! Первым прошел по доске расовый прибалт Дэн за то, что генетически был не способен демонстрировать яростную решимость и горящие глаза, так необходимые в кризисные времена. Вскоре после этого Бесо в сжатые сроки выпустил в свет серию объяснительных записок и, исписавшись, слился под звуки «Чито-Гврито». Следом отлетел страдающий диатезом Диментий. За ним очередной новенький получил пинок под зад в разгар испытательного срока. Хотя его место тут же занял свежий кандидат.

К слову сказать, кастинг в отдел не прекращался никогда, поскольку Барин стремился владеть большим количеством душ и заодно держать нас в тонусе. Даже в эти смутные времена испытуемые шли табуном. Я тестировал их пачками и выдавал Барину заключения об их квалификации.

5. Из письма Дэну

«Прошло две недели с твоего ухода. Народу осталось мало. Барин с гортанным рыком обвел кровожадным взглядом жалкие останки отдела, выискивая очередную жертву. Те сиротливо жались по углам, скользя дрожащими конечностями по окровавленному полу. Его свирепые глаза, вращались за толстыми линзами очков. Вдруг они остановились на расслабленной долговязой фигуре в центре зала. Это был прославленный Турбо-Мэн, основоположник внешнеэкономической деятельности в нашей конторе. «Герой гражданской войны и легендарный комдив», мысли которого в ту минуту витали над изумрудной гладью Лазурки, откуда его бренная плоть возвратилась совсем недавно. Турбо-Мэн медитировал, ощущая себя в полной безопасности еще и потому, что выступал в роли Дающего, руку которого Барин вдруг решил отхватить по самое горло.

И вот, Барин одним прыжком преодолев разделяющее их расстояние, вонзил в Турбо свои саблезубы и крюко-когти. Но Турбо-Мэн был не простой смертный, а настоящий супергерой. Хоть и предпенсионного возраста. И по сему, на удивление быстро оправившись от первого удара, он с ловкостью Бамблби принял боевую стойку. Затем началась великая и ужасная битва титанов.

Планктон жался по углам, отчаянно симулируя обморок, и демонстрировал чудеса мимикрии. Куски плоти летели в разные стороны, стоял скрежет зубовный и чудовищный рев эхом метался по коридору.

Хоть и страшен был Барин в той битве, но и Турбо-Мэн отбивался отчаянно, как настоящий самурай. Однако силы его убывали, подводила дыхалка, и слабел он под наседающей массой. Все чаще выбегал курить, а по утрам приходил несвежим. Трагическая развязка была не за горами.

И тут я ушел в отпуск. В секунды затишья протолкнул челобитную и был таков. Уехал на море с твердым решением написать заявление об уходе в первый же день после возвращения, потому как после легко прогнозируемой гибели Турбо, в череде жертв очередь была моя. В тот момент я даже не подозревал, какие удивительные события готовит мне судьба, чтобы в очередной раз выказать собственную непредсказуемость.

Положенные рядовому менеджеру две недели промелькнули, обдав ароматами моря, солнца и шашлыка. А двое суток в вагоне поезда показались даже длиннее, чем сам отпуск.

Когда я вернулся в отдел, то удивительная идиллия представилась моему изумленному взору: зеленые холмы с белыми овечками, голубое небо, уютные хижины, тихая песня, льющаяся над неторопливой рекой… И лишь поросшие бурьяном пепелища, да отдаленные всполохи на горизонте с затихающими раскатами далекого грома напоминали о чудовищном прошлом этой маленькой страны.

Турбо-Мэн словно грелся на завалинке, жмурясь на ласковое июльское солнце, и непринужденно общался с кем-то по мобиле. Кроме него война пощадила лишь стажера Максимку, который задорно осваивал бесхозные просторы, трудолюбивым плугом вспахивая наливающуюся урожаем землю. В остальном же наш кабинет был густо населен новыми обитателями из Отдела Маркетинга.

Барина и след простыл, а на том месте, где некогда возвышался его трон, теперь чьей-то заботливой рукой были разложены мои (!) собственные вещи. Девчонок же наших раскидала война по закоулкам других отделов. И я пожалел о том, что старина-Бесо не дотянул до счастливых деньков.

В общем, зажили мы с Максимкой под началом Турбо-Мэна по-человечески. Работа спорилась, и жизнь начала налаживаться. В тот момент я был уверен, что черная полоса миновала и адово пламя осталось далеко позади. Но я и не подозревал, как быстро оно сократит дистанцию до моей пятой точки».

6. Братья по оружию

А пока это были отличные дни. Каждый четко понимал, что ему делать и за что он отвечает. Спокойная, слаженная (наконец-то не от слова «лажа») работа. Без истерик, припадков и взмыленных шей.

На какое-то время мы даже ощутили себя командой. Причем, скорее всего бобслеистов. Разгоняющими были мы с Максимкой, а Турбо-Мэн уверенно восседал в капсуле и делал вид, что рулит. Он перманентно пребывал в «местных командировках», скоропостижно отстраивая дачу в Юкках, и решал жилищные вопросы двух стремительно созревающих дочерей. Я занимался всей текучкой и был официально произведен в заместители начальника отдела. А Максимка наконец получил возможность в спокойной обстановке прикоснуться к внешнеэкономической деятельности, выполняя более серьезные задачи, нежели ксерокопирование, отправка корреспонденции и приготовление кофе. Только теперь он смог обустроиться на полноценном рабочем месте. Ведь до войны Макс ютился за чайным столиком, который целиком занимал факс. Причем сидеть он вынужден был лицом к стене и барский рык бил его в затылок, как паровой молот. В таком противоестественном положении Максимку поначалу заставал врасплох любой барский припадок, поскольку он не имел физической возможности отследить сгущающиеся на челе Барина тучи. Я предлагал ему повесить на стену зеркало заднего вида. Но парень довольно быстро превратился в летчика-истребителя, каждые сорок секунд оглядываясь назад. «…Ну, где же он, мой ведомый?» — набатом звучало в его голове. Поначалу конечно шея у Макса болела, но вскоре ее подвижность значительно возросла.

В качестве ложки дегтя к нам в отдел подселили Вальку. Она была родом из бухгалтерии, теперь вела наши платежи и представляла собой вздорную крикливую бабу. В силу своего характера она в гордом одиночестве воспитывала шестнадцатилетнего сына. Народ в бухгалтерии вздохнул с облегчением и одаривал нас взглядами полными сочувствия смешанного с благодарностью. Но нам, давно оглохшими от барского рыка, Валькины истерики были, нипочем. К тому же, вырвавшись из тесных объятий женского коллектива, Валька чуть сбавила обороты. Периодически она еще подавала голос из своего угла и рвала на части менеджеров за кривые графики оплат и авансовые отчеты, но стервозность звучала уже без пресловутого шика. К тому же к нам с Максимкой она испытывала чуть ли не материнские чувства.

Турбо-Мэн навязчиво презентовал мне боевые трофеи: большое барское кресло и тумбочку с таинственно запертым ящиком. Видимо таким образом он хотел морально поддержать меня, как пострадавшего в годы репрессий, но не заставшего триумф сил Добра. Хотя возможно Турбо, как новый лидер прайда, попросту метил территорию и разбрасывал всюду барские ошметки наподобие мемориалов «чтобы помнили». Но трофейное барское кресло жгло мне задницу, вызывая неприятные воспоминания, и я поспешил уступить его Вальке вместе с загадочной тумбочкой. В те счастливые дни я даже не мог предположить, что этот жест доброй воли в последствие спасет мой зад от пыток инквизиции. По сему, дорогой читатель, спеши творить добро! Воистину, все хорошее когда-нибудь возвращается к нам сторицей. Валька тут же вызвала слесаря, который взломал замок тумбочки, и вытряхнула в мусорное ведро все ее содержимое. Я подумал, что неплохо было бы сжечь всю эту мерзкую корреспонденцию на заднем дворе, но не стал марать руки.

7. Гоблины

Въехавшие к нам в кабинет гоблины отдела Маркетинга были совершенно дикими. Оно и понятно: жизнь в суровых условиях конкурентной борьбы накладывала свои отпечатки. Их стихией был непрерывный гемор, на почве собственноручно составленного плана продаж. При невыполнении которого, каждый должен был выпороть себя сам и отчитаться о проделанной работе. Груз взятых на себя обязательств давил наравне с атмосферным столбом, заставляя вертеться ужом и переводить кипы бумаги, выстреливая в белый свет неимоверное количество отчетов, анализов, графиков и объяснительных записок. А ведь надо было еще успевать получать откаты, делить бонусы с клиентами, перекидывать друг-другу неликвиды и регулярно отдаваться директорам на растерзание в ходе совещаний. Словом, заниматься собственно продажами им было даже некогда. Но парни держали марку и вели себя, как кинозвезды. Эти брутальные мачо напоминали мне римских гладиаторов, которых надсмотрщики взбадривали на арене, тыкая факелом под зад.

Но манагеры отдела Маркетинга, конечно, не все были снобами и нарциссами. До тех пор пока перед ними не замаячит перспектива хоть микроскопического карьерного роста, некоторые ведут себя просто и прямодушно. Причем настолько, что выйдя из туалетной кабинки, стремятся пожать твою руку, даже не успев достичь умывальника.

Как-то Максимка утром принес кулек конфет. Полкило «Белочки» для впрыска эндорфинов. Он любил сладкое и частенько баловал себя. Конечно, перепадало и нам, поскольку лагерное детство уже практически стерлось из его подкорки. Парень почти забыл, как ночами под одеялом черпал варенье пальцем из банки. Максимка был общительным малым и соблюдал приличия. Поэтому радушно брякнув «Угощайтесь, пацаны!», подхватил чайник и бодро зашагал в направлении ватерклозета. Он выдвинулся за водой, чтобы согреть кипятку для всех. Парню хотелось праздника. Душа его пела. Максимка уже практически чувствовал во рту вкус шоколада, когда вернувшись через пару минут, обнаружил на своем столе растерзанный пакет. «Белочка», вильнув хвостом, ускакала, обильно забросав фантиками максимкин стол, клавиатуру и документы. Манагеры в тишине чавкали, как гоблины и мысленно требовали «исчо».

Максимка быстро овладел собой и, не дожидаясь благодарности, вскипятил воду. Только тут он заметил отсутствие заварки на привычном месте. «…И ее сожрали что ли? — вертелось в голове, когда он отхлебывал пустой кипяток из объемистой кружки. — А может и скурили…»

В тот день Максимка впервые ощутил на себе действие закона джунглей. Он внутренне собрался и в обед выглядел неестественно бодрым. Я попытался утешить его.

— Макс! — я положил руку ему на плечо. — Это ж гоблины! У них все просто: он видит, он хочет, он имеет. Приличия, мораль — им это не знакомо. Так что аккуратней. Я знаю, ты натура хлебосольная, но в данном случае не по адресу. Не в коня корм. Если хочется кого-то побаловать, то отнеси конфеты за стенку — в бухгалтерию. Там девчонки симпатичные. С деньгами, опять же, работают. Или лучше вон, Вальку прикорми, чтобы не бросалась, если вдруг тебе подотчетные перепадут.

8. Ностальжи

Как-то мне прислали коробку с образцами кафеля, который был пересыпан упаковочным наполнителем, как две капли воды похожим на кукурузные палочки. Пористые желтые цилиндрики. Они живо напомнили мне детство: в эпоху дефицита я однажды объелся ими до рвоты, когда папе вдруг удалось где-то достать несколько пачек вожделенной кукурузы. Испытав прилив ностальжи, я достал блюдце, насыпал не него несколько штук и поставил возле клавиатуры. Получился натюрморт наподобие декоративных фруктов. Возможно даже, Энди Уорхолл отечески похлопал бы меня по плечу, бросив на ходу что-то вроде: «Натюрморт поколения фаст-фуда! Так держать, сынок!» Я впал в воспоминания и умиленно глядел на блюдце.

Внезапно чья-то пятерня загребла пригоршню палочек с тарелки и устремилась вверх. Тут же передо мной замелькали еще несколько рук, подбирающих эрзац-кукурузу. Я поднял глаза и увидел радостных гоблинов. В первую секунду я опешил и зачарованно смотрел, как полистирол исчезает в ротовых отверстиях словно в топке паровоза. Но потом спохватился:

— Парни, — сбросив оцепенение, произнес я, судорожно дернув кадыком, — вы только не глотайте. Пожалуйста.

Манагеры отдела Маркетинга были частыми гостями в районе моего стола и в процессе решения производственных вопросов чувствовали себя на нем как дома. Они, подобно саранче, хватали, уничтожали и уносили в когтях все, что не было приколочено, абсолютно не утруждая себя просьбами. Причем делали они это так непринужденно и естественно, что хозяин не смел возразить. Иные, правда снисходили до изображения рассеянности, прихватывая вашу ручку или маркер.

В тот раз весь рабочий день я предавался воспоминания, бросая взгляды на палочки. Когда кто-либо из менеджеров отдела Маркетинга просил у меня разрешения угоститься, я тот час же объяснял, что это не корм, а элемент индустриального декора. Но за весь день лишь единственный менеджеренок удосужился поинтересоваться палочками словесно. Остальные, как бы между делом, в процессе разговора со мной хватали с тарелки корм и отправляли его в пасть. Делали они это четким, стремительным движением и я лишь в последний момент успевал пресечь их глотательный рефлекс. Реакция была у меня уже не та и они беседовали со мной, смачно хрустя полистиролом.

9. Ничего личного

Я так и не узнал всех подробностей битвы титанов, развернувшейся за время моего отсутствия. Но кое-какие эпизоды я все же смог восстановить из сбивчивых рассказов выживших очевидцев. Правда для этого мне придется кое-что вспомнить самому.

Будучи изощренным бойцом закулисной возни, Барин умело формировал в глазах руководства образ собственных подчиненных, как неопытных, невнимательных, но старательных батраков. «Если вы неспособны самостоятельно расставить приоритеты, подойдите ко мне, и я сама вам их расставлю!» — иерихонской трубой басил Барин, чтобы слышала вся контора. Проходящие по коридору менеджеры шарахались от нашей двери, как вспугнутые выстрелами косули.

К слову сказать, однажды Диментий попробовал сунуться к Барину со списком заданий, которые тот от души нарезал ему. Барин скорчил удовлетворенную гримасу, со вкусом откинулся в кресле и живописал Диментию особенности капиталистического труда, ставя во главу угла интересы компании и лично Боссов. Напоследок он пригрозил фотографией рабочего дня и отпустил Диментия с миром.

— Теперь понял, что самое важное? — спросил я, когда через полчаса Диментий рухнул на свой стул.

— Все! — простонал он, трясущейся рукой поднося чашку к лицу.

Вскоре после этого Барин слил и его, доверив мне эту черную работу. Диментий только вернулся из отпуска и резал торт, чтобы отметить свой get back.

— Тебе пора столкнуться и с неприятными сторонами руководящей работы, — напутствовал меня Барин, подталкивая в спину, как будто я уже имел дело с чем-то приятным. — Я понимаю, что у него обострение аллергии и сейчас он проходит медицинское обследование, но лечение может затянуться. Вдруг он ляжет в больницу! А зачем хозяину компании всякие больные-хромые, которые не могут работать с полной отдачей? Конечно, мне его жалко, но это бизнес. Ничего личного. К счастью Диментий все понял по моему лицу. В тот же день его заявление лежало на барском столе.

10. Пеногаситель

Делая нам черный пиар, Барин главным образом страховался оттого, что кто-нибудь из нас рано или поздно сможет его подсидеть. Вероятно, он мечтал продержаться тут до пенсии. И на всякий пожарный усиленно сеял вражду между собственными подчиненными. Каждому из нас он наговаривал гадостей про остальных, призывал внимательно присматриваться и стучать на всех и вся. «Я ведь вам всем доверяю», — повторял Барин, когда за несколько дней до нападения на Турбо-Мэна, предложил мне и Бесо записывать в тетрадочку все его косяки. «Турбо уже не тот, — науськивал нас Барин. — Он что-то скрывает. Отлучается часто по собственным нуждам. С клиентами шушукается. Присматривайтесь к нему повнимательнее!» Лучшим подарком Барину был какой-нибудь конфликт между сотрудниками. И даже если он возникал в других отделах, Барин рвался выступить в роли «третейского» (как он сам себя называл) судьи. Со временем народ так привык к этому, что некоторые гоблины из отдела Маркетинга начали сами приходить к нему разрешать свои споры. Барин рассудит! В такие моменты Барин лучился счастьем и, с удовольствием выслушав прения сторон, выносил вердикт.

Он обожал проорать в ухо говорящему по телефону подчиненному, причем так, чтобы абонент на другом конце провода тоже слышал каждое его слово. Таким образом он старался поучаствовать в телефонном разговоре, давая внезапно пришедшие на ум вводные. Кроме того, он хотел чтобы человек на другом конце провода понимал, что у его собеседника есть Босс и он вездесущ. В такие моменты я старался незаметно прикрывать трубку рукой, а когда оппоненты интересовались, кто это у нас так орет, я отвечал: «Радио слушаем».

Но на всякое хитрое отверстие, как говорится, найдется гвоздь с резьбой. Поэтому те, кто имел амбиции в нашем отделе, пытались их реализовать разными способами. Например, пронырливая Викарио очень надеялась в кратчайшие сроки выбиться в люди и засесть где-нибудь поближе к Олимпу. По жизни она усиленно косила под наивную веселушку-хохотушку, попутно наводя мосты к Боссам. Наконец каким-то местом этот Штирлиц втерся в доверие к руководству и поносил там Барина на чем свет стоит, сигналя о каждом его неудачном пуке. В беседах же с Барином она присягала ему на верность и не стеснялась открыто восторгаться барской харизмой, опытом и прочей ботвой.

Однажды, распаленный очередным сеансом связи с Викарио, Великий-и-Ужасный босс возжелал Барина и умудрился довести его до ручки за какой-то внезапно всплывший косяк. Через четверть часа Барин ворвался в отдел в облаке слез, соплей и дюлей, построил всех нас и попытался сходу найти крысу в дружном коллективе.

— Если вы меня начинаете ставить раком, — после стремительного предисловия возопил Барин, как сержант в «Глухом бронежилете», — то я сама сделаю так, что вы у меня в этой позе окажетесь! Всех раком переставлю!!! Я вас живо вышвырну отсюда!

Барские щеки алели и колыхались в такт словам. Слюна летела из перекошенного рта. Вытаращенные глаза грозили выскочить из орбит, но толстые линзы очков прочно удерживали их на месте. От такого голоса птицы обычно падали на землю, а рыбы всплывали кверху брюхом. Мы пригнулись за мониторами и сидели, как солдаты под Курской Дугой. Когда после выкрикивания угроз, сменившихся вкрадчивыми просьбами сдать гада, Барин понял что эдак ничего не добьешься, он вдруг решил испугать нас тем, что «бросит все и уволится к чертовой матери, потому что не может работать в такой обстановке».

— Уйду я от вас. Сама уволюсь. Заявление напишу сегодня же! — жалобно пробасил Барин, грузно падая в многострадальное кресло. — Я-то не пропаду. Найду себе достойную работу. Меня всюду зовут. Или открою свое кафе.

Никто из нас, однако, на это не купился. Да мы и не верили в такое счастье. А Барин между тем продолжил, протирая очки подолом жакета:

— А вот вы с другим начальником меня еще вспомните! Взвоете тут, когда ваши задницы прикрывать никто не будет перед директорами. Я ведь все для вас делаю: дерьмо за вами убираю, отчитываюсь, получаю за вас, а вы это не цените.

Он беспомощно захлопал вытаращенными глазами, вдруг оказавшимися на мокром месте. Затем смахнул слезу, мизинцем подцепил козявку в углу глаза, изучил ее на предмет протечки туши, и гулко вздохнул. Не знаю, как у других, но в моей душе в этот момент ужас уступил место жалости. Барин вынул скомканный носовой платок, в который можно было бы запросто запеленать младенца и гулко высморкался. Народ безмолвствовал в оцепенении. Однако Викарио была начеку и не спасовала. Она широко распахнула глаза, привстала и обдала Барина крутой смесью восторга и уважения:

— Селена Бармалеевна! — картинно выкрикнула она, приложив костлявую длань к плоской груди. — Вы ТАКАЯ замечательная женщина! Я восторгаюсь Вами! Какая вы мужественная! Как вы все это выдерживаете?! Я не понимаю! Откуда вы берете силы?! Вам нельзя уходить! Ведь вся работа здесь держится только на вас! Весь отдел, вся компания на вас держится!!!

Барин навострил уши и расправил плечи, но тут прозвучал гонг на обед.

«…и Оскар за лучшую женскую роль уходит к Викарио!» — единодушно восклицали мы на пути в столовую через несколько минут. Пеногаситель из нее был отменный.

11. Прятки

Конечно, Викарио был не одинок в своем стуке. Увольнявшиеся жертвы геноцида и не прошедшие испытательный срок бойцы рассказывали руководству напоследок страшилки о нравах царящих в отделе. В то же время Барин умело продолжал лизать задницу руководству и списывать все косяки на подчиненных-даунов, поручая нам зачастую взаимоисключающие или расплывчато сформулированные задания. У Боссов потихоньку начинала пухнуть голова от слишком противоречивой информации. При этом они требовали, чтобы у каждого начальника была замена, а по словам Барина достойных у него в вотчине нет. Турбо-Мэн в счет не шел, т.к. имел стойкую алкогольную зависимость и давал волю языку, особенно под влиянием первого фактора. Он запросто сеял крамолу даже средь бела дня в курилке, критикуя политику руководства конторы. То есть был настоящим диссидентом, а таких не берут в космонавты. Отдел Персонала не покладая рук поставлял в отдел свежее пушечное мясо, но кандидаты хронически не выдерживал испытательного срока. Барин сливал их пачками от греха подальше, не желая менять сложившуюся расстановку сил. А может был слишком придирчив. Он весь был соткан из противоречий.

Правда, зачастую в отдел поступали действительно отмороженные соискатели. К примеру, очередной перец, похожий на Ленина в детстве, каждое утро первым делом ломился в кабинет АСУшников и пропадал там часа на полтора. Нет, он не был фанатом нано- и прочих IT-технологий. Он выходил в сеть.

В то время Боссы не допускали подключения к интернету компьютеров рядового планктона, справедливо опасаясь обвала производительности труда. Посему из всех прелестей мировой паутины мы могли наслаждаться лишь электронной почтой и мессенджерами. Но раз уж мы не Северная Корея или Куба, то щель в большой мир все же имелась. Поэтому любой мелкий гоблин, испытавший внезапную нужду выйти в сеть, мог воспользоваться специальным компьютером, установленным в отделе АСУ.

Поначалу конечно там наблюдался аншлаг и на сеанс надо было записываться за неделю, но народ быстро осознал, что шерстить инет в личных целях не получится. Поскольку комп стоял на лобном месте: в центре кабинета, на проходе. Его монитор простреливался со всех сторон не только асушниками, сидевшими по углам, но и любым внезапно заглянувшим в кабинет персоналом, в том числе VIP. После завершения сеанса, надо было так же записать на специальном бланке свою фамилию, отдел и фактическое время использования инета. Так или иначе, поток желающих схлынул и комп частенько пустовал.

Юный Ленин намертво забронировал утренние часы, решив начинать каждый трудовой день, просматривая прессу с чашкой кофе в руке. Наверное, так он надеялся скоротать свой испытательный срок. И был прекрасен в своей наивности, полагая, что смысл испытания заключается в том, чтобы продержаться эти две недели на работе любой ценой, пусть даже прячась от непосредственного руководителя. На первый взгляд в этом была сермяжная правда: чем меньше попадаешься на глаза агрессивному боссу, тем больше шансов затеряться в массовке и, избегая нагоняев, получать жалованье, прикидываясь Призраком Оперы. Но я-то понимал что, это была недальновидная стратегия, и Ленин попросту оттягивал свой конец.

Наконец Барин, который очень ревностно относился к отсутствию сотрудников на рабочем месте дольше пяти минут, как-то грозно вопросил Ленина, что он постоянно ищет во всемирной паутине?

— Читаю экономические новости, — наивно брякнул тот без задней мысли и захлопал голубыми глазами.

Барин выпал в осадок, но уже через несколько секунд оправился и заревел, как самец гамадрила во время гона.

Конечно, Ленин только что вылупился из ФИНЭКа и надеялся блеснуть экономическим образованием. Он даже не сразу просек, что рев адресован лично ему и открыл было рот, чтобы в свою очередь открыть Барину глаза на чудеса анализа цен на нефть и индекс Доу-Джонса. Но уже в следующее мгновение антилопой мчал впереди барского рыка в отел персонала за отходным листом.

12. Конец тирана

В определенный момент чаша терпения руководства была переполнена, и возникший на пороге державного кабинета Турбо-Мэн стал последней каплей. После продолжительных и кровопролитных боев он явился прямо с передовой, не успев зализать раны, и стоял, держась за сердце после очередного поединка с Барином. В зубах он сжимал заявление об уходе. Со стороны могло показаться, что Турбо-Мэн сдулся и выбросил белый флаг. Но это было не совсем так. Наш ветеран решил нанести последний удар посредством прощального привета руководству. Поэтому принесенное заявление он использовал, как возможность доступа к телу и провозглашения ультимативного манифеста. В этот, своего рода, бросок Саламандры он вложил все оставшиеся силы. Не могу сказать, насколько Турбо-Мэн блистал красноречием в тот момент, но этого, наверное, уже и не требовалось. Время и место было выбрано точно. Спустя совсем немного времени Барин внезапно был вызван на ковер и больше не вернулся. Затем оставшиеся в живых сотрудники отдела, кроме Турбо-Мэна, всем скопом были вызваны к Великому-и-Ужасному.

Беседа напоминала разговор пастыря со стадом овец. Босс, которому порядком осточертела вся эта мышиная возня, красноречиво выплескивал весь свой негатив по отношению к Барину и созданной им системе. При этом зорко ловил невербальные реакции паствы. Однако паства преданно пожирала Босса глазами, даже не мигая, и производила впечатление бетонной стены. Низложив Барина ниже плинтуса, Великий-и-Ужасный перевел дух в гробовой тишине и с легким разочарованием не обнаружил обратной связи. Считая, что задал правильный вектор, он возжелал услышать слова поддержки из уст непосредственных жертв Холокоста и удвоил красноречие. Хлебнувшие горя жертвы не могли поверить своему счастью и опасались изощренной проверки на вшивость. Они с ужасом внимали ереси из уст высшего руководства и сердца их теснились в грудях. Подозревая в происходящем уловку хитрого психолога, коим мнил себя Великий-и-Ужасный, они на всякий случай мычали что-то нечленораздельное, а некоторые для перестраховки пытались даже невнятно возражать. Но Босс вошел в раж и упивался собственным красноречием. В финале он окинул жавшуюся друг к другу паству пронзающим взглядом и сказал, что они перевернули страницу, чтобы начать новую светлую жизнь. Засим, пожелав им не обделаться, величаво простер длань в направлении выхода. Народ подавленно потянулся к двери, ломая шапки и лишь, оказавшись в приемной, с восторгом зароптал о царе-батюшке и плохих боярах.

Великий-и-Ужасный удовлетворенно улыбнулся, прислушиваясь к гомону плебса. Затем повернулся к широкому окну кабинета и вперил властный взгляд в долину реки Баскервиль. Разбросанные по ней ангары, свалки и кладбища машин правдоподобно изображали постапокалипсис, а петляющая между ними Дорога Ярости ждала своего Безумного Макса. Босс обозревал этот пейзаж, как из окна марсохода и вдохновлялся на великие свершения. Грохот товарного состава и натужный свист паровоза возвестили начало новой эры.

Так и началась новая жизнь, в которую я вернулся из отпуска. Но продолжалась она чуть меньше года.

13. Возвращение

Первый звонок раздался внезапно. Турбо–Мэн вдруг объявил о своем уходе. В приватной беседе он поведал мне о том, что в качестве предсмертного хрипа Барин успел напустить вони, заставившей руководство засомневаться в надежности Турбо. Возникшая атмосфера недоверия окончательно отравила его, и Турбо решил нанести превентивный удар — уволиться, не дожидаясь настоящего шухера. Пришла пора прощаться.

— Будь осторожен! — пожелал мне Турбо и растворился во мраке, попивая «Боржоми». Он уносил с собой инфаркт, расшатанную нервную систему и клиентскую базу. Битва с барином далась ему нелегко.

Тогда я еще не понял, что этот жест был подобен миграции млекопитающих в предчувствии бури. Легкомысленно списав все на излишнюю мнительность Турбо, я вдруг оказался у руля внешнеэкономической деятельности всей конторы. Испытав небывалый прилив сил, я с головой углубился в дела. Разгребая взаимоотношения с клиентами, я старался сделать логистику прозрачной и четкой. Ощущая вдохновение, я получал удовольствие от работы, а это является верным признаком скорого конца. Ведь, как гласит закон Мерфи: «Если все идет слишком хорошо, значит, вы чего-то не заметили». Так и получилось.

В отдалении послышались грозные шаги Командора. Восставший из ада Барин ломился в двери конторы, фонтанируя новыми идеями, как простреленная дробью грелка. После серии напряженных переговоров с руководством Барин ворвался в наш мир под расплывчатой мазой «менеджер проекта». О чем красноречиво семафорил новый бейдж с луноликой фоткой на массивной груди. За год изгнания Барин не терял времени даром: похоже, он упорно тренировался, чтобы перейти в следующую весовую категорию. Заматеревший тяжеловоз производил гнетущее впечатление. Очи плотоядно сверкали, корпус лучился энергией, рык леденящим эхом вновь носился по коридорам. Новая позиция Барина в пищевой пирамиде пока еще не устаканилась, но он надеялся вернуть себе былое величие в кратчайшие сроки за счет неистовых инициатив.

Место дислокации новоиспеченного менеджера отныне находилось в перенаселенном отделе Маркетинга за одним столом с Энн Пышной, которая едва начала приходить в себя от пережитого у нас геноцида. Барин же считал ниже своего достоинства тесное соседство с бывшей крепостной, поэтому ворчал, стенал и пыхтел напропалую. Пышная же теперь часто выскакивала в коридор, глотнуть свежего воздуха, и сбивчиво бормотала о «толстой глупой куче», наводящей шухер на округу. Результатом такого соседства не стали разве что рукопашные поединки.

Первым делом Барин начал метаться по кабинетам в поисках своего большого кресла и тумбочки с запирающимся ящиком. Обычное офисное кресло было не способно вместить заматеревшего сумиста. Донесшийся из коридора до боли знакомый бас резанул по ушам, вызывая инстинктивное желание окопаться. Но я взял себя в руки, с трудом подавив стремление немедленно бежать в клозет и, как можно более независимым тоном, переадресовал ворвавшегося Барина к Вальке.

Повернув свой массивный череп, как «Тигр» должно быть, поворачивал башню, Барин узрел свое гигантское кресло, на котором восседал утлый задок Вальки и старую добрую тумбочку, которую та небрежно попирала ногой. Раздался рев, подобный бронебойному залпу, и на какое-то время все присутствующие стали свидетелями гладиаторского поединка. Барин ревел лосем и пытался давить массой, но он еще не восстановил форму после вынужденного простоя и никак не ожидал сразу нарваться на такого опытного бойца. Валька действовала технично. Громко вереща, она носилась по арене, заходя Барину в тыл, и наносила разящие уколы в район копчика. Барину явно не хватало прыти. Он огрызался и двигался как Годзилла. Отхватив несколько ударов по заднице, Барин позорно покинул арену под мысленное улюлюканье зрителей. Но впоследствии все же вырвал идентичное кресло у кого-то из-под задницы в бухгалтерии. Это было его первой победой после триумфального возвращения.

14. Вулканическая активность