Бесплатный фрагмент - #ЗаметкиГорожанинаВпровинции

О том, как я вышла за пределы зоны комфорта и вернулась обратно

Предисловие

7 августа, 8.20 утра. Я сижу в Красноярске на междугородном автовокзале и жду автобус. В походной сумке фотоаппарат, фен, пара летних блузок, купальник, остатки хорошего крема для лица — на неделю хватит, вернусь в город, куплю. В голове крутится мысль, что я не успела купить новое нижнее белье и туфли на осень — придется потом, в сентябре. На всякий случай у меня с собой ноутбук — мне нужно поддерживать связь с людьми и искать работу.

Я уволилась из школы в начале лета и уже получила новое предложение. Но я не тороплюсь сказать «да» — хочется чего-то нового, я жду и выбираю. По-моему, у меня самый подходящий возраст, чтобы изменить свою жизнь.

Три недели летнего отпуска я провела в родительском доме, побелила хату, помогла отцу выполоть огород и вернулась в город. И вот спустя две недели я снова возвращаюсь в деревню: отцу поставили диагноз рак, брат везет его в краевой онкологический центр на обследование. В диагноз я не верю: я видела отца всего две недели назад, он ни на что не жаловался и выглядел обычно. Я еду, потому что не с кем оставить дом, огород и… маму — после инсульта, который случился с ней пять лет назад, она передвигается по дому на костылях и не может сама приготовить себе поесть. Все эти годы ей помогал отец, мне нужно на пару недель его подменить.

Я еще не знаю о том, что уезжаю из этого города навсегда. Ничто не подсказывает мне, что начинается совершенно новая глава моей жизни. Глава, которая никак не связана с тем, что было до.

Я попала в мир, где мои знания, жизненный и профессиональный опыт оказались ненужным приложением к программе «Другая реальность». Единственной ниточкой, связывающей меня с «моим» миром — друзьями, однокурсниками, учениками, коллегами, — стали социальные сети. По ночам, вырывая время у сна, я писала свои #Заметки и публиковала их в Фейсбуке. Читала отклики и комментарии и только так понимала, что «мой» мир по-прежнему существует, а все, что происходит со мной, — это не сон, я просто оказалась в странном месте, где не работают привычные правила и логика. Постепенно у меня появлялись новые читатели и подписчики, я получала от них советы и помощь. И это тоже стало частью моей новой реальности.

Но писать я начала только через несколько дней, когда поняла, что обратно мне уже не вернуться.

Глава 1. Крестьянские радости бытия

17 августа

Сущность у меня совершенно не крестьянская — всегда была уверена, что для связи с землей мне достаточно пары цветочных горшков. Никогда не понимала людей, которые строят дачи, до изнеможения возделывают на этих дачах свои 10–15 соток, все лето копают, поливают, полют сорняки, окучивают, добывая непосильным трудом экологически чистые помидорки и картошечку, а потом сметают в аптеках ибупрофен и кетонал. Нет, я понимаю, что Россия с ее огромными равнинными пространствами исторически была страной преимущественно аграрной, и многовековой крестьянский опыт предков глубоко сидит в нашем национальном подсознании. Но мои крестьянские корни меня к земле не тянут.

Яркое воспоминание из первой поездки по Европе: мы едем на автобусе по западной Польше, за окном сельский пейзаж — аккуратные домики, дворики с подстриженными газонами и цветочными вазами, пара деревьев, непременные фигурки Девы Марии… И тут весь автобус — шестьдесят три русских туриста — дружно выдыхает: «А огороды у них где?» Это уже потом нам объяснили, что здесь на земле люди не работают, а живут.

Ну вот он и огород: десять соток, бесконечные гряды, малинник, картошечка…

После восьми часов пути я поднимаюсь на крыльцо родительского дома, оглядываю хозяйство, и сердце тревожно екает. Меня не было всего две недели, а гряды уже густо заросли травой, помидорные кусты упали, распластав по земле зеленые, начинающие гнить помидорины, пожухлая огуречная гряда выглядит так, словно о ней забыли еще в начале лета. Когда я уезжала, в огороде был порядок. Неужели все так серьезно?

Забрасываю сумку в дом, обнимаю маму и иду приводить в порядок огуречник — обрываю засохшие листья, вытаскиваю из гряды гнилую ботву. Заодно обнаруживаю два ведра огурцов. Вечером звоню брату:

— Вова, почему, когда уезжали, не забрали с собой огурцы в город?

— Мы все собрали, их там больше не было.

Ага, не было. А уезжали они примерно за полчаса до моего приезда. Это что, их за полчаса два ведра наросло? И треть из них размером с маленький кабачок.

«Кабачки» отнесла на помойку, а потом до трех ночи мариновала остальное добро, резала его на зимние салаты и закатывала банки. Хорошенькое начало деревенской жизни. Всю жизнь мечтала…

На следующее утро выяснилось, что холодильник забит трехлитровыми банками огурцов: мама с отцом всегда солили огурцы только в трехлитровках, затем держали их в холоде, чтобы лучше сохранить, и спускали в погреб только после того, как подоспевала новая партия. Я еще понимаю, если бы они их зимой ели, но ведь нет, весной просто выбрасывали содержимое банок на помойку, а потом закатывали новые. Пытались, конечно, всеми правдами и неправдами переправить эти банки нам с братом в город, но я последние лет пять от деревенских гостинцев категорически отказывалась в надежде, что это охладит их земледельческий пыл.

Итак, свежие закатки нужно поставить в холодильник, а шесть трехлитровых банок огурцов спустить в погреб.

— Мам, почему мужчинам не напомнила, чтобы банки спустили в погреб? Ты ж у нас центр управления полетами.

— Я, наоборот, им сказала, чтобы не спускали, — пусть в холоде стоят, раз огурцов больше нет.

Центр управления дал сбой. Ну да, спуститься с крыльца и проверить огуречную гряду мама уже не может, хотя раздавать инструкции — по-прежнему ее привилегия.

Иду на веранду, открываю погреб… Я никогда раньше даже не задумывалась, как отец спускается в эту яму. Крепкий лиственничный сруб больше метра глубиной без единой зацепки, а где-то внизу начинается лестница.

Крепко сжимаю пальцами левой руки крышку — единственное, за что можно ухватить тяжеленную банку, правой рукой пытаюсь удержаться за гладкий край погреба — и чуть не срываюсь вниз, едва успев упереться в край сруба плечом. Резким движением выкручиваю руку вверх, чтобы не грохнуть банку об пол, и чувствую острую боль в левом плече. Вывих? Нет, болело бы сильнее, скорее всего, просто потянула связки. Пройдет.

Не помню, как спустила остальные банки, а потом снова в огород. Видимо, отец в последние дни действительно чувствовал себя неважно — помидоры лежат на земле и гниют, запутавшись в ботве. Пятьдесят пять кустов, густо налепленных друг к дружке, словно земли в огороде мало, переплелись ботвой в одно сплошное месиво. Шесть часов (шесть!) понадобилось на то, чтобы привести их в порядок: распутала и оборвала почти догола всю ботву и гниль, накрепко привязала к кольям тяжелые гроздья.

И вот теперь сижу, любуюсь. Висят они, довольные, улыбаются, подставляют солнышку румяные бока — краснеют. Первая мысль: красиво. Вторая мысль: зачем мне столько? Их же все перерабатывать придется, в банки закатывать! И еще в доме шесть больших ящиков, доверху набитых розовеющими помидорами. Третья мысль: зачем я с ними возилась, подумаешь, пропали бы. Ну не дура ли? Скидываю в Viber фотографии краснеющих помидоров отцу, его реакция:

— Скорее собирай, если будут заморозки, пропадут.

Чувствуете разницу? Все-таки я совсем не восприимчива к крестьянским радостям бытия.

А тем временем помидоры, которые уже были собраны до моего приезда и дома в коробках лежат, начали поспевать и переспевать. В день по ящику. Сначала я закатывала их в банки и мариновала в собственном соку, потом морозила, делала из них заправки, ежедневно перетирая на терке горы морковки и свеклы, а они все спеют и спеют. И те, что еще на кустах, тоже спеют. А еще огурцов каждый день по ведру… тоже сдуру обработала огуречную грядку. Зачем?

Все эти дни прошли как в тумане — помню только, что собирала и резала овощи, мариновала, закатывала, бегала по магазинам в поисках болгарского перца — в деревне этот товар не в каждом магазине продается, искала в интернете рецепты зимних салатиков… И все это с 8.00 утра до половины первого ночи — 17-часовой рабочий день! Ежедневно.

Маме тоже достается — больными руками помогает мне чистить лук и чеснок, сдирать шкурки с помидоров. И я же на нее еще и ворчу:

— Зачем насадили столько?

— Ну а как же, вдруг неурожай… Один год вообще помидоров мало было.

— Ага, в 1918 году в стране был неурожай, и все голодали. И мы теперь уже 99 лет растим помидоры до одурения, чтобы не умереть с голоду. Хотя в магазинах они круглый год продаются.

Мама обижается, но не уходит — продолжает чистить овощи. Я, в общем-то, понимаю — если бы не ее помощь, мне бы спать вообще не пришлось.

Все эти заготовки ежедневно в большом количестве спускаю в погреб — только теперь уже не в больших банках, а в маленьких, полулитровых, потому что плечо все еще болит.

Наконец вернулись брат и отец — прошли обследование в онкологическом центре, отец отказался целую неделю сидеть в городе и ждать результатов и новых назначений, потребовал отвезти его домой. Брат увидел масштабы моих заготовок, пошутил:

— Тому, — говорит, — у кого есть закатка, спиннер не нужен.

Но я на нем тоже отыгралась. Во-первых, попросила спустить в погреб штук сорок разных баночек, закатанных мною за последние двое суток. А потом вручила ему четыре огроменные коробки стремительно краснеющих помидоров:

— Вези жене на салатики!

Увез. А у меня теперь радость — пара дней передышки, пока новые не покраснеют.

А помидоры я теперь даже видеть не могу, не то что употреблять в пищу. Какой там салатик из помидоров — в рот взять не могу, тошнит. Вчера добавила помидор в запеканку, все ели, а я не смогла.

Глава 2. Возьмите мешок, пригодится

18 августа

Пересматриваю любимые модные кофточки, блузочки и жилеточки, привезенные вчера из города, — дочь по моей просьбе упаковала и передала с братом мою одежду. Теперь уже ясно, что сама съездить за своей одеждой я в ближайшее время не смогу, на улице заморозки совсем осенние, а у меня с собой только пара летних маечек. Пересматриваю и пытаюсь понять, что из всего этого я смогу носить в деревне. И главный вопрос: куда я в этом буду ходить, если работы по специальности здесь нет и существовать придется исключительно на фрилансе — и то, если повезет?

Утром собираюсь за молоком и понимаю, что надо надеть теплую куртку. А она у меня по этому сезону одна — но любимая, — сшила полгода назад по журналу Burda, очень модная штучка с огромными вязаными пуговицами и белым шарфиком навылет. Надела, иду. Прихожу к хозяйке, у которой мы берем молоко, а она мне:

— Я тут мешки приготовила, отец говорил, что ему нужно. Они чистые, от муки. Возьмите, будете копать картошку — пригодятся.

Ну раз отцу нужно, я беру.

И вот иду я в своей любимой курточке a la BurdaStyle, в одной руке авоська с двухлитровой банкой молока, а в другой — связка мешков. Отличный аксессуар. А с этих мешков на меня (и на любимую курточку, разумеется) сыплется мука и остатки каких-то круп. А курточка у меня стирке не подлежит, ее в химчистку сдавать нужно. А химчистки в деревне нет.

И вот иду я в своей модной курточке, вся в муке, с мешками и авоськой, и думаю, в чем сегодня на огород работать идти: у меня все теплые кофточки, как оказалось, беленькие, ни одной темной в гардеробе нет. А я-то думала, вот приедет сумка с моей одеждой, и я больше не буду мерзнуть на огороде.

Глава 3. Вилы

19 августа

Сегодня отец сказал, что доверяет мне ответственное задание — купить новые вилы. Потому как у старых осталось только три зуба вместо четырех — сточились от старости. Скоро картошку копать, без вил не обойтись.

Я закрываю глаза и мысленно представляю, как я иду через всю деревню с вилами наперевес. Картинка плавно приближается, обрастает подробностями, крупный план… стоп! И тут я понимаю, что чего-то в этой картинке не хватает.

Каблуков! Женщина с вилами и без каблуков — нонсенс! А мои туфельки на каблучках в Красноярске, брат еще не успел все мои вещи перевезти.

А вот не пойду за вилами, пока мои туфельки-лодочки на каблучке не приедут ко мне. Принципиально!

Глава 4. Резиновые сапоги

19 августа

Все утро выбирала, что обуть, чтобы пойти в магазин. Дорогу развезло, а у меня кроссовки замшевые, а любимые ботиночки по высоте чуть ниже уровня местных водоемов, за ночь оставленных дождем на дороге.

Выбрала резиновые сапоги. Кстати, сапоги эти — исторические: я в них еще в детстве картошку копала, классе в девятом-десятом. А тут наводила порядок в кладовке и нашла. Сохранились же! Более 30 лет пролежали в картонном ящике, и хоть бы что! Умели же делать резиновую обувь в Союзе.

И вот иду я вся такая по улице в своей любимой курточке от «Бурды» — с большими белыми пуговицами, шарфиком навылет — и в резиновых сапогах. И сама себе жутко нравлюсь. Ну вы меня поняли.

А навстречу соседка — Марина, моя ровесница, — в ярко-фиолетовых калошах, я такие в местном сельмаге видела. И вот идем мы с ней все такие модные и друг дружке улыбаемся…

Глава 5. Дзен русской печки

20 августа

Самое любимое мое занятие в деревне (кроме того как по 17 часов в сутки закатывать банки на зиму) — печку топить. Потому что она, стерва такая, с первого раза никак не разгорается. И вроде я знаю, как это делается, все-таки в деревне выросла, и с первого раза всегда печь разжигала — а тут, как назло, то трубу забуду открыть, и дым в дом повалит, то поддувало забуду закрыть во время растопки. Оказывается, когда затапливаешь печку, поддувало должно быть закрытым, а открыть его нужно только тогда, когда дверцу печки закрыл. Господи, какие премудрости! Самое интересное, что я в детстве об этом знала, а потом ЗАБЫЛА.

Брат приехал, посмотрел на мое усердие в деле борьбы за тепло в доме и купил мне туристический газовый баллончик — с пистолетом. Работает просто: поворачиваешь рычажок, чтобы газ пошел, и нажимаешь на спуск.

— Любую печку, — говорит, — растопишь с первого раза.

Как оказалось, в этом деле главное — не только дрова зажечь, но и затем рычажок на пистолете в нужную сторону повернуть, чтобы газ перекрыть. А то я однажды нечаянно в другую сторону повернула, хорошо, что дом не спалила. Отец потом издевался:

— Тебе лесорубом идти надо.

— Это еще почему?

— А когда лес срубят и увезут, собирают большую гору веток, их все нужно сжечь.

— Так я там всю тайгу спалю!

— Не спалишь, их в такое время жгут, когда слякоть и ветки сырые, очень трудно разжечь.

Отцу виднее, он лесник со стажем — полжизни главным инженером в леспромхозе проработал.

В общем, с этим пистолетиком и газовым баллончиком печку я разжигаю со второго раза. Но это еще не все! Когда печка хорошо разгорится, надо летнюю трубу закрыть, а зимнюю (верхнюю) оставить открытой, иначе дрова прогорят быстро, а все тепло уйдет на улицу. И поддувало надо не забыть прикрыть, оставив только маленькую щелочку, — чтобы печка дольше топилась и в доме было теплее.

Но самое интересное начинается тогда, когда нужно каждые 10–15 минут брать в руки кочергу и сгребать угли и головешки. Если этого не сделать, какая-нибудь особенно узловатая дровина до конца не прогорит и нельзя будет трубу закрыть, чтобы не угореть. А при открытой трубе тепло из дома вмиг улетучивается.

А еще мама «обрадовала», сказала, что зимой печку надо минимум три раза в день топить. С 6 утра до 12 ночи. И постоянно кочергой в ней помешивать. Вопрос: а работать я когда буду? Просто я себя знаю: сяду за компьютер — и вспомню про эту чертову печку только тогда, когда замерзну. А я и так не могу сообразить, когда ее вовремя затопить нужно. Когда мне становится прохладно, я не печку иду топить, а делаю то, что обычно в таких случаях делают все городские жители, — надеваю на себя что-нибудь теплое. А потом начинается полный дубак, и мы все вместе мерзнем и ждем, пока печка дом нагреет.

Кто там мне писал в комментариях про неспешную гармоничность деревенского быта? Она, эта неспешность, вот такая… с кочергой в руках возле печки. Каждый день. С утра до вечера.

Глава 6. Тон в тон

21 августа

За окном опять полощет дождик. А мне идти в магазин за свежим кефиром для родителей. И за вилами.

Пришла к выводу, что резиновые сапоги очень подходят к моей любимой курточке от Burda. Той самой, что с большими вязаными пуговичками и пятнами муки на боках. Те самые, в которых я в детстве картошку копала. Ну прямо тон в тон.

Глава 7. Как я вилы покупала

21 августа

Все-таки пошла в магазин за вилами, не дожидаясь, когда мне привезут из города мои туфельки на каблуках. Обидно, конечно, но отец нервничает, картошку копать нечем.

Прихожу в магазин, спрашиваю. Мне говорят:

— А вам какие?

Ешкин кот! У них тут три вида вил. Откуда я знаю, какие мне нужно? Звоню отцу, а он мне:

— Ты что, вилы никогда в глаза не видела?

Нет, вилы-то я видела. Но они все разные.

— Четыре зуба должно быть…

А то я не знаю!

— Да у них у всех четыре зуба!

Про такие, как у отца старые сломанные — с длинными тонкими зубьями, мне сказали, что они для сена, а для того, чтобы картошку копать, они не годятся: «На пять кустов хватит». В общем, местные мужики, которые, к счастью, оказались в это время в магазине, выручили — вручили мне вилы, которые «как раз под картошку».

Иду и думаю: какое разочарование, я думала, что буду идти с вилами наперевес — красиво, эффектно. А оказалось, что вилы продаются отдельно от черенка, а черенок нам не нужен. Ну не получилось эффектно. На всякий случай не стала вилы в дамскую сумочку прятать, понесла в руках — сама себе Эдвард Руки-Ножницы.

Принесла домой, отцу показала. Он рассмотрел их скептически и махнул рукой:

— Все равно вам копать.

Я теперь всерьез подозреваю, что отец всю жизнь картошку подкапывал вилами, которые предназначены для сена. Поэтому они у него постоянно ломались. Но сам он в этом никогда не признается, а я настаивать не буду.

А вообще, скажу я вам, выбрать духи в модном парижском магазинчике проще, чем вилы в сельмаге. Правда. Теперь есть опыт, могу сравнивать.

Глава 8. Утро в деревне

22 августа

Что я делала в городе первым делом, когда проснусь? Принимала горячий душ. Десять минут полной релаксации под душем, 15 минут на прическу-укладку, 20 минут на неторопливый завтрак с чашечкой кофе. И только потом можно одеваться, выходить на остановку, втискиваться в переполненный утренний автобус.

Что я делаю первым делом в деревне после пробуждения? Хватаюсь за тонометр, чтобы измерить маме давление, — у нее с вечера заготовлен капотен, и если она хватанет таблетку наугад, ничего хорошего из этого не выйдет. Потом наливаю ей кружку кефирчика (отец завтракает позже) и позволяю себе одну минутку помечтать о том, как хорошо было бы сейчас принять душ.

Нет, душ у нас есть, правда. У нас вообще очень цивилизованная деревня — районный центр, 8 тысяч человек населения, кто сумел накопить деньжат, устроили себе блага цивилизации: выкопали колодцы, установили насосы, оборудовали септики, сделали теплые туалеты, а кое-кто даже душевые. Отец с братом установили всю эту цивилизацию еще пять лет назад, когда у мамы случился инсульт. Тогда выяснилось, что она уже не сможет самостоятельно спуститься с крыльца и дойти до бани и туалета.

Так что душ у нас есть. Но прежде, чем его принять…

Сначала нужно растопить печку. Нет, не так. Сначала нужно надеть какой-нибудь рабочий халатик и резиновые перчатки, чтобы сделать всю грязную работу. Потом нужно затопить печку — на улице мокрая гадость, и к 8 часам утра в доме уже холодно. Потом сходить за дровами и принести их впрок. Если я сегодня этого не сделаю, завтра придется спросонья тащиться за ними в промозглую сырость, а потом разжигать промокшую от дождя древесину. Нужно, чтобы дрова хотя бы сутки пролежали в тепле и подсохли.

Ну а раз уж я залезла в печку и измазалась в саже, а потом еще потаскала на себе дрова, надо заодно собрать в огороде подросшие за ночь огурцы, что-нибудь вырвать-подкопать, выгрести из поддувала золу (помните Золушку?), собрать на веранде подсыхающий на старом покрывале лук (потому что «ночью будут заморозки»), начистить картошки на обед и ужин, подмести и помыть на кухне (после того, как занесешь в дом дрова, вдоль всего пути — дорожка из коры и щепок). А тут уже скоро обед, поэтому самое время сварить родителям традиционный борщ, который они честно кушают каждый день.

Ну вот, теперь вроде можно идти в душ — это при условии, что мне очень повезло и не успели накраснеть в ящиках новые помидоры, которые нужно срочно крутить, солить и консервировать, «иначе пропадут». Время обеда, я, наконец, чистенькая, достаю фен и делаю укладку. Из принципа. Потому что я женщина и должна нравиться себе в зеркале. Делала и буду делать. Затем завтрак из овсяной кашки — тоже из принципа: это у родителей на часах обед, а у меня завтрак, поэтому овсянка и чашка кофе.

Вот теперь можно бежать в магазин. Потому что сегодня четверг, а по четвергам из соседнего района привозят фарш и приличную колбасу из мяса, а не из картона. Или потому что сегодня понедельник, а в этот день на рынке сидит бабушка, которая продает домашнюю сметану. Или потому что сегодня среда, а значит, в «Гранд» привезли куриное мясо и свежую рыбу. Или потому что сегодня пятница, а по пятницам после обеда в «Люкс» привозят черный хлеб из Красноярска — «От Михалыча» — вкусный такой, с семечками. Нет, можно, конечно, покупать местный хлеб, но методом точечного эксперимента было установлено, что местный у нас дома спросом не пользуется.

Вечером нужно еще успеть засолить огурцы, приготовить ужин, помыть крыльцо, постирать…

Короче, лечу в магазин. Где там моя модная курточка и любимые резиновые сапоги?

Глава 9. Вечер в деревне

23 августа

Жарко натоплена печка — отца в последнее время постоянно знобит. На часах половина одиннадцатого вечера. Утром опять стерилизовала и закатывала помидоры в собственном соку — спасибо маме, которая больными руками терпеливо их чистит, режет и упаковывает в банки, иначе бы я все 24 часа в сутки занималась только помидорами. Потом я сбегала в магазин и в аптеку за лекарствами отцу, привела в порядок капустную грядку — обломала лишние листья. Теперь даже из окна видно, как в опустевшем огороде весело торчат лысые макушки кочанов. Если эти поганцы после моей обработки будут расти с той же скоростью, что и помидоры, я повешусь! Несколько часов выдирала по всей плантации укроп. Он, подлец, разросся так густо, что стал хуже сорняков. А теперь еще рассеивает по всему участку семена. Потом таскала дрова, мыла полы, готовила ужин…

В общем, день прошел не зря. На часах половина одиннадцатого. Очень хочется спать.

Жарко натоплена печка, родители в комнате смотрят телевизор. А значит, единственное более-менее свободное пространство, где я могу лечь на пол, чтобы покачать пресс и сделать растяжку, занято. Остается только место в узкой прихожей — на желтом коврике, возле печки…

Это дело принципа. Если я перестану следить за собой, я здесь быстро превращусь из женщины в деревенскую бабу. А еще после работы на огороде болит спина — я просто вынуждена каждый вечер делать растяжку, стоять в «собаке», тянуть позвоночник. Потому что это помогает лучше, чем обезболивающие мази из маминой аптечки.

Решила, что буду каждый вечер заниматься йогой и качать пресс. Буду и все! Даже если совсем не будет сил, даже если придется пожертвовать временем сна. Все равно пожаловаться, что я не выспалась, некому. У родителей возрастная бессонница — спят по три-четыре часа в сутки с переменным успехом и брожениями в туалет и обратно. Тут только пожалуйся, что спала всего пять часов, — в ответ можно услышать длинную историю о том, кто и чем занимался ночью.

В общем, либо ждать до часу ночи, когда закончатся сериалы и отец уйдет спать, чтобы позаниматься в комнате, либо вот здесь — на коврике у печки.

Н-да, жарковато. Вдыхаю горячий воздух и чувствую, как по спине побежала теплая струйка пота. Снимаю рубашку, остаюсь в трико и спортивном бюстгальтере. Отцу будет трудно объяснить, что я не в нижнем белье, что этот бюстгальтер предназначен для занятий спортом и в таких девочки в городе ходят в спортзал. Но мне уже все равно, что подумает отец, мне жарко.

Начинаю качать пресс. А прихожая у нас проходная — между кухней, залом и маминой спальней, чтобы попасть из одной комнаты в другую, нужно пройти через прихожую.

Я начинаю качать пресс. И тут выясняется, что маме срочно нужно пройти в спальню и обратно за таблетками… А прихожая узкая, а мама идет долго, медленно переставляя костыли. Мы даже шутим, что потому и идет долго, что ног у нее теперь не две, а четыре. Я отползаю в сторону, чтобы уступить дорогу, и оказываюсь как раз в проходе между залом и кухней. И тут у отца по телевизору образовалась рекламная пауза и нужно срочно покурить возле печки. Я отползаю обратно, утыкаюсь лицом в раскаленную кирпичную стенку и продолжаю качать пресс — а в это время мама выруливает из спальни и направляется обратно в комнату…

Зимой ко всем этим прелестям добавится еще одна — прямой поток ледяного воздуха из входной двери. Именно так: поток и ледяного. С одной стороны — раскаленная печка, с другой — ледяной воздух, и родители, которым куда-то срочно нужно пройти. Откуда я это знаю? Каждый раз, когда приезжала к родителям на Новый год, пробовала позаниматься на этом месте йогой и потянуть спинку. Незабываемые ощущения!

Будем считать, что пресс я сделала, начинаю тянуться. Скукоженная за день спина начинает распрямляться и благодарно мурлыкать. Кайф! Боже, как хочется спать. Ах да, еще 10 минут на утреннюю зарядку для лица — утром я ее не успела сделать. А я дала себе слово, что буду делать ее каждый день дважды — утром и вечером. Потому что я женщина и не хочу превратиться в деревенскую бабу. Видела я тут таких, по улицам ходят.

Мама собирается спать? Да, я помню, что нужно измерить давление. Да, конечно, взять зеленую подушечку и перенести ее с кресла на кровать — днем она нужна для того, чтобы удобнее было сидеть в кресле, а ночью подкладывается под больные колени. Отец смеется, что мама носится с этой подушечкой, как тузик с грелкой.

Утренняя зарядка для лица — всего десять минут, а какое счастье. А теперь, когда все, наконец, улеглись и перестали ходить и перешагивать через меня, — шавасана.

Все, в душ и спать.

Нет, не так. Сначала взять щетку и долго с остервенением тереть руки, чтобы отмыть за день въевшуюся грязь. Потом с таким же остервенением тереть ногти на ногах. Чтобы никаких черных полосок — не выношу. Противно, когда вижу у людей черные полоски под ногтями. Потом еще пройтись по ним пилочкой, выковырять оставшуюся грязь и снова пройтись щеткой.

Так, спать!

Ох, забыла нанести ночной крем на лицо. Вздыхаю, встаю, открываю баночку с остатками крема, добавляю капельку масла чайного дерева из бутылька. Блин, крем заканчивается! И здесь такого не найдешь! Надо позвонить дочери и попросить, чтобы купила и передала с братом: со временем найду, где заказать в интернете, а сейчас некогда.

Но это завтра, теперь спать.

Черт, завтра к 8 утра идти за молоком. Потому что родители не покупают молоко в магазине, а уже много лет берут домашнее у одной и той же хозяйки. Теперь, когда отец заболел, за молоком хожу я. А это значит, что нужно встать на полчаса раньше, чтобы успеть помыть голову и сделать укладку. И еще успеть до выхода из дома измерить маме давление и выдать кефир.

Перевожу будильник на полчаса раньше. Спать…

Глава 10. Погреб

24 августа

По-прежнему болит левое плечо, которое неудачно потянула на следующий день после приезда, когда полезла спускать тяжелые трехлитровки с огурцами в погреб. Тем не менее я продолжаю спускаться в эту чертову яму по нескольку раз в день — нужно же куда-то девать все те многочисленные банки, которые я успеваю законсервировать в течение дня.

Так что погреб требует отдельного внимания. И отдельной истории.

Что о нем сказать? Погреб как погреб. Обычный. Кто не знает, зачем нужен погреб и чем он отличается от подполья, сейчас объясню. Погреб устроен иначе, чем подполье, в нем намного холоднее. Летом все законсервированные впрок банки спускаются в погреб, потому что в подполье тепло. Примерно в ноябре, как объяснила мама, все это законсервированное добро нужно будет вытащить из погреба и спустить в подполье — иначе замерзнет. Затем в мае все, что не съели за зиму — а это значительная часть заготовленного плюс картошка, — вытаскивается из подполья и снова переносится в погреб. А потом обратно… И так далее. Вы поняли, да? Меня уже заранее колбасит от этой перспективы — таскать туда-сюда все, что я с таким остервенением ежедневно закатываю в банки.

Наш погреб — это достаточно глубокая яма, лиственничные бревна в несколько рядов, внизу у стенок тоненькие перекладинки шириной сантиметра три, на них не входит нога, и уцепиться можно только за порог веранды. А дальше почти вертикальная лестница вниз, и ползи по ней как хочешь. Вот именно тут мое плечо и не выдержало. Сказало, что к таким акробатическим фокусам оно не приспособлено.

Я, конечно, купила в аптеке гель для ушибов и травм, но, во-первых, его надо мазать четыре раза в день, а я не успеваю. Только соберешься пойти помазать, по пути картошку почистишь, дров принесешь, помидоры в коробках переберешь, в магазин сходишь, ужин приготовишь — глядь, уже и вечер.

А во-вторых, как выяснилось, у меня между руками есть очень четкое распределение труда: всю тонкую интеллектуальную работу я делаю правой, а махать топором и поднимать тяжести мне сподручней левой.

Например, я начинаю выдергивать из земли свеклу. А у нас нынче некоторые экземпляры уродились размером чуть ли не с человеческую голову. Так вот, чтобы эту красоту выдернуть, нужно взяться за нее двумя руками и потянуть со всей силы. А плечо говорит: «Больно!» Потому что вместе со свеклиной я выдергиваю и его. Или я начинаю колоть поленья на лучинки — и тут выясняется, что топором махать и попадать при этом куда надо, а не по рукам, я могу только левой. А плечу больно. Чтобы повесить белье на веревку, надо поднять обе руки — снова больно. Все двери в доме расположены таким образом, что охапку дров, когда заносишь их в дом, надо держать в левой руке, потому что правой открываешь и закрываешь дверь. А больному плечу это не нравится. Помыть пол под диваном или под тумбочкой можно только с левой руки, распластавшись на полу (я еще напишу о том, как все у нас в доме «удобно» устроено). Даже пылесосить больно! А банки в погреб по-прежнему спускать приходится.

Самое грустное, что теперь это больное плечо мешает заниматься йогой. Вроде бы надо потянуть позвоночник в «собаке», потому что спина устала и болит, а плечо ноет и не дает прогнуться как следует. Хочется поотжиматься, чтобы привести руки и спину в порядок, — больно. Вот и следи теперь за своей фигурой как хочешь. А работу на огороде все равно делать надо, даже с больным плечом.

Ах да, о погребе.

В общем, пошла я в магазин и купила дверные ручки. Это не я придумала, это мамин лайфхак — с тех пор, как она не может без усилий сесть-встать, у нас в доме везде появились дверные ручки — в туалете, в душевой, возле кресла, где она обычно сидит. Она держится за них, подтягивается и встает. Так что это я у нее идею украла. Думала, наколочу сейчас повсюду в погребе дверных ручек и будет мне хорошо.

Ага, наколотила… Вы пробовали когда-нибудь ввинтить или заколотить что-нибудь в лиственницу? Я попробовала. Провозилась больше часа, из четырех шурупов с помощью отвертки смогла вогнать по самую шляпку только один — самый коротенький и поэтому ненадежный. Второй шуруп, длинный, я в конце концов согнула и приколотила кое-как молотком — боком и шляпка набекрень. А остальные два шурупа так и остались в промежуточном состоянии — еще не в дереве, но уже не совсем снаружи. Проверила ручку — болтается. Решила, что на пару раз хватит, а потом приедет брат и сделает как надо.

Брат привинтил три ручки влет. Долго смеялся над результатами моей работы и посоветовал пользоваться шуруповертом. Только он не учел один нюанс — я боюсь этого шуруповерта. Мне вообще непонятно, как нужно держать шуруп, чтобы не ввинтить вместе с ним еще и пальцы!

В ответ попросила брата сделать эскалатор или хотя бы лифт — только посмеялся. Так и спускаюсь-поднимаюсь теперь, держась за ручки.

Спустила сегодня утром очередные 12 литровых банок лечо, смотрю на всю эту красоту и думаю: а ведь я впервые в своей жизни сама банки закатывала — обычно я только консервировала, закатывал отец. А если что не так? Вдруг среди зимы все это КАК БАБАХНЕТ! Вот фейерверк-то будет! Главное, чтобы к Новому году подгадать. Для веселья.

Глава 11. Телевизор

25 августа

В последние годы, приезжая летом на месяц в деревню, я с тревогой думала о том, что будет, если отца подведет здоровье, все-таки возраст. Мне придется вернуться сюда, чтобы ухаживать за своими стариками. А я прекрасно понимаю, что здесь, в родительском доме, места для меня больше нет. Свой быт родители устаканили, подстроились друг под друга, как два элемента одного пазла, и я в это их пространство попросту не вписываюсь.

Вот, например, телевизор. Этого зверя я не люблю честно и откровенно. Восемь лет не было телевизора в моем доме — удалила его из своей жизни под корень, как классового врага. А у нас с отцом одинаковая зависимость от телевизора, только у него со знаком «плюс», а у меня со знаком «минус». Если он в доме, то смотрит на всю катушку — звук по максимуму, а у меня от этого в голове запускаются необратимые процессы, извилины раскручиваются, пухнут и превращаются в кашу. И я ни на чем сосредоточиться не могу…

И главное, отцу это очень удобно. Мама сидит в соседнем кресле и время от времени вслух вспоминает, что еще по хозяйству сделать нужно. А отец, в принципе, и сам в курсе, что у него в хозяйстве творится, только он молчком делает и маме не отчитывается. А тут включил телевизор погромче, и все, я тебя не слышу. Вот и привыкли: мама молчит, пока телевизор орет, а телевизор орет всегда, когда отец дома. Зато не ссорятся.

У меня отбой в 24.00, а у отца и, следовательно, у телевизора, только тогда, когда заканчиваются все сериалы. А я, хоть убей, не могу уснуть, пока эта тварь в доме орет. Ну вот вообще не могу! Честно, пыталась. И потом не могу, когда он выключается, — после того как два часа прокрутишься в постели, уже не уснешь.

Комната, в которой стоит телевизор, центральная, от нее веером расходятся все остальные, поэтому звук распространяется повсюду одинаково хорошо. Летом я решаю проблему просто — живу на летней веранде, где сквозь толстую стенку дома телевизор почти не слышен.

Есть, конечно, в летней жизни на веранде определенные неудобства — отец остается без летней курилки. Но всего месяц, покурит на улице, потерпит. Иногда случаются холодные ночи, но тогда спасают два одеяла. От мух и комарья помогают дымовые спиральки, а от двухвосток, которые лезут из земли, — тапок. Главное, сильнее шлепнуть и как следует размазать, чтоб больше не шевелилась. Зато мозг не пухнет и не превращается в кашу. А вот зимой, когда приезжаю к родителям на Новый год, выдерживаю только двое суток — с трудом. И сбегаю, хотя могла бы остаться еще на пару дней, если бы не телевизор.

А теперь сбежать некуда. Все, приехала насовсем. Сначала, пока отец с братом были в Красноярске на обследовании, мы с мамой телевизор вообще не включали — ей он тоже не нужен. Нет, я не запрещала, наоборот, даже предлагала: хочешь — включай. Не хочет. Но вот вернулся отец.

Отец, конечно, пытается под меня немного подстроиться, хотя ему трудно. Теперь телевизор орет не постоянно, а только пять-шесть раз в день: во время сериалов, новостей, политических ток-шоу, «Поля чудес», Петросяна… Я это ценю, правда, — то, что он орет не постоянно. Я понимаю, что для отца это настоящая жертва. Но все равно тяжело. Голова к вечеру становится тупой и тяжелой.

А потом я ложусь спать, а он все еще орет. Пыталась накрывать голову подушкой — не помогает.

Дочь прислала беруши — итальянские. Гениальная штука. Если затолкать их в уши и все время крепко прижимать пальцами, то шумоизоляция более-менее приличная. Но как только убираешь руки, беруши разбухают и вываливаются из ушей. Чпок — и они уже на полу.

Пришлось изобретать: туго замотала голову большим полотенцем, под полотенце подложила к ушам еще одно полотенце. Не помогает: телевизор по-прежнему вгрызается в мозг и устраивает там диверсионную деятельность.

Тогда добавила к этому комплекту беруши и затянула полотенце потуже, чтобы модные итальянские затычки не вывалились из ушей. Уже лучше! Жарковато, правда, немного давит голову и ушам больно, но терпимо.

Глава 12. Моим читателям

25 августа

Друзья мои! Спасибо вам за многочисленные советы, которыми вы со мной поделились в последние дни. Я вам признательна — очень! Только жаль, что большинством из них я не смогу воспользоваться.

Например, я не могу установить в подполье кондиционер, который будет регулировать температуру воздуха, и тогда не придется перетаскивать банки из погреба в подполье и обратно. Кондиционер? В подполье? Предложите это кому-нибудь из местных — вас на смех поднимут. Здесь никто не может позволить себе установить кондиционер даже в квартире — в деревне телевизоры и холодильники работают только потому, что подключены к сети через бесперебойники. Напряжение такое, что я не могу две конфорки на плитке одновременно включить, когда готовлю ужин: сначала жарю котлеты, потом ставлю варить картошку, а когда картошка сварится, снова котлеты подогреваю. Соответственно, процесс приготовления пищи растягивается на пару часов — а иначе почему мне постоянно не хватает времени? И это я еще модничаю, люди вообще в целях экономии электроэнергии готовят только на печке. Представляете, каково это — полтора часа истекать потом у горячей печи? Если работают пылесос или стиральная машинка-автомат, подогреть обед или вскипятить чайник уже нельзя. Кстати, самодельный водопровод тоже работает от сети: включил кран с водой или нажал кнопку слива в унитазе — заработал электронасос. И это тоже усложняет проблему.

Хорошо, я вам расскажу, какой в доме электросчетчик, если это имеет какое-то значение. Старый, советского образца, какой же еще! Здесь у всех такие. Да, у меня уже стоят пробки-автоматы, каждый раз, когда они вылетают, я ставлю стул на стол, забираюсь наверх под самый потолок в отцовской спальне — именно там висит счетчик — и нажимаю на белую кнопочку.

Вы, разумеется, правы, мне нужно срочно поменять в доме всю проводку — спасибо за совет! Я прямо сейчас начну выносить мебель и снимать со стен штукатурку. А заодно поменяю в деревне все линии электропередачи, которые держатся на полусгнивших деревянных столбах. Да, и все столбы я тоже поменяю, а то из-за постоянных аварий часто отключают свет на весь день.

«Ты там устроила танцы с бубнами. Никогда на даче в печи не мешаю — само прогорает». Родные мои, я же не знаю, чем вы там у себя на даче топите — сосновыми корягами или тонкими рейками. А мои сосновые коряги уже неделю мочит непрекращающийся дождь, и они сначала никак не хотят в печи разгораться, а потом до конца не прогорают.

Да, конечно, печь у меня «неправильная», как вы точно заметили, и мне просто необходимо срочно другую поставить, потому что с этой «что-то не то». Дорогие мои городские друзья, специалисты по деревенскому печному отоплению, я приглашаю вас всех в гости! Устройте тут возле моей печки консилиум. Конечно, когда на улице днем плюс девять и зачастил холодный осенний дождик, самое время бежать кирпичи покупать и начинать печь перекладывать. Месяца за два сделаю. Сама. Потому что ни один печник в такое время работать не пойдет! Все, закончилось лето — закончился печной сезон. А сколько стоит печь переложить, вы знаете?

Еще раз и по порядку. Первое. Печи не перекладывают в холодную осеннюю погоду. Потому что печь полностью не переложишь в один день, а кроме печи дом обогревать нечем. У нас в доме нет центрального отопления, вы не догадались? Печь не перекладывают, когда на улице идет дождь. Хотя бы потому, что печную трубу нужно вывести на крышу, а это делают в сухую погоду. Второе. У меня нет столько денег, чтобы прямо сейчас разобрать старую печь и построить новую, которую можно топить углем, — для этого еще надо часть дома сначала перестроить, сделать отдельный вход, чтобы не дышать угольной пылью, и переделать всю систему отопления — снести старые полусгнившие батареи, установить новые. Третье. Это не я все выдумала, здесь именно так печи и топят: открыл трубу, поддувало закрыл, дрова разжег, летнюю трубу закрыл, поддувало приоткрыл и далее по списку. И мешать в печи, чтобы все дрова прогорели, — надо.

Дорогие мои, спасибо вам за советы просто все враз сломать и «как-нибудь переделать». Мне кажется, что вы там, по другую сторону Фейсбука, считаете, что я все выдумываю, сочиняю и приукрашиваю специально, чтобы вас развлечь. Что так не бывает. Наверное, я бы на вашем месте так же думала. Но я сейчас в совершенно другом месте. И здесь так бывает.

Что еще? Нет, я не могу купить отцу удобные наушники и подключить их к телевизору. Отцу 76 лет. Это подросток может надеть наушники и уйти в свой внутренний мир, а потом вернуться обратно. А отцу в этом своем внутреннем мире что делать? Размышлять о том, что жизнь заканчивается, и прислушиваться к тому, как болезнь изнутри грызет организм? Вы представляете, как человек в 76 лет первый раз в жизни наденет наушники?

По этой же причине я не могу запереть отца с телевизором в его комнате. Отец (я чувствую, хотя он об этом не говорит) и так болезненно относится к тому, что происходит в доме, — мы тут без него выносим в кладовку шкафы, добытые им в 89-м по какому-то невероятному бартеру, переставляем мебель, чтобы разместить в квартире мой диван, компьютерный стол и книжную полку. В последние 20 лет, с тех пор как маме сделали первую операцию на тазобедренных суставах и она так и осталась на костылях, все в доме зависело от отца — мама, конечно, с периодической регулярностью выдавала рекомендации и советы, но прислушиваться к ним или нет, отец решал сам. А теперь мы его резко отстраняем от дел, да еще и закупорим в пределах одной комнаты в компании с телевизором и неизлечимой болезнью, которая будет точить не только организм, но и мозг. Возможно, года через два-три отец придет к этому сам, но не сейчас.

Нет, я не преувеличиваю. Телевизор работает не громко, а ОЧЕНЬ ГРОМКО. Не помогают ни полотенца, ни подушки, не беруши, звук все равно проникает внутрь — я чувствую, как он, смачно чавкая, доедает мой мозг. Уже неделю не высыпаюсь, постоянно болит голова, крепко стянутая большую часть дня полотенцем, все вокруг в сплошном тумане, сквозь который наслаиваются друг на друга голоса телеведущих, актеров из какой-то мыльной мелодрамы, ментов из полицейского сериала и помидорная каша.

А еще я думаю о том, что мне нужно на что-то жить. В деревне работы нет, придется подключить все свои старые связи и перейти на фриланс. Моя основная специальность — журналистика, значит, зарабатывать я могу текстами. Как я буду заниматься интеллектуальной работой в доме, где постоянно орет телевизор?

Сегодня поймала себя на мысли, что всерьез думаю о том, как вместе с компьютером и кроватью перебраться в предбанник. Дурацкая идея: предбанник весь пробит сажей, она жирным слоем оседает на стенах и на предметах, когда отец топит в бане печь. А в промежутках между протопками зимой промерзает и покрывается коркой льда.

А вот за это правда спасибо: «Тань, у меня вообще подполья нет. Закатанные банки привожу с дачи в город, и они всю зиму спокойно стоят под кроватью».

Надо спросить у соседки: мама говорит, у нее погреб уже много лет назад обвалился. Как-то же она без него обходится и тоже банки закатывает. Чувствую, с этим погребом дело нечисто.

Простите, если кого-то обидела. Но я чувствую себя полной идиоткой, когда постоянно оправдываюсь в комментариях за то, что не переложила печь, не поменяла в доме проводку, не установила кондиционер. Если бы я могла сесть за компьютер и за пару дней все это нарисовать в фотошопе, я бы, честное слово, сделала. Но я не умею перекладывать печи!

Я искренне благодарна вам за то, что вы так интересуетесь моей судьбой, правда. Я пытаюсь разобраться в том, что я здесь могу изменить, а с чем мне придется смириться. Я примериваю на себя каждый ваш совет и думаю, подойдет или не подойдет. Только, пожалуйста, не надо обижаться, если я вашим советом не воспользовалась. Значит, не подошел.

Все, высказалась!

Глава 13. Екатерина Савельевна

27 августа

Два раза в неделю к восьми часам утра я хожу за молоком — по понедельникам и четвергам. Уже много лет отец берет молоко у одной и той же молочницы. Зовут ее Екатерина Савельевна, сама она уже старенькая, последние годы корову не держит, отдала дочери. А дочь живет в соседнем доме, ей не трудно с утра занести молоко во двор матери и поставить возле крылечка, где я его и забираю. 80 рублей за 2 литра деревенского молока — считай, бесплатно. Родители пьют деревенское молоко, а я из коробочки. Ну не могу я пить молоко, в котором половина банки сливок! Но я сейчас не об этом.

Екатерина Савельевна — просто потрясающий персонаж! Восемьдесят шесть лет, один глаз совсем не видит, еле ходит, держась за стеночку и опираясь на палочку, а на месте не сидится:

— Надо, думаю, огород полоть. Что я буду на месте сидеть, когда огород зарастает. А траву уже носить не могу, руки заняты, за палочку держусь. Сшила себе большой передник, впереди большой такой карман на весь живот. Ну так я травы нарву полный карман, пойду высыплю и снова иду полоть.

Я как представила ее с этим карманом а-ля мама-кенгуру! А она только улыбается уголками глаз, и чувствуется, что гордится своей выдумкой.

Удивительная женщина. Несмотря на свой возраст, сохранила здравый и острый ум, а ироничная складка у губ прямо совсем молодая, девичья… Когда ей становится совсем скучно одной, она к восьми часам утра выходит на крылечко и ждет, когда я приду за молоком. Ну вот тогда уже от нее быстро не уйдешь!

— Ты, — говорит, — как одна здесь жить будешь? В деревне одна не проживешь, тебе мужа надо. Знаю я тут одного вдовца, приличный мужчина.

Ой, чую, сосватает…

Сегодня прихожу, а у нее глаза красные.

— Деда своего вспомнила. Вот умер, теперь даже поругаться не с кем. Ночью не спится, проснусь, сижу одна в темноте. Племянница говорит, а тебе если скучно, ты песни пой. Вот я проснусь ночью и пою.

Вот так живет и поет.

А еще у нее во дворе рябина растет — высокая.

— Я, — говорит, — ягоды соберу и рябиновую настойку на зиму сделаю.

Неужели сама на дерево полезет? С нее станется…

Глава 14. Кабачки

27 августа

Я тут в деревне буквально умираю без кабачков. Нет, правда. Родители их на дух не переносят, поэтому никогда в жизни их не выращивали. А я вообще без них обойтись не могу — ну нечего мне есть, если в доме осенью нет кабачков. А на рынке здесь их не продают. Потому что стыдно кабачки продавать — в деревне кабачками свиней кормят. И в магазинах их нет — все обошла. Потому что, видимо, никому не надо. А я не могу каждый день питаться борщом, котлетами и картошкой.

В общем, кабачков хочется смертельно, хоть в Красноярск за ними поезжай. Не пойдешь же по дворам спрашивать: «А нет ли у вас ненужного кабачка?»

Две недели страдала. Потом все-таки решилась у Екатерины Савельевны спросить:

— А у вас дочь кабачки не выращивает? Я бы купила.

— Да что их покупать, кому они нужны? Так отдадим.

И в тот же вечер звонит отцу, чтобы я за кабачками приходила.

Окрыленная, на всех парах вылетаю из дома, навстречу Марина — соседка:

— Ты куда так поздно?

— За кабачком, мне кабачок обещали.

— Вот смешная, спросила бы у меня, я бы дала.

Добегаю до домика Екатерины Савельевны, а у нее ворота закрыты — в деревне ворота на ночь закрывают рано. Позвонить-то она позвонила, а ворота открыть забыла. И света в домике не видно. Ну не будить же старушку? Ладно, приду завтра.

Возвращаюсь без кабачка, а Марина уже поджидает:

— Чего без кабачка идешь? Погоди, я тебе дам.

И вот прихожу я домой такая счастливая — с кабачком. А наутро мне еще Екатерина Савельевна два кабачка дала. И теперь у меня их три! Счастье в тройной степени!

Теперь я могу есть то, что люблю и к чему привыкла. А родителям, так и быть, буду готовить всякую гадость: котлеты, оладьи, сырники, пиццы, пирожки, картошечку с мясом… Честно. Я пообещала, что кабачками их кормить не буду.

Глава 15. Кушать подано

29 августа

Каждый год, когда я приезжаю во время отпуска в деревню, я набираю здесь два-три килограмма. За месяц! И от этих килограммов я потом мучительно избавляюсь весь следующий месяц: бассейн, тренажер, фитнес-зал, многочасовые пешие прогулки по городу и на природу, ничего не есть вечером, по минимуму утром и днем.

В деревне у родителей всегда был какой-то особый культ еды. Гостей здесь принято немедленно по прибытии садить за стол и кормить до потери сознания. Я помню, когда на кухне всем еще заправляла мама, приедешь в гости, тебя накормят в обед так, что ты вздохнуть не можешь, а потом заинтересованно спрашивают:

— А что на ужин готовить?

А ты сидишь такой осоловевший и думаешь: что? еще и ужин?

А ужины у нас в деревне всегда были в несколько раз плотнее, чем обеды. Обязательное условие — большое количество мяса, гора картошки, густо приправленной сливочным маслицем, если «легкий» овощной салатик — то непременно с деревенской сметаной, которую ножом резать можно.

Я поначалу пыталась сопротивляться, готовить себе отдельно… А потом у мамы грянул инсульт. Точнее, два микроинсульта — с дистанцией ровно в два месяца, день в день. Вот после этого на кухне стал хозяйничать отец. На тот момент ассортимент блюд у него был небольшой — борщи и котлеты, и во время моих визитов кухню он мне уступал охотно. А я пыталась стариков побаловать тем, что они любят, но сами себе не приготовят: свежей выпечкой, тортиками, пирогами, булочками, пиццами. Ну и сама все это ела. Потому что трудно готовить и не есть. Особенно если вкусно и много.

А вот теперь я готовлю и не ем. Потому что не могу сбежать в город, чтобы скинуть там лишние килограммы, и вернуться. Местный бассейн — речка — уже закрыт до июня. Долгие пешие прогулки по грязи и вброд по лужам не приносят должного эффекта — ноги в разные стороны разъезжаются и не дают перейти на спортивный шаг. Ходят слухи, что есть какой-то тренажерный зал в отделе социальной защиты — специально для пенсионеров. Но мне до пенсии еще дожить надо. А ужины готовить приходится. Причем традиционно калорийные.

Брат привез из города мою пароварку, но родители попробовали и не выразили восторга. Им нужно, чтобы котлета была исключительно в черной канцерогенной корочке. То есть обжарена. Иначе мама кое-как в тарелке поковыряется и что-нибудь съязвит, а отец вообще просто ковырнет один раз и тихонько отодвинет.

— Я наелся, — скажет.

И кабачки они не едят. И баклажаны. Легкий супчик без капусты и большого количества картошки — вообще не еда. К листьям салата и петрушке относятся брезгливо-презрительно.

Мама уже в который раз за последнюю неделю рассказывает мне страшилку, как Рената, жена брата, летом приготовила ужин и разложила картошечку и котлетки на блюдца поверх красиво оформленных листьев салата. «Красиво» — это мое слово. Просто я знаю Ренату и догадываюсь, что это было красиво. А мама рассказывает, что отец поначалу вообще испугался и хотел отказаться от ужина, а она спасла ситуацию тем, что тихонько его подучила осторожно выесть котлетку, а листья салата не трогать. И вот он осторожно ковырял вилкой эту котлету так, чтобы к листьям салата даже не прикоснуться. Представляете себе эту картину?

Ну что с такими людьми делать?

Вот, например, вчера я им готовила блинчики с творогом, а себе перчик в пароварке. Сегодня на ужин готовила макароны по-флотски, а себе кабачок. А времени на такие изыски уходит уйма — при местном напряжении в электросети все это можно готовить только по очереди. Это при том, что времени на себя катастрофически не хватает: с тех пор, как я сюда приехала, книжку ни разу в руки не брала!

А вечером еще обязательно нужно позаниматься йогой. Вот сегодня у меня по расписанию йога и растяжки, только сначала текст допишу. Потому что это тоже обязательное условие моего существования — пока пишу, существую. Когда-нибудь это поможет мне осознать, что со мной происходит и зачем оно происходит. А пока это просто слова и буковки.

Вы не думайте, что я тут все в доме одними кабачками завалила — у нас всегда есть что покушать. Холодильник ломится от мяса — так заведено. Хотя его уже никто есть не хочет, но отец еще до того, как заболел, забил им камеру настолько, что на пять лет хватит. Ну не выкидывать же!

А если очень хочется, можно отрезать себе ломоть белого батона, намазать сверху деревенской сметанкой вместо маслица и полить медом.

Но я не буду. Даже если захочется.

Глава 16. Снова кабачки

30 августа

Три дня ем кабачки и радуюсь. Делаю из них запеканки, обваливаю в соусе и в панировочных сухариках, изгаляюсь, в общем. А родителей, как и обещала, кормлю всякой гадостью: блинчиками с творогом, котлетками, тефтельками, толченой картошечкой со сливочным маслицем. Потому что их нежные организмы к такой неблагородной пище как кабачок не приучены. А ужинать привыкли плотно и основательно — по-деревенски.

А вчера выхожу я часов так в 10 вечера на крыльцо, чтобы ворота закрыть, и вижу на ступеньке… КАБАЧОК! Глазам не верю — еще один? Я с одной стороны на него посмотрела, с другой — лежит. Не приснился! Желтенький такой, красивый. Выглядываю на улицу — никого нет. Ну точно, это Марина принесла, больше некому.

Утром спрашиваю у нее:

— Марин, это ты кабачок на крыльце оставила?

А она улыбается смущенно, по-доброму так. Сделала человеку доброе дело — и ей самой от этого хорошо. Не часто такого человека встретишь.

— Марин, в дом почему не зашла?

— Да я постучалась, никто не ответил. Думала, спите.

Ага, спим, как же. Телевизор мы смотрим на всю катушку. Поэтому стучаться к нам нужно только бетонной дробилкой для стен — тогда услышим. Тем более я в берушах, а сверху полотенце.

— Марин, говорю, ты не стучи, просто заходи, если что надо.

А она опять улыбается.

А сегодня брат приехал и еще два кабачка привез. Рената передала, узнав, что я тут без кабачков мучаюсь. Вот сижу я теперь, смотрю на эти кабачки и думаю. Почему я у Вселенной чего-нибудь другого не просила?

Глава 17. Картошка

4 сентября

Последняя неделя августа выдалась на редкость удачной — для картошки. Тепло, солнышко. 30 августа приезжаем с братом в больницу, а в больнице пусто! Врачи по кабинетам сидят, скучают, а больных нет! Чудеса просто! Я в регистратуру, где очередь обычно минут на 20–30, — а там тоже ни одного больного.

Брат смеется:

— Картошку копают! Выкопают, в понедельник придут.

Как выяснилось, брат лучше меня разбирается в крестьянской психологии. Потому что оказался прав.

Сегодня утром иду к отцу в стационар, смотрю, женщина с одышкой на третий этаж в терапию карабкается. Посочувствовала. Я теперь тут со всеми языком цепляюсь — пытаюсь понять, чем живет местный социум. Милая женщина, кругленькая такая, улыбчивая.

— Я, — говорит, — в воскресенье картошку докопала, а в понедельник прямо в стационар. У меня астма.

— И что, вы каждый год так — с астмой картошку копаете, а потом в больницу?

— Да уже восемь лет. Я даже сумку в больницу заранее соберу, а потом иду копать.

В общем, картошку мы тоже выкопали. Вдвоем с братом. За два дня. С ленцой, не торопясь, расслаблено так. С братом вообще легко и спокойно работать рядом — давно уже городской житель, а с удовольствием копается в земле и получает от этого удовольствие.

Копает себе и копает, и мошка ему нипочем, она его просто не трогает. А меня жрет. Весь «москитол» я еще вчера на себя вылила, ничего не осталось. Солнышко печет, брат снял футболку и загорает. А я завидую. Потому что я одной рукой картошку копаю, а другой рукой от мошки отмахиваюсь. А пока я отмахиваюсь, она все равно меня жрет. То в правый глаз, то в левый, то в оба одновременно.

Прихожу домой, смотрюсь в зеркало… аж плакать хочется. Оба глаза опухли, на щеке шишка, а мне в таком виде завтра с утра в магазин за хлебом идти. Аптека здесь по выходным до пяти работает, а на часах начало шестого.

Вспомнила, как в детстве каждый год рыдала после картошки — все люди как люди, а у меня глаз заплыл. Вот обязательно мошка именно меня укусит, и обязательно в глаз! И в понедельник утром идешь в таком виде в школу — от людей отворачиваешься, но идешь. Потому что мама — учительница, и мне школу прогуливать нельзя.

Это сейчас картошки в огороде всего пара соток, а раньше сажали на полях. Картинка из детства: полоса в 10 соток от дороги до самого леса. Вокруг в пределах видимости согнутые спины, торчащие кверху пятые точки, бряканье картошки о металлические ведра — по звуку можно определить, мелкая картошка у соседей или крупная. Единственное развлечение — сбегать в кусты пописать, до ближайших кустов — метров пятьсот. Копали два дня с раннего утра дотемна. Когда как повезет, иногда в дождь. Помню, как потом эту картошку вывозили, а тяжело груженные машины буксовали на размытом дождем глинистом склоне. И вот сейчас думаю: в семье было пять человек — мама, отец, бабушка, я и брат, — неужели мы ее съедали, всю эту картошку?

В общем, накопали с братом 23 ведра крупной картошки и семь ведер на семена. Решили, что нам хватит. На следующий день брат возвращается из аптеки, смеется — слышал разговор женщин в очереди:

— 150 ведер картошки накопала, куда я ее девать буду?

Ну слава богу, что у нас не 150, а 23 — мариновать не придется.

А 1 сентября пошел дождь. И до сих пор идет. Это означает, что картошку мы вовремя выкопали.

Глава 18. Подполье

5 сентября

Решила провести эксперимент, взорвутся банки в подполье или нет, если их сразу туда спустить. Вы же помните, как в погреб у нас «удобно» лазить, и что потом все, что было законсервировано осенью, в ноябре надо заново из погреба вытаскивать и в подполье спускать? А в мае то, что не съедено, обратно… Не проще ли банки сразу ставить в подполье? Вполне возможно, что с ними ничего не случится, никто ведь не проверял.

Достала по образцу некоторых баночек из погреба, сверху бумажки скотчем приклеила, подписала «Погреб v/s подвал». Открываю подполье…

Нет, я точно помню, что в это подполье я когда-то в детстве и потом уже во взрослом состоянии не раз лазила. Я даже помню, что в него забираться всегда было гораздо проще, чем в подвал, — оно намного просторней, лестница удобней, никакого тебе лиственничного сруба, в который со всего маху можно вписаться позвоночником. Открыла и смотрю. И не понимаю, как в него спуститься.

А потом вспоминаю, что раньше мы в него спускались, держась руками за кухонный порог. А кухонного порога уже пять лет нет! Когда маме после инсульта стало трудно поднимать ноги, все пороги в доме снесли под ноль. У нас теперь в доме только один порог — у входной двери.

Смотрю и не понимаю, как отец последние пять лет лазил сюда каждую неделю. Наверняка подтягивался на руках, при его воробьином весе такое вполне возможно. И главное, в отличие от погреба, здесь даже ручки некуда привинтить! Только если в проходе, на месте бывшего порога…

Стала примеряться, как бы мне лечь на живот и потихонечку ползти вниз, пока ноги не достанут первую ступеньку. Примерилась. Ползу. После первой ступеньки нужно как-то еще ниже спуститься — а зацепиться руками все равно не за что. То есть если задница (простите, попа) потянет вниз, то меня уже ничего наверху не удержит. А глубина там ой-е-ей, метра четыре.

В общем, встала я, отряхнулась и закрыла подполье. Основательно закрыла, насовсем. Нахрен мне оно сдалось! Пусть все эти банки, которые я месяц консервировала, замерзнут зимой в подвале, превратятся в куски льда и разлетятся ко всем чертям вместе с содержимым! Не жалко. Так им и надо. Столько лет жила без всяких заготовок и дальше проживу!

И без картошки, которую мы выкопали, а брат уже в подполье спустил, — я тоже обойдусь. На пару ужинов мне там, в кладовке, еще хватит, а потом в магазине куплю. Или макароны буду варить. Гречку и рис. Я вообще без картошки прекрасно смогу прожить, а родителям, которые без нее жить не могут, буду из магазина носить.

В общем, психанула, банки, которые так красиво подписала, затолкала в холодильник и дверцу захлопнула. Эти теперь точно не взорвутся.

Только времени жалко потраченного. Целый месяц — каждый день — вместо того чтобы жить, банки крутила. И плечо, которое в погребе зацепила, уже месяц болит. И все чаще приходит в голову мысль: а если это теперь навсегда?

Глава 19. Привычка

5 сентября

Пришла в больницу к отцу, рассказываю о своих бедах. О том, как в подполье неудачно слазила, как хотела эксперимент провести, взорвутся там банки или нет.

— Все, — говорю, — картошку будем в магазине покупать! Я в подполье больше не полезу!

Думала, рассердится, а он смеется.

— Да, — говорит, — банки можно было и сразу в подполье спускать, ничего бы им там не стало.

— Так зачем ты их каждую осень в погреб спускаешь, а потом обратно?!

— По привычке.

Ну вот попробуй пойми эту крестьянскую логику!

Глава 20. Особенности сельской торговли

6 сентября

Неспешность в деревенских магазинах изумительная. Такое впечатление, что для местного населения главное — не покупка, а сам процесс.

На витринах все вперемешку, про мерчандайзинг здесь слыхом не слыхивали. Стоишь, смотришь и думаешь: «А что здесь можно купить?» К местным магазинам нужно основательно привыкнуть, чтобы научиться находить на витрине то, что тебе нужно. Долго вглядываться, расслабленно созерцать. Или уж сразу у продавца спрашивать, есть нужный товар или нет. Вполне возможно, что есть, только лежит он не в торговом зале, а в подсобке, куда за ним нужно сходить и принести, если попросят.

Половина витрин вообще находится вне поля зрения покупателей или на таком расстоянии, что ничего не увидишь.

— Маша, а там у тебя что за печенье?

— С изюмом.

— Не, с изюмом не надо. А в той коробке какое?

— Овсяное.

— А там рядом?

— Шоколадное.

— Вкусное?

— Вчера привезли. Люди берут.

— Ну дай мне килограммчик. Нет, лучше два. Так, и капусты кочан. А поменьше есть? — продавщица снова уходит в подсобку за кочаном поменьше. — Что же я еще хотела? — долгая пауза, взгляд бегает по полкам и останавливается на витрине с колбасой. — Ветчина куриная есть?

— Завтра привезут.

— Тогда дай мне палочку какой-нибудь копченой.

— Какую? Эту?

— А это что, покажи. Нет, не эту, вон там с краю какая? Ага, вот эту. Давай всю.

Снова пауза, покупательница пытается вспомнить, за чем еще она пришла в магазин. Магазинов в селе хоть и довольно много, но от дома, как правило, идти далеко, поэтому надо взять все сразу, иначе не набегаешься.

— Маш, а фрукты у вас какие есть?

— Сливы, яблоки, виноград.

— Сливы мягкие?

— Твердые, на компот берут.

— А перцы только зеленые?

— Да, зеленые привезли.

— Ну давай сливы, выбери помягче килограммчик.

Далее обязательно следует хлеб, сахар, мука или крупы, шоколадные конфеты (обязательно!), которые находятся далеко от прилавка, и поэтому каждую конфетку надо поднести покупателю и показать, а потом объяснить, какая в них начинка.

В общем, если перед вами в очереди всего один покупатель, не радуйтесь, скорее всего, ждать своего звездного часа придется минут 40. Если повезет. Потому что дама перед вами может рассчитаться, а потом вспомнить, что еще что-то забыла купить, и все начнется сначала.

Я вот думаю, может, они тут таким образом в магазинах дзен постигают — учатся расслабляться и получать удовольствие от процесса. А мне нужен результат — купил, принес домой, поставил в холодильник и занялся тем, что тебе более интересно. Удовольствие я от других процессов получаю.

На самом деле, здесь есть пара мини-маркетов, где большую часть товара можно выбрать самому и рассчитаться на кассе. Кроме фруктов и овощей, которые тебе подаст продавец и все равно подсунет что-нибудь гнилое. Правда, на вежливую просьбу заменить реагируют спокойно, как на само собой разумеющееся. Я даже думаю, что гнилые фрукты они подсовывают не из умысла, а из какого-то особого пофигизма, свойственного жителям деревни. А что? Жизнь идет, фрукты гниют. Естественный процесс, между прочим. Как и скисание молока и кефира. Что, срок годности просрочен? Ну тогда не берите, в среду свежее привезут. Вообще волноваться не о чем.

Как они при таком ритме жизни успевают печку топить, картошку копать, помидоры в банки закручивать, детей и поросят растить — уму непостижимо!

Неужели привыкну? Уже научилась спрашивать:

— А что у вас вон в той коробочке? Нет, не в этой, рядом.

Глава 21. Козел, он же тренажер

7 сентября

Уже две недели с мамой спорим, куда поставить мой тренажер. Тренажер еще в Красноярске, его еще нужно разобрать и привезти, а мы уже спорим.

Дело в том, что мама его видела у меня, когда мы привозили ее нынче в город на обследование. И он ей категорически не понравился.

Ничего страшного, на самом деле, в нем нет. Обычный домашний эллиптический кардиотренажер, очень удобная и жизненно необходимая для меня вещь, которая очень выручает в последние пять лет. Кстати, он очень компактный и изящный. Но для мамы, которая ни разу в жизни не была в тренажерном зале и даже зарядку ни разу в жизни не делала, он показался просто чудовищным. И она окрестила его козлом.

— А я никогда в жизни такой ерундой не занималась, — вынесла мама вердикт.

В общем, конфликт мировоззрений и образов жизни налицо: я категорически не готова с ним расстаться и сидеть зимой, закопавшись в сугробах, толстея от местного молочка и сметанки. А мама категорически не согласна с тем, что «козел» будет стоять посередине комнаты.

Дело в том, что его поставить некуда, кроме как в зале. Вариант «оставить на зиму на улице» я категорически отвергла (ага, пусть он там стоит и ржавеет). Вариант «поставить в спальне» — напротив духовки, из которой с утра до вечера зимой будет валить горячий воздух, — меня тоже не устроил. Причем несколько дней пришлось объяснять, почему нельзя крутить педали и одновременно дышать горячим пыльным воздухом.

В общем, чувствую я, что родителям со мной будет непросто. Потому что я та еще штучка. Тренажер мне, видишь ли, подавай. Потому что, когда копаешь грядки и чистишь снег лопатой, нагрузка на мышцы — НЕПРАВИЛЬНАЯ.

Глава 22. Заморозки

7 сентября

Закройте глаза и мысленно произнесите фразу «деревенский огород». Какие ассоциации? Лучок такой зелененький бодро торчит на грядке, редисочка, огурчики… все свое, без нитратов, свежее. Красиво, одним словом.

Сейчас я вам расскажу про эту красоту. Нет, про то, как грядки копать, я расскажу весной, в мае. А пока я вам расскажу про деревенский огород после первых заморозков.

Как неожиданно выяснилось, все, что померзло, нужно срочно выдернуть с корнем и убрать с огорода. Потому что после вторых-третьих заморозков вся эта зелень превратится в слизь, которую потом просто так не выдернешь, и каждый корешок придется выкапывать ручками. Ну или лопатой.

Вы думаете, я сама такая умная об этом догадалась? Мама подсказала. Она у меня хоть уже пять лет после инсульта в кресле сидит и с крыльца спуститься не может, но пульт управления держит крепко. Ситуацию контролирует.

И вот я всю эту перемерзшую гадость сегодня с корнем выдирала. Три с половиной часа. Сначала все веревочки, которыми растения к колышкам были привязаны, нужно отвязать и сложить в пакетик — на будущий год пригодятся. Оказывается, они не одноразовые. А на каждом помидорном кусте их минимум три и на каждом огуречном — по два.

Затем вырвать огурцы и помидоры с корнем, стрясти с них землю. Вы знаете, какая у помидоров корневая система? Я никогда раньше об этом не задумывалась.

Или вот еще — георгины. Сначала их нужно долго и тщательно выращивать всю весну на подоконнике, потом посадить в грунт, поливать, подвязывать, ждать, когда зацветут. А потом — бабах — заморозки. И стоят эти георгины все скукоженные, жалкие.

В общем, работу я сегодня сделала нешуточную — не менее сотни раз с охапкой ботвы до помойки сходила. Там теперь гора замерзшей зелени эффектно возвышается над забором. Возвращаюсь домой — все руки в синяках и царапинах. Резиновые перчатки не спасают — не продаются в местных хозмагах резиновые перчатки до плеч.

Сижу, сокрушенно считаю царапины, любуюсь на свои ручки, которые грубеют с каждым днем, так что никакой крем не помогает. И тут отец спрашивает:

— А ты ботву куда дела?

— На помойку вынесла.

— Надо было в огороде оставить.

Вот те на! Это что, я зря горы свежемороженой зелени три часа на себе таскала?

— И что, она за зиму перегниет?

— Нет, я ее потом весной в бане сжигаю.

Час от часу не легче — прошлогоднюю помидорную ботву в бане жечь. Я еще в доме печку растапливать не научилась, а котел в бане всего один раз получилось разжечь — с пятого раза, случайно. Потому что там постоянно то очистки какие-нибудь, то старое тряпье, то ботва.

Слава богу, что я всю эту гадость выбросила. Теперь в бане жечь не заставят.

Глава 23. Touch ID

8 сентября

Беда — айфон перестал распознавать отпечаток моего пальца. Не признает, и все тут! И я его прекрасно понимаю, я бы на его месте тоже так поступила. Сами посудите, как его распознаешь после того, как руки три-четыре часа провели в резиновых перчатках и разбухли от влаги. Или после того, как я два с половиной часа строгала лучинки, и пальцы теперь сплошь в мелких красных царапинках, которые вздулись и зудят. Или просто телефон звонит, а я в перчатках.

В принципе, touch ID — хорошая штука, но в деревне совершенно невостребованная. Это пока я работала в школе, мне была нужна блокировка — всегда рядом могли оказаться человечки, которым интересно потискать учительскую мобилку. А вот теперь блокировка совсем не нужна. Пришлось отменить. Потому что надоело каждый раз набирать шесть циферок.

Обидно, конечно, такая клевая фишка, а не нужна.

Но еще обидней другое. Каждый вечер, после того как я старательно оттираю щеткой ногти на руках и вырезаю щипчиками разбухшие в резиновых перчатках за день заусеницы, я внимательно изучаю свои руки — и становится грустно. Они постарели за последний месяц на пять лет.

И на этом фоне грусть по touch ID становится несущественной.

Глава 24. Мама

8 сентября

Мама обижается, когда я закатываю банки с помидорами и ворчу:

— Зачем насадили столько? Пятьдесят пять кустов — куда мы их девать будем? Всех этих маринованных помидоров, салатов и заправок до весны не съесть, и это при том, что четыре огромные коробки этого счастья в Красноярск переправили.

Мама сначала начинает защищать отца, что, мол, он не виноват, что столько насадил, что бывают годы неурожайные. Я отвечаю, что последний неурожайный год в России был в 1936-м (специально у Гугла спросила, проверила). И вообще, раз некому отдать лишнее — выбросить все на помойку, и дело с концом. Мама снова обижается. За отца, который все это растил, полол, окучивал и поливал. Говорит, что она всю жизнь помидоры выращивала, от фитофторы спасала, в банки закатывала и не возмущалась. Я отвечаю, что если бы она сейчас была здоровая, сильная, с прямой спинкой и без больных суставов, то я после таких ее слов с радостью бы бросилась помидоры консервировать. А так я смотрю на ее костыли и понимаю, что через пять лет консервирования буду такой же, и мне уже после этого никаких помидоров не надо.

В конце концов мама обижается окончательно, а мне становится стыдно. Грубо, конечно. И, наверное, жестоко. Но ведь это правда — я не хочу окончить жизнь, как мама, ковыляя на костылях.

Если честно, без мамы я с этим овощным завалом просто бы не справилась. Отец в больнице, а мы с ней тянем этот груз на двоих. Пока я рву и чищу морковку, она чистит и режет лук. А лук свой, доморощенный, меленький, гаденький, я бы точно его выбросила и чистить не стала. А она терпеливо ковыряет его по два-три часа в сутки, я только подношу и уношу чашки и луковый мусор. А потом, пока я чищу и тру свеклу, режу болгарский перец и лук, она чистит чеснок и укладывает помидоры в кастрюльку. После того как я их проварю, она снимает с них шкурки. И все это больными руками, между прочим. И с больным позвоночником.

Я ей благодарна. Очень. Но ничего не могу с собой поделать — опять начинаю ворчать. Вот целый месяц мы так и живем.

А в последние дни и она начала ворчать, что «эти помидоры» ей надоели. Сегодня утром она мне рассказала, что был такой год, когда они собрали с отцом 28 ведер помидоров, и она всю осень их обрабатывала, снимала шкурки, пропускала через сито, делала бесконечные кетчупы. И тут нас прорвало.

— Мам, — говорю, — я думаю, 55 кустов помидоров нам мало. Надо на следующий год 100 посадить.

Она так серьезно задумалась и отвечает:

— Знаешь, я думаю, что 100 — это много. А вот 90 будет в самый раз.

— Ага, и мы их посадим от крыльца, вдоль тротуара и до самой картошки. В три ряда. И колышков навтыкаем побольше.

— А я буду помидоры к колышкам веревочками привязывать. Каждую веточку — к отдельному колышку, чтобы росли вольготно и на землю не падали.

— Тогда я веревочек побольше нарежу.

— И от фитофторы будем каждый день обрабатывать.

— И удобрениями каждый день поливать — чтобы хорошо росли.

Сидим, стебемся.

А к вечеру, когда мы всю эту гадость закатали и банки на столе кверху попами поставили, я показываю маме последние помидорки, которых осталось в ящике как раз на несколько дней работы. Она смотрит на них задумчиво и серьезно так говорит:

— Слушай, они надоели. Давай их по огороду раскидаем.

Все, думаю, мама готова. Наш человек!

Глава 25. Красота — стРРРашная сила

9 сентября

Покупаю в хозмаге резиновые перчатки.

— Наверное, картошку копать будете, — заинтересованно спрашивает молодая девушка-продавец.

Да уж, трудно было догадаться — вся деревня картошку копает.

— Руки потом не отмоешь, — говорю.

— А я вчера быстро руки отмыла, — жизнерадостно сообщает собеседница.

Невольно опускаю глаза на ее руки, а там под ненавязчивыми признаками прошлогоднего маникюра серые полоски под ногтями! Да уж, отмыла…

С тех пор я у всех местных женщин руки рассматриваю. Вот сегодня в аптеке у фармацевта… Женщина немного старше меня — широкие черные полоски под ногтями, растрескавшиеся больные ногти с признаками грибка. И белоснежный халат — контраст.

Резиновые перчатки — теперь мой любимый предмет гардероба. Я как просыпаюсь, сразу их надеваю — и в огород. Или золу выгребать. Или картошку чистить. Или дрова таскать. Или полы мыть. Я буквально с ума схожу от количества грязи, которую приходится каждый день отмывать. Меньше ее от этого не становится, а руки безумно жалко.

По вечерам я по-прежнему с остервенением оттираю руки щеткой. И вовсе я не истеричка. Да, мне нравится, когда мужчина берет мою руку и ласково мурлычет:

— Какая нежная рука!

Теперь про мои руки такого уже не скажешь — они стали шероховатые и за все цепляются.

И никакие перчатки кардинально не спасают. Крем для рук извожу тюбиками. Любимый, который из города привезла, давно закончился, а здесь такой не продается. Мажу все, что нахожу в местных магазинах, — по полтюбика в день.

Все мои белоснежные блузочки, кружевные жилеточки, светло-серые брючки, которые меня вполне устраивали в городе, к местной жизни оказались совершенно не приспособлены. За исключением старых-престарых черных бриджиков и голубой маечки, в которых я тут каждое лето хату белю и грядки пропалываю.

Поэтому теперь у меня есть «любимый» халат. Мамин. Ему уже лет 15, но он все еще целый и по его цвету можно догадаться, что когда-то он был сиреневым в цветочек. Отличный халат, большой, широкий, меня в него два раза завернуть можно. В нем просто отлично выгребать золу из печки и высыпать ее на огород. Потому что его не жалко: выгреб золу, постирал, снова надел. Я в этом халатике большую часть дня провожу. И все равно любимый сарафанчик, который снизу под халат надет, приходится через день в стиральную машинку заталкивать. Как ни прячь его под халатик, он все равно грязный!

А еще курточка есть. Тоже мамина. Ши-и-ирокая! Стра-а-ашненькая. Нет, вообще-то она моя, купленная лет 12 назад на китайском рынке, когда я весила на 35 килограммов больше, чем сейчас. Потом мама забрала ее в деревню.

— Хорошая курточка, — говорит, — в хозяйстве пригодится.

Пригодилась. Я в ней дрова ношу и в огороде работаю, когда холодно. Потому что другой курточки для огорода у меня нет — есть любимая, модненькая, из «Бурды», которую только в химчистку, а стирать нельзя. И еще одна есть — зимняя, беленькая.

И вот такая красивая выхожу я в 8 утра на крыльцо: мамин широченный халатик — бывший сиреневый в белый цветочек, рыжая пятнистая куртка, выцветшая от солнца и времени, тоже широченная, резиновые перчатки и резиновые сапоги. Ага, те самые, коричневые, в которых я еще в 10-м классе картошку копала.

Деловой гардероб деревенской леди. Красота стРРРашная…

Иногда думаю: а я вообще теперь женщина? Или пугало огородное?

Глава 26. Грязь как средство от перфекционизма

10 сентября

Я вообще-то перфекционистка. Это иногда очень мешает жить, особенно на работе. Дома перфекционизм никогда особенно не мешал, хотя проявлялся время от времени. Например, мне надо, чтобы в доме было чисто. Желательно, до блеска. Я даже в два часа ночи могу пойти полы мыть, если под ногой соринку обнаружила. Ну то есть так было, пока я жила в Красноярске.

А в деревне все по-другому. Потому что полы здесь мыть можно, только сопровождая процесс матерными высказываниями. Иначе дальние щелочки и плинтуса ни за что не достанешь. Нет, отец их в последние годы даже не пытался достать, поэтому летом, когда я сюда приезжала надолго, у меня минимум неделя уходила на то, чтобы все отмыть.

Но я же перфекционистка. Если я мою пол, мне нужно, чтобы он был чистым.

Итак, начинаю с отцовой спальни. Сначала нужно лечь на живот и изо всех сил потянуться под платяной шкаф — он, зараза, широкий, а лентяечкой плинтус под ним не промоешь. И ножки низкие — с головой под него уже не забраться. Диван не трогаем, под ним полы моются один раз в год во время побелки — чтобы его с места сдвинуть, нужно сначала половину мебели из комнаты вынести. Затем в этой спальне есть еще один прелестный уголок — под письменным столом. Из-под которого нужно сначала вытащить старую швейную машинку «made in Подольск» весом килограммов 12, потом отодвинуть сам стол и только потом забраться в тот заветный грязный уголок, который иначе никак не промоешь.

Переходим в комнату. Здесь, приготовьтесь, — пять! — шкафов, два кресла, четыре стула, стол и телевизор на тумбочке. Чтобы пропылесосить палас, сначала стулья нужно загнать куда-нибудь повыше, а потом погонять по комнате два огромных тяжелых кресла.

Больше всего я люблю мыть под тумбочкой — она стоит наискосок от угла, чтобы промыть самый дальний плинтус и угол, приходится распластываться на полу и втискиваться под нее плечом. Больным плечом, между прочим, тем самым, которое я в первый же день повредила, пытаясь забраться в погреб. С правой руки дальний угол не достать, и попасть под эту тумбочку можно только с левой.

А потом я перехожу в мамину спальню. Там у нее стоит огромная ортопедическая кровать немецкого производства со всякими хитроумными приспособлениями, которые помогают ей самостоятельно вставать и ложиться. Нормальная кровать, у нее даже колесики есть, которые можно снять с тормозов. Но после последней перестановки в комнате кровать поставили у короткой стены, и катить ее теперь некуда. А залезть под нее невозможно даже с лентяйкой! И вот полчаса ты исполняешь вокруг этой кровати ритуальный танец со шваброй, пытаясь забраться в самые дальние углы… а потом еще нужно залезть под трюмо и там добраться до плинтусов.

Кухня, по сравнению с прочими комнатами, — это рай. Ну да, нужно щепки возле печки замести, грязь и золу отмыть. Но хоть на карачках ползать не надо.

Особенное удовольствие — мыть в туалете: он самодельный, отгородили часть кухни, установили водопроводную систему, раковину и унитаз. Унитаз стоит на таком расстоянии от стенки, что за него просто так не заберешься, а пыль и там скапливается. Пространство узкое, и сверху еще полочка, на которой стоит запасной бачок на случай прекращения подачи воды. По делу стоит, действительно нужен.

А вокруг какие-то бесконечные шланги, на которых постоянный конденсат, и все это периодически капает.

И вот ты прикладываешься бочком на унитаз, просовываешь голову под шланги (не дай бог зацепить и оборвать!), потом дальше — под полочку и тянешься со всей мочи в самый дальний угол, задрав кверху попу. Представили? То-то же.

Потом прихожая. Тут все просто — дорожку пропылесосить, свернуть, вынести, под ней помыть. Коврики у входа выхлопать, все обратно постелить. Ну вот и все. Остается только помыть на веранде, в коридоре и на крыльце. Слава богу, что на крыльце из мебели — только один стул, на котором мама гуляет, когда выходит подышать свежим воздухом.

В общем, на все это уходит минимум два с половиной часа. Засекала. Поэтому чаще, чем раз в неделю, я на такой подвиг не решаюсь.

В городской квартире я как минимум два раза в неделю полы мыла. Иногда чаще. Пятнадцать минут — и все дела. Ну люблю я ходить босиком по чистому линолеуму. И чтобы ни одной мусоринки под ногами.

А здесь я больше не хожу босиком — после того как однажды проткнула ногу щепкой. Я теперь в тапочках хожу, чтобы о щепки не спотыкаться. Все еще раздражают мусор и грязь, но постепенно привыкаю. И с тревогой думаю: а вдруг и правда привыкну?

Глава 27. Марина и кетонал

11 сентября

С Мариной мы почти каждый день встречаемся. Я бегу в больницу к отцу или в магазин, а она частенько за ворота выходит постоять, посмотреть, чем мир живет. А дома у нас — наискосок.

Благодаря Марине я теперь знаю, что в селе есть пара магазинчиков, в которых можно выбрать вполне приличные фрукты и овощи. Просто некоторые магазинчики так запрятаны, что не сразу найдешь, а рекламой здесь никто не заморачивается. Марина рассказала, где лучше заказать установку интернета, — откуда бы я об этом узнала, если рекламы здесь в принципе нет. А Марина информацией делится охотно и радуется, когда человеку от ее слов польза.

Уже много лет Марина жалуется на боли в спине. Я так и не поняла толком, в чем дело, а расспрашивать неудобно. Растяжение позвоночника у нее там какое-то. Знаю, что в Канск ездила МРТ делать, потом, говорит, «пункцию ставили». В общем, на огороде работает Марина так: выпила кетонал и пошла. А она моя ровесница, на три года старше всего.

Муж, как и большинство мужчин в селе, работает вахтой. Здесь так: если ты не пожарный, не полицейский, не врач и не учитель, то это единственная возможность заработать на жизнь. И вот пока мужики надрываются, зарабатывая деньги на Севере, женщины в одиночку тянут хозяйство — дрова, огород, ремонт. Ладно бы еще мужики бешеные деньги зарабатывали, а то, говорят, тысяч 50–60 за вахту, не больше.

— Марин, — спрашиваю, — а как ты все время одна с хозяйством справляешься?

— Пойдем, покажу!

Показывает. Затеяли ремонт в доме: перестроили и утеплили веранду, сделали там душевую кабину, поставили ванну и туалет. Переложили печку. Теперь в зале ремонтируют — дом проседает, стены деформированы, выпячиваются ямами и буграми. Обшивают стены, покрывают панелями, собираются натягивать потолок. Уже сейчас видно, что задумано основательно, чтобы было красиво, уютно и современно.

— Вот сама все и делаю. Где кого найму, а где сама. Володя говорит, пока силы есть, надо делать, чтобы в старости ни о чем не беспокоиться. Я в город хотела переехать, а Володя сказал: в город не поеду, я тебе здесь все устрою, как в городе, — улыбается.

— А когда успеваешь?

— Так я дома все время. Три года назад сократили, с тех пор больше не работаю. Пойдем, огород покажу.

В огороде красиво. Новые сарайчики, аккуратно сложенные дровешки, качельки для внуков, банька тоже новая, гараж, теплица хорошая.

— Вот фундамент обновили, сарай построили. На ремонт за весну-лето 50 тысяч ушло.

Слушаю ее и понимаю, что для нее это очень большая сумма. Поэтому все, что может, Марина делает сама, нанимая рабочих только для самых тяжелых работ.

Сказала ей как-то, что старые шкафы собираемся выбрасывать, чтобы мне место под диван освободить. Удивляется:

— Зачем выбрасывать? Продай. Хоть за 500 рублей, а все-таки деньги.

Да, здесь и 500 рублей — деньги.

И так тут все живут. Мужчины горбатятся на Севере, но, в отличие от городских вахтовиков, деньги не пропивают, а вкладывают в хозяйство. Женщины тоже горбатятся — сами делают ремонт, сажают и копают картошку, тянут огород. И от всего этого одно-единственное средство — кетонал.

— Марин, ты же молодая совсем, и уже кетонал? А потом что?

— А больше ничего не помогает, — и снова улыбается по-доброму.

Теперь думаю: нужно к моему комплексу вечерних занятий добавить какие-нибудь эффективные упражнения для укрепления мышц спины — чтобы не работать на огороде одним позвоночником. Как-то мне не по душе перспектива пить кетонал.

Глава 28. Чтобы не забыть

11 сентября

Моя память работает избирательно. Я, например, напрочь забываю открыть трубу перед тем, как начать затапливать печку. Хотя знаю, что из этого будет. Или потом напрочь забываю ее закрыть. Хотя тоже знаю, что будет.

Не могу сказать, что я девушка рассеянная и с памятью у меня неважно. С памятью у меня нормально, даже очень. Стихи выучить — с первого раза. С языками… не то чтобы я полиглот, но, если очень надо, вспомню, как спросить дорогу на чешском, английском, итальянском, французском и еще каком-нибудь. В общем, не заблужусь. Шестнадцать лет в краевом центре фестивали и конкурсы по школьной журналистике проводила. Только в прошлом году — 68 образовательных учреждений, более 500 индивидуальных участников, десяток партнеров и спонсоров. Со всеми нужно несколько раз созвониться, согласовать интересы, уточнить детали. А еще масса бумажной отчетности. И ведь ничего не забываю. А домой приду, поставлю кашку на плиту и отойду на минутку за компьютер почту проверить — и все, прощай, кашка. И кастрюлька тоже прощай. Это еще хорошо, что конфорки сами периодически отключаются, когда хозяйка про них забывает и надолго уходит из дома.

Моя память никак не ориентирована на бытовые потребности — она их игнорирует как несущественные. А в деревне все потребности исключительно бытовые! Но мой мозг такие нюансы не учитывает.

Сколько раз начинала затапливать печку и только потом вспоминала, что надо было заранее открыть трубу. В конце концов научилась разжигать печку, а потом мастерски открывать трубу до того, как дым повалит в дом.

Или вот еще проблема — калитка. В деревне на ночь все закрывают калитки. А я свою забываю. А если все-таки закрыла, то потом открыть забываю — если утром никуда не иду, она так и стоит до вечера запертой.

И, по-моему, это логично! Что делает в городе человек, когда заходит в дом? Правильно, запирает дверь. Так вот, когда я прихожу домой, первое мое машинальное движение — запереть калитку. Потом вспоминаю, что еще рано и кто-нибудь из соседей может зайти… и вспоминаю о ней только тогда, когда уже легла спать. Или вообще не вспоминаю.

В общем, я придумала маме работу — напоминать мне обо всем. И пообещала, что не буду обижаться.

Если я иду печку затапливать, мама спрашивает:

— Трубу открыла?

Через некоторое время:

— В печке помешала?

Чуть позже:

— Трубу закрыла?

Поздно вечером:

— А у нас калитка закрыта?

После того как я сходила закрыть калитку:

— Свет на крыльце выключила? Дверь на крючок закрыла?

Если я включила духовку:

— У тебя там пицца не сгорит?

Если завтра понедельник или четверг:

— Ты банку под молоко помыла?

И знаете, помогает.

Только в одном случае система дает сбой — когда нужно по пути из магазина забрать газету из почтового ящика, который находится на углу улицы. Мама никак не может угадать, когда мне позвонить. Она звонит:

— Не забудь забрать газету.

— Ага, — говорю, а сама в это время еще на соседней улице, а когда мимо ящиков иду, уже снова забыла. Потом приходится еще раз идти, размазывая по дороге грязь резиновыми сапогами, — за газетой.

А вообще, хорошо, что есть такое бесперебойно работающее устройство, как мама, — гораздо эффективнее, чем напоминалки на телефоне. Правда, она тоже иногда забывает. Тогда печная труба закрывается на полчаса позже, а ворота — после 10 вечера.

Но пицца еще ни разу не сгорела!

Глава 29. Весы

12 сентября

Мы с мамой очень любим каждое утро взвешиваться и обнаруживать, что стали на несколько граммов легче, чем вчера. Это я ее на это занятие подсадила, когда ее вес перевалил за сотку. Теперь она весит 87 килограммов, а я не скажу сколько.

Но чтобы выяснить свой реальный вес, мы целую неделю весы по дому переставляли. Потому что мамины весы показывали на два килограмма больше, чем мои в Красноярске. А хочется-то, чтобы было меньше! Вот мы и искали, куда их поставить, чтобы было так, как нам хочется.

Оказалось, что в разных уголках дома весы разный вес показывают: то на семь килограммов больше, то на три килограмма меньше. Половицы-то разные, не только по-разному скрипят, но и по-разному прогибаются, смещая центр тяжести то туда, то сюда. Встал на весы с левой ноги — один вес, встал на весы с правой ноги — другой.

И вот бегаем мы по квартире с весами, как две кошки с салом, и примеряемся то в один угол, то в другой. Ну бегаю-то я, мама просто ковыляет следом на костылях, чтобы постоять на весах в новом месте. Мама говорит:

— Весы сломаны, дети их таскали повсюду и роняли.

А дети — это внуки, они любят с этими весами от души поиграть, есть такое дело.

— Ничего, — говорю, — через неделю Вова мои весы привезет из Красноярска, они все правильно показывают.

Привез. Та же история. Только теперь мы не знаем, какие весы мамины, какие мои — я нам одинаковые покупала. Мы их перепутали, пока по углам примеряли. И мы теперь не знаем, какие из них «дети сломали».

А вчера я смогла впервые за последний месяц сделать приличную «лягушку» — раньше этому постоянно мешали лишние три-четыре килограмма. Поскольку я точно знаю, при каком весе «лягушка» у меня получается более-менее приличной, могу смело утверждать, что как минимум четыре килограмма я за этот месяц сбросила.

И только не надо говорить, что деревенский воздух и работа на огороде пошли мне на пользу. Не идет мне на пользу деревенский воздух — каждое лето я здесь за месяц в деревне набираю три-четыре килограмма, хотя пашу на грядках и делаю ремонт в доме.

Во-первых, я теперь готовлю отдельно: родителям блинчики и котлетки, себе кабачок или что-нибудь на пару. И всякую калорийную гадость типа картошечки со сливочным маслом и деревенской сметанки я теперь не ем. Знаю, что попробую хоть раз, сорвусь, и все — пиши пропало.

А еще я каждый вечер с упорством идиотки либо кручу педали на тренажере, либо растягиваюсь, либо качаю пресс и занимаюсь йогой. Мама привыкла и уже не смотрит на меня иронично. И с «козлом» в доме смирилась, как с неизбежным злом.

Так что сброшенные мною четыре килограмма — исключительно моя заслуга. А не свежего воздуха и деревенской пищи.

Вот и буду заниматься каждый вечер. Считайте, что это мой женский каприз. И да, укладку я тоже делать буду — каждый день. Тоже из упрямства.

А что касается весов, мы их просто поставили на более-менее ровное место и больше не двигаем. Будем наблюдать не вес, а его динамику.

Глава 30. Валентина

13 сентября

— Тань, смотрю, ты в больницу зачастила. Мама лежит?

— Нет, отец.

Валя — моя одноклассница. Одна из тех редких женщин, что в сорок с лишним лет выглядят свежее и симпатичней, чем в юности, — гладкая смуглая кожа, светлый взгляд, тонкая красивая линия губ. Да и держится статно. Легкости и изящности в фигуре нет — ежедневный тяжелый труд делает фигуру женщины тяжелой, тянет к земле. Но статная — это как раз про нее. Хочется задержаться на ней взглядом и любоваться. Вот, думаю, женщина, которая умеет работать на огороде так, чтобы не болел позвоночник.

А я как раз только что из огорода вылезла, потом часа четыре очередные банки закатывала, а потом еще полы мыла: плечо ноет, ноги отваливаются, и позвоночник прокалывает в области поясницы. Иду — ковыляю, как старая лошадь.

— Валь, — говорю, — а как в деревне женщины живут? Весь день на огороде, постоянно спина болит — неужели к боли привыкли?

— Конечно, привыкли, — улыбается. — У меня две грыжи в позвоночнике.

А лет ей столько же, сколько мне, представляете?

— И что остается — только кетонал?

— Ну да, кетонал выпьешь и снова идешь работать. А как иначе?

Нет, я думала, что все-таки можно иначе. Но йога уже не помогает — тянись хоть затянись весь вечер, наутро в тех местах, где в позвоночнике вчера болело, снова болит.

— Здесь все так. Поверь, я знаю. Привыкнешь.

Я верю — Валя работает медсестрой, поэтому о болячках местного населения знает все.

— И тоже буду кетонал пить?

— А куда ты денешься? — и улыбается. Хорошо улыбается, грустно, но по-доброму. — Приезжаю, — рассказывает, — к родственникам в город, а они с работы пришли, ужин приготовили, с детьми позанимались и отдыхают — больше им делать нечего. А здесь только зимой немного полегче.

— Слышала я уже про эту вашу зиму — печку три раза в день топить, дрова бесконечно в дом носить и снег сгребать.

— Привыкнешь, не беспокойся! — и снова улыбается.

Ну вот, еще одна хорошая новость. Даже две. Первая — к боли я привыкну. Вторая — буду пить кетонал и радоваться, что помогает.

Люди! А как же XXI век? Цивилизация, театры, интернет, лазерные шоу и инсталляции, постмодернизм, в конце концов? Зачем все это, если человек как был, так и остается рабочей скотиной, которая, согнув больную спину, пашет и пашет? А потом пьет кетонал и радуется, что помогает…

Глава 31. Такси

13 сентября

Весь день не переставая лупил дождь, а к вечеру еще и гроза разыгралась. Я сижу у отца в больнице и смотрю, как потоки воды хлещут в окно. Темнеющее предночное небо грохочет, и молнии сверкают так, что прямоугольник окна на мгновения становится сплошным ярким всплеском.

— Ты как домой пойдешь? — спрашивает отец.

— Такси вызову.

Машина приехала меньше чем через минуту — я даже удивиться не успела, почему так быстро. По дороге водитель согласился заехать в продуктовый магазин и подождать у крылечка — всего 20 рублей за дополнительную услугу. И только когда я дома из машины выходила, водитель предупредил:

— Вы там осторожнее, дверь грязная.

Гляжу, а на подножке комья грязи — по высоте почти на уровне сиденья, и хоть ты тресни, не перешагнуть их никак.

И все вроде логично: дождь идет уже две недели, дороги до самых калиток превратились в грязные лужи, вся чистота в салоне — только до первого пассажира. Но все равно обидно: грязной я и пешком дойти могла, а такси заказала, чтобы не испачкаться.

В общем, сижу теперь дома и грущу. Брюки любимые серенькие отстираются — я их в машинку положила, уже крутятся. А вот мое любимое коричневое пальтишко от «Бурды», которое стирать нельзя, а только в химчистку… Видимо, придется постирать, а потом выбросить.

Да и зачем мне теперь это пальтишко? Фуфаечку, куртчонку какую-нибудь черненькую, стеганую такую, как у всех в деревне, вот что мне надо. Made in China а-ля 90-е — до сих пор самая популярная торговая марка в здешних торговых точках. Главное, что под такую фуфаечку укладка не понадобится и черные полоски под ногтями будут выглядеть гармонично.

Глава 32. Чехол для айфона

14 сентября

Утро провела с пользой — выревелась как следует. Образовалась пауза между закатками — помидоры дозреть не успели, а на улице дождь, в огород не выйдешь. Отец в больнице, договорились, что сегодня я приду к нему после обеда. Вот я и использовала свободное время на полную катушку.

А плачу я только тогда, когда чувствую себя абсолютно беспомощной. Во всех остальных случаях, если от меня хоть что-то зависит, я беру и делаю. А тут накатило.

Утром пошла за молоком — как всегда, к 8.00. На улице плюс шесть и гаденький моросящий дождик. А я спросонья утром затопила печку и побежала принимать душ, чтобы укладку сделать, — без укладки за ворота по-прежнему не выхожу, пока держусь. Дома прохладно, я в душевой замерзла. И вот выхожу я под дождик в тоненькой осенней курточке, не совсем просохшей после вчерашней стирки, — и понимаю, что зря зимнюю куртку не надела. Холодно, гадко. И озноб внутри.

Пока протискивалась в узенькую старую калитку Екатерины Савельевны — это нужно суметь проскользнуть в такую щель с раскрытым зонтиком, — все-таки зацепилась спицей. Хрясь — и пополам! Новый зонт, дорогущий, купила всего пару месяцев назад. Безумно нравился. Немецкий — качественная вещь. Придирчиво выбирала такой, чтобы штормовой ветер ему был не страшен. А под деревенские ворота не рассчитала.

И только не надо мне говорить, что зонтик отремонтировать можно. Это в городе можно. А в деревне сломанные зонты выбрасывают. Или просто не покупают, а ходят в куртках с капюшонами.

Пришла домой, встала на весы — плюс 100 граммов. Это вчерашние три печеньки с чаем… Снова расстроилась.

Попыталась поднять себе настроение творожком с виноградиком на завтрак. Вроде подняла… Но раз уже накатило — не остановишь. Все сразу вспомнилось. Как я уже третью неделю пытаюсь договориться, что мне переустановят Windows на компьютере, который до сих пор в Красноярске. Что этот компьютер еще непонятно, когда мне привезут. Что придется бегать по деревне и искать мужика, которому будет не в лом за отдельную плату захватить мой системный блок из города. Без компьютера я не могу установить интернет и начать работать — мне вроде как дистанционную работу обещали по модерации сайта, но она меня может не дождаться. А деньги тают, и самое время подумать, на что я буду жить.

Местные советуют прямо сейчас бежать в отдел образования и соглашаться на любую работу — в районном центре вакансий для учителей нет, здесь люди за рабочее место держатся крепко. Да и не учитель я вовсе, а педагог дополнительного образования. А здесь если есть на весь район две-три такие ставки, то на них уже давно работают два художника, хореограф, вокалист и пара специалистов по спорту. И тут еще я заявлюсь со своей журналистикой!

Нет, если в какой-нибудь из дальних деревень учителей не хватает, тогда с моим филологическим дипломом меня запросто возьмут. И если повезет, я буду преподавать в малокомплектной школе все вперемешку: русский язык, историю, географию, биологию, физкультуру… Здесь к работе отношение простое — если она есть, ее нужно брать — любую, и не кочевряжиться. А я кочевряжусь.

Во-первых, выходить из дома в 6 утра, чтобы попасть на семичасовой рейсовый автобус, который отправляется по деревням, и к ночи возвращаться обратно… Да, я знаю, что некоторые учителя, кому не хватило работы в районном центре, так и работают. Но это же самоубийство, а не работа. А во-вторых, еще совершенно непонятно, что с отцом и сколько это продлится. А если я от него отойти не смогу?

В общем, я никуда не бегу. И поэтому переживаю, когда приедет мой компьютер и смогу ли я при местной скорости интернета зарабатывать на жизнь. Обошла три конторы, везде условия фантастические: 2 килобита в секунду, 4 килобита и 8.

А еще нужно как-то вырваться в Красноярск на пару дней. Купить куртку с капюшоном, теплую темную одежду для огорода, какую-нибудь подходящую обувь — рикеровские ботиночки скоро совсем расползутся от местной грязи, а в резиновых сапогах ноги коченеют от холода. А чтобы вырваться в город, нужно, чтобы кто-нибудь вместо меня посидел возле родителей несколько дней.

Короче, настроение препакостное. А тут к тому же выясняется, что мой заказ из интернет-магазина еще в августе пришел, а забрать я его не могу, потому что я в Тасеево, а посылка в почтовом отделении в Красноярске. И дочери мою посылку не отдают — только по доверенности. Ага, посылка стоит 200 рублей, а ко мне за доверенностью съездить и обратно — ровно в десять раз дороже, плюс за услуги нотариуса тысячи полторы.

Попробовала сама позвонить на почту, объяснить ситуацию: переслать посылку по указанному адресу отказались и тоже доверенность потребовали. А через 12 дней мой заказ обратно отправят как невостребованный. И никакие уговоры не помогают.

И вот тут я не выдержала и окончательно разревелась. Заказ-то копеечный — чехол для айфона. Но краси-и-ивенький. А мне так надоели грязь и помидоры, и так хочется чего-нибудь красивого. Ну хоть маленькую такую штучку, как, например, чехол для телефона. Он бы меня утешил! Честное слово! Тем более он противоударный, а для деревни это самое то!

Сижу, реву. И остановиться не могу. Я не хочу быть сильной и мудрой. Я хочу быть слабой, и чтобы рядом был человек, на которого можно опереться.

Не выдержала, позвонила дочери. Она пообещала, что, если буду реветь, поставит на горох. Ну вот, пожаловалась, уже легче.

За окном мокрый ветер треплет кусты малины и гоняет по опустевшему огороду ведра и тазики, которые я не успела убрать в баню. Ладно, пора собираться. Вот сейчас сопли вытру и побегу в больницу — нужно обязательно переговорить с врачом о состоянии отца. Его завтра утром выписывают и опять толком ничего не говорят.

Глава 33. Отец

27 сентября

Отец умер 18 сентября поздно вечером. Я пришла поправить одеяло и поняла, что он не дышит. Умирал мучительно — от рака легких. Две недели пролежал в терапии, а за четыре дня до смерти выписали домой — умирать.

Я так и не смогла бросить пригоршню земли в могилу — видимо, не готова была его отпустить. Пусть эта глава будет той самой пригоршней земли. Я отпускаю. Так надо.

Что я помню из этих последних недель? Фрагменты, вспышки.

…Лицо отца, когда он вернулся с братом из Красноярска. Измученное, с черными провалами глаз. Всегда смуглая кожа почернела и приобрела болезненно-серый цвет. Он очень похудел и практически перестал есть.

Уехал с диагнозом «рак предстательной железы и подозрением на метастазы в легких». Рак простаты в онкологическом центре подтвердили, про легкие — ни слова.

Девять дней в городе — прием врача, через два дня УЗИ, еще через три МРТ простаты, потом только через четыре дня биопсия легких. Биопсию делать отказываются — в легких скопилось слишком много жидкости.

Накануне приезда ночью брат вызывает отцу скорую, в краевой больнице у него откачивают из легких 2,3 литра жидкости. Через неделю снова ехать в онкологический центр — на цитологию.

Отец задыхается, врачи в онкоцентре не дают никаких рекомендаций, только бусерелин — это от рака простаты. Рената, жена брата, подсказывает, что нужны эуфиллин и беродуал, — она знает про них потому, что ее бабушка много лет сидит на этих препаратах, у нее астма. Потом, уже дома, участковый терапевт подтвердит, что лечение мы себе назначили правильно.

…Мы с братом сидим у меня на диване. У него растерянное лицо, я тоже не знаю, что делать. С диагнозом «рак простаты» человек еще может прожить несколько лет. Что означают одышка и мокрота в легких? Одышка появилась всего пару недель назад, это означает, что ее еще можно лечить? Врачи ничего не сказали, а я не разрешаю себе искать ответы в интернете — не хватало только диагностировать рак через Гугл.

…Белая кружка, которая постоянно стоит рядом с отцом, — он откашливает в нее мокроту. Несколько раз в день, как только набирается полкружки слизи, я тщательно мою ее и снова ставлю на место. Отец чувствовал себя лучше после того, как ему откачали жидкость, а теперь все снова: усилился кашель — страшный, со свистом. Эуфиллин и ингалятор с беродуалом практически не помогают.

…Мы с братом в кабинете хирурга в нашей районной поликлинике. Грузный мужчина с тяжелой шаркающей походкой и таким же тяжелым взглядом. Местным больным впору молиться на него — он насквозь видит болезнь и сразу отправляет больных в край, где его диагнозы подтверждаются. Уже именно этим — ранней диагностикой рака — он спас многих и продлил им жизнь. Вот и отца он «вычислил» с первого взгляда.

— Так, послушайте меня. Что вам нужно знать, — тяжелый взгляд снизу вверх, он сидит за столом, сцепив руки. Говорит медленно и спокойно, тщательно взвешивая каждое слово. — Раз начался отход мокроты, осталось не больше месяца. Уйдет тихо, без вскрика. Что нужно делать? Сразу вызываете скорую, чтобы зафиксировать факт смерти. Потом звоните участковому, он составит протокол. С этим протоколом вам нужно будет подойти к участковому врачу, который оформит медицинское свидетельство для получения документа о смерти.

Я поверила этому уставшему человеку с тяжелым взглядом, единственному, способному прямо сказать правду. Брат молчит. Да и о чем говорить? Решили, что родителям пока ничего не скажем. Надо ехать на цитологию — последний анализ, который вряд ли что-то покажет, но мы должны сделать все, что сможем. Просто потому что должны.

…Узкая больничная лестница — терапия на третьем этаже. Лифт не работает. Как мне объясняют, он в принципе есть, но никогда не работает. Поздняя ночь, нас с отцом привезли на скорой. Мы с двумя сестричками изо всех сил тянем на третий этаж носилки. Отец за последний месяц очень похудел, потерял килограммов тридцать, но все равно тяжело. Лестница очень узкая, никак не получается удобней перехватить ручку, чтобы не уронить больного. На крохотной лестничной площадке пытаемся развернуть носилки, чтобы вписаться в поворот, и я чувствую острую боль, словно кто-то всадил раскаленную иглу чуть выше крестца.

Отец в палате, он лежит в постели, я держу его за руку. Он задыхается, мне кажется, что медсестры все делают медленно, очень медленно.

— Пап, а помнишь, как в шестом классе ты купил мне велосипед? Я попросила у мамы, а она сказала, что он мне не нужен, я же девочка. А ты тогда подумал и говоришь: «Собирайся, пошли в магазин». А он мне был очень-очень нужен! Я о нем мечтала. А потом ты меня научил на нем кататься.

Отец улыбается. Ему ставят укол, время тянется, словно резиновая тянучка. Отец начинает дышать спокойней, смотрит в окно, там ночь.

— Матери позвони. Как она там?

Возвращаюсь домой в полной темноте. Мама не спит. Делаю коктейль из пустырника и корвалола, себе в эту смесь добавляю темный эль из круглосуточной пивной точки, торгующей на розлив. Гадость.

…Врач мне объясняет, что такое ХОБЛ и сумчатый плеврит — этим диагнозом увенчалась последняя поездка в онкологический центр, цитологию брать не стали. Я заканчиваю разговор вопросом:

— А это нормально, что женщины-сестрички носят на себе больных с первого этажа на третий? Им же еще детей растить, а у них уже наверняка грыжи в позвоночнике. Что с ними будет через год-два?

— А что делать? Я буду их лечить, — разводит руками терапевт и грустно улыбается.

Опять эта грустная улыбка, от которой хочется выть, — улыбка смирения и полной безнадежности.

Медсестры в коридоре неторопливо разбираются между собой, кто носил в последний раз и чья сейчас очередь. Мы, теперь уже вчетвером, снова несем отца на носилках — с третьего этажа на первый — там находится рентген-кабинет — и обратно на третий этаж — в палату. Он задыхается, сестрички тянут носилки и еще подбадривают отца, утешают. Хорошие девчонки, добрые.

…Бесконечный моросящий дождь и раскисшая под ногами дорога. Автомобили, мчащиеся по трассе и обкатывающие редких прохожих грязной жижей из луж. Из десяти водителей возле пешеходов снижает скорость только один, все остальные проскакивают на полной скорости. Примерно минут тридцать пути от дома до больницы вдоль трассы, столько же обратно. Автобус в селе есть, но он ходит только по одному ему известному расписанию, иногда быстрее дойти пешком, чем его дождаться.

Два раза в день я хожу в больницу к отцу, уговариваю выпить хотя бы стакан молока или кефира. Каждый раз заглядываю в холодильник, где оставила ему домашние вкусняшки, которые он любит, — еда нетронута. Все остальное время, когда я не в больнице, я закатываю бесконечные банки с помидорами, заправками и лечо, спускаю их в погреб, убираю под дождем огород, выкапываю морковку и свеклу, обрезаю малину, по ночам пишу заметки — словно ставлю зарубки, чтобы не потерять счет дням.

…Ярко-бордовые листья черемухи. Сквозь туман пытаюсь вспомнить, где я их раньше видела. Господи, уже осень.

У палаты отца меня встречает медсестричка.

— Зайдите к врачу, он просил.

— Что-то случилось?

— Готовим на выписку.

Все ясно без слов. Первые дни лечения отец чувствовал себя лучше, теперь состояние снова ухудшилось. Снова свистящая одышка, кашель, постоянный отход мокроты. Врач разводит руками:

— Понимаете, я бессилен. Снова начала скапливаться жидкость в легких.

— Ваши рекомендации: эуфиллин, беродуал?

— Да, эуфиллин, беродуал.

— Они не помогают.

— Что поделаешь.

— Нужно ли ставить бусерелин?

— Не вижу смысла.

Звоню брату и дочери. Предупреждаю, что в любой момент может понадобиться их помощь.

…Забираю отца из больницы. Спускаемся вниз на носилках, с трудом заталкиваемся в машину скорой помощи. Дома он с усилием поднимается на крыльцо. В дом не идет, садится в любимое кресло на веранде, тяжело дышит.

Там его и находит мама. С трудом перешагивает на костылях через входной порог — уже давно не может сделать это самостоятельно, а тут сама — подходит к отцу, тихонько гладит его по волосам.

…Последние четыре дня.

Мама рассказывает, что пока я ездила в больницу за отцом, два голубя бились в окно. К чему бы это?

Отец уже не может сам подняться с постели, идет по квартире, качаясь и с трудом передвигая ноги. Отказался ходить в туалет на ведро, которое я поставила возле его кровати, и идет к унитазу. Чистоплотность просто поразительная. Я никогда в жизни не видела у него грязных полосок под ногтями, а он всю жизнь работал на земле. В последние годы, когда мама не могла встать за утюг, сам гладил свои брюки и рубашки, но никогда не выходил из дома в мятой одежде. Вот и теперь отказывается сходить на ведро и мучает себя, хватается за дверные косяки, но идет в туалет.

…Два раза в день вызываю скорую. Болезнь сжирает пищевод: нарушен глотательный рефлекс, не всегда может проглотить таблетки. Когда начинает совсем задыхаться, звоню в скорую, чтобы поставили эуфиллин.

Слизь течет изо рта и из носа, отказалась от носовых платков, использую мягкие хлопчатобумажные полотенца — их хватает на дольше. Говорить почти не может, болезнь перебросилась на голосовые связки. Говорит отрывисто, односложно, вымучивая из себя слова. Я научилась понимать без слов, что ему нужно, — кружку для мокроты, воду, таблетки, полотенце.

…Прибегает тетя Нина, жена отцова брата. Брата уже несколько лет нет в живых, а Нина — по-прежнему добрый и надежный друг семьи.

— Нина, скажи Володе, — пауза, — картошки достать, — выкашливает отец и пытается объяснить, но слова перекрывает тяжелый свист, словно где-то в легких образовалась дыра.

Я все поняла. Володя — это Нинин зять. Отец вспомнил, что я не могу залезть в подполье за картошкой. Господи, зачем мне эта картошка, в доме все равно в последние дни никто ничего не ест!

— Пап, да есть у нас картошка, я уже достала. Нашел, о чем беспокоиться!

…Всю ночь из соседней комнаты слушаю, как он дышит, постоянно встаю поправить одеяло. Ему плохо. Он извивается по ставшему вдруг очень широким дивану, словно маленький черный измученный червячок. Одеяло постоянно оказывается на полу.

Захожу утром — на полу лужа, отец смотрит на меня испуганными глазами. Все-таки он сполз с дивана и не сделал эту лужу под себя. Я приношу ведро и тряпку, вытираю лужу.

— Пап, все в порядке, не переживай. Мы же тебя любим.

…Я разговариваю с медсестрой скорой помощи, приехавшей поставить укол.

— Я поставила ему еще феназепам, пусть поспит.

— Я боюсь давать феназепам, в инструкции написано, что снотворные нельзя при кашле и одышке.

— Уже можно. Давайте, пусть хотя бы спит. Вы же понимаете, что сейчас вы ему только этим и можете помочь.

Отец категорически отказывается пить феназепам. Я его понимаю, он не хочет последние часы жизни провести в бессознательном состоянии. Но я вижу, как ему плохо, и протягиваю две белые таблетки:

— Медсестра сказала пить две таблетки эуфиллина за раз, так будет легче.

Хорошо, что таблетки феназепама и эуфиллина похожи. Отец через силу уточняет:

— Это что?

— Эуфиллин.

Феназепам помогает уснуть на час-полтора, потом снова начинается приступ кашля и отход слизи.

…Я пытаюсь напоить отца молоком. Он уже две недели живет только на молоке — я специально размешиваю его, чтобы было погуще, не снимаю сливки. Отец с трудом делает один глоток, а второй идет обратно — на подбородок и грудь.

— Таня! — зовет он меня утром 18 сентября. Это все, что он может сказать, и даже мое имя выговаривает с трудом. Маму не зовет, помнит, что ей трудно встать с кресла и подойти.

— Да, пап.

— Не могу жить, — с трудом выдавливает он из себя.

Господи, если бы я знала, почему людям не дано умирать тихо и спокойно, когда придет их час. Почему надо корчиться от боли, ходить под себя, задыхаясь от собственной слабости и немощи.

Я глажу его по волосам:

— Пап, потерпи немножко, так надо.

Ближе к вечеру приезжает участковый врач. Отец уже ничего не может сказать, только хрипит. Тело посинело — это венозные пятна. Я теперь знаю, как это называется, — я уже не боюсь спрашивать у Гугла. Врач уезжает, я помогаю отцу лечь, берусь за ноги, чтобы поднять их на диван, — они ледяные.

…Я стою на кухне и смотрю в окно. Какой странный закат. Больше двух недель — ровно с 1 сентября — не переставая лили дожди. И вот впервые за все это время выглянуло солнце, окрасив небо в цвет малинового варенья.

…Мама закрыла отцу глаза — я не смогла. Все это время она была рядом, днем отправляла меня поспать хотя бы на часок, сама в это время была с отцом — поправляла одеяло, подавала воду и таблетки — и все это ковыляя на двух костылях. Что-то говорила ему утешительное.

…Мы сидим ночью в комнате с ней одни. Все позади. Скорая, участковый с типичной русской фамилией Семенов, который долго, очень долго пишет протокол. Затем приезжают работники ритуальных услуг, задают вопросы, которые сейчас кажутся совершенно не нужными. Когда будем хоронить? Будем ли забирать домой на последнюю ночь, чтобы попрощаться? Где будем хоронить: на старом кладбище или на новом? Нужно ли рядом зарезервировать еще одно место? Мама вздрагивает, когда до нее доходит смысл последнего вопроса.

— Резервируйте.

Отца уносят. Я мою в доме полы, а потом сажусь напротив мамы на стул у окна. Уже глубокая ночь, мы сидим с мамой и ждем — брат и дочь уже в пути. Звоню дочери:

— Оля, как там Вова, держится?

— Мам, не волнуйся, в порядке.

…А дальше снова туман — ритуальные услуги, выбор гроба, места на кладбище, венков, цветов. Мы с братом в местном ресторанчике заказываем меню на поминки. Я смотрю в его растерянное лицо — он тоже не понимает, какая разница, какие салаты нам подадут на стол и что будет приготовлено из мяса. Но раз так надо, мы делаем заказ.

Мама снова держит ситуацию под контролем — обзванивает всех знакомых отца, информирует, когда похороны, считает, кого пригласить на поминки и на сколько мест заказать ресторан. Я бы точно не смогла учесть все эти мелочи, мне бы в голову не пришло обзванивать и просчитывать. Но слава богу, что в семье есть кто-то, кто может это взять на себя.

…Наутро после похорон иду за молоком. Снова моросящий дождь и грязь под ногами.

— Екатерина Савельевна, я больше не буду брать два литра молока, только литр. Нам с мамой столько не надо. Отец умер.

Екатерина Савельевна вздыхает:

— Ах, божечки. Жалко как. А я все было любуюсь, какой аккуратный старичок.

Надо же: ей 86, отцу 76, а она его старичком. Почему-то мне в голову никогда не приходило считать отца стариком.

…Брат с дочерью уехали, мы хозяйничаем с мамой. Мама снова размышляет, чего и сколько нужно купить на девять дней, кого позвать, сколько поставить столов, где взять стулья, заставляет меня пересчитать в доме все ложки и рюмки. Меня бесят и эти разговоры, и эти бесконечные хлопоты, и этот языческий культ еды. Но мама не сдается, и я иду по деревне покупать фарш, яйца, подсолнечное масло, муку, водку. Все, что нам нужно, я не могу унести за один раз, поэтому я иду в магазин во второй, в третий раз.

Мама рассказывает, что за несколько дней до смерти отца к ней во сне приходила покойная бабушка. Стоит, смотрит, ничего не говорит.

…Очередь за справкой в загс, бесконечный моросящий дождь и грязь, которую я размешиваю резиновыми сапогами. Каждый раз возвращаюсь домой, измазанная с ног до головы грязью, — местным автолюбителям в голову не приходит притормаживать возле прохожих.

…На меня летит поленница, сверху которой я пытаюсь достать поленья. Успеваю отскочить и прикрыть руками голову, но несколько поленьев все-таки прилетают мне по спине.

…Вытаскиваю из дома тюки с вещами, которые мама вздумала перебирать сегодня, звоню в соцзащиту, чтобы приехали забрать одежду и обувь. Мне не хочется этим сейчас заниматься, но я понимаю, что мама придумала себе эту работу, чтобы прогнать лишние мысли.

…Стираю в бане многочисленные самосвязанные дорожки, которые не успела постирать летом. Не стала растапливать котел, поэтому стираю ледяной колодезной водой, пальцы немеют. За последние недели это первый день без дождя. Накидываю мокрые дорожки на забор и на калитку — чтобы просохли. Ничего страшного не случится, если калитка полдня постоит открытой. Через час обнаруживаю в огороде небольшое стадо козлов, которые с аппетитом поедают мою капусту.

…Снова разговоры о том, что приготовить на девять дней, как принести из предбанника второй стол, хватит ли стульев. Я пеку блины, жарю котлеты, мясо, чищу картошку, варю кисель. Все это по очереди, потому что напряжение в электросети выдерживает только одну конфорку.

Вова приезжает вечером, когда все уже начинают расходиться. Я собираюсь в дорогу — зачем откладывать до утра, если сегодня идет ночной автобус. Уже утром буду в городе, раньше приеду — раньше все сделаю, раньше вернусь. Мне надо купить одежду, необходимую для жизни в деревне, выяснить, что там с моим компьютером, собрать оставшиеся вещи. Вова пока займется перетаскиванием банок из погреба в подполье и ремонтом бака, в котором нагревается вода для отопления дома, — он проржавел и вот-вот начнет протекать.

Ночь, все пассажиры в автобусе спят. Уснуть я все равно не смогу, поэтому пишу в заметках на телефоне, с трудом попадая в нужные клавиши.

Глава 34. Чужое

27 сентября

Пять часов утра. Я еду в такси по еще ночному городу. После двух месяцев в деревне количество огней и светящихся витрин кажется бессмысленным излишеством. Зачем столько?

Смотрю в окно. Я знаю в этом городе каждый уголок, но этот город уже не мой. Он плывет мимо меня. И я проезжаю мимо.

Я дома. Дома? Я все еще по привычке называю съемную квартиру в Красноярске, где прожила восемь последних лет, домом. Но это не моя квартира, за 20 с лишним лет работы в школе я так и не сумела заработать на собственную. В последнее время я часто думаю о своих однокурсницах, которые боролись за жизнь, в одиночку растили детей, строили бизнес, делали карьеру, зарабатывали себе на квартиру, машину и дачу. Они молодцы и умницы, они заработали. Счастливы ли они? Я все эти 25 лет ни за что и ни с чем не боролась — зато я получала настоящий кайф от работы с детьми, вместе с ними каждый день училась чему-то новому. Верни сейчас время назад, скажи мне той, 20-летней, стоящей перед выбором, что мне некуда будет забрать к себе маму в город и поэтому придется бросить все и уехать в деревню, — смогла бы я отказаться от работы, которая приносила мне драйв, удовольствие от процесса и результата, осознание своего предназначения, то есть все, кроме денег?

В квартире пусто. Брат с дочерью вывезли мою бытовую технику и мебель. Остались только стол на кухне, диван и кровать. Не мои. Нет, я уже не дома, это чужое. Я приехала в город только для того, чтобы собрать свои последние вещи, отмыть квартиру, передать хозяйке ключи. Ну и еще чтобы прикупить кое-что необходимое для жизни в деревне.

На тумбочке нахожу пакет — в нем шлепанцы для бассейна, купальник и шапочка для плавания. Дочь оставила, когда собирала мой хлам:

— Мама, приедешь в город, обязательно сходи в бассейн!

Я смотрю на пакет и начинаю реветь. Моя девочка подумала обо мне, она знает, как для меня это важно. Я научилась плавать только лет в сорок с лишним и влюбилась с воду. Бассейн хотя бы два раза в неделю — как жизненная необходимость, которая позволяет снять усталость, загрузить мышцы и освободить мозг. Я бы, наверное, смогла примириться с жизнью в деревне, если бы там был бассейн. Речка, заросшая илом, и один-два ненадежных летних месяца, когда можно поплавать, — слабая замена надежно укрепившейся привычке заниматься плаванием.

Я откладываю пакет в сторону и вздыхаю — сначала надо купить краску для волос, крем для лица и кучу других вещей, получить на почте заказ из интернет-магазина — да, тот самый чехол для айфона, который я так долго ждала и который отправят обратно через два дня. Еще надо разобрать оставшиеся вещи, помыть полы, съездить к своему парикмахеру и в последний раз прилично подстричься… А еще я почти не спала в последние дни и ночь провела в автобусе. Хватит ли у меня сил на бассейн?

Вооружившись списком покупок, заготовленным заранее, отправляюсь по магазинам в поисках необходимого. Когда я уезжала отсюда два месяца назад, я переживала, что не успела купить новенький белый бюстгальтер, тогда он мне был жизненно необходим — под белые блузки. А теперь какой к черту бюстгальтер? Мне нужны утепленные резиновые сапоги, потому что мои ноги превращаются в кусочки льда, когда я перемешиваю ими грязь в тонкой резине. А еще мне нужна темная куртка для работы на огороде, потому что одна куртка на двоих с мамой — это не вариант. Я измазала ее на грядках и не успела отстирать к похоронам, маме пришлось ехать на кладбище в тоненькой летней курточке и мерзнуть в ней под дождем. А в мою она влезть не смогла — размеры у нас разные.

Уставшая, невыспавшаяся, на деревянных ногах я вываливаюсь из подъезда. Город встречает угрюмой серостью замороженных улиц. Сейчас бы самое время пройтись бодрым шагом четыре остановки, как я делала это всегда, чтобы взбодриться и обойти пробки. Но у меня нет времени, и я сажусь в автобус.

Глава 35. Проблема выбора

27 сентября

За два месяца, что меня не было в городе, куда-то исчезли два моих любимых стоковых магазина, в которых я часто покупала себе одежду. Во-первых, дешево. Во-вторых, европейское качество. И вовсе не потому, что я сноб и поэтому покупаю только европейский тряпки. А потому, что они не уродуют фигуру и не образуют мешков в плечах и на спине. Да и носить на себе китайскую синтетику, в которой тело совсем не дышит, — сомнительное удовольствие.

В общем, мои магазины исчезли в неизвестном направлении, оставив после себя только скучные объявления на дверях: «Сдается в аренду». Все утро роюсь в 2ГИС и обзваниваю магазины: половина телефонов не отвечает или голос электронного оператора сообщает, что телефон отключен. Наконец — о счастье — я нахожу новый, недавно открывшийся мегахенд, дозваниваюсь и еду туда. Теперь понятно, почему закрылись все мелкие магазинчики, — на рынок зашел серьезный московский конкурент.

После деревенских тряпочных магазинов у меня разбегаются глаза, мне хочется купить все! Вот этот белоснежный шерстяной пуловерчик от Savage как раз в моем вкусе, я обожаю белые вещи. И вот эта кремовая курточка тоже ничего. Нет, я не буду ее даже мерить, идем туда, где висят темные вещи. Набираю целую корзину черных и темно-коричневых (терпеть не могу этот цвет!) курток, штанов, кофточек, вздыхаю и иду в примерочную. Разве бы я когда-нибудь надела такое, если бы жила в городе? Не могу удержаться, примеряю несколько бежевых и зелененьких трикотажных блузочек. Вот эта светло-зелененькая — 95 процентов хлопка, а как она на мне сидит! Возьму, буду в ней ходить дома. Печку буду в ней топить! Черный дождевик — идеально подойдет к купленным утром на рынке утепленным резиновым сапогам, широким, как лапти.

Выхожу из мегахенда с огромным пакетом и упираюсь взглядом в вывеску магазина «Сады в Сибири». Вот куда мне тоже надо!

Я никогда не выращивала никакой зелени на подоконниках. Зачем разводить грязь, если летом все можно купить на рынке, а в супермаркете круглый год? А теперь не уверена, что зимой в деревне я смогу найти зеленый лук, укроп, петрушку и кинзу. Что я буду делать без зелени? Доедать кабачки и трескать картошку с мясом?

Я покупаю торфяные горшочки для огуречной рассады — мама предусмотрительно рассказала, что в мае нужно будет высадить огурцы в рассадник, потом еще месяц укрывать его тяжелыми рамами, чтобы они не замерзли, а в холодные ночи таскать из-под навеса старые грязные одеяла и куртки, чтобы прикрыть ими огуречник. Если дождь, то все это намокшее тряпье нужно где-то сушить до следующей холодной ночи. А потом перемерзшие семена все равно не всходят, и нужно сажать их заново… Да ну нафиг! Посажу огурцы на подоконнике в торфяные горшочки, а в июне, когда станет тепло, высажу их в огуречник. Надо ломать стереотипы.

На витрине 40 сортов салата, 20 сортов базилика, десятка полтора укропа и петрушки. Мне некогда в этом разбираться.

— Девушка, дайте что-нибудь, что можно вырастить на подоконнике.

В каждой руке по два огромных пакета, за спиной рюкзак — типичная деревенская баба, приехавшая в город за покупками.

Глава 36. Суши

27 сентября

Мой день рождения. На самом деле он был еще 13 августа, но я в этот день закручивала очередные помидорные банки. Я на свой день рождения забила, а дочь помнит. Она обещала научить меня готовить суши:

— Едва ли в деревне ты сможешь заказать себе суши, будешь сама себя иногда баловать.

Как ни странно, в селе нашелся магазинчик, где можно купить рис для суши и нори.

Мы едим суши, я выкладываю фоточку в Инстаграм, иду на кухню и врезаюсь лбом в дверной косяк. Дочь говорит:

— Все, я поняла, тебе срочно нужно идти спать.

И я иду спать.

Глава 37. Бассейн

28 сентября

Утром я еду на стрижку. Я обожаю Олю, своего парикмахера. Я нашла ее шесть лет назад после долгих и неудачных экспериментов. Я вообще-то консерватор, меня не просто подбить на смену имиджа. Оле это каким-то странным образом удается. Полгода назад она уговорила меня попробовать английский стиль и сделать косую челку. Под этот английский стиль, который мне жутко понравился, мне захотелось срочно изменить свой гардероб, и я несколько месяцев, как сумасшедшая, шила себе удлиненные блузки и укороченные жилетки. Кстати, свою любимую коричневую курточку от «Бурды» я сшила тогда же. И еще не успела в ней нагуляться.

Выхожу после стрижки — вот теперь я себе нравлюсь. Попросила сделать покороче: на два месяца хватит, зимой под шапкой будет не видно. А что будет потом, еще неизвестно.

Я заезжаю на почту, забираю посылку, возвращаюсь домой. Дочь уже вовсю занимается уборкой, я присоединяюсь к ней. В два часа дня мы выходим из дома — Оле пора на работу, а я еду в бассейн. Сажаю дочь в автобус и остаюсь ждать своего.

И тут на меня наваливается усталость. Тело наливается каменной тяжестью, я опускаюсь на скамейку и равнодушно наблюдаю, как передо мной останавливается мой 13-й автобус. Я с усилием встаю со скамейки, поворачиваюсь к нему спиной и иду домой.

Дома уже порядок, сумки собраны в дорогу, я ложусь на кровать и, едва успев снять куртку, засыпаю.

Просыпаюсь через пару часов от мысли, что я так и не сходила в бассейн. Что я скажу дочери? Снова выхожу на остановку и на этот раз сажусь в автобус.

Возвращаюсь ночью. В теле невероятная легкость. Господи, в кого у меня такая мудрая дочь? Ну точно не в меня.

Зеленовато-синий свет уличных фонарей, под ногами желтые листья — я специально скребу подошвами асфальт, чтобы шуршать как можно громче. Я дышу полной грудью, я здесь дома, я чувствую это пространство и подхожу ему, как кусочек пазла.

А завтра в 8 утра у меня автобус.

Глава 38. Как здесь жить?

1 октября

Иду по деревне и размышляю о том, как я буду здесь жить. Обошла все промтоварные магазинчики. Хорошо, что краску для волос купила с запасом — три упаковки, до Нового года хватит, а там попрошу дочь отправить посылкой. То, что продается здесь, — это смерть для волос, в городе такой злющей химией уже лет пятнадцать никто себя не травит.

Разглядываю бюстгальтеры, которые лежат на витринах: дешевые китайские кружавчики, поролоновые колпачки, которыми, в принципе, можно прикрыть грудь, если она молодая, упругая и ей не нужна никакая поддержка, а только тряпочка сверху для приличия. Я понимаю, что итальянское нижнее белье никто в деревню не повезет, но здесь нет даже белорусского трикотажа. Просверливаю взглядом идущих навстречу женщин — вот у этой грудь явно на пару размеров больше, чем у меня, неужели она смогла уложить ее в китайские кружева? Спрашиваю у соседки:

— Марин, а ты где нижнее белье покупаешь? Я ничего приличного в деревне не нашла.

— И не найдешь, — улыбается. — Я в Канск езжу, у меня там знакомая торгует «Милавицей».

Отлично. За нижним бельем они ездят в ближайший городок. Только я не смогу никуда поехать — у меня мама, которую не оставишь больше чем на пару часов. Снова иду изучать ассортимент местных магазинов.

Ух ты, резиновые сапожки — утепленные, прямо как у меня, а я за ними в город ездила! Только эти какого-то кислотного цвета и дороже в полтора раза, чем в городе. Они лежат в магазине прямо у входа в большой картонной коробке, вперемешку с калошами и кирзачами, сразу не разглядишь.

А вот эта ярко-розовая футболочка просто прелесть — огромная, размер на 64-й, и через все пузо Эйфелева башня со стразиками. Обязательно куплю себе такую, когда растолстею и впаду в старческий маразм.

Нашла в кладовке старый синий плащ, сшитый по моде 80-х. Кажется, еще бабушкин. Выстирала, разрезала, придумала, как сшить из него складной мешок с двумя ручками, в котором будет удобно носить дрова. Плечо по-прежнему болит, когда я левой рукой тащу в дом огромную охапку. А в таком мешке я смогу унести гораздо больше, не придется делать ежедневно по семь вылазок в дровяник.

Шью на своей электрической швейной машинке грубую плащевую ткань и чувствую себя виноватой. До сих пор я шила на ней только легкие блузочки и юбки, а теперь заставляю ее строчить ткань, которую в самый раз осилить только тяжелой производственной машине. Милая, прости. Может быть, когда-нибудь мне еще понадобится блузка из легкого крепа или батиста.

Замучили мухи. На улице уже давно холод, а они все еще живы и откуда-то лезут в дом. Они ползают по столу, по шкафам, по телу. Научилась бить мух газетой прямо на себе. Гадость и кровь.

Разбираю свои бумаги, которые дочь еще в августе аккуратно упаковала в ящик и отправила с братом в деревню. Дипломы, грамоты с городских, российских и международных конкурсов — мои личные награды, копии дипломов моих учеников — солидное педагогическое портфолио. Целые подшивки газетных страниц — образцы детских публикаций в городских СМИ. Качественные публикаций моих учеников, на которых учились новые поколения школьников. Зачем они мне теперь? Чтобы в старости с тоской перелистывать свои архивы, как престарелые барышни прошлых лет перелистывали страницы своих девичьих альбомов, в которых ухажеры — им, молодым и красивым, — оставляли восторженные послания в стихах? Выношу тяжелые охапки бумаг в баню и жгу в печи.

Задумалась о том, как я буду летом белить хату. В последние лет тридцать мы это делали вместе с отцом. Высота потолков — 2 метра 75 сантиметров. По деревенским меркам — дворец. Чтобы побелить этот дворец, который за зиму пробивается сажей от печного отопления, отец заносил в дом тяжеленные лиственничные козлы, на которые укладывал доски. Чтобы забраться на этот помост, мне требовалось три табуретки, из которых я сооружала себе лестницу. Чтобы побелить, например, зал, требуется все это сооружение передвинуть пять раз, предварительно спустив доски и разобрав помост, а потом собрать его снова. Так мы с отцом белили и нынче — в июле. Кто мне теперь будет помогать носить и переставлять козлы?

Мама штопает мои носки! Никогда не думала, что буду ходить в заштопанных носках — это же признак вопиющей нищеты. Но одной пары носков хватает на день-два — постоянно цепляюсь пяткой за какие-нибудь гвозди или щепки на кухне. Мама всегда штопала носки отцу, теперь штопает мне.

На кухне ужасно холодно, ледяной ветер хлещет сквозь щели из подполья.

— А мы закрыли дыру в подполье? — спрашивает мама.

Какую дыру? Оказывается, в подполье между фундаментом и полом есть специальное окошко, которое зимой надо плотно забить какой-нибудь старой фуфайкой и сверху заколотить доской — чтобы дом и подполье не перемерзли. А весной окошко снова освобождают, чтобы подполье проветривалось. Я должна была сама об этом догадаться?

Ладно, дыру нашла и заколотила. Мама продолжает инструктировать: зимой нужно обязательно закидать снегом стены дома по периметру до самых окон, так в доме будет теплее. И еще нужно будет хорошенько засыпать септик, чтобы не перемерз, — септик находится в палисаднике, отец всегда насыпал гору снега выше палисадника. Теперь, следовательно, все эти горы снега буду нагребать я?

Сегодня внимательно рассматривала по пути в магазин женщин, особенно тех, кому за сорок. Не увидела ни одной ровной спинки. У всех согнутые плечи, усталая походка. Даже у тех, кто еще пытается выглядеть модно и месит грязь на каблуках.

Иду и думаю. Мне 49. До пенсии еще далеко. Мне нужно на что-то жить, как-то работать дистанционно и зарабатывать. Сколько проживет мама? Десять лет? Пятнадцать? Пока она живет, я буду о ней заботиться. А что потом? Кому я буду потом нужна? Мир стремительно меняется, уже через пару лет он будет другим. Когда мне будет 60, никто уже не вспомнит о моих городских проектах, заслугах и регалиях, они никому не будут нужны. Значит, вернуться к прежней жизни я уже не смогу? Выходит, я здесь навсегда?

Друзья предлагают вернуться в город, снять квартиру для себя и для мамы. Я вспоминаю, что у мамы в доме повсюду прибиты дверные ручки — в туалете, в спальне, в душе, в комнате возле кресла, где мама обычно сидит. Эти ручки помогают ей сесть и встать без посторонней помощи и чувствовать себя более или менее самостоятельной. Раз в год оказывается, что ручки прибиты неудобно, и тогда они вывинчиваются и прибиваются снова, но уже на пару сантиметров пониже, или, наоборот, повыше, левее, правее, или разворачиваются под углом, чтобы маме было легче дотянуться. А возле ее кровати в пол вбита кривая загогулина от спинки старой железной кровати, держась за нее, мама может подняться с кровати самостоятельно. Кто захочет впустить в дом жильцов, которые исколотят весь дом дверными ручками и железными держалками? Да и в 70 лет постоянно кочевать с одной квартиры на другую, не имея собственного угла и надежного будущего, — это я могу так жить, мама не сможет.

А еще я вспоминаю, как в мае, несколько месяцев назад, брат привез маму в Красноярск — ей сделали в клинике глазную операцию, и через три дня нужно было приехать на осмотр к врачу. Все это время мама жила у меня, я взяла на работе несколько дней без содержания, чтобы быть рядом с ней. Но случилось какое-то важное внеочередное совещание, на котором мне нужно было обязательно быть, и мне пришлось уехать. Совещание задержали до позднего вечера, и мама сидела весь день голодная. Потому что достать из холодильника кастрюльку с супом, поставить ее на плиту и подогреть она сама не смогла.

Нет, съемные городские квартиры — это не наш вариант.

Сегодня утром мне все-таки установили интернет. Аж 12 мегабит в секунду! Три тысячи рублей установка — какая-то маленькая коробочка на крыше, которая по договору остается в собственности компании, и абонентская плата тысяча рублей в месяц. В Красноярске у меня было 100 мегабит за 250 рублей.

Случайно увидела в магазине карамельки и вафельки — именно такие, какие я в Красноярске иногда покупала в ближайшем продуктовом павильончике возле дома. Словно весточка из прошлого. Из дома. Принесла, выложила на стол, сфотографировала на память и смотрю. А за этими круглыми вафельками и бабаевскими карамельками — все, что когда-то было для меня важным: школьная журналистика, городские конкурсы и проекты, дети, статьи, репортажи, театральные и книжные фестивали, кинопремьеры. Вся жизнь.

Пойду пить чай с карамельками и вафельками — из прошлого.

Глава 39. Время

2 октября

Я никак не могу понять, куда здесь, в деревне, исчезает время. Казалось бы, неторопливый ритм жизни, не нужно стоять в многочасовых пробках, закончилась пора огородных дел и зимних заготовок, а времени не хватает на самые необходимые вещи.

Вот, например, сегодня. Просыпаюсь в 7.30. Потягиваюсь и ползу в туалет, а потом сразу затапливать печку. Я теперь предусмотрительно накладываю в нее дров с вечера, потому что с утра это сущее наказание. Тело уже вроде проснулось, а мозг еще спит, а тело без мозга способно выполнять только те действия, которые можно выполнять на автопилоте. Открываю две трубы я уже на автомате. Но вот уложить дрова спросонья…

В комнате в кресле сидит мама, которая, в отличие от меня, проснулась на час раньше, и ее мозг уже тоже проснулся и работает, как свежезаведенные механические часы. Она напоминает, что надо измерить ей давление. Брат купил ей новый тонометр, который надевается на запястье. Специально купил, чтобы мне по утрам не нужно было рано вставать ради процедуры измерения давления. Но раз уж я все равно не сплю, надо измерить давление старым тонометром — новому мама не доверяет.

Потом я на автомате наливаю маме ежедневный утренний кефир и долго вдумываюсь в смысл фразы:

— А нам не темно?

Господи, мама, просто попроси меня включить свет! Мой непроснувшийся мозг еще не связывает оттенки мыслей в логические цепочки.

Иду мыть голову. Да, я по-прежнему мою утром голову и делаю укладку, прежде чем выйти из дома. Зря я, что ли, ездила в город, чтобы подстричься у хорошего парикмахера. Пока есть приличная стрижка, буду ее укладывать. Вот когда подстригусь в местной парикмахерской… в общем, тогда и посмотрим.

Пока укладываю волосы, получаю несколько инструкций на сегодня: надо найти бачок, чтобы сложить в него крупы (в деревне запасы круп, чтобы их не съели мыши, хранят в старых эмалированных бачках), поменять клеенки на полке под кастрюлями и постирать постельное белье… Мама! Я помню, правда. Но мой мозг еще не проснулся, он пока работает только на шаг вперед — вот сейчас мне нужно взять банку и сходить за молоком. А все остальное — потом.

8.10. Я выхожу из дома и плетусь к Екатерине Савельевне за молоком. Сегодня она меня не поджидает на крылечке, поэтому получасовой беседы не будет. По пути делаю крюк, чтобы зайти в продуктовый магазин и купить яиц — днем пойду загруженная продуктами, будет не до них. По пути домой размышляю, какие хлопья я хочу на завтрак — овсяные или кукурузные. Решаю, что кукурузные.

Захожу в дом:

— Я там постельное белье у себя на кровати собрала, только пододеяльник не могу снять.

Ешкин кот! Сейчас я хочу позавтракать и выпить кофе. Вот потом мой мозг включится, и я начну думать о постельном белье. Если я включу стиральную машинку сейчас, я уже не смогу подогреть чай.

— Я там клеенку нашла, приготовила под кастрюлями поменять.

Отлично.

— Спасибо, мама.

Нет, она у меня молодец, правда. Она все, что может, старается делать сама. У отца она и половины этого не делала, он отстранял ее вообще от всяческих дел: «Уйди, не путайся под ногами». А я научилась ее мастерски обходить. И ей теперь нравится, что хоть чем-то она в хозяйстве полезна. Она даже наволочки со своих подушек больными руками сняла. И пододеяльник она действительно снять сама не может, после инсульта руки у нее на фоне прогрессирующего артроза не поднимаются выше уровня живота — да и то с трудом. И она сама (сама!) рылась в шкафчиках, чтобы найти клеенку. Но я хочу сначала позавтракать и проснуться.

— Ты батарею сегодня будешь красить?

Господи!

— Я ж говорила, сначала надо купить средство, чтобы снять ржавчину.

Завариваю кукурузные хлопья, завтракаю, собираю постельное белье, загружаю стиральную машину, подкидываю дрова в печку, доверяю маме закрыть печку и выключить машинку, когда она закончит стирку, и выхожу из дома. Мне нужно заплатить за интернет, который мне провели вчера, купить новые резиновые перчатки, средство для удаления ржавчины и найти в каком-нибудь магазине кефир с пролонгированным сроком годности.

Кефир для мамы — это, пожалуй, самое важное. Молочка с просроченным сроком годности в местных магазинах — это норма. Стоит себе и стоит. Брат вчера перед отъездом специально съездил в магазин за кефиром, чтобы мне сегодня никуда не ходить. Утром оказалось, что срок годности у него до 24 сентября. А уже 2 октября. Нормально? Мама утром кашу ждать отказалась и попросила выдать ей просроченный кефир — под ее личную ответственность. Я выдала. Но сама бы такой пить не стала.

И вот ковыляю я от магазина до магазина в поисках кефира. Действительно ковыляю. На пятках образовались какие-то болезненные подушки, на которые ужасно больно наступать, тело скрючило непонятной буквой зю. Своим телом в последний раз я занималась 14 сентября, я это точно помню. Как раз перед тем, как забрать отца из больницы. Вот оно и мстит теперь. Ковыляю и уже даже не смотрю, как здесь по улицам ходят женщины. Что смотреть, если сама такая.

По пути покупаю маме слойку с яблоками — пусть кушает и не обижается, что я ничего не успеваю стряпать. Возвращаюсь домой. 11.40.

— Там белье уже постиралось, надо развешать.

Да сама уже вижу, что постиралось. Развешиваю белье, каждый раз, поднимая руки, ощущаю тягучую боль в левом плече. Уже скоро два месяца, как оно болит.

— Мы не хотим поесть борщику?

Мы не хотим. Но раз мама хочет, я подогрею и налью. И еще подогрею, налью и принесу чай. А вот моет посуду она теперь сама — идет на двух костылях и держит пустую чашку двумя пальцами за краешек. Хочется отобрать и помыть самой, но я не отбираю. Пусть моет. Пока может, пусть хоть что-то делает сама.

Все, 12.10. У меня есть пятьдесят минут до обеда. Возможно, я успею за это время что-нибудь написать. О ветеринарии — обещала серию текстов на ветеринарный сайт. С SEO-оптимизацией.

Вообще-то в городе я садилась за компьютер и начинала работать в 9.00. Даже когда работала дома. К 12.00 успевала сделать большую часть работы, а вечером оставалось время погулять, почитать, покрутить педали на тренажере, посмотреть хорошее кино. А тут кто-то (или что-то) буквально сжирает мое время. Внаглую. И я не понимаю, что с этим делать.

Пять минут работы, и тут:

— Тань, а просроченный кефир еще остался?

— Я не успела его выбросить.

— Не выбрасывай, я им еще вечером полечусь, он мне помогает.

Шестеренки в голове начинают медленно проворачиваться против часовой стрелки.

— Ты, наконец, сходила в туалет?

— Да.

Так вот зачем они здесь покупают и продают просроченный кефир — они им запоры лечат!

Вы говорите, в городе сумасшедший ритм, два часа в день уходят на пробки, жить некогда. То ли дело в деревне — люди живут, не торопясь, и все успевают. Почему тогда я ничего не успеваю и работаю по ночам?

Ладно, пойду сварю кофе. Вчера я купила себе керамическую турку. Старая сгорела еще год назад, и как-то я без кофе обходилась. Но теперь, в деревне, очень важно окружить себя привычными вещами и привычным комфортом.

Включаю кофемолку, ставлю турку на плиту. В кухне пахнет свежемолотым кофе. Запах кофе перемешивается с запахом хлорки — это мама мыла доместосом унитаз и раковину.

Глава 40. Прогулка с чертовщинкой

7 октября

Ноги проваливаются куда-то в необозримую черноту — всплеск! — ага, кажется, я наступила в лужу. Угораздило же пойти не в резиновых сапогах, а в кроссовочках. Так мне и надо! Грязная жижа потихоньку перебирается через борт кроссовки внутрь — будем считать, что сегодняшняя вечерняя прогулка удалась. Впечатления остались незабываемые. Но все по порядку.

Решила жестко организовать свой рабочий день.

В деревне как? В 7 утра встал, печку протопил, дров на завтра натаскал, в магазин сходил, кладовку к зиме помыл — уже время обедать. А дальше опять по хозяйству — батарею от ржавчины очистить, дорожки выхлопать, щепки замести, в старой бане бардак прибрать, капусту покрошить и засолить, за картошкой в подполье слазить… А там и вечер.

А когда на фрилансе работаешь, это катастрофа. Потому что если весь день заниматься капустой и картошкой, то и кушать будешь только капусту и картошку. А на остальное денежек не будет. Я, конечно, пытаюсь по ночам работать, но который день уже не высыпаюсь.

В общем, приняла жесткое решение. Что бы ни случилось, в 9 утра я должна сидеть за компьютером и работать. Перерыв на обед 20 минут. Потом до пяти-шести вечера. Если не поддаваться на мамины провокации поговорить, то все можно успеть. Вечером быстренько приготовить ужин и заняться бытовыми делами.

И вот тут выяснилось совершенно неожиданное обстоятельство. Оказывается, вечером в деревне ничего делать невозможно! Потому что уже темно. Сухую малину в темноте вырубать не пойдешь. Батарею на кухне не покрасишь, потому что тогда краской придется дышать всю ночь. Дрова в темноте в дом носить — еще то удовольствие: они так и норовят с поленницы тебе на голову свалиться, а ты увернуться не успеваешь, темно же, ничего не видно.

Но местные продуктовые магазины работают до восьми. Так что за продуктами в магазин я сходить успеваю. Как раз прогуляюсь. Вот и пошла.

В начале седьмого, когда я из дома выходила, все было нормально. Ямы, колдобины, грязь — обычное дело. А вот когда в половине восьмого в полной темноте домой возвращалась…

Последние фонари на столбах здесь радовали прохожих еще во времена социализма. Некоторые из них до сих пор еще кое-где горят. Примерно один на три-четыре улицы. Бреду по совершенно темным закоулкам, проваливаясь в невидимые ямы, и вспоминаю свою прошлогоднюю прогулку по ночной январской Праге. Я тогда еще писала на Фейсбуке, что в свете тусклых фонарей она выглядит по-настоящему мистической. Какая к черту Прага! Вы по нашей деревне вечером погуляйте! Тут не мистика, тут сплошная чертовщина привидится! Вечера на хуторе близ Диканьки.

Самые светлые места в деревне вечером — возле мини-маркетов. Настолько светлые, что даже ступеньки на крыльце можно увидеть. И мимо дверей не попадешь. А дальше как можешь.

Или вот еще, местный ресторан. Так и светится яркими провалами окон. При желании можно рассмотреть не только кто там гуляет и кто с кем обнимается, но и что кушают и пьют. Местная молодежь так и делает — стоит напротив окон и разглядывает. Реалити-шоу без телевизора. Так и кажется, что сейчас из этого окна выглянет свиное рыло…

Свет горит в одном доме из пяти. И это в половине восьмого вечера, когда спать еще рано, а на улице темень, хоть глаз выколи! И даже света телевизоров в окнах не видно. Неужели все-таки спят? Или на электричестве экономят?

Поэтому темнота на улицах такая густая, что свет телефона ее не пробивает. Вообще. Дорога, пространство, даже воздух вокруг — все кажется одной сплошной черной массой, густой, как поминальный кисель.

На нашей улице живет около 20 семей. А свет вечером горит только в трех домах. Да, я считала. А после десяти вечера меня вообще окружает полная мгла. И тишина, как в гробу. Я сижу и стучу по клавиатуре — пишу очередную главу своих #Заметок или статью по ветеринарии. За окном ночь — «черная река длиной на века». И светится только мое окно. И раз оно светится, значит, я пишу. И дышу. И слава богу.

А за продуктами в магазин все равно придется в темноте ходить, надоело по ночам работать. По ночам хочется спать. Ну или #Заметки писать, в крайнем случае. Вот как бы только ноги в темноте не переломать.

Так что кому чертовщинки — приезжайте! Будем гулять вместе.

Глава 41. Выходной

8 октября

Что вы делали этим воскресеньем? Выспались? Отдохнули? Сходили в театр? Я тоже отдохнула на славу — у меня был свой театр. Ну… насколько это позволяет деревенский быт.

Суть отдыха состояла в том, что я отодвинула в сторону весь свой фриланс и занялась делами насущными. Про которые мама всю неделю нудила, что их срочно сделать надо.

В списке дел под №1 стояло покрасить кусок батареи в доме. Нет, я понимаю, что такие вещи делаются летом, когда на улице тепло и легко можно проветрить хату. Но летом не получилось, потому что бачок в системе отопления брат заменил только неделю назад — заподозрил, что он проржавел и с него вот-вот начнет капать горячая вода. А он висит возле печки прямо над дверью в кухню, и кипяток с него будет капать на каждого, кто по неосторожности туда зайдет.

Пока я была в Красноярске, брат нашел сварщика и бачок заменил. Труба, на которой держался прежний бачок, тоже оказалась гнилой, и часть ее пришлось заменить, чтобы приварить к ней бак. Уезжая, брат извинился, что не успел покрасить, выдал мне банку белой краски, приобретенную в местном хозмаге, и посоветовал купить какое-нибудь средство от ржавчины, чтобы перед покраской обработать трубу.

«Какое-нибудь средство от ржавчины» я купила — какое нашлось в магазине: «евро-нейтрализатор ржавчины» (круть!). А дальше откладывала всю неделю. Во-первых, на бутыльке с евросоставом написано, что при его использовании нужно обязательно надеть респиратор, резиновые перчатки и защитные очки. Это что ж за гремучую смесь мне продали? Допустим, резиновые перчатки у меня есть, вместо защитных очков надену очки для плавания, а вот респиратор придется покупать…

Но дело не только в этом. Труба эта находится возле самой печки, в ней сразу нагревается вода, как только печку затапливаешь. Чтобы покрасить, сначала ее нужно остудить, а для этого часов десять печку не топить. И потом, когда покрасишь, тоже печку не топить и ждать, когда краска высохнет. А на средстве от ржавчины написано, что покрывать обработанную поверхность краской можно только через 10–12 часов после обработки. То есть получается, что двое суток печку в доме топить нельзя. На улице днем плюс один, ночью минус шесть. И из подполья в щели холодный ветер по ногам хлещет, хоть я эту чертову дырку в подполье давно уже старой фуфайкой забила.

Честно говоря, лучше бы уж оставить эту трубу до лета некрашеной. Но мама по нескольку раз в день интересуется, когда я ее покрашу. Поэтому придется сейчас.

Чтобы не замерзнуть, с вечера мы слегка протопили печку — ровно настолько, чтобы к утру батарея была комнатной температуры. В 7 утра подъем, измерила маме давление, занавесила дверь на кухню покрывалом и лезу под потолок — обработать батарею евросоставом от ржавчины. Спросонья забыла даже купленный вчера респиратор надеть. Оказалось, средство вообще ничем не пахнет. Не то чтобы чем-то ядовитым, а вообще ничем. Ну, думаю, круть, мажу себе, мажу и не замечаю, как оно вниз на пол по батарее стекает. Потом смотрю вниз — а оно, это евросредство, всю краску на полу съело. И там теперь страшные пятна величиной с несколько ладоней. Вот радости-то, теперь еще и полы красить придется, будет чем отдохнуть в следующие выходные.

В списке дел под №2 стоял салатик под шубой. Мама очень хотела. Да и свеклу надо куда-то девать, несколько ведер наросло. А в городе я уже давно забыла, какое это удовольствие — косточки из селедки выколупывать. Купил «шубку» в супермаркете по дороге домой и радуешься. Угадайте, сколько времени ушло на приготовление? Почти два часа. У нас двоих. Мама аккуратно чистила сваренные с вечера овощи, а я чистила селедку и эти самые овощи крошила. А еще удивляюсь, куда в деревне исчезает время. Вот на это все и исчезает. На то, что в городе можно в супермаркете купить, а здесь не продается.

В общем, приложились мы к «шубке» и решили, что не будем ждать 12 часов, как написано в инструкции, а начнем красить батарею прямо сейчас. Красочка быстро высохнет, и к вечеру мы уже печку затопим. А то в доме стало холодать.

Красочка оказалась замечательной. Не могу сказать, что она совсем уж жидкая — не жиже, чем деревенское молоко. Но стекает и капает, скажу я вам, просто изумительно. Я ее наношу на батарею, а она стекает. И батарея снова остается черной — как новенькая. Словно и не красила. Ладно, думаю, зря не поверила инструкции, рано начала красить. На банке написано: «Для металлических и деревянных поверхностей». Проверю на кухонных косяках — их давно уже обновить пора до первоначально белого цвета.

Покрасила. И с них краска тоже стекает. Причем хорошо стекает, живенько. Я только успеваю тряпку в растительное масло окунать и пол протирать. Десять минут прошло — глядь, а у косяков снова лужи белой краски. На полу. Как раз рядом с тем местом, где евросредство поработало.

Я время засекала. В 10.15 утра я закончила процесс покраски. А последнюю белую лужу на полу я затерла без десяти минут 14.00. Это она все стекала. А я вытирала. Театр одного актера, одним словом. С элементами абсурда.

А потом я пошла разбирать капусту. Брат ее срубил и на веранде горкой сложил. Она, как и труба, целую неделю терпеливо ждала своего часа. Дождалась. Процесс разбирания проходил в несколько этапов: отрезать ножки, оборвать порченые листья, вынести ненужное на помойку, завернуть кочаны в газеты, упаковать в авоськи, спустить в погреб и подвесить там на гвоздики — так она до середины зимы хранится. Да-да, в том самом погребе, в который я за ней едва ли полезу — если понадобится, лучше в магазин сбегаю. А ту капусту, которая по причине ее неприличного состояния храниться не может, поскольку полопалась еще на грядке, надо покрошить и засолить в зиму. Ну и что, что квашеную капусту в доме никто не ест, — не выбрасывать же!

Короче, отдых удался. Теперь коротаем вечер. Сидим с мамой, кутаемся в одеяла и нюхаем краску. В доме дубак — какое тут проветривание, а краска сохнуть даже не собирается, спасибо, хоть стекать на пол перестала! Мы греемся кто чем может. Я — горячим чаем с малиной. А мама соленым огурчиком из холодильника. Скажете, нелогично? Очень даже логично. Если скушать шоколадную конфетку, после нее хочется чего-нибудь солененького, а после солененького снова хочется сладенького — и так по кругу весь вечер.

Греемся, значит, кто чем может, и гадаем, что будет дальше. Мама говорит, ночь перетерпим, а утром печку затопим. А я говорю, зря надеешься, могу поспорить, краска и к завтрашнему вечеру не высохнет. Уж больно хороший состав. Мама говорит, все к лучшему, квашеная капуста не любит в жаре стоять (я ее на пол возле порога под пресс поставила). А я говорю, вообще отлично, пусть трое суток в доме стоит, все равно раньше печку протопить не сможем. Встряли! Мама смеется, не встряли, а влипли. В краску.

Вот сейчас маму спать уложу и втихушку открою окно настежь — подышать.

Глава 42. Первый снег

12 октября

Я смотрю на него в окно, а он все идет и идет. Утром ходила за молоком — он только робко начинался, пробовал свои силы, а теперь повалил пушистыми белыми комьями. Вышла на крыльцо — а там уже по щиколотку. А он все идет и идет.

Я смотрю на него в окно, и мысли грустные. На днях у меня с мамой состоялся разговор на тему «Чем заняться зимой в деревне». Мам, говорю, а зачем отец зимой ежедневно расчищал от снега двор и всю огромную территорию перед воротами и палисадником до самой дороги? Делать больше нечего было? Прокопаю три тропинки — до помойки, до дровяника и чтобы на улицу можно было выйти, — и хватит.

Оказалось, все непросто. Плацдарм от палисадника до дороги отец расчищал затем, чтобы закидать снегом дом до самых окон — так теплее. И заодно чтобы водрузить гору снега над септиком — чтобы не промерз. Во дворе снег ежедневно расчищается потому, что один раз за зиму в гости приедет Вова с семьей и некуда будет машину поставить. А третий плацдарм — от ворот до дороги — тоже жизненно необходимо регулярно расчищать от снега. Чтобы не только Вовина машина могла проехать, но и та, что привезет дрова.

И вот я уже несколько дней оцениваю масштабы предстоящих снегоуборочных работ, и мне от этих мыслей весело не становится. Потому что в этом году грести снег придется мне. Одной. Нет, я люблю приехать к родителям на Новый год и пару ночей по приколу покидать снег часика два без перерыва. Но каждый день… всю зиму…

А сегодня пошел снег. Чуть-чуть не дождался Покрова. Я на него смотрю укоризненно, а он все равно идет. Я уже пыталась переключиться на что-нибудь пастернаковское: «Снег идет, снег идет, к белым звездочкам в тумане…» или «На нашей долгой бытности казалось нам не раз, что снег идет из скрытности и для отвода глаз»… Даже сходила красивых пейзажиков снежных пофотографировала и на стенку в Фейсбук выложила. А мысли все равно о том, что теперь надо брать лопату и идти эту красоту лопатой грести. Пока он, собака такой, намертво к крыльцу ледяными комьями не прилип. А то потом не лопатой, а только ломиком. Или поскользнешься — и носом вниз.

В общем, с поэзией Серебряного века ничего не вышло. Не покатила. И с романтикой ничего не получилось. Какая мне теперь романтика — хватай лопату и греби до самого апреля. Это если повезет. А если не повезет, то до мая. Вот и вся романтика. Первый снег.

Глава 43. Пила

13 октября

Любимый мамин прикол носит кодовое название «Выкинь елочку». Если непонятно, я объясню.

Есть такой анекдот:

«Судья:

— Подсудимый, вы зачем жену убили?

— Гражданин начальник, вы только представьте: май, тепло, солнышко, люди на демонстрацию идут, листики на деревьях распускаются. А она стоит за спиной и нудит: «Выкинь елочку, ну выкинь елочку». Не выдержал…»

Мама у нас — главный специалист в доме по «елочкам». Как я понимаю теперь, отец часть ненужной работы по хозяйству делал только для того, чтобы мама перестала напоминать. Например, свежие закатки спускал в погреб, а потом через месяц перетаскивал их в подполье. Но иногда, случалось, упирался намертво: «Сказал, не буду!»

На днях я уже выкинула одну «елочку» — покрасила трубу на кухне красочкой, которая мозолила маме глаза. Труба глаза не мозолила — мама на костылях не может так высоко поднять голову, чтобы разглядеть трубу. А вот про краску брат маме сказал и показал, где стоит. Два дня потом после этой «елочки» хату прогреть не могли. Но зато когда я ее спросила, будем ли мы на второй раз трубу красить, а то все равно страшная, она сказала: «Нет, лучше летом».

А теперь у нас завелась новая «елочка» — отцовская бензопила. Мама решила, что теперь, после смерти отца, ее надо обязательно спрятать, иначе кто-нибудь украдет. И спрятать ее нужно непременно в кладовку. А в кладовке свободного места совершенно нет — там у нас все забито старыми шкафами, комодами и ящиками, на которых рядами стоят пустые стеклянные банки на случай, если выдастся особо урожайный год, и бачки с мукой, сахаром и крупами. Не знаю, зачем столько, не спрашивайте! Возможно, на случай возвращения времен советского дефицита. То есть если там еще и пилу разместить, то я об нее буду ежедневно спотыкаться. А это дело неблагодарное и достаточно опасное. Для ног.

Но это, как оказалось, не аргумент.

По опыту знаю, что «елочку» лучше выкинуть, иначе эта «елочка» запилит вусмерть. Лучше любой пилы. Не выдержала, пошла за пилой. Все обыскала — нет ее нигде! В предбаннике нет. В старой бане, которая уже много лет служит свалкой всякого ненужного хлама, — нет. Под навесом нет. На чердаке нет. В стайке нет. Звоним брату, а он смеется:

— Да вы ее и не найдете, она у отца в старой бане в одной из коробок спрятана.

А старая баня замыкается на амбарный замок. И чтобы этот замок открыть, нужно один секрет знать. А если кто секрета не знает… тогда только ломиком. С другой стороны у бани окошечко — ма-а-аленькое, с двойной рамой-крестовиной. Фиг залезешь. И даже если залезешь, черта лысого ты там найдешь, в этой свалке. Какие-то старые коробки, старые рамы, старые чемоданы и сундуки, полные проржавевших гвоздей и еще каких-то ржавых железяк, свалка старой теплой одежды, которую отец весной использовал для накрывания рассады. И электричества в старой бане давно нет. Я там при свете дня ничего найти не могу, даже если знаю, что точно где-то здесь. А уж ночью с фонариком…

Но, как оказалось, это тоже не аргумент. Пилу все равно надо перепрятать!

Тут уже я психанула и заявила, что не буду. Не буду, и все тут! Кто мне постоянно твердит, что на крыльце у нас замок ненадежный и кто угодно может забраться? Поэтому в доме тоже дверь на крючок ночью закрывать надо. Так может, пилу лучше в дом занесем и под обеденный стол поставим. Пусть себе стоит там и бензином воняет.

В общем, провожу эксперимент. Кто кого: я пилу или она меня. Продолжение следует…

Глава 44. Кульбит

15 октября

Слетала сегодня — хожу теперь на одной ноге и вою. Зато в магазин сходила не ночью, как планировала, а днем, чтобы дорогу было хорошо видно. Побоялась ночью ноги переломать.

Тут уж хочешь не хочешь, а в магазин минимум два раза в неделю бегать приходится. Хотя бы затем, чтобы купить маме свежий кефир — она им запивает утреннюю порцию лекарств. Ну и так, по мелочам — сыру, колбаски, маме банан, себе виноградику, стирального порошка, сметанки, рыбку, хлеб, сахар… В итоге сумочка каждый раз довольно тяжелая набирается.

А нынче снег всю дорогу расквасил. На тротуаре по щиколотку лежит, а на дорогах скользкая квашня и лужи. Нет, думаю, дотемна ждать не буду, пойду сейчас. Лучше потом сяду за компьютер и буду до ночи работать.

Поход в магазин в деревне — это как минимум минус полтора-два часа из жизни. В одном магазине есть сыр, но не привезли съедобную колбасу, собственноручно выбрать фрукты можно только в третьем, приличный рис, который годится для плова, в четвертом, а за свежим кефиром вообще черт знает куда тащиться нужно. Нет, кефир, в принципе, во всех магазинах есть. Но с просроченным сроком годности — это как повезет.

И вот я уже иду обратно. Вдоль трассы, потому что так ближе. А мимо местные деревенские шумахеры гоняют, выжимая максимально возможную скорость из своих железных коней. Понятное дело, торопятся. Из одного конца деревни в другой можно за пять минут добраться, даже если ехать со скоростью 40 километров в час. А им быстрее надо, поэтому гонят со всей мочи по единственной асфальтированной улице, лихо перепрыгивая лежачих полицейских и разбрызгивая жидкую грязь. А зимняя курточка на выход у меня белая. Решила не рисковать и пойти по тротуару.

Нормальные люди у нас в деревне по тротуарам не ходят. Ненормальные ходят, видела. Но это как в цирке — не каждый под купол полезет. Потому что тоже чревато. Переломанный он весь, дощечки прогибаются, а под ними грязь хлюпает, обдавая тебя грязевыми фонтанчиками. Но лучше грязевой фонтанчик, чем грязевой душ из-под колес — тут дело в масштабе.

А тротуар к тому же еще и скользкий. Снег на нем не тает, но слегка подтаивает, образуя ледяную коросту. Ладно, думаю, у меня сапоги на шипованной резине — с умом выбирала, чтобы по первому снегу в утепленной резине можно было ходить. Осторожненько пройду.

Прошла. В руках по пакету с продуктами, за спиной небольшой женский рюкзачок, набитый под завязку, поскальзываюсь и лечу прямо в кювет, что за тротуаром. Поднимаю голову — линия тротуара как раз на уровне глаз. И встать никак. Нет, я, конечно, встала. Лопнувшие пакеты с кефиром и сметаной выбросила, все остальные продукты — благо они в пакетиках — о снег от сметаны и кефира оттерла. На себя красивую полюбовалась. А на правую ногу наступить не могу. Больно. Делаю шаг — больно. Второй — больно. Понимаю, что перелома нет, — еще бы не так больно было, но все равно обидно.

Иду снова вдоль трассы, хромаю. Теперь уже не по тротуару. По сумкам, по белой курточке и светло-сереньким брюкам смачно стекает грязь. А я иду и понимаю, что в таком виде мне сейчас нужно зайти в хозмаг за стиральным порошком — точно знаю, дома мало осталось, не хватит всю красоту отстирать. И в продуктовый магазин зайти придется — свежий кефир остался в кювете, обратно в дальний магазин я уже не пойду, а вот более-менее приличную ряженку я час назад там видела — сгодится на замену.

А слезы текут — от обиды и боли. И вытереть нечем. Только кулаком размазать, который весь в грязи. Влажные салфетки закончились, пачки не хватило.

Подхожу к дому, хочется реветь белугой. А дома мама, которую можно напугать, если вот прямо так со слезами и ревом в дом завалиться. Прошло то время, когда к маме плакать бегала. Теперь я в доме мужик, мне плакать нельзя.

Подхожу к дому и вспоминаю, что собиралась сегодня разгрести снег с крыльца и с тротуаров. Он, поганец, за утро сантиметров 12 насыпал. Если не сгрести, за ночь возьмется льдом, и потом до конца зимы по тротуару не пройдешь.

Нога болит зверски.

Ладно, думаю, все равно надо успокоиться. Тем более, если я сейчас зайду в дом, то уже не выйду, а снег убрать надо. Беру лопату и полчаса разгребаю новорожденный снежок, чтоб его. Пока гребу, вроде успокаиваюсь. Беру сумки, захожу домой.

— Таня, пока не разделась, принеси пилу из бани в кладовку…

И вот тут я не выдержала. Просто села на пол и разревелась. Я реву, потому что мне больно, обидно, я вся в грязи, а мама стоит испуганная рядом и ничего понять не может. Я реву натурально в голос, слезы текут, и даже встать не могу — больно.

Нога оказалась хороша — разбухла, с кровоподтеками. Два часа потом замороженный фарш к ней прикладывала, думала, сама в фарш превращусь. Теперь по дому ходить не могу, намазала маминым кетапрофеном, все равно больно.

Сижу и размышляю о том, как я завтра в больницу пойду. Завтра срок идти к врачу выписывать маме льготные лекарства. И отложить это дело нельзя: рецепты выдают раз в месяц, с момента выписки до выдачи лекарств в аптеке иногда несколько дней проходит, их нужно заказать и ждать, когда привезут. И за свой счет покупать не будешь, мы считали — около 6 тысяч в месяц выйдет. Даже если я на такси поеду, в больнице придется по четырем кабинетам туда-сюда несколько раз сбегать, а я до кухни дойти не могу.

Грязные вещи я в стиральную машинку с горя затолкала, не раздумывая. Не поверите, даже нижнее белье было в грязи. Машинка крутит, а я сижу и думаю: молодец я, конечно, что машинку запустила. Только теперь, пока она два часа будет стирать, нельзя ни чаю попить, ни ужин подогреть. Потому что у нас в доме так: если машинка стирает, другие электроприборы лучше не включать — вообще без света можно остаться. Сижу злая, голодная. Хочется, чтобы еще хуже было.

— Мам, — говорю, — давай я за пилой сейчас схожу, вдруг ее ночью кто-нибудь украдет.

— Да ну, — говорит, — кто ее украдет, там же амбарный замок.

Приехали, называется. Вот тебе и «елочка»! А если бы не кульбит?

Глава 45. Привет из Рима

16 октября

Собиралась сегодня с утра в больницу за мамиными рецептами и решала, что надеть. Если вы думаете, что это совсем не важно, в чем пойти в больницу, то ошибаетесь. Честное слово! Потому что у меня бессчетное количество всяких разных любимых блузочек, а кроме как в магазин за продуктами и раз месяц в больницу я теперь никуда не хожу.

Как я хожу по магазинам, вы теперь знаете. Ну так надо хотя бы в больницу надеть что-нибудь из любимых вещей. Ну и что, что нога от самого колена до ступни распухла и посинела, — все равно в брюках не видно. К тому же я еще в июне купила новую трикотажную блузочку цвета морской волны, которую так ни разу и не надела, — самое время обновить.

А к новой блузочке, как оказалось, очень подходит синий палантин. Один из любимых, мне его подруга из Рима привезла. И любимый не потому, что из Рима, а потому что нравится.

В общем, иду я по больнице в итальянском палантине и в резиновых сапогах, которые в Красноярске на рынке купила — как раз для деревенской жизни. Иду. А потом смотрю на себя и понимаю, что резиновые сапоги с палантином сочетаются тон в тон. Прямо комплект! Резиновые сапоги и итальянский шарфик — привет из Рима! И блузка цвета морской волны — хоть сейчас на подиум. Бывает же такое! А ведь если бы я специально этот комплект себе по бутикам подбирала, фиг бы что получилось.

А вообще (это к моему прошлому посту про кульбит), женщины здесь в основном не в резине ходят, а в сапогах и в ботиночках на каблуке. Высоких каблучков я здесь не встречала, а вот небольшой каблучок — обычное дело. Как они умудряются по местным дорогам ходить, не представляю. Я попробовала всего один раз и больше не стала. Может, мало пробовала? Только теперь не скоро опыт повторю — с разбитой ногой.

Глава 46. Две сумки счастья

18 октября

Стою на остановке, жду автобус.

Он здесь всего один ходит по селу, и номер у него соответствующий — №1. Ждать его — процесс долгий и мучительный. В прошлом году на остановке, которая находится аккурат у самого большого скопления магазинов, висело расписание. Не то чтобы автобусы ходили точно по расписанию, но в плюс-минус пять-шесть минут укладывались. Нынче расписания нет. Говорят, местная молодежь развлекается — обрывает все, что плохо висит.

Но местное население как-то и без расписания ориентируется. Если идешь мимо остановки и видишь на ней пару-тройку людей, значит, через пять-семь минут будет автобус. Хоть время засекай!

Обычно я на автобусе по деревне не езжу. От самого дальнего магазина до дома два с половиной километра, если верить моему айфону. Такое расстояние и пройти в удовольствие.

А вот теперь стою и жду, потому что нога болит после кульбита. Она теперь сине-багровая и разбухла. Я, конечно, ежедневно устраиваю ей физические нагрузки, зарядку, массаж, пешие прогулки, но в разумных пределах. Поэтому жду автобус.

А рядом на остановке ждет дядечка пенсионного возраста — аккуратный дядечка, вид вполне интеллигентный. А рядом с ним на скамейке пристроились две огромные сумищи клетчатого китайского образца. А вы помните, что я теперь со всеми языком цепляюсь, да? Пытаюсь понять, чем живет местный социум.

Разговорились.

Оказывается, он из Троицка — это такое село в нескольких километрах от нашего районного центра. Историческое место, между прочим: Троицкий солеваренный завод в начале XX века был ведущим промышленным предприятием в волости. Троицкую соль еще Екатерина Великая едала и к своему столу регулярно заказывала — везли через всю Россию-матушку. Теперь там все в запустении, и соль мы кушаем, привезенную из других волостей.

Но село покуда живо. Девять улиц, и даже школа имеется. И магазина, как сообщил мой собеседник, четыре. Но за продуктами они раз в неделю в районный центр ездят, потому что в местных магазинах цены в два раза выше:

— Закупят в Тасеево, привезут и продают все в два раза дороже. Вот и получается, что пенсионерам дешевле в районный центр за продуктами съездить.

А делается это «съездить» так. В семь утра первый утренний автобус от Троицка. Сел и поехал за 79 рублей 10 копеек. Приехал в районный центр в районе восьми утра, пошел в обход по селу. Затарился продуктами, автобус №1 подождал, к автовокзалу вернулся. А второй автобус из Тасеева в Троицк аж в 16.15 — целую экспедицию по магазинам за это время можно совершить. Потом снова заплатил 79 рублей 10 копеек, добавил 8,40 за багаж — и езжай домой в свое удовольствие.

Я с ужасом смотрю на размеры его сумок и спрашиваю:

— А какие продукты здесь покупаете?

— Да все и покупаем. Крупы, макароны, сахар, муку, колбасу, сигареты.

— А хлеб?

— И хлеб.

Ешкин кот, даже хлеб.

А тут еще одна дама к нам приближается — в одной руке огромная туго набитая сумка того же клетчатого образца, а в другой руке трехлитровый пузырь подсолнечного масла. А ведь наверняка еще и водку отсюда возят — ну как же без водки.

И, главное, знаете что? Лица у них довольные! Вырвались в районный центр раз в неделю, продуктами затарились и счастливы! Вот ведь, оказывается, что человеку для счастья нужно.

Думаю, годик поживу в деревне, а потом вырвусь на пару дней в город, чтобы прикупить новые резиновые сапоги и любимый крем для лица, который здесь с собаками не отыщешь. Ну и еще что-нибудь по мелочам — на пару клетчатых сумок. И тоже буду сча-а-астли-и-ивая…

Глава 47. «А потом погода испортилась»

21 октября

Кто там любит цитировать, что «у природы нет плохой погоды»? Ну да, если в городе дождь, то можно взять зонтик, я в курсе. А вы в деревне пожить пробовали? Нет, не недельку летом на отдыхе, а месяц-другой-третий. Чтобы нутром прочувствовать всю прелесть погодных капризов.

Я вообще-то привыкла планировать свой рабочий день и рабочую неделю. И вовсе я не педант и могу на ходу изменить планы, но, во-первых, так успеваешь гораздо больше, а во-вторых, не подводишь людей и делаешь все, что обещала, вовремя.

Оказывается, в деревне что-то спланировать совершенно невозможно. И не то чтобы заранее, а даже на пару часов вперед. Более того, моя привычка фиксировать список дел в планинге мне только мешает. Потому что здесь я завишу не от своих планов, а от погоды. А ей уже как вздумается и как покатит. И на мои планы ей плевать.

Например, я почти три недели смотрела на дебри кустов малины под окном и думала, что хорошо бы сухие ветки вырубить, чтобы не оставлять себе это удовольствие на весну. Но три недели, не переставая, шел дождь. А когда он прекращался на пару часов, на улице было так противно и мокро, что в малиновые кусты ни один дурак добровольно не полезет.

И вот как-то смотрю в окно с утра — солнышко. Отлично, думаю, сейчас до обеда поработаю, текст доделаю, а после обеда — в малину.

Выхожу после обеда — солнышка уже нет. Ладно, зато малина подсохла, дождевой водички за шиворот не накапает. Беру секатор, забираюсь в кусты, и тут… ой, что у меня там за воротник забралось и по спине потекло? Снежок пошел! Меленький, мокренький. Ну тут я вообще психанула и решила, что не сдамся. Так и не сдавалась в течение двух часов. Засохшую малину я в тот день все-таки выломала, но последние минут двадцать работала уже под проливным дождем. Дождевой водички затекло и за шиворот, и в перчатки, и в сапоги. И с волос стекала и капала. Хорошо!

А на этой неделе решила, что на выходных самое время сжечь в бане засохшие ветки малины, набрать земли в ведра — приготовить к весне на рассаду — и раскидать землю, которая горой лежит у тротуара и зимой будет мешать убирать снег.

Почему на выходных? Потому что, во-первых, три дня не было дождей, земля как раз подсохла. И ветки подсохли, их теперь будет легко жечь. А во-вторых, мне до выходных несколько текстов сделать надо было, я обещала.

И вот просыпаюсь я сегодня утром, смотрю в окно… а там снег идет. И хорошо так идет, густенько. Выхожу на крыльцо — а там уже шапкой лежит. Убрала землю, ага, и к весне приготовила. И ветки сухие тоже сожгла, как же. Самое время брать лопату и начинать тропинки разгребать, пока по колено не насыпало.

Гребу и думаю. И вот как я потом буду в марте замерзшую землю на рассаду из-под снега добывать? Это что ж получается, если завтра не повезет и снег не растает, мне придется ее вместе со снегом заготавливать?

— Мам, — говорю, — люди же здесь не просто живут, они еще и на работу ходят. Значит, они в принципе не могут все делать только тогда, когда погода позволит. Они же еще и на работе работают, не все же в деревне пенсионеры. Вот как они, например, землю заготовили, если почти два месяца, не переставая, идет дождь?

— Иногда ночью копают.

Да?

— А снег тоже по ночам убирают?

— В шесть утра встают, снег сгребут, потом на работу.

Ух ты, какая прелесть — в шесть утра вставать, чтобы снег разгрести! Это зимой, когда в шесть утра еще полная ночь. Нет, я в городе тоже часто в шесть утра зимой вставала, чтобы успеть перед работой часок почитать или написать что-нибудь для души. Но выбираться из теплой постели, чтобы идти на улицу снег грести…

И тут я вспомнила: нет, я не одна тут такая неприспособленная. Тут всем полная хана от погоды. С кукишем.

В этом году, например, случайно получилось, что брат приезжал в конце августа, и мы тогда же картошку и выкопали. А вот кто 30 и 31 августа картошку не выкопал (а это середина недели была), тот получил этой картошки сполна. Под самую завязку. Потому что уже в пятницу, 1 сентября, дождь пошел. Обильно шел все выходные и потом, не переставая, до середины октября. Так что картошку успели выкопать вовремя только пенсионеры и безработные. И мы с братом. А все остальные, кто днем на работу ходит, в сентябре рыли ее в жидкой грязи, потом ежедневно топили в бане печки и таскали туда мешки с картошкой — сушить.

Представляете, да? Картошку в бане сушить. Это мы ее накопали 23 ведра, и нам много. А ведь для большинства семей сотня ведер — это норма. Это ж месяц ее нужно мешками на себе в баню таскать, рассыпать на полу, перекладывать, землю налипшую счищать. А потом снова складывать в мешки и только потом в подполье. А по субботам вся семья в бане моется, поэтому картошку нужно сначала вынести, а потом снова занести. И баню отмыть.

Теперь я понимаю, почему у отца любимая передача по телевизору была прогноз погоды — не дай бог кто-то в этот момент слово нечаянно вставит! И планшет мамин он зауважал только после того, как выяснил, что по нему можно прогноз на завтра посмотреть.

Да смотрю я прогноз, смотрю, у меня в айфоне есть. А толку-то? Вы сами тому, что в прогнозах говорят, верите? То-то же.

Вон мужик дрова привез, наверное, тоже прогноз смотрел. А теперь не успел убрать, и они у него плавают в луже, а сверху шапка снега. Вот и весь прогноз.

Глава 48. Между двумя бубнами

22 октября

Про дзен русской печки помните? Он же танец с бубнами. Глава 5, если что. Ну так вот, а теперь о том, где была собака зарыта.

Полтора месяца я всячески изгалялась, чтобы печку хотя бы с третьего раза затопить, — лучинки жгла, газеты в дрова закладывала, из газового баллончика огнем поливала. Я понимаю, что дрова были сырые, — дождь почти весь август моросил, а с 1 сентября вообще зарядил безостановочно. Но я дров на три-четыре дня в дом натаскивала и всю кухню ими заваливала, чтобы подсохли. Ничего не помогало.

А теперь топлю печку без всяких проблем. Знаете, почему? Потому что брат попробовал баню затопить, полчаса провозился, вынул дрова из печки, сходил под навес в старый дровяник и только после этого затопил. И мне посоветовал дурью больше не маяться, а топить старыми дровами, которые у отца лежали под навесом в неприкосновенном запасе. Так и сказал:

— Вспыхивают как порох.

Ну еще бы им не вспыхивать, они уже лет 15 там лежат под крышей, солнышко сушит, дождь не мочит. Но я девочка послушная, ничего в здешней жизни не понимаю, поэтому делаю, что мне говорят. Отец сказал, из-под навеса дрова не брать, я и не брала. А зачем они там тогда лежат, я уже давно спрашивать перестала. Привыкла.

Только мама иногда отца пилила: накопил, говорит, сухих дров под навесом на три года вперед, а если пожар, если кто неосторожно спичку бросит, тут же все вспыхнет. Сгорим. У отца был на это только один ответ: «Не сгорим». И все.

В общем, неприкосновенность старого дровяника воспринималась как само собой разумеющееся. Пока отец был жив. Теперь вот топлю сухими дровами. Вспыхивают быстрее, чем лучинки. Потому что на лучинки мне отец успел новых дров выдать, свеженьких, со смолой. Я их весь день топором колола. Только не говорите мне, что лучинки ножом щиплют. Я знаю, чем их щиплют. Но эти лучинки даже после ювелирной обработки топором нож не берет.

Печку топлю, а мысль все равно гложет, пытаюсь логику отцовскую понять. Ну да, со двора носить дрова удобнее и намного ближе. Это аргумент. А еще?

А потом поняла. Силы он экономил. Машину крупного горбыля или сосновых чурок привезли, во дворе сгрузили. Расколол и тут же в поленницу сложил. Под навес же нужно таскать на себе охапками через весь огород — машину туда не загонишь, а тележку по узенькому тротуару прокатить — еще та задача. За год уходило четыре машины дров. В пересчете на охапки это не одна сотня. Вот и лежали дрова под навесом неприкосновенным запасом — еще с той поры, пока был молодым и сильным. Мало ли что может случиться, а без дров зимой пропадешь. В дождливую погоду, когда дрова во дворе промокнут, брал из-под навеса по мере необходимости, но потом восполнял неприкосновенный запас, перетаскивая туда мокрые дрова на просушку.

А мне-то что теперь делать? Если мокрые дрова во дворе пока вообще не использовать, новые складывать некуда будет. Значит, если я из-под навеса сухие дрова беру, взамен я должна туда из двора перетаскать. Заманчиво. Решила, что буду потихоньку к старым дровам в печку новые добавлять. В качестве эксперимента.

А дождь уже почти два месяца не прекращается, помните? Дрова во дворе под открытым небом стоят и, ясное дело, промокли.

Сегодня снова был танец с бубнами. Старые сухие дрова в печке сразу разгорелись, а прикрыть трубу и поддувало не могу, потому что свежие дрова только дымят, а загораться не собираются. Старые сгорели, уже в угли превращаются, а новые так и не загорелись. Подложила еще старых, побольше. Через полтора часа усилий мокрые тоже разгорелись, но поздно. Не прогорают, а превращаются в злобные головешки, приходится эти головешки каждые 10 минут кочергой дробить — пока они не сгорят, печку не закроешь. В восемь утра начала, в начале первого печку закрыла. Полдня удовольствия.

Вот теперь думаю: танцы с бубнами всю зиму возле печки танцевать или сжечь уже все сухие дрова, а потом свежепривезенные на себе охапками под навес таскать, чтобы потом, когда подсохнут, обратно? Что тоже, по сути, еще один танец с бубнами. И вот не могу понять, который бубен мне больше нравится. Оба хороши, не знаешь, что выбрать.

Или уж вообще забить на этот деревенский обычай — заготавливать все впрок? И тогда никаких бубнов. На ближайшую зиму мне сухих дров точно хватит, а потом будем решать проблемы по мере их поступления. Через год меня, может быть, здесь вообще не будет…

Глава 49. Кто со мной?

23 октября

Эту главу я посвящаю всем моим друзьям, родственникам, близким и просто очень хорошим людям, которые, зная, что я люблю «правильные» физические нагрузки, искренне мне советовали заняться спортивной ходьбой или бегом на свежем воздухе.

Первым, кто посоветовал мне гулять и наслаждаться свежим воздухом, был брат. Привез из города мой тренажер, посмотрел на него скептически и сказал: «Зачем он тебе? Здесь такой воздух, гуляй».

Ну вот, погуляла. Сижу теперь с распухшей ногой. А по ночам занимаюсь тем, что пытаюсь ее как-нибудь ловчее на диване пристроить, чтобы она не мешала уснуть.

За два месяца дождей улицы размыло так, что ноги буквально расползаются в разные стороны. Теперь днем идет снег, а потом тает. К вечеру глубокие колеи, оставленные машинами на дороге, подмораживает, и они превращаются в скользкие глыбы, под которыми все еще жидкая грязь. Трекинговые кроссовки не спасут — не предлагайте. В трекинговой обуви за город на природу хорошо, а не по нашим лужам.

Пару недель назад мы с Ириной — моя родственница и соседка — решили ходьбой позаниматься в оздоровительных целях. Часика полтора перед сном. После семи вечера, потому что до шести Ира на работе. То есть в темноте.

На бетонку выходить не стали, Ира говорит, там по ночам местные подвыпившие придурки гоняют, лучше не рисковать. Мы и не рисковали — тихонечко месили грязь по боковым улочкам со скоростью… сами посчитайте, какой: если средняя скорость пешехода пять километров в час, то мы три километра только за полтора часа прошли. Хорошая спортивная скорость по местным меркам, когда ноги не вперед идут, а вбок и в сторону.

Два вечера мы с ней так оздоравливались, а на третий день я пошла в магазин и упала. Так что спортивной ходьбой я пока больше не занимаюсь. Тренажер кручу, чтобы ногу разработать. Здесь хотя бы не скользко.

Вообще-то для меня наказанию подобно, что я не могу сорваться с места и куда-то пойти. Восемь-десять километров в день — это норма. Зимой специально на час раньше из дома выходила, чтобы пешком обойти транспортные пробки. А после этого в таком бодром настроении на работу приезжала, что гору могла свернуть, если какая на пути попадется.

А еще я люблю бродить по новым местам. В городе всегда можно забрести в какой-нибудь район, где давно не была, и обнаружить там что-нибудь для себя неожиданное — новые здания, новый парк, интересные граффити. А тут из дома в самый дальний конец села — три километра максимум. И я там уже все посмотрела еще в августе, когда сухо было. Местные свалки и разломанные туалеты уже видела, больше не хочу. Ну и куда теперь?

Сижу дома и чувствую, что меня за что-то наказали. А за что, не объяснили.

Ладно, убедили: завтра утром просыпаюсь, бинтую ногу, надеваю резиновые сапоги на шипованной подошве (те самые, в которых упала) и иду на пробежку со скоростью два километра в час. Через скользкую грязь по лужам. Кто со мной?

Глава 50. Фонарь

25 октября

У нас на улице есть один работающий фонарь, представляете? На всю улицу — один. В самом конце, у темного переулка, возле Ириного дома.

— Ира, — спрашиваю, — как это получается, что у твоего дома все время фонарь горит, а у остальных темно?

— Так что ты думаешь, я каждый раз, когда он погаснет, в сельсовет звоню. А они мне: а вам фонарь зачем? Как это, говорю, зачем? У меня пилу недавно украли — прямо со двора унесли. Колеса с тележки сняли, она под окнами стояла. Я видела тень в окно, а разглядеть, кто это, не успела. Я хочу видеть, кто под моими окнами ходит и ворует, мне нужен свет. Приезжают, меняют.

А голос у Иры строгий, учительский — она в школе работает. Когда такой авторитетный голос такие веские аргументы приводит… в общем, я понимаю, почему они там, в сельсовете, реагируют. Я бы на их месте тоже спорить не стала.

Хм, думаю. То есть чисто теоретически, если каждый житель деревни позвонит в сельсовет и потребует, чтобы у него на столбе возле дома заменили фонарь, то его заменят? Значит, в деревне вечером темень непролазная только потому, что каждому в лом время от времени звонить в сельсовет и требовать? Позвонить, что ли? У меня под окнами тоже есть столб, а на нем неработающий фонарь. Последний раз во времена моего детства горел, я помню.

Но у меня пока ничего не своровали, чем я мотивировать буду? А ведь и не своруют, ей-богу. Пусть попробуют у нас во дворе ночью хоть что-нибудь найти. Я даже готова посмотреть на это шоу. С фонариком.

Потому что у нас тут темнота, как чернила. Сунься в нее — еще и запачкаешься.

Вот и думаю: а нужен ли мне фонарь?

Глава 51. Зима пришла

1 ноября

Зимний рассвет. 8.10 утра. Тяжелый, неповоротливый, он мучительно продирается из-под ниоткуда в узкую щель между землей и небом и, оцарапавшись по пути, кровоточит.

Я плетусь от Екатерины Савельевны и несу литровую банку с молоком. Не могу дождаться, когда, наконец, запустится корова и мне не нужно будет по утрам выковыривать себя в холодный зимний рассвет. Меня вполне устроит молоко из магазина, но мне неудобно отказаться, здесь так не делают, договорился на год — бери.

На градуснике минус 10. Дым из труб идет вверх, значит, будет еще холоднее. Впереди длинная, долгая, бесконечная зима.

Глава 52. А потом я пошла за водкой

2 ноября

На этот раз не кульбит. Так, маленький кульбитик: шла-шла, скользко было, упала. Мелочи. Но упала на больную ногу, которая уже больше двух недель пытается зажить, но пока не очень получается. Сижу теперь и пересчитываю свои приобретения за последние три месяца. Суммирую.

С ногой понятно, когда-нибудь все равно заживет. Но пока не дает перебраться в теплые зимние сапоги, входит только в широкие резиновые. А на улице минус 10.

Плечо. Зацепила три месяца назад, когда полезла в подвал, держа за макушку трехлитровую банку огурцов. Я его (плечо, а не подвал) честно лечила: мазями разными противовоспалительными мазала, с гантелями разрабатывала, дарсонвализацию 14 дней делала. По инструкции надо было 15 дней, но терпения не хватило. То еще удовольствие: напряжение в сети постоянно прыгает, а прибор реагирует — то вообще ничего не чувствуешь, словно в сеть не включен, то как долбанет!

А потом я пошла за водкой. Эпично звучит, да? А водка мне нужна была на поминки — отцу 40 дней. Нет, не так. Водка нужна была не мне, я бы и киселем обошлась, а вот гости бы не поняли — без водки. Ну и так, по мелочам: литр кефира для мамы, килограмм фарша, чтобы было чем водку заедать, килограмм муки, всякие банки на салаты, себе пару яблочек… Надела рюкзак, иду и понимаю: все, плечу капец. Снова болит.

Похоже, идея скандинавской ходьбы по магазинам (а я уже палки себе в интернет-магазине заказала) накрылась медным тазом — теперь если в рюкзаке хотя бы кефир, я правой рукой левую лямку рюкзака придерживаю, чтобы левое плечо меньше болело.

Ладно, с этим понятно. Дальше. Кровь из носа идет уже третий месяц. Вообще такого чуда ни разу в жизни не было, а с августа как прорвало, два-три раза в день. Иногда затишье на день-два, потом опять. Аскорутин третий месяц пью — не помогает. Помогают вата и перекись водорода.

Сижу, зализываю раны и думаю: дай-ка я погляжу на все это с точки зрения психосоматики. Может, пойму, что за штуки такие подсознание со мной вытворяет. Поглядела.

Кровотечения из носа — потребность в признании и любви. Ага, спасибо, любите меня. Идем дальше.

Плечевые суставы — конфликт между «хочу» и «надо», человек живет так, как требует от него социум, закрывает глаза на собственные желания. Левое плечо — забила на свою женственность. Ну да, забила. Я теперь в доме за мужика. А что делать-то?

Голень — отношение к будущему, способности двигаться вперед, крушение идеалов и жизненных принципов. Приехали.

В общем, все мне стало ясно, сижу и думаю: пятьдесят вторая глава — и никакого сюжетного поворота. Пора уже вставить что-нибудь детективное, а то прелюдия затянулась! Но единственный детектив в моей жизни — как я сегодня утром запасной газовый баллончик для растопки печи искала. Нашла.

На худой конец, сошел бы и романтический сюжет, но откуда ему взяться?

А тут мама время от времени подливает масла в огонь: в деревне, говорит, в доме обязательно нужен мужчина. Да уж, мужчина в деревне — вещь необходимая, как лопата или вилы. Даже нет. Как трактор или бензопила. Ладно, мама, говорю, сейчас пойду, хвостом по деревне помету, найду кого-нибудь. А сама думаю: а зачем, они же все здесь женатые. Ну потому что вещь, необходимая в хозяйстве, долго без дела валяться не будет.

И вот иду я по деревне: по свежему снежку и скользким колдобинам в широченных резиновых сапогах, медленно иду, прихрамываю на правую ногу, а правой рукой левую лямку рюкзака оттягиваю (вы помните, зачем), и потому как-то получается, что иду бочком. Иду и рассматриваю местных мужчин. Внимательно так, с интересом. Рассматриваю и понимаю, что пока не готова в дом трактор или бензопилу тащить. Мне бы томик Умберто Эко или Иосифа Бродского. Ну ладно, можно что-нибудь из репертуара Итало Кальвино или Эрленда Лу. И далее по списку.

В общем, романтический поворот сюжета никак не клеится, а детективного тоже нет.

Сходить, что ли, еще раз за водкой?

Глава 53. Эволюция

3 ноября

Почему мне в последнее время постоянно кажется, что снег идет исключительно для того, чтобы мне было чем заняться?

Утром просыпаюсь — за окном снегопад. Хлопья огромные, мягкие, кружат в воздухе и дразнятся, будто язык показывают. Как бы я поступила раньше? Схватила бы свою зеркалку — и бегом на улицу, чтобы остановить мгновение и поймать кусочек красивости. Что я делаю теперь? Жду, когда снег стихнет, чтобы пойти его сгребать.

Мама утром:

— Таня, смотри, какой снег! Доставай фотоаппарат!

— Вижу, мама. Я лучше сейчас лопату достану.

От фотоаппарата до лопаты. Эволюционирую.

Глава 54. Праздник забвения

4 ноября

Проснулась оттого, что вкрадчивый мужской голос ласково шептал на ушко: «I’ll never forget the moment we kissed, the night of the hayride…» 7.30.

Это Фрэнк Синатра, я каждое утро так просыпаюсь. Мелодию на будильник выбирала не по словам и смыслу, а чтобы из сна выводила плавненько и постепенно. Американский свинг, который в городе предшествовал чашечке кофе и поездке в утренней маршрутке, отлично вписывался в контекст дня. А вот здесь имеет обратный эффект — заставляет поглубже забиться в одеяло. Хотя я недавно заглянула в словарь и выяснила, что это что-то про любовь на сеновале. То есть тема-то наша, деревенская. Но все равно, кажется, придется сменить.

Итак, я проснулась с мыслью, что сегодня предстоит вымыть полы (как и почему я люблю мыть полы в деревне, я уже писала), пропылесосить, выхлопать многочисленные коврики и вязаные кружочки, дописать текст про ветеринарную эндокринологию, на которую не хватило терпения вчера. Это была первая мысль. Потом я высунула нос из-под одеяла и поняла, что первым делом нужно затопить печку, потому что тепло за ночь куда-то улетучилось. А еще через несколько секунд на крыше что-то завыло и загрохотало.

Ветер. Он сердито раскидывал что-то на чердаке, чем-то стучал во дворе, бесцеремонно топал на крыльце и завывал под окном. В такую погоду самое разумное — повернуться на другой бок и уснуть.

Засыпаю, закопавшись по макушку в одеяло, и сквозь сон между завываниями ветра слышу вкрадчивый тихонький стучок — мама крадется на костылях из своей спальни в сторону кухни. Тихонько крадется, чтобы меня не разбудить. Придется вставать и затапливать печку, иначе, пока я буду спать, она у меня замерзнет.

И тут еще одна «радостная» мысль — вчера ночью, когда укладывала дрова в печь, обнаружила, что осталось только на растопку. Ночью в дровяник не пошла, оставила себе эту радость на утро. И вот оно утро. С завываниями ветра, который со всей дури чем-то гремит на крыше. Подъем.

Растапливаю печку, измеряю маме давление, спросонья договариваюсь с ней, что сейчас протопим печку чуть-чуть, а за дровами схожу к вечеру, когда ветер стихнет, тогда и протопим еще раз. Отправляю маму спать, потому как выясняется, что она всю ночь не могла уснуть, и думаю, что делать дальше. Лечь спать? А кто будет печку контролировать, кочергой в ней мешать и трубу вовремя закроет? Сесть работать за компьютер? Но напряжение и в обычные дни в сети скачет, а сегодня под буйство ветра свет периодически то появляется, то пропадает.

Спать я все-таки ложусь, но по-хитрому — на сложенном пополам стареньком диване. Пространство получается узкое, надолго не уснешь — минут на 10–15, не больше. То одеяло на пол свалится, и проснешься оттого, что замерзнешь, то больное плечо неловко прижмешь к спинке дивана, то больной ноге будет неудобно и она заноет… Где-то в половине одиннадцатогого я все-таки закрываю печку и продолжаю спать.

Под завывания ветра сладко спится даже на древнем диванчике. Я впервые за три последних месяца сплю почти до обеда. Сплю и сама не верю своему счастью. Иногда просыпаюсь, и где-то между сном и явью мелькает мысль: как в гробу. За окном серая хмурь и завывания ветра, странный грохот и стук на крыше, словно кто-то что-то заколачивает, тело в каком-то странном оцепенении. Закрываю глаза и сплю дальше.

Просыпаюсь в районе половины первого оттого, что снова слышу шарканье маминых костылей. Надо вставать, сколько она еще будет мучиться — в комнату на любимое кресло не идет, чтобы меня не разбудить, а в спальне на кровати она долго просидеть не может, там не к чему спиной привалиться.

За окном все еще завывает ветер, но грохот на крыше стих. Ну и славно.

Встаю. Обед, а я еще в пижаме. Думаю о том, что пора бы сходить в душ, но находятся другие дела. Привязываю маме к плечу «Алмаг» — ее любимое средство лечения боли в суставах, убираюсь на кухне, подогреваю маме в микроволновке вчерашний рассольник. Приношу его в комнату, снимаю с мамы «Алмаг» (20 минут уже прошли) и ставлю в микроволновку свою порцию. И тут пропадает свет. На этот раз не на одну-две минуты, а насовсем.

Не то чтобы я хочу рассольника, я его совсем не хочу. Но душ я уже принять не смогу, потому что насос работает от электричества. Умыться и зубы почистить я тоже не смогу, по этой же причине. Переключать шланг к запасной емкости я так и не научилась — мои мужчины вместо того, чтобы дать мне это сделать собственными руками и проконтролировать, как я это делаю, просто ткнули пальцем и сказали: «Там переключишь». Я все, конечно, поняла. С этим пониманием теперь и живу. Брать ведро и идти за водой в колодец я, разумеется, не собираюсь.

Укладка сегодня не грозит, продолжаю шататься по квартире в пижаме. Нахожу в холодильнике остатки красного вина с поминок, черный хлеб, сыр, яблоко. Все-таки я у нас запасливая девочка, с голоду не умру. Сажусь обедать, запиваю вином.

Мама:

— Что празднуем?

И тут я вспоминаю, что сегодня 4 ноября.

— День народного единства, мам. С праздником!

Вот ведь придумали праздник, сразу не вспомнишь, в честь чего. А народ все равно 7 ноября празднует, только теперь начинает 4-го, а заканчивает 7-го. И даже то, что 7 ноября рабочий день, не помогает. Это ведь как минимум два-три поколения должно уйти, чтобы мы избавились от исторической памяти. Вот тогда и переименуем День народного единства в День национального забвения. Чтобы уж по сути верно было.

Уборка отменяется из-за отсутствия воды и невозможности включить пылесос. Забиваюсь под одеяло на все тот же сложенный пополам диван и включаю книжку. Исигуро, «Погребенный великан». Очень органично идет под потусторонние завывания ветра за окном. У них там хмарь, у нас хмурь.

Темнеет. Я увеличиваю размер буковок на экране и продолжаю читать. Мама вздыхает и жалуется на темноту. Она вяжет внукам носочки, а в полумраке спицы не попадают в петли. А я читаю и думаю о том, что благодаря отсутствию света я впервые за много-много дней держу в руках книжку.

Долгожданный свет — как звоночек к действию. Пора топить печку, которую не дотопила утром, мыть полы, пылесосить, готовить ужин. Что там еще? Ах да, статья про ветеринарную эндокринологию. Вздыхаю и иду за дровами. Но сначала собираю лопаты и метлы, которые ветер раскидал по огороду.

Пока ношу дрова — пять вязанок, чтобы хватило на завтра, — мама вспоминает, что нужно отвязать бельевые веревки во дворе, иначе их за зиму пробьет сажей. Спасибо, мама, ты всегда что-нибудь вспомнишь вовремя.

Беру табуретку и лезу на ворота снимать веревки. Ешкин кот! Три веревки, каждая привязана с двух концов, на каждом конце не менее семи тугих узлов! Отец привязывал тщательно, на совесть. Нет, не понять мне мужскую логику: зачем висеть на воротах, вытянув руки вверх, и вязать бесконечные узлы, а потом каждый год их развязывать и завязывать снова, когда можно купить карабин и привязать веревки к нему — намертво, навсегда. И больше не развязывать. Так, понятно, на следующий год я эту процедуру усовершенствую — снова буду ломать традиции, а пока иду домой за ножницами, снова забираюсь на табуретку, встаю на цыпочки, тянусь вверх и пытаюсь острием ножниц расковырять качественно завязанные узлы. На последней веревке земля под табуреткой мягко подается, и табуретка начинает крениться вбок. Спасибо забору, за который мне в последний момент все-таки удается зацепиться. Правда, снова левым плечом, которое и так болит, но зато голова цела и ноги тоже. Если бы не этот забор, я бы сейчас лежала затылком на деревянном рассаднике…

Приношу веревки домой и пытаюсь снять с них прищепки. На концах веревок завязаны узлы, поэтому прищепки просто так с них не стряхнешь, каждую надо отщипывать по отдельности — пальчиками. Господи, зачем такие сложности? Чего я опять не понимаю?

Затапливаю печку, ставлю маме подогреваться блинчики на сковородке, устанавливаю себе пароварку под фаршированный перчик — да, каждый раз, когда я хочу приготовить себе что-нибудь вкусненькое из того, что люблю, мама с удовольствием ест блинчики. Это у нас такой компромисс — полный холодильник домашних фаршированных блинчиков с яблоками, творогом и капустой для мамы и фаршированных перцев для меня. И еще кабачки — тоже для меня.

Потом я запускаю стиральную машинку, вместе с бельем заталкиваю в нее и веревки. По всем правилам заталкиваю. Сначала их крепко связываю, потом складываю в наволочку, которую завязываю узлом. Включаю машинку и вспоминаю, что забыла пропылесосить. А машинку и пылесос одновременно пробки не выдерживают, поэтому я полтора часа терпеливо читаю книжку и жду, когда машинка закончит стирать.

Вынимаю белье из машинки. Ну что тут сказать? Наша супермашина развязала наволочку — наверное, ей было интересно, что там внутри. Мне правда иногда кажется, что она живая. Потом она развязала мой узел на веревках и запутала их в тугой комок.

— Мам, — говорю, — давай я их выброшу и новые куплю.

— Я распутаю, — добровольно соглашается мама и берется за дело. Она у меня гений по распутыванию узлов и распусканию старых вязаных свитеров на новые носочки. В общем, по всему тому, на что у меня никогда бы не хватило терпения.

А у меня дальше все по плану: пылесос, уборка, мытье полов, выхлопывание кружочков, вечерний мамин «Алмаг» — уже на другое плечо. Все, кроме статьи про ветеринарную эндокринологию. В десять часов вечера я понимаю, что сегодня статью я уже писать не буду, и, наконец, иду в душ.

Кажется, сегодня первый день в деревне, когда я не вымыла голову с утра и не сделала укладку. И теперь уже точно не буду. Думаю, чего мне не хватает для счастья, и отправляюсь качать пресс и делать утреннюю зарядку для лица.

Теперь бы пойти спать, потому что в 7.30 опять разбудит вкрадчивый голос Фрэнка Синатры, но руки сами тянутся к книжке.

Половина двенадцатого ночи, я читаю. Где-то на заднем плане маячит мысль, а не пора ли мне поспать, но я читаю.

И тут еще одна мысль. Блин, какой же сегодня у меня замечательный день! Впервые с тех пор, как я приехала сюда, я не просто выспалась, я отоспалась! И еще я читаю! Я просто валяюсь на диване и читаю! Впервые за все время, что я живу здесь. Это ли не счастье? Настоящий праздник.

Я начинаю думать, что похожа на героев Исигуро: за чередой однообразно повторяющихся дел и бытовых ритуалов я начинаю забывать, как оказалась здесь и что было со мной раньше. И только вот такая старая привычка держать в руках книгу вдруг приоткрывает завесу, и я удивленно думаю: а это точно была я? А это точно было со мной?

Глава 55. В пути

7 ноября