Запах жизни

Пролог

«…Город спал.

Все жизненные процессы в нем затормозились, хотя и не прекратились совсем. Город — это такой же сложный организм, как и любое другое высокоразвитое существо. Человек спит, но часть его мозга все равно работает. Сердце, не останавливаясь ни на секунду, продолжает гнать кровь по артериям и венам. Легкие вбирают кислород, питая им каждую клеточку тела. И пусть во сне эти процессы идут медленнее, чем во время бодрствования, но они все-таки идут.

Именно этим отличается сон от смерти.

Как и любому другому существу, городу был нужен сон, ну а жизнь в нем не замирала ни на мгновение.

По улицам ездили редкие машины, горели фонари и неоновые вывески над магазинами. По проводам всевозможных размеров мчались токи больших­ и малых напряжений. Насосы качали из реки воду, загоняя ее в трубы, чтобы она попала в каждый дом. Текли под землей полноводные потоки канализации, неся обратно в реку отходы жизнедеятельности че­ловека через неуспевающие справляться со своими обязанностями очист­ные сооружения.

Город жил.

По ярко и плохо освещенным улицам спешили домой запоздалые про­хожие.

Возле ресторанов и гостиниц расхаживали не первой свежести прос­титутки, несмотря на уже поздний час все еще надеясь подцепить клиента.

Наивный алкаш матерился возле круглосуточного ларька, пытаясь добиться от продавца сдачи, а тот в ответ только усмехался и грозился вызвать милицию.

На пятом этаже одного из домов при свете настольной лампы вдох­новленный полной луной поэт строчил стихи своей очередной возлюб­ленной. А в том же самом подъезде, только на первом этаже, в закутке возле лифта, трое молодых оболтусов за шоколадку по очереди забав­лялись с четырнадцатилетней девчонкой, родители которой в это время лежали в пьяном угаре среди пустых бутылок.

В подворотне на позднего прохожего, и не спится же некоторым, накинулась одичавшая, озверевшая от голода и постоянных побоев собака. Прохожий пинками и воплями отогнал ее, но в зубах у собаки остался изрядный кусок материи от его штанов, который она сначала выплюнула, а потом, словно опомнившись, с остервенением стала рвать на мелкие кусочки. Пользуясь моментом, прохожий поспешил убраться подальше от места, где глупое животное посмело нарушить многовековую субординацию

Хозяева одной из квартир па первом этаже панельной пятиэтажки неосмотрительно уехали в отпуск, и двое малолеток, воспользовавшись этим, осторожно, без лишнего шума, выдавили форточку и залезли внутрь, чтобы поживиться какой-нибудь мелочевкой. На перерабатывающем заводе, находящемся до неприличия близко к жилым кварталам, уснул измученный домашними неурядицами оператор ночной смены. Через час после аварийного выброса заметались в своих кроватках младенцы, задыхаясь от приступа аллергической астмы и доводя своих ничего не понимающих родителей до состояния истерики.

Город спал, ничего не подозревая…»

Не прекращающийся вот уже минут пять лай Цезаря, временами пере­ходящий в завывания, заставил Кравцова отложить ручку. Мысленно выругавшись, он встал из-за стола и, накинув на плечи куртку, хоть и середина мая, но по ночам все еще прохладно — вышел во двор.

Тусклый свет лампы, включаемой на ночь над верандой, освещал небольшое пространство внутреннего дворика перед крыльцом.

Кравцов осмотрелся.

Полуночный мрак надежно укрывал все, что находилось чуть дальше десяти-пятнадцати шагов от крыльца. Туда не доставал свет стоваттной лампочки над верандой, а такие же лампы во дворах соседей вообще выглядели далекими и недосягаемыми, как звезды.

И все равно — ни странной тени, ни подозрительного шороха, как ни вглядывайся и не вслушивайся. Вроде бы все спокойно, но Цезарь продолжал лаять… Кравцов подошел к нему.

— Цезарь, успокойся. Что это с тобой сегодня случилось?

Пес замолчал, недоверчиво повел мордой, после чего, ни о чем больше не раздумывая, бросился к ногам хозяина, которого уважал и любил все шесть лет, прожитых с ним, начиная с щенячьего возраста. Кравцов подобрал его в городе, жалобно скулящего, на груде объедков возле му­сорных бачков. Тогда в маленьком пушистом комочке не было даже намека на будущую немецкую овчарку. Кравцов выкармливал его, обмотав марлей кусок хлебного мякиша, обмакивая все это хозяйство в молоко и давая щенку. Говорят, еще не так давно подобным способом выкармливали человеческих младенцев, у чьих матерей по каким-либо при­чинам пропадало молоко, или которые вообще лишились своих матерей. Страна за каких-то полстолетия прошла не через одну войну. Все это промелькнуло в голове Кравцова, пока Цезарь ласково, словно кошка, терся об его ноги. Он сел перед псом на корточки, взъерошил ему загривок и снова спросил:

— Что случилось, Цезарь?

Пес издал скулящий звук и несколько раз лизнул щеку хозяина, потом сел на задние лапы, и положил голову ему на колени.

— Успокойся, малыш, успокойся…

Кравцов гладил Цезаря, бока которого вздымались от напряженного дыхания, а глаза бегали из стороны в сторону, избегая прямой встречи со взглядом хозяина. Пес был чем-то сильно встревожен, если не сказать больше — напуган. Кравцов видел это, но никак не мог понять — почему? Ни человек, ни зверь не смогли бы напугать его верного друга. Кравцов снова внимательно осмотрел двор, пытаясь сообразить, что же могло заставить до такой степени перенервничать собаку. Никакой видимой причины он не нашел и еще раз взъерошив псу загривок, встал, собираясь идти обратно в дом. Однако через пару шагов внезапно остановился. Какая-то смутная догадка шевельнулась в сознании. До него, наконец, дошло, что он упустил одну деталь, когда осматривал двор. Одну-единственную, но, тем не менее, важную.

Тишина.

Абсолютная, неправдоподобная тишина. Не слышно даже шороха молодой листвы, обдуваемой легким ночным ветерком. Собственно говоря, и сам ветерок тоже отсутствовал.

Все это, конечно, было странным, но не настолько, чтобы разбудить настоящую тревогу.

Кравцов вновь посмотрел на своего пса. Тот сидел, плотно прижавшись одним боком к деревянной будке и задрав морду вверх и повернув ее в сторону города. Непроизвольно Кравцов тоже перевел туда свой взгляд.

Он даже и не сразу понял, что его так поразило. Небо 6ыло чистое, глубокое, без единого признака облачности, но… над городом не было видно ни одной звезды. Тьма в небе над городом как-то странно колебалась и казалась живой.

Кравцов перевел недоуменный взгляд на луну и не увидел ожидаемого ярко-желтого света. Словно сквозь невидимую полупрозрачную дымку она светила фиолетовым. Все звезды на западе имели точно такой же оттенок, а вот на востоке, где находился город, звезд не было видно вообще, хотя нет.., вот фиолетово мелькнула одна, но тут же пропала. Кравцов подумал было, что это ошибка напряженного зрения, однако вслед за первой в сто­роне моргнула еще одна звезда. Через несколько минут Кравцов убедился: звезды очень редко мигали, а не светили, как им положено.

От созерцания непонятного небесного явления Кравцова оторвал жуткий вой, раздавшийся, казалось, возле самых ушей. Кравцов вздрогнул и посмотрел на своего пса, нарушившего тишину.

— Цезарь! — окликнул он собаку. — Цезарь!

Вой давил на психику.

— Цезарь! — крикнул он через пару секунд. — 3амолчи!

Пес не слышал. Он продолжал выть, и этот вой не просто действовал на нервы. Кравцов почувствовал, что начинает терять над собой контроль.

— Заткнись! — рявкнул он.

Однако и на этот раз слова не подействовали. Собака просто не желала его слушать. Задрав голову к небу, пес самозабвенно выводил мотив древней песни своего племени, в которой были тревога, страх и тоска.

Кравцова охватило страшное раздражение, за которым, как не убеждай себя в обратном, скрывались те же эмоции, что слышались и в вое собаки. Он нервно прикрикнул на пса еще раз, но окрик утонул в оглушающем вое. Это вслед за Цезарем все соседские собаки подхватили заунывный мотив.

Неизвестно откуда появившаяся волна первобытного ужаса, граничащего с паникой, захлестнула сознание Кравцова. Он пошатнулся и, затрав­ленно оглядываясь, кинулся в дом. Дрожащими руками защелкнул замок, прислонился спиной к двери, дыша так, будто за ним только что гнались все дьяволы ада. Вполне возможно, так оно и было, ведь потусторонние силы не всегда облекаются в материальную оболочку.

Привычная и родная обстановка дома постепенно успокоила его, и он с содроганием подумал о только что пережитом чувстве.

А собачий вой не прекращался, пробиваясь сквозь стены и закрытые двери, и вызывая неприятный кожный озноб.

Кравцов выругался про себя и, пройдя в свою комнату, сел за стол. Он взял ручку и тут же отбросил ее в сторону. Взгляд скользил по строч­кам, не улавливая в них никакого смысла. Буквы, слова, снова буквы. Ничего больше.

В голове носились какие-то обрывки мыслей, но все они служили только фоном для видения задранной в небо морды Цезаря.

Внезапно вой прекратился. Словно кто-то всемогущий легким поворотом пальцев выключил звук. «Или я оглох», — как-то безучастно подумал Кравцов.

Буквально через секунду сильный порыв ветра распахнул окно и, ворвавшись в комнату, разметал по ней сотни листов рукописи. Кравцов поднялся было из кресла, чтобы закрыть окно, но вновь вырвавшийся из ты­сяч собачьих глоток вой кинул его обратно в кресло, заставив сжаться и закрыть руками уши.

В эти мгновения Кравцову показалось, что внезапно ожили все те кошмары, о которых он столько писал в своих книгах.

Тысячи собак в городе и его окрестностях, домашних и выкинутых на улицу, задрав к небу морды, выли на свою судьбу. Сотни тысяч ворон и голубей покинули свои убежища на чердаках, чтобы огромной живой тучей закрыть над городом небо. Даже крысы в своих норах метались так, словно сошли с ума.

Что-то произошло в природе, заставив все живое содрогнуться и затрепетать от ужаса.

А город еще спал.

Часть 1

Глава 1

Сашка ехал на работу в переполненном автобусе, умирая от духоты и давки. Ему было плохо, так плохо, что просто не было никаких сил отвечать на многочисленные толчки, которым его несчастное тело подвергалось со всех сторон. В другое время и, главное, в другом состоянии он обязательно ответил бы на подобное безобразие как подобает. Сейчас же он просто прижался лбом к стеклу задней площадки, чувствуя, как от каждого толчка локтем или чьей-нибудь слишком здоровой задни­цей тупая пульсирующая боль отдается в затылке. Иногда, когда автобус особенно сильно подкидывало на какой-нибудь колдобине, желудок его начинал бунтовать, и в довершение ко всем вышеперечисленным неприятностям ему еще приходилось сдерживать тошноту, подступающую к самому горлу.

Наконец, водитель объявил нужную остановку, и Сашка стал пропихиваться­ к выходу.

Вырвавшись из автобуса, он судорожно вздохнул, подавляя очередной желудочный спазм и, слегка пошатываясь, вместе с толпой других рабо­тяг двинулся в сторону базы «Автодора».

Сразу же за воротами базы его встретил хмурый бригадир.

— 3енцов, опять опаздываешь.

Сашка равнодушно кивнул головой. У него не было сил спорить, да это было и не нужно. Bo-первых, бригадир был прав, а во-вторых, ему, по большому счету, было глубоко наплевать на это пятиминутное опозда­ние так же, как и на все остальные. У бригадира хватало проблем и поважнее, чтобы серьезно обращать внимание на такую мелочь. Но, как го­ворится, положение обязывает, и он просто констатировал факт.

— Поедешь с Кологреевым на Южное шоссе. Рубка кустарника. Иди на склад, он должен быть там.

До Сашки не совсем дошло, кто же там уже был — кустарник или Кологреев, но он не стал особо задумываться над этим, а только снова равнодушно кивнул. И побрел туда, куда было указано.

Леха Кологреев, тоже молодой двадцатитрехлетний парнишка с вечной ухмылкой на лице, действительно дожидался его возле открытых ворот склада. Сашка протянул ему руку, после чего выдавил из себя вопрос:

— Чё надо-то?

Леха умудрился его понять и с усмешкой ответил:

— Да ладно, пошли. Я уже все взял. Осталось только зацепить води­лу, и можно приступать к совершению очередного трудового подвига.

Он сунул в руки Зенцову маленький топорик и зашагал в сторону авто­парка. Сашка совершенно не был готов к совершению каких бы то ни было подвигов, но делать было нечего, и он уныло побрел за ним.

Лавируя между кузовами, кабинами и прицепами, они добрались до середины площадки, где Леха остановился, деловито осмотрелся и после всех этих приготовлений, как можно громче, крикнул:

— Мужики! Кто едет в сторону «Южного»?

Возле своих машин вяло, без особого энтузиазма, слонялись водители. Создавалось впечатление, что никто никуда не собирается, и вопрос Лехи канул в пустоту. Однако после небольшой паузы послышался голос Макеева, местного ветерана:

— Ну я еду. А что?

Леха оживился и направился в его сторону.

— Георгич, подбросишь нас?

— Кого это — нас? — недовольно вопросил Maкеев, протирая фары своего­ бортового «ГАЗика».

— Меня и 3енцова, — ничуть не смущаясь, бодро ответил Леха. — У нас там расчистка обочин.

— Так: это ж вас забирать потом, — пробурчал Георгич, но секунду спустя тихо улыбнулся в усы и добродушно сказал:

— Ладно, довезу. И куда вы — молодняк, без нас — стариков?

Потом, спохватившись, озабоченно добавил:

— Только в кабину вдвоем вы не влезете.

— Ерунда, — махнув рукой, успокоил его Леха. — Сегодня вовсе не холодно, скорее даже наоборот, так что мы в кузове поедем.

— Хорошо, — Макеев, покряхтывая, полез в кабину, — забирайтесь быст­рее. Мне еще надо на заправку заехать.

— Как скажешь, шеф, — отсалютовал ему Леха, перелезая через борт и помогая проделать ту же операцию Сашке.

От езды в кузове Сашке нисколько не стало лучше. Трясло в нем еще похлеще, чем в автобусе. Правда, один приятный момент в виде воздушного, обдувающего мокрое от похмельного пота лицо, потока все же имелся. По крайней мере, в голове хоть немного прояснилось.

Георгич довез ребят до нужного места, где они вылезли на обочину.

— Полпятого заберу, — крикнул Макеев напоследок, приоткрыв дверь, и уже через минуту его «ГАЗ» скрылся за поворотом.

Оглядевшись по сторонам, Леха попробовал пальцем лезвие топора, после чего подмигнул Сашке и сказал:

— Ну что, погнали?

— Может, курнем для начала?

Сашка так тоскливо посмотрел на растущую вдоль обочины поросль кустарника и березняка, что Леха не выдержал и расхохотался.

— Что, здорово перебрал вчера?

— Да, уж, это точно, — Сашка тяжело опустился на землю и достал из кармана пачку «Примы». Шум в голове немного поутих, но зато все тело продолжал сотрясать противный похмельный озноб. Ну какая тут, к черту, может быть работа? Сашка тяжело вздохнул и выпустил в небо струю дыма.

Он не сразу и понял, что заставило его поперхнуться этим самым ды­мом. А когда понял, то изумленно раскрыл рот и вопрошающе посмотрел на Леху.

— Ты чего? — в свою очередь удивился тот.

Сашка молча ткнул пальцем в небо, заставив Леху задрать голову и посмотреть в указанном направлении. Когда до Лехи дошло, что именно Сашка имеет в виду, он хмыкнул и поинтересовался:

— Ты что, еще не видел, что ли?

Сашка отрицательно покачал головой.

— Ну ты даешь! — искренне восхитился Леха. — Это лишний раз говорит о том, что слишком много пьянствовать — вредно. Так, глядишь, все на свете пропустить можно.

— И в кого ты такой умный уродился? — вздохнув, поморщился Сашка. ­- Такой умный, такой умный — аж противно.

— А ты сплюнь, может полегчает, — беззлобно отозвался Леха.

Сашка последовал этому совету, после чего разочаровано покрутил головой.

— Нет, не полегчало, — сказал он в тон Лехе. — Помочь мне может только твое полное исчезновение.

— Я бы с радостью, — отозвался Леха, — только ведь ты сегодня без моей помощи и на пачку сигарет не заработаешь.

— Вот тут ты, зараза, как всегда прав. Опять придется тебя терпеть до конца рабочего дня.

— Гляди-ка, — совсем не обидевшись на «заразу» деланно удивился Леха, — чувство юмора проснулось, значит оживаешь.

— Угу, — буркнул Сашка. — Ты и дохлого ожить заставишь.

— Дохлого, не дохлого, а таких, как ты, косяками могу к жизни возвращать. Пару раз за живое зацепил и всех делов-то.

— Тоже мне, ангел-воскреситель, — хмыкнул Сашка, но про себя отметил, что эта словесная перепалка действительно немного улучшила его самочувствие.

— Заметь! — Леха поднял вверх указательный палец. — Это не я, это ты меня так назвал.

Направление указательного пальца заставило Сашку кое о чем вспомнить.

— Ладно, хорош тебе уже, — тоном, не терпящим возражений, сказал он.­ — Ты мне все-таки лучше объясни: что это за ерунда там наверху творится?

Леха скосил в сторону неба правый глаз, после чего пожал плечами.

— Ты про это что ли? Так черт его знает. Оно с самого утра такое. Фиолетовое.

— Да я уж и сам вижу, что не зеленое, — веско заметил Сашка. — Ты бы мне лучше объяснил, почему оно такое.

— Я тебе что — синоптик, что ли? — огрызнулся Леха. — Какое уж есть. На нем, между прочим, таблички объяснительной не висело. А если хочешь поточнее узнать, то возьми, да и позвони в компетентные органы. Только вот, правда, не знаю в какие.

— Ладно, ладно, — успокаивающе произнес Сашка. — Чего ты так раз­бушевался? Уже и поинтересоваться нельзя.

— Отчего же нельзя? Можно, — миролюбие вернулось к Лехе моментально. — Только если с умом.

Сашка хмыкнул, достал новую сигарету и стал разглядывать небо, пы­таясь отыскать границу фиолетового. Однако если она где-то и была, эта граница, то искать ее следовало определенно только за линией горизонта. Больше всего Сашку удивляло то, что на солнечном свете это никак, не отражалось. Он был таким же ярким и вездесущим, каким ему и положено быть в безоблачный весенний день. «Каких только чудес в природе не бывает», — подумал Сашка. Надо, же — фиолетовое небо! И с чего бы это, собственно говоря?

— Слушай! — Леха оторвал его от созерцания этого чуда природы. — Ты, наверное, ночью так крепко спал, что и не слышал ничего?

Сашка кивнул головой.

— А что было ночью? — абсолютно серьезно поинтересовался он.

Леха недоверчиво усмехнулся и протянул:

— Ну ты вообще — кадр! Тут часа в три ночи такой переполох был, что и мертвый, наверное, поднялся бы.

— Ты можешь не тянуть резину? — Поторопил его Сашка.

— Могу, — честно признался Леха. — Так вот, в три часа ночи все го­родские собаки, понимаешь, решили устроить концерт хорового пения. Это было нечто! Ты, между прочим, многое потерял, если не слышал. У меня маман чуть всю ночь в обмороке не провела, до того они жутко выли. Слушай, неу­жели ты и в самом деле так крепко спал?

Он вновь недоверчиво посмотрел на 3енцова.

— Да говорю же тебе, что не слышал ничего, — проворчал Сашка.

— Да — а — а, — протянул Леха. — Правильно все-таки говорят, что чрезмерное употребление алкоголя пагубно сказывается на всех без иск­лючения органах. У тебя вот уже, похоже, со слухом нелады.

Сашка пропустил эту реплику мимо ушей.

— Ну и жара! Сейчас бы соку. Яблочного. Литр. Нет, лучше два. Тогда процесс возвращения к жизни можно было бы считать законченным, — решил он сменить тему, грозящую ему новыми подколками, правда, не совсем удачно. Леха тут же воспользовался этим промахом.

— А пивка тебе не налить? — ехидно поинтересовался он. — Говорят, пиво с похмелья лучше помогает.

— Не-ет, — непроизвольно поморщился Сашка. — Если я сейчас пива глотну, то буду блевать дальше, чем видеть. У меня же все-таки живой организм, а не железная канистра.

— Ну, ты меня разочаровал, — протянул Леха. — Я-то думал, у тебя не только глотка луженая, но и все остальное.

— Вот тут ты ошибся, — как-то слишком просто по Лехиным меркам сказал Сашка.

— Ладно, будем считать, что ты меня разжалобил, — усмехнулся Леха. ­- На, попей, — он полез в сумку и достал оттуда полуторалитровую пластиковую бутыль из-под лимонада. — Холодный чай с лимоном. Не сок, конечно, и тем более не пиво, но все же от жажды ты не умрешь. — Только больше половины не пей! На обед хоть немного оставь, — пос­пешил он добавить, как только увидел, с какой жадностью Сашка припал к горлышку.

Как только Сашка оторвался от бутылки, Леха спросил:

— Так мы сегодня вообще будем работать или как?

— Уф! Хорошо! — Сашка вытер рукавом губы. — Вообще будем. Только вот как?

Леха встретил эту фразу громким хохотом, мотанием головой и посту­киванием ладонями по коленям.

— Ты что, заболел, что ли? — участливо осведомился Сашка.

С трудом подавляя приступы смеха, Леха пробормотал:

— Да ты в натуре оклемался. Такие мудрые изречения от тебя не часто услышишь.

— А-а-а, — Сашка махнул рукой. — С таким дураком, как ты, поведешь­си…

— Ну вот, — Леха, наконец, перестал смеяться, — то слишком умный, то дурак… Ты уж как-нибудь определись.

— С тобой определишься. С тобой так потеряешься, что потом не най­дешься.

«А ведь молодец Леха, — внезапно подумал Сашка. — Там пошутил, там посмеялся — все легче. И башка всякой ерундой меньше забивается, не то, что у меня барана мрачного. Сам себе настроение не поднимешь, никто тебе его не поднимет».

— Ну что, работать-то мы сегодня все-таки будем? — прервал этот поток мыслей Леха.

«Ну вот, все хорошее впечатление о себе испортил, " — подумал Сашка и сказал:

— Будем, будем. Чего это ты так распереживался?

— О твоем желудке беспокоюсь, балбес, — отозвался Леха. — Меня, в крайнем случае, папа с мамой подкормят, а вот ты без зарплаты с голоду опухнешь.

— Главное, что не усохну, — буркнул Сашка.

— А может и усохнешь, — задумчиво сказал Леха. — Так что, будем проводить эксперимент или как-нибудь без него обойдемся?

Сашка сделал вид, что напряженно думает, после чего решительно сказал:

— Экспериментов проводить не будем, будем добросовестно трудиться.

— 3начит, тогда начнем, — констатировал Леха и первым поднялся с земли.

Взяв в руки топоры, ребята принялись за работу. Поначалу процесс пошел неплохо, но уже минут через пять безжалостно палящее солнце дало о себе знать. Сашка рубил, превозмогая вновь появившуюся пульсирующую боль в висках, чувствуя, как тело судорожной дрожью отвечает на каждый взмах руки. Однако это только заставляло его злиться и с новой силой опускать топорик на тонкие побеги. Как говорится, здоровая рабочая злость — она и в Африке здоровая.

Правда, запала хватило ненадолго. Вскоре Сашка уже весь взмок и немного сбавил темп. Леха сосредоточенно пыхтел рядом. Они прошли всего какой-то десяток метров, и, когда Сашка посмотрел вперед, на эту бес­крайнюю полосу березняка, его захлестнула волна тоски и апатии. Ста­раясь не поддаваться этому чувству, он продолжал рубить, с тупой моно­тонностью думая о том, что с пьянками пора завязывать. Вообще-то, он всегда думал об этом, когда его мучило жуткое похмелье, давал себе за­рок не нажираться, как последняя свинья. Последнее время он слишком часто зарекался, а вот заходило как раз наоборот. "Неужели я уже конченный алкаш? — вдруг вспыхнула в его голове мысль. — И это в мои-то двадцать четыре?!» От этой мысли его еще сильнее прошиб пот, а сам он, подчиняясь нахлынувшей на него ярости, ожесточенно набросился на кустарник. Тот в ответ, не желая сдаваться без боя, хлестал его по лицу упругими ветками. И с точно такой же силой била по его мозгам мысль: «Не хочешь спиться — надо завязывать». Сашка прекрасно знал истину — все начинается с малого. И то, что сейчас он пока еще не законченный хроник, совершенно ни о чем не говорит. Начиная курить, он думал точно так же — это, мол, все ерунда, захочу — и в любой момент брошу. А не тут-то было. Теперь он просто физически не может представить себя без сигареты.

Перед Сашкиным мысленным взором открылась та пропасть, в которую он с таким рвением катился. Сам. Без посторонней помощи.

«А помнишь ли ты, когда в последний раз книгу или хотя бы газету в руки брал»? — возник в Сашкиной голове обличающий вопрос. «Давно», — последовал короткий чистосердечный ответ.

Сашка не знал, почему все это пришло ему именно сейчас, а не, скажем год назад, когда дело только закручивалось. И ведь причина-то была пус­тяковая, аж вспоминать не хочется. Ну кинула деваха. Жестоко, правда, кинула, ну так и что с того? Мало ли было у него до нее девиц, которых он сам кидал с не меньшей легкостью? А он, дурак с уязвленным самолю­бием, решил отомстить ей, ударившись в веселый загул с выпивкой и девчонками, благо контролировать его теперь было некому — родители уехали в Краснодар, оставив ему квартиру, вполне логично по­лагая, что он уже взрослый самостоятельный человек. А он повел себя хуже безмозглого пацана. Да и вообще, если толком разобраться, истинная причина его нараста­ющего пьянства кроется вовсе не в несчастной любви, а в бесхарактер­ности и слабоволии. Причину-то для самооправдания можно найти какую угодно. Как говорят в народе — был бы повод, да человек хороший. А дру­зьями после армии он действительно обзавелся самыми, что ни на есть под­ходящими. Как в известной комедии — мужик говорит женщине-управдому: «Я — его коллега»; а та в ответ: «Ясно, значит — собутыльник». Так смешно, что аж плакать хочется, когда понимаешь, что это — с тобой, и причем серьезно. И помочь-то ведь некому. Нет рядом настоящего друга, который взял бы тебя за грудки и сказал: «Может, хватит? Посмотри-ка на себя в зер­кало и хорошенько подумай». А с другой стороны, стал бы он слушать? Как же! Ведь все нормально, все в порядке. Он же умный, он все знает, понимает, чувствует и так далее. Поэтому, если бы и был у него такой друг, то он послал бы его подальше, и все дела. А ведь и посылал. По­тому-то и остался в окружении одних «коллег». И что делать дальше, как выпутываться из этого — один Бог знает.

Сашка мрачно сплюнул, впервые осознав всю глубину того, что прои­зошло с ним за последний год. А мысли лезли и лезли, словно гной из вы­давливаемого чирья. И чем больше их появлялось на свет, тем легче и одновременно муторнее становилось на душе. Бросив на землю топорик, он сел и нервно закурил сигарету.

— Что, уже опять перекур? — с ядовитой усмешкой поинтересовался Леха.

Сашка не ответил. Он даже толком не расслышал вопроса.

— Святое дело — перекур, — заявил Леха, растягиваясь во весь рост прямо на откосе дороги. — Особенно когда сам не куришь. И здоровье целее, и лишний повод для отдыха имеется. Красота.

— Слушай, а ты на философа учиться не пробовал? — хмуро поинтере­совался Сашка, скептически оглядывая Леху с ног до головы.

— А на фига мне учиться? — с совершенно серьезной миной ответил Леха. — Я же ведь и так уже готовый философ.

Сашка промолчал. С самокритикой у напарника все было в порядке.

— Слушай, а чего это ты вдруг так помрачнел? — еле выдержав минуту тишины, вопросил Леха.

— Да так, — Сашка зачем-то взял топорик, покрутил его в руках и за­тем воткнул в землю между ног. — Кажется, мне впервые за долгое время пришла в голову по-настоящему умная мысль.

— Да ты что, правда что ли?! — восхитился Леха. — Да быть такого не может! И какая же, если не секрет?

Сашка посмотрел на него хмуро, но вдруг усмехнулся сам и сказал:

— А вот это уж, извини, не твое дело.

— Не мое, так не мое, — пожал плечами Леха. — Тогда давай быстрее докуривай, и погнали работать дальше. Как говорили работорговцы ­- пашите, негры, солнце еще высоко.

Солнце действительно было высоко. Медленно, но верно оно поднима­лось по давно проторенной дорожке к самому зениту фиолетовой выси.

До конца рабочего дня оставалось еще много времени.

Глава 2

Сложив руки за спиной, полковник Гришин стоял возле большого окна своего кабинета, задумчиво разглядывая необычное фиолетовое небо. Он смотрел на него так сосредоточено, словно пытался понять какой-то скры­тый смысл, заключенный в этом знамении. Сегодняшний день должен стать днем всевозможных знамений, полковник начинал верить в это. Пусть мед­ленно, но чем дальше, тем больше и быстрее он проникался чувством ог­ромной значимости сегодняшнего дня в своей жизни. И не только в своей.

Несмотря на то, что полковник был воспитан на суровых атеистических принципах, впрочем, как и все в этой стране, в глубине души он был твер­до уверен в том, что кто-то наверху внимательно следит за суетным ко­пошением на поверхности планеты, и что любое, не укладывающееся в обыч­ные рамки явление следует рассматривать только как знак — предупреждение свыше. Фиолетовое небо, разлитое сегодня над городом, по его глубокому убеждению, можно было отнести именно к таким знакам.

А вообще все началось еще ночью, когда хором завыли все городские собаки, что вообще-то, по всем известным приметам, ничего кроме беды пророчить не может. Что ж, очень даже возможно, что кому-то они и нак­ликали беду, но полковник почему-то был твердо уверен в том, что в его двери эта гостья не постучится. Для него этот вой был скорее сигналом, возвещающим о начале новой эры.

Именно с таким чувством полковник проснулся утром. Он осознал это еще до того, как выглянул в окно, а когда раздвинул шторы и увидел изменившее свой извечный цвет небо, понял, что его чувство никоим обра­зом нельзя назвать случайным.

Кто терпеливо ждет и делает все возможное для достижения своей цели, тот обязательно дождется своего часа. В эту истину полковник верил свято. Еще по дороге на работу в Управление, раскинувшись на заднем сиденье служебной черной «Волги», он думал о том, что когда-нибудь это неминуемо должно было случиться. Рано или поздно. Однако раньше к это­му он, пожалуй, еще не был готов, а вот позже его не устраивало. То, что это произошло именно сейчас, когда у него было еще достаточно сил и желания, и уже имелся богатый жизненный и профессиональный опыт, все это, по мнению полковника, тоже являлось очень хорошим знаком. И, хотя, что конкретно подразумевалось под словом «это», он еще ясно не представлял, но шестое чувство подсказывало, что вслед за чередой событий, которые последуют за сегодняшними знамениями, наступит, наконец, момент, которого он с такой надеждой ожидал все эти годы.

Настойчивый стук в дверь, повторенный, по всей видимости, уже не один раз, вывел полковника из состояния задумчивого оцепенения. Он от­вернулся от окна, встряхнулся, придавая себе, как и положено, строгий деловой вид и громко сказал:

— Войдите.

Дверь открылась, и в кабинет вошел лейтенант Ковров, выполняющий скромную, если так можно сказать, роль личного адъютанта полковника. Молодой, статный, высокий, всегда одет так, словно готов в любую минуту выйти на парад, он словно напрашивался на то, чтобы его сфотографиро­вали, а фотографию поместили во всех популярных журналах с подписью внизу: «Образец офицера российской милиции». «Девушки, наверное, от него просто с ума сходят», — в который уже раз прямо-таки по-отечески с гордостью подумал полковник о своем подопечном. Когда-то давно он и сам был таким же — молодым и бравым лейтенантом, полным честолюбивых, стремлений и грандиозных замыслов. А, кроме того, у него была цель… Лейтенант тем временем прошел на середину кабинета и бодро отрапортовал:

— Иван Маркович, поступила сводка происшествий за ночь.

— Что-нибудь серьезное есть?

— Нет. Все как обычно.

— Что ж. Хорошо, — полковник несколько разочарованно кивнул голо­вой. — Положи на стол и можешь идти. Хотя, подожди…

Он отошел от окна и остановился возле своего стола, уставившись на лист бумаги, принесенный Ковровым. Тот терпеливо ожидал дальнейших рас­поряжений начальства. Полковник знал, что адъютант готов выполнить любое его поручение. Не из-за тупости, вовсе нет, а из-за четкого пони­мания служебного долга. Это радовало полковника и добавляло уверенности в том, что его планам все-таки суждено сбыться. Ковров был для него не просто подчиненным, он был верным соратником, который всегда под­держивал его в замыслах и начинаниях.

Сейчас полковнику ужасно хотелось поделиться с кем-нибудь своими мыслями, и адъютант подходил для этой цели лучше всего. Однако с чего начать, полковник не знал. В голове носились только смутные образы, не имеющие пока четкого перевода на язык слов.

— Что-нибудь нужно, Иван Маркович? — не выдержав затянувшейся паузы, поинтересовался лейтенант.

Если честно, то полковник не ожидал, что его поторопят, поэтому ска­зал первое, что ему пришло в, голову:

— Жарковато сегодня, не правда ли? — он задумчиво посмотрел на лей­тенанта и медленно опустил взгляд.

Сбитый с толку этим непонятным полувопросом, Ковров бросил на своего шефа взгляд, полный недоумения. Он уже успел заметить, что полковник с самого утра выглядит и ведет себя как-то странно. Он явно был чем-то здорово озабочен, хотя и старался этого не показывать. Но шила в мешке не утаишь. Чем ближе ты находишься к начальству, тем чутче ты должен улавливать малейшие изменения в его настроении. Лейтенант Ковров, среди прочих, обладал и этим талантом, что однако не помешало ему сегодня на­ходиться в состоянии некоторой растерянности. Не совсем понимая, к чему может привести так странно начавшийся, разговор, лейтенант ответил:

— Жарковато, конечно, для середины-то мая, товарищ полковник. С утра было двадцать градусов, а сейчас, наверное, вообще все тридцать.

— Да-да, — полковник кивнул головой. — Я знаю. Для середины мая это действительно необычно.

Ковров пристально посмотрел на своего шефа, пытаясь догадаться, о чем тот думает. Однако раскусить его было не так-то легко.

Так и не поднимая взгляда, полковник продолжил:

— А тебе не кажется, Максим, что сегодня вообще творится слишком много необычного и непонятного?

— Вы правы, товарищ полковник, — после секундной паузы сказал Ковров. — Сегодня и правда происходят странные вещи, но больше всего меня удивляет, я бы сказал даже — пугает, ваше поведение, Иван Маркович. По-моему, вы чем-то сильно обеспокоены.

Вообще-то, это было довольно рискованное откровение, но с другой стороны, оно могло принести определенные плоды. Ковров рискнул и, по­хоже, угадал.

Полковник по достоинству оценил искренность своего подчиненного.

Подсознательная часть его «я» вынесла вердикт — разговору быть.

— Максим, ты вообще веришь в предназначение человека? В то, что судьба обязывает любого из нас сделать в этой жизни нечто определенное, то, ради чего мы вообще появляемся на этот свет?

По мере того, как полковник задавал эти вопросы, его голова медленно поднималась, и к концу своих слов он смотрел прямо в глаза Коврову. Лейтенант немного замешкался с ответом — подобных вопросов от шефа он явно не ожидал — но потом все же негромко сказал:

— Если честно, Иван Маркович, я об этом как-то особо не задумывался. — Он непроизвольно пожал плечами. — Хотя, конечно, иногда всякие мысли в голову лезут.

Полковник усмехнулся. Его немного позабавила последняя несколько по-детски наивная фраза Коврова. Он еще раз усмехнулся, покачал голо­вой и сказал:

— Присядь-ка, Максим, мне бы хотелось с тобой кое о чем поговорить.

Ковров послушно сел на стул. Пока полковник не спеша обходил стол, чтобы занять свое место в кресле, он напряженно думал о том, что бы все это могло значить. Конечно, разговоры с полковником, имевшие некоторую долю личной откровенности, у него бывали и раньше. А последние пол­года шеф вообще довольно частенько делился с ним своими мыслями и планами. И всегда в подобных разговорах он по-отечески называл его по имени. Все это льстило самолюбию Коврова и, кроме всего прочего, сулило быстрое продвижение вверх по службе. Что при этом будут говорить за его спиной, ему было абсолютно неинтересно. Главное, он прекрасно понимал, что от него нужно полковнику, никогда не наглел, всегда соблюдал необ­ходимую дистанцию. А полковнику это нравилось. Для него лейтенант яв­лялся образцом идеального подчиненного. Сообразительный, шустрый, всег­да понимающий кто начальник — такие люди на дороге не валяются. Таких людей надо беречь и по возможности приближать к себе, что полковник постепенно и делал. Ковров же прекрасно понимал, что нужно шефу и ста­рался соответствовать этим требованиям. Так как у него это получалось хорошо, дела его шли в гору.

— Разговор у нас с тобой, Максим, будет непростой, — сказал, нако­нец, полковник, усевшись в кресло и следуя многолетней привычке взяв в руки карандаш.

После таких слов шефа, Ковров непроизвольно напрягся.

— Я вас слушаю, Иван Маркович.

— Это хорошо, Максим, очень хорошо, — непонятно к чему сказал полковник. — Я бы хотел поговорить с тобой как с верным товарищем и тол­ковым подчиненным.

Услышав это, Ковров внутренне вздохнул с облегчением и весь превра­тился во внимание.

— То, что произошло сегодня ночью, я имею в виду переполох среди зверушек, и то, что мы все увидели утром, это все неспроста. Очень возможно, что совсем скоро мы столкнемся с вещами гораздо посерьезнее. Вещами, против которых все наши прежние методы работы окажутся неэффективными. Нам придется придумывать новую форму работы и лучше сделать это сейчас. К неприятностям всегда следует готовиться заранее.

— Да, но откуда у вас такие предположения, Иван Маркович? — совер­шенно искренне поинтересовался Ковров. Он был удивлен, если не сказать больше — поражен. Речь полковника походила скорее на предсказание ясно­видящего. Причем видящего ясно только в мрачных тонах.

— Сердцем чую, Максим, — просто сказал полковник. — Уж поверь мне ­так оно и будет. Ведь не зря же я пятнадцать лет следователем прорабо­тал. На такие вещи у меня интуиция особая.

Ковров понимающе кивнул. Против такого обоснования возразить было нечего.

— Так что же вы предлагаете делать, Иван Маркович? — спросил он. — С чего начинать эту подготовку?

Полковник ненадолго задумался.

— Да, вот это действительно вопрос непростой. Если бы точно знать чего следует ожидать… Как говорится, знал бы, где упадешь — соломки бы подстелил. Мы же наверняка ничего не знаем. Даже предполагать можем только с малой долей уверенности.

— Так что же все-таки делать? — Ковров был окончательно сбит с толку.

— Особо пока ничего. Будем выжидать, — полковник поднялся из-за стола, Ковров тут же последовал его примеру.

— Выжидать и стелить соломку, где только возможно. Это я опять же образно выражаюсь. Во-первых, необходимо увеличить количество патрулей на улицах. Во-вторых, нужно провести основательную предварительно-подгото­­вительную работу с личным составом, особенно с теми же патрульными. Ко­гда гром грянет — креститься будет поздно. Нужно морально подготовить людей к выполнению любых приказов, даже самых жестких. Безоговорочному выполнению, потому что, сам понимаешь, если вдруг начнется разброд у нас, то сделать мы ничего не сможем.

— Я вас понял, Иван Маркович. Все необходимые документы будут готовы уже к вечеру. Несмотря на то, что очень многое из слов шефа смахивало на откровенный бред, Ковров почему-то поверил полковнику. А даже если бы и не по­верил — это ничего бы не изменило. В любой организации, построенной по военному образцу, приказы не обсуждаются, они выполняются.

— Хорошо, Максим, — полковник добродушно похлопал Коврова по плечу. — Я рад, что ты меня понял. И еще раз запомни — мы должны быть готовы к любым неожиданностям.

— Уже запомнил, Иван Маркович, — Ковров улыбнулся.

— Мне можно идти?

— Иди, Максим, только о деталях нашего разговора…

— Что вы, Иван Маркович! — возмутился Ковров.

Полковник усмехнулся.

— Ладно, ступай. Подготовь все документы.

Когда за лейтенантом закрылась дверь, полковник снова подошел к ок­ну. Фиолетовое небо. 3намение… Он потер ладонями виски. Разговор с лейтенантом действительно помог ему. По крайней мере, сумбура мыслей в голове больше не наблюдалось. Все более или менее стало раскладываться по полочкам. Единственное, чего он опасался — это не покажется ли Коврову, что у него внезапно съехала крыша? Впрочем, в исполнительнос­ти адъютанта он нисколько не сомневался. И это было главным. «Пусть он думает, что я трижды ненормальный, — подумал полковник. — Лишь бы делал все, как надо. Придет время, а я чувствую, что оно обязательно придет, причем скоро, и он поймет, что я был прав». Эта мысль немно­го успокоила полковника. Все же выглядеть смешным в глазах приближенного подчиненного, не хотелось.

А ведь есть еще одно дело, которое необходимо сделать как можно быс­трее. Желательно прямо сегодня вечером. Да, именно вечером он обяза­тельно поговорит с женой. Нужно убедить ее на некоторое время покинуть город. Пусть съездит в Москву сына проведать. Да и поддержит его за­одно — все-таки конец первого курса. 3десь она будет для него лишней обузой. А ему самому придется работать, и работать много. И не получится у него разрываться на части. Ему будет нужна возможность полностью сосредоточи­ться на одном деле. Так что пусть пока семья будет подальше.

Решив для себя семейный вопрос, полковник вернулся к столу и стал просматривать принесенную Ковровым сводку ночных происшествий. Пятнадцать квартирных краж, два разбойных нападения, одно изнасило­вание, два убийства… Все как обычно. Чего-то чуть больше, чего-то чуть меньше, чем в другие дни. Общий процент все равно остается неизменным.