Бесплатный фрагмент - ЯГОДКИ РОССИИ***РАДОСТЬ 200

Серия любовных рассказов и новелл

Рассказы и новеллы этого сборника, это — как сладкие и горькие слезы и слезинки о покинувшем нас времени нашей жизни!

«ЯГОДКИ РОССИИ»

Рассказ который открывает книгу. Это не эротика, не порнуха, это про то, в каких формах и как существует среди людей любовь вечная. Что так венчает нашу жизнь, которую, мы живущие, часто пропускаем по рассеянности и невнимательности. И заново узнать и прочитать чтобы та неожиданно встретить и вспомнить свое, вновь пережить или хотя бы помянуть и сказать спасибо этому простому общечеловеческому чуду. И быть благодарным, что это есть, было и будет всегда с нами!

«РАДОСТЬ — «200»

Это про нашу жизнь, которая уже стала прошлой. Работа, борьба, деньги и наши вечные надобности и интересы. Герои этих рассказов обычные люди, необычно только их борьба за свое существование, за то чтобы и в таких условиях оставаться нормальными людьми. Давно уже сменились политические реалии, стали жить якобы и богаче и здоровее, но борьба продолжается. Остаться человеком, изменить не мир, а мир в себе, такая стоит задача перед многими персонажами второй части книги.

ЯГОДКИ РОССИИ

шесть раз за одну лунную ночь,

в летнем саду

Осенним, небесно-сияющим, днем на самой большой горе этой местности, в известной ему точке, Василий остановил машину. Эта была четвертая по счету. Вышел на бровку, дернул рукой у себя внизу и стал смотреть далеко в даль, на это самое село. Давно его здесь не было. Всю жизнь почти! Итак:

В третий раз после женитьбы Вася оскоромился давным-давно, когда еще писали вместо слова урожай — «Битва за урожай». Он был тогда молодым, бедным и глупым. Молодость. Конспекты будущего и жеванная бумага настоящего. Но все проходит. И когда понимаешь что это может забыто навсегда, вдруг ловишь себя на жалости к тому, кто был молоденьким таким. И про эту осеннюю, счастливую как теплая лунная ночь, пору своей новой, и такой неожиданной любви…

Вот почему, он, Вася, бросил все, в том числе и три своих телефона, и два магазина, вновь помчался по длинной дороге. Самым ранним рыбачьим утром. Побелевшая дымчатая луна на голубом рассвете стояла над самой дорогой. И теперь только вперед.

Их тогда, заводских трактористов, возили на технической машине. И среди всех Вася был самым молодым, на самом старом тракторе, и в самом засаленном комбинезоне. Правда, частенько выходило так, что несколько дней подряд он работал в поле. Но зато в остальное время он ремонтировал, заменял и опробовал двигатель. Все это полный световой день, с утра и до ночи, в остальное малое время он находился в общежитии, под телевизором.

Спал или лежал на своей кровати в огромной комнате, не иначе как бывший конный спортзал, перед вечно орущим телевизором или под какую-никакую выпивку, если не принимал в ней участие. Домой возили раз в неделю, потом стали возить реже, а под конец машина так вообще сломалась.

Теперь повторим слово, вслед за Васей, когда он остановил на местной горе машину, и далеко глянул на село, располагавшееся внизу главного в его жизни холма. Битва за урожай! Вот и сейчас Вася ощутил на губах привкус Раиного самогона. И так целый день под горячим солнцем. Чувствуешь самой кожей, как оно двигается по небосводу. Над рычащим, газующим пронзительным жаром, раскаленным трактором.

И плывут, плывут перед глазами, вечные и нескончаемые, то четкая гряда пшеницы, то рядки свеклы, а, больше всего пахотная земля. По вечерам и голова туда же плывет сама, вслед за бороздой. Трактор это вам не машина. И знаете, иногда так хорошо думалось в нем. О прошедшей жизни, о том, что досталось нам, и что кому-то вообще — самый главный русский вопрос, который стоит и стоял пред русскими мужиками. А главный герой рассказа Вася относится именно к категории Р. М.

Это отношение меня, как субъекта, к трем главным вещам тогда, — водке, бабам и родине. Можно и по-другому, тем более сейчас: Отчизне, водке и нашим любимым, точнее к женской, этой самой, овчинке.

Вот поэтому сейчас Вася и скажет главное слово в свою защиту. Вася докуривает сигарету, третью за последние два года сигарету. А потом долго, как самый настоящий Пихтя, (член отряда механизаторов), отхаркивается и сплевывает далеко вниз. Ну что же последуем и мы туда, в давнее время.

Трактор ремонтировался уже много больше недели и поэтому Вася с утра до ночи ходил в одном и том же комбинезоне, и даже дня три так и спал в нем. Но когда вечером ему предложили сходить в клуб на танцы — он не выдержал. Не все же время битва, не все время ходить в тяжелой спецовке, не все время быть женатым — можно и отдохнуть.

А там, на танцах, он вдруг «надыбал» одну прелестную колхозницу. Они знали друг друга, тем более что когда-то работали целые две недели в одном звене. Вася был ознакомлен с ее положением в колхозе: она разведена, приехала сюда к своей бабке, у нее есть ребенок, и что за нее придется обществу ставить банку, потому, что она полезный член в этой битве, среди этих плодоносящих русских полей.

Кончились танцы. Веселый народ стал расползаться, кто допивать, кто в соседнее село за настоящей водкой, а Вася почему — то очутился один на один. Может быть, в клубе он еще думал о том, что у него жена дома там, за тридцать шесть километров, но как только вышел на крыльцо. Словно новая жизнь окружила и так взволновала его

Ах, эта дивная спелая осенняя колхозная ночь. Когда сами облака пахнут спелой соломой, сухим сеном и ароматом огромного стога донника. Сам Вася воздвиг этот нескончаемый для него стог, когда и руки и лицо его, и весь трактор с вилами пахли чудесным ароматом зеленого цвета. И от нее тогда тоже пахло зеленым щедрым настоем. Да и она вся была такая. Посматривали друг на друга.

Еще для приличия постояли на крыльце, а их лица и глаза охватывал теплым ветерок с его последним теплом — запахом, и знаешь с какого именно он поля.

Пошли, спотыкаясь о кочки асфальтовой дороги, такая тут вот темень и где-то в еще более темной темноте Вася прижался к лицу и поцеловал ее, будущую свою. Она ответила, и голова закружилась, как тот еще ветерок. В тот первый раз такие сладкие у нее губы оказались…

Шли, шли, а потом сразу завели его направо, во двор, угостили яблоками и ключевой водой, а немного погодя принесли на хлипкий столик под яблоней картошку, малосольные огурцы, кусок пахучей рыбы с чистой крепкой, упоительно-соленой для лета плотью, и твердый творог. Было еще сметана и яйца, но Вася их в темноте не сразу увидел. Вася приналег, давно он так не питался, а уж в наше время, никогда!

Вот так он узнал, что ему надо на праздники, чего его душа любит и желает. И с тех пор старался сам или заставлял других добывать эту сметану, эти грибы и яблоки со свежей капустой. Картошка еще. Она принесла ему то, что именно жаждала и полюбила его душа.

Сидели они долго, пока Вася глотал и давился, потом она ушла и вновь появилась на пороге дома, и позвала Васю светящейся рукой. Вася не хотелось идти в чужой дом… Может в стогу, вон там охапка донника, помнишь как он пахнет… Чем плохо, а если и будут комары, то он, Вася, отгонит их своими мозолистыми руками

— Пошли! — сказала она.

Зачем, чем тут не так, ведь как в настоящем стогу, как тогда. Но нет — значит, нет!

Лишь спустя пять минут, за которые Вася разделся и умылся в чужом доме, заодно приготовив свою артиллерию к бою — стало понятно, зачем его привели в дом. У нее был маленький ребенок, он болел и стоило кровати скрипнуть во второй раз, начинал плакать. Бабка, которая привидением приходила к детской кроватке, в счет не шла. Она тоже колхозная вдовушка и была глуха, как может быть глуха старая кляча, всю жизнь и утробу свою отдавшая «путям Ильича».

И все! Начали сторожиться, прислушиваться, но только Вася взгромоздится, ребенок вновь начинает мяучить, да так жалостно. Тем более, что в городе жена должна вот-вот забеременеть по настоящему. Партнерша начала было перемещать ребенка ногами пониже, но Вася остановил ее. Понял, что у него с таким набитым животом может и не получиться.

Он все думал: мальчик там или девочка и постепенно его артиллерия покинула свои позиции. Ответил, что пусть берет этого ребенка к нам поближе. Потихоньку стали засыпать сладко все трое. Вот так Вася опростоволосился в своей жизни. И главное он знал и верил, что его партнерша была еще та…

Талия у нее в обхваточку, грудь плавает податливая, и все время светит вверх, а соски, в первый миг поцелуя, прохладные. Только ему не понравилось то, что она толкала ногами ребенка, который мяукал тогда у ног. Наверное, в том месте, где она приложилась, будет у крошки болеть. Так иногда у Васи бок болит, и становится плохо жить.

Постепенно все трое угрелись в постели, успокоились, поубивали на себе комаров, а новые их разбудить не могли. Луна, как и солнце днем плыла по небу в о кошке всю ночь насквозь.

Под самое летнее утро, когда весь свод ночного неба со звездами только-только начал принимать сияние далекого нижнего солнца — Вася возобновил свои занятия по тактике. Шесть раз за ночь, два раза подряд не вынимая, личный рекорд на всю свою жизнь!

И прохладные соски, вблизи похожие на ежевичные ягодки, сами прижимались к его лицу. Целовал и ласкал их Вася. Задыхался и вновь приникал к ним. Ночь уходила вместе с силой Васи, а он был рад этому.

Вновь жить Вася стал новым утром. На небе три краски: зеленое — земля, светло-зеленое небо над, и пылающее, колхозное, солнце, которое уже неутомимо тянет вверх. За ударный труд налили ему полстакана самогона с молоденьким луком, поджарили картошки. Это сделала к большому удивлению сама бабка.

А она приготовила ему тертую морковь с черносливом, молодым чесноком и двумя ложками густой сметаны. Он ел, и было такое ощущение, что пьет самое лучшее и живое, что есть для него на этом свете. И вдогонку, на верхосытку, яблоко, которое вот-вот должно упасть с дерева само. Протянул только руку и она само легло в ладонь, как то самое, что было три часа назад!

Впереди был обычный трудный день. И Вася жил, чтобы притушить эту наступающую радость. А, может быть, для того, чтобы борозду не портить. И пошел от своей новой семьи прямо в поле, где и стоял его трактор. Вечером домой, к старому столику под яблоней. И так до трех раз. И еще очень, самое важное, было тут для него.

Помнится, во дворе был родник, самый настоящий. Был обложен большими круглыми валунами, между ними в глубине светло стоящей воды и все крутились, как гимнасты, взмывающие вверх, серые длинные песчинки. Когда он впервые взял черпак и сунул туда свою похмельную морду, его поразил запах воды. Никогда до этого вода не пахла, он даже не знал такого. И стал пить.

Еще один раз она при нем мылась и подмывалась этой чистой водой и повизгивала, как тогда, на стогу. Так он жил почти десять дней и все дни недели, от понедельника до нового воскресенья.

А потом самым поздним вечером его срочно на машине, как и других, отправили на родной завод. Там другая программа — давай план, не забывай, что ты у нас раб. Удалось еще раз, зимой, вернуться, прилететь на крыльях, всего на день. И все понапрасну.

Те трое баб, а к этому времени он уже знал, что у нее дочка — Анечка, все три ягодки, покинули его и уехали искать дальше свое счастье. Вася в тот реестр не входил. А зря, Вася мечтал, и не просто только, о жизни в деревне. Родник, яблоко, чистая женщина, запах с поля. Вода, которая пахнет собой, стоящая в тарелке сметана, и основательный кораблик творога!

Недаром он так напился в тот день, что все эти политические плантаторы как-то директор завода, парторг, председатель, бригадир — все решили отстранить Вася от должности механизатора, урезать ему зарплату и чуть ли не уволить из колхоза. Даже дома про все прознали, и грозились выгнать вон, в ту самую далекую колхозную жизнь.

Чувствовал он себя неким дядей Томом, что с хижиной и ненависть обуяла его трудовое сердце. Вот тогда и возникли перед ним эти три вопроса, на которые надо ответить в жизни своей, любовь все ж таки или ненависть: бабы, водка, родина. Или по другому: Родина, женщина над родником с кружкой в руке. Водка, что так и стоит недопитая на кривом столике в том сладком саду.

Вот почему Вася ушел в бизнес, как в пьянку. А так как ему по закону, сокращенному по штату разрешалось только торговать, то стал за прилавок. Не уехало все, как те три ягодки. Машиностроительное и колхозное производство давало себя знать, и с друзьями он устроил свой подпольный цех, где токарка, сварка, покраска всего, что нужно. Государство пока терпело, как тот председатель колхоза, и этот директор завода.

Потом, через пять лет, причем два раза, своими ночными думами и усилиями, чтобы никто не знал, чтобы жена не догадалась, он снова был там. Но стола того под яблоней не было и жили тут давно-давно переселенцы. Родник еще не исчез, но глыбы, на которых стояла она в своих лунного отсвета крыльях, уже легли в фундамент нового дома, а куда конкретно — все это он уже просто ненавидел. И только, уходя, он сорвал со срубленной яблони два — три листка и сжевал их, когда проезжал мимо завода.

Те трое баб, дочка — Анечка, те три ягодки покинули его и уехали искать дальше свое счастье. Что бы оно было круглое, как то яблоко. А Васеньку своего они бросили, не нужен он им был. Пьяница, обжора, и пахнет от него соляркой.

Василий садится в свой дом, в свою машину. Еще две минуты неспешного хода и за правым стеклом проплывет тот дом. Бывший дом Васиного счастья. Сейчас там ничего для него нет, самого того, что составляло такое счастье мимолетное, и колхозное. Только тупо стоит большой дом каких- то переселенцев.

Но есть некоторые новости. Справа от бывшего ее дома, где и была дорога на поле с огромным духмяным стогом травы донника, И проложена новая, но все та же старая дорога и точно таким же трактором, какой был у Васи. И таким же мудаком. Вася даже не присматривается, дорога хоть и заново, но все так идет вниз, по оврагу. Так вот, эта дорога, оказывается, была вечной, а он и не знал этого до сих пор!

Вася последовал и, конечно же, нарвался. И хоть его автомобиль был вездеход, но в этой боероздине, а по колхозному «мочажине» тут так говорят, запросто сел на днище в самом низу оврага, что огибал это поле. Машина сидит прочно. Ну и что?! Мало ли баб на этом свете?!

Взял в руки бутылку с законной водкой. Сколько же этих бытылок прошло через его машины и ни от одной не было такой радости, как сейчас! Ох, и блестит же бутылка, под этим вновь новым осенним солнцем! На все поле, и на всю родину. Есть выпивка, ребята! Смена отработана, мы все свободны!

Разве не его родина здесь, разве не его детскими динозаврики, с каких он начал свою торговлю, кругом ползают полтора трактора по полям?! Из закуски два листика из все той же яблони, что как в песне растет при дороге и пошел к полю, которое пашет тракторист.

Издалека он помахал бутылкой, тем более, что трактор давно стоит к нему передом. Может быть, это его вечный колхозный друг Пихтя. Вот кому он снова задаст вопрос.

Тракторист все уже давно видел и все понял, начинает движение, задержка только из-за того, что тракторист отцеплял плуг. Вася остановился. Трактор по склону катится к нему и сам, собственной персоной, Пихтя машет ему рукой.

Итак!

Кто даст ответ, как надо нам, русским мужикам, относиться к трем вещам на этом белом свете: водке, бабам и, наконец, к родине. Три вопроса, как те три ягодки. Пока идет время и Пихтя, Вася думает, как лошадь, стоя, с поднятой бутылкой водки в руке. Это вспомнились прошедшие его денечки, его девочки.

А вот что с девочкой, той самой, что лежала с ними в первый раз вместе. Может быть ей надо какие-нибудь лекарства, а то вырастет дурочкой и никогда не сможет сделать салат из моркови, чернослива. сметаны. И тех ягодок, какими его когда-то Бог наградил.

Причем, за такое сладостное, и милое, и нежное дело. Да только как их найдешь, наверное, уже и следов от них на осталось в этом мире. Ну почему наша жизнь всегда так кончается?!

И еще хороша наша родина тем, что сейчас солнце светит ровно за его спиной, и Пихтя никогда не увидит его слез.

Это у тракториста сразу видать его слезы, потому что вся его морда, должна быть в пыли, а вот у нас нет.

***

…может быть, только там. Только там…

КАШТАНОВАЯ БОРОДА

история и сказка для детей и взрослых

Даже если прочитано взрослым, все равно

должно быть передано детям

Одна девушка, почти как моя мама в молодости, однажды поехала в гости к своей тетке. В самую настоящую деревню. Но то ли кассирша, то ли она сама перепутали названия, и очутилась наша девушка на одной станции в глухом уголке России. Там, на станции, вокзал, невдалеке два три дома с беспросветными окнами и над всем этим быстро начинающее темнеть небо.

В самом вокзале была только одна уборщица, она мыла пол и все ругалась, наша девушка не стала долго слушать ее, а в отчаянии вышла на перрон. Тут, на этом одиноком степном вокзале, даже перрон был, только очень длинный. Выйдешь, глянешь, кругом одни поля и леса с оврагами. Или какие-нибудь рощи. Туалет, дальше самое настоящее бомбоубежище, Ничем другим эти толстые бетонно-железные ворота, врытые в землю, быть не могли. А сверху на крыше росла настоящая береза. Подошла поближе. На стальных воротах большая ярко-зеленая надпись, граффити, словно привет из ее родного областного города. Значит в самом деле тут была настоящая война!

Но вот вспыхнули фонари и стали железнодорожные рельсы приходить из темноты и уходить туда же. И все тут так, словно какой-нибудь учебник истории нашей страны: читаешь, сзади мрак, посредине, под фонарем, еще жить можно, а что в будущем то там, у нас, тьма мрачнейшая.

А тут по государственно бедности, и света, разумеется, было мало, как в войну, примерно. два фонаря-калеки на перроне. Только прожектор светит

вдали перрона, как в кино, в лагере для заключенных. И лампочки тут вставлять нельзя, потому чья-то жадная рука все вкрученное повыкручивает.

Полгода назад на этой станции все светофоры из строя вышли. Кому то понадобились цветные стекла для ночных танцев, и он как настоящий олигарх, все светофоры железнодорожные на станции изуродовал. Хорошо, что хоть машинист попался надежный, сумел беду отвести. Так вот и живем.

— Боженька ты мой! — думает девушка со всеми своими сумками. — Куда это я попала?!

И если учесть, что ее еще только два раза обманули с этой любовью, так вообще, можно только смеяться. Теперь она уже давным-давно и вовсе не девушка, а настоящая городская деваха. Вот и дождь стал накрапывать. Куда ей теперь деваться? Кому подарки отдавать, где ее тетка!?

Когда будет следующая электричка, которая и увезет ее в настоящую жизнь!? И будет ли она…

Может быть такое, что в нашей стране все электрички, которые тихонько везут к счастью, уже давным давно отменили.

Побежала назад, в вокзал, а там уборщица уже домывает пол, и все бурчит вроде как про себя, а в самом деле для всех нас. Что мы тут все вечно ходим, вечно мешаем, с наших подошв грязь пол мажет и вообще, пора закрывать и эту станцию, да и, всю Россию, насовсем, чтобы меньше гадили, чтобы меньше грязи было. Чтобы не грабили так, что весь белый свет удивляется. Закрыть — и все дела.

Не стала слушать ее девушка, а села на перронную скамейку под каким то навесом. Небо над нею темное, и бесшумные пока молнии-зарницы ее так страшно изнутри высвечивают. Словно в кино, когда хотят испугать зрителя. И было за что.

Одинокая отставшая ль своего поезда, пассажирка-девушка, городская эта деваха, и не представляла себе, что здесь когда-то прокатилась самая жестокая битва. Когда одна стальная армия атаковала такую, же вражескую. И, как напоминание раз в пять, шесть лет тут, над этой станцией, гремит невиданная гроза. Слишком тут много было всякого железа и природного, и военного. Слишком горя тут было много, хоть оно и давным-давно позабыто всеми.

Но сейчас девушке было не до истории родной земли. Ни когда в ее жизни не было вот такой предстоящей жуткой ночи. И неизвестно, когда будет поезд этот электричка, а если и будет, то куда он направится. И что делать ей — неизвестно. Но тут над вокзалом, над всем, молния сверкнула, и показалось, что там, на другом конце перрона, стоит ее любимая бабушка, которая и воспитала ее вместо мамы. Хоть и давно ее нет на этом свете, уже целых полгода. Тут еще капля упала прямо на щеку. Теплая. И соленая. Это свои слезы подоспели. Вот так. Надо что-то делать, а она плачет.

— Бабушка, если это ты, то скажи хоть словечко мне!

И тут молния на один миг выхватило из темноты то самое слово, что написано на двери бомбоубежища. Словно его бабушка сказала по настоящему! Потому что, там зеленым по серому бетону, всего одно слово прописано:

— ДУМАЙ!

И эта бабушка вовсе не горюет, а даже улыбается, мол, нет тут никакой беды, а только одно приключение! Эта бабушка была в жизни еще та проказница! Опять придумала, раскладывает карты, и делится со своей внучкой-дочкой сказочной вестью. Что вдруг именно тут и сейчас ее встретит мужчина, который станет самым дорогим и любимым на всем свете, что на эту станцию ее суженый приедет. На золотом коне, в боярской шубе. А приданым у него будет дочка красавица!

Только все это такая сказочная невидальщина! Любила покойная бабушка красное словечко!

Девушка только закрыла глаза, мало ли что ее привидится, и сейчас ей тут не то что страшно, а тошно. Ведь какой год она живет в большом чужом городе, а что толку. Ее зарплаты хватает только на жизнь в общаге, на автобус и еду. И хотя она откладывает деньги, но ни о квартире, ни тем более о машине не то что мечтать, а даже и думать невозможно. Нет квартиры — нет и семьи. А нет семьи, то и счастья совсем нет. Хотя все сейчас говорят наоборот.

Но делать нечего, надо жить дальше. Жить и не терять надежды. Ведь она была настоящая круглая сирота, и вырастила ее бабушка на свою пенсию. А сейчас и бабушки нет. Она одинока и должна сама думать за себя.

Такие моменты бывают в жизни каждого, независимо от того, кто это девушка, женщина или мужчина. А ведь это, может быть, и мальчиком, который скрывается от милиционеров или бандитов в старом сарае, в брошенном гараже.

Или девочкой, которая убежала от злых и пьяных родителей, и прячется, и плачет на чердаке своего дома. И теперь вся следующая жизнь зависит от одного лишь случайного поступка. Сделаешь один шаг, и все изменится, не сделаешь, жизнь поволочет тебя совсем в другую сторону. Так надутый шарик болтается по комнате, ударишь его ногой — он там, откроешь форточку — он уже в другом месте.

Вот судьба наша какая, точно как, вот эта уборщица, вокзал пустой, а она выгоняет ее на перрон. Свою власть показывает.

— В нашей стране таким девкам счастья не положено — каркает она: — Вокзал закрыт! Поездов нет. Жизни, у нас тут, тоже нет!!

Что может сделать девушка, вот так, вот здесь, одна, на темном перроне?!

А вот что!

— ДУМАЙ!

И она должна вести себя, как женщина, как мудрая женщина. Главное — пережить плохое, не плакать и не жаловаться. Вот только посидит полчаса, как посоветовала ей бабушка и пойдет в дом, в котором уже вспыхнули окна. И что же?!

Когда приехал на перрон этот мужчина с бородой, она не вышла, не попросила помощи, она сделала так, как когда-то советовала бабушка.

— Помоги мне, бабушка, ты моя любимая и единственная — это она так вознесла свою молитву Богу

Мелькнула молния, а ветерок теплый шепнул в ушко, совсем как бабушка, когда укладывала ее спать. Вот бабка и говорит своей внучке любимой на правое ушко, которое самое умное и разумное.

Что, мол ей, сейчас спешить не надо. Стой, как стоишь. Сиди, как сидишь. Но заинтересуйся, ведь интересно, что это за мужчина. И не бросайся навстречу — пусть сам подойдет. А пока рассмотри его. Всего два взгляда. Но и этого тебе хватит, причем, с лихвою! Ты сразу поймешь, хороший он человек, или вообще такой, что не стоит с ним связываться. Девушка даже вздрогнула от неожиданности, так этот мужчина неожиданно появился перед ней. Притихла. И увидела его всего

На первый взгляд он выглядел достаточно пожившим, но немного неухоженным, хотя под лучом вокзального прожектора его борода сверкнула настоящим каштановым, тем самым, сказочным цветом, тем, что у бабушки на карте пикового валета.

Зажглась и сияла на круто завитом локоне прожекторная звезда, пока он шел к ней. Она вспоминает, когда была еще девочкой, узнала, что у грозного Карабаса есть борода. Когда то в детстве ей даже немножко было жалко, когда он этой бородой прилип к дереву. Ведь это так больно.

— Не отвлекайся! — тихо сказала ей бабушка. — Смотри! Во все глаза. Жалеть после будешь…

Одет гражданин для поездки на мотоцикле, и живет он в деревне и видно, какой он весь раздерганный. Куртка под рукавом разорвана, на рубашке нет трех пуговиц, зато есть большая булавка. Сапоги, соответственно, нечищеные. И руки, наверное, грязные, черные от машинного масла. Даже когда подошел, то видно, что рубашка хоть и с булавкой, но все равно криво застегнуто.

И сам этот деревенский гражданин давно приметил одинокую красивую городскую женщину, и снял каску. Можно было и не снимать, но это он так растерялся…

Конечно, у него были каштановые волосы, правда, уже с залысинкой. Вот тебе и парчовая шапка!

— Извините, гражданка, — обратился мужчина к ней, — Вы тут не видели одной такой старушки. Нестеровной ее зовут, она меня просила привезти ее домой.

— Нет тут ее! — сказала вышедшая на перрон уборщица. Она уже вымыла полы, и сейчас выливает им под ноги грязную воду из еще более грязного ведра:

— Не приехала твоя соседка, вовсе не было.

И пока они тут разговаривали, на перрон выскочила малое дите. И тоже женского рода. Она сразу увидела всех, и несется к папе, своему единственному защитнику в этом быстро темнеющем и сверкающем мире. Девочка подбежала к отцу, и, не отрывая глаз от чужой тети, обняла папу, вернее обняла то, что ей было доступно — правую ногу.

Девушка, она опять стало девушкой, было чуть не поверила внезапному ощущению. Ведь, в самом деле, он живет один, и у него есть дочка. Вон, какие у нее волосы, завитками, и тоже каштановые. Одним словом, и папа, и ее дочка два сапога пара. И как же им этим, всем, нужна настоящая добрая, но строгая хозяйка. Что расстегнет булавку, и на ее место пришьет пуговицу! И что вовсе не надо ей их бояться.

Они сами, красивых и городских, боятся. В штанах этих синих, джинсах. Неужели, в самом деле, такое бывает? Неужели мы все сейчас попали в волшебную сказку!? Еще где, на какой то затюханной станции, да еще в самой середине России, далеко от Москвы! Нет! Такого не может быть. У нас никто не верит в эти сказки. Жизнь не телевизор!

Но покойная бабушка, была совсем другого мнения. Вот сейчас раздастся гром и сверкнет заново молоденькая, и первая в этом году, молнии. И гром тут загремит, и сказка начнется! Все оставалось на своих местах, но то, что произойдет дальше, и будет настоящей сказкой.

Все потому, что давно умершая бабушка этой девочки, превратилась в всамделишного маленького ангела, и она будет жить, пока будет пылать гроза над всем этим краем.

Потому что завтра наступит сороковой день со дня смерти. Вот почему бабушка спешила, нашептывала на ухо внучке такие важные женские мысли. Она же подтвердила, что этот мужчина живет один, что у него есть ребенок, и что это девочка живет без мамы, вон как одна косичка рассыпалась, и на ней, для теплоты, три куртки надето, а застегнута всего одна. Может быть, и есть другое счастье, но для нее все поздно, поезд ведь сюда так и не пришел.

Вот бабушка все хлопочет за свою внучку. Ведь при настоящей внезапной любви уж не выбирают, какой человек попался, какой был, в такого и влюбляются на всю свою жизнь. Не на базаре — чтобы выбирать и приглядываться. Тем временем бабушка, ангелочек наш красивенький, перелетела к противоположной стороне, она спешила. Ее жизни ангельской — одна гроза всего.

И там стала сладко напевать про эту молодайку, уж такая она хозяйственная, не борщ варит, а чудо из капусты, картошки, помидор и наваристых костей с настоящим мясом. Таким борщом можно сразу наесться после целого рабочего светового дня. Что она будет его любить, и всегда останется верной только ему. Что котлеты ее будут сочные и душистые, что она им двоим, а потом и всем, такой квас приготовит, что слезы из глаз, а в носу будет щекотно. Никакие минералки не выстоят перед этим могучим квасом по ее, бабушкиному, рецепту.

А что касается ошибок, так у кого их не бывает. Сам-то он опять за — городской ухлестывает, будто ему мало первой. А еще, какие косички она умеет заплетать, какие прически она может делать! И твоя борода будет самой красивой, во всей этой округе. А рубашки чистые и выглаженные, будут лежать только в одном месте, в шкафу, а не рядом с ботинками.

Тем временем уборщица вылила из ведра грязную воду, а потом взяла да и посмотрела на небо. На небе грохотало. Ударила молния, белая, такое, трепещущее. Ухнул третий, уже оглушительный, гром.

— Не упусти, смотри! — сказала бабка-ангелочек застывшему мужчине:

— А я помогу, сделаю так, что ей деться будет некуда. Ишь, какую бороду отрастил!

— А ведь дождь будет. Ишь, как небо потемнело, страсть! — сказала уборщица. Сразу забыла про одинокую пассажирку и про все, и заспешила домой. И тут мужчина сделал левой ногой шаг вперед, потом наклонился и погладил девочку по голове, это для того, чтобы она не мешала сделать следующий.

Мотоциклист, с каской и дочкой в руках, остановился напротив женщины и посмотрел ей в глаза, как и положено между мужчиной и женщиной.

— Тучи становятся все ниже, все чернее, будет дождь, даже гроза! — сказал он.

— Оставаться вам тут негоже, поедем ко мне в дом, там хватит места. А завтра, если хотите, уедете домой. Я сам привезу вас на вокзал.

Молодая женщина кивнула, взяла сумки, и все они пошли от вокзала, к мотоциклу. И хотя уже прибывала долгожданная электричка, но теперь она была тут не нужна никому, и поэтому она долго тут не задерживалась. Дело было сделано..

— Не сахарная! — заметила бабушка — ангел. — Она сильная, моя внучка.

— Правильно! — Подтвердила издалека уборщица вокзала. — Куда это годится, на ночь глядя, разъезжать по электричкам такой красавице, да еще в своих штанах синих!

Женщина села в коляску и крепко-накрепко обняла руками маленькую девочку, свою будущую помощницу, свою будущую дочку, свое будущее счастье. Хоть ей и не холодно в трех куртках, а вдруг дождь начнется. Мужчина хотел было снять с себя куртку. Но женщина уже достала из сумки свою, мужчин тоже надо беречь, тепло должно быть всем! Мотоцикл поспешно завелся, и полетели кругом поля, проселки и лесополосы.

К новой общей жизни. Как и вся Россия. Ведь это и есть счастье, когда все в семье трудятся, когда кирпичик и кирпичику, а маленькое бревнышко к большому бревну. И все дружно строят свой дом общий дом, в котором каждому должно и будет хорошо. Именно о таком счастье для любимой внучки-сиротки и просила у своего Бога умирающая бабушка. Чтобы не болела там у нее душа.

А еще за нее просил бабушкин отец, танкист, погибший в своем танке здесь, на том месте, где только что сверкнула очередная молния. Ведь он сражался не только за родину, но еще и за свою маленькую дочку. Которая, так и останется в своей жизни одинокой.

Но зато в дороге, а ведь они ехали быстро и недолго, а для нашей молодой женщины еще и неизвестно куда, дождь их ни капельки не замочил! А вот когда приехали, когда вошли в дом, зарядил такой ливень и так надолго, что прямо невозможно было выехать из дома, целую неделю.

Вот уж бабушка молодец, как она расстаралась для своей внучки!

Дождь! по проселку не проедешь, нет дороги, кобель на своей будке спит, накрытый клеенкой, словно цапля, потому что весь двор водой залит. Да что там двор, вся деревня, все поля, леса и холмы — все в теплой дождевой воде…

Но зато и урожай был, одного сена на два года накосили. Колорадский друг тоже вел себя скромно, и картошка вышла на загляденье, слив, яблок, на два года вперед — всего было много. Вот что такое теплый майский дождь. А главное для этого дождя здесь было то, что три человека стали одной семьей.

Настал момент, когда девочка прибежала утром к папе на диван, а там все. И стала она лазить по ним и считать:

— Тут папа, а тут наша мама. Мама тут, а там папа. Папа у нас один, и мама тоже одна. Папа одна и мама один, а вместе две.

И все трое, лежа кверху пузиком, решили играть настоящую красивую свадьбу. Чтобы, все как у людей. Пусть уж бабушка порадуется на том свете своей внучке. Теперь она уже не сиротка, а совсем наоборот!

Мужчина с кудрявой бородой раньше был механизатором. А когда колхозы развалились, то стал сам себе механиком. Выкупил мастерскую, собрал весь брошенный инвентарь и стал работать сам по себе. Сам и токарь, и сварщик, и маляр. Но больше ремонтировал машины, и все ему некогда было за свое хозяйство взяться.

Но тут его женщины заставили делать все по-своему. Все было хорошо, только рыжий кот на первых порах был весьма недоволен новой хозяйкой. Ведь он уже узнал трагическую вещь, что это такое: лучшая хозяйка на свете. Он-то понимал, что теперь она никогда не забудет закрыть блюдечком сметану в крынке. Да и кусок рыбы или мяса не оставит на столе. Не говоря уже о колбасе. И в чулане мышей всех выведет, теперь за ними надо бегать за три версты. Кому такое понравится?!

То ли дело раньше, при хозяине. У того можно было целую тарелку сливок съесть, он и не заметит и не вспомнит. Да еще обрадуется, что опять тарелка чистая нашлась. А вот теперь нет. Оно, конечно, по жизни сметаны коту хватает, однако, интерес уже не тот.

Вот и девочка наша, у нее тоже раньше был непорядок, вместо кукол играет гайками и в компьютере. И не знала, как можно косички заплетать! Но сейчас с этим делом все нормально!

А однажды, когда вся семья вновь попала на станцию, то не узнали ее вовсе. Кругом огни, все светофоры исправны, цветы растут. Даже новый плиточный пол на станции. И никто не ворует, и не плюет под ноги. Электрички все разноцветные, а все стекла целы. Целы стекла во всем вокзале, и во всех домах, что расположены поблизости.

А на самом вокзале уборщица разговаривала с кассиршей и все хвалила одну невесту, хорошо ей знакомую, а заодно себя.

Но этого новая семья не слышала, да и не желала слышать. Зато они иногда вечерами охотно садились на мотоцикл и куда-нибудь уезжали втроем. Так здорово это было!

Научились искать грибы, собирать малину или землянику. Раньше у них такого не было. Кот провожал их до калитки, смотрел, чтобы все присутствовали, и держал хвост строго вверх, как и положено коту опытного механизатора. Не нравилось эта суматоха лишь одному кобелю, тот всегда боялся, что хозяева уедут в город навсегда, и выл целых три километра, если судить по показаниям спидометра. Поэтому неудивительно, что он тоже, как и все, любил, когда дождь, когда все дома и когда все хорошо.

А на самой станции уборщица разговаривала с очередной кассиршей, и все хвалила одну женщину.

— Уж какую свадьба там сыграли, такая свадьба по нынешним временам редкость! Я, — говорит она, — не утерпела глянула в ее помойное ведро, каким пол моют, и оно чистое! Уж, какая хорошая невеста досталась нашему Ивану. А все — я!!

«ХОТЕЛ ВЫСОКОЙ ЛЮБВИ»

Невдалеке, за грядой нескольких больших зданий и располагался привольно этот самый «Отель Звездный». Именно про него говорили ему, только выйдешь из областной больницы, то сразу налево, а там сам увидишь, не маленький. Искать гостиницу попроще, а значит дешевле, не было ни сил, ни духу. А этот близко, почти рядом. Вон вверху, на темнеющем уже небе видны красные пламенеющие буквы. Назад повернешься, и вот она, высокая областная больница. Там только начали вспыхивать все окна, целые ряды по периметру. Некоторые ряды оставались темными — рабочий день закончен

— Все готово, завтра или через день — сказали им.

Назавтра значит на завтра, гостиница «Звездная», — значит «Звездная». Далее седой серый мужчина свернул еще и на этот раз окончательно. Он уже шел среди черных, глубоко сияющих стен-окон. И даже здесь, в высоких плоскостях, как в телевизоре, отражалось, двоилось красно-огненными буквами название. Несколько раз выплывала и пропадала в глубинном черном тумане одинокая фигура человека. Плечи согнуты, в руках простенькая сумка, а когда ветер рванул на спине плащ, это сразу же произошло и там. Остановился и увидел себя в этом темном зеркале. Дома у них оставался телевизор. Сейчас как раз время смотреть его вместе.

А тут оказывается он и есть герой какого-то фильма. И только теперь стало ясно, теперь ждать до самого конца. Остановился, передохнул — иного решения не было. Дети далеко и жили отдельной другой жизнью. И им пока старались много не говорить лишнего. Их время еще наступит.

Да, делать было нечего — теперь за все отвечал кто-то другой. И потом, мать, давным — давно уже покойница, утверждала ему: на улице, на виду, плакать нельзя, слезы падут даром. Четко и аккуратно, как некогда в армии, по каменным паркетинам, направился к двери и распахнул ее. Такая тяжелая на вид, она неожиданно легко и сразу разлетелась на целую делегацию.

Поспешно бросился закрывать ее, сумка в руке мешала. Навстречу ему смотрели двое, женщина, сидящая за длинной дубовой стойкой, а перед нею охранник в ярко-разрисованной, как в кино, форме. Туго перепоясан стародавним кожаным ремнем, с металлическим неизвестным блеском стали сзади. Такой же ремень был и у мужчины, когда служил десантником. В далекой его, и ее юности,

Когда же все сладилось, он ужаснулся той сумме, которую должен был заплатить за трое суток пребывания в этом самом «хотеле». Три дня и целых двенадцать его рабочих смен. Почти две недели труда улетали псу под хвост, под которым на кожаном ремне висели никелированные наручники. Это он догадался уже сам. Но согласился. Деньги, разумеется, вперед.

Они аккуратно выслушали его, что и как, это он привез в эту знаменитую местную онкологическую больницу свою жену. И завтра, послезавтра все выяснится, но вначале ее будут опять засовывать под огромный голенастый, много никелированный, белый везде, аппарат. Что-то из космических страстей и фильмов. И они очень боятся, хотя это все уже происходило во второй раз. Они — это он и она.

Его посадили в лифт и показали какую кнопку надо нажимать. После короткого, на три вздоха, полета наверх, до него дошло, что именно на прощание в спину сказал охранник. Оказывается, тот предлагал ему женщин.

— Есть и под вас. Крепкие, еще и как! Совсем недорого, все ж таки мы не Москва. Только так, чтобы я знал.

А у него все в голове крутилось что-то вроде местного сервиса, какие там никакие медсестры, как-никак областная больница рядом, а значит профессиональный уход, или что-там подобное. Но все это было неправда. Он открыл полированным под серебро, ключом дверь, и вошел внутрь.

Доставшийся ему номер был огромен, и он в нем был один. И не только в длину-ширину, а по высоте. Нескончаемая высота потолка и люстра где-то там вверху. Даже не верилось, что можно так строить. Он стоял внизу центра люстры и думал.

Вспоминал, что охранник предлагал ему то самое, но только чистое и молодое, что должно было вылечиться у его жены. А затем заодно вспомнил, как впервые ломал «целку» своей. Давно это было, а вот не знал, что это можно выразить в деньгах и даже пересчитать на рабочие дни.

На полу был темно-голубой ковер, на окне длинные белые занавеси знакомого рисунка и покроя. Такие были когда-то у них тоже. Вздохнул, вернулся к двери, запер ее, и снял туфли. Прошелся. Наметил себе место. Открыл тумбочку при кровати и поставил сумку. Потом стал рукой лапать карман, забыл, что уже три года как не курит. Достал похудевший бумажник и три раза пересчитал деньги.

Но так и не запомнил сколько, раньше всеми деньгами заведовала она. Ничего рано утром он опять их пересчитает. Посидел немного, спрятал бумажник под подушку и пошел. Извечное слесарское любопытство погнало обследовать ванну и туалет.

Все равно делать нечего. Оборудование было новое, заграничное и поставлено с умом. В шкафчике над ванной он нашел три сигареты с золотым обрезом. Словно специально для него оставлены, а может тут такой сервис. Потом вновь постоял под люстрой. И уже по деловому, пошел к кровати. Огромная кровать, на целую шведскую семью. Да еще и ему место останется сбоку.

Хотелось есть, но все продукты он оставил в больнице в большом холодильнике, в тайной надежде, что они понадобятся ей. Что если она захочет картошки, самой первой, молоденькой, да еще с новой российской селедкой! Либо же черного хлеба с хорошим деревенским маслом, а ведь там есть еще и помидор и два своих первых огурца, которые он так радостно, для нее, сорвал вчера на даче…

Вздохнул и лег на кровать. Не потому, что хотелось спать, но надо было ждать. Уже перед самым-самым сном он подхватился и бросился к окну. Жена часто заставляла открывать окно на ночь, ведь она так любит свежий воздух. Вернулся и лег по настоящему. Долго-долго он будет спать. Проснулся он от того, что ему вновь хотелось плакать.

И это уходящее от него ощущение плача, настоящего плача, как в детстве. Когда рыдаешь и знаешь, что тебе обязательно после как-нибудь снова будет хорошо. Ему приснился самый настоящий полнокровный сон. Это она миловала и обнимала его как тогда. Когда, на пятнадцатый или даже семнадцатый раз, у нее самой стало получаться по-настоящему.

Она тогда такая гордая ходила, жаль, что почти некому рассказать про эту нагрянувшую невзначай радость. Оба они тогда ждали своих вечеров, и до сих пор в шкафу жива та простынь. И далекий ее, чайкин, крик напоследок, еще более сверху, чем сама люстра. Встал. И путаясь в высоких белых занавесях, как в женском белье, уцепился за край полностью распахнутого порывом ветра, окна…

…впереди и внизу чужая темнота наступившей наконец-то летней ночи. Он не стал глядеть вниз: оттуда доносился женский смех, ни вперед, где должны были сиять окна завтрашней операционной. Ни ее, ни ее крика. Все было неправдой. Осторожно, как чашку полную до краешков, он поднял лицо вверх…

Огромный, закругленный как череп человека изнутри, свод весеннего темно-голубого глубинного света, звездного как никогда, обнял глаза и душу.

— Неужели ее не будет для меня!? — вдруг спросилось у него в душе.

— А я!? Где и как, тогда буду я!?

Ни этот отель, ни это, предлагающее какое-то решение, звездное небо, ни другая счастливая жизнь — ничто не могло заменить того, что было.

Ничто теперь не было важнее того, что должно быть завтра. Сейчас там, в глубинном космосе летят и набирают свою жесткую неживую силу те лучи, которые сегодня пронижут их общее тело. Какие же мы все маленькие и беззащитные, какие мы комарики…

Хотелось есть, но из продуктов был только кулек с сахаром. Такой маленький, сиротский, совсем из его полуголодного детства. Конечно, тут можно раздобыть ложку, для этого и существует сервис в отеле и его конкретные представители, но мужчина достал из пиджака свои рабочие очки и подцепил на первый раз совсем маленькую кучку и доставил ее в рот.

Плохо, что руки дрожали и сахар, как слезы, утекал вниз. Но таяло. Жизнь прошла, жизнь просыпалась, как этот белый сахар, а он словно впервые узнал об этом. И теперь надо было готовиться. Хотя вообще-то он всегда был готов. Надо только вспомнить уроки из детства. Ну, там, когда летаешь во сне или когда желаешь отомстить всем своим врагам. А для этого надо было превратиться в сгусток пламени. Или лучи смерти, которыми обладает только он.

Потом в ванной он выпил воды из крана, вновь прислушался к неведомым голосам, они определенно стали слышнее. Заново подошел к окну. Надо было и в самом деле, хоть немного поспать, тем более такие деньги были затрачены. Но сил, даже на самый простой сон, не было…

Очень поздно, перед самым рассветом, а небо по летнему спешит и хочет светлеть, охранник вышел во двор. Во всех окнах, где должен быть погашен свет, темно. Охранник зевнул, вновь глянул на небо, только в промежутке между торцами зданий можно было понять, как медленно начинает проясниваться высокий стиснутый кусок городского неба.

Охранник хотел зевнуть во второй раз, но тут в самом верхнем этаже правого крыла, в распахнутом окне номера 508 вспыхнуло ровное маленькое сердечко зажженной спички. Кто-то закурил сигарету, и равномерно источив одну, от окурка зажег следующую. И третью, — все так же спокойно и равномерно.

Охранник знал, что знающие люди избегали и этот этаж, а уж номер в особенности. Хотя кто-то специально выбирали именно его. Уж слишком близко от «онкологички», слишком видно. И потом, там на верхнем этаже этого старинного здания, охранник это специально проверял на себе, в чердачном помещении несется и посвистывает себе вентиляторный ветерок в широкогорлых медных трубах вентиляции. Но это вовсе не ветер. Это поют и доносятся до нас, до нашего слуха, высокие женские и басовые мужские голоса. Они теперь не мешают друг другу, а существуют вместе.

И поют и славят они об одном — о той любви, которая посетила и дала им вечную жизнь. Они поют о том, что отныне и навсегда они станут вместе, и ничто не разъединит их, а общим домом станет вот этот выпуклый космический свод.

Когда-то в древности здешние пастухи, воины и мужи, на вон тех далеких меловых холмах умели нести всем такие песни на своих камышовых свирелях.

Коровы и козы переставали быть тогда просто мясом и молоком. Мы все — живые, и наши страдания это путь наверх и навсегда. Это то, что есть в каждом из нас; это то, что больше нас всех.

И тогда ночные звезды проливаются на землю тонким сияющим цветом. Это все для нас. Именно этот цвет ясно виден из окна на пятом этаже — химический свет ультрафиолета, которым залита операционная комната. Мужчина не сводит глаз со вспыхнувших только что ряды окон в онкологической больнице.

Теперь отныне и навсегда все висит на мне, а я сам вишу даже не на волоске, на ниточке, которую когда-то выдернула из своих юбок мать, чтобы перевязать мой палец, дергающийся от боли в нарыве под ногтем. Моя мать была колдуньей в своем маленьком мирке.

А я и не знал, что ее слова будут иметь такое значение для меня!

— «Пройдет время, взойдет солнце, нитка истлеет и порвется, пусть теперь, у Ванятки моего, боли боле не будет!»

Мужчина не смотрит вниз. Там нет ничего интересного. Нам двоим, тут уже нет ни места, ни счастья. И пусть снизу смотрит охранник, это к нему подойдет он сегодня вечером. После целого дня, когда ни поесть, а пить совсем чуть. Его на минутку запустили в палату, где отдельно лежала она.

Жена лежала очень прямо, смотрела только пред собой. Боль ее так прямила. А на прикроватной тумбочке стояла катушка черных старых ниток, взятых из дома. Это она. Она шептала.

Он уже знал, он утром это знал, чего уж тут скрывать. Жена попросила перевязать ей черной ниткой палец, как тогда. Потом попросила, чтобы он ушел до завтра, чтобы не смотрел на неё, такую…

И вот, уже вечером он встретился с тем охранником, отдал катушку ниток и показал, как ею пользоваться. Надо просто сделать несколько витков вокруг сустава, повторять вот эти слова, раз, еще раз, ничего не завязывать, нитка уйдет и тебе станет легче.

Ты сам это поймешь. Это у меня мать была такая, и это ее черная нитка. То почувствуешь, и все это потому, что ты мне приснился. Нет, после обязательно нитку теперь надо отдать другому, и никак иначе…

Но уже поднялся утренний ветерок, дул, дул, а потом взмахнул белой занавеской. В рамке между двух торцов зданий показалось солнце, самый краешек и стало быстро вставать, день начался. Медленно вспыхивает очередная утренняя заря.

Жизнь продолжалась все так же, но уже там, внизу, на Земле. Как теперь можно узнать назначено ли второе посещение, или уже не надо!?

КОСМОС И ЗВЕЗДНОЕ НЕБО В НАШЕЙ ЖИЗНИ

Все это внезапное космологическое действие — мистерия произошло в Васиной душе давным-давно. Когда он жил в заводском общежитии, и не было у него тогда ни жены, ни детей. Одна работа, койка в общаге, а под нею перевязанный дембельский бушлат, да дом в деревне, где и жили его родные и мать. Каждое воскресенье и свободную субботу он уезжал к ним.

Но когда в его комнате рядом поселился Николай, то размеренная прямая Васиной жизни дала сбой. Николай он был еще тот! О, такого ласкового красивого ладного мужика надо было поискать. Был у него большой снежно-белозубый рот и вот этими кипенно-белыми зубами, как кот раками, Николай хрустел женскими судьбами и женскими жизненными разворотами.

Он то и вошел в Васину жизнь прежде всего тем, что в комнате, где на столе вместо старых газет и тремя консервными банками-пепельницами появились цветы и стоит кастрюля борща, а на полу под ногами перестали хрустеть окурки. Носки там выстираны и висят на веревочке, а не просто сохнут на ноге. Ну и так далее.

Но ночью Вася укрывался частенько одеялом с головой, а не то любовные обоюдо-деловые махания все равно по физкультурному доносились через скрипучий деревянный пол. Вася крутился в своих простынях.

И хоть была у него «своя любушка», но, тем не менее, когда Николай посылал ему сладенький горячий подарочек, он не отказывался. Да и было это раз пять-шесть не больше, тем более что Вася, наученный оптом, сам заранее принимал меры.

Так вот однажды в той ушедшей уже Васиной жизни случился мужской казус. Сам Николай вдруг неожиданно сказал Васе, что он все время держит свои руки в карманах, и там тайно чешет свои «яелы». Именно так и сказал. И был прав!

Вася сразу понял, что к чему! Уже два дня, даже больше, от самой среды он сидит ли перед телевизором или идет в инструментальную кладовку за приспособлением — рука у него сама собой ныряет в одно место.

Даже в горячем душе стоит и чешется. А вот сейчас все его хозяйство чесалось неимоверно, уже на нескольких местах кожа покрылась корочкой, и он ее осторожно и ласково отдирал остро отрывающимися кусочками. И после замечания Николая все стало ясным, как Божий день.

— Так! — кивнул головой Николай.: — Это Нинка.

Ну, была тут эта самая Нинка, готовила жареную картошку и котлеты, ходила по комнате в прозрачном почти пеньюаре. Красила ногти лаком. Лежа, на руках, стоя, на ногах

— А ведь я предупреждал — не лезь, не твое…

Николай закрыл дверь комнаты на крючок, который на работе сделал Вася.

— Дергай!

Вася, все еще мало веря в случившееся, выдернул один волосок, затем другой, и лишь только на седьмом или восьмом пучке под светом настольной лампы они увидели крохотную и тем не менее живую тварь, носящую название, приобретшее в последнее время специфическо-российский политический оттенок: а именно — «мандавошка»!!

Это были самые настоящие и сейчас они пировали на Васиной плоти, перемещаясь своими стадами в укромных зарослях.

— Да! — прокомментировал находку Николай, — то-то мне в последнее время про нее говорили

— А у тебя!? — с надеждой спросил Вася.

— Я уже прошел курс лечения. — скромно ответил Николай. — Можно, конечно, в понедельник пойти в больницу, у меня там знакомая, купим мазь по рецепту, то да се, чтобы уж наверняка, но это когда. Правда, есть способ!

— Хочу способ! — твердо сказал Вася, — Мне же в деревню надо!

— Осень — глянул в темное уже окно Николай, — Я то летом принимал курс лечения.

— Никакого значения!

— Надо будет идти на завод, на склад ГСМ, потом в баню. Давай до понедельника. Чеши, никого не стесняйся!

Но Вася уже собирался:

— Да я пока эта гадость будет гулять на мне, вовсе не засну.

— Ну, смотри… — сказал Николай. — Вылечишься, будем эту Нинку, как самую последнюю мандавошку бить. И не чешется ей, заразе.

Была холодная, почти болдинская осень, когда Вася и его друг прошли на территорию завода, а затем на склад ГСМ. Шли — шли, впереди, как Сусанин, Николай, и вот остановились, потому что навстречу полнеба зачернила огромная крутобокая цистерна. Николай остановился, и Вася окончательно понял, какой курс лечения ему назначен судьбой.

— Когда я тут был — так тепло, солярки этой под завязку. Но ты не бойся — я тебя подстрахую

Тем временем они забрались на самый верх, на площадку, всю липкую от высохшей солярки. Вася не без страха смотрел на темный люк под ногами. Он даже закрыт не был, оказалось, что сюда теперь сливали разную гадость. Вместо веревки нашли кусок колючего троса. Николай даже попытался обмотать голую Васину грудь, успокаивая его тем, что это все мелочи, по сравнению с будущей чистой и хорошей жизнью.

Вася совсем пал духом, он уже отдал одежду другу, сжал в руке конец троса и, подвывая от страха, полез с песней в черное нутро. Самое страшное было то, что ступеньки, покрытые слизью, все уходили и уходили вниз, а лекарства все не было.

— Ну как!? — раздался голос Николая, — Достиг?

И цистерна отозвалась мгновенным гулом.

— Начинай! Я уже считаю!

— Давай! — крикнул снизу Вася, и голову свело от металлического эха.

Аккуратно, голой своей задницей он промокнул, взвыл, и потом полностью, по рецепту, погрузился в лекарственное снадобье — российскую солярку. Ее тут было не больше, чем пол-цистерны, и поэтому темнота и вибрация в гулкой сфере, от громко бившегося сердца в Васе, стояла неимоверная.

— Эй! — крикнул Николай сверху, — ты как там!?

Вася кричал ему, чтобы отошел от люка, не мешал ему смотреть на Луну. Он дрожал все сильнее и сильнее, и тем не менее не отрывал глаз от чистого и ярко-светлого вверху. Еще раз вздохнул глубоко, — новое острое чувство вдруг вспыхнуло в его душе. И это другое было вовсе не погибающие твари на нем, а темно-синее небо.

Оно даже не было темно-синим, а намного ярче, да и потом луна вышла из- за круглого черного пространства, и теперь лицо, грудь и руки, а равно глаза, купались в столбе лунного света. Даже сердце начало стучать сильнее, и отражение луны начало вздрагивать в черном зеркале солярки.

И запах солярки становился своим.

Где он мог видеть и знать про такое. И почему небо вдруг такого цвета. Словно дверь приоткрылась, и Вася в щелку увидел то, что помогло понять ему необходимое. Есть нечто большее, что объединяет нас всех, но мы не знаем про это.

С грустью и жалостью Вася подумал о ушедшем уже лете. Оно было такое хорошее, в мае, в самое лучшее время, прошли дожди, лето дало всем подготовиться к жаре, не мучило ни зноем, ни бурями. И больше, такое, оно не вернется к нам!

Жалко, что так все прошло, и почему это люди так мучают друг друга!? И зачем на свете существуют такие твари, как Нинка и ее мандовошки?!

Но вот, заслоняя небо и луну, возник и пронзительно заговорил Николай.

— Друг, выходи! Они покинула нас. Ты один и свободен!!

Потом луна вовсе исчезла, и в цистерне совсем не стало дыхания.

— Не лезь! — крикнул Вася: — Я сам.

Но вот теперь когда он вылез на лунный свет, на холодный, нездешний ветер, он понял, как чувствует себя крачка, или там белый медведь, которые попали в вязкую враждебную нефть. И пожалел их.

Голова кружилась, даже от дыхания несло соляркой. И тело блестело болезненным блеском, щипало во всех слабых местах васиного организма. В подмышках, в паху, но там где существовали эти твари, самое гнездо их, горело щиплющим пламенем.

— Скорее, скорее… — друзья, не одеваясь, помчались в котельную, стуча Васиными зубами. Вася бросился под толстые радостные струи, а Николай откупорил не бутылку шампанского, а пачку стирального порошка.

Тело все никак не хотело расстаться с противной скользкостью. Но вот Вася вздохнул с облегчением. И потом еще разок. Мылись и мылись, смывая унижение, а тело уже никак не чесалось, а только болело. Николай, а он тоже мылся за компанию, подал яркую свежую бритву и вскоре Вася отправил все свое кубло в сточную яму.

Вася лежал, раскинув ноги, как та Нинка, под ново постланными простынями у себя дома, на кровати. Вздыхал, вспоминая минувшее. Но зато руки лежали там, где им положено лежать, или где сами хотели. Он уже почти уснул, когда вспомнил, где видел то самое небо.

Тот самый круглый кусочек с яркой полной луной на голубом бархате. В деревне, в бабкиной свободной комнате, куда снесены все ненужные вещи, в углу висит иконка. И вот там, в верхнем правом углу, есть лепесток, чешуйка невыразимого чисто-зеленого и синего неба!

Чудо, которое всегда над нами и выше нас, ведь живем и не знаем, что над нами именно это небо. А мы-то одни, и таких других нас никогда не будет!!

Вася вздыхает прерывисто, за день, наверное, норму по вздохам принял и спит дальше.

Впрочем, и это тоже хорошо. К утру, сквозь чистый непрерывный сон он, и сам того не зная еще, простил Нинку. А заодно и божьих тварей ее населяющих.

Слаб человек, и это что ни говори, но это и есть настоящее основание нашей силы!

ЛЮБОВНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Тайны сердца

Раз было такое в жизни — значит быть этому всегда!

Зигзаги нашей государственной политики привели к тому, что совсем неожиданно Вася Горчак стал владельцем полу облезлого, покрытого куриным пометом, но и таки довольно мощного мотоцикла военного цвета и надежности. Почти задаром, тетка даже была рада освободить место в курятнике. Но, тем не менее, отдал этому приобретению почти все свои карманные деньги на весну, да ползимы провел в подвале, перебирая спицы, седло и руль.

Вася вновь полюбил устойчивый запах масла и быстрый бензина, все наружные детали были очищены и вновь выкрашены, колесные диски отреставрированы, резина новая. А вот жена не раз потом вспоминала со священным ужасом, когда проснувшись утром, она обнаружила рядом мужа, у которого руки по локоть и пол лица были в черной жирной гадости, причем досталось в основном ее подушке. Настоящий женский ужас, когда одна сторона подушки, простынь, и ее «ночнушка» — тоже, в свою очередь, познали соседство мощного мотоциклетного мотора и шестеренок.

Тогда он работал допоздна, домой пришел, а свет отключили, поужинал в темноте и завалился спать. Наутро и будильника не надо было. Вот и сегодня она уже заранее стала пилить Васю, о том, что кроме мотоцикла, есть еще и дом. Но Вася ее не слышит, ведь сегодня сейчас, первая проба. Уже третий теплый день пошел, а он все ничего!

Сегодня вечером у него и у мотоцикла ответственный вечер. Все собрано,

приготовлено, бензин залит, масло по верхней отметке щупа, документы в кармане и застегнуты булавкой. На случай, если возникнет нужда биться телом о дорогу.

Шлем в руках, куртка на плечах. Даже бинт будет взят. Вдруг авария, вдруг кровотечение, а бинт уже есть. Было уже почти темно, когда он вывел своего краснорябого, все из-за этих куриц, когда-то ночевавших прямо на баке и руле. Отвел его подальше от домов, и приступил.

Мотоцикл даже и думал заводиться. Тогда Вася применил испытанный прием — разгонял тяжесть до стремительности, и прыгал в седло.

В промежутках и чтобы восстановить дыхание, он менял свечи и кое-как продувал карбюратор. Жена увидит эту рубаху — пощады не жди. Но Вася пощады и не ждал. Рубашка все равно уже мокрая от пота, шлем отброшен в сторону. В последний момент разогнался изо всех сил, когда, наконец, в середине что-то стукнуло, обрадованный он прибавил ходу и темпа. Даже сердце зажглось.

И вот, наконец, в его руках колотящийся руль, грохот и вой неотрегулированного мотора. Вскочил и поехал по настоящему, потом вспомнил, что забыл шлем и документы под кустом. Развернулся в один миг, подскочил назад и все так быстро, к тому самому, кусту и заглох. Теперь заводил мотоцикл полностью подготовившись. Из под шлема капал пот, рубашка вновь промокла. Ну, еще рывок. Сердце вновь замирает и начинает стучать вдогонку. Ура! Чтобы там ни было, сейчас он летел по шоссе вперед, и ветерок, дождавшись, освежал его грудь. Он мчится по шоссе. Шоссе пустынно. Ночь с субботы на воскресенье. Легко удерживая равновесие, он прибавляет газ. Мотоцикл послушно отзывается и прибавляет и рычит упоительно.

Ремешок от не застёгнутого шлема начинает хлобыстать его по морде. Но останавливаться он побоялся и поэтому кое-как поймал и закусил зубами. Наступила тем временем и настоящая темная ночь.

Включенная с наслаждением фара бросала пронзительный аквариумный свет на дорогу, на камешки, на придорожные кусты, несущиеся зеленой, с прорывами, массой. Весна давно вошла в свои права.

Потом он долго ждал, когда разминется с машиной, которая шла, казалось прямо на него, и два раза мигала фарами. Вот и промчался мимо и рядом борт машины, весь железный из выступов и крючков-шарниров — страшно. Но уже позади

Затем его затрясло, руль рвется из рук и — понял, съехал на обочину. И вот он снова один, его свет зависает над миром и над дорогой, как огромная световая дуга, а в апереди, над холмами уже видны первые звезды. Но за подъемом на третий холм его ждало очередное испытание. Ярко-красные мигающие огоньки стоп-сигналов, и наперерез к нему бросается фигура.

Полиция! Права у него есть, есть еще какие-то документы, но мотоцикл не зарегистрирован, и вообще он русский человек в темном поле, и этим уже виноват. Тем более, ночью. Резко затормозил, и в свете увидел, что навстречу к нему бежит женщина с двумя сумками наотлет, а на обочине стоял военный джип цвета хаки. Капот откинут и в моторе ковыряется водитель, совсем как Вася два часа назад.

В какой-то очередной тяжелый год государства, власти области и губернатор лично сдали в аренду поля и просторы нашей родной местности. И тогда на полях появилась яркая скоростная техника: комбайны и трактора. И тогда все поля неожиданно превратились в житницу, а если судить по нашему хлебу в буханках, то не совсем нашу.

Весной массово сеяли, потом следовали опрыскивания, удобрения и уже через месяц полтора шли рядами тяжелые комбайны отрядами и огромные фуры с железными бассейнами вместо кузовов неслись по узким дорогам, срывая листья и сучья с близко растущих деревьев. Двое в своих полувоенных комбинезонах были из этих, новых. Вася отметил, что джип был марки Ниссан-патруль, точь в точь, как на рекламных проспектах. И стоп-сигналы были самого яркого красного цвета. Это тебе не наша полиция.

В темноте, которая наступила, как только провалился мотоциклетный свет, почему- то интересно было вспоминать лицо женщины, такое круглое, энергично-спортивное, яркий рот, окаймленные черным, с настоящей слезой, глаза.

— Отвезите меня… — крикнула женщина. — Я все оплачу!

А вот тут то и отделалась от машины фигура, может быть, из за низкого света подфарников, она казалась огромной, тем более, что на голове у него был танковый шлем.

— Я еще плохо — сказал Вася. — Только второй день за рулем.

— Все равно, все равно! — твердила женщина. — Поехали!!

Она со своими сумками уже сидела за спиной Васи. Из-под капота раздался голос второго пришельца.

— Бери, бери, мотоциклист. Сам знаешь, чем она может расплатиться!

Тот, что в комбинезоне и танковом шлеме, хохотнул.

— Бери, бери, раз сама в руки лезет. Мы не против. Тут такое дело, что всем хватит. Как при коммунизме…

Пользуясь передышкой, Вася соскочил на землю, и, удерживая в руках и мотоцикл и ту женщину, начал лихорадочно дрыгать ногой — заводить мотор.

— А что такое, мужики, — говорил он. — Понимаешь всего второй день, как за рулем. Сегодня еле завел. Как купил, а еще не опробовал.

— Вот и ее опробуй! — сказали ему — Она баба добрая!

— Сволочь! — сказала ярким молодым голосом женщина сзади. — Вы все сволочи!!

— А в чем дело, ребята!? — спросил Вася. Он без жалости рвал ручку кик-стартера.

— Покричи, покричи… — советовали женщине воспользовавшиеся.

— Можешь и в милицию обратиться. Они помогут!

— Да заводись же ты, скотина! — взмолился Вася, — сейчас запросто твоего хозяина бить будут.

Вот тут еще так некстати, появилось чувство, что он уже отвечает за нее. Все ж таки, те были чужаки, не наши. Мимоходом расстегнул ремешок каски, хоть каской, пластмассовым ободом, да достать до рогов этого гиганта в танковом шлеме.

— Подбрось ее… — захохотали те, в темноте. — А потом она тебя подбросит. У нее сил хватит. Она баба то, что надо!!

— Вы сволочи! — закричала за плечом женщина. — Товарищ, не верьте им, не обращайте внимания на них. Поехали, я вам заплачу. Это — сволочи, и они за все ответят. Я запомнила их номер и приметы.

Рычаг вдруг стал упругим и вот следующее чудо: мотоцикл завелся, и дорога впереди озарилась жиденьким светом.

— Ах, вот ты как, сука! — опять двинулся вперед гигант. — Ну-ка иди сюда, сейчас ты у меня и себя забудешь! Ты что нам раньше говорила?

— Вали отсюда! — закричал Вася. — Вали, пока по рогам не получил!

Мотоцикл в это время уже дернулся и легко, волшебно набрал скорость и яркий свет пошел литься впереди. Теперь они уже не догонят, даже если этот черный комбайн и заведется.

— Боже, какие сволочи есть на свете! — захлебнулась в плаче женщина сзади. — Какие подонки!!

На ходу Вася попытался хоть как то глянуть на лицо. В зеркало неудобно, мотоцикл так и норовит вырваться из рук. Дорога повернула направо и тут они словно в трубу попали, где было полным-полно ветра.

Стало холодно груди, пряжка резко защелкала по шлему. Воздух напористо выдувал теплоту из тела, такие две плотные струи на спине, на костяшках пальцев. Небо оказалось чистым, и ночь будет звездной.

— Обними меня! — несколько раз кричал он ей, но она не понимала или же попросту не хотела. Показалось и пролетело мимо село, и она ничего не сказала, а впереди по курсу было темень по всему горизонту, и ни одного просвета. Дрожь меж тем становилась все крупнее.

Пролетел мимо последний одинокий фонарь, и вот руки женщины обхватили его, горячие, как очередной летний день. Мотоцикл исправно тянул в гору, луч света пропадал в темном-необъятном, и все для Васи слилось в такой в такое будоражащее чувство, что теперь он не от одного холода дрожал.

За следующей горой он остановил мотоцикл. Что будет — то будет!

— Не могу больше! — сказал он. — Замерз!

Вася побегал по дороге в темноте, потом начал приседать. Совсем близко от тела асфальтная дорога была теплой. Глаза отошли от яркого света, и теперь звезды обступили все вокруг. Приседая очередную сотню, Вася огляделся вокруг. Они остановились в долине, кругом ни огонька, только тускнеющего света дорога вперед среди черных низких облаков леса. И небо.

— Какое небо звездное! — сказал он и вздрогнул.

— Это ты зубами стучишь? — спросила попутчица. — Знаешь что, давай поборемся!

Она подошла поближе и провела руками по груди.

— Да ты же в одной рубашке! — удивилась она. — Тогда давай бороться! Так дети делают, когда балуются.

Они обхватили друг друга руками. Так и тянуло разглядеть ее лицо, но разве в такую темень и под таким звездами увидишь что-нибудь, иначе, чем представляешь?

Красивая, если вспомнить., и теперь можно даже почувствовать Она попыталась сделать ему подножку. Заднюю.

— Я немного знаю самбо это — вблизи его лица сказала она. Пахнуло близко, как летним ветерком, такое быстрое неуловимое дыхание.

— Ой, держите меня, я сейчас упаду! — сказал он и поднял одним рывком ее перед собой.

— Что я делаю! — подумал он: — Жена, дети — все забыл. Однако, на всякий случай, держал ее перед собой.

— Давай сядем… — сказала она.

Они сели, согревая друг друга плечами.

— Ты чего так поздно? — спросил Вася.

— Да я работаю в ресторане. Сутки, двое дома. А вот тебя я там ни разу не видела. Да ладно. Так устала, так устала! — и добавила, почти про себя:

— А тут еще это!!

Она дрогнула всем свои телом, взрыднула разок, но быстро справилась с собой. Вася поднимается. Она тоже встает.

— Ты все еще дрожишь! — говорит она. — Тогда боремся дальше…

Она попыталась приподнять его, она сильная, но Вася схватил её и поцеловал. Они поцеловались еще раз.

— Хорошо целоваться?! — сказала она.

Щеки у нее мокрые и горячие от слез, от ветра, о того, что произошло с ней там, в десяти километрах назад. Что возникло тогда между ними, почему они так и бросились друг к другу в этой кромешной темноте. Что им надо спасать, что им надо бояться. Никто не знает, никто не ответит.

— Ну, поехали. Я так устала. Ты — хороший!!

— Если только мотоцикл заведется — шутит он

Свеча ли очистилась, то ли опять очередное чудо, но мотоцикл заводится так, словно он этого ждал. Они не спеша усаживаются по очереди. Но сумок между ними нет.

Очутившись впереди с таким горячим ярким теплом по всей спине, Вася незаметно качает головой. Он ли это, за что его вот так!? Почему он не ждет в душе, что его простят, не чувствует расплаты…

— Не гони так! — кричит она близко от его лица. — Мы разобьемся!!

И обнимает крепко, как своя!

— Дома скажу… — решает про себя Вася, — что обломался. И лицо надо протереть. Губы в помаде. Если, конечно, что у нее осталось.

Из темноты, сбоку, из-за деревьев, вынырнуло село. Большие, под светом, дома, бликующие оконные стекла, лавочки и крашеные заборы. И уличное освещение возникло. Эти три фонаря освещают все небо вверху!

— Мне в этот переулок! — кричит она. И обнимает, жарко обнимает его.

— Мы приехали, слава богу! Как хорошо. Это все ты!

Они остановились. Она отцепляет сумки от рук, приостанавливается и точным движением стукает его в карман.

— Да ты что! — говорит Вася. — Мне самому было интересно.

— Это на бензин! — говорит она. — Подожди меня. Я скоро.

Она уходит, а Вася оглядывается. Конечно, он тут в первый раз.

Высокий забор, ведь кругом темное пространство, и дороги, и местности. Вверху лампочка посреди листвы высоких деревьев.

Конус света сильно освещает молодую здоровую листву. Порхает рой ночной летучей мелочи. Ветерок иногда колышет это благочестие, и через глаза в душу врывается самая чистая благодать — зеленый океан листьев, который живет вверху своим миром. И это лишь малая часть всего огромного, что есть над нами.

Вскоре возвращается она. В руках у нее огромная эмалированная кружка и сверток в белой бумаге. Она отдает кружку ему. Он смотри на ее лицо. Сейчас она именно такая, какой он ее придумал, когда сидел за рулем. Красивее ее — нет сейчас ничего на свете!

Это как пушистый ангел, как голубая звезда на ночном небе, можешь смотреть, можешь — нет, но красивее для тебя нет ничего на свете

— Ты только много сразу не пей. А то голова закружится. Дай, я тоже выпью с тобой. Прямо из ее рук он делает два огромных глотка. Она тоже наклоняется над белым, а он вновь целует ее. От лица пахнет вином, свежей кожей. Во второй раз он даже успевает ощутить ее губы. От лица пахнет вином, чистой кожей хорошего существа.

Трагедии вроде как нет, но все равно, до чего же живучи эти бабы.

— Что это, компот? — задает традиционно глупый вопрос Вася.

Это терпкое густое вино, которое темнее, чем ночь на шоссе, но пьется легко, незаметно, как дышишь сладким воздухом. Пьешь, и остается ощущение наступающего лета.

— Это компот особенный, — смеется она, — такой может только мой дед делать. И свой секрет он мне передаст. Правда, хорошее? У нас там свой виноградник.

Вася удивляется, сейчас ему так хочется жить в деревенском доме, где растет виноградник. Вася перевел дыхание и вновь припал к прохладному белому боку.

— Ты так его пьешь, что я, в самом деле, полюблю его.

Вася допивает огромную кружку, на прощание она дает ему и еще и бутылку

— Прощай! — говорит он. — Мне пора.

— Прощай! — говорит она. — Нет, обожди секунду!

Она возникает совсем близко от него:

— Если бы ты знал, как ты спас меня. Хочешь, я перед тобой на колени встану!?

И тут он все понял, словно вошел в чужую комнату, а потом там вспыхнул свет. Все встало на свои места.

Он представил себе, как она измучена, избита, испакощена тем местом, которое есть и у его жены и матери, и у всех этих баб на свете.

— Это те, которые в машине были? — быстро спросил он, — хочешь, я их номер сообщу в милицию.

— Не надо — отвечает она: — Ничего не надо. Это они, а может, и не они. Они весь мир…

И это так запало ему в душу. Они, эти злые и всеобъемлющие, вот они и есть весь мир!

Она схватила своими крепкими руками его голову и долго поцеловала в губы. На всю жизнь. И последний поцелуй в щеку. Компот-вино был сладким, крепким и ароматным. Но вот и он весь кончился.

— Прощай!

— Прощай!!

На краю поселка затрещал полуночный мотоцикл, неопытная рука слишком резко открыла заслонку газа. Вспыхнул свет, мелькнуло и исчезло самое красивое лицо, мотоцикл длинно вырулил на центральную дорогу и дал сигнал, прощаясь. Прощай навсегда! Это все равно, как вся жизнь, ушло, и теперь никогда больше не будет!

Ветер дул по прежнему, в лицо и грудь, но теперь он был теплый и ласковый. Ну и пускай этот мир их. Пусть они будут все! но вот этого у них никогда не будет.

В той самой шоссейной долинке Вася остановился. Было у него тут три дела. Заглушил мотоцикл, потом сделал одно дело, из бутылки отхлебнул глоток для сохранения баланса. Нагнулся и пощупал асфальт рукой. Он нисколько не остыл. Ветер дул вдоль дороги. Кругом ни огонька, только темное понизу, и ровный свет сверху.

Теперь только он, мотоцикл, и душа. Звездное небо было так близко к земле, что все пространство было заполнено сине-сиреневым, льдистым светом. Там вверх, куда ушел весь зимний холод. А потом на другом конце сферы обнаружилось сияние одинокой звезды. Оно было таким ярким, что можно смотреть сквозь закрытые глаза…

Так он и сделал. Лег на спину, раскинул руки и ноги, и звезда вместе с душой сама переместились туда, где всем было удобнее.

— Доведется ли так еще!? — подумал он.

Тело словно впитывало в себя эту неизвестную ему до сих пор мощный бархат и сияние настоящего звездного неба. Иссине — хрустальное, и незнакомое, и такое родное.

Казалось, еще мгновение, и он взмоет туда, где и была его душа, вверх, где безопасность, где радость и покой.

— Да разве можно забыть вот это все!? — спросил он у себя. — Никогда!!

И под порывом странной умильности, этого легкого опьянения жизнью, он загадал себе желание…

Вот будет он умирать, где, как, почему и зачем — то все после, так пусть ему в благодарность вспомнится и причудится все это. Раз это было в его жизни — значит это есть навсегда. Сейчас он и звезды составляли одно целое, на которое он сам мог смотреть со стороны.

Тем временем на дальнем конце шоссе, далеко-далеко, прорезался узкий лучик света. Сейчас все кончится — а вот теперь, дальше, будет просто жизнь.

ЛЮБОВНЫЙ РАССКАЗ ПРО ВЕЧНУЮ ЛЮБОВЬ

В.М.Н.

Гена, давний друг Васи, позвал последнего на утешительное собеседование в свой гараж. Причина была самая значительная, опять этого Васю поймали на месте преступления. В пятый — двенадцатый раз за всю жизнь женатую и неженатую, второй раз за этот год. Василий был пойман и буквально снят со своей новой любушки. И теперь, попеременно и вместе, его жалят со всех сторон. И недалече было не только до самого развода, но и до настоящего горя. Вася запаниковал.

Знаете, как бывает, когда цыплята расклевывают своего же собрата?! Бедный цыпленок бегает по всему вольеру, и не знает куда деться, а его все клюют, и клюют в окровавленное темечко.

Одно спасение, что Гена: его гараж, обыкновенный разговор, и даже доверительная беседа. На самой чистой стороне верстака расстелена газета, на ней хлеб, сало, только что выхваченный из земли чеснок, один стакан. Гена и Вася друзья еще с детсада, мать Гены, которая опять уже в курсе, принесла молча тарелку котлет.

Работали не спеша, а Вася все нет да нет а вспоминал какой удивительный подарочек от судьбы достался ему в этот раз, какой яркий рот и сладкие губы. А какая великолепная грудь с нежно-малиновым шершавым, стоящим, как камешек, соском. А разве есть еще на этом свете, и лично для Васи такая талия с кротким пупком?!

Но не успел Вася помечтать, как вновь на пороге гаража возникла мать Гены:

— Вы тут все сидите и сидите, а он уже здесь! Ну-ка поднимайтесь. Быстро за мной, пока тут!

Оказалось, что это соседский наглый рыжий кот повадился весной шкодить и таскать соседских цыплят. Правда, они уже сами стали большие, но мало ли что…

— Вы бы его поймали, да в воду…

Сказано — сделано. Закрыли в гараже все двери и окна, свет включили — начали искать этого наглеца. Перерыли все закоулки, но нашли. За банками с краской. Сидит и отсвечивает своими желтыми глазами.

Надели рукавицы, распахнули мешок из-под картошки, подошли с двух сторон. Вася запомнил его глаза, его огненно-рыжее тело, когда кот попытался броском уйти от двух товарищей. Под машину, за бочку — но все напрасно.

Тормознули, суки!!

Завязали мешок, вновь сели вокруг верстака, поставили нормально стакан. Выпили. Мешок ни гу-гу.

— А что его тащить на речку — сказал Гена. — Вода ведь холодная. Мы же не живодеры, давай здесь. И лопата за гаражом стоит, долго нам яму вырыть?!

— Давай! — согласился Вася, хотя ему это дело не по душе было. У его новой любви тоже был любимый кот, и она разговаривала в том же духе, как и с ним. Взял Гена мешок за горловину, вспомнил свою Чечню и свое Приднестровье, и как трахнет живым о бетонный пол. Потом еще два раза. И в последний раз кот закричал прощальным криком, последним проявлением еще живой жизни.

— Хватит? Все таки высшая мера наказания?

— Хватит-хватит! — закричал Вася.

Кинули мешок на землю: сейчас мы тебя, наглеца, зароем в шар земной, нам это не впервой. И лопата вон готова. А пока помянем этого рыжего, по нашему обычаю. Допили. А потом Вася, по своему любопытству, решил проверить в самом ли деле…

Но только он поднял мешок, как тут, в самое нежное мясо, прямо в мякоть бедра изнутри, горящая стальная раскаленная змея впилась всей пастью. Отшвырнул было мешок, а тот был, как приклеенный к ноге.

Именно это место на его левом бедре, любила и умела массировать и гладить одна. Уже такая далекая от Васи, женщина, тоже рыжая. Самой настоящей, и все и везде, у нее было рыжее. золотое!

Жалко, конечно, но ничего тут не поделаешь. Такого он больше уже никогда не увидит! И с нею поступили, точно также, как с этим соседским рыжим котом. Вся вина, которого состояло в том, что любил он таких желтеньких, первых в этом сезоне, цыплят.

Хотя Вася сам понимал всю самую суть своего котовского дела, и был не в претензии. Так ему и надо! И хотя дело было о нашей жизни и смерти, но, мы все, должны защищать ее до самого конца. Обязаны. Потому, что бьют по настоящему, без жалости, шерстяной головой о самый бетон, и вгоняют в саму смерть…

Оторвали мешок, скинул раненый штаны, включили маленькую лампочку. Раны вроде неглубокие, капли крови на конце красных черточек, но боль полыхает изнутри лихорадочным пламенем. Оно и понятно — работал специалист.

Вылили остатки из бутылки на рану, зашипел Вася, как тот кот. А тут мать Гены прибежала-заохала:

— Так ведь я вам говорила — надо топить. А вам все лишь бы побыстрее, а того не соображаете, что все надо по-человечески делать.

Принесли йод, ранки вроде маленькие, но глубокие, до мяса: кровь все сочится и сочится, разрисовывает узорами колено. Пытались перевязать, но повязка почти не держится на выпуклых вздрагивающих мышцах.

Наскоро, заклеили пластырем, что не так сильно промокало. Общим решением хотели дать еще стакан, для общей дезинфекции организма, но Вася уже не захотел. Тогда Гена отослал его домой, сказал, что с котом справится сам.

— Иди! — прикидывает он, — Может тебя и простят такого!

Идет Вася, чтобы его простили и на этот раз. Прихрамывает. Всем нам, всем, придется опробовать вот такой же удар о бетон, когда с размаху и всем лицом, когда наступит время Вечного Мертвого Пространства, в которое сейчас отправят наглого соседского кота рыжего цвета.

Будет он там висеть над бездной, где нет ни верха, ни низа. Ни злобы людской, ни обыденной войны, на которой можно так запросто убить человека, ничего не будет. Но и России с Америкой тоже не будет.

И тут он слышит крик. Оказывается, этого кота и след простыл! Пригодились ему его когти! Учуял дырку в мешке и скользнул ветерком в распахнутые для него двери, калитку и ворота. Ищите соседи!

Так что круглым счетом целую неделю Вася страдал от ран. Ему даже уколы делали. А Рая, его жена, утверждала во всеуслышание, что это признаки раннего нехарактерного сифилиса, и требовала справку из вендиспансера.

И всего несколько раз еще видел Вася этого кота. Его пронзительный, все понимающий рыжий взгляд. Попытался приманить. Но теперь, ни дружбы кота, ни новой" любушки» он так от судьбы и не дождался. Только и «знаний», что он узнал про то самое, большое как океан, вечное время смерти, где, все будет, как в том, гаражном мешке. Где нет, ни верха, ни низа. Только со всего размаха лицом о бетон!

На том свете, будем и мы с тобой, и уж помчимся заодно, рыжий ты мой, кровный брат и коллега!! Возьмемся крепко, заключим в свои объятия, самое сладкое и дорогое для нас: коту — нежного, маленького, пушистого, желтого и пищащего цыпленка! Ну, а Васе соответственно, и, скорее всего собственную жену, и в полет! Только, чтобы была она хоть чуть-чуть помоложе, и поласковее, как и раньше!!

Держать крепко и до последнего. Живем-то один раз и чтобы прожить достойно, надо все время учиться друг у друга. И однажды, уже зимой, этот кот, при встрече, вдруг сделал движение к нему — это был точно тот самый рыжик, — значит, простил его!

Но потом принял вид испуганного и раскаявшегося и, мгновенно, текущей, ярко-рыжей молнией в воздухе, пропал.

ДЕМОКРАТИЯ — ЭТО РАЙ

Ох, давным-давно, далеко — далеко в мою юность, была у меня подружка-Рая. Можно сказать боевая подруга моих начинающихся детских мечтаний и опытов. От тесных поцелуев в школьном безлюдном спортзале, до нашей первой ночи любви, длиною в два с половиной часа под каким-то пошлым кустом в городском сосновом парке. Сколько я с нею пережил потрясений — ужас! Никогда я ее не забуду, Раю, которая была моей!

Но жениться на ней окончательно я и не думал, но вот пробежала между нами черная и даже больше, колдовская кошка, мы поссорились, и она меня бросила. Вновь встретились, еще раз. И так раз пять, не меньше. Это была такая обида для меня. Главное для меня тогда, чтобы первым бросил я. А тут все выходило наоборот, что послужило для меня очередным любовным ударом. Конечно, я был виноват, но и не только я. Эта Рая с самого начала была еще та!

Я отслужил в армии, вернулся домой, в разгар модернизации и нового мышления, и моя рабочая жизнь стаж, то и дело обрывалось, а если и работал, то получал сущие крохи. Выпадали такие моменты в жизни нашего общества, что я получал меньше жены, — простой кладовщицы.

Но никогда я не прощу Рае того, что все ж таки однажды вновь пришел к ней. Что нужно было дембелю, когда нет ни работы, ни денег. Вкусную вещь и чтобы была свобода хоть на один вечер — пожрать там, выпить. Теплую рубашку, либо же бабу. Или все вместе. Как тогда на моем выпускном с Раей вечере.

Но уже и в то время ей было явно не до меня. Надвигались на нашу родину иные времена. Пошли частные фирмы, заводы все, ремонтные конторы и прочее что были у нас обанкротились. Новые владельцы продали или обанкротили частные предприятия, заодно с крепостными. Появились у нас местные бандиты, а с ними вместе, начала танцевать и моя Рая.

Начали они с ларька. где на радость ребятне, пошли продаваться разные сникерсы, китайские игрушки, бананы и прочая дребедень. Только это я сейчас говорю, а раньше мы этого не знали. А когда узнали, то Рая давно своего мужичка первого выгнала, и уже жила в своем доме со своими дочками. Сникерснулась она, конечно, здорово: огромный дом, Вольво первая в городе, те же три ларька, но и ларек на базаре в придачу. И вот она уже строит магазин. Ничего не скажешь, — молодец!

Но мне то, что до этого. Я и в самом деле не жалею, что не стал мужем Раи. Но своему сыну обрисовал ситуацию, хоть для этого он еще кроха! Ты мне сын, у нее две дочки, и я честно предупреждаю, обходи их, а особенно младшую за две версты, а если хочешь, чтобы все было по-английски, то за две мили.

Потому что все они в свою маму, а еще имя младшей тоже Рая. И для этих Рай мужики, что для нынешнего московского олигарха устрицы, доставленные из Франции. Я их не пробовал в принципе, но знаю, что их едят живыми. Так было, и так будет всегда!

К нынешнему времени я уже достаточно насиделся без работы, точнее без зарплаты, и поэтому, когда мне предложили шабашку, да еще с перспективой, я все бросил и вцепился руками и зубами в это дело. Одно плохо, далеко от дома. На месяц, два и все без нормальной жратвы и выходных, когда только и думаешь лишь бы не заболеть, не свалиться в приступе, не нанизаться на травму…

Но зато прямо ночью прямо в родной город, и на такси. Сами понимаете, не часто не часто у меня, и у моих друзей такое. Поздно, но мне спешить некуда. Главное, у меня есть то, зачем я уезжал отсюда и вернулся. Правда, не очень большая, однако в кулаке, как и вещь, сжать можно. И еще: — никто не знает, что я здесь, что я вернулся. Я тут, и меня нет.

На парковой площади стоит еще с самой начале перестройки ее магазинчик, но торгуют там круглосуточно. Вот туда я и иду. Весьма может быть, что там находится и сама королева местной торговли по ночам и вечерам — сама Рая. Что ж надо признать, этот магазин расположен весьма удачно, около городского парка. Выходит, недаром мы здесь когда-то сидели, и не просто так на этих на лавках в парке.

Торгует Рая успешно. Раз это наш капитализм, то кругом яркое, чисто пластмассовое, сияющее в свете ламп. Поэтому надо признать то, что недаром поначалу все детские деньги этого городка, попавшего в перестройку, были Раины

Это совсем как медные бусы или зеркальца в ранней Африке. Пусть даже в начале Рая работала и на хозяина. Все равно пришло время, отправился хозяин от своего ларька на сверкающей машине и через полчаса и за пять дополнительных минут они превратились в груду фигурного металлолома и жирной сажи. Скажу честно, что я думаю по этому по поводу. Это не она!

Но вот тут-то Рая и расправила свои крылья. Уже никакой областной потребсоюз не мог сравниться с ней. Потому что, — природа! Что я, не помню, как она в детстве продавала своим подружкам все, что нашла дома в папиной кладовой. Те же самые старые журналы, папкины инструменты, да и своих любимых кукол заодно.

Вот почему я натягиваю кепку поглубже. Темная ночь кругом, и я выбираю, то пиво, то орешки. От меня исходит запах мужского рабочего общежития, я голоден, и мои глаза блестят, но есть маленькое отличие от местных, и она это чувствует — я могу купить.

Вот поэтому она пригибается, все пытается заглянуть, вспомнить, узнать. Улыбку скрывает роскошная кучерявая борода, и не знал, что она у меня такая будет! Как у ассирийского воина из учебника истории!

— Слушай, — говорю я, — у меня проблемы. Я только что приехал сюда. Голову преклонить негде. Но дело не в этом. У меня не яйца, а вон те два кокоса, что висят у тебя в витрине, так они болят и требуют своего. Мне говорили, ты можешь выручить. Скажи только.

Молчит она, а у меня сердце стучит, что станешь торговаться, как тогда, когда я пришел из армии. Или ты стала достаточно богатой. А разве не о тебе я мечтал, я, когда еще был маленький. И в седьмом, и в десятом классе. Это же целая жизнь! И которая мне уже не нужна.

Но длинными караульными ночами, когда в серой шинели все идешь и идешь по периметру охраняемого объекта, и глаза тупятся в вечной колючей проволоке, но думки только о тебе. Не тебе ли я писал письма, пришли хоть одну фотку, ты ж моя единственная, что ж ты предала меня, тварь?!

Однако законы рынка неумолимы. Деньги — вперед! Или, по крайней мере, держи в руке! Неужели ты, Рая, сейчас вновь станешь моей? Как я когда-то мечтал! Как и тогда. в парке, лунной теплой ночью. Где моя армия, где мой командир, где моя настоящая жена?

Вот вам назло — пропадайте вы все! Гуляй народ, бородатый и вахтовой!

Открывается сейчас дверь тамбура, и обниму я хоть и раздобревшее, но такое желанное когда-то тело моей Раи. Исполнение всех снов и желаний. А в руке у меня будет пакетик с пивом, орешками и куском шоколада. И бесплатный рекламный пакетик с резинкой.

Вот он тамбур, как говорила Рая, вот он такой желанный щелчок замка в стальной двери. А вот и белый Раин зад выплывает на тусклый свет тамбура.

— Надел? — спрашивает Рая. — Давай скорее! Только пониже бери…

Теперь надо правильно понять меня. Ведь я даже и не думал, а моя нога, ботинок сорок второго размера весь в краске и коросте цемента, бетона и смолы взвился вверх. Сам. Не предупреждая, словно передо мной был тренажер для отработки ударов ногами. Но не сильно, вполовину, все ж таки, что ни говори, а мы с нею из одного детства.

А вот жалости у меня не было. Вот так у меня, как и у многих, в связи с этим рынком, рынком, перестройкой поехала крышка и не просто, а со звоном. Делаешь самые необъяснимые поступки! Вне всякой логики!!

Однако поймите и меня, уж слишком пахло в том тамбуре всей этой заокеанской шелупоньей: едой, жвачками, освежителями воздуха. Хотя, между прочим, на животе скрыта сумка с деньгами, зато в другой руке, те самые презервативы с ароматом банана, — часть новой жизни. Ну не мог я по другому.

Ведь родной дом и вся моя жизнь рядом, моя семья, мать и жена, мой сын. А Рая, что Рая, письма надо было писать, гусыня белозадая…

Но рынок тем и рынок, что он непредсказуем. Ведь это не все! Эта Рая вызвала милицию и те, послушные, ее ночная крыша, стали гонять меня по всему парку. Хорошо, что я эти места знаю наизусть. И главные были не там, не в центре, а где когда-то был я и моя первая любовь.

Менты то с Раей заодно, отберут все деньги, да еще по кокосам надают. Пришлось даже поползать под скамейками, благо, парк родной. Но ни пива, ни орешков, ни куска шоколада из рук не выпустил. Дома и лавки с урнами помогают!

Наконец, остался один. И сижу я на том месте, где обычно выпускники, такие как я, встречают рассвет. И мой очередной выпускной вечер, точнее утро, все набирает силу и разгорается во всю ширину глаз. Кругом везде обрывки и мусор, как вся наша жизнь, но глаза, а равно и душа, полны зелено-розовым сиянием.

Я не спешу. Приду домой целым и невредимым, как и душа моя, так и деньги. Дома отосплюсь. Буду спать как десятиклассник после дополнительных зачетов. Пил, пил пиво, мимоходом нашел в кармане все еще целый презерватив для моей первой любви, а потом взял и надул его, как все время надували меня, до прозрачности, и пустил по ветру.

Пусть летит и скажет, что нет у меня больше Раи, нет больше моей первой любви, и поэтому я счастлив!

***

Скажите, ну не дурак, ли я!? Но счастливый дурак! Утренний мой мир встает предо мной, и мне так хорошо….

ДРУГИЕ РУССКИЕ

Рассказ любовный, кучерявый

В душе раздался протяжный и тоскливый вой, вот вроде так — и все стихло. Супруги стояли на самом высоком месте невдалеке от своей дачи. Именно здесь и под этим жарким солнцем и будет могила. Все потому, что Полина Ивановна категорически воспротивилась тому, чтобы хоронить издохшего пса на даче. Они, супруга рабочего, Полина Ивановна будут, грустить, если рядом. Поэтому и выбрали этот взгорок. Сухой и лысый от того, что состоял в основном из глины и мела, он как раз подходил для таких целей. И кладбище близко.

И когда Рома охотно-небрежно бросил сверток о летнюю каменную землю, Полина Ивановна вздрогнула болезненно. В иные моменты только он, любимчик, скрашивал ее женскую жизнь, заодно отравляя жизнь супруга. Но ведь вся эта драма так и катилось этому «кабыздоху на пользу»!

Лопата тяжело брала спекшийся от безвременья и государственных неурядиц грунт, но Рома не отступал. Полина стояла неподвижно с супружеской маской на лице, искоса приглядывая за своим непутевым. Знала всю нелюбовь между ними, знала и причину. И ушел кучерявый ее любимчик из жизни так и не примирившись с ним. Всегда гавкал против, кусался внезапно, из засады, за голые ноги, и старался первым попасть в туалет.

И свою обувь Рома недаром прятал всю оставшуюся у него кобелиную жизнь от этого домашнего тирана. Этот кучерявый ублюдок обязательно старался нассать именно в Ромину обувку. Один раз даже в рыбачьи сапоги умудрился. В самую глубину, паразит!

Роман копал спокойно, ему то что, одним недругом стало меньше, если и не в жизни, так в семье. Да и стар он уже был, этот любимчик жены. Седины было больше, чем у него самого. Вот он, лежит аккуратно упакованный в старый половик, на котором они и скончались. Не мог он, оказывается, убежать куда-то в леса, за дремучие горы, чтобы не мучить наши сердца, как гласит собачья всемирная легенда. Как это принято во всех мифах о собачьей преданности и любви. А поза у этого кобеля была очень подходящая под задумку, которой и сам Огненнокрасный Крыс позавидовал бы.

Этот смеющийся и торжествующий личный Огненнокрасный Крыс однажды в пьяном угаре и во всем своем великолепии, жгучей красной краски предстал перед Романом, после удара головой, с размаха, да о бетонную балку в подвале. Полчаса глаза от боли были закрыты, и все это время стоял Крыс в образе своего домашнего песика. Другим горячка приходит спокойным «Белым Митей», а пред ним в виде своей паскудной и сияющей наглой этой сволочи. Главное, не проговориться, чтобы про это жена не прознала. Мы разберемся сами.

Ты то и пред самой смертью так и не простил меня, чем я тебя так обидел, подумаешь расчесал тебе гриву пудельскую, чтобы все у нас, в семье, было, как людей. Небось, и у самой Ксюши Петербургской пудель каждый день такое испытывает, но ведь не обижается, не закладывает хорошего человека, как, к примеру, ты. Знает, во что обходится красота. А ведь я тоже законный хозяин, между прочим, был. Жена, Полина Ивановна, сморкается. Рома кряхтит. Но что тут поделаешь, любовь не может быть вечной.

Рома прерывает свою работу и вытирает пот мозолистой рукой. Он мастер, и ни возраст, ни толстый живот не мешают ему быть первым в своем деле. И все это благодаря этому песику, хотя когда то он ненавидел его ото всей души. Вот так бывает в нашей жизни.

— Ну и зачем ты так широко копаешь? — вдруг спросила, по домашнему, кротко и ядовито, жена. — Опять что-нибудь надумал!?

— Иди! Я тут сам! — сказал Рома. — Не трави душу.

Что ни говори, это были настоящие похороны. И могилка и в самом деле была уже как раз, для такого маленького и препротивного песика. Ведь это не просто песик помер у нас, а любимец жены и ненавистник Ромы. Жена ушла с платочком в руках, а Рома достал из необъятного рыбачьего рюкзака бутылку водки.

Огромная эта бутыль, на целых три литра. В военное время, когда принимали «наркомовские» такой бутылкой можно было отоварить два с половиной отделения строевой роты, вышедшей из боя.

Чтобы снять напряжение после боя, чтобы не заболели люди от мокрых сапог и сырых шинелей, чтобы хоть на минутку забыть о голоде и усталости. Чтобы не впасть в панику, и просто улыбнуться посреди этой страшной этой поры. Этой бы бутылки хватило бы на десять передовых комбайнеров района, когда они после тяжелой уборки — страды, отдыхают, вымыв себя, души и руки в русской бане. А еще когда, там же на поле, вручат деньги, дадут чек и грамоту на стену…

Но думается Роме, что и сами генералиссимусы Суворов со Сталиным, с почетом выпили бы чарку во славу русского оружия и русских зерноуборочных комбайнов. А также тракторов, космических аппаратов и прочищенной канализационной трубы на самом сгибе, глубоко под землей…

И этой бутылки хватило бы на трех человек, чтобы очутиться в компании с этим Огнекрасноглазым Крысом, именуемый в нашей местности просто «Белый Митя». И понаделать таких дел, чтобы все окружающие помнили всю свою жизнь, когда одни смеялись, другие плакали. Ну, может для того, чтобы наши демократы с либералами, самая интеллигенция, писали или мемуары, или говорили в телевизоре о нескончаемом русском совке. И что вся эта нация выродилась, и это уже неотвратимо. В точь в точь, как и поступал с Роминой обувью новопреставившейся комок черной шерсти и домашней злобы. Но ничего, найдется когда-нибудь и на всех вас стальная щетка

Вот этой одной бутылки хватило им, двоим дружбанам, чтобы украсть у городского музея воинской славы маленькую пушку-сорокапятку и на тяжелом мотоцикле и промчать через весь город, пока их милиция не задержала и не посадила на свои пятнадцать суток.

Но сейчас этой бутылки хватит лишь на то, чтобы песик, черный тюльпанчик ты наш, обхватил ее своими ногами передними и задними, перед тем как уйти в свой загробный собачий мир. Разумеется, предварительно вытряхнутый из зашитого собственными ручками супруги половика-саванчика.

Правда, надо было немного постараться, чтобы раздвинуть холодные хрусткие ножки, потому что бутылка была чуть обширнее песика. Пришлось даже и медной проволочкой прикрутить кое-где. Благо ее было — море! Потому что этот песик просто так сидеть на краю своей могилы с бутылкой отказывался. Как живой. Но ничего втроем, компанией, справились. Роман отошел в сторону и достал цифровичок.

Эх, какая славная минута наступит сейчас для нас всех!

О! Эта медная проволока!! Когда то во время российской грабиловки «на шарап», после палевого октября и Рома сумел с помощь друзей вывезти с родного завода бухту-кокон этой проволоки. Друг, который и стоял на охране предприятия в тот послеобеденный час давно уже отцепился от нашей жизни и Рома стал полновластным хозяином этого сияющего кокона.

Открывал дверь в гараж пошире, когда кругом никого не было, распахивал потайную дверцу, и катушка встречала его сияющим блеском. Это светили горячечные глаза дохлых зэков медного рудника и литейного завода поблизости, умерших от отравления солями меди. И для него эта медь была как книга, которую надо читать и читать. Вот она, эта проволока, и пригодилась…

Натянул и скрутил черную тугую шубку на всю бутылку, и маленькими пассатижами той же проволокой слегка оттянул улыбку до самых просторных ушей. Холестерина то много, жрал только мясо, а вот саму колбасу и не предлагай. Колбаса у нас для хозяина, трудяги!

Но вот все готово. Даже проволоки по краям не было видно. Такое было сделано с дальним прицелом. Уши у этого песика должны летать в кадре!!

Потом слесарь, комбайнер, фотограф и автомеханик Роман навел фокус и чрез свой новый телефон и верный фотоаппарат цифровичок, и на всю свою жизнь, заснял своего черного друга в обнимку с бутылкой. Себе, и другим, и всему миру на память.

Ты меня не простил, но я тебе прощаю!.

Сел рядом с ним. Ну ка, еще разок, только головку свою дурную приподними. Сейчас мы ее подкрутим. Проволока мягкая и лишних мучений уже тебе не принесет. Но если по честному, я доволен, что мы встретились в этой жизни. Может быть, это только благодаря тебе, я не пью в этой жизни и никогда больше. Вот теперь ты будешь у меня как самая кудрявая интернетовская звезда.

Роман держал покойника с бутылкой так нежно, так проникновенно, что уши игриво, как и задумано, прикрывали светлую влагу и чистое стекло. Цифровой аппарат ждал, подмигивал Красным и Справедливым. Посмотрел, полюбовался и вновь придал штришок.

Чтобы верхняя этикетка этого дорогого пойла была как раз напротив великолепно распахнутых зубов этого хмыря. И как ты только возник в нашей, и в моей жизни?! Ты, сука, пришел и отодвинул меня в сторону, и как мужа, и как любовника. Но я не жалею об этом. Однако, сколько ты мне крови попортил своим умом и собачьим чутьем.…

Ты ведь, мудило ссаный, прекрасно помнишь тот самый главный наш случай. Когда ты была еще девочкой, а я, и пришел домой, под мухой и как водится, первым. Наша любовь с тобой, Полина Ивановна, вечно задерживалась на какой-нибудь работе вместе с каким-нибудь очередным начальником. А вот теперь ты скажи, сколько у нее таких начальников и таких подчиненных было?! Ну, хоть гавкни, раз этак пять. Или ушами махни, провентилируй мне лично этот вопросик. Если больше, то я не буду тебя разубеждать. Потому, что и мои сведения могут быть не точны…

И дернуло же Романа в тот день прихватить домой с работы стальную щетку. Без всякой задней мысли. Немецкую. Очень хорошего качества. С такой длинной стальной щетинкой. И вот по пьяной лавочке Роман решил навести лоск на домашнюю скотину. Хоть на одну из них!

Сидя в кресле перед телевизором и крепко держа в руках живое существо, он медленно, с расстановочкой, проводил щеткой от кончика носа и дальше, до самого хвостика. Черная шерсть так и струилась под стальным частоколом.

— Будешь у нас как шелковый! — приговаривал Роман, пуская щетку в очередное плавание по дрожащему собачьему боку, — Гладенький, сияющий…

Когда домой вернулась хозяйка, все мирно спали. Правда, не там где положено, Роман в кресле, песик под диваном, в самой глубине подкроватного пространства, откуда его утром надо было извлекать шваброй.

И с тех пор Полина Ивановна не смотрела на мужа: пьян он или нет. Стоило только чуть выпившему супругу ступить одной ногой в подъезд, как песик все узнавал, начинал биться в истерике и прятаться за кухонную табуретку. Телепатия была не только на водку, но и на самое ссаное пиво. И даже простого джин-тоника стало нельзя.

А тут и по жизни пить стало невозможно, надо купить машину, сын стал студентом в Технологическом, да и работу пристрожили. Рома сам это понимал. И вот так получилось, что он бросил пить. Вообще. А ведь пил не меньше и не только, как все, а еще и лучше. Однако, куда теперь девать все эти разговоры, что русский народ пьяница, что пропили всю страну, и заодно всю нашу ссаную либеральную интеллигенцию вместе с поп-звездами.

Оказывается — все это было неправда. А правда то, что в обществе вновь появились люди, да собственно они никуда и не уходили, которым было жизненно необходимо, чтобы в России было водки и пива самое море разливанное. Сколько денег идет и государству и королям водки этой самой, и не побоимся сказать, этой милиции-полиции…

И не только он соскочил с этой булавки и больше не желает быть рядом. Вот отчего с ним рядом его ненавистник и спаситель, черным серым седым тельцем своим обнимающий большую бутылку настоящей русской водки. Такой даже и Роман собственно не пил. В своей жизни. Ну и вот все!

Будущая собачья могилки готова. Сейчас мы тут сядем рядом, составим композицию, и все это драматическое действие снимет его дружок цифровичок. И теперь на сцену выходит главная дородная такая героиня — ее величество бутылка водки. Совсем как Полина Ивановна…

До какой это степени надо докатиться русскому, чтобы похоронить эту старую классическую Жучку вместе с такой роскошной бутылкой?! А не придут ли сюда другие русские, чтобы выдернуть за ноги эту Жучку, дабы завладеть бутылкой?! Вот для них эти фотки и предназначены. Ищите друзья. Мир широк и Россия все еще богата!

Теперь же, когда Полине Ивановне показали, и она сама узрела траурные фото в заводском компьютере, а потом в своем телефоне, она не шутку расходилась. Она кричала! Что он специально так сделал, что он всю жизнь ее не любил, что теперь опять над ним будут смеяться, как над дурачком — артиллеристом! Что он себя опять показал. И городу и всему миру!!

Роман же посмеивался, вспоминал свои ботинки и терпел. Он еле смог уговорить ее, что это все фотошоп, даже показал несколько фотослоев с задумчиво улыбающимся черным пуделем без медной проволоки. А еще, через день Полина Ивановна заявил, что в смерти пуделя виновен он. Пришлось вспоминать и появление пуделя, даты смерти, и даты начала домашнего сухого закона. Полина Ивановна все равно не верила.

— Недаром он на тебя так гавкал. Всю свою жизнь! Неужели ты похоронил моего песика вместе с большой бутылкой водки, которую тебе подарили на день рождения?! — вот как на пеняла ему в тихие минуты рекламной паузы.

Роман уже молчал привычно. Он быстренько отшлифовал еще два снимка настоящей могилки, где и похоронена бутылка. Кинул их на телефон по старым адресам. Будет что посмотреть его приятелям. И будет что показать и нашему другу семьи…

И азарт должен появиться. Не мог не появиться. Тем более, что бывший очередной начальник серьезно занимался кладоискательством. Уже три года он рыщет по окрестным брошенным селам и полям, в поисках старых золотых денег, украшений и счастья. И Полина знает и ободряет этакое. Это вам не компьютер, и не фотошоп.

Он, начальник души и междуножья Полины, вырыл уже несколько глубоких ямок на том самом холме. Каждая выемка и бугорочек были исследованы. Та же медная проволока должна была дать сигнал на дисплее металлоискателя. И по вечерам, на местном форуме, хоть раз в неделю, но обсуждали заманчивые фото. Те, что на телефоне и в компьютере, и уже появились в соцсетях.

И над всем миром, над круглой землей, сильно, ясно летит гиперракета с присобаченной к ней русской ненавистью — любовью, сделанная руками бывших, настоящих и будущих алкоголиков. Задали мы им всем задачку.

Но не тут был похоронен черный пудель, недалеко, но не тут. И только он, Роман, один в мире, знал точно. То самое место, было там, где он со своей будущей женой Поленькой стояли и он гладил ее руку, а потом они бросились целоваться, А через пять лет Полина Ивановна, владелица дачи, стояла с сыночком на руках, на этом же месте, которое она выбрала сама. Эта была первая его настоящая фотография.

Сладко было тогда, да как то вот все забылось в течении жизни. Но Роман это помнил всегда.…Потом жалел, что так и не научился гладить ее по руке. Или просто обниматься.

А потом стало, что уже и не побалуешься так, с этими руками. Они у него грубые, от металла, драк, лопаты просто, и лопаты БСЛ, входящей в ЗИП артиллерийского орудия. Такими уже не понежничаешь, циркуль не вправишь нежно и куда положено, в теплый обстриженный кармашек…

Как то раз дома он вначале услышал тот самый звоночек, от семьи друга и понял, что его дражайшая супруга скачивает фото из интернета, куда он давным давно и слил свою фотозагадку. Уже во второй раз. Может быть, некоторые так и не верили в такое веселое. Но вспомнили в переписке все его прозвища, начиная с детского сада. И выходило так, что «Да»!

Захотелось посмотреть, вышел из своего рабочего кабинетика, и точно: на кухне Полина Ивановна вновь рассматривает фото в своем телефоне. И потом так ему захотелось посмотреть на свое фото, что не выдержал и подошел к супруге и обнял ее всю, вкруговую. И даже мысль мелькнула, а не попробовать ли нам вместе вновь наладить нашу дальнейшую жизнь. Хватит дрыгаться и ругаться!

И Полина Ивановна застыла, расслабилась в нежный шкафчик. А ейный муж увидел в дисплее свою фотографию, где они вместе. Ой, значит уже передали, уже у него, нашего ненаглядного на руках полностью весь компромат. Это он удачно к ней подошел, с подходцем…

Но тут супруга Полина Ивановна забилась в истерике. Роман знает их и боится, хотя их всего три было, эта четвертая. Телефон так и отлетел в сторону, брякнулся об пол, Роман хотел было удержать, но куда там.

Полина Ивановна билась и кричала. Роман посмотрел на отброшенную руку, а в ней был зажат сияющий медный кусок провода. Да и супруга визжала о том же. Надо же так увлечься любовными играми или душа него от этой всей жизни стала жесткой, с достоевщиной, с этой современной либеральностью…

И Роман поэтому захотелось объяснить тайну захоронения. Ты его должна бы знать. Это там, где мы целовались в первый раз с тобой. Боже как же ты не помнишь этого. Вот тут, посмотри на вот эту фотографию, тут и лежит пудель в обнимку с тяжелой бутылкой, толстой, как и его бывшая хозяйка. Ты ушла в трауре, а ему пришлось копать новую могилку!

Но как свежа, как подмахиста была эта садовая скамейка об одну тонкую доску. Да и ты сама была и толстенькая, румяненькая как пирожок, и так приятно было держать все твои прелести и тебя лично, крепко накрепко в своих руках. Вспомни это место, вспомни нашу любовь!!!

Нет, не дошло! И стала наша жизнь, как Фотошоп, все красиво и все неправда. Ладно, пусть теперь черный пудель сторожит вечно и, как настоящий сторож, пусть спит спокойным сном. Считай, он уже был на моей стороне… Друг!

***

Как в жизни все меняется, скажите на милость! Даже сама эта вечная любовь!

НОВОЕ МОРОЖЕНОЕ, ПОСЛЕДНЕЕ

Васин друг завел себе новую любовницу.

И не какую там-нибудь, а зав производством местного городского молочного комбината. Друг показывал ее Васе, правда, издали. И снова Вася завидовал, в самом деле объемная такая, но лицо худое, а ноги в щиколотках тонкие. И не кривые. Такое сразу видно.

Потом друг приходил в гости с нею и договорились встретить Новый год вместе, по домашнему. У него дома. Там была вся это высшая в то время шелупонь, типа домашнего кинотеатра, компьютера, видео игры, трековые гонки, и еще все, что вынес он из двух своих двух свадеб и холостой жизни. Также обещал Новогодний фейхверк на три тысячи, не меньше.

Елку они купят поменьше, Рая с собой принесет детских еще игрушек, что остались от прошлых новых годов, и все у них будет хорошо. Жена Васи — Рая согласилась сразу с удовольствием, заранее стала готовить меню и еду, а заодно просвещала мужа, как вести себя в присутствии двух любящих сердец…

А за три дня до праздника друзьям надо было посетить хладокомбинат и там взять то, что им дадут. С бумажкой Вася и его друг прошли через проходную завода, а там их встретил один молчаливый парень в форме, на кожаном ремне висят наручники и короткая дубинка. Он провел их через цех, через все кафельные полы, где огромные матовые бока цистерн из пищевой стали, и длинные пачки блестящих изогнутых труб для молока.

Друг увидел свою, крикнул ей. Она неспешно подошла к ним. Здесь в белом халате, среди оборудования, новая знакомая была такая пригожая, что Вася не мог оторвать от нее глаз. Тут было такое сочетание крутых скул, неожиданно впалых щек, которое всегда приводило Васю в восторг в течении всей его мужской жизни. Ну там ноги, грудь — все это дело третье. А вот эта тайна тайная. Вот и сейчас ему хотелось смеяться. Если одним словом, то это все — было страшной Васиной тайной.

Что и говорить, повезло Васиному другу. И в третий раз. Правда, он этого не ощущает.

Но тут начальник поманила Васю и своего любовничка за собой. Зашли они в огромное помещение с толстенной дверью. И там было холодно.

— Холодильник, однако — заметил Вася весело.

Она подвела друзей к большой стене из ярких ящиков и показала на неприметный коричневый коробок, на вес был даже тяжелым и насквозь мерзлым, как одна глыба. Сам охранник выпустил их из боковой двери цеха и показал на стену. Подошли, охранник достал ключ и открыл неприметную в камне дверцу. Выпустил друзей на свободу. И им пришлось переть этот ящик в обход всего комбината. Привезли, установили коробку на балкон. Накрыли сверху туристкой палаткой и стали ждать…

Новый год настал. Собрались все вместе, нарядно одетые, без детей, без родителей, радовались и смеялись друг другу. Вместе накрыли большой стол, включили все что могли включить: телевизор, видео, а слушать радио, бегали на кухню курить. Вася пробовал играть компьютер, пока был трезвый.

Ели, пили, встречали — провожали последний час и минуты. Было много шампанского и водки, как никогда. Потом стали смотреть телевизор и друг все вспомнил, когда Вася толкнул его в бок. Побежали втроем на балкон и там в морозном дыму нашли заиндевевшую коробку. Вася сам ее принес на кухню. И недаром он старался, когда коробку вскрыли, то в середине гофрированного картона было ровное поле шоколадного цвета под покровом тонкого летучего настоящего инея.

Первое в этом сезоне новое мороженое. Без оберток, чтобы не мешать общему групповому счастью. Сели за стол уже в новом году. Ели, пили, но уже без Васи. Тот резко ушел в сторону. Вася съел одно мороженое, потом другое. Что там селедка под шубой или курица под черносливом. Или даже мясо «по кишиневски.» Ну и вот такое: сладкий-пресладкий торт, когда есть оно!? И не надо про детей думать — хватит и им.

Вот он вкус и сладость настоящей жизни. Вася пошел на кухню, нашел самую большую чашку, и засандалил туда сразу два с половиной. Взял нормальную ложку. Вспомнилось почему-то армия. Прошло два часа нового года. Это мороженое прямо таки таяло во рту. Его не надо было глотать, его ешь, как дышишь. Как первая минута свободного дыхания, когда снимаешь с себя противоипритный костюм и выливаешь из противогазной маски холодную воду. И никакая водка не могла взять Васю, скучно было ее пить, она, дура, вкус отбивала.

А вот Васиному другу новое мороженое не пошло в толк. Он то целовал свою новую, то двоих сразу, раздевался сам и раздевал других. Предлагал веселую жуткую штучку типа групповухи. Потом Вася взял и отвел его, счастливого, в постель, где тот и уснул, пуская первую в этом году слюнку изо рта на новый галстук.

Стали смотреть фильмы, Васин друг обожал порно и крутой секс. Но Васю и это не брало. Он потихоньку трудился над очередной кружкой. Или давал себе отдых. Потом Вася стал замечать, что и Рая носом клюет. Устала, три елки за спиной наряженные. Отправили и ее спать.

С общего согласия Вася поставил добрый знакомый фильм. С ним можно было смотреть и телевизор. Теперь вдвоем, как мышки, они смотрели вместе и вдали друг от друга. Надо признать, они очень устали в этом году. Тяжелый год, как всегда в нашей стране. А впереди было не меньше половины ящика. Вася налил всем хорошим людям шампанского и предложил ей мороженое. Она улыбнулась, и Вася почувствовал толчок в сердце. Его он смог остудить только ударной порцией самого холодного мороженого.

А как она ела! Вот это настоящий профессионал. Вася отдыхал, когда глядел на нее. Повезло другу с новой любовницей. Вот потому в окончании первого часа нового года часа Вася встал и вновь наполнил чашку до отказа.

Велик ящик, а отступать нам некуда.

Теперь-то он понял, что такое настоящий праздничный секс. Это когда сыт и спокоен, и знаешь, что она тебе только принадлежит. Вот такое ощущение мелькнуло на одну, другую секунду и запомнилось. Но Вася постарался утихомириться, тем более, что был повод. Вася пересел в новое кресло, уж слишком спинка была у прежнего горяча.

Выдохнул весь холодный воздух из себя. Все мороженое, которое он хотел, но так и не пришлось, которое не купила ему мать, потому что не было лишних денег. Не сумел попробовать, хотя и видел с башни бронетранспортера, и когда лежал в больнице на уколах, воспаление легких. А также все то остальное мороженое, которое просто было не куплено. Просто потому, что не оставалось денег на себя — все это мороженое возникло и пришло к нему яркой красивой бабочкой. Вернулось, как счастье, что было бы, если оно было…

И было у этого счастья высокие скулы, впалые щеки и ноги, как раз пред ним и за чашкой. И наслаждение таяло в груди ярким холодком. Господи! бывают же такие счастливые Новые Года.

Спустя время, Вася узнал, что так ничего не вышло у друга с новой Валей. Так ее звали. Валя Серенко — главный технолог хладокомбината и будущий совладелец городского хладокомбината. Два раза он встречал ее, и в груди становилось жарко. Хотелось глубоко вздохнуть или засмеяться. Если вспомнить ту самую забавную сексуальную штучку. И хорошо, что не сошлись.

Чтобы тогда делал Вася всю оставшуюся свою жизнь!? Уж лучше так, как говаривал С. Разин:

— Не доставайся ты никому!

Вот только с мороженым стало что-то не так. Больше он его вообще не ел. То чересчур сладкое попадается, то с нерусской отдушкой, то просто не хочется. Выходило так, что съел он все свое. Жизнь продолжается, в мире мороженого стало больше, а такого уже не было. И все нынешнее это скучное сладкое и очень сладкое. С добавление орехов, шоколада и обязательной толики пальмового жира. Нет, нет и нет!! Так вот, все это богатство было уже не для него. Сразу и бесповоротно. И только воспоминание осталось, и оно было лучше, чем просто в жизни.

***

Может быть, тут вышло, как в любви, наверное…

«ДУПЛЕТОМ» ИЛИ ПРАВАЯ НОГА СПЕЦНАЗОВЦА ВИТЯКИ

Собака состарилась. Вообще из конуры не появлялась, а если и гавкало, то, наверное, больше от того, что жизнь совсем стала несносной. Своих и то еле-еле узнает. И все ей до лампочки. Вылезла как-то раз на белый дворовый свет: шерсть битым валенком, спина колесом, а хвоста вообще не видно. Вот поэтому жена, как истинная хозяйка дома, и сказала Васе:

— Взял бы и отвел собаку к ветеринару. Ведь все равно телевизор будешь смотреть!

Рая размешивает корм в ведре. Сейчас Вася вынесет в сарай двум ненасытным. И сквозь работающий телевизор слышно, как они дружно визжат. Это их время подошло. По замечанию самого Васи, депутатское. Надо визжать, чтобы все было хорошо, а именно, еда вовремя и много. Иначе, не согласны

— Давай! — неожиданно согласился Вася. — Только один я не пойду. Это ведь через весь город идти надо. Бутылка! Да еще и деньги на лекарство.

— Ишь ты! Размахнулся! Бутылка, да еще и деньги. И так сдохнет!

Но минут через пятнадцать подошла к конуре.

— Рыжик! Рыжик!! — ласково позвала она. Какой там Рыжик, собака только голову подняла, узнал, не узнал. И глазами уже не моргает, того и гляди остекленеют в следующий миг. Хозяйка поставила миску с водой. Рыжик все ж таки вылез из конуры, подошел к белому. Всю жизнь был сукой, даже потомство раза три принес, и всю жизнь под мужской кличкой. Даже уже все равно. Лакнул два раза и залез в свое. И все сильнее во дворе воняло старой опсовевшей собакой.

Рая было уже решилась, да забыла, что сегодня воскресенье. Однако Вася возразил:

— Да ты что, это же общество защиты животных! Их же патронирует сама Америка!! А там — всегда на страже! Да и доллары им платят. Усыпят с радостью. Но ведь, двоим придется идти, вдруг собака взбесится. Думаешь, он не догадается, куда его волокут?!

Пришлось решаться. Хозяйка таки выдала бутылку из своих сундуковых запасов, Вася оделся и подошел к конуре.

Рыжик вылез и глянул вверх, на небо. Вася вздохнул. Двенадцать лет не меньше. Словно и не было их. Поводок Вася сделал из остатка алюминиевого провода в голубой оплетке. Когда продевал под ошейник, все руки стали грязные от старой шерсти и запаха. Рая открыли им дверь, и пошли они со двора. А Рыжик уже знал куда. К другу Васиному, у него ружье есть, а закуску найдем.

Друг соответствовал моменту. Не стал говорить, что занят, что нет пороху, только поинтересовался какой дробью, утиной или может быть, самой картечью. На что Вася резонно ответил, что лучше всего было бы спросить непосредственно у клиента. Клиент был не против, хвостом махнул. Вот так, компанией, в три живых тела, покинули улицу, и пошли к лесу.

Там овраг и там наша общая городская, областная помойка. Официальная и неофициальная. Раньше тут пионерские сборы были, флаги шумели и ночные костры. В глубине оврага прятались индейцы. Много чего еще было…

А теперь только комиссии приезжают. В основном же, все свелось к повышению налога на обслуживание. Она и сейчас, эта помойка, дымилась и воняла разными человеческими вещами в себе, будь то остатки из рыбного цеха, либо же просто гаражные тряпки заодно с отходами строительства. А вот теперь и там будут трупы любимых домашних животных. Как у наших историков, которые пишут в своих московских институтах историю государства.

Вася и его друг пошли на свое место, под обрыв, тут свободно от свежего мусора, машины сюда не доедут, тут меньше дыма и лучше обзор. Рыжика оставили на привычном месте, как раз на краю обрыва. Никто к нам не подойдет незаметным, Рыжик исполнит последнюю волю хозяина. Вася и его друг устроились на ящиках, нашли доску-стол и стали провожать, и лето и Рыжика в последний путь. Хорошая была собака, но и лето тоже не подкачало. Вот уйдут они, и заберут часть нашей жизни навсегда.

Друг Васи был не только охотник, но и отменный рыбак, вот почему на столе копченая рыбка, рыбные самодельные консервы, кусок вяленого лосиного мяса. Хлеба немного, хлебом и умными разговорами нас накормят дома. И по телевизору. А тут мы — мужики. Друг Васи достал свой нож, самыми тонкими слоями нарезал кусочек хлеба и одним взмахом отмахнул кусок лосятины. Приподнялся, бросил наверх к ногам Рыжика.

Рыжик пытался махнуть хвостом и остался стоять. Стали есть и потихоньку выпивать, спешить некуда. Потом друг обронил:

— Ты Витяку Сороку знал!? На улице Пионерской жил. Он еще в области, в ОМОНЕ служил.

— Ну? — спросил Вася. В руке у него стаканчик, он принюхивается. Самогон Рая дала не тот, что положено. Надо будет не забыть сказать ей в следующий раз об этом.

— Да вот тебе и ну! — сказал друг. — В командировке своей поехал на автоцистерне за водой. А привезли его без одной ноги, цистерна вдребезги. Вчера моя тетка к ним ходила. Мать плачет. Собирается ехать в госпиталь.

— Фугас? — спросил Вася.

— А то! — ответил друг. — Его мать моей говорит: хоть поцелую, хоть поглажу последнюю ножку сыночку, пока она еще живая, пока он еще не в себе. Мать ей еще молитву переписала. Пишут обое, и плачут…

Выпили за здоровье соседа.

Но все равно было хорошо. Потом Вася встал, прошелся наверх, навестил кандидата. Рыжик стояло в одном и том же положении, что-что, а команды оно выполняло строго, дотошно, как чиновник из рассказов Чехова. Вася погладил его по спине, в том месте, где более-менее чисто. Вздохнул, снял провод, ногой передвинул еще живое…

— Ты свободен, мой друг!! Ты свободен, ты птичка, для тебя демократия вкруговую! Только подвинься еще немного, вот сюда.

Рыжик выполнил приказание и махнул хвостом. Думает он им, что ли!? Голова хоть и опущена, но все равно смотрело вдаль, в степь. Там вдалеке жили наши соседи, желающие нам всем новых мук. Вася спустился вниз, и стали поспешать. Бутылку допили, рыбку разделили и договорились по пиву. Вася поднял лицо вверх. На фоне самого темно-зеленого вечернего осеннего неба торчала мудрая морда собаки. Хозяин подал голос:

— Эй вы, там, наверху! Рыжик! Ты еще живой!? Смотри сюда, а не в ту степь! Сейчас для тебя вылетит птичка, не шевелись!

Друг достал патроны, зарядил ружье, вскинул стволы вверх

— Внимание! — сказал он. — Снимаю!!

Снизу и вверх раздался брызжущий грохот. По пьянке, и в честь Витяки, друг стрелял дуплетом, хотя и бекасиной дробью. И вот оно!! С новой яркой и молодой болью глаза, свод черепа и жизнь собаки брызнули на горящий ясно-зеленый небосвод. Собака исчезла — осталось только туловище без головы, отброшенный мусор по этой жизни.

О! это чувство полета-смерти по нескончаемому и вечному, сияющему куполу — окончания жизни. Единственный, и в последний раз… Самый главный момент в жизни каждого живого существа!!

***

В понедельник утром, за завтраком, Рая поинтересовалась, каким лекарством усыпили собаку

— Дуплетом — сказал Вася — И никаких мучений.

— Опять заграничное. — вздохнула жена. — Для людей такого и не достанешь.

— Отчего же — сказал Вася. — Если постараться…

И принялся за вторую большую кружку чая, которым он прогонял похмелье. Вчера они так и не дошли до пива, посчастливилось купить бутылку. Зато они опять пошли на свое место, и там, в темноте уже, осень, темнеет рано, нашли тот самый кусок лосятины, который им оставил Рыжик. И сам он тоже был где-то неподалеку. Но его уже не видели, но помнили и не наступали.

Все же остальное было частностями общей жизни на земле.

А собачья душа Рыжика, суки, названной мужским именем, уже давным-давно уплыла из этого мира лохматым, рыжим и бойким щенком. Он уже попробовал на вкус Васины ботинки, а через неделю надгрыз раины сапоги, и за это будет наказан двумя ударами по хвосту куском голубого электрического провода, которым вели скрытую проводку в доме. О! эта сладкая прошедшая жизнь!

— Она-то хоть не мучилась? — спросила потом Рая.

— Да ты что! — искренне ответил Вася, — да у нее, можно считать, улыбка была на все сто, а глаза, во все стороны так и разбежались! Хорошо!!

— И все равно жалко — сказала Рая. На ходу Вася прижал ее голову себе к груди. Крепко прижал, а потом вспомнил все, и содрогнулся. Рая думала, что он опять и пыталась освободиться

— Хватит, хватит… — вскрикивала жена. — Давай лучше вечером!!

Но было уже поздно. Это у них такая ласка была радостная и чтобы опасность присутствовала. Ведь мы все — живые и теплые!! И глаза наши в одну сторону…

***

Но потом Вася думал почему-то совсем не так. Как оно там, на помойке. Заметят ли что там изменилось? А если не заметили, то пусть все знают. Это холодные, отчлененные ножки Витяки, друга детства, так и будут всю нашу жизнь, нам на стыд, Васе на горесть, бегать на нашей общей помойке дуплетом. Особенно правая, откромсанная. Но зато теперь рядом, и по всем российским новым помойкам скачет, веселый щенок, типа поэта Рубцова. В ошейнике из голубого провода.

Правда, глазки в разные стороны, на дистанции, соответствующей диаметру среднего рассеивания охотничьей дроби на расстоянии два метра.

***

Эх! Значит, так и не дошла молитва матери до Нашего Бога!

Видно у него тоже, с глазками, — не в ту степь…

ЛЕКАРСТВО ДЛЯ БЕДНЫХ

Деревенское кино.,

Народная трагикомедия

Что этот день для Васи будет невезучим, он про это знал с самого утра, но сцепил зубы, и вперед!

Еще два дня назад, у жены Васи, уличное прозвище (еще с колхозного детского сада: Сява), разболелись зубы. Не один не два, как оказалось. А вчера вечером и всю ночь пошли косяком самые различные лекарства и компрессы. и все равно к утру у благоверной щеку раздуло, уже и шею прихватило.. Пришлось Васе отпрашиваться с работы и срочно бежать в гараж.

Однако в местной больнице сказали, что случай тяжелый, делать операцию они не берутся, рентген не ремонтируется второй месяц, и надо ехать в областной центр. Вопрос в том, что Скорая на ремонте. Пусть жена берет справки, а тебе мыть машину, брать деньги или мешок лука и вперед. И благодари Бога, чтобы там, в областном центре, был неурожай лука.

Кое-как вернулись домой, заново собрали вещи, Вася и в самом деле кинул мешок лука в багажник, и даже пытался заново помыть машину. Но потом решил, если что Рая высунет свою фотокарточку, живую и надутую, как детский шарик, их пропустят, чтобы спасти и еще одну русскую жизнь. Которой только предстоит стоять в длинной, бесплатной очереди

Вытер Вася руки тряпкой, уселся за руль, жена рядом, прижимает к лицу чистое льняное полотенце и стонет иногда. Глянул направо: теща их провожает, дети тоже, словно они в экспедицию собрались в эти самые джунгли. Вася махнул рукой и взялся за ключик, одна надежда, лишь бы только его машинка не подвела. В самом деле, это и была экспедиция, ни денег у них, ни знакомств, и даже свой областной город они понаслышке знали.

Но выехали. Впереди страна вся как нынешний день: осень, холодно, дождь срывается с серых небес на темное с лужами полотнище дороги. Одна радость тут дорога шире и поэтому реже приходится беспокоиться за лобовое стекло. Дело в том, что иногда щетку заедает. Едет Вася, а сам поглядывает на жену. Каково ей там, знает. Жена молчит. только раз спросила, будет ли он ее любить. когда у нее двадцать семь зубов останется. И сама засмеялась. Вася же ответил, что у нас в колхозе будут выдавать гнилые зубы заместо медалей и орденов.

Едут. Нигде не останавливаясь, незачем, да и денег, кроме мешка этого с луком нет. Разворачивается перед ними серенькая такая наша Россия. То овраги, то бутылки под кустом. то лесополоса. сопровождающая трассу. Труп собаки с причесанной дождями шерстью. Толчок с шашлыками: спасибо-спасибо. нам не надо, у нас своего мяса настоящего невпроворот, у нас хозяин сам охотник, и ваших кошек не стреляет.

Но вот вдалеке замаячили высотные здания, вот сейчас там для нас и развернется наш телесериал по нашему телевизору. Мы будем жить, и плакать и страдать, а люди, думают что это комедия. И правильно сделают. Сейчас мы и на нашем автомобиле, ушастом Запорожце самые раз-самые колхозники.

Повезло, больницу нашли быстро. Прошли регистратуру, записали все данные в медицинскую карточку. Сказали, что случай тяжелый и поэтому пойдут без очереди. Но надо купить бахилы и маски. Встала Рая около двери первичного осмотра, моргнула Васе в один глаз, другого уже не видно, и ее увели. Словно навсегда, было такое ощущение.

Остался Вася один в чужом коридоре. Первым делом пробрался к окну, все на месте. Потом прочел всё что можно читать про зубы, вспомнил своих товарищей по звену. У деда, нашего бригадира, вообще три клыка, как у тигра-людоеда.

Долго ждал Вася. Потом решил выйти наружу, проверить еще раз. Снова пришел к операционной, но как ни заглядывал ничего не увидел, только нарвался на замечание. Решил снова пройтись, а не спустили ли у него колеса. Вышел, не теряя из виду входную дверь. Но тут на горе попался ему невдалеке магазин, который назывался «Салон».

Зашел туда, а там вся его провинция и почти все поля, где он жил, работал, сажал и копал картошку: все это было изображено на больших с яркими капустными мазками, картинах. Это были самые настоящие картины, только яркие, интересные такие. Постоишь, можно так и родину свою полюбить. Есть же где-то кусочки, до которых ни москвичи, на олигархи, ни земляные наши бароны не доберутся. Вон этот овраг, хорош для организации передвижной танкоремонтной базы.

Выходил Вася из «Салона» вслед за двумя настоящими новыми русскими, уж слишком у них телефоны, одежда, да и вообще они какие-то одинаковые, новые, мышечно-надутые. Ну что же, не раз Вася на кроссах таскал за таким вот огромными, все их автоматы и причиндалы, помогая им. Но это было тогда, там, в другом мире.

Идет за ними Вася и вдруг один вынимает сотовый телефон, другой ставит банку с заморским пойлом на окно и все одним духом уносятся на машине фото которой висит в сортире.. Унеслась сине — голубая, похожая на оскаленную акулу. Уехали, а банка так и осталась стоять на окне этого пресловутого белогвардейского салона.

Вот к ней, потеряв стыд всякий, и подбирается Вася, наш Сява, пить хочется, а где тут лук продашь?! Еще и арестуют за торговлю, за спекуляцию. В банке было больше половины, даже на вес чувствуется хорошая толика этого пиратского напитка. Пьет Вася, а сам по сторонам косится, сейчас над ним смеяться начнут.

Очнулся, и бегом в машину. Там в окружении своего, родного, все будет казаться только лишь шуткой, которую надо забыть. Приложился во второй раз, а тут в дверцу ударили. Жена пришла. Злая, качается, все никак не дверцу не откроет…

Два часа под слепящим светом, словно на сцене, не знает как и вышла. как все рецепты ей вручили, а мужа все нет и нет. Все должна сама. Весь гной ей там выкачали, лекцию для студентов провели о профилактике запоздалого нагноения, и потребовали приезжать еще. А ее Сява по городским тротуарам гайки свои ищет и банки с рисуночками, цветы он будет ставить в своем тракторе. Но ни слова не сказала своему непутевому, только села на место.

Выкинул Вася тошнотную допитую банку. Жена ему пальцем показала, чтобы дал подушку. Стал заводить двигатель. Вот что ни говори. а в городе и двигатель и аккумулятор другими стали, завелись вмиг, по сине-голубому.

Но вот, наконец, и все! Надо собирать все в кучу, и ехать домой. Рая уже лицо в подушку спрятала. Теперь только домой, только туда, где мы будем жить, и где жили. Где наше все. Где мы помрем, и где нас похоронят…

Гудит мотор, рвет Вася скорости, город на холмах, движение напористое, только зазеваешься, сразу гудки хором. Это что еще за колхозничек, тот, по улице кольца нарезает, под красный свет норовит. Но уже почти выбрались из города, из официальной его части, пошли новостройки. И где-то впереди, как огромный синий слон в гуще исторической мелкой пехоты, под сияние мигалки, движется автобус.

Все было бы хорошо, но ведь не знал Вася, что какой-то мудак городской дорогу расширил, а другой, из следующей организации, этот столб не убрал. И синий слон гудит над всей головой. Солнце в самые глаза брызнуло, засияло на трех знакомых трещинах лобового стекла. Начал Вася дорогу давать, а тут и вынырнул сияющий синий Мерседес, подрезал так близко, что крутнул руль резко Вася. А потом дернулся, но жизнь не бокс.

Только и увидел, как его по груди ударило рулем. А стекло, лобовое стекло, швырнуло от него широкой волной осколков. И только потом удар. страшный, расплющивающий все лицо, удар по всему Васиному, значит, хлебалу.

Или еще вернее, своей сюнькой, да со всего размаху, о приборную доску, и об остальной просиявший мир. Надо-же, подумал напоследок, что ударился именно той стороной, где сидит жена, причем сильно. Когда железо тракторное, как тогда, или автомобильное, как сейчас, стружкой вьется!

Именно о таком ударе и писал гений русской словесности наш Пушкин, именно это он имел ввиду, когда возвращаясь с гусарской вечеринки, он повстречал своего Серафима с дубиной. То, что он был шестикрылый, на перепутье и с бутылкой перцовки — отнесем на совесть автора. И того, и этого…

А тут были свои серафимы, автобус с большими синими тонированными окнами, как дирижабль, аккуратно остановился над местом Васиной трагедии. Вася пытается выбраться из машины, кругом, как снег в Новый год, на стеклах, куда ни кинешь взгляд, его кровь бусинками.

Потом в отчаянии снова пытается выбраться, но боль не дает ему, и тогда он протягивает дрожащую вместе с грудью руку, направо к жене. Ведь должна страшно ругаться, а она последним движением отвернулась от него, и молчит. Прыгающей рукой Вася стал убирать с подушки все еще осыпающееся сверху стекло. Потом взял в руки лицо.

Смерть и ее дело быстро и безжалостно, без предупреждения, накрыла всю жизнь Васи. Поднял свое лицо и глаза вверх, чтобы не так кровь заливала все кругом, и увидел ровные слегка улыбающиеся живые фотки народных депутатов.

Так что же наша жизнь. Конечно, автор понимает, всем не может быть хорошо, но ведь не в такой степени и не в таком презрении к работяге. как сейчас. Вы ведете себя как оккупанты в завоеванной стране, даже хуже, как полицейские, которых немцы вербовали из дурачков.

— Тому, кто меня подрезал больше не жить, брошу все, набью патроны самой крупной дробью, буду теперь охотиться за ним в городе. Это тебе не лес — тут можно охотиться круглый год. Это я говорю, Сява!

А дверцу машины уже рвали снаружи, оказалось, что это тот. который и был на Мерседесе, будущий олень рогатый. Он был именно такой, как те, из «Салона».

Тот кричал, что сейчас будет взрыв, что надо покидать машину, короткое замыкание и пары бензина. Насмотрелся видиков, олень сохатый.

— Ты что не видишь, это же дым!

— Отвали! — сказал ему Вася. — Твоя машина цела, вот и рули, куда тебе надо. А у меня мотор сзади.

Вася взял тряпку, которой он протирал обычно стекло, и приложил к лицу. Пахло прошедшей жизнью. Теперь можно было не спешить, однако владелец Мерседеса забежал с другой стороны.

— Уйди — сказал ему Вася, — Голову проломлю.

. — Так ведь женщина — спасать надо!

— Не твое — не трогай — сказал Вася — Пусть лежит.

Вся тряпка была в яркой легкотекущей крови, и пока он ее рассматривал, эта самая тряпка прямо таки вспыхнула в руках огнем небесным! Это очнувшаяся Рая ткнула рукой, как всегда, в морду супруга, и попала в самый растрощенный нос. А потом завыла на радость зрителям, и пыталась впиться когтями своими в лицо.