Бесплатный фрагмент - Записки из Чистилища

От автора «Секс-матушки» и «Детских шалостей»

Дневники из «Чистилища».

(Записки из обители душевнобольных)

Все события и действующие лица — вымышленные. Любые совпадения с реальностью прошу считать случайными.

Пролог

Кто-то когда-то сказал, что всё население Земли делится на людей и тигров. Все люди делятся на зрителей и братьев Запашных, а все тигры — на тех, кто открывает пасть, чтобы один из Запашных клал туда свою башку, и на тех, кто отказывается это делать. Причём тигры из второй группы не уважают тех, кто из первой. Но с точки зрения зрителей, как раз, всё наоборот.

…Стоял промозглый ноябрь начала ХXI столетия. Прозрачная синь золотой осени сменилась серым смрадом предзимья. Золото листвы уже начало разлагаться. Тлен покрыл всё вокруг…

Мне было жутко и одиноко… Уехав одна в другой город в свои 50 с небольшим хвостиком, чтобы поискать там работу и прикупить жильё, я оставила дома уже далеко не молодую мать и сына, которому предстояло закончить ВУЗ. Я их не бросила, и не собиралась бросать, но где-то на уровне подсознания меня подспудно грызло чувство вины…

Хотя, по сути, мне не в чем было себя винить — перед моим отъездом мы всё обсудили на семейном совете. Было решено, что мне одной будет легче закрепиться на новом месте. А через 2 года ко мне переберутся и мои. Наш город был небольшим, хотя и областным, центром, поэтому учёба в ВУЗе обходилась на порядок дешевле, чем в столицах.

Ничто не предвещало беды. Родня меня встретила, как всегда, радушно. Согласилась, чтобы я у них пожила пару месяцев, пока подыщу приемлемую работу и сравнительно недорогое жильё.

Но по-видимому, я слишком сильно связана с моей семьёй… Переехав одна, я перерубила связь с ней, хотя и общалась с ними регулярно посредством Скайпа и телефона. Но что-то оказалось нарушено… Что-то, что не давало моей «крыше» унестись в чёрную вязкую пропасть безумия, пока я была с ними рядом… или они — рядом со мной…

Я очнулась внезапно, словно меня кто-то разбудил во время жуткого ночного кошмара. Я вздрогнула и обнаружила себя, стоявшей у самой кромки крыши 16-ти этажки одного из спальных районов. Как я умудрилась не свалиться вниз при этом — понятия не имею. Как не имею понятия и о том, как я там вообще очутилась… Словно перенеслась посредством телепорта из спальни своей только что купленной «двушки» на эту крышу…

С замершим от ужаса осознания того, что должно было произойти парой мгновений спустя, но почему-то не произошло, сердцем, на деревянных ногах, боясь нечаянно покачнуться и рухнуть вниз, я медленно-медленно, бочком-бочком стала отстраняться от этой бездны, которая не только пристально смотрела в самую глубину моей души, но и пыталась уцепить, подцепить и утащить, проглотить и поглотить меня в своей безразмерной алчной пасти…

Когда я почувствовала себя в относительной безопасности — почти у самого люка чердачного выхода, я обессиленно рухнула на крышу. Идти дальше, чтобы спуститься на площадку 16-го этажа и к лифту — у меня не было сил… Меня колотило как в лихорадке.

Я не могла понять того, как я, такая всегда оптимистичная и жизнерадостная, никогда не думавшая накладывать на себя руки, оказалась буквально в полушаге от роковой черты… Я ничего не могла понять… Я гнала прочь мысли о том, что это может повториться снова. И я могу не успеть проснуться… я сделаю этот последний шаг… Я пыталась об этом не думать, но мысль эта настойчиво вкручивалась буравчиком сначала в моё подсознание, а после — и в сознание…

Кое-как спустившись вниз, я вышла во двор… Подняла голову вверх, посмотрела на то месте на крыше, где чудом сумела устоять… Мне снова стало жутко… В груди всё заледенело… У нас в роду сумасшедших вроде не было… Хотя по поводу меня у матушки врачи пару раз и интересовались — не стояла ли я на учёте у психиатра. Впрочем, не объясняя причины своего подозрения… Выходит, основание какое-то было…

Сжав кулаки так, что острые края наманикюренных когтей до боли впились в мои ладони, я побрела домой. Как это ни удивительно, дверь квартиры была закрыта, ключи преспокойно лежали в кармане куртки… Открыла дверь, зашла в квартиру, замкнула и оставила ключ в замке. Повесила куртку на вешалку в коридоре, присела на обувную полочку, не в силах разуться стоя…

Прошла в комнату, упала на диван… Я была разбита, опустошена… Жуткое бессилие охватило всё тело, в голове было пусто… вообще пусто… Но спать я боялась… Я боялась, что во сне снова уйду на эту крышу… Или на мост… Или — просто-напросто брошусь под проезжающую по проспекту машину… а может — решу повторить безумную выходку Анны Карениной… Я боялась…

Но сон меня всё-таки сморил… Я сдалась на волю победителя… В ту ночь мне не снилось ничего… Морфей поглотил меня, погрузил в иссиня-чёрную яму забвения, занавесив все окошки-сновидения… Я просто провалилась в тягучую черноту…

На утро у меня был выходной… У меня, но не у врачей — на календаре был вторник. Проснувшись, я поплелась в ванную. чтобы совершить утренний туалет и смыть под струями прохладной воды из душа остаток липкого налёта ночного беспокойного сна.

Я боялась вспоминать то, что со мной случилось. Боялась, что это призрачное воспоминание меня прельстит и утащит по-новой на ближайшую крышу многоэтажки. Стараясь ни о чём не думать, я наскоро позавтракала, покидала в спортивную сумку самое необходимое и решила сбегать напоследок в магазин, побаловать себя чем-нибудь сладеньким.

Если бы я знала, что я ТАК буду реагировать на все встречные автомашины, я бы сидела дома и носу не высовывала… Стоило мне увидеть сквозь молочно-серый туман, укутавший ещё не до конца проснувшийся город, первый встречный автомобиль с зажжёнными фарами, как мне пришлось намертво вцепиться в ближайший фонарный столб, чтобы удержать саму себя от стремления пройтись между этими двумя огоньками…

Такое же желание меня точило и при виде следующего авто. И под третий драндулет времён Второй Мировой мне тоже неудержимо захотелось броситься… Удержаться мне удалось лишь ценой обломанных до мяса ногтей, которыми я вцепилась в колючий куст шиповника, росшего в палисаде дома, мимо которого я в тот момент проходила…

Я не знала на что мне решиться: то ли сразу же повернуть обратно, то ли всё-таки дойти до магазина, учитывая то, что туманный смог понемногу рассеивался. Я решила довести начатое до конца, тем более, что большая часть пути уже была пройдена.

На обратной дороге странные неприятности меня уже не поджидали. Но домой я вернулась снова вся в липком и вонючем от страха (так вот КАК пахнет СТРАХ…) поту… Зачем-то закрыла входную дверь на все замки и щеколду… Залезла с ногами в любимое раздолбанное, но такое уютное широкое кресло, укуталась пледом и, прикрыв наполненные плескавшимся в них чернильно-стальным ужасом, глаза, стала с остервенением грызть плитку горького с солью шоколада.

Меня всегда шоколад успокаивал лучше всяких таблеток или сигарет. До этого… В тот день он меня не успокоил, хотя я добросовестно слопала всю плитку даже не запив её ничем… Я не чувствовала во рту так любимого мною вкуса настоящего 75%-го горького шоколада…

Я до последнего пыталась избежать седативных средств. Пошла на кухню, выдвинула ящик рабочего стола и вытащила оттуда пачку сигарет «Парламент», оставшуюся у меня после последнего визита задушевной подружаки, не выпускающей эту отраву изо рта. Я изредка покуриваю, в основном — после дозы спиртного в тёплой дружеской компании.

Нашарила на полке зажигалку, сняла с верхней полочки навесного шкафа хрустальную маслёнку, которой на этот раз было суждено сыграть роль пепельницы — выходить ещё и ради того, чтобы покурить, на улицу мне жутко не хотелось. До мандража в коленях и тошнотворных спазмов в желудке.

Закурив первую, насыпала зёрна «Арабики» в кофейную машину — на новоселье родня свою старенькую, но вполне ещё в рабочем состоянии подарила, прикупив себе новую. Налила водички… Пока порция готовилась, из холодильника достала баклажку минералки — любимую, с малой родины. Налила в пиалку.

Наконец-то можно было усесться за столом и спокойно покурить и попить кофе, что я и не замедлила сделать… попыталась выбросить из головы и стереть из памяти события последних суток. Решила немного отвлечься и пофантазировать о будущей семейной жизни с гипотетическим супругом: должен же он наконец-то появиться в моей жизни.

Фантазия

Я в коротеньком летнем халатике из ярко-канареечного с розами цвета сумасшедшей фуксии искусственного шёлка без трусиков стою возле рабочего стола на этой вот самой кухне. Спешу налепить пельмешков так любимых мною и мужчинами нашей семьи — сыном и мужем. Фарш они мне загодя приготовили — накрутили паровой свининки и телятинки. Я добавила в него специй, и посолила. Осталось раскатать блины и при помощи пельменницы налепить вкусностей, чтобы затем это всё пожарить на сковородке в кипящем подсолнечном масле.

Матушка была в гостях у своей младшей сестры — её туда закинул на машине мой племянник, сын — на занятиях до вечера, а супруг должен был уже вот-вот появиться — у него сегодня выходной и я послала его за покупками.

Так и есть- я немного не успела, когда в двери повернулся ключ и минуту спустя в кухню ввалился мой Мужчина… Кухня сразу стала такой маленькой-маленькой… Хотя он не был громадиной, но его было МНОГО… Один его рокочущий как водопад Виктория баритон чего стоил. Едва занеся пакеты с покупками, он мгновенно оценил мою экипировку и спустя долю минуты уже стоял на коленях между моих ног, пытаясь раздвинуть их немного пошире и уткнувшись лицом в мою киску.

От неожиданности я охнула и немного присела, интуитивно разведя ноги, чего и добивался мой извращенец. Его язык мгновенно проник в мою дырочку и начал там весьма активно двигаться.

— Что ты делаешь? — недоумённо спросила я.

В ответ мне прозвучало мычание с причмокиванием, а я против воли пискнула от наслаждения.

— Я не поняла, что ты сказал, — едва отдышавшись, снова начала я пытать мужчину.

— А ты что, сама не знаешь? — неохотно оторвался он от своего занятия.

— Мы только недавно вылезли из постели, — попыталась довольно деланно и картинно возмутиться я.

— Неправда — уже прошли почти два часа, — не согласился со мной муж, снова устремляясь в мою горячую и влажную самость.

— Не мешай мне готоооовииить… — замирающим от жгучего наслаждения голосом скорее прошелестела, чем проговорила я, — а-а-а-а…

Но мой супруг лишь усерднее стал трудиться над тем, чтобы моя влага пролилась ручейком ему в рот… Самый-самый пик… у меня непроизвольно подгибаются ноги, чем немедленно воспользовался мой венценосный раб, обхватив мои бёдра и усадив меня… нет, не на язык, и даже не на палец или кулак… на свой горящий от желания и стоящий дыбом, как мустанг над степной гадюкой, член.

— А-а-а-а!!! — уже взревела я неизвестно от чего больше — наслаждения, боли или неожиданности.

Муж закинул мой халатик мне на спину, повернул спиной к себе, наклонил мою голову с торсом над рабочим столом и с наслаждением натянул меня на свою шишку. Ещё, ещё, ещё раз… Я же отклячила свой зад кверху, прогнулась как дикая кошка, припав головой на локти и прижавшись к столешнице…

И тут раздалась телефонная трель… звонил мобильник хозяина. Он к этому времени успел-таки кончить, вылизать вытекающую из меня струйку спермы и хотел уже было удалиться в ванную для принятия душа и приведения себя в благочестивый вид. Но телефон не унимался.

Слегка отпыхавшись и отдышавшись после неожиданно свалившегося на меня дополнительного удовольствия, я протянула к нему руку. Муж не возражал.

— Алло, — слегка вопросительно произнесла я в трубку.

На том конце провода нервно закашлялись. Кашель был явно не мужской. Все коллеги-женщины моего мужа меня знают и не робеют, когда я отвечаю им вместо него — он спокойно это делает вместо меня, если я далеко. Странно, странно… Тем не менее кашель не прекращался, но трубку не спешили положить.

— Вы решили позвонить, чтобы продемонстрировать, как Вас мучает кашель? — сурово вопросила я,

— Вам необходимо срочно обратиться к терапевту. Здесь его нет.

— Как нет? — пролепетал почти девчачий голос, а-а-а… где он?

— Где и положено быть терапевту — в участковой поликлинике, — спокойно ответила я.

— Да нет, — справившись наконец-то с нервной чахоткой, пискнули на том конце провода, — я звоню Степану… — Девица явно или забыла от волнения, или вовсе не знала отчества моего благоверного.

Я уже могла бы дать 110%, что это была одна из множества пытающихся охмурить моего личного мачо. В это время из дверей ванны с маленьким полотенцем на чреслах и большим на голове, которым он промакивал свою роскошную смоляную гриву, доставшуюся ему от деда-цыгана, показался «виновник»и этого звонка.

Степан протянул было руку, чтобы забрать у меня свой гаджет, но я искусно скрутила фигу сразу из трёх пальцев, едва не сломав их, и показала шалунишке место у рабочего стола, кивнув на недоделанные пельмени: в конце концов не доделала я их по его вине. А сама уселась на небольшой диванчик, стоящий у самого окна. Всё это заняло у меня буквально пару минут.

— Аркадьевича, — великодушно пришла я на помощь забывчивой претендентке в светские львицы местного пошиба.

— Да-да, Степану Аркадьевичу, — уже окрепшим голосом заявила мне справившаяся с волнением идиотка, — где он?

Вопрос звучал почти требовательно, что меня несколько возмутило. И я решила прикольнуться, а заодно раз и навсегда избавиться от миражей всех бывших любовниц моего кроватного льва.

Я переключила смарт на громкую связь, чтобы этот исправившийся кобелина мог повеселиться вместе со мной: я дама не жадная, а в компании веселиться приятнее, чем в одиночку.

— В кожно-венерическом диспансере, широко оскалив в голливудской улыбке рот, менторским тоном заявила я. И вдруг неожиданно всхлипнула: — приходите ко мне… мы чайку попьём, я сырничкоооовв напеклааа, — блеющим голоском продолжила я.

— То есть как- в кожно-венерическом?, — ничего не понимая, уже почти нормальным голосом спросила меня трубка.

— Обыкновееенноооо… — уже окончательно вошла я в роль пришибленной лохушки, — у него с концаааа капааееет…

— И давнооо?? — с испугом в голосе спросила меня собеседница.

— Даааа… — провыла я, — с полгода…

В такую дичь смогла бы поверить только самая настоящая дура, но ведь недаром говорят, что если хочешь, чтобы тебе поверили, лги самым наглым и неправдоподобным образом. Как говорится, пипл схавал.

Фишка была в том, что ещё полгода назад моё чудо меня совсем не знало. С кем он тогда упражнялся на своём сексодроме — понятия не имею. Но я решила идти ва-банк.

— А-а-а-а… — снова стала запинаться трубка, — а что сказали врачи? Он хоть помнит от кого заразился?

— Не могу и не хочу знать, — резко ответила я, — его в полицию таскали, велели указать все сексуальные контакты за целый предшествующий предполагаемому заражению год. И заставили сдать дополнительные анализы: вдруг это и не гонорея вовсе, а сифилис так мутировал или СПИД вообще…

— Ой, мамочки… — теперь пришла уже очередь блеять дамочке.

— Да Вы не волнуйтесь — он с полгодика полежит и к вам вернётся, а пока всех, кто со Стёпочкой романы крутил, будут обзванивать и по одному вызывать на обследование в диспансер.

— Я-я-я-я…я-я-я-я… с ним не спала…

— Естественно — ты с ним трахалась, голубушка, — вот и прогуляешься к врачам…

— Но я совершенно здорова!! — уже почти визжала девица на том конце провода.

— Раз здорова — пару неделек подержат, проверят и отпустят, чего переживаешь-то?

— Я его убьюююю… — зарыдала несостоявшаяся светская львица и отключилась.

Сказать, что муж хохотал — это ничего не сказать. Он всхлипывал, из его огромных василькового цвета глаз лились слёзы. Он тихо сполз по дверце стола на пол, словно растаявшее мороженое… Тело его содрогалось в конвульсиях.

Я не могла всё это видеть и слышать, и наконец-то дала волю так долго мною сдерживаемому смеху…

Прозрение

Когда я допила свой кофе и докурила уже третью сигарету, я обнаружила себя истерически хохочущей над своей собственной фантазией…

Я словно видела себя со стороны, как видела бы соседку… Мне стало жутко. Но от осознания своей ненормальности я не перестала смеяться… Дикий хохот, овладевший мною, не хотел сжалиться, оставить меня… Я начала задыхаться… Руки, как рассерженные змеи, тянулись к моему горлу, чтобы наконец-то прекратить моё болезненное и, как мне показалось на тот момент, никчёмное существование…

Меня спас неожиданный проблеск сознания. В голове грянул чей-то мощный бас: «Заткнись!!». От нового стресса я не только замолчала. Я окаменела. Не могла двинуть ни руками, ни ногами…

Наконец я немного пришла в себя и смогла разогнуть пальцы правой руки, всё ещё державшие последний, третий окурок и опустить его в пепельницу. Медлить было уже опасно. Я взяла трубку и набрала телефон МЧС. Когда на том конце ответили, я, стараясь говорить как можно увереннее, попросила прислать за мной психиатрическую «Скорую».

Но диспетчер долго не соглашалась, ссылаясь на мой адекватный разговор. Не помогло то, что я уже со слезами в голосе описала всё свои приключения последних дней, включая только что прекратившуюся таким нетривиальным способом истерику. Чиновница от медицины, даже выслушав мою исповедь, всё ещё сомневалась. Тогда я резко изменившемся голосом, почти дискантом, лязгая челюстями, как плохо смонтированный киборг, отчеканила:

— Они приближаются! Они приближаются! Они уже рядом!

— Кто приближается? Кто рядом? — заинтересовались на посту.

— Они рядом. Они. Это — они. Они уже совсем рядом.

— Вы одна дома? — спросила меня недоверчивая дама.

— Нет, они уже рядом, — не задумываясь ни на минуту, солгала я.

— Кто-то откроет бригаде дверь, когда они к Вам приедут?

— Они открыли дверь. дверь уже открыта, — снова солгала я, но решила и впрямь её открыть на всякий случай.

— Ждите. К Вам выезжает бригада. Вы меня слышите?

— Да, мы ждём бригаду.

Я положила трубку и пошла открыть дверь заранее на тот случай, если мой разум снова решит улететь погулять…

Прибытие помощи

В ожидании приезда «Скорой» я позвонила на работу и предупредила, что меня некоторое время там не будет. Более подробно сообщу позже, как только смогу. Отзвонилась своим, попросив их не волноваться, если в ответ на их звонки я не буду отвечать: я не знала, можно ли будет с собой пронести телефон. На всякий случай приготовила взять два. Один решила припрятать.

Наконец-то в домофон позвонили. Я подошла к двери (как я сразу-то не подумала, что ведь и дверь парадного нужно будет открыть?). Но Бог миловал — открыла. Встретила гостей в коридоре. Вошли уже немолодой врач и с ним фельдшер, по возрасту годящийся мне в сыновья.

— Нууссс, и где у нас здесь больная? на кого смирительную рубашку будем надевать? — тоном, каким общаются с маленькими детьми, спросил у меня прибывший эскулап.

Словно в квартире кроме меня как минимум ещё кто-то был.

— Я больная. Но связывать меня не нужно — я не дерусь, не кусаюсь, и вообще… убегать от вас не собираюсь, — слегка агрессивно -вызывающим тоном ответила я.

— На учёте у психиатра стояли раньше?

— Нет, не стояла… Может быть, и зря…

— Почему Вы так решили? По-Вашему, лучше быть психбольной, чем адекватным здоровым человеком? — слегка недоумевая полюбопытствовал фельдшер.

— Потому что тогда я бы не докатилась до такого состояния, — горестно вздохнула я.

— Не факт, не факт… Но в оптимистическом варианте — да. Чем раньше пролечишься, тем раньше станешь здоровой, — вполне серьёзно изрёк врач.

— И что же так напугало сию прелестную леди, что она настойчиво просится в нашу юдоль скорби?

— продолжал общение доктор.

— Попытка шагнуть с крыши 16-ти этажного домика.

— А кто же Вас от неё отговорил?

— Я сама вовремя очнулась.

— То есть как это? — уже по-настоящему удивился дяденька в белом халате.

— Как лунатики, наверное, просыпаются… Вдруг вздрогнула и увидела себя на крыше… И мало того, что просто на крыше, а возле самой её кромки… Как мне удалось не покачнуться и не рухнуть вниз — не понимаю до сих пор…

— Так уже всё позади же… Вы вполне вменяема…

— Нет! Нет! И нет!! — я ещё испытывала такое же желание… а после… мне очень хотелось пройти между горящих фар едущих мне навстречу автомобилей… Я не знаю насколько меня так хватит… Пожааааалуйстааа… — уже хнычущим голосом заскулила я, — заберите меня с собой… мне страаашнооо…

— Но Вам же нужно ещё собраться… — неуверенно протянул бодрячок фельдшер.

— У меня уже всё собрано. Вон сумка стоит. Я на всякий случай её на второй день после несостоявшегося полёта собрала, — уже своим обычным бодрым голосом успокоила я мужчин.

— Ну что, Василь Михалыч, — обратился врач к помощнику, — заберём на казённые харчи добровольца?

— Ну раз дама так настаивает…

— Вы своих-то предупредите, позвоните, — это уже он мне.

— Уже поставила в известность. Даже на работе за свой счёт взяла заочно месяц. За месяц-то, думаю. меня подлечат??

— Ну всё предусмотрела… надеемся… но гарантию дать не могу… решать будет главврач больницы, — честно предупредил меня доктор.

— Раз всё собрано и все оповещены — тогда в дорогу, нечего время зря терять, — подал команду старший.

Я попила на дорожку водички, взяла сумку, пропустила вперёд мужчин и закрыла дверь на все замки. Один ключ взяла с собой, а второй спрятала под порог — там нишка небольшая под левым стояком дверной коробки оставалась. Вот я её и использовала в качестве тайника для ключей. Мои уже знали: если там лежат ключи, меня в городе нет.

Прибытие в Чистилище

«Скорая» стояла возле самого выхода на проезжую часть напротив подъезда. Фельдшер прошёл внутрь, подал мне руку. Последним загрузился врач, предварительно отзвонившись перед машиной на подстанцию и выкурив с наслаждением пару сигарет кряду.

Я потом всё время лечения жалела, что не стала курить вместе с ним…

Наконец все были в сборе, и мы тронулись. То есть — наша машина при помощи пожилого водителя поехала. Куда мы ехали, я могла лишь догадываться: забранные толстой металлической решёткой окна были занавешены плотными шторами, которые плотно закрывали стёкла…

Мы не включали мигалку — я не представляла угрозу для себя и общества, торопиться было особо некуда: спецбригаду вызывают не так часто, как обычную «Скорую» … И то — слава Богу: значит, не так уж много наших сограждан сходят с ума…

Остановившись несколько раз на светофорах, мы наконец-то прибыли на место. Резко взвизгнув тормозами, фургон остановился. Было слышно, как за машиной лязгнули стальные въездные ворота в высоченных, метра под три высотой, каменных стенах. Шофёр вышел из кабины и открыл нашу дверь. Теперь первым спрыгнул на асфальт подъездной площадки врач и подал мне руку, которую не разжал, когда я спустилась к нему. Хватка была нежной, но цепкой, словно у робота, на длань которого надели плюшевую перчатку.

Последним вышел фельдшер, который обошёл нас и пошёл вперёд по дорожке, ведущей к металлической двери с надписью полуметровыми буквами «ПРИЁМНЫЙ ПОКОЙ» Какой-то весельчак с чёрным чувством юмора начертал на стене выше этой надписи свою: «Добро пожаловать в Чистилище!». Она красным контуром проглядывала сквозь грязно- охровую краску стены.

Само здание больницы не вселяло радужных надежд и не добавляло весёлых мыслей: грязно — серого цвета с охровыми подпалинами, словно у старого больного дворового кота… Окна, все как одно, забранные решётками с обеих сторон стёкол… почти все — ещё старые, деревянные, которые невозможно открыть, чтобы проветрить помещение…

Штукатурка на стенах шелушилась и отваливалась кусками на землю. Не дай Бог, кто окажется на пути этого падающего листочка безумия — мало не покажется…

Я вопросительно посмотрела на доктора, молча указав свободной рукой на частично замазанное зловещее приветствие.

— Да это один из хронов умудрился оставить по себе вечную память. И как могли не заметить, чем он занимался здесь несколько дней подряд — не ясно.

— А что, больных выпускают гулять без надзора? — радостно удивилась я.

— Не всех и не всегда, — охладил мой пыл мой конвоир.

«У-у-у-у…» — проскулила я про себя. Но тут же себе закрыла рот: «Сама сюда напросилась. И вообще, это — не навечно»…

Тяжело вздохнув, я пошла со своими спутниками дальше.

Входная дверь поддалась, хоть и с зубовным скрежетом, но довольно легко. Через маленький тамбур, едва вмещавший одного человека за раз, находились вторые двери. Тоже металлические, и точно такие же визжащие. Я тогда подумала, скривившись от этой какофонии: «Неужто нельзя их чем-нибудь смазать?». И лишь попав на отделение, узнала, что скрип этот не устраняют преднамеренно: если охранник друг задремлет, а какой-нибудь особо шустрый постоялец этих чертогов попытается ускользнуть на волю, они выдадут беглеца своим скрипом.

После двойных металлических стражей мы попали в небольшой, примерно 5 на 2 метров холл с рядами металлических стульев, привинченных к бетонному полу огромными болтами. Справа от этих сидений располагался собственно сам Приёмный покой, войдя в который, я распрощалась с доставившими меня членами психиатрической «Скорой».

У меня забрали всё, что коим-либо образом напоминало удавку: пояс от халата, вытащили длинный шнурок из нижней кулиски спортивной куртки. Мне сказали, чтобы я переоделась в то, что я привезла с собой из одежды и сдала то, в чём прибыла на хранение в больничный гардероб.

За телефон и сигареты сказали, что это в ведомости старшей медсестры отделения, куда меня сейчас сопроводит санитарочка — далеко не мелкая по размерам тётечка ближе к пожилому, чем к молодому возрасту.

В стене, противоположной к двери, была встроена кабинка вахтёра с окнами из пуленепробиваемого стекла и «вертушка», которую этот самый вахтёр открывал-закрывал, нажимая на заветную педаль в полу.

Левая относительно входа стена поглотила маленькое окошко для приёма передачек для особо тяжёлых пациентов, которые либо не могли ходить, либо которых не выпускали из-за их буйного поведения.

Под присмотром нового конвоира я отправилась через вертушку вначале по длинному узкому и какому-то смрадному коридору, а затем — по начавшим рассыпаться бетонным ступеням лестничного пролёта на третий этаж.

На лестничной площадке третьего этажа нас встретила ещё одна бронированная стена с узкой металлической дверью, по центру которой был врезан глазок. Сбоку находилась кнопка обычного электрического звонка. Нянечка трижды нажала на неё: два коротких и один длинный звонок. «Ого, похоже, их обязывают заучивать морзянку», — усмехнулась я про себя.

Нам открыли дверь, и проглотившее меня, ставшим на время родным, 13-е женское отделение, начало медленно со смаком переваривать свою новую жертву в моём лице.

Едва я успела перешагнуть порог этой обители печали, как за мной лязгнули вначале сама дверь, а спустя секунду — замки и засовы. Я не выдержала и, повернувшись к сопровождавшей меня санитарке, вымолвила:

— Как в тюрьме…

— Гораздо хуже и страшнее, — возразила мне проходящее мимо меня существо в полинявшем халате и раздолбанных шлёпках на босых ногах предположительно женского пола. Хотя стрижка скорее всего соответствовала мужским стандартам красоты.

— Почему? — на полном автомате поинтересовалась я.

— Тамбовцева, проходи к старшей медсестре. После пообщаешься с Мавкой — время у вас будет предостаточно, — бесцеремонно оборвала меня нянька, повернув при этом за плечи лицом к посту медсестры и слегка подтолкнув меня вперёд.

Мне ничего не оставалось делать, кроме как подчиниться. В самом начале коридора, в нише у двух зарешёченных окон вдоль трёх стен тянулись ряды из 6—7 металлических же стульев, наглухо, как и на первом этаже, вцементированных в пол. На углах стояли два небольшие стола. Я решила, что это- столовая отделения, но после оказалось — место для приёма гостей. В приёмные дни здесь проходили свидания с посетителями — редкими родными и ещё более экзотическими друзьями, не позабывшими страдальцев.

Позже я обнаружила ещё один тупичок — уже с небольшим диванчиком и парой промятых с вытертыми и залоснёнными подлокотниками кресел, между которыми стоял вполне себе «нормальный» журнальный столик. Как уверяла больничная администрация, все это «богатство» вкупе с доисторическим телевизором, подарили отделению благодарные родственники — спонсоры. Но мне сдаётся, что имя их — Помойка.

Пройдя этот карман, я упёрлась в отгороженный медицинский пост — почти такой же, как и в любом стационаре. За исключением того, что стекло было бронебойным, а на столе со стороны персонала под колпаком была прикручена тревожная кнопка вызова санитаров. Это не такие бабулечки — божьи одуванчики, а громадных габаритов и недюжинной силы мужики. Двое из этих красавцев стояли у дверного проёма ближайшей к выходу из отделения палаты.

Вскоре я узнала, что палатам в этом богоугодном заведении дверей не полагалось априори. Исключительно ради безопасности самих же пациентов. Подойдя к открытому окошку медпоста, за которым сидела сухопарая женщина в белом накрахмаленном колпаке и в белом же халате с выражением Леди Абажур на некогда миловидном лице, я передала ей свою историю болезни. Всё это время за каждым моим движением неотрывно следили оба дяденьки у ближайшей палаты.

Дежурная медсестра, которой в тот день была старшая медсестра, меня зарегистрировала. Узнала курю ли я. Когда я ответила утвердительно, она приказала отдать ей мои сигареты, подписав на блоке мою фамилию и сказала, что выдавать будут каждый день по 5 штук на день. При условии не нарушения режима.

Если же я буду плохой девочкой и этот самый режим нарушать, меня этого вредного для здоровья удовольствия будут лишать. Вообще. Сроком как минимум на сутки. Я сделала скорбное выражения лица и в глазах моих взметнулся пожар страха, граничащего с ужасом.

На самом деле мне хотелось истерически расхохотаться: к курению я относилась почти нейтрально. Но не дышать же чужим дымом? Вслед за блоком сигарет у меня забрали сотовый — тот, который я не стала прятать — дешёвенький. Медсестра сказала, что для звонков родным и друзьям каждый день выделяются полчаса, а по выходным и праздникам — целый час после ужина. «Уже неплохо» — пронеслось у меня в голове.

Второй, дорогой смарт был у меня припрятан в халате, в заранее пришитом мною к нему внутреннем кармане. Я его примастачила накануне того, как дома решила усесться в кресле с сигаретами и кофе. На моё счастье обыскивать и прощупывать халат у меня не стали. Недосмотр, однако.

Оставили пакет со сменой нижнего белья, мочалку с мылом, зубную пасту и щётку, носки и книгу с тетрадью и авторучками. Разрешили взять продукты. Остальные книги забрали вместе с сумкой. Сказали, что так надёжнее будет. Как одну книгу прочитаю — подойду к медсестре и поменяю на другую. Это меня тоже устроило.

Медсестра жестом показала мне на ту самую ближайшую палату. Я потом узнала, что это — палата наблюдений, или — наблюдательная палата. В неё попадают все новички, попавшие в это первый круг не-Дантовского ада.

Я подошла ко входу, охраняемому двумя амбалами. Ко мне подошла уже другая, не та, которая меня привела, санитарка, и провела внутрь, показав мне мою кровать. Мне повезло — она была возле окна. И я положила свои вещи на подоконник. Потому что тумбочек явно не хватало на всех. Почему, правда, не использовать их на двоих хотя бы — не знаю. Позже мне сказали, что они являлись своего рода призом за долготерпение тем, кто поселился здесь надолго.

Шмон

На панцирной, провисшей сиськой почти до самого пола, сетке кровати лежали два (целых два!!) матраса, более напоминавших коврики у порога в семьях новых русских по толщине. Но и это, как оказалось, было роскошью — мне благоволила моя истерзанная моей невменяемостью Судьба.

Подушка… Вот здесь мне повезло по-настоящему. Подушка оказалась нормальных размеров и довольно жесткая. Я не могу спать на маленьких. От радости я даже не удостоила вниманием одеяло… Или точнее — то, что служило в его качестве. Уже успев утомиться, я присела на незастеленную шконку.

— Ну и чего расселась? Встань, я застелю тебе постель, госпожа-а-а, — услышала я над своим ухом ворчание моей «конвоирши».

— Давайте я сделаю это сама. Я умею, честно, — предложила я.

Тётенька не отказалась. Быстро управившись с постелью, я наконец устроилась в своём гамаке и обвела взглядом помещение. Огромная, на 33 — посчитала, не поленилась, кровати, палата. Которую впору назвать конференц-залом без возвышения — подиума. Четыре больших окна, шторы которым заменяли всё те же самые двухсторонние решётки. С внутренней стороны — единые на всё окно. С уличной — на каждое из трёх секций — отдельно, практически вплотную к стеклу.

У дальней от меня стены, что примыкала к дверному проёму — ряд из 4 столов, вокруг которых… стояли обычные деревянные стулья, которые можно было передвигать! Часть пациенток сидело группами по 2—4 человека вокруг них и о чём-то тихонько разговаривало.

Остальные валялись на кроватях как тюлени на ледовом пляже.

Вдруг в палату ввалилась делегация из пяти человек мужиков: одного старшего с мешком в руках и четырёх его подчинённых.

— Все встали и отошли от своих кроватей. Плановая проверка санитарного состояния постелей.

— Шмонать будут, ссуки, — едва слышно прошелестело у меня над ухом.

Я подняла глаза: это была снова та самая чудная тётя с не менее чудной кликухой Мавка.

— То есть как — шмонать? — не поняла я, — не в тюрьме же всё-таки.

— Смотри и увидишь — невесело усмехнулась та.

И я увидела… От увиденного у меня округлились глаза. Мне было и мерзко, и противно. Меня начало колотить от осознания полного собственного бессилия и незащищённости. В тот момент я пожалела, что настояла на своей госпитализации. Четыре мужика подходили по очереди к каждой кровати, переворачивали тощие матрасы на 180 градусов, от чего вся постель рушилась на пол.

И вслед за постелью на пол летел весь незамысловатый скарб больных, который хранился под матрасом за неимением тумбочек: куски хлеба, книги, тетради, бельё, полотенца, зубные пасты и щётки… Всё, что лежало на кровати… Всё сметалось на пол.

Хозяевам этого имущества оставалось лишь отрешённо наблюдать за этим беззаконием. Если не по букве, то за моральным — стопроцентно. Мало того: старший этого карательного отряда периодически подходил к той или иной кровати и отбирал отдельные вещи в свой полиэтиленовый пакет.

Чем он руководствовался при этом — неизвестно. В палате стояла гнетущая тишина. Возмущаться боялись: вслед недовольным репликам могли последовать штрафные санкции в виде запрета на курение на целый день или лишение скудного десерта на ужин.

У меня тихо чесались кулаки и сводило судорогами челюсти, поверх которых вздулись желваки… Мою кровать не тронули — медсестра сказала, что я только-только прибыла. Покосившись на подоконник, где лежали мои пожитки, командир зондер-команды с явным неудовольствием прошёл мимо: повода всё это свалить на пол у него не было…

Я облегчённо вздохнула и пошла ложиться: все больные, у кого уже провели зачистку, возвращали на место свои постели и жалкие пожитки, оставшиеся целыми после погрома. Но не успела я сделать и шага, как почувствовала на своей левой руке чью-то руку. От неожиданности я едва не подпрыгнула. Это снова оказалась Мавка.

— Учись контролировать свои эмоции. Иначе из тебя здесь сделают растение, — прошептала она.

— Да ты что?? — искренне возмутилась я, — не те времена.

— Ага… ты это им расскажи, — показала она пальцем на противоположный от моего окна угол.

Только сейчас я заметила там пять кроватей, на которых лежало пять почти неподвижных тел, больше похожих на мумии.

— Неужели?.. — ужаснулась я.

— Ага. Именно, — спокойно подтвердила Мавка.

Я, правда. не сильно в это поверила. И оказалась права: просто отделение было временно переполненным и в эту, самую жуткую, к слову сказать, палату, временно переместили этих бедолаг, проведших в стенах богадельни большую часть своей жизни. Они уже доживали. И их состояние было вызвано их болячками. Врачи здесь были не при чём.

— Мавка, — позвала я собеседницу, а как тебя зовут на свободе?

— Лика. А тебя?

— Светлана.

— Красивое имя… Весна по имени Светлана…

— Спасибо, Лика… У тебя такое… мистическое имя… Лика… Лик… Образ… А почему — Мавка?

— А ты знаешь, кто такие мавки? — печально полуулыбнулась женщина.

— Да… немного… из литературы. Сущности, в которые поселились души погибших некрещённых детей, или детей, проклятых своими родителями.

— Вот-вот. Именно… проклятых своими родителями… матерями…

— У тебя нелады с матерью? — сочувственно спросила я.

— Есть такое дело, — кивнула нечёсаной вороной гривой Лика, — но давай поговорим об этом позже?

— Хорошо — кивнула я ей в ответ головой.

Лика казалась мне чересчур здоровой для этого места… Она явно здраво рассуждала… Неужто… неужто это её мамуля сюда упрятала? У меня по спине побежали мурашки…

— Лика, — тронула теперь я её за руку.

— Да? — откликнулась она, внимательно и спокойно глядя в самую глубину моих глаз своими изумрудно-зелёными с болотного цвета поволоками огромными глазами.

«И впрямь — мавка», — восхищённо подумала я.

— Что ты хотела сказать, Светик — семицветик?

— Почему ты сказала, что здесь хуже и страшнее чем в тюрьме? — из-за этих шмонов? Или ещё из-за чего?

— Да нет… шмоны, уколы, таблетки, электрошоки… — это всё само по себе не так страшно… Для обычных людей, которые не вступают в единоборство с Системой, властью — они не страшны… Потому что обычные люди не страшны власть имущим…

— А тогда почему?

— В тюрьму отправляются, твёрдо зная свой срок пребывания там. Иногда даже в качестве бонуса он может быть уменьшен за хорошее поведение. Но дольше назначенного, если не будешь преступать закон, тебя не заставят там быть.

А здесь… здесь никто не знает на какой срок ты тут поселишься… можешь просто пройти курс лечения и вернуться домой, постаравшись позабыть это всё, как дурной сон. Можешь периодически вырываться на свободу, чтобы глотнуть немного воздуха, и снова возвращаться сюда раз за разом.

И с каждым курсом лечения интервалы свободной жизни будут безжалостно сокращаться болезнью, пока ты не окажешься здесь навсегда… А можно и с первого «залёта» не вернуться уже в мир здоровых людей… Это уж как посчитает нужным главврач… ну, и твоя болячка, конечно… Самое страшное и главное отличие от тюрьмы: единожды сюда попав, не зарекайся, что отсюда выйдешь…

— Пошли прогульнёмся по коридору что ли? — предложила я Лике.

— Размечталась, глупенькая, — невесело усмехнулась мне в ответ Мавка, — из этой палаты выпускают лишь в туалет. И следят, чтобы ты по пути туда или обратно никуда не свернула.

— Что, серьёзно? — не поверила я.

— Серьёзнее не бывает… Это — уголок ада посреди чистилища клиники. Локальный ад 13-го женского отделения.

— Ух, как ты… завернула-то! — над моим ухом раздался слегка осипший незнакомый мне женский голос.

Я повернула голову к источнику звука. Обладательницей его оказалась довольно крупногабаритная деваха в спортивном костюме «Адидас», надетом на голый торс. Выше бегунка полурастёгнутой «молнии» не торчало ничего — ни бюстика, ни майки или футболки.

«Креативненько», — подумала я, — «наверное, соблазняет санитаров-охранников, чтобы иметь возможность почаще ускользать из нашего мини-ада.»

Но скоро убедилась в своей ошибке — мадмуазель со всклоченными волосами цвета детской неожиданности всего лишь навсего простирнула свой единственный топик, который висел и сох на соседней со мной батарее.

— Лёлька, — представилась мне вновь подошедшая.

— Лёлька? — переспросила я.

— Да Оля она, — пояснила Лика, — приблатняется просто.

— Светлана, — представилась я.

— Фотинья, ты не слишком верь всему, что тебе Лика расскажет, а то окончательно свихнёшься — уже от страха и никогда отсюда не уйдёшь.

— Ого, какие здесь начитанные кадры-то тусуются, — невольно вырвалось у меня.

— Лёлька сюда попала из технаря, то бишь — колледжа.

— За какие же грехи её так сурово наказали? — моё недоумение было вполне искренним.

— Да не за грехи, а за усердие в учёбе, — пояснила, опередив Лику, сама Ольга, фыркнув в её сторону.

— То есть? — снова не поняла я, — я что-то юмора не поняла.

— Ну что здесь непонятного? — скривила губы в презрительной усмешке Лёлька, — готовилась я поступать сразу в два института. Мозги не выдержали нагрузки и потекли.

— А при чём здесь колледж? — не унималась я, — и как это у тебя потекли мозги?

— Ууу, Ликааа… до чего же бестолковая-то твоя новая подружака-то… Эдак я сейчас перегреюсь и мне придётся за успокоительным на пост рваться, — запыхтела Олька.

— Не прошла я по конкурсу ни туда, ни сюда, — уже монотонным менторским голосом, словно учитель в младших классах, проговаривающий каждое слово диктанта, обратилась она ко мне, — и после этого сдала документы в технарь. А спустя пару недель после начала занятий у меня поехала «крыша».

— Ага, спасибо за подробное разжёвывание, — улыбнулась я вполне искренне «учительнице», — надеюсь, ты поделишься своей историей поподробнее?

— Если публика не возражает, то чуть попозже — после перекура. Сейчас будет смена почётного караула и сменившиеся пойдут в курилку.

— А я что-то не заметила здесь курилки, — ляпнула я очередную глупость.

— Курилки здесь в туалетах по совместительству располагаются, — снисходительно пояснила мне Лика, — ты куришь?

— Здесь — да, а то с тоски сдохну.

— А на свободе, что, не куришь? — недоверчиво поинтересовалась у меня Лёлька.

— Практически нет, — честно ответила я.

— Ладно, пошли за табаком к сестре и — в туалет, — потащила меня с кровати Лика.

Я с неохотой рассталась со своей люлькой и потопала вслед за другими курильщицами к посту. Мы все по очереди подходили к окошку, называли свои фамилии и протягивали раскрытые ладони, в которые медсестра нам вкладывала по одной сигарете из наших запасов. Я заметила, что подавляющее большинство получало свою пайку из одной и той же пачки и вопросительно посмотрела на Лёльку.

— Когда ты выкуришь свой блок, и, если тебе некому будет купить новый, ты просто скинешься с остальными, чтобы санитарка или медсестра купила ещё один — общий на всех. По средней цене, естественно — не «Парламент», — завистливо глядя на моё богатство, сказала Ольга.

Я заметила её завистливый взгляд, но предлагать ей свою сигарету не стала и в душе поблагодарила здешние законы, по которым нам выдают лишь по 5 штук на день, и те — по штуке на один раз. Не отдавать же последнее.

Туалеты были в самом конце коридора. Поэтому я старалась продлить это удовольствие — прогулку от палаты до дверей толчка.

— Так почему ты считаешь, что наша нынешняя палата — это адский ад во всём отделении? — продолжила я прерванный подошедшей Лёлькой наш с Ликой разговор.

— Я не умею красиво говорить, но зато у меня неплохая память, — ответила мне собеседница. Я отвечу тебе почти дословно словами недавно выписавшейся отсюда смертельно больной девочки. Прости, ни магнитофонных записей, ни даже конспекта за её подписью у меня нет, так что тебе придётся поверить мне на слово.

— Ты, может, и удивишься, но тебе я поверю и на слово, — искренне заверила я Лику.

Если бы я тогда знала про неё то, что узнала спустя всего один этот день — я бы подумала бы не один раз, чем так опрометчиво заявлять.

— Я оглашу тебе эту цитату по нашему возвращению в палату, хорошо?

— Идёт. Я вполне способна не умереть от любопытства ещё 15 — 20 минут.

К этому времени мы всё-таки подошли к женскому туалету отделения. Открыв скрипучую дверь, мы ввалились в зловонную газовую камеру, амбре которой довершалось ещё дымовой завесой полутора десятка горящих сигарет.

У правой стены от входа на небольшом пандусе были пробиты пять (5) дырок, ничем не отгороженных ни друг от друга, ни от узенького прохода перед ржавым рукомойником, вокруг которого и сгрудились любительницы никотина.

Два отверстия были прикрыты телами двух дам неопределённого возраста, которые не стесняясь присутствующих, решили совместить приятное с ещё более приятным занятием. Одна в промежутках между затяжками сладострастно кряхтела, пытаясь исторгнуть из себя переработанные пищевые отходы, которыми под видом больничного питания кормили здешнее население.

Вторая же, уже освободив, похоже, свой мочевой пузырь, просто решила не вставать с корточек и продолжить курить на месте. Благо — желающих удовлетворить свои естественные нужды наблюдалось немного.

Одна пациентка с гладко зачёсанными назад русыми волосами, заплетёнными в тощую косичку, больше напоминавшую крысиный хвостик, просительно подходила к каждой курящей по очереди и просила дать ей затянуться или оставить хабарик.

Я снова вопросительно посмотрела на Лику в надежде услышать озвучку разъяснения происходящему.

— Это — Людка. У неё уже давно закончились свои сигареты и деньги. Но бросить здесь курить — нереально. Вот и клянчит… А чем её угощать-то? — у всех — мизер… Хорошо, если мужики-санитары сжалятся и кто-нибудь даст «Приму» или «Беломорину» втайне от медперсонала.

Покурив в этой клоаке и справив свои дела, после чего сполоснув руки ледяной водой из неплотно закрывающегося крана, мы потопали обратно в палату. Придя, решили занять угловой столик напротив дверного проёма, а следовательно — и напротив новых санитаров, занявших места старых с такой точностью, что у меня мелькнула шальная мысль: «А не брежу ли я? На самом ли деле здесь стояли другие санитары в момент моего прибытия, а не эти?».

— Ты обещала выдать мне по памяти цитату про эту палату, — напомнила я Лике.

— А ты настырная, словно репей, — тихо засмеялась она. — Хорошо, слушай:

«Нравственная сущность обречённых Судьбою влачить своё жалкое болезненное существование пациентов в этом аду, выворачивается наизнанку. Ко всем чертям собачьим летят все нажитые ранее, в нормальном человеческом обществе, идеалы. А мразь и гниль душевная, что таилась на самом её дне, которые в здравом состоянии стараешься не показывать другим, даже самому себе не всегда признаёшься в их наличии, выливается из каждого грязевым зловонным потоком. Все вокруг, из числа тех, кто должен стремиться облегчить твои страдания, напротив, прикладывают максимум усилий к тому, чтобы ты извазюкал свою душу. А если удастся, то и потонул (морально) в этом духовном гное и дерьме, став одним из этого стада издевающихся над тобой. Слился с ними в одной массе. Перестал различать добро и зло.»

— Вот это память… — восхитилась я искренне.

— Да нет, что ты… Это я уже частично переделала, добавила своих слов. Но суть высказанного осталась неизменна.

— Да уж… и возразить нечего. Ни добавить, ни убрать — как в песне.

— Они и шмон-то проводят с целью унизить, вдавить в депрессию. растоптать ещё тлеющие угольки выгорающей самости, личности. Ты думаешь, что кому-то нужны наши личные вещи? Да ни фига.

А вот плюнуть в наши души, точным, расчётливым плевком — это им как мёду напиться. Они, наши тюремщики, регулярно напоминают всем, кто обречён оказаться запертым здесь на разные сроки своей болезнью, что мы — уже не люди, а так… «прах есмь» под их ногами, которыми они топчут и наши скудные пожитки, и само понятие «личность»…

Какая такая личность может быть у сумасшедшего? Никакой. он чуть отличается от животного. А иногда подобен растению… Ведь эти вот застеленные кровати — всё, что у нас здесь есть в личной собственности.

Всё. что нам разрешают с собой взять в палату — под этими матрасами… Даже тумбочки здесь лишь у ветеранов в основном… Не хватает на всех даже такого дерьма… Государству в лом тратить деньги на дегенератов…

А эти уроды приходят и глумятся над единственными вещами, которые ещё напоминают тебе, что ты когда-то жил в ином мире. Что ты — человек. И если тебе повезёт, то ты когда-нибудь выйдешь отсюда… Если тебе повезёт…

Будни нашего дурдома

На первый мой день в этом чудненьком местечке никаких иных интересных вещей со мной не произошло. Мы провалялись до ужина в кроватях. Хорошо, что я набрала с собою книг. Если дела пойдут таким образом, они уже через неделю у меня закончатся… Придётся просить родичей, чтобы снабжали литературой.

После ужина ещё раз сходили покурили. Интересно всё-таки устроено человеческое общество. Никотин — яд. Вроде как идёт борьба с курением в общественных местах.

А в больницах дымят как паровозы. На заводе перекур — святое дело. Когда я работала на заводе по производству белой техники, нам не разрешалось даже в свободную — не по нашей вине — минутку, посидеть и почитать книгу или газету.

А в курилку сходить — Бога ради. И никто не имел права курящих оттуда растурить или наказать за курение. А вот за чтение на рабочем месте огуливали только так…

Немного меньшей радостью для пациентов была кормёжка. Вообще, приём пищи в психбольнице — маленький праздник. Правда, в нашей палате я этого не ощутила, потому что есть нас не выпускали в столовую вместе с остальными пациентами.

Мы были временными (в большинстве) изгоями местного общества. Карантинниками. Пищу нам привозили прямо в палату. И поглощали мы её в поле зрения всё тех же санитаров — охранников.

А вот позже, когда меня перевели уже на постоянное место «жительства» — лечения — в дальнюю от входа, возле самого туалета, палату, я вполне насладилась этим скромным праздником местной жизни.

Чего стоило само стояние в очереди, неспешное продвижение к окошку раздачи, занятие места за столом, расстановка чашек и кружек на нём…

Сам по себе процесс рассаживания за эти столы, каждый из которых был накрепко прикручен уже знакомыми болтами… А как весело было стучать ложкой по железной миске, требуя добавки.

Иногда эта какофония переходила во что-то, напоминающее бравурный марш или симфонию надвигающейся бури…

Насытиться тем, что в этом заведении называлось едой с непривычки после нормальных домашних харчей большинству страдальцев было нереально… нет… сами по себе продукты были не хуже, чем в обычных российских стационарах… Но, ёлкин… соли-то почему они так жалеют? Постно-пресная жратва лезла в горло лишь тем, к кому вообще никто не приходил и ничего не передавал… И то они старались хоть соли у соседок выпросить.

Итак… насытившись (я в первые дни ещё способна есть такие «яства») и выкурив по последней сигарете, мы снова расположились на своих лежбищах… Моя кровать оказалась поблизости от спальных и дневальных мест Лики и Лёльки. С Ольгой мы лежали голова к голове.

— Светик, — позвала меня наша Профессорша, как я уже окрестила про себя Ольку.

— Ась? — отозвалась я.

— Пока до отбоя время ещё есть…

— А во сколько здесь отбой-то? Что-то я позабыла разузнать.

— В 21—00 начинаем укладываться, а в 22—00 гасят свет, оставляют только дежурные лампочки в коридоре и на посту- чтобы голову не сломали по пути в туалет.

— А что, эти громилы и по ночам здесь стоят? — недовольно покосилась я на санитаров, которые присели на стулья возле выхода, утомившись стоять.

— А ты как хотела? — ночью-то они и нужны больше всего… Вдруг ты под покровом темноты вздумаешь перепилить решётки на окнах.

— Это, интересно, чем? — опередила меня Лика, взгромоздясь на кровать Лёльки позади неё.

— Как это — чем? Странные вы, девочки, — притворно удивилась Лёлька, — зубами, естественно.

— ????

— А что, они у тебя не металлические что ли?

— Аааа… ну даааа… — протянула я, не в силах поддержать смехом несмешную шутку, — в самый раз только решётки ими перекусывать.

— Не перекусывать, а перепиливать!! — повысив голос, возразила Лёля.

— Перепиливают пилами, — парировала я.

— Успокойтесь обе. Перетачивать, — снова вмешалась в диалог Лика.

Не выдержав, мы закатились от смеха. Он едва не перешёл в гомерический хохот, но, едва посмотрев на наших телохранителей и встретившись с одним из них взглядом, мне махом перехотелось смеяться. Дядя намеревался шагать к нам… и не с пустыми руками… В руках у него явно что-то было…

— Девки, ша!! — я стукнула одновременно по спинам обеих, — к нам Цербер направляется… И у него что-то в руках…

Лика выглянула из-за спины Лёльки.

— Оооо… это- верёвка и кляпы…

— Он что, любитель поиграть в садо-мазо? — невинно спросила я.

— Ага… Тематик… на общественных началах… Слышала о таких?

— БДСМ здесь? Ты издеваешься?

— Шучу. Просто шучу. Но связать могут вполне. Если понадобится успокоить. Обычно, правда, смирительную рубашку применяют… Но к кровати могут и бельевой верёвкой примотать, если специального пояса под рукой не окажется. Не бойся… Он просто пугает… Чтобы перед сном не особо «расходились».

— А-а-а. Ну спасибо, что успокоила… А то я уже и спать как-то опасаться начала.

— Вот для этой цели нас в это чистилище и бросили.

— ??? — снова не поняла я.

— Они с недельку понаблюдают за новенькими, то есть — и за нами тоже, и раскидают по палатам…

— Ага… это как по клубам по интересам?

— Ну да… Кстати, они стараются селить подружившихся рядом. Меньше хлопот. А то будут по отделению по ночам шмыгать друг к другу.

— А откуда ты всё это знаешь? — недоверчиво спросила я, — ты же вроде почти со мной одновременно сюда пришла.

— В этот раз — да…

— Что значит — в этот раз? Ты что?..

— Ага… уже по пятому кругу… — печально подтвердила Лика…

Я округлила глаза…

— Но почему?

— Рецидивы… Диссоциативное расстройство идентичности… в быту часто называемое раздвоением личности… У меня, их, этих личностей, правда, немного поболе будет… Так что, вернее сказать — расщепление личности…

— Так у тебя шиза? — слегка отстраняясь от подруги, спросила Олька.

— Нет… врачи говорят, что к шизофрении это не имеет никакого отношения.

— Бедная ты… так мучиться… — вздохнула я.

— Да я в принципе не очень мучаюсь… Самое плохое то, что когда одна альтер-личность уступает место другой, я напрочь забываю, что со мной происходило во время царствования первой… Вот сейчас я — Лика… А ещё во мне живёт чумовой парень Стас и тупая нахрапистая тётка Марфа с одной рукой.

— Так ты их помнишь? — радостно воскликнула Лёлька.

— Если бы… Это мне рассказывают, когда я снова становлюсь Ликой…

— Кто рассказывает? Врачи?

— Врачи и мама… Я её едва… точнее не я, этот сукин сын Стас едва её не убил в последний раз…

— Ну ладно тебе о печальном на сон грядущий… Давайте я вам лучше об опасности гомерического смеха расскажу, — предложила Профессорша.

— А что, хохот ещё и угрожать чем-то может? — в два голоса спросили я и Лика.

— О-о-о-о… Ещё ка-а-а-а-к может… Слушайте, детишки… Этот мой рассказ не найти вам в книжке.

— Светкааа… ты глянь — наша заумная-то стихами заговорила, — восхитилась Лика.

— Профессорши — они такие.

С той поры Лёльку начали называть именно так.

— Так вы слушать будете или как? — немного обиженно спросила Оля, — я им самое сокровенное, можно сказать, рассказать хочу, а они…

— Слушаем, слушаем, Оленька. Прости нас. Ну что с дурочек взять можно? — ласково погладив собеседницу по головушке как маленькую девочку, утешила её Лика.

Рассказ Лёльки

— Итак… на дворе стояла… блин… тоже осень. Только Золотая. Самое её начало. Хотя нет… начну иначе. Всё началось после выпускных экзаменов в средней школе. Закончив школу со средним баллом в аттестате 4.5, я сразу же приступила к подготовке к поступлению одновременно в два ВУЗа — в фармацевтический и в библиотечный… Решила, что уж в один-то из двух я непременно поступлю.

Готовилась я со всей серьёзностью. Старалась запомнить всё. В принципе мне учёба давалась не очень тяжело. Да и школьная база была хорошим подспорьем.

На первый год случилось так, что я провалилась… Да-да! я не поступила ни в один из выбранных институтов. В библиотечный я не добрала одного балла — переволновалась и написала сочинение на «хорошо», а на фармацевта мне не хватило целых двух… То же — сочинение и подвела химия…

Сказать, что я была расстроена — это значит не сказать ничего… Но дома решили, что я получше подготовлюсь и попытаюсь на второй год. А пока немного поработаю в школьной химлаборатории.

На следующий, этот — год, всё повторилось снова. Я опять не смогла поступить ни в один из институтов… Но мне совсем не хотелось терять ещё и этот год… А здесь неподалёку есть колледж. Очень хороший колледж. Он раньше техникумом был. готовят в нём техников- агро- и метеорологов. Интересные специальности.

А уж местность — и вовсе волшебная, чарующая… Колледж этот расположен на территории бывшей графской усадьбы. На самом берегу русской реки Оки. Графский парк, точнее — то, что от него осталось — уступами спускается к самой кромке воды… остовы фонтанов и самого графского замка… Полузатёртые фрески внутри… ореол таинственности… Какой-то полумрачности.

Рядом с нами — небольшой посёлочек с настоящим деревенским магазином… Вверх по течению, километрах в10 — районный городок. К нему можно было добраться на редко ходящих автобусах. Но мы обычно «голосовали» работающие в местном карьере, где добывали ценную и редкую чёрную глину, КАМАЗы. Или же — наш техникумский, покрытый брезентом ГАЗон, по типу военного, на котором мы ездили на покорение трудового фронта. На уборку картошки, то бишь.

И всё это утопало в лесах… Стоило прогуляться пару километров по широкой грунтовой дороге в лесном массиве, как ты оказывался уже на территории соседней области.

Я сдала документы на агрофак. У меня их взяли безо всяких препонов и без экзаменов я была зачислена на 2 курс. Учиться надо было всего 2 с небольшим года.

При расселении я попала в комнату с ещё 3-мя девчатами. Две были из Республики Коми, одна — из соседней области. Я оказалась постарше своих соседок на полтора года.

До начала занятий оставалась неполная неделя. Мои соседки были ещё совсем детьми. По вечерам — из общаги — ни-ни. А меня словно подрывало. Едва опускались августовские сумерки, как я одевалась, просила у девчат что-нибудь из косметики: своей краситься постоянно было просто неинтересно.

Просила таким тоненьким дурашливым голоском… самой было противно, и соседки недоумённо на меня поглядывали… Но разрешали попользоваться. А я таким образом просто свой неудобняк маскировала: не люблю ни у кого ничего просить… стыдно…

Накладывала сей немудрённый макияж и выходила в ночь… Там, чуть подальше от корпусов общаг, густые заросли кустарника почти с меня ростом были. А в соседней общаге жили взрослые мужики: слесари, плотники… моим-то деткам они сто лет не были нужны… Впрочем, как и детки мужикам: ещё срок за несовершеннолетних получишь… А мы — как кошки мартовские — на случку…

Но однажды меня едва не выследила одна из «комячек» — наиболее боевая… Но мне удалось запутать следы в зарослях, притаиться на время, а затем дальше продолжить свой путь к заветному призу. На сей раз это был плотник.

А вот этот эпизод я знаю лишь со слов соседок по комнате… У нас в двери был «английский» замок. Но открывался он в противоположную от большинства замков сторону. Короче… проснулась я ночью сходить в туалет… Подхожу к двери… пытаюсь открыть замок… тщетно… Я его и так, и сяк — бесполезно.

Слышу голос всё той же активной «комячки»:

— Лёль, он в другую сторону открывается!!

Бесполезно… Крутила-крутила. Плюнула и улеглась спать, решив, что не обоссусь до утра.

Утром просыпаемся. Девки дверь открыли. И ночная «хохмячка» интересуется:

— Лё-ё-ё-ёль, а, Лё-ё-ёль… ты что, лунатик?

— Это ещё почему? — обиженно рыкнула я, вернувшись из туалета, наконец-то там облегчившись.

— Ну как — почему? — я тебе шумлю: крути в обратную сторону, а ты не слышишь, позабыла как замок открывается…

— Вообще ничего такого не было, — заявляю я.

— Это как это- не было? Мы видели.

И здесь я выдала:

— Я же не говорю, что вы по ночам по карнизам гуляете.

НЕМАЯ СЦЕНА…

Прошли пара дней. Нас переселили в другую… так и хотела сказать- ПАЛАТУ- комнату. Большую такую и светлую. Окно выходило на вход в общагу. рядом с которым была могила неизвестного советского лётчика, погибшего здесь ещё во время ВОВ… Да, забыла сказать: общаги — их 3 штуки на территории студгородка — все двухэтажки. Мы на втором этаже располагались.

Короче, въехали… И решили сделать небольшую перестановку. Сдвинули две кровати вместе — получился такой немаленький себе сексодром. А в головах поставили третью. На сдвинутых решили спать мы втроём: я и две подружки из Коми. Наша одиночка улеглась у нас в головах.

А был это канун 1 сентября… «Уж небо осенью дышало…» Но цвета оно было ещё пронзительной голубизны… Листва только-только собралась менять свой окрас… теплынь, красотень… Короче — кайф полный.

Приготовили на утро себе сумки с тетрадями и ручками и завалились якобы уже спать, но надо же перед сном поболтать-то… А то ведь дня-то явно на это не хватило… Слово за слово перешли на анекдоты… Травим по очереди. Хохот стоит гомерический. А если учесть, что комната пустая — эхом усиливается всё в разы.

Звучит очередной анекдот про Бабу Ягу… Не помню содержания, но хорошо запомнилось, что заканчивался он упоминанием курьих ножек… Что нам показалось в этом смешного — понятия не имею, но смеялись мы долго. Да ещё «головная» наша бросила эдак начальственно: «Будут вам гусиные лапки, только давайте спать, а то утром не проснёмся!!»…

Это оказалось последней каплей… У меня началась форменная истерика… Я бы рада была остановиться, да они-то не утихают… А я уже закатилась… всё… в голове шум и звёзды… Дальше уже ничего не помню… Когда в себя меня всё-таки привели, сказали, что я перекатилась на ту соседку, что слева от меня лежала и начала её душить… По-видимому, имитировала добрую бабушку ягушку… И всё это — не прекращая хохотать…

Одним словом… На следующий день сразу по возвращению с занятий мои мадамы пошли к коменданту общежития и уломали её пересилить их в другую, угловую. комнату… Меня оставили в этой одну до приезда девчонок со старшего, третьего курса.

Всю неделю мне даже это нравилось. Никто не указывает в какую сторону крутить замки, никто не следит куда и с кем я ухожу до самого отбоя (отбой у нас в 22—00 тоже был, как и здесь. И после отбоя общага закрывалась на ключ. Все опоздавшие обязаны были писать объяснительные. Поэтому проще было вообще не приходить до утра.).

А в пятницу, зайдя после занятий в магазин, и купив там симпатичненький такой арбузик, я принесла его в свою комнату, поставила в тарелке на стол, стоявший в самом её центре, прилегла на кровать… А после… решила устроить себе весёлый уик-энд.

Не оповестив никого — я же была на всех обижена, позабыв закрыть дверь в комнату, я вышла из общаги и отправилась на остановку… дождалась автобуса… доехала до автостанции… Купила билет на последний рейс в соседнюю деревушку, которая располагалась уже в соседней области.

При посадке оказалось, что из пассажиров — я — одна. Но меня это ничуть не смутило. Зашла, отдала билет и уселась на самое переднее место. За всю дорогу до места назначения в салон вошли три человека. Двое вышли на предпоследней остановке. Один — крупный такой дядька, чем-то смахивающий на брата — партизана — на конечной.

Я тоже вышла с ним… Уже почти ночь… Холодает… К самой остановке подступает граница леса… опушка уже не просматривается в тени сосен. Дядька так плотоядно на меня посмотрел… едва не облизнулся смачно и спрашивает:

— Не боишься одна-то идти? А то давай- провожу…

Я замялась, напряглась… весь мой пыл и азарт пропали…

— Н-н-не-е-е… спасибо… не нужно. Я как-нибудь сама.

— Ну смотри… Ты это… заходи если что… Я здесь постоянно бываю… в леску…

Я пулей кинулась в кассу. Благо, она ещё не успела закрыться. И купила билет на обратный рейс. До отправления у меня было ещё немного времени. А есть захотелось уже жутко.

Тем более, что «лесной человек», как я про себя окрестила приветливого доброжелателя, внушил мне безотчётный страх, который ещё усилил голод. Хотя я даже самой себе не призналась бы в том, что была напугана и была хоть пешком в ночи топать, лишь бы убраться подальше от этой деревеньки, её лесочка и полубезумного егеря заодно. Смотрю: на автостанции буфет работает. Ура! Что-что, а кошелёк с наличкой я не позабыла с собой прихватить.

Подхожу к витрине… ба, а там — «мой» шофёр!! В ту минуту он мне показался Робин Гудом, спасающим Красавицу от Чудовища.

— Девушка, Вы всё ещё здесь? Я думал, что Вы уже давным-давно дома сидите и чай с малиной пьёте.

— Как видите- вместо чая с малиной сейчас лимонадику выпью и бутербродиком с колбаской закушу.

— Что так? Неужто дома нечего поесть? — сокрушённо спросил водила.

— Дома-то есть… Да дом в совсем другой стороне…

— А здесь тогда что делаете на ночь глядя? Если не секрет, конечно.

— Не секрет. К подруге приезжала. Та пообещала встретить с мужем на машине. Да вот… что-то не срослось…

— Так позвоните ей.

— Телефон оставила в общаге…

— Давайте я Вам свой дам, — не унимался добряк.

— Не стоит… я не помню её телефона. Лучше я вернусь обратно. Я уже билет купила.

— О! Значит, снова вместе, снова рядом! — обрадовался водитель, — не опаздывайте — отправляемся через 15 минут. Жду от силы минут 5…

— Я не опоздаю.

Перекусив, я повеселела. Даже холодный лимонад согрел мой голодный и продрогший от осеннего уже озноба желудок. Выйдя на посадочную площадку, увидела стоявший там уже знакомый мне автобус и с наслаждением забралась в его тёплое чрево. Сразу потянуло в сладкую дрёму.

Очнулась я уже в незнакомом мне месте. Автотрасса. Через кювет — очередной всесущий лесочек. Метрах в 100 от автобуса — плавный поворот налево, ведущий на грунтовую дорогу, поворачивающую в этот самый лесок.

— Ну что, принцесса, проснулась? — шофёр стоял надо мной улыбающийся.

Только вот улыбка его была… не та… не открытая и дружелюбная… Она больше смахивала на оскал хищника… У меня внутри всё сжалось даже не в комок, в горошину… Сжалось и похолодело…

— Чего молчишь? Или совсем замёрзла? Так я вроде старался, печку не выключал, тебя согревал, — продолжал мужик.

— Да нет, спасибо… всё в порядке… отогрелась…

— Это уже хорошо. Для тебя — как минимум, — усмехнулся собеседник.

— Н-н-надеюсь — неплохо, — уже начала запинаться я.

— А чего это ты вдруг заикаться начала, словно я тебя чем напугал? Всего пару часов назад ты меня вроде не боялась…

— Да я и сейчас Вас… тебя вроде не боюсь, — попыталась соврать — только не знаю кому больше — ему или самой себе, я.

— Ага… только зубы морзянку отстукивают, да? — уже не сдерживал он смеха.

Я промолчала. Он подсел ко мне, обнял одной рукой. Второй начал расстёгивать моё полупальто. Я вообще не реагировала на это. Никак.

— Слушай сюда, девочка. Если ты не против немного расслабиться, то мы сейчас заедем вот в этот лесочек; там есть сторожка брошенная. Растопим печурку, расстелем постельку… и все дела. А утром на работу отправимся. И я тебе подкину на автостанцию.

— А… А если я против? — нашла я в себе смелости спросить.

— Нууу, если Ваше величество против… Что же… я не смею Вас насиловать, и мне придётся несолоно хлебавши вернуться в город в автопарк. Но не могу же я притащить туда постороннего человека, да ещё даму? Придётся высадить тебя… здесь…

— А… почему здесь, а не в городе? — не унималась я.

— Как это почему? — недоумевал мой недавний спаситель от безумного егеря, — должен же я себе доставить хоть самое маленькое удовольствие за недавно содеянное доброе дело по избавлению красавицы от лап лесного чудовища. А то в следующий раз и стимула никого спасать не будет…

Я испуганно моргала, хлопая ресницами, как ночная бабочка крыльями.

— Да не пугайся ты так, — «утешал» меня мой мучитель, — здесь оживлённая трасса. Неужели ты решила, что я тебя в глухомань увёз. Машины так и жигают…

А за всё время нашего разговора не проехали ни одна. Ни в какую сторону…

— Ночью подобрать стоящую голосующую голую девушку — это дело святое.

— П-п-п-поч-ч-чему го-голуюю? — уже подвывала я от объявшего меня ужаса, — я…я…я…я в од-д-деждеее.

— Так я же тебя, деточка, раздену… чтобы большее удовольствие получить, — снова ухмыльнулся водила. И да… я не могу поручиться, что отвезут они тебя к маме-папе… или хотя бы в больничку, — уже с нотками сочувствия закончил он свою реплику.

Я с бешенной скоростью взвесила все открывающиеся перспективы и решила сдасться на милость этому чудовищу…

— Я.. я.. я согла-а-а-асна-а-а… — проблеяла я.

— О-о-о-о-й… а голосок-то как колокольчик, — продолжал он надо мной издеваться, — и на что это наша мамзель только что согласилась?

— На твоё предложение, — внезапно прекратив дрожать и обретя свой нормальный голос (чему быть — не миновать), — ответила я.

— На которое из двух?

— Блядь, едем в сторожку!! — уже рявкнула я.

— Заметь: это предложила ты сама, — мурлыкнул, как кот, обожравшийся сметаны, этот змий… не искуситель, нет… змий — душитель.

Минут через 10 мы были возле сторожки. Накатанная колея к самой двери домика говорила о том, что мы здесь будем не первыми и не последними скорее всего «любовниками». Не знаю — остальные пары здесь на таких же условиях себе развлекалово романтическое устраивали?..

Выпустил меня мой временный тюремщик из автобуса первой — а чего ему было бояться? — коли убегу — поймает тут же, да и не стал бы он щемиться по подлеску меня вытаскивая — парень и так уже достаточно прикололся и насладился произведённым на меня эффектом. Это я уже сейчас понимать начинаю. Но и бежать мне было гораздо опаснее, чем оставаться: тогда мне мой инстинкт самосохранения так говорил.

Мой спутник открыл дверь сторожки и пропустил меня внутрь со словами:

— Аккуратнее, не сломай себе шею. Я не хочу щемиться по лесу с целью поиска местечка, где будет удобнее закопать твой труп.

— Весельчак хренов, — огрызнулась я.

— О, к тебе, по-моему, вернулась жизнь наконец-то!! Значит, остаток ночи пройдёт не столь сумрачно, как я уже начал опасаться.

Немного присмотревшись и привыкнув к темноте, я увидела в маленькой комнатке этого человеческого жилья стоявший возле окна с чудом не разбитым стеклом небольшой столик с парафиновой свечой в жестяной банке, игравшей роль подсвечника.

Осторожно, с вытянутыми вперёд руками, как неожиданно ослепшая, я прошагала к нему. Впрочем, «прошагала» — это слишком громко сказано. От двери до окна было-то всего шагов 5—6. не больше. А до столика- и того меньше.

Со стороны противоположной от входа стены избушки столик упирался в довольно-таки широкие деревянные нары. Нары, в свою очередь, почти вплотную стояли к металлической печке «буржуйке».

— Ты пока зажги свечу, а я выйду за дровами. Не паникуй — здесь недалеко. Я скоро, лишь валежника наберу, а то здесь мало, а надо будет оставить и тем, кто прибудет сюда после нас.

Я даже на слух поняла, что сейчас мой компаньон улыбался прежней своей, доброй улыбкой. И потому совсем расслабилась и успокоилась. Действительно: почему мне отказываться от подаренной романтики? Когда ещё я проведу такую безумную ночь с незнакомым мужчиной в лесной сторожке сентябрьской ночью?

Присела на стоявший с другой стороны стола деревянный табурет, зажгла лежавшей возле импровизированного подсвечника зажигалкой свечу. Стало немного поуютнее. Увидела свернутую и упакованную от сырости и мышей в полиэтилен постель, состоявшую из сплющенного — ну прямо-таки как здесь — матраца и чего-то, отдалённо напоминающего одеяло. В центре этого рулета торчал уголок небольшой подушки.

Вскоре вернулся водитель с охапкой толстого валежника. Бросил его возле печурки и вышел снова. Через пару минут вернулся с ещё одной вязанкой и каким-то пакетом в свободной руке. Сбросил и эти дрова на пол. Присел на корточки перед печуркой.

— Посвети мне свечой, а то не видно.

Я повернулась в его сторону и протянула руку с горящей свечой в его сторону. Чугунное нутро буржуйки осветилось пламенем. Мужчина выложил часть дров в пасть печурки в виде заготовки для костра и подложил внутрь откуда-то вытащенную смятую газету. Подпалил её от взятой из моей руки свечи и легонько придавил несколькими лучинками, лежавшими здесь же, когда мы только прибыли в сторожку.

Лучинки, абсолютно сухие, звонко вспыхнули от пламени, объявшего газету. Истопник вернул мне свечу и закрыл дверцу печки. Пробравшись в угол нар, начал распаковывать принесённый с собой пакет. Из его недр появилась простынь (прикиньте, девочки… -простынь!), наволочка и ещё одна простынь. Пакет был размером со среднюю спортивную сумку.

Поэтому там ещё поместились и бутылочка винца с кое-какой провизией. И одноразовая посуда с ножом.

— Я занимаюсь спиртным, а ты, как хозяйка — закусью.

— Может, наконец-то познакомимся? — робко предложила я, — хотя я понимаю: секс — не повод для знакомства… но всё-таки общаться как-то удобнее, когда знаешь имя собеседника…

— От ведь, дурак-то я какой… совсем за всеми этими страшилками — угрозами о том, чтобы представиться-то я и позабыл… Виктор.

— Лёля.

— Как-как?

— Лёля. Оля.

— А-а-а-а… Олька. Так бы сразу и сказала. Романтичная ты барышня, Лёлька, — подсмеял меня Виктор.

Минут через 15 в комнатушке уже было гораздо теплее. За это время я настрогала колбасы, хлеба и свежих помидоров с огурцами и зубчиком чеснока, присолив слегка это блюдо, соорудив что-то подобие салата. А Виктор накатил почти по полному стакану вина.

— Ну что, Оля — Лёля, за знакомство!

— За знакомство, Виктор, — тоном приговорённой к смертной казни ответила я.

— Да расслабься. От этого ещё никто не умирал.

— Умирали. Я знаю…

— Ну это — если множественные порывы. И то — умирают уже от потери крови. Тебе это не угрожает, обещаю.

Выпили. Вино оказалось не самим плохим. Закусили.

— А как ты пьяным за руль-то сядешь? — недоумённо спросила я Виктора.

— Не боись. Вино у меня выветривается быстро. Наша автобаза — как раз на въезде в город по этой трассе. Завтра, то есть — уже сегодня — мне на работу во вторую смену. Так что единственное неудобство предстоит тебе — добираться на автостанцию своим ходом. Хотя… могу кого-нибудь из мужиков, выходящих на линию, попросить забросить тебя туда… не бесплатно, естественно.

— Не надо… сама доеду! — зло парировала я.

— Да шучу, шучу я. Неужто думаешь, что я совсем уж конченный негодяй?

— Не совсем, но конченный.

— Ха-ха-ха! — от души расхохотался Витёк, — ну ты меня и уморила. Тебе ещё не жарко одетой-то сидеть? Раздеться немного не желаешь?

Я уже действительно немного начала париться. Поэтому стащила с себя пальтушку и замерла, встав со скамейки, в поиске местечка куда бы её примостить.

— Давайте, мадам, я за Вами поухаживаю. Надеюсь, что Вы уже не мадемуазель?

— Расслабься, за совращение малолетней не посадят. Впрочем, и гордиться особо тебе тоже будет нечем: первым у меня, слава Богу, не ты будешь…

— Какие мы грозные… а ты погляди…

— Какие есть… не нравится — не кушай.

— Именно такие-то кусаки-забияки мне и по вкусу, — возразил мне мой спутник…

Налили ещё по стаканчику… закусили.

— Ты куришь? — спросил Виктор.

— Угощай. Надо же хоть чем-то себе себестоимость набить,

— И с чувством юмора у тебя неплохо. И это я люблю.

Закурили, не выходя из домика, использовав в качестве пепельницы найденную в углу комнаты чистую пустую жестянку из-под консервов.

Покурив, Виктор потянулся как сытый кот, отошёл в угол возле двери, спустил штаны, помочился в стоявшее там ведро и ополоснул свои причиндалы водой из чайника, стоявшего на плите и разбавленной из ведёрка с третьей стороны стола. Я его сразу как-то и не заметила.

— Иди, облегчись да подмойся, чтобы от тебя селёдкой не воняло, принцесса.

— Не хочу!!

— Иди-иди… полдня в туалет не ходила. Сдурела что ли?

Против разумного довода не попрёшь… Пришлось плюнуть на стыд — не выходить же на холодрыгу уличную ради этого, присесть над ведром пописать и тоже подмыться… Вот незадача: вытереться-то нечем…

— Рядом на гвоздике — туалетная бумага висит, — понял причину моего подвисания Витька, — и иди стелись. Время идёт.

В качестве туалетной бумаги использовались обычные, не туалетные, газеты… Н-да уж… Но всё же лучше, чем просто ладошкой.

Туалет провела, пошла стелить постель… Раскатав рулон, постелила предусмотрительно захваченную Витькой простынь, надела наволочку на единственную подушку и накинула вторую простынь, поверх которой уложила то, что по идее должно было служить одеялом…

— Ну-у-ус-с-с, мамзель, прошу в постель, — шлёпнув слегка меня по заду ладонью, в которой свободно поместилась моя ягодичка, скаламбурил мой весёлый насильник.

— Можно подумать, что у меня есть выбор, — огрызнулась я.

— Вот именно — выбор нулевой. Если не считать, конечно, ночное путешествие нагишом по осеннему лесу без элементарного умения ориентироваться вне городских знакомых улиц. А потому, рекомендую максимально расслабиться и получить максимум удовольствия, — на последних словах мужчина почти замурчал от вожделения.

Я так и поступила… Легла на импровизированную брачную постель на спину и вытянула ноги. Раз ему так хочется — пусть сам всё и делает. А я наслаждаться буду результатами его труда.

Витька улёгся рядом со мной на бок, лицом ко мне. Немного пододвинул меня к стене:

— Подвинься. Ишь, разлеглась как королевишна здесь.

— Сам сказал наслаждаться создавшимся положением. Вот я и наслаждаюсь.

— А ты — способная ученица. В свою пользу, — хмыкнул мужик.

Развернувшись на локте, перекинулся на меня. И начал нежно, почти невесомо меня целовать… Я такого не ожидала… Я уже приготовилась, что он с африканской страстью на меня набросится аки голодный лев… А здесь — такое…

Он касался губами моих опущенных век, носа и уголков моих губ… Нежно подхватил губами мою верхнюю губу, немного её пососал, выпустил на волю и впился в нижнюю… Сосал её, причмокивая, одновременно проводя по ней языком…

Я помаленьку, сама того не желая, начала возбуждаться… У меня участилось дыхание, руки уже не в состоянии были просто лежать на постели. Они словно крылья, сами по себе взметнулись на спину этому страшному человеку. Я очнулась, когда мои пальцы ерошили его буйную русую шевелюру.

А мой рот был занят тем, что сам в свою очередь то сосал его нижнюю, слегка полноватую губу, то облизывал его верхнюю моим горячим и умудрившимся пересохнуть от жажды (только вот чего я хотела? — пить или секса?) языком. Виктор стонал… От наслаждения или от боли желания — не знаю.

Он обхватил меня за талию и немного приподнял наверх, так, что я едва не коснулась головой раскалённого металла буржуйки. Пришлось подложить между мною и печуркой единственную подушку. В это время мой тиран уже терзал мои груди. Он мял их, сжимал обеими ладонями. Целовал соски, втягивая их по очереди в рот и щекоча их там языком… Слегка прикусывал так, что я от пронзавшего меня всю острого наслаждения выгибалась дугой ему навстречу…

Я всё глубже зарывала свои пальцы в его волосах… Мне хотелось проникнуть в его голову… Пальцы мои судорожно сжимались от наслаждения… Но вот Виктор опустился ещё ниже, к моему пупку… Вдохнул его запах… лизнул языком ямочку пупка… и… цепочкой поцелуев перебрался на мой заросший нежным пушком рыжеватых завившихся после того, как я подмылась. кудрями волос, лобок…

Я затаила дыхание… Втянула до упора в себя живот… Руки замерли на голове партнёра… А он просунул свои руки под мои ноги, которые уже сами собой, незаметно для моего сознания, слегка раздвинулись, развёл их шире и слегка согнул в коленях… И… зарылся лицом в мою писку.

Я не удержалась и вскрикнула. Он же продолжал безумства языка. Он вылизывал мой клитор, который набух и стал точной копией мужского члена в миниатюре. После обхватил его губами, сомкнул их плотно-плотно вокруг него и сильно всосал в себя… Я ахнула… Меня накрыло ощущение приторной пронзительной истомы, граничащей с болью…

Выпустив добычу из кольца своих губ, мой страж и мучитель слегка прикусил мой клитор зубами, одновременно щекоча его кончиком горячего и тонкого, словно у пресмыкающегося, языка… Я выгнулась дугой навстречу этому жалу и притянула голову Виктора к своему лобку что есть силы, снова вонзив свои пальцы в его шевелюру.

Мне хотелось сесть верхом на его язык… Но мужчина поменял тактику. Он ввёл свой язык в моё влагалище, а клитор стал теребить пальцами. Я елозила своей киской по его лицу. Как могла, сильнее прижималась к нему. Витька ввёл в меня сначала один палец, потом второй… но мне показалось этого мало и я выдохнула:

— Введи третий… я так хочу… я хоч-чу-у-у-у-у тебя-я-я…

Дважды повторять просьбу не пришлось. Вот уже три пальца массируют моё лоно… Через несколько минут я почувствовала, что большой палец его «рабочей» руки переместился на мою промежность, а затем — плавно — к моему анусу…

Я сжала сфинктер… Я ненавижу анал… Тогда Витька поднял мой таз повыше, закинул мои ноги себе на спину и… я почувствовала его язык на своей промежности… Аааах… это было просто восхитительно… Спустя несколько минут мужской язык коснулся моего ануса… Он нежно вылизал вход в мою запретную дырочку… Я почувствовала, как влажное горячее жало языка стучится внутрь… Он просился так нежно, так сладко, не переставая ласкать рукой мой клитор и массировать вагину, что я прекратила сопротивление…

Его язык победно скользнул в мою попочку… Я ахнула ещё раз… Мне понравилось его там ощущать… Мне захотелось, чтобы его язык вдруг вырос до размера фаллоса… Виктор с наслаждением трахал мой зад своим языком… Я извивалась под ним… И не заметила, когда вместо языка в моей попе оказался его палец… А язык снова ласкал мою девочку.

Он медленно и осторожно вводил и выводил из моего ануса палец… Туда-сюда, туда-сюда… Немного осторожно его там вращал… И снова туда-сюда, туда-сюда… Я была уже близка к оргазму, когда он ввел в меня второй палец… И снова туда-сюда, туда-сюда, вращение уже двух пальцев внутри моего ануса… Темп немного ускорился… Амплитуда увеличилась… Я почувствовала, как в меня входит третий палец…

Мне стало дискомфортно… Я попыталась вытолкнуть из себя его пальцы, вылезти из-под него, но не тут-то было… он лишь усилил одновременные движения пальцев внутри меня и щекотания языка… Я не понимала, что я ощущаю? — боль? наслаждение? стеснение? Ещё миг и я взорвалась криком:

— Да-а-а-а-а-а-а-а!!!

Виктор вылез из-под меня, впился в мои губы своими и… ввёл свой член туда, где только что были его пальцы… В мой многострадальный анус…

Я готова была заплакать… Мне было неприятно, дискомфортно, больно и обидно почему-то.

— Потерпи… чуть-чуть… девочка моя… я уже почти готов…

Он ввёл пальцы правой руки в мою вагину… И начал ими там шевелить. То поглаживал стенку промежности, то просто сводил и разводил их словно ножницы… А то сжимал их вместе и получившейся палочкой одновременно с хуем в моей заднице трахал мою пизду…

Как я ни пыталась не поддаваться его напору, но вскоре моё тело сотряс второй оргазм… Я просто кричала во всё горло. Благо, что нас никто не мог услышать:

— А-а-а-а-а-а-а!!!

Через мгновение хилую избушку заполнило рычание, которое впору бы пришлось гималайскому медведю… Закончили наши тела содрогаться одновременно…

Обессилив, мы оба вытянулись на спинах, прижавшись друг к другу… Разметаться не позволяли размеры нар. Немного отпыхавшись, я с ужасом поняла, что хочу… я снова хочу этого ублюдка, который по сути меня изнасиловал с применением угроз.

Но моё тело имело на этот счёт совершенно иное мнение. Более того. Я не только жаждала дальнейших ласк со стороны Виктора. Я очень хотела поласкать его сама. Я очень этого хотела… Не помню, по-моему, в психологии рассматривается что-то типа «синдрома заложника» — это когда заложник начинает оправдывать того, кто его захватил и даже жалеть преступника. Таким образом психика потерпевшего из последних сил пытается не улететь в даль неведомую…

У меня же пошло ещё дальше. Да оно и немудрено: ведь Витька меня не бил, не связывал… ну запугал словами… И то ведь неизвестно: пошёл бы он на самом деле на такое: я же ведь могла вполне запомнить номер его автобуса. Тогда уж ему надо бы было мне глаза повыколоть… А если я его запомнила сразу? — тогда и язык отрезать… Короче, я сглупила… А может, и нет: не факт, подобрал бы меня отсюда кто-то. И если подобрал, то неизвестно кто…

Одним словом, я перекинулась верхом на распластанного мужика, и, не дав ему понять в чём дело, сползла в самые его ноги, раздвинула их пошире и угнездилась, усевшись на колени, там.

Его член, уставший от недавнего обильного фонтанирования, опал и, опустошённый, лежал себе спокойно на левой стороне лобка. Он даже в таком виде был прекрасен. Витька оказался «обрезным».

По какой причине: то ли потому, что был мусульманином, то ли из-за соображений гигиены… А может- травму какую получил в детстве и повредил залупу — я не знала и уточнять у него не стала: от причины не менялась суть дела.

Хуёныш лежал, словно молодой опёнок, который растёт на стволе живого ещё, молодого достаточно, дерева. Его головка была до того мила, и беззащитна… Она словно маленькая медуза на скале, готова была в любой момент раскрыть свой зонтик… Я решила её опередить и потянулась к ней губами.

Головка уже успела обсохнуть. Слегка поцеловав красавицу, я высунула свой шаловливый язычок и задорно лизнула её в самый центр, туда, куда выходит мочевыводящий канал. В самую его сокровенную дырочку. Член на долю мгновения едва заметно вздрогнул и покачнулся, снова заняв прежнее положение.

Меня это прикольнуло, но не устроило абсолютно. Хмыкнув, я раскрыла губы и захватила лентяйку в их плен, всосав их в недра своего рта. Руки принципиально не пускала в ход. Мне не очень нравится послевкусие члена после того, как его потискают в руках… Вы уж, девочки, простите меня за тавтологию.

Удерживая головку во рту, я начала её аккуратно посасывать и одновременно щекотать языком. От такого проснулся бы и мёртвый. Но фаллос этого ушлёпка был мертвее всех их вместе взятых. Он не откликался на мои призывы и все мои старания реанимировать его естественные функции. Я начала понемногу звереть.

Как это? — на мои старания и не откликаться?? Не реагировать на мои суперэротические ласки?? Я не могла такого ему простить. Я с лёгкостью простила ему всё — и шантаж с угрозами, и похищение, а вот этого — не смогла… Как я удержалась от того, чтобы не отрезать ножом этот бесполезный кусок мяса — я не понимаю до сих пор…

Пока я тщетно пыталась раскрутить моего нежданного партнёра на ещё один заход, он, утомлённый вознёй со мной и винными парами (по-видимому, человек не особо пьющий), уже спал, мирно сопя как паровозик из Ромашково. Всё. Это было пределом.

Я слезла с него. Пошарила в его барсетке и найдя там листок бумажки с каким-то чеком и авторучку, написала на оборотной, чистой его стороне, записку:

СПАСИБО ЗА ВСЁ. ЖАЛЬ, ЧТО БЫЛО МАЛО. НЕ ИЩИ И НЕ БЕСПОКОЙСЯ — ЖАЛОВАТЬСЯ НЕ БУДУ. ВЗЯЛА НЕМНОГО ДЕНЕГ НА ПРОЕЗД. ЛЁЛЯ.

После чего, с чистой совестью вытащив червонец, подмылась, немного привела в порядок морду своего помятого лица, и, попытавшись смыть заодно и выражение разочарования, оделась. Посмотрев напоследок на спящего, я укрыла его подобием одеяла и бесшумно выскользнула на улицу, плотно прикрыв дверь лачужки. Там уже начинало потихоньку светать.

Стараясь не слишком шуметь и не хрустеть валежником, я потихонечку отправилась на выход из леса по дороге, что привела нас к этой заимке. Я шла и всё время вслушивалась: если бы я услышала шум мотора или голос проснувшегося мужчины, я бы немедля рванула бы в лес и затихла бы под первым кустом… Мне почему-то не хотелось снова оказываться с ним наедине.

Но Бог миловал, и я благополучно вышла на трассу, ведущую в городок. У меня вообще зрительная память весьма недурная, поэтому я перешла на правую обочину относительно города: чтобы тормознуть идущий туда автобус или машину. Ждать пришлось недолго: я увидела показавшийся из-за ближайшего поворота автобус, следующий из одной деревушки в районный город.

Взятые у Виктора деньги оказались как нельзя более кстати. Оплатив проезд, я с чистой совестью доехала до автостанции. Войдя внутрь здания автовокзала, я ощутила нехилый голод и направилась к уже знакомой стойке буфета. Купив бутылку своего любимого лимонада, я с наслаждением запила им остаток ночного пира и закусила солёным крекером. На ближайшие тройку-четвёрку часов голодная смерть мне не угрожала.

Первый «отбой» в клинике. Перерыв в рассказе

Лёльки.

— Отбой!! — гаркнувший, словно из рупора, голос охранника, стоявшего у меня над головой, заставил меня вздрогнуть и поднять на него глаза.

— Отбой, ты что, не слышала? — перешёл он сразу на панибратское «ты».

Осознав, что возмущаться ещё и по этому поводу будет лишь самой себе дороже, я сделала вид, что это хамство было исключительно с моего разрешения.

— Не слышала, — покаянным тоном призналась я. Рассказ Лёльки меня и вправду увлёк и отвлёк от действительности.

— Теперь уж точно услышала. На первый раз прощаю и отпускаю перед сном сходить в туалет. В следующий раз будешь терпеть три часа, хоть в постель мочись, поняла? — вполне себе дружелюбно закончил нравоучительную тираду санитар.

— Спасибо большое, — искренне поблагодарила его я и встала с кровати.

Вернувшись обратно, я застала своих соседок уже спящими. Мне ничего не оставалось кроме того, чтобы попытаться присоединиться к сопяще-храпящему и пускающему на все аккорды газы контингенту.

Я честно легла лицом к окну, свернулась калачиком и попыталась уснуть… Но не тут-то было. В голову лезли разные мысли, общей чертой которых я бы назвала их сексуальную негативность. Даже агрессивность. Я не сразу заметила, что кисти обеих рук у меня сжаты в кулаки до побеления костяшек пальцев. Из ладошек того и гляди грозила политься кровь.

Время тянулось мучительно долго. В здоровом состоянии, дома, я бы в это время суток ещё и не собиралась забираться в постель. У меня была бы самая активная фаза бодрствования. Если не тусня с друзьями-приятелями, то зависание в социалках — точно. И меня озарило: СМАРТ! У меня же с собой принесён ещё один, запасной, смарт!

Потихонечку, словно во сне, я немного отодвинулась к противоположному от окна краю кровати, засунула руку под матрас- благо — успела переложить смарт туда из кармана халата, слегка отстав под благовидным предлогом от своих новых подружак при предпоследнем походе в курилку-туалет.

Один из Церберов в белом это заметил, но я протянула ему пару сотен, и при этом с невинным видом попросила:

— Можно, я изредка буду подзаряжать аккумулятор?

Опешив от моей наглости, санитар проблеял:

— Можно, но не наглядно.

— Спасибо! — мило улыбнулась я в ответ.

Хотела было уточнить как это — не наглядно, но вовремя успела прикусить язык.

Поэтому сейчас я достала смартфон, уже не слишком опасаясь: взяточник был на месте, контингент — спал. Достала гаджет и, накрывшись с головой одеялом, подобрав под себя ноги, влезла в свои социалки. Громкость отключила. Немного, всего с часик там пошарившись, я ощутила резь в глазах: за очками не стала лезть, а без них яркий свет дисплея быстро ухудшил и без того не блестящее зрение.

Впрочем, мне этого и было нужно добиться. Спрятав снова (хотя, куда можно было что-то спрятать в психушке — непонятно) на прежнее место телефон, я, успокоенная, так и уснула на левом боку…

По-видимому, я здорово отлежала руку во сне, и она у меня окончательно онемела. Потому как проснулась я ещё до отбоя вся в холодном поту от своего первого сна на новом месте…

Я увидела себя маленькой девочкой в числе многих других детей на Новогоднем утреннике. То ли это был Детский садик, то ли — Детский Дом, а может — просто актовый зал санатория — не знаю. Детей было много. Они все были нарядно, красочно одеты. Здесь присутствовали и мишки с белочками, и снежинки с Котами в сапогах… Помню, увидела даже Джека Воробья.

Звучали весёлые аккорды Новогодних напевов. Кто-то пытался водить хороводы вокруг стоявшей в центре зала зелёной пушистой красавицы ёлки. Среди этой пёстрой и шумной толпы виднелись 5—6 инвалидных колясок…

И всё бы было ничего, если бы не одна особенность этого дитячьего контингента: они все, включая меня саму, были явными инвалидами… У кого-то не хватало руки, а то и обеих, у кого-то — ноги… Присмотревшись, я заметила, что в одной коляске сидело нечто с одной головой на торсе без рук и ног. Вообще… Эдакий «самоварчик»…

На более отдалённой от меня другой повозке восседала половина девочки: рука и нога с правой стороны отсутствовали полностью… От вида такого множества калек в одном замкнутом пространстве мне едва не сделалось дурно… Но и это ещё было не всё… Я вдруг осознала, что и сама принадлежу к их числу: во сне у меня отсутствовала ниже локтя левая рука…

Вначале я сильно напугалась, а после почему-то облегчённо подумала: «Ну и хрен с ней. Хорошо, что левая — она всё равно у меня была не совсем здоровая». Просто стоять в толпе и ничем не заниматься было скучно. И я снова продолжила рассматривать своих друзей по несчастью.

Как раз в это время от дальней стены в центр, поближе к ёлке, подкатили коляску с пацаном без обеих ног. Левой не было от самого паха, а правая отсутствовала, начиная с уровня чуть ниже колена. По пустому пространству, напоминающему коридор, взявшись за руки, заплетающимися ногами прошли сразу трое ДЦП-эшников. Они загребали своими нижними конечностями, умудряясь двигаться почти синхронно. Два мальчика по бокам и девочка между ними.

Видно было, что девочка страдала сильнее их: тонус мышц был у неё очень напряжён… Мальчишки как клешнями, своими пятернями, держались за её чуть приподнятые вверх руки со сжатыми судорожно кулаками. Она не волочила ноги, а резко выбрасывала вперёд и вверх свои острые худющие коленки, всем телом содрогаясь в унисон с шагами…

Мы явно кого-то ждали… Но тот или те кто-то не спешили появляться. Тем временем, мимо меня продефилировали несколько даунят. Одна девочка была даже красивой. Её диагноз был почти незаметен. Она улыбалась всем окружающим так, словно хотела одарить их солнечными зайчиками. А ведь у неё не было правой руки по самое плечо, и левая нога подозрительно не желала шагать ровно.

У ещё двоих Солнечных мальчиков отсутствовали кисти левых рук. У обоих. Симметрично… Я вздрогнула. Наконец-то я увидела тех, кого мы ждали. Под дружный смех и топанье — хлопанье: каждый издавал звуки уцелевшими конечностями, в освещённый юпитерами круг возле самой ёлки вышли Дед Мороз и Снегурочка. Они были бы прекрасны, если бы не одно незначительное «но»: у Деда не хватало правого глаза и левой руки до середины предплечья — это явно показывал пустой рукав его алого с белым полушубка, заправленный в карман.

А, одетая в цвета летнего неба полушубочек, Снегурка грациозно вышагивала одной правой ногой. Вместо левой у неё был костыль, которым она управлялась так, как некоторые не управляют

здоровыми ногами. Когда я это рассмотрела, то едва не упала в обморок.

После, как зачастую бывает во сне, картинка внезапно поменялась. Я уже не видела этой тусовки глубоких инвалидов. Пропала и ёлочка в шарах и гирляндах… Не было вообще этой залы. От слова «совсем» не было… Но были ОНИ… Дед Мороз и его Внученька. Я оказалась в какой-то полуподсобке или гримёрке… Точно я разобрать не смогла…

Грязные замызганные шторы на не мывшихся уже не один год окнах… Старое, с наполовину оползшей амальгамой, зеркало, встроенное в антикварный по возрасту и помойный по виду трельяж, точнее — в среднее из трёх гнездо для зеркал… Пыльная лампа под высоким закопчённым табачным дымом потолком… У стены, оклеенной выцветшими и полуоборванными обоями — маленький, с продавленным сиденьем и разорванным передним валиком, диван…

И на этом диване творилось что-то мерзкое в своей сакральности… Два изуродованных тела пытались сношаться… Иногда у них это даже получалось. Оба были пьяны как сапожники… Перегарный смрад плотной пеленой висел в помещении. Меня едва не вырвало… Силу воздействия аромата сивухи усиливало само действие.

Та, что играла роль Снегурочки, совершенно оголённая, лежала на своём голубом одеянии поперёк дивана. Её единственная нога в поперечном шпагате лежала почти на самой подушке в замызганной и не стиравшейся как минимум полгода, наволочке. Её лобок был чисто выбрит… Не видно было ни волосинки, ни пенёчка от них…

Над самыми половыми губами была ярко-синяя татуировка в виде бабочки с раскрытыми крыльями, кончики которых упирались в самые гачи молодой женщины. Вторая нога отсутствовала полностью… Заметно было, что ампутацию произвели с вычленением тазобедренного сустава. Такие обычно проводят при онкологии, саркоме.

Вход во влагалище зиял словно волшебная пещера Али Бабы. И манил своей доступной бархатной нежностью цвета переспелой малины. Голова покоилась на спинке спального места, слегка запрокинувшись — диван был достаточно широким, но и Снегурочка не была Дюймовочкой.

Выше плоского, даже впавшего живота выделялись две почти правильных полусферы, похожих на молочный мрамор, грудей. Они были белоснежны… Лишь синеватые прожилки кое-где просвечивали сквозь тонкую, словно пергамент, кожу… На верхушках куполов виднелись скукоженные вишни сосков с темными, почти коричневого цвета, околососковыми кругами вокруг них.

У внучки однорукого сказочного Деда была тонкая талия. Угадывалось, что раньше она украшала тяжёлые бёдра Шамаханской царицы… И лобок её был соответствующим: сочным, широким… Немного похожим на ломоть сала, он холмом выступал над низом живота. Срамные губы были под стать: округлые, почти толстые… такие мягкие, что сами напрашивались в рот: как вареники из старого варианта фильма «Вечера на хуторе близ Диканьки».

Дед, хотя на самом деле он не был дедом, но для меня в том сне — он казался уже таковым, стоял перед живой амбразурой на коленях, охватив своей единственной рукой одиноко округлую ягодицу, из которой была удалена нога женщины. Он гладил её, то проводя пальцами по раскрывшемуся бутону вульвы, то всей площадью ладони лаская раненую половину попы, то и дело проникая большим пальцем в глубину её ануса.

Его культя упиралась в уцелевшую правую ногу Снегурочки. Она сиротливо терлась по ее гладкой коже, стараясь слиться с ней, стать тем самым осенним опёнком на тонком стволе. Я увидела, как голова мужчины склонилась и потянулась к сладкой манящей пещере женского естества… Он аккуратно раскрыл пальцами наружные губы и приник к открывшемуся бутону страсти жадными устами…

Дальше я не видела, потому что проснулась вся в холодном поту от какого-то непонятного чувства, охватившего меня: то ли брезгливого омерзения, то ли — необъяснимого восхищения и преклонения перед силой этой страсти. Перед желанием этих изуродованных тел любить и быть любимыми… Сердце лихорадочно колотилось и грозило того и гляди разорвать грудную клетку.

Я и впрямь не ощущала своей левой руки, которую умудрилась отлежать до бесчувствия… Я едва не закричала в голос, испугавшись, что мне во сне за какую-то провинность ампутировали руку. Но смогла сдержать свой вопль, осознав, что он мог мне стоить и той, весьма условной свободы передвижения внутри палаты, что я имела.

В это время отлёжанная рука начала приходить в себя, кровообращение в ней помаленьку восстанавливалось. Доказательством этого послужили миллионы мелких иголочек, вонзившихся в неё одновременно. Но в тот раз я была готова плясать и плакать от счастья осознания того, что моя рука цела и невредима.

И одновременно где-то на краю сознания у меня пронеслось понимание почему в роли так любимых детворой Деда Мороза и его внучки выступил этот жуткий тандем из мрачного хоррора. Устроители праздника не хотели, чтобы зрители чувствовали себя ещё более ущербными на фоне здоровых сказочных героев.

Уснуть после этого мне долго не удавалось. Мне не захотелось и залезать в Интернет: обострившееся от пережитого ужаса чутьё подсказывало мне, что лучше затаиться как дикому зверьку и не привлекать к себе внимания санитаров… Я уже было смирилась с тем, что придется просто лежать, закрыв глаза и играть роль спящей. Но, как это обычно и бывает, нечаянно незаметно для самой себя я снова умудрилась задремать.

Знакомство с «кошкой» Клавкой

Проснулась я от дикого мявканья над своим ухом. Вскочила с бешено раскрытыми глазами и колтуном на голове. Загадочное мяуканье раздалось ещё раз… Палата, все, кто мог ещё чего-то соображать, рыдала от смеха. Я вначале решила, что это я всех так своей реакцией насмешила. И уже начала надувать губы… Но, когда повернулась в сторону звука, вначале обмерла, а через мгновение, закатилась полуистерическим смехом вместе с остальными.

В противоположном от меня углу помещения стояла такая же кровать. Но рядом с ней была редкая в этих местах, дефицитная штуковина — тумбочка. Она указывала, что там отдыхает хрон — пациент либо часто сюда попадающий, либо вообще обречённый доживать здесь свои безрадостные дни…

На той кровати лежала Клавка. Жуткая матершинница и беспридельщица. Не боявшаяся никого и ничего. Кроме, может, инсулинокоматозной терапии (ИКТ), или инсулиношоковой терапии (ИШТ), которые в среде психиатров иногда просто обозначают как «инсулинотерапия».

Для тех, кто не в курсе: ИТ — это один из методов интенсивной биологической терапии в психиатрии, заключающийся в искусственном вызывании гипогликемической комы с помощью введения больших доз инсулина. Вдаваться в тонкости причин назначения всего этого ужаса я не буду, потому как ко мне это не применялось.

Вот эта-то Клавка и выступила в роли будильника в моё первое утро в Чистилище. Само по себе мяуканье было прикольным, но не до такого размера веселья. Хохотали все над тем, как именно предстала спящему ещё народу наша чудо-кошь… Она стояла раком на своей кровати с… поднятой кверху голой задницей, явно имитируя кошку в течке и орала с нутряным надрывом, играя недюжинную кошачью страсть.

Она припадала на согнутые в локтях руки, выгибаясь как настоящая кошка… Виляла тощим костлявым задом слева направо и обратно. Мурчала и терлась заросшим жесткими рыжевато-коричневыми курчавыми волосами лобком об угол замызганной тумбочки.

«Так вот почему она такая засаленная, — пронеслось в моём воспалённом мозгу — она дрочит себя своей тумбочкой, круто.»

Мы рисковали смеяться ещё долго, если бы эту вакханалию не прекратил один из наших охранников, решительным шагом подошедший к шутнице и отвесивший ей чувствительный шлепок по голому заду, в ответ на который она взвизгнула так, словно её черканули лезвием.

— Не балуй, можно подумать- тебе и впрямь больно, — пророкотал мужик, шлёпнув шалунью ещё разок, но уже полегче.

— Конечно, больно, гад ты такой уё… ый, — огрызнулась псевдокошка, потирая ладонью ушибленные ягодицы.

Я успела заметить, что прежде чем убрать от голого тела свою руку, охранник нырнул в раскрытое чрево тётки своим толстым

средним пальцем, на который она с удовольствием присела… Видно было, как он совершил внутри неё несколько фрикций.

Все понемногу успокоились и потихоньку поплелись в туалет умываться, покурить выданных сиг и вернуться обратно, чтобы выстроиться вдоль стенки коридора близ прохода в палату. Дежурная медсестра произвела перекличку и, удостоверившись в наличии всех подопечных, провела с контингентом пятиминутную разминку. После чего все были предоставлены сами себе на целых два часа до наступления завтрака.

Воспользовавшись этим временем, я решила рискнуть и пообщаться с нашей «животиной». Сразу, как вошли в палату, я направилась прямиком к кровати Клавки. Увидев меня перед собой, она немного офигела… Но чрезвычайно быстро пришла в себя и начала меня поливать отборным матом. Я не стала ей отвечать. Я вообще молчала. Села на её кровать так, чтобы оказаться спиной к санитарам и легонько толкнула несчастную спиной вниз, заставив её тем самым лечь.

— Раздвинь немного ноги, — прошептала я ей в полголоса.

Клавка на удивление быстро повиновалась, ещё немного матерясь по привычке. Я положила свою правую ладонь на её небритый лобок… Она затихла.

— Мяукни, но не очень громко.

Клавка послушалась и на сей раз.

— Киса… какая ты хорошая киса, — начала я приговаривать, словно передо мной и вправду была кошка.

Я одной рукой гладила её по спутанным русым волосам, а второй — по лобку, стараясь раздвинуть её сжатые большие половые губы. Наконец мне это удалось, и я почувствовала влажную теплоту её естества.

— Умница киса-а-а, — продолжала я развратничать.

Мой указательный палец оказался возле пересохших от возбуждения раскрытых губ тяжело дышавшей женщины.

— Пососи, — приказала я.

Клава с явным удовольствием начала сосать мой палец. После я вытащила его у неё изо рта и прикоснулась к клитору, который уже успел набухнуть. Бли-и-инн… я не видела таких клиторов… Он был у неё довольно большим, почти как головка члена. Но я не собиралась доводить её до оргазма, да и навряд ли мне это позволили бы, тем паче — белым днём…

Я пощекотала клитор немного пальцами правой руки, а после ввела указательный внутрь влагалища. Оно сочилось. Клавка дёрнулась мне навстречу, но я уложила её обратно, надавив свободной рукой на плечо больной.

— Лежи и не дёргайся.

Совершив несколько фрикций одним пальцем, я ввела внутрь сначала второй, а затем и третий. Я продолжала трахать нашу «кошку», а она тихо постанывала и пыталась надеть свою вагину на мои пальцы. Я подвела большой палец к её анусу и легонько надавила на него. Моя подопечная расслабила сфинктер, но я не стала вводить палец в её анус, банально побрезговав.

— А сейчас ты расскажешь нам, почему ты вдруг стала изображать из себя кошку, хорошо? — не вынимая пальцев из горячего нутра Клавы, я диктовала ей свои условия.

— Но я… хочу кончить, — захныкала извращенка.

— Кончишь ночью, если расскажешь, — пообещала я ей с чистой совестью: мастурбировать ночью в её углу ей никто не помешает.

Она согласно кивнула головой.

— Мне сон приснился.

— Про кошку?

— Нет… будто я — это кошка.

— Ого… это — интересно.

— Народ! — обратилась я к палате, одновременно вытащив пальцы из Клавкиной пизды, — минуту внимания. Сейчас Клавдия нам свой сон поведает-расскажет. И объяснит тем самым, почему она нас так странно разбудила сегодня. Да, Клавочка? — обратилась я снова к ещё лежащей виновнице торжества.

— Да… — как-то неуверенно ответила мне она.

— И даже матом не станешь ругаться? — недоверчиво спросил кто-то.

— Не стану… до ночи… — почти шёпотом ответила шкодливая дама.

Я не выдержала и рассмеялась — я-то поняла почему она так сказала. И быстро провела ребром ладони ей промеж ног.

— Ты только говори немного погромче и внятно — чтобы все тебя слышали. И наши стражи — тоже.

Клавка согласно кивнула головой.

— Все уселись? Все готовы внимать рассказу?

— Все… все… начинайте уже, а то скоро — на кормёжку, — донеслось с кроватей и табуреток.

Царапки блажной кошки

И Клавка начала… она рассказывала свой сон, словно выступала на подмостках: с выражением, в лицах… Помогая себе живой мимикой всех частей тела. Впрочем, сами почитайте — послушайте хотя бы «про себя», и тогда поймёте, что я хотела вам сказать.

— Мяв вам, милые мои друзья — подруги. Я — обычная кошь самой наичистейшей дворянской породы. В моих сосудах течёт кровь королей дворов и принцесс подворотен большого Российского города. Какого — уточнять не будем, потому как разницы в названии нет.

Я — пушистая трехцветочка. Люди любят такую расцветку: считают её счастливой (правда, я не пойму-для кого именно — для них или нас?). Как они выражаются — «к дому».

У меня есть дом и… хозяин этого дома, точнее — квартиры. Одинокий самец человеческой породы. Он взял меня к себе ещё совсем малышкой, чуть старше месяца оторвал от моей матушки и сестриц с братишкой. Принёс в свою нору за пазухой пропахшей потом рабочей спецовки. Сначала я возмущённо фыркала и чихала, но вскоре тепло, исходившее от большого и сильного тела, меня разморило, и я уснула.

А когда я проснулась, то уже лежала в уютном гнёздышке, которое мне устроил (вот чудак!) мой слуга-хозяин (или — божественный раб?) в старом продавленном кресле, стоявшем в углу большой комнаты. На сиденье, в самой ямке, что образовалась по его центру, он уложил что-то мягкое и почти такое же пушистое, как и моя мама.

Потом я узнала, что это была меховая шапка-ушанка, вывернутая наизнанку и вставленная в кольцо из старенького детского одеяла. Эта шапка служила мне дневной постелью весь первый год моей жизни. А теперь, когда я в ней не помещаюсь, мой друг не пожалел и распорол её, сделав из неё просто большой пушистый коврик. Это кресло — моё и только моё место в моём доме.

На него никогда никто не претендовал, да и некому было этого делать: хозяин, хотя и не старый ещё мужчина, но жил совсем один. А он знал, что это — моё место. Человек, это странное двуногое создание, меня просто обожает. Он любит угощать меня разными вкусняшками, которые откуда-то постоянно появляются у него в руках. Он обожает расчёсывать мою шёрстку — такую почти невесомую и пушистую.

Он вообще обожает меня и прощает мне любую мою шалость. Так было с самого начала нашей совместной жизни, с моих младых когтей.

Здесь Клавка протянула вперёд руки с раскрытыми ладонями, устремлёнными к противоположной стене и пошевелила широко разведёнными пальцами, словно это были кошачьи лапы с когтистыми пальчиками.

— Так было до тех пор, пока он не привёл в наш с ним дом ЕЁ — это странное, почти страшное двуногое создание, отдалённо напоминающее самку человека.

Он называл её…, впрочем, какая к лесным котам, разница, КАК он её называл? Дура — она и есть дура, хоть под каким именем… Мало того, что она стала отнимать у моего, МОЕГО мужчины львиную долю времени, которое он раньше посвящал мне, любимой, так она и ко мне стала руки протягивать… Она в прямом смысле пыталась посягать на мою волю и на мою тушку.

Аккупаторша не брезговала для достижений своих целей ничем. Ни моей расслабленностью во время сладкого послеобеденного сна, ни даже моментами приёма пищи. Такое её беспардонное ко мне отношение привело к тому, что я стала нервной и вечно настороже. Благо инстинкты моих дворянских предков дремали не столь сильно и не так уж глубоко.

Запомнился один случай. Ем я, значит, мой самый любимый суп-кашу на куриных головах… Мурчу от наслаждения… — здесь Клавка издала утробное мурчание, больше, правда, напоминавшее воинственный мяв камышового кота: «М-м-м-мя-я-я-яв-в-в-мяу-у-у!!!»

— Я так увлечённо уплетала распаренное мяско куры с хрящиками, что умудрилась не услышать топающую поступь этой правнучки гибрида ручного мамонта с домашним гиппопотамом. А она… она посмела потревожить меня в момент моего священнодействия. Ну кто из нормальных представителей двуногих не знает, что приём кошкой пищи — это святое? И в это время к ней вообще нельзя прикасаться — от слова НИКАК?

Эта дура умудрилась этого не знать… Она подкралась ко мне сзади… Она… о, святая Бастет… она… — здесь Клавка сморщилась, словно проглотила чайную ложку лимонной кислоты без сахара, скорчилась, согнувшись в поясном поклоне, умудрившись при этом засунуть свою голову промеж своих лодыжек не хуже гуттаперчевой девушки — змеи и одновременно вздрогнуть всем телом.

И это было бы ещё ничего… Во время своего поклона, она откинула подол своей видавшей виды ночнушки на ноги, снова оголив свой многострадальный зад, который венчал горный кряж остроконечных позвонков. Во время её вздрагиваний позвоночник сотрясали волны озноба, сравнимые с содроганиями горных пиков Тянь-Шаня во время локальных землетрясений.

Палата шумно вздохнула в едином порыве, аки один небольшой великан. Клавка, принявшая к тому времени свой естественный вид, продолжала:

— Она провела своим НЕНАМАНИКЮРЕННЫМ пальчищем по моему хребту… — рассказчица снова содрогнулась, правда, не нарушая на этот раз целомудренность слушателей, — она посмела положить свою потную кургузую ладошку на мою спинку, на мою шёлковистую пуховую шёрстку, гладить которую я позволяла лишь СВОЕМУ человеку… и провести по спине до начала моего хвостика…

Здесь наша палатная кошь снова приняла стойку «раком», оголила всё те же тощие ягодицы и завиляла ими в одном ей понятном ритме какого-то устрашающе-чарующего танца… Резко оборвав свой гипнотический сеанс, тётя подобрала под себя свой зад, и, отклячив напоследок свою некогда филейную часть вверх, изрекла:

— Мя-я-я-яв!!! — что, по-видимому, должно было означать крайнюю степень возмущения и брезгливости.

— Она посмела провести своей лапой до самого кончика моего такого славного, такого пушистого, словно беличьего, хвостика!!! — голос Клавдии дрожал от негодования, рискуя того и гляди оборваться фальцетом, как оборванная скрипичная струна.

— Ну я, едва не подавившись от такой наглости, зашипела, резко развернулась мордой к хамке, выгнула спину дугой… — новый кусочек пантомимы не заставил себя ждать: сказительница, накинув подол себе на голову, согнулась буквой «Г» и выгнула горбом свою костлявую, словно у рыбьего остова, спину, очень даже угрожающе при этом шипя: «Ш-ш-ш-ш-ф-ф-ф-рш-ш-ш-ш-ш!!!»

— И мата никакого не нужно- так пугающе — угрожающе звучит, — не смогла промолчать я, обернувшись к сидящей на моей кровати Лёльке, — и плеваться удобнее: два-в-одном. Давайте убедим Клавку, что она — и есть кошка, а?

— Доубеждаешься, что тебя отправят на лечение электрошоком с применением судорог.

— Это ещё зачем? — искренне недоумевала я, — я же не такая тяжёлая.

— А чтобы не умничала и позабыла к едрёне фене все свои продвинутые идеи.

— Ясненько… Ну… тогда я не стану настаивать… Пусть кошка будет Клавкой.

— То-то же, — хихикнув, весьма ощутимо хлопнула меня по спине, подошедшая неизвестно, когда, Лика.

Шоу тем временем продолжалось.

— …и маханула лапой с выпущенными коготками в её строну. В итоге — четыре параллельных царапины на ноге этой мартышки, порванная пола халата и дикий иерихонский трубный вопль:

— Неблагодарная тварь, сжирающая одна столько, сколько мы вдвоём не поедаем!!!

— Это — явный поклёп. Кто когда-либо держал представителей кошачьих — знают, что это далеко не так.

Вечером пришёл наш мужчина и она нажаловалась ему на меня… Позабыв при этом упомянуть, что пару раз хлестанула меня сложенным вдвое полотенцем по боку. Это меня-то! Кого никогда даже веником не пугали…

ОН посмотрел на меня так, словно это я была во всём виновата, и я должна была воспитывать этого взрослого ребёнка, с которым он прыгает в постели каждую ночь, не давая мне там спокойно спать, как я это делала раньше, набегавшись по квартире.

— Ну как ты могла так поступить? Я так надеялся на твоё благоразумие.

Хозяин наклонился ко мне, почти касаясь моего уха ртом и неожиданно выдал повышенным тоном:

— Ещё раз такое выкинешь — будешь есть в туалете!!!

Обнял эту врушку и ябеду за то место, где у порядочных девушек располагается талия и увлёк её за собой в комнату.

Сказать, что мне было больно и обидно — это было ничего не сказать… Меня переполняло желание справедливого возмездия… А как могут отомстить кошки, безвылазно сидящие в квартире, своим обидчикам? — правильно.

Я так и сделала. Едва они снова начали кувыркаться, я подошла к её тапкам и с остервенением напрудила в один из них… Вначале хотела было и второй своим вниманием почтить, но после решила, что это надо ещё заслужить.

Вполне удовлетворённая своей страшной местью, я прыгнула на своё законное местечко, служившее раньше мне лишь для дневного отдыха. Что-то там было не так…

Я сразу не поняла, что именно… Но покрутившись а-солонь, пытаясь устроиться поудобнее, поняла: эта ходячая катастрофа бросила в МОЁ кресло, на мою меховую подстилочку свои вонючие трусы и разорванный мною халат!!!

Трусы я вытолкала задней левой на пол, а халат лишь сбила к спинке кресла и улеглась себе спать… Ничего не предвещало очередного кошмара на улице Вязов…

Проснулась я резко и неожиданно: одновременно от попытки ухватить меня за голову и задницу и сотрясающий в буфете посуду истеричный вопль всё этой же дуры.

Но осознала я себя лишь тогда, когда поняла, что довольно-таки устойчиво устроилась, вися… сидя… нет, стоя задними лапами на двух из пяти рожков люстры, а передними со всей силы, на которую способна так беспардонно разбуженная кошка, уцепившись за металлический ствол этой самой люстры.

— А сон-то — по Фрейду! — хихикнув, шепнула мне на ухо Лёлька.

Впрочем, «шепнула» — это в моём восприятии тугоухой барышни. А для абсолютного большинства могущей ещё что-то соображать палаты — вполне себе громко произнесла. Другое дело, что из этих слышащих знало кто такой дедушка Фрейд и чем он прославился — человека три от силы, не считая меня. Они-то и заржали в ответ на реплику.

Клавка же, ничуть не смущаясь, что её перебили, с неумирающим энтузиазмом продолжала свой кошкосказ.

— Эта… это… чудо… нет, не чудо — чудище решило, по-видимому, в туалет сходить. Желание вполне себе нормальное… Но зачем она халат решила с трусами для этого посреди ночи надевать в квартире, где из всего человеческого социума лишь она-сама, да её ёбарь — мне, как кошке вульгарис, не понятно…

Короче, подходит это безмозглое ночное очарование, ничем не лучше зомби, к креслу, не в силах разлепить своих заспанных подслеповатых глазёнок. Она же помнит, что забросила в него свои труселя и халат. Но сонные мозги напрочь забыли, что в этом самом кресле сплю я, выгнанная ею же с моего законного ночного спального места в ногах Человека.

Протягивает одновременно обе (!!!) — непонятно зачем и почему, руки в кресло. Наверное, решила сэкономить время и одновременно схватить и то, и другое. Наталкивается на моё горячее, свернувшееся пушистым клубком тело, и, по неизвестной мне причине, начинает верещать от ужаса. То ли ей в ещё снящемся сне примерещилось, что я — это не я, а какой-нибудь чертёнок из Преисподней — не знаю…

Но испугалась она знатно. Это после подтвердила и напруженная ею лужа аккурат во второй, сухой до сей поры, тапок. Я, разбуженная столь диким образом, не знаю, как взметнулась под потолок на спасительную люстру, которая начала раскачиваться подо мной, рискуя рухнуть вниз, увлекая вслед за собой половину старого, рассыпающегося от времени, потолка.

Потеряв и до того неуверенное равновесие, тётка рухнула мордой вниз в нагретое мною мягкое гнёздышко, свесив по бокам подлокотников обессилевшие и повисшие плетьми руки и выставив свой довольно сочный голый зад дыркой кверху.

Здесь Клава снова встала в позу, в которой я её и увидела ранним утром. Только вот зад её был скорее тощим и костлявым, чем сочным и пышным. Постояв в такой позе минут пять, чтобы все желающие могли насладиться этой пантомимой и более отчётливо представить себе картину, явившуюся глазам ошеломлённой спросонья кошки, она встала и повела свой рассказ к уже приближающемуся завершению.

— Разумеется, проснулся и ОН… Вовремя, надо сказать, проснулся. Для мужчины вовремя. В самый пик выброса тестостерона. Копьё — в боевой готовности, сам ещё тоже спит… но идёт со своего спального места к этой орущей тушке, ориентируясь по звуку и запаху.

Подошёл… упёрся руками в эти два холма с зияющей дырой посередине… едва не рухнув сам, одной рукой закрыл ей верещавший рот, который не в силах была закрыть и моя подстилка, а второй ловко направил своё орудие любви, алчущее ножен, аккурат в гостеприимно раскрытый грот…

Даже его ладонь не смогла полностью заглушить новую волну её визга — теперь уже от боли. Но мужчина, полуобезумевший от стресса, воплей Видоплясова в женском варианте и охватившего его желания, не в состоянии был остановиться. Он трахал её неистово, не жалея и даже не стараясь её хоть немного приласкать…

Она извивалась на его колу, пыталась с него соскочить, но он, отняв бесполезную руку от её орущего рта, лишь крепче прижимал её зад к себе. Всё бы могло закончиться почти благополучно, но… сколько верёвочке не виться, а люстре не раскачиваться…

В тот самый момент, когда двуногий самец, уже удовлетворённо рыча, извлекал свой хер из гостеприимного ануса своей непутёвой подруги, у меня соскользнули уставшие передние лапы со «ствола» люстры… И я, дико мяуча, рухнула аккурат на этот самый извлекаемый хуй.

Теперь мы орали уже на три голоса: женский дискант, мужской фальцет и мой, кошачий, мяв, перешедший в полувой голодных койотов…

Бедные, бедные наши соседи… Не успел наш мужчина отойти от кресла, как из задницы, которую он только что знатно промассировал, на его лобок и ноги под давлением излилась Ниагара говна. Оказывается, медвежьей болезни подвержены не только косолапые хозяева тайги…

Палата зашлась хохотом, переходящим в скулёж и местами — в судорожное рыдание. Остановиться не могли долго. Санитары помочь были не в силах, сами согнувшись в три погибели от смеха. Когда же мы немного успокоились, эта чертовка, как ни в чём не бывало, снова принялась за свой рассказ:

— Немного придя в себя от моего незапланированного приземления на самое дорогое, что у него есть, мужик убедился, что всё осталось целым и невредимым. И, облегчённо вздохнув, рванул в ванную комнату принимать душ, бросив на бегу:

— Чур, я — первый!!!

Эта прошмандоха не стала на сей раз жевать сопли… Она изловчилась и таки меня поймала, застав врасплох… Ухватила за голову и спину, нагнулась раком и… вы не поверите… она вытерла мною свой обосранный зад!!!

Да-да!!! Хорошо, что хоть мордочку мою туда не сунула… Вытерла, словно я — какая промокашка… и начала торопливо собирать свои разбросанные по комнате шмотки в чемодан… Только успела собрать, как наш… МОЙ хозяин вышел из душа, уже сияющий чистотой и с улыбкой от уха да уха…

Она быстро шмыгнула в освободившийся душ, помылась, оделась… и было уже собралась тихонько шмыгнуть на лестничную площадку, как услышала удивлённое:

— А-а-а-а… ты куда?

— Домой. Нажилась. Живи со своим мохнатым обосранным чудовищем!!!

— Но обосратой вроде ты у нас оказалась… ну и немного — палас… — неуверенно ответил он.

— Ага. Только так лишь казалось. Понюхай свою мурлыку. Ха-ха-ха.

Занавес. Купали меня долго… Воняла я ещё дольше… Палас благоразумно оттащили на помойку — всё равно он был уже старым. Всё, благодарю вас всех за внимание! — Клавка раскланялась на все четыре стороны, включая стену позади себя.

День начался

Все начали потихонечку расползаться по своим местам… Едва немного отдышались от смеха и потрясения от увиденных картин Клавкиного стрип-шоу, как пришла пора завтрака. Столов на всех не хватало, поэтому кормили нас в несколько заходов, предварительно заставив проглотить предписанные врачом таблетки.

Подходили к посту по 16 человек — как раз, чтобы усесться после принятия медикаментов за 4 имеющихся столика. Выдавая таблетки, медсестра внимательно следила за тем, чтобы мы их проглатывали, запивая водой. Зная повадки своих подопечных, она заставляла некоторых из нас открывать после этого действа рот — чтобы удостовериться, что лекарство проглочено.

Очередь стояла чинно, не толкаясь и не спеша удалиться к столам — однообразное лежание на кроватях, без возможности даже потопать по гулкому коридору отделения уже порядком всем здесь надоели.

Даже тем, кто попал сюда временно, как я сама. Получилось у нас аккурат два захода по 16 душ. Остальные терпилы были в качестве овощей нетранспортабельны и их обслуживали по месту пролеживания, так сказать, то есть — в кроватях.

Немного потоптавшись возле медпоста, пошли снова в духоту палаты, чтобы поваляться те 20 минут, что столики будут заняты предыдущей партией едоков. Мы специально пошли в последней партии — можно было поесть неспеша, зная, что тебя никто не подгоняет…

Ради прикола, добравшись наконец-то до обеденных мест, угнездившись на нагретых чужими задами стульях, мы с энтузиазмом начали стучать своими ложками по пустым пока ещё мискам. Вначале — просто вразнобой, но через тройку минут наши постукивания сложись во вполне чётко слышимую мелодию «Мурки». Первая половина палаты аплодировала нам стоя.

Старшая уже было хотела крикнуть, чтобы санитары ринулись нас успокаивать, но мы, отстучав мелодию, утихомирились сами. Да и медперсонал был не прочь слегка расслабиться. После завтрака, который не отличался от завтраков во множестве стационаров России, мы снова расположились на своих кроватях. Кому лежать было уже невмоготу, уселись снова за протертыми наспех санитарками после завтрака столами.

Наша троица к числу последних не относилась: я вообще могу валяться на постели сутками, тем более — если меня кормить — поить и в туалет водить будут, а девчата, похоже, решили не напрягаться сильно и экономить свою энергию…

Хотя расходовать её в этой палате было некуда. Это с постоянных мест тутошнего пребывания в дни с хорошей погодой немногих, человек 15, иногда выводили во двор немного подышать свежим воздухом.

Совсем — совсем немногих. Тех, в которых можно было быть уверенным как в самих себе. Или же — которым уже давно было всё равно. Как в той детской сказке: «Что воля, что неволя — всё равно-о-о…»

Но и тех-то поощряли такой радостью всего-то на полчасика под самым пристальным надзором медсестры. Построили, пересчитали — вывели… Бедолаги невинно осуждённые в течение отведённого им времени походили друг за другом, сохраняя дистанцию между собой и не смея даже постоять кучкой и посмолить во благе сигаретку, не говоря уже о разговорах.

Провинившихся наказывали лишением этой крохи праздника жизни… Порой — на неделю, а некоторых- навсегда… Обо всём этом я узнала гораздо позже, когда меня уже перевели на моё постоянное место «жительства».

Оказавшись в своём углу, я не дала уснуть Ольке — Лёльке, бесцеремонно затеребив её за плечо и потребовав обещанное ею продолжение лесной эпопеи. Всё равно делать было нечего… от маленького экрана смарта резали и отказывались что-либо видеть глаза…

Лёлька недовольно на меня посмотрела, с трудом перевернув в мою сторону уже начавшую было расслабляться в сладкой дремоте свою тушку синего Птица Счастья.

— Ну что ты хоче-е-е-ешь, Светка-а-а? — занудно протянула она.

— Именно так человек сам по себе превращается в овощ, — назидательно проворчала я ей в ответ, — хорош дрыхнуть — заплывёшь жиром.

— Не заплыву-у-у-у…

— Это ещё почему? — недоумевала вполне искренне я.

— У меня природный ускоренный обмен веществ… отстань… спать охота после еды.

— Везёт же дуракам…

— Но-но… а сама-то кто, раз здесь на соседней койке ошиваешься? — сонные было глаза Ольги метнули в мою сторону весьма ощутимые молнии злости.

— А я решила предупредить. Это легче, чем потом лечить. Поняла?

— Я понятливая, не бойся, — всё сильнее закипала моя собеседница.

Я уже не рада была, что затеяла эту перебранку, но остановиться не могла… Да и скучно мне было, чертовски скучно…

— Э-э-э-эй, хорош грызться-то, — решила подать голос Лика, — вы чего не поделили?

— Скуку и тоску… — вздохнула я вполне себе честно.

— Терпи, матушка… почитай что-нибудь…

— Надоело. И глазки болят…

— Сейчас у медички капельки попрошу, хочешь?

— Нет, не хочу.

— А что хочешь? — не унималась расспрашивать меня Лика, словно мамка малого ребёнка.

Мне захотелось хорошенько стукнуть и её. Но я вовремя одумалась: познакомиться со спецтерапией данного заведения мне как-то не манилось…

— Сказку хочу послушать… — едва не рыдая, прошептала я.

— Какую сказку, Фетиньюшка?

— Не называй меня этим дебильным именем!

— Почему — дебильным? — подала уже нормальный голос Олька, — старинное…

— Во-во, — слишком для меня старинное. Я вполне согласна на Светика — Светлану.

— Хорошо, хорошо, будешь только Светиком-Светланой, — с лёгкостью согласилась Лика, словно уговаривая душевнобольную. Впрочем, почему «словно»? — на тот момент я таковой и являлась…

— Светулик, так какую ты сказку-то ожидаешь услышать? — полным сочувствия голосом, поинтересовалась Лёлька.

— Продолжение твоей Одиссеи. Вплоть до того, как ты здесь впервые оказалась.

— А-а-а-а-а… это… да запросто. Укладывайся — усаживайся поудобнее, а то рассказ будет не самый короткий. Впрочем, и длинным его тоже не назовёшь…

Лёлька и лесной бродяга

— Итак, милые мои подруженьки по несчастью… На чём я остановилась-то? А-а-а-а… Вспомнила. Я снова была на автостанции этого Мухосранска. Присела в зале ожидания на лавочку и ломала голову над тем, что же мне делать дальше?

Здесь долго оставаться нельзя: Виктор когда-никогда проснётся и хватится денег. И, естественно, поймёт куда они исчезли. Точнее — кто им приделал ноги.

Меня, конечно, фактически изнасиловали, и всё такое… Но побоев не было, а значит, следы их я снять в полиции не могла… А вот за воровство по головушке не погладят… И доказывай потом, что ты не слон…

Решила дождаться первого же автобуса, идущего в технарь и вернуться в общагу… Но не всё то, что мы вполне искренне решаем сделать, мы выполняем… Наш студгородок, как я уже говорила, располагался на красивейшей территории бывшей помещичьей усадьбы.

Младший хозяин свалил за бугор сразу после революции, а старик был похоронен там же. Лишь иногда его фантом пугал чересчур увлекшихся возлиянием горячительных напитков студентов.

А вокруг бушуют леса… Брянские им и в подмётки не годятся. И граница между соседними областями проходит аккурат через эту вольницу деревьев и валежника.

Не успеешь глазом моргнуть, как уже окажешься в соседней области. И останется лишь поскрёбывать в своём затылке, пытаясь понять, когда же ты успел пересечь эту иллюзорную черту.

Короче, немного поразмыслив, я решила, что именно там, где меня и содержали, искать меня будут меньше всего. И бродил тогда по лесам мужик… Тот самый, который вместе со мною ехал в автобусе Виктора.

Но это я уже потом узнала… А пока я лишь решила купить пару буханок хлеба и рвануть до самой дальней станции, до которой ходят автобусы с нашего автовокзала.

Задумано — сделано. Подошла к билетной кассе. Над окошком висит там карта нашего района с прилегающим районом соседней области. И, соответственно — с наложенной на эту карту схемой автобусных маршрутов. На глазок примерилась и выбрала самую удалённую остановку от автовокзала. Купила билет в один конец…

До отхода автобуса ещё было немного времени. Поэтому я пошла в ближайший магазинчик, купила там себе буханку хлеба, палку колбасы и пару бутылок своего любимого лимонада. Всё-таки в городе, хоть он и совсем маленький, продукты подешевле, чем в деревне.

Едва успела вернуться на автостанцию, как объявили посадку на автобус. Угнездилась поудобнее на своём жестком сиденье: в той Тьмутаракани ещё не сменили автопарк на современные авто с мягкими креслами, и приготовилась подремать… Может быть — последний раз в безопасности…

Автобус, мерно покачиваясь и иногда слегка подпрыгивая на ухабах, — вторая Российская беда не обошла и эти края, — катил все вперёд и вперёд…

Я даже не волновалась и не задумывалась куда и зачем я еду… Где буду жить и что буду есть, когда закончатся мои скудные запасы продуктов…

Но всё в этом мире имеет обыкновение заканчиваться рано или поздно… И я прибыла на конечную остановку своего маршрута. Делать нечего, нужно выходить… А уже вечерело… Солнышко начинало садиться за горизонт… прохлада обволакивала землю… Я вышла из автобуса, немного постояла возле автостанции и уверенным шагом побрела прочь.

Прямо по курсу передо мной маячила опушка леса. Нормальная бы тётка, конечно, наоборот, шуганулась от неё подальше. Лес, чужой лес, да ещё на ночь глядючи… Но нормальные тётушки, как известно, в психушки не попадают…

Поэтому я смело и ни минуты не сомневаясь, отправилась туда, куда меня вела просёлочная дорога, очень скоро перешедшая в узенькую тропку, увлекающую меня все глубже и глубже в тревожную лесную чащобу…

Я ведь как рассчитывала? Раз есть дорожка — значит, по ней ходят люди. А раз люди ходят… Ведь зачем-то они ходят?? В магазин вот, например, за покупками ходят, в баню — чтобы искупаться, попариться… А в лес? По грибы, по ягоды… Ну, и наверное — на охоту…

А раз туда ходят охотники — значит, скорее всего, они там хоть изредка, да остаются с ночёвкой… А если они остаются с ночёвкой… Не в лесу же, под открытым небом! Значит, определённо, где-то должен быть домик, наподобие того, в котором я провела предыдущую ночь с водилой автобуса.

Осталось всего лишь найти его, этот домик… Он вполне мог быть не слишком далеко от трассы… Нужно просто положиться на интуицию… и она, интуиция, сама приведет меня туда, куда нужно. Ведь когда сознание отключено, на полную включается подсознание. Ему тогда ничто не мешает руководить организмом, никакие шумы, обусловленные работой сознания…

Вот я и расслабилась, полностью доверившись внутреннему автопилоту… И он-таки вывел меня вначале к ручью, вытекавшему из огороженного и благоустроенного родничка, бившего из обрывистого берега старой балки, а после — к почти правильной круглой формы поляне, на которой стояла избушка. Нет, не на курьих ножках, но почти такая же древняя.

Я, уставшая к тому времени так, словно разгрузила одна пару вагонов кирпича, резонно рассудила, что коли она не обрушилась до моего прихода, то и на мою дурную голову тоже вряд ли рухнет.

А если под ноги смотреть хорошенько, то может, и без их перелома дело кончится. Короче, я подошла к двери в это творение рук человека и потянула за ручку. Благо, что снаружи не было никаких замков.

Дверь послушно поддалась, и я шагнула внутрь. Помещение было почти точь-в-точь, как в той заимке. Главное — на месте была печь с запасом хвороста и топчан с «рулетом» постели на нём…

Собравшись с последними силами, я бросила своё тело к топчану, и, даже не позаботившись о том, чтобы запереться изнутри, раскатала подстилушку, разулась и рухнула замертво на топчан, едва осилив поставить сумку с продуктами на стол…

Сколько я проспала — не знаю… Проснулась от холода… В комнатушке было совсем темно… Похоже, что ночь ещё не закончилась, но небо собиралось вот-вот забрезжить…

Заставила себя подняться, вышла в прохладную и влажную темень, присела на корточки, лишь слегка отойдя от двери: страшновато всё-таки в лесу-то, пописала и снова вернулась в своё убежище, на сей раз уже закрыв дверь на металлическую щеколду.

Хотя, по-моему, запор этот был лишь от честных людей, и если бы кому было надо, то, рванув хорошенько за ручку, рассыпал бы эту дверь на щепочки… Но для виду всё-таки было поуютнее с запертой дверью…

Подошла к столу, пошарив ладонью по столешнице, нащупала огрызок свечи и коробушку спичек, а чуть подальше — газовую зажигалку — веяние нового времени.

Подошла к печке, открыла дверцу топки. В ней уже лежали дрова и бумага под ними. Я чиркнула спичкой… Пламя не заставило себя долго ждать… Свечку зажигать не стала- она мне была без надобности.

Воздух в домике быстро нагрелся. Стало даже жарковато, но я не стала отворять дверь: дрова прогорели быстро. Я немного подождала и затем закрыла поддувало.

Отломила горбушку хлеба. Потом нашарила и нож. Отрезала приличный кусок колбасы. С аппетитом все это навернула, запив половиной бутылки лимонада. От тепла и сытости снова захотелось спать… Чем я с наслаждением и занялась…

Но вечно-то спать невозможно… Проснулась… жевнула… скучно… Решила поблукать немного возле домика. Походила, размялась, устала — снова вошла в избушку.

Доела припасы. Легла снова спать. На утро решила выбраться из леса, чтобы купить себе поесть хотя бы хлеба. Возвращаться в колледж даже и не думала.

Уже по знакомой стёжке вышла к автостанции, нашла магазин, затарилась и неспехом удалилась в лес, ловя вслед себе изумлённые взгляды, граничащие с выражением ужаса.

А в общаге обо мне уже в полицию сообщили. Но искать меня наши стражи порядка и хранители законности и безопасности граждан начали лишь через трое суток.

Вернулась к своему новому жилищу, насобирала засветло побольше дров. Решила воспользоваться милостью госпожи Природы, пока стояла сухая погода. Перекусив, улеглась на топчан, почитать газетёнку какую-то бульварную — купила в киоске. Короче, таким макаром я больше недели кайфовала и обследовала близлежащий лес всё дальше и дальше…

Однажды забрела так далеко, что смогла вернуться обратно лишь уже в темноте… Подхожу к своей берлоге… а из окошка свет на полянку падает… Ставень там не было — может, и не задумывались, а может- от времени рассыпались…

У меня ноги подкосились… Кто?? Кто там? И что мне теперь делать? Идти в посёлок — совсем уже ночь… Не дойду, заблужусь… Да и холодно, и голодно — кое-какие продукты у меня в домике оставались… И устала я…

Короче, решилась в домик попытаться войти. Думаю: «Чему бывать — того не миновать» … Подхожу к двери, тяну на себя ручку… Дверь поддалась — не заперта оказалась… Захожу и остолбенела на пороге: топчан занят. И лежит на нём тот самый мужик, с которым я тогда взглядами повстречалась…

— Ну, и чего застыла соляным столбом? — скорее прорычал, чем проговорил бородач, — заходи, запирай дверь. Сейчас есть будем.

— Ч-что е-есть? — от страха я стала заикаться.

— Что есть — то и будем, — усмехнулся мужик в свои усы, — я могу, например, тобой полакомиться…

Я от страха упала бы, если бы не закрыла к тому времени дверь на засов уже. По-видимому, побледнела я здорово, потому что он уже спокойным и нормальным вполне голосом сказал:

— Хорош в сказки-то верить. Раздевайся и садись к столу. Я же тебя ждал, один есть не стал.

— А… а как Вы догадались, что я приду? — наивно поинтересовалась я.

— Тю, дурная… Так это же проще простого: и продукты здесь, и постель не скатана — значит, вернёшься ещё непременно. Я даже сразу понял, что это — именно ты по твоей сумке — я её ещё в тот раз заприметил.

Ну что делать? Разделась, сполоснула руки из ведёрка и села к столу. А гость мой убрал газету с тарелок, на которых располагалось целое продуктовое богатство: картошка… печёная… сало… лучок зелёный… да с горбушечкой хлеба… ммм… Даже молочка было немного.

— Знал бы, что не одному придётся есть — побольше бы прихватил.

— Как это — прихватил? — украл бы что ли?

— Обижаешь… я это честным трудом зарабатываю. Кому помогу вскопать огород, кому — дрова напилю — нарублю… Или ещё чем помогу- вот мне и дают люди пропитание.

— А-а-а-а… тогда — это хорошо… А то у меня деньги совсем закончились… Я вчера последний рубль истратила, — сокрушенно соврала я.

— И как бы ты дальше жила? Воровать стала? — спросил меня мужик.

— Если честно — даже не знаю… Наверное, пришлось бы к людям выходить…

— А вот этого делать нельзя! — вдруг злобно сверкнув на меня своими болотно-карими глазищами, едва не вскрикнул мой собеседник, — ты меня поняла? — не дальше автостанции. И — обратно. И желательно — разными дорогами!

— Но почему? — не поняла я.

— Иначе сюда людей приведёшь, а с ними — ментов… И меня заметут…

— За что? Ты что, кого убил? — дрожащим голосом спросила я.

— Нет, не убил… За бродяжничество и тунеядство. И в психушку меня снова отправят…

Тут до меня начал доходить весь ужас моего положения. Рядом со мной — самый настоящий псих… Да ещё, похоже — буйный в моменты обострения. Такой мне как цыпленку шею свернёт… И не со зла вовсе… В голове моей бедной сразу куча мыслей пронеслась. И ни одна не зацепилась…

Решила оставить все пока как есть…

— Ну что, может, пора и познакомится нам поближе? — как ни в чём не бывало, заулыбался, оголив на удивление белые и крепкие зубы, собеседник.

— Пора, наверное… Лёля…

— Как-как? — удивился он, — что за кукольное имя какое-то?

— Почему кукольное? — обиделась я, — обычное имя. Оля, Лёля по-домашнему.

— Так бы сразу и сказала, что Олька. А меня — Пашка.

— Несолидно как-то в Вашем возрасте Пашкой-то представляться, — осмелела я, — отчество-то у Вас какое?

— Павел Петрович.

— Вот, это совсем иное дело. Будем знакомы, Павел Петрович.

— Что за знакомство на сухую? Это дело обмыть надо. Не каждый день я в лесу с бабёнками знакомлюсь, да ещё с молодыми. Сиди здесь, я мигом!

Не успела я осознать все услышанное, как, похожий на медведя увалень, резво и легко соскочил с топчана, впрыгнул в свои растоптанные и похожие скорее на лыжи кирзовые сапоги (наверное — тоже за работу ими его отблагодарили) и вышел из помещения, скрипнув дверью.

Отсутствовал он минут 10, не больше. И вернулся, неся, бережно прижатую к груди бутылку с чем-то зеленоватым и слегка мутным. Я догадалась, что это — на чём-то настоянный самогон… меня аж передёрнуло от предвкушения этой гадости… Но бежать-то некуда…

— Я сейчас вернусь, — оповестила я, — за мной не ходите- я до кустиков.

— Ну-ну. Да ты не боись… Зверья здесь в это время года опасного нет… Это зимой волки голодные могут позариться на сладкую человечинку…

«Откуда он знает, что человечина сладкая?» — мелькнуло в моём и так уже воспалённом от страха мозгу. Но я постаралась на этой мысли не зацикливаться. Быстро сходила в кустиках по малой нужде и вернулась в душное уже тепло избушки.

— А, ты не сбежала? — это меня радует! — пьяненько уже поблёскивая глазками, с блудливой улыбкой на алых от хмеля губах, пропел Пашка.

— Никак без меня дегустировать начал? — попыталась изобразить я нечто подобное обиде.

— Можно подумать, что ты спишь и видишь этого безобразия отпить! — снова хмыкнул мой сосед по избушке.

— Нууу… во сне, может, и не вижу… но… отпить не откажусь.

А про себя добавила: «Может, на пьяную голову не так страшно будет с тобой в одну постель ложится и под тебя стелиться». То, что траха с этим козлом не избежать, я приняла уже как неизбежность. А при неизбежности рекомендуют расслабиться, чтобы хотя бы теоретически иметь возможность получить наслаждение — от этой самой неизбежности.

— Тогда — прошу к столу, ми-и-ис-с-с-с-с-сис-с-с…

— Мог бы приличия ради и мисс назвать, — недовольно буркнула я.

— Да ладно тебе целку-то из себя ломать. Можно подумать из пансионата благородных девиц сюда прибыла. Птичку-то видно по полёту.

— Ну ты и ха-а-ам, оказывается…

— Не нравится — не ешь, золотце, мне больше достанется, — фыркнул, словно мерин, обожравшийся в стойле овса, Пашка.

— А я вот назло тебе и во вред себе и закушу, и выпью! — с вызовом огрызнулась я.

— Да Бога ради — я не жадный.

Павел плеснул мне этой не внушающей доверия спиртоносной бурды в непромытый стакан, неизвестно где валявшийся до той поры.

— Ну уж нет… Обижайся — не обижайся, но я вначале посудку помою…

Не успел хозяин положения что-либо предпринять, как я встала с табурета и, подойдя к ведру с помоями, попыталась немного ополоснуть посудину. И, надо это заметить — мне это удалось.

— Чистю-ю-ю-юля, бляха муха, выискалась… Такими вещами разбрасывается… Да ты знаешь, что по пьяни за меньшее количество пролитых или заныканых капель жизни лишают? — у моего собеседника глаза стали уже совсем мутными, в уголках рта появилась пена.

Мне стало уже по-настоящему страшно… Но ещё сильнее я боялась этот страх показать мужчине. Мужики, как и любые животные, если почуют, что их боятся — всё, забьют, задолбят…

— Мог бы даме и помыть стакан перед тем, как туда плескать это пойло, — с наглым вызовом ответила я.

— Что, смелая такая что ли? Или уже вконец оборзела? — не желал успокаиваться алкоголик.

— Нет, просто не привыкла пить из грязной посуды, — примирительно, максимально спокойным, насколько могла, тоном, ответила я, — наливай уж… А то мне есть охота… и глаза слипаются…

— Вот так бы и сразу, а то ишь… агрессорша… — неожиданно мирно ответил мне лесной бродяга.

Наконец-то я выпила этой, оказавшейся весьма даже недурственной на вкус и запах горячительной жидкости.

— Воды-ы-ы-ы!!! — замахала я ладошкой у самого рта — крепостью она превосходила, по-моему, даже медицинский спирт.

— На… только я бы не советовал запивать это водой…

— А чем же ещё? — немного отдышавшись, поинтересовалась я, — сока здесь не видно, впрочем, как кваса или рассола.

— Не запивать- заедать нужно, а ещё лучше — занюхивать, — менторским тоном начал читать мне лекцию о правилах употребления спиртных напитков мужик.

— Ага… А заедать чем? Ничего сочного на столе нет… Если только- луком с солью.

— Это уже лучше. Но самое действенное — краюхой хлеба или собственным рукавом.

— Ага… или сальной шевелюрой собеседника, — съёрничала я.

— Зря ты к этому так относишься — многие именно волосами и занюхивают… Я бы вот прям сейчас и занюхал бы… волосами… твоими… что промеж ног растут! Ха-ха-ха!!

Меня невольно передёрнуло… И я судорожно снова припала к стакану с ледяной водой. Если бы я знала, что на утро меня будет так мутить и корёжить… ни за какие бы деньги не стала бы пить эту мерзоту. Но я не знала и не ведала…

Короче, как и следовало того ожидать, напоив меня до полубесчувствия, эта волосатая скотина разделся до гола. После раздел меня, побросав все наши вещи в общий братский курган на грязном полу. Уложил меня на кушетку, а после взгромоздился поверх меня как на коврик для занятия гимнастикой.

Неееет… вы неправильно подумали, девочки. Он даже не пытался меня трахнуть. Нечем, знаете ли… То есть — он был, конечно… в номинале… Но вот в реале — пффф… шкурка… Мне даже обидно стало с одной стороны… И — тяжело: тушка эта весила немало…

По-видимому, сквозь свой хмель он всё-таки уразумел, что эдак из меня вообще сделает пододеяльник и резко умудрился перевернуться со мной вместе таким образом, что теперь я лежала поверх него на животе. При этом он сумел не уронить меня и не упал сам — вот она, пьяная грация!!

Натянул мне на спину нечто, заменяющее одеяло, обнял меня, водрузив свои лапатообразные ладони на мои ягодицы, слегка прихлопнув их при «посадке». Мне вообще стало уютно и мягко, как на перине. Так мы и проспали с ним до утра. НАШЕГО утра, которое началось в обед.

Проснувшись, Пашка снова шлёпнул меня обеими руками по заду, крякнул при этом, одновременно выразив и восхищение, и досаду. Сильно захотелось в туалет. Ему- тоже. Не одеваясь, распаренные, словно после парной, выползли на свежий и бодрящий утренний воздух. Благо — лес кругом и ни одной живой души. Лепота-а-а-а!!