Бесплатный фрагмент - Я, звёздный маршал!

Глава первая

В 1986 году я приехал в Египет по туристической путевке, и в первый же день с тремя тройками советских туристов отправился на плато Гизе, чтобы осмотреть великие пирамиды, но жара настолько сильно измотала всех, что мы едва держались на ногах и больше следили друг за другом, чем глядели на пирамиды, которые были совсем не такими, какими я видел их из сибирского далека.

Вдруг я почувствовал чей-то пристальный взгляд и обернулся назад.

Метрах в двадцати от меня мелькнула толстая фигура и скрылась за восточным углом пирамиды Хеопса. Я пожал плечами и, задрав голову вверх, начал искать вход в пирамиду, где только что исчезли мои крепконогие спутники. За спиной звякнули пустые банки, я снова обернулся и увидел толстяка — он осторожно спускался по горе мусора, сжимая в руках огромный топор и безумными глазами глядел на меня.

Мне стало не по себе. Я запоздало вспомнил слова инспектора ОВИРа о той опасности, что грозит советскому человеку, если он отрывается от спасительной тройки — и рванулся что было сил по песчаному бархану к пирамидному входу, однако ноги мои от страха подкосились, и я скатился вниз, где меня ждал толстяк.

Он тронул меня рукой за плечо и очень вежливо спросил:

— Тебя зовут Евгений?

— Да, Евгений.

Толстяк бросил топор и присел рядом со мной.

— А меня ты помнишь?

— Нет.

Незнакомец подпрыгнул и несколько раз — весьма опасно — дрыгнул ногой.

— Мы с тобой под лавкой на вокзале в Москве прятались от милиции — помнишь?

— Извините, мистер — я не помню, потому что мне часто приходилось ночевать под лавкой.

Толстяк яростно подпрыгнул и завопил:

— А помнишь, как мы ехали на крыше вагона?!

Я закивал головой и потихоньку начал выбираться из ямы.

— Да, сэр — я помню.

— А ты помнишь как меня зовут?

— Нет, — честно признался я.

И тогда незнакомец с удовольствием ответил:

— Рухолла Гасан…

У меня что-то дрогнуло в душе, и я радостно крикнул:

— Гасан Абдурахман ибн Хаттаб?!

— Я!

Мы бросились друг другу в объятия, однако я был смущен тем, что так и не вспомнил, кто такой Гасан Абдурахман, потому что видел его в первый раз, тем не менее, дружески хлопая приятеля по плечу, я спросил, поглядывая с надеждой на вход в пирамиду:

— А чем ты здесь занимаешься?

— Да вот пять лет назад получил от Департамента Древностей лицензию на раскопки…

— И есть успехи?

Толстяк преувеличено испуганно огляделся по сторонам, подобрал топор.

— Иди за мной — объясню потом.

Было жарко, душно — мы с трудом взобрались на кучи мусора и песка. Я хотел присесть на корточки, чтобы перевести дух и немного помечтать о морозной сибирской зиме, как вдруг в гулкой тишине услышал невдалеке щелчки, оглянулся по сторонам и увидел египетского феллаха, который целил в нас из двуствольного ружья.

Едва мы упали, как раздались выстрелы, и над моей головой свистнули пули, но к нашему счастью рядом находилась грань пирамиды. Мы прыгнули за нее, и я хотел сказать: «Пока, приятель — я не играю в такие приключения» — но мой приятель так рванул меня за руку, что из моей упревшей головы выскочили все благоразумные мысли, навеянные мудрыми и заботливыми инспекторами ОВИРа.

— Бежим — там стоит моя машина! — крикнул Гасан Абдурахман, указывая топором в сторону сфинкса.

И я помчался что было силы, вжимая голову в плечи, ожидая каждую секунду двойной выстрел за спиной. Мы проскочили три маленькие пирамиды, не встретив ни одного человека, и я, задыхаясь от горячего воздуха, спросил Абдурахмана:

— Почему здесь никого нет?

— А какай дурак попрется в такую жару на Гизе! — ответил Абдурахман.

Он на короткое время остановился, прислушался — где-то ревел мотор.

— Туда, — сказал толстяк и махнул топором в ту сторону, где завывал автомобиль.

И мы снова побежали — мне было все равно — я знал наверняка, что меня уже хватились товарищи по тройке, и по закону стукачества они обязательно должны были доложить о моей отлучке консулу, и я уже никогда не смог бы попасть за границу.

Я крепко держался за руку Абдурахмана и почти бессознательно бежал за ним.

Мы выскочили на песчаный бархан и увидели танкетку, которая медленно ползала по расплющенной голубой машине. Абдурахман в сердцах бросил топор и яростно вырвал из кармана шорт платок, утер им лицо.

— Я так и знал!

А между тем танкетка остановилась, а из открытого водительского люка вылезла девушка, она ловко прыгнула на верхнюю площадку и, разворачивая на турели крупнокалиберный пулемет, весело крикнула нам:

— Стойте на месте — я вас сфотографирую!

Абдурахман упал на песок и закрыл свою потную лысину топором, а я, обалдевший от жары, обернулся назад, потому что за спиной кто-то сильно закашлялся. К нам медленно шел давешний феллах, уже без ружья, хромая и держась рукой за левую сторону груди.

Мне стало жалко старика — я вынул из кармана аптечку.

— Эй, генацвали! — крикнул я, — у меня есть валидол.

Но старик, видимо, не понимая по-русски — распахнул халат, сорвал с пояса противотанковую гранату и со стоном метнул ее в меня.

— Аллах, помоги убить гяуров.

Граната летела донышком вперед, и я успел прочесть белую надпись: «сделано в СССР», и на миг мне стало гордо и приятно от сознания того, что наша техника уверенно шла по планете и вот же — находила спрос даже у неграмотных крестьян, но тут меня сбил с ног Абдурахман, и кормилица, за которую наш народ получил полновесные гнилые бананы — со свистом пролетела в сторону танкетки. Там раздался визг, а потом тяжелый взрыв.

Тучи песка и пыли еще застилали танкетку, а мы с Абдурахманом уже были около нее.

Девушка лежала на полу, придавленная пулеметом, и со страхом глядела на топор Абдурахмана.

— Вы меня зарубите?. — пролепетала она со слезами на глазах, — я ведь хотела пошутить…

Абдурахман сжал топор двумя руками и медленно поднял его над головой незнакомки — я бросился между ним и девушкой.

— Гасан, опомнись!

Но Гасан Абдурахман плечом отшвырнул меня в сторону и снова замахнулся топором. Девушка умоляюще посмотрела на меня своими чудными зелеными глазами и покорно прикрыла их длинными ресницами. У меня все перевернулось в душе — я метнулся к Гасану.

— Неужели ты убьешь человека?

— Она робот! — отрезал Абдурахман и мотнул головой в сторону бархана, где дымилась кучка тряпья в том месте, куда минуту назад упал феллах.

— Нет-нет, я не робот! — воскликнула девушка и, задыхаясь попросила:– Евгений, мне очень душно — расстегните рубашку.

Я наклонился над незнакомкой, даже не подумав о том, откуда она узнала мое имя, и нерешительно расстегнул верхнюю пуговицу. Девушка смущенно улыбнулась и едва слышно сказала:

— Дальше.

Я расстегнул вторую пуговицу и почему-то взволнованно спросил:

— Так хорошо?

— Еще нет.

Тогда я быстро расстегнул все пуговицы на рубашке и чуть отвернулся в сторону.

— Евгений, потрогай мое сердце — я не робот.

Я опустил руку на прохладную девичью грудь и ощутил быстрые толчки сердца.

— А теперь поцелуй меня, — тихо попросила девушка и слегка приподнялась мне навстречу — она была зажата перевернутой пулеметной установкой так, что не могла освободить свои руки. Я полностью закрывал ее в узком проходе от Гасана, который то и дело кричал за моей спиной:

— Что ты делаешь с ней?!

Наконец девушка с трудом освободила свои припухшие губы и с улыбкой сказала:

— Потрогай пульс на другой груди.

Я потрогал, а Гасан желчно продолжал кричать:

— Все вы там в России голодные — как вырветесь на свободу, так сразу в публичные дома, а потом на водку, на жратву и снова на баб, а дома кричите о морали, мол, мы не такие как на Западе — оно и видно.

Я поднялся на ноги, опьяненный восхитительной девушкой, поставил пулеметную установку на место. Незнакомка вскочила, благодарно посмотрела на меня и быстро нажала на кабине танкетки красную кнопку.

Раздался ужасный вой сирены, который вскоре перешел на высокую тональность и затих, однако пол под ногами дрожал, а воздух неприятно давил на барабанные перепонки.

— Что она делает? — спросил я Гасана.

Тот плюнул за борт танкетки и прижал топор к груди.

— Она вызвала роботов.

Девушка между тем, очаровательно улыбаясь, села на кабину и весело махнула мне рукой.

— Евгений, продолжим.

— Стой, — сказал жестко Абдурахман и поднял топор, — она робот, их берет только топор.

Он кивнул головой в сторону бархана, где тлели останки феллаха.

— От пули они почему-то учетверяются.

Девушка возмущенно охнула и пристукнула кулачком по кабине.

— Я не робот, Евгений, скажи.

На ее длинных ресницах блеснули слезы, грудь взволнованно поднялась, и я уже было метнулся к незнакомке, но мой приятель перекрыл мне дорогу топором, словно шлагбаумом.

— Смотри, — сказал Гасан, и я увидел четырех парней, которые медленно вышли из-за пирамиды, что находилась от нас метрах в двухстах. Едва мы успели пригнуться, как в борт танкетки ударили пули, а эхо выстрелов загрохотало между пирамидами.

— Смотри, — снова сказал Гасан, сидя на корточках.

Он указал топором в небо, где появились два истребителя-перехватчика. Они сделали боевой разворот, блеснув на солнце белоснежными крыльями с кабалистическими знаками — и помчались на нас.

Я прыгнул в кресло пулеметной установки, рывком откинул ее назад-вниз для зенитной стрельбы, заметил краем глаза, что патронный затвор стоял на предохранителе — вот почему девушка не стреляла! — и придвинул к лицу дальномер.

За моей спиной грохнул упавший на пол топор и завязалась шумная драка. Я меж тем, лежа почти горизонтально в кресле и наблюдая пикирующих истребителей, подправил маховичками прицел пулемета и на несколько секунд замер, ожидая, когда самолеты выйдут из пике и приблизятся до полукилометровой дистанции, но я упустил момент и с ужасом увидел белые вспышки и стрелы под брюхом истребителей, которые пронзили пространство, что отделяло меня от самолетов, но за долю секунды до взрывов я прижал ногой педаль спуска и почти в упор выпустил длинную очередь. Первый самолет развалился на части, второй, пролетая над нами на высоте не более ста метров, сбросил бомбы.

Вокруг меня гремели взрывы, полыхал огонь, но я успел вонзить второму истребителю пулеметную очередь, и он взорвался, едва пролетев танкетку.

— Конец птичке! — крикнул я и щелкнул пальцами, — дайте сигарету.

Танкетку то и дело сотрясали разрывы, в воздухе стоял несмолкаемый грохот и вой — ко мне наклонилась моя девушка и запечатлела на моих губах долгий поцелуй, а потом протянула сигарету и щелкнула зажигалкой. И тут я заметил, что прелестница одной ногой стояла на горле Абдурахмана, который дико смотрел на меня выпученными глазами.

— Не стреляй — они учетверятся!

Я, по-прежнему лежа в кресле, быстро осмотрел горизонт и ахнул: на боевой курс ложились восемь истребителей. Мне стало не по себе, а Гасан Абдурахман с дьявольским ревом бросил девушку на пол и схватил топор, но я повис на его руке.

— Не надо — она человек!

— Пускай докажет, — яростно ответил Абдурахман и опустил топор вниз. Незнакомка быстро поджала под себя ноги и торопливо указала на свои глаза.

— У меня слезы соленые.

Абдурахман хмуро глянул на ее ресницы и аккуратно взял в пальцы девичью слезинку, лизнул языком.

— Это не доказательство — у тебя в груди аппарат по выделке слез.

Девушка жалобно посмотрела на меня и развела руками, всхлипнула. Тогда я вынул из кармана демисезонных брюк черный сухарь, что остался у меня от последнего вчерашнего обеда и протянул ей, она с благодарной улыбкой кивнула мне головой и закусила кусок. Лицо Абдурахмана смягчилось, а девушка весело сказала:

— У меня еще молочные зубы растут.

— Покажи.

Она открыла рот, Гасан сунул в него свою грязную руку и подергал зубы.

— М-да, — раздумчиво сказал он и отбросил топор в сторону, и, распахнув халат, снял с пояса блестящие наручники и в мгновенье ока приковал незнакомку к пулеметной стойке. Я рванулся к Гасану, но получил такой страшный удар по голове, что потерял сознание.

Я очнулся от сильной тряски и открыл глаза. Мы с Абдурахманом неслись на верблюдах мимо пирамид, а где-то рядом грохотали взрывы. Я вспомнил о прекрасной незнакомке и хотел спрыгнуть с верблюда на песок, но заметил, что мои ноги были привязаны к стременам седла, а впереди, держа повод моего верблюда в руке, скакал Абдурахман, взмахивая над головой топором и крича:

— Цобэ, цобэ!

Наперерез, под ноги верблюдов, метнулись двое из моей тройки и, ломая руки над головой, закричали:

— Жека, с ума сошел, остановись! — нас затаскают кэгэбэшники, пожалей наших детей!

Но я ничего не ответил — мои глаза были полны слез, а душа разрывалась от горя и несчастья, и теперь я хорошо понимал, что в свои девятнадцать лет я впервые пережил счастливый миг любви, который никогда не повторится. Жизнь для меня казалась конченной; а мой верблюд, сильно вытянув вперед голову, стремительно уносил меня в неизвестность.

Глава вторая

Не менее часа мы скакали на верблюдах по каменистой пустыне, пока не выскочили на белую бетонную дорогу, вдоль которой тянулись хижины, ресторанчики, ремонтные и заправочные станции. Из крайней хижины вышел нам навстречу феллах.

Гасан спрыгнул с верблюда, вынул из кармана толстый кошелек и, плюнув на пальцы, вытянул из него бумажку в тысячу фунтов.

— Спасибо, Шамиль.

Шамиль прижал деньги к груди и с поклоном ответил:

— И тебе спасибо, эфенди.

Он посмотрел на меня из под руки и показал пальцем.

— Эфенди, твоему спутнику плохо.

Они подбежали ко мне, развязали руки и ноги, сняли с седла, но я был так измотан, что едва не упал. Гасан подхватил меня за пояс, вылил мне на голову фляжку воды и махнул рукой феллаху.

— Принеси чеснок.

Он оглянулся по сторонам и уж было повел меня через дорогу в маленький ресторанчик, как рядом взвизгнули тормоза, и перед нами остановилась длинная черная машина с зеркальными стеклами. Боковое стекло опустилось — в окно выглянул чернобородый мужчина в белом сафари и улыбнулся Гасану.

— Эфенди, если у вас найдутся деньги, то я смогу вас довезти до Каира.

Гасан кивнул головой и попросил шофера открыть багажник, и когда тот вышел из машины, мой приятель затолкнул меня в салон, а сам пошел следом за шофером.

Я упал на переднее сиденье и ощутил мягкую прохладу и запахи чудных трав. Это было так неожиданно после удушающей жары, что я вновь подумал, что это сон, однако за окном машины я увидел прежнее белое марево, в котором слегка подрагивали нечеткие очертания приземистых зданий. Я вытянул ноги, закинул руки за голову и уже готов был погрузиться в настоящий сон, но вспомнил Гасана и обернулся назад, заметил макушки голов над высоко поднятой крышкой багажника, и тут же над ними блеснул топор, и раздался дикий душераздирающий крик.

Я подпрыгнул в кресле.

— Гасан, ты спятил!

Я толкнул дверцу, но она была закрыта. Я начал нажимать кнопки, рычажки — опустилось боковое стекло — я вылез на дорогу и метнулся к Гасану, который стоял за машиной и рассматривал в руке белое сафари.

— Куда ты его дел?!

Я заглянул под багажник, ожидая увидеть мертвое тело с разрубленной головой, но там аккуратно стояли пара кроссовок.

— Это робот, — сказал Гасан Абдурахман.

— Но куда он делся?

— Понятия не имею, — ответил мой приятель и задумчиво посмотрел на мои демисезонные брюки, — снимай.

— Зачем?

— Оденешь это.

И он протянул белоснежное сафари. Я нерешительно взял в руки невесомое мягкое одеяние и оглянулся по сторонам.

— А вдруг он вернется?

— Не вернется.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

Я вновь оглянулся по сторонам, но улочка была пустынной, а лачуги, ресторанчик и станции окон не имели. Я быстро переоделся.

Длинная рубаха до пят с широкими рукавами была просторной и очень удобной; кроссовки оказались по ноге, и я без всякого сожаления отбросил стоптанные ботинки в сторону, а Гасан приладил на моей голове белый платок и придавил его черным круглым валиком.

— Ну вот, — сказал он с удовольствием, — теперь ты похож на шейха.

Я посмотрел на себя в зеркальное стекло машины и щелкнул пальцами, подумав, что хорошо было бы сейчас оказаться в Сибири в Томске на шумной улице, но вдруг услышал голос Гасана:

— Домой ты никогда не вернешься.

Я удивленно обернулся к Рухолле.

— Почему не вернусь?

Но мой приятель ничего не ответил, быстро пошел навстречу Шамилю, который бежал к нам со связкой чеснока, взял у него связку и одел на плечо, как одевают почетные ленты — наискось, и торопливо махнул мне рукой.

— Поехали скорей.

Едва я сел в машину, как Рухолла стремительно сорвал ее с места, и мы на огромной скорости помчались по белой полосе, что ровной стрелой рассекала желтую пустыню.

Я закинул ногу на ногу, посмотрел вокруг себя в надежде найти сигареты. Гасан, не отрывая глаз от дороги, вынул из кармана пачку и зажигалку — протянул мне. Я закурил и с легкой иронией спросил:

— Скажи мне, Рухолла Гасан Абдурахман ибн Хаттаб, почему за тобой гонятся роботы?

— Не за мной.

— А за кем?

— За тобой.

Я повернулся к Гасану и внимательно оглядел его потный профиль, желтую лысину и топор, который он держал на коленях и сказал:

— Видишь ли, приятель, я не уверен, что тебя зовут Гасан Абдурахман ибн Хаттаб, а если и так, то я никогда не знал тебя раньше.

Гасан посмотрел на наручные часы и кивнул головой.

— Да, ты никогда не знал меня раньше.

— Я для чего-то нужен тебе?

Он не ответил…

Уже в сумерках мы въехали в Каир и остановились у отеля «Фарук», но едва поднялись по широкой лестнице и вступили в его прохладный зал, как перед нами появился рослый швейцар в золотистой униформе.

Он поклонился мне и холодно глянул на Гасана.

— Мистер? — спросил он удивленно.

Я хотел загородить собой Гасана и сказать, что он со мной, однако мой приятель поступил необычным образом: он вырвал из связки чеснока головку, разломил ее и сунул в лицо швейцара. У того округлились глаза, он открыл рот, зажал его руками и вдруг начал оглушительно чихать.

Гасан торжествующе крикнул, отскочил в сторону и распахнул халат, на внутренней стороне которого висел на петле топор, сорвал его и кинулся на швейцара.

Раздался громкий звук: «Пиу!»

Швейцар исчез, а его одежда с тихим шорохом упала мне под ноги. Я отступил назад и растерянно оглянулся по сторонам.

— Ну ты, Гасан, даешь…

Я в сомнении потрогал ногой одежду, потом глянул на приятеля — он в это время прятал топор под халат и выглядел довольно странно со связкой чеснока через плечо, однако я чувствовал к нему большую симпатию и благодарность за ненавязчивую охрану, которую он нес при моей особе и поэтому я решил не задавать лишних вопросов, а принимать окружающую обстановку с той иронией, что была свойственна мне от рождения.

В огромном холле отеля было несколько человек, но они не обратили на нас внимание или не захотели обратить — все-таки отель «Фарук» был отелем первой категории. Пока мой приятель диктовал декларацию портье и получал ключи, я присел в кресло рядом с очаровательной девушкой, у которой был капризно вздернутый носик и сердито сжатые губы.

Я деликатно выпустил дым в сторону от незнакомки, кашлянул туда же и с улыбкой сказал:

— Мадам…

Девушка изумленно посмотрела на меня, ее тонкие брови возмущенно изогнулись.

— Как вы смеете?

— Что смею? — спросил я немножко растерянно, потому что голос незнакомки был холодный и злой.

— Как вы смеете говорить со мной так?

Я покраснел от досады на себя и еле слышно сказал:

— Ну и что?

Девушка вскочила с кресла.

— Я позову полисмена!

Я тоже вскочил и в полной растерянности потянулся за пачкой сигарет, что лежала у меня в нагрудном кармане, однако вместо пачки мои пальцы выхватили гладкую карточку. Я машинально поднес ее к лицу и с удивлением прочел на ней следующие строки:

«Я 201 и самый любимый сын мавританского короля Хуссейна Второго — Али Акбар Сайд. Имею счета в банках Швейцарии, Абу Даби, Москве. Мои друзья…»

Ниже перечислялись известные в мире президенты и премьер-министры, а так же некоторые граждане Союза, например: Е., Л., Г.

Я протянул карточку девушке — та прочла, вспыхнула и улыбнулась мне так очаровательно, что я был потрясен до глубины души: какая лицемерка!

В первую секунду мне хотелось холодно бросить слова из Библии: «Умейте отличать зерно от плевел». Но сдержал себя и мягко сказал:

— Извините, мадам. Я забыл, что мой папочка запретил мне разговаривать с женщинами в отелях.

И неторопливо прошел в конец холла, где меня ждал Гасан, который уже переоделся в белое сафари, в руке он держал небольшой чемодан. Мы спустились в ресторан и расположились в небольшом кабинете.

Я был растерян, мне казалось, что в моей душе что-то надломилось, и я уже никогда не буду относиться к девушкам с тем уважением, которое всегда испытывал к ним.

Но едва появились официанты с тележками аппетитно пахнущих блюд, как я все забыл и набросился на еду с таким азартом, что Гасан одобрительно хлопнул в ладоши и сказал: Мгму! Он достал из чемодана газету, развернул ее и углубился в чтение. Я вспомнил о карточке и, торопливо хлебая ароматный борщ, спросил:

— Твоя работа?

Гасан кивнул головой — край газеты отвернулся и я прочел ее название — «Цыплятусианская правда». Это странное название меня удивило: неужели есть город Цыплятус. Однако перед моими глазами появилось новое восхитительное блюдо, вид и вкус которого остерегаюсь передать, чтобы не вызвать раздражение тех товарищей, которые не предполагали о его существовании. Я снова занялся едой и напитками.

В какой-то момент перед нашим кабинетом прошла девушка, с которой я беседовал в холле отеля. Она остановилась против меня и, грациозно положив левую руку на пояс, держа правой рукой длинный мундштук с сигаретой, бросила в мою сторону кокетливый взгляд, но я был так занят копченым поросенком, выдержанным в сухом мартини, что не обратил внимания на незнакомку.

Наконец я оторвался от стола, с удовольствием чувствуя, что поросенок и прочие милые вещи уютно лежали в моем желудке — перевел дух, закурил сигарету, поискал глазами девушку.

Она сидела метрах в десяти от нашего кабинета за стойкой бара и смотрела на ярко освещенную сцену, где шло действие из древнеегипетского эпоса. Когда она заметила, что я наблюдал за ней, то взяла со стойки трубочку-мундштук и попыталась вставить в нее сигарету, но это ей не удалось. На помощь поспешил бармен, она остановила его едва заметным жестом руки и беспомощно улыбнулась мне трогательной улыбкой.

Я подошел.

— Вы позволите?

Она смущенно потупила глаза.

— Я надеюсь, что вам это удастся.

Я быстро вставил сигарету в мундштук, но моя незнакомка отложила его в сторону и протянула мне руку тыльной стороной вверх.

— Джес.

В это время бармен, отчаянно сбивая над головой коктейль, тихо шепнул мне:

— Леди Джес.

Девушка отрицательно покачала головой.

— Нет-нет, Али, для вас я только Джесика.

Я взял маленькую ручку и в затруднении остановился, не зная, что делать дальше, ведь я комсомолец, а долг комсомольца быть всегда угрюмым и злым в отношении загнивающего Запада.

Джесика мягко отняла свою руку и взяла со стойки два бокала — один подала мне и, лукаво глядя на меня, сказала:

— Скажите, Али, а ваш ислам по-прежнему запрещает мужчинам улыбаться даме?

Я бурно покраснел — мне хотелось закрыться платком — но тут же рванулся вперед и поцеловал свободную руку Джесики и слегка обнял ее за пояс. Джесика, удивленно улыбаясь, отступила назад и растерянно пролепетала:

— Однако, Али, какой вы дерзкий — я не встречала таких темпераментных мужчин. Вы чем-то напоминаете мне Казанову.

Я смутился и хотел уйти, но рядом в двух шагах заметил Гасана, который сидел за столиком, укрываясь чемоданом и следя за нами. Джесика внимательно посмотрела в мое лицо и чуть сжала мою руку.

— Али, вы поступили мужественно, — и мягко добавила, — я сразу почувствовала к вам большое расположение.

И она предложила мне подняться на балкон, мы пошли к лифту.

— Скажите, Али, у вас большой гарем?

— Нет, не большой…

Я с трудом перевел дух. Мне хотелось признаться, что я не Али и не сын мавританского короля, а бедный студент медицинского института, и что единственные мои родственники — дедушка и бабушка жили в деревне и вели натуральное хозяйство. Но я был влюблен и очарован Джесикой и мечтал о той секунде, когда за нами должна была захлопнуться дверь лифта. Я находился в каком-то лихорадочно-опьяненном состоянии.

У лифта нас ждал Гасан.

Едва мы подошли, как он поднес к лицу Джесики головку чеснока. Девушка отстранила его руку и коротким ударом в челюсть отшвырнула Гасана в глубину ресторана. Он взмахнул руками — чемодан упал. По залу горохом рассыпался чеснок, а Джесика, смерив меня холодным взглядом, скользнула в лифт и, дойдя до противоположной стороны кабины, обернулась. И я увидел другое лицо: передо мной стояла та незнакомка, которая, как я считал, погибла на плато Гизе.

— Вы слишком влюбчивы, Евгений, — сказала она с досадой.

Дверь лифта захлопнулась, но когда я нажал на кнопку, и она распахнулась, то кабина была пуста. Я в недоумении привалился плечом к стене и заметил на полу свою визитную карточку, которую час назад подал Джесике. На обратной стороне карточки что-то было написано, я подобрал ее и прочел:

«Прощайте, Евгений, вы вели себя плохо. Мы никогда не встретимся — ни в этом ни во втором мире, а в третьем… (далее было тщательно зачеркнуто). Если вы немедленно покинете Гасана, то роботы сразу потеряют к вам интерес. Вы спасете себя — бегите!»

Я не обратил внимания на предупреждение, я задыхался от обиды, негодования: что я такого сделал плохого для нее! Слезы наполнили мои глаза — я уже ничего не видел перед собой, однако странная тишина в зале насторожила меня. Я оглянулся.

Актеры на сцене, бизнесмены во фраках и смокингах стояли или сидели в напряженных позах, выпуча глаза и зажимая себе носы, все прочие удивленно смотрели на первых. Так продолжалось секунд двадцать, потом послышалось чихание. Взгляды людей скрестились на мне. Я попятился. Фараон на сцене выхватил из-за пояса палаш и указал им в мою сторону.

— Убейте его!

Чихающая толпа кинулась ко мне, но ее опередил Гасан. Он затолкнул меня в лифт, и мы начали подниматься вверх, но вскоре лифт остановился, а свет на потолке его погас. Гасан с кряканьем пробил топором дыру в кабине и рывком распахнул ее. Мы выскочили в коридор. С лестницы вырвалась чихающая толпа, и мы понеслись по коридору, как две белые тени. Около одной двери Гасан остановил меня и попытался открыть ее, но роботы в мгновенье оказались рядом. Мы снова кинулись вперед и по второй лестнице припустили вверх, а за нами метрах в десяти катилась воющая толпа.

Наконец мы выскочили на последнюю площадку, над которой в потолке виднелся черный люк. К нему вела узкая металлическая лестница. Гасан толкнул меня к ней.

— Поднимайся, я задержу их.

Он спустился на несколько ступенек вниз и принял на топор яростный удар фараона. Они загородили проход и остановили роботов.

Я взбежал наверх и поднял крышку, увидел над головой крупные яркие звезды, позвал Гасана, и едва он выскочил, я немедленно захлопнул люк и задвинул засов.

Гасан, тяжело дыша, отбросил топор, посмотрел на наручные часы — оставалось двадцать минут до полуночи. Он поднял голову вверх и указал пальцем на желтую звезду.

— Она должна появиться через двадцать минут.

— Что это?

— Это поток энергии — он уже более часа пронзает вашу Вселенную, но если он появится здесь через двадцать минут, то нас уже не будет в живых.

Снизу в люк начали колотить чем-то тяжелым. Я поискал глазами пожарную лестницу, но Гасан отрицательно качнул головой.

— Нет. Они расстреляют нас. Ты им нужен живой, но и мертвый хорош.

Я сжал Гасана за плечи и, спокойно глядя ему в глаза, спросил:

— Объясни, что происходит?

Гасан скривился лицом.

— Это невозможно объяснить в двух словах.

Он снова глянул вверх и облегченно вздохнул — звезда уже была похожа на маленький диск Гасан оживленно схватил меня за руку.

— Станция увеличила скорость. Через несколько секунд поток энергии будет здесь.

— И что потом?

— Потом я приму душ — измотался на вашей грешной Земле.

Рядом затрещали доски люка. Мы отступили в сторону и повернулись к нему спиной. Гасан протянул мне сигарету, щелкнул зажигалкой, я чуть склонился над огоньком, и вдруг заметил, как пестрые огни рекламы, что мелькали со всех сторон на короткое время заслонил ослепительный желтый свет и тотчас погас. А через долю секунды под моими ногами блеснули строчки улиц, и тут же город превратился в яркую точку, а в стороне, как на карте я увидел знакомые очертания Средиземного моря в окружении темных материков, где сверкали белые звездочки городов.

В следующий краткий миг в лицо мне ударило ослепительное Солнце, а голубая планета как мячик улетела в черную бездну. Тут же погасло и Солнце, превратившись в маленькую тусклую звездочку.

Я почувствовал, что теряю равновесие, замахал руками и куда-то начал падать, а мне во след раздался дьявольский хохот Гасана.

— Держись!

Глава третья

Едва ли прошла секунда после того момента, как планета Земля исчезла в глубине черного космоса, а я словно подрубленный упал вниз лицом на что-то плотное и прозрачное и с ужасом посмотрел в ту сторону, где скрылась моя голубая Родина. От сознания того, что я навсегда покинул Землю мне стало плохо. Точно так бывало со мной, когда мне было три года и я видел, что моя мама, не замечая меня, уходит куда-то быстрым шагом, а я растерянно глядел ей в след, потом падал на пол и пронзительно кричал, бил руками и ногами до тех пор, пока она не возвращалась. Но сейчас я лежал на прозрачном полу и боялся расплакаться, чтобы не потерять из виду маленькую звездочку, которая там, далеко, называлась Солнцем. Я безумно завидовал тем, кто в это время на Земле нежился в постели или болтался по городу, стоял в очередях за мылом — о, как бы я хотел стоять целый год или даже десять лет в очереди за мылом. Я понимал, что это счастье, это блаженство стоять в очереди…

Но из-за моей спины молниеносно вылетали все новые и новые ослепительные звезды с кровавыми протуберанцами и вскоре они закрыли мое Солнце — из глаз моих хлынули слезы.

Я медленно поднялся на ноги, смутно заметил, что рядом стояли два кресла, а между ними стоял столик с чашками кофе и газетами, а метрах в десяти от меня ухал под холодным душем Гасан.

Я сел в кресло, посмотрел вверх — белые точки звезд стремительно падали на меня и в долю секунды, страшно увеличиваясь, пролетали мимо. Всюду, куда бы я не глядел, происходило быстрое или медленное перемещение звезд, словно миллиарды светляков резвились в черной пустоте.

В моей душе было так тяжело, что казалось, будто жизнь покидала меня. Ко мне подошел Гасан, одергивая на теле сафари, и сел напротив, взял чашку с кофе, отхлебнул.

— С какой скоростью мы летим? — спросил я.

Гасан огляделся по сторонам.

— Думаю — со скоростью один парсек в секунду, но это начальная скорость — мы разгоняемся.

— А какая предельная?

— Триллион парсеков.

— В секунду?

— Да, в секунду.

— И это все?

— Нет — есть гугол, а проще говоря, Станция может пронзить Вселенную в одно мгновенье, но для этого нужно погубить тоже гугол звезд, а это нецелесообразно… Во всяком случае ты дорого обошелся нашей планете.

— Цыплятус?

— Нет — Центавру.

В моей разгоряченной голове никак не укладывалось то, что мы летели с огромной скоростью без всякого корабля.

Вдруг против меня появилось кресло, а мгновенье спустя я увидел в нем молодую женщину в белом костюме для верховой езды, в черных сапогах с высокими голенищами. Она закинула ногу на ногу, подалась вперед и положила на колено правую руку, в которой она сжимала короткий стек; левая рука свободно висела вдоль тела — это положение незнакомка не меняла во время разговора. Она была блондинкой с короткой прической. Меня поразили ее огромные глаза, в которых зрачки блестели и меняли тональность каждую секунду в зависимости от того, что она говорила.

В первое мгновенье я не знал что сказать, тем более что меня смутило выражение разочарования в лице молодой женщины, которая в первые секунды очень пристально смотрела на меня.

Я подумал сколько лет ей: 16, 20 или 25?

Глаза незнакомки на короткое время потемнели, она улыбнулась.

— Не гадайте, мне 25.

— Кто вы? — спросил я.

— Шеф разведки и контрразведки планеты Центавр — Орнелла.

Глава четвертая

Я посмотрел на Гасана — он сидел за столом, опустив голову на кисть руки и что-то рисовал пальцем на лакированной столешнице. Орнелла слегка хлопнула стеком по голенищу сапога — я обернулся, мне не понравилось то, как она окликнула меня, но решил пока не подавать виду.

Орнелла мягко улыбнулась.

— Я хотела увидеть вас, Евгений, и поэтому чисто по-женски не удержалась…

Ее удивительные глаза, ослепительная привлекательность и слова о том, что она шеф разведки и контрразведки — смешали все мои мысли, но тем не менее я собрался и деловито спросил:

— А как ваше отчество?

Гасан тихо ответил:

— У нас нет отчества.

В глазах Орнеллы появился зеленый огонек. Она жестом руки остановила Гасана и с легкой задумчивостью, которая мне показалась нарочитой сказала:

— Насколько я помню — мою маму звали Ольгой — так звучит ее имя на вашем языке. Стало быть вы, Евгений, можете обращаться ко мне: Орнелла Ольговна…

Я в изумлении подпрыгнул в кресле.

— Ольговна?

Орнелла кивнула головой.

— Да, Ольговна, — она чуть подалась вперед ко мне и ласково спросила, — а ваше отчество?

— Сергеевич.

— Значит вашу маму звали Сергеем?

— Да нет же! — удивленно вскрикнул я, — мою маму звали Викторией.

Гасан закатил глаза вверх и потряс головой.

— Евгений, неужели ты не понимаешь, что у нас матриархат.

Я трудно кашлянул и откинулся на спинку кресла, мне было не по себе, к тому же Орнелла вела себя как-то странно: она иногда чуть трогала меня за руку, впрочем, странно по землянским меркам, но я постоянно ощущал внутренним сознанием, что эта женщина едва ли не каждую минуту по разному относится ко мне и это отношение чаще всего неприятное — ее словно что-то раздражало во мне. Тем не менее, желая поддержать разговор, я продолжал:

— Это было у вас всегда?

Орнелла дружелюбно улыбнулась, ее зеленые глаза стали небесно-голубыми.

— Нет, 150 миллиардов лет назад, до создания Станции слежения и перемещения — был патриархат. Мы тогда находились на вашем уровне развития, однако с созданием инкубаторов женщина смогла полностью раскрепоститься и заняться наравне с мужчиной наукой, культурой, политикой и управлением государством, а так как изначально женский мозг сильнее и гибче мужского, то мы — женщины — вскоре вытеснили мужчин из всех сфер политики, искусства, культуры и управления государством.

Я растерянно спросил:

— А чем стали заниматься мужчины?

Орнелла с ненатуральной задумчивостью посмотрела вверх и очень просто ответила:

— Точно не знаю — ведь столько лет прошло, но по моему они работали в низших сферах.

Я ощутил в душе легкий испуг: а не готовили они мне, центавры, тоже «низшие сферы». Перед моим мысленным взором сразу мелькнули рабы древнего Египта, которые надрываясь, со стонами тянули огромные блоки для пирамид фараонов — неужели у них рабство…

Я смахнул с лица холодный пот и, чувствуя, что мой голос почему-то стал дрожать, спросил:

— А что это такое — «низшие сферы»?

— На вашем землянском языке это означает — на подхвате.

Я осторожно перевел дух, Гасан взял со стола газеты и ушел в угол. Я посмотрел ему во след и отрицательно покачал головой.

— Извините, Орнелла, но вы сказали, что женский мозг сильнее мужского, однако на примере землян такого не скажешь.

— А вы, Евгений, посмотрите на ваших малышек — они умнее, резвее мальчишек во много раз, но потом, когда начинается биологическая подготовка к материнству наступает регресс, а если убрать биологическую подготовку, то женский интеллект к двадцати годам становится в сто раз выше мужского.

— М-да, — сказал я задумчиво, — что у вас за мир такой… и любви нет?

— Она не нужна, потому что воспроизводством детей занимается Станция слежения и перемещения.

— И любовь не может появиться?

— У нас есть дружба, условный брак, но тех страстей… — Орнелла прикрыла свои чудесные глаза с длинными ресницами и с легким румянцем на щеках добавила, — все что нужно расскажет Коло.

И она указала глазами в сторону Гасана.

— Через пятьдесят минут вы будете на Центавре, я жду вас, а пока — прощайте.

Она исчезла.

Ко мне подошел мой приятель и сел в кресло, попросил называть его Гасаном.

— Мне так нравится.

Он протянул газету «Цыплятусианская правда». Я развернул ее и сразу обратил внимание на колонку с броским заголовком:

ПРОИСШЕСТВИЯ

И с любопытством прочитал следующее:

«Мак-Греор совершенно случайно уронил бутылочку с водус из окна на улицу, по которой в это время проходила Биения. Она испугалась и убежала, потеряв по дороге тапочки. Месмерическая полиция с помощью пассов пытается определить их местонахождение. Мак-Греору поставлено на вид. Но хотелось бы задаться вопросом: если месмеризм не дает положительных результатов, то нужно подумать о целесообразности применения месмеризма полицией…»

Гасан отрицательно замахал рукой.

— Нет-нет, не то!

И он указал на крупную статью с заголовком:

ЭТО ПОХОЖЕ НА НОВОЕ ВМЕШАТЕЛЬСТВО

«Цыплятусианцы, конечно, всегда помнили, как три года назад по нашей галактике промчалась радиоактивная буря, вызванная тем, что центаврийская Станция слежения опять — уже в какой раз — переместила энергию с далеких звезд через наше пространство.

Буря вызвала мутацию у птиц Гоа. Эти прекрасные, гигантские птицы начали нести яйца с необычайно крепкой скорлупой, которую не могли пробить ни кувалды, ни отбойные молотки на ядерном топливе. И только с помощью атомных взрывов скорлупа разлеталась на части, а содержимое яиц испарялось или улетало в космос и становилось искусственным спутником планеты Цыплятус.

Ужас охватил цыплятусианцев, потому что яйца Гоа являлись лакомой и традиционной пищей древнего народа, но главная беда заключалась в том, что цыплятки уже не могли появляться на свет — птицам Гоа грозило вымирание.

Ученые отказались от водус и начали денно и нощно наблюдать космос в надежде найти объяснение беды по движению звезд. И вот однажды, спустя почти три года, они уловили необычные ритмичные пощелкивания, которые доносились с планеты Центавр, что находилась в соседней галактике. С этой планетой мы давно не поддерживали каких-либо отношений, о чем будет сказано ниже.

Ученые расшифровали щелчки и были потрясены: оказывается тот аппарат, что издавал звуки — мог быстро, легко и аккуратно слупливать яйца Гоа!

На планете Центавр был некий Коло — изобретатель, конструктор и любитель яиц, приготовленных всмятку за пять минут до рассвета. Этот Коло каждое утро готовил для своей жены Геры и для себя яйца, а аппарат в нужное время их слупливал.

Главный робот Цыплятус Циркон нанес визит Коло и попросил его помочь беде. Тот немедленно отправился к нам и в течении года, пока не подросли цыплятки и не стали сами нести нормальные яйца — он работал не покладая рук. А потом волшебный слупливатель был помещен в музей близ города Цыпа, но вдруг неизвестно кем был похищен.

Похититель исчез, растворился, бежал — месмерические пассы ничего не дали. Впрочем, его было бы несложно найти, если бы Станция слежения и перемещения указала, где он находится, но беда в том, что она не имела права ставить кого-либо в неприятное положение и хотя бы косвенно причинять ему физические или духовные страдания. А если для расследования преступления центавр или цыплятусианец посмел бы переместиться в то время, когда была совершена кража, то в силу закона, запрещающего такие перемещения для народов любых цивилизаций, он при возвращении назад был бы уничтожен во времени, даже если бы побывал только в голограмме прошлого. Я имею ввиду ту голограмму, что была по счастью сохранена в день похищения слупливателя. Но ее можно использовать один раз…

Центавры вынуждены были признать, что этот слупливатель на самом деле был малой копией Станции. Напрашивается вопрос: неужели об этом не знал Коло, а если знал, то зачем он привез слупливатель на Циплятус — ведь по закону любая Станция слежения и перемещения Центавра и сами центавры — не имели права вторгаться в пространство нашей планеты и галактики. Так-то центавры уважали чужие законы!

Тут необходимо сделать маленький экскурс в недалекое прошлое.

Пять лет назад наши новейшие роботы-магматики вывели из строя Станцию, местонахождение которой не знали даже центавры — и прогнившая цивилизация соседей, а ее жизнь зависела от Станции, мгновенно погибла. Однако Станция восстановила себя; к этому времени магматики покинули Вселенную, и мы задаемся вопросом: кто сейчас жил на Центавре, если пять лет назад все люди погибли?

Однако пойдем дальше.

Наши ученые недавно объявили, что задержка в обнаружении и уничтожении слупливателя чревата смертельной опасностью, для Цыплятус, потому что слупливатель, находясь постоянно в прошлом, стал невидим и по сути превратился в черную дыру и накапливал огромную энергию — планета могла упасть в самое себя.

Ученые так же открыли одну уязвимую особенность слупливателя: он порой превращался в маленькое животное широко распространенное в некоторых дальних Вселенных — в кота.

В это трудно поверить, но, видимо, правда, потому что подобное было в музее, когда аппарат созерцали наши граждане.

Итак, в силу объективной причины нужен был человек из отдаленной цивилизации, исчезновение которого никого бы не удивило и не озаботило.

И такой человек существовал — это некий Евгений — землянин из северной и очень холодной страны. Он много лет мечтал посмотреть на камни в какой-то пустыни, но его почему-то долго не пускали туда, как впрочем и других. Эти земляне удивительно доверчивые и странные люди — они могли часами смотреть на пестрые стены и качать головами, последнее обстоятельство видимо связано с очень сильными землянскими ветрами.

Некоторые граждане сей планеты почему-то убивали друг друга и при большом стечении народа прятали тело под землю, а сверху — вот пример суеверия! — боясь, чтобы оживший человек не покинул яму, придавливали ее камнем или вбивали крест.

Некоторые сцены из жизни землян были показаны у нас на Цыплятус и вызвали отвращение и бурный протест, и едва не закончились многими смертельными исходами, но к счастью месмерическая полиция была предупреждена и в нужный момент умелыми пассами спасла особо чувствительных цыплятусианцев.

И вот центавры попросили у нас согласие на похищение Евгения.

Нам не в первый раз приходится слышать подобное от соседей, которые прославили себя грубым вмешательством в дела многих цивилизаций. Мы тем не менее дали согласие, но предупредили: если Станция слежения не будет предоставлять нам полную информацию о каждом шаге Евгения, то мы прервем всякие отношения с Центавром окончательно.

Главный робот Цыплятус — Циркон».

Прочитав эту странную статью, я в полном недоумении несколько секунд скользил взглядом по газете, не зная как отнестись к тому, что было написано обо мне. Но в данное время я не мог спокойно рассуждать — слишком много событий произошло за последние часы. К тому же впереди меня ждал загадочный мир с какими-то птицами и слупливателем — от всего этого кружилась голова!

Я оторвался от газеты, удивленно оглядел Гасана и указал пальцем в статью.

— А почему Станция сама не слупливала яйца птиц Гоа?

— Это было бы вмешательством в дела суверенной планеты.

— Здесь написано, что вы — центавры — погибли пять лет назад…

Гасан вздохнул.

— Все правильно…

— А кто ты и Орнелла?

— Мы центавры, но умерли очень давно — 150 миллиардов лет назад.

— Гасан, я ничего не понимаю.

Мой приятель вынул из кармана платок, отер им лысину и бросил его на стол.

— Видишь ли, Евгений, вы земляне находитесь на таком низком уровне развития — извини за откровенность — что вам трудно понять то, что легко выполнимо и естественно в далеком будущем любой цивилизации, — он задумчиво посмотрел вверх и продолжал, — когда центавры погибли пять лет назад, перед Станцией встал вопрос: самоликвидация или воссоздание людей. Она выбрала второе и взяла гены тех, кто жил 150 миллиардов лет назад…

— А почему не тех, кто погиб недавно?

Гасан удивленно глянул на меня, а потом хмыкнул.

— Они выродились.

Вдруг мой приятель торопливо указал вниз.

— Смотри!

Под ногами я увидел быстро затухающие звезды, вскоре они погасли — мы покинули Вселенную, а вверху — от нашей кабины тянулся желтый луч, который извивался и пропадал далеко в черном мраке.

В душе у меня появилось странное чувство отчаяния и сумасшествия.

Я торопливо перебегал от одной стороны кабины к другой, тер ее гладкую поверхность руками и, широко раскрыв глаза, напряженно глядел в чернильную темноту. И когда вскоре впереди заблестели скопления звезд, которые стремительно летели нам навстречу, я облегченно перевел дух и сел в кресло.

— Центавр — сказал Гасан с теплотой в голосе.

Голубая планета быстро приближалась к нам, она вскоре заполнила все перед нами; ее белесая дымка расступилась и внизу мелькнули очертания материков и морей. Я увидел города, утопающие в зеленых рощах, но тут же понял, что передо мной тянется один город, рассекаемый реками, озерами, морями.

Я ожидал увидеть циклопические постройки в виде египетских пирамид, но всюду, куда бы я ни смотрел — виднелись одно — или двухэтажные здания похожие на виллы. А прямо перед нашими глазами разматывалось белое полотно широкой улицы. Через равные промежутки мелькали поперечные бульвары — и нигде ни одного человека, только дома, деревья и больше ничего.

Мне стало не по себе.

— Гасан, а где же люди?

— Они погибли пять лет назад — это мертвый город, а новые центавры, вернее, старые центавры — живут на берегу моря в одном месте.

— Много вас?

— Нет, десять тысяч.

А между тем наше движение по воздуху резко замедлялось, но я не ощущал какого-либо неприятного действия сил тяжести.

Вдруг мы сделали плавный поворот в сторону особняка, и не успел я закрыть глаза, как неожиданно оказался в небольшой комнате, ее дверь распахнулась и к нам вбежал вихрастый мальчуган с огромными голубыми глазами. Он счастливо рассмеялся и уткнулся в живот Гасана, пронзительно крикнув:

— Папа! — облысел — а это что?

И он весело похлопал отца по толстому животу, и торопливо указал на меня пальчиком.

— Папа — это землянин?

— Да, Казик, землянин, — ответил отец и погладил мальчика по голове, потом вынул платок из кармана, смахнул с лица слезы и, словно оправдываясь передо мной, пробормотал: — Хорошо дома.

Рядом раздался женский голос, в котором звучали раздраженные нотки:

— Коло, через две минуты я делаю картину — не заставляй меня ждать. Мне стыдно перед людьми.

Коло оглядел свое сафари, потом мое — и отчаянно махнул рукой.

— Придется так — бежим.

И мы втроем помчались по длинным коридорам и широким лестницами на второй этаж.

Глава пятая

Казик толкнул ручками створки высоких дверей, и мы оказались в полукруглом зале, где было много людей, которые толпились вокруг белого экрана и тихо, сдержанно говорили.

Я ждал восклицаний и аплодисментов, которыми, как я считал, центавры должны были встретить меня, однако появление нашей тройки никто не заметил — все смотрели куда-то в сторону и кажется волновались. Я тоже посмотрел в ту сторону, куда смотрели все, и увидел небольшую дверь. Вскоре она распахнулась, и в зал медленно прошла высокая женщина в черном длинном платье с серебряным халатом на плечах, с напряженным лицом и сжатыми перед собой руками.

В зале раздались аплодисменты, и только теперь я обратил внимание на то, что люди здесь были отнюдь не молодыми.

Мне стало скучно. Я огляделся по сторонам, заметил поблизости огромный стол, на котором стояли разнообразные закуски и напитки, и шепотом попросил Казика показать мне как все это нужно есть, потому что ни одно из блюд, как ни странно, не напоминало мне землянские. Мальчик, видимо единственный в этом зале, чувствуя всю необычность моего появления в этом мире, очень серьезно взял меня за руку, подвел к столу и начал объяснять.

И так как люди стояли к нам спиной, я совершенно спокойно и вдумчиво начал поглощать удивительные кушанья, то и дело восхищенно качая головой и закатывая глаза в потолок. В моей душе звучали какие-то песни и ритмы, я взмахивал и в восторге притоптывал ногами, как вдруг, подняв глаза, я увидел впереди Орнеллу. Она со смешанным выражение удивления и отвращения смотрела на меня, впрочем, она тут же отвернулась.

Я отошел от стола…

Мой приятель был около жены. Он торжественно-медленно снял с ее плеч халат — центавры восхищенно воскликнули: «О-у!» — и еще плотнее сжали круг перед Герой. Я успел заметить на бледном напряженном лице Геры тень недоумения, когда она мельком глянула на мужа. Но тут же она шагнула к ящикам с красками, что находились метрах в десяти от белого экрана и расслаблено с закушенной губой опустила в них руки, а потом, с мучительным криком швырнула двумя руками комки краски на белоснежный экран. В зале раздался дикий стон сотни людей.

— О-у, о-у, Гера!

Из-за экрана выскочил маленький сухонький старичок с вытаращенными глазками и прелестным хохолком на затылке, с лопаточкой на длинной ручке. Он аккуратно пришлепнул краску к экрану и, крикнув: «О-у!» молниеносно скрылся за белым полотном, на которое уже летели очередные комки краски.

У Геры сверкали глаза, ее тело часто дергалось в конвульсиях, а с губ слетали какие-то непонятные слова и просто восклицания.

Старичок вихрем вылетал из-за экрана, успевал сделать лопаточкой шлеп-шлеп по комку краски и с криком исчезал, тогда как Гера все быстрей и быстрей метала краску, и мне вдруг показалось, что она хотела поразить ею старичка и очень сердилась на его ловкость и неуловимость.

Все восхищенно следили за этим странным соревнованием и… что-то ждали. И вдруг старичок не успел укрыться за экраном — комок краски попал ему в затылок, он пискнул: «О-у», а зал дрогнул от бурных аплодисментов и пронзительных криков.

— О-у, Гера!

Гера в изнеможении упала в кресло и подняла вверх руки. И в этот момент в круг ворвался маленький Казик, лихорадочно сверкая голубыми глазами.

— Я тоже! — крикнул он и указал пальчиком на второй белый экран.