18+
Я тебя рисую

Объем: 124 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Он жил в соседнем доме под номером 12. Маленький кучерявый мальчишка с пугающими темными глазами. Мы считали его немым. Даже не знали его имени. И били его. Били ни за что. Просто так. Знаете, дети бывают невероятно жестокими. Мы его мучили просто за то, что он был не из нашего дома. Эта извечная война между детьми из соседствующих серых многоэтажек. Вот мы и гонялись за ним с палками и бутылками ледяной воды все лето 2008. А он бежал, хоть и был полненький, спотыкался, разбивал колени в кровь и бежал дальше. Никогда не плакал. Даже не кричал. Это и злило нас больше всего. Жертва должна страдать и мучиться, а ему хоть бы хны. Вот поэтому мы и считали его немым, ведь за все лето мы так и не услышали его голоса. Наверное, это и бесило нас сильнее всего — его терпение, его сила воли. Чем больше он держался, тем сильнее становились наши пытки: щипки и подножки сменились камнями и палками. Вспоминая то время мне кажется, что мы были истинными чудовищами.

1. Мальчик с черными глазами

Нет, конечно же он не был немым. Об этом я узнала августовским вечером того же лета.

Наверное, каждый видел августовские звездопады, когда десятки, а то и сотни звезд срываются и летят в неизвестность. На самом деле, это не звезды, а обломки метеоритов несутся к Земле, но проходя через верхние слои нашей атмосферы они сгорают и рассеиваются до встречи с нами. Это сейчас я знаю, что это метеоритный дождь, а тогда для меня шестилетней это было похоже на ожившую сказку и я была готова подолгу стоять на балконе с задранной кверху головой. Однако в тот самый вечер мне не повезло — на город опустились тучки и закапал мелкий противный дождик. Заходить так рано домой было слишком скучно, поэтому я нашла развлечение в виде разглядывания нашего двора, логичным образом пустого к этому часу.

Нет, не совсем пустого. На самом деле кто-то сидел на лавочке в полном одиночестве, пропитываясь капельками дождя. Приглядевшись, я увидела кучерявого мальчишку, с надеждой смотрящего в сторону арки, которая вела на оживленную улицу. Что-то было в этом до отвращения неправильное, и дело было даже не в фингале под правым глазом, которого не было еще утром и не в двух глубоких царапинах, которые ему подарила лично я, бросив в него бездомного кота. Просто не должен сидеть чей-то ребенок поздней ночью в одиночестве на улице под дождем. Все мальчики и девочки, неважно — такие хорошие как я или вот такие же изгои как он, должны вечером поужинать, искупаться и идти спать в теплую кроватку. Ночь должна стирать все различия между детьми, а не выпячивать их напоказ, типа соседки Марии, которая любила демонстрировать свою большую грудь в неподобающе обтягивающих маечках. А он, в противовес этому правилу, сидел на улице и ждал, ждал чего-то с таким отчаянием, что я в первый и последний раз немного его пожалела.

Не помню, сколько мы так просидели — он на лавочке, а я на балконе в теплой пижаме с ушками как у кролика. Наверное долго, потому что на асфальте успели поселиться приличного размера лужицы. Мне уже дико хотелось спать, я замерзла, небо даже и не собиралось приглашать меня на просмотр звездопада и я почти зашла домой, когда услышала усталый голос из темноты.

— Жано? Ты что здесь делаешь?

— Я тебя так сильно ждал, а ты все не возвращалась. Я подумал, если ждать тебя на улице, то ты придешь быстрее, — всхлипнув, мальчик побежал в темноту, а из темноты их уже вышло двое: мальчик и голос, ставший красивой молодой женщиной с такими же кучерявыми волосами и грустными темными глазами, как у мальчика. Выйдя под свет фонаря они остановились, потому что женщина заметила «украшения» на лице ребенка. Я отошла немножко вглубь, опасаясь того, что мальчишка мог пожаловаться на меня, как на единственного присутствующего участника преступления.

— Это он? Это опять он сделал? — в усталом голосе начал звенеть тот звук, который получается если провести чем-нибудь острым по стеклу. Я не услышала ответа мальчика и не узнала кто такой «он», потому что мой страх достиг своего абсолютного предела и велел мне сваливать домой побыстрее. Я постаралась закрыть балконную дверь как можно тише, но ночью все звуки звучат громче и дребезжание стекла должно было сообщить этим двоим, что их беседа стала достоянием кого-то третьего, маленького и пронырливого.

Прошмыгнув мимо родителей я отправилась в царство подушки и одеяла. Этой ночью мне явно было о чем подумать

Во-первых, мальчишка не был немым.

Во-вторых, у него даже было имя.

В-третьих, его били не только мы.


В тот момент все это казалось таким важным, что мне хотелось надежно сохранить в своей памяти эти вещи. Однако уже утром нашлось много других, не менее важных вещей, о которых следовало думать и помнить, а через пару недель я пошла в первый класс и мальчик по имени Жано навсегда стерся из моей памяти уступая место более интересным знаниям.

2. Цвет домашнего уюта

Меня зовут Анна и мне 16 лет. Несколько лет я училась в Парижской школе изобразительных искусств и в этом году моя работа «Ночь» принесла мне образовательный грант на обучение в престижнейшем художественном колледже в Лондоне. За последние три года я приезжала домой не более 10 раз и вот, наконец-то, я могу побыть с родными целых два месяца! Учитывая тот факт, что я уже поступила в колледж, администрация школы позволила мне сдать экзамены и досрочно отправиться во взрослую жизнь. Я еду домой, я еду к маме.

Мартовский воздух пьянит своей свободой. Он весь наполнен дерзостью и вдыхая его хочется жить. В предыдущие годы в это время я была занята работой над курсовыми проектами. Такими как «Ночь». Прекрасными и Великолепными. Учеба в моей школе — развлечение не из легких и отнюдь не из дешевых. Родителям приходилось отдавать несколько тысяч долларов ежемесячно, чтобы я имела возможность сидеть по 8—10 часов ежедневно перед мольбертом и выслушивать критику людей, считающих себя Мастерами с большой буквы М. Помимо этого нужно было покупать хорошие кисти, краски и холсты. Именно поэтому сегодня я возвращаюсь все в ту же серую многоэтажку советской эпохи, в которой мы живем уже очень много лет. На самом деле мои родители хорошо зарабатывают — папа владеет небольшой фирмой, а мама успешный экономист — и мы давно могли бы купить жилье поприличнее, однако, в свое время родители решили исполнить мою мечту и отправили меня учиться во Францию.

Учеба отнимала у меня все время и друзьями в Париже я не обзавелась. Да и где бы я их стала искать — уроки занимали почти целый день, а в свободное время я искала вдохновение в красках. Остальные ребята в классе жили точно так же. Творчество не может быть только наполовину. Оно занимает всю твою жизнь, каждый вдох и каждый выдох. Нет, я совсем не хочу жаловаться. Школьные годы были замечательными, ведь я смогла освоить различные техники рисования, научилась чувствовать собственную руку, определилась с направлением. В конце концов все это принесло мне долгожданную победу, первое признание моего таланта. Один Бог знает сколько нервов и слез я потратила, прежде чем мне вручили заветный золотистый конверт. Однако об этом стоит рассказать чуть позже.

А наш двор за это время ничуть не изменился — 4 многоэтажных дома, образующих ровный квадрат. Внутри — игровая площадка и старые лавочки, которые никто никогда не красил. Вокруг площадки невысокие деревья и чистый газончик. Две арки служат выходом на оживленные улицы. Наш балкон — третий если считать снизу и третий — если слева от арки. Первой моей работой в масле был именно этот дворик. Я хорошо помню, как получила самые низкие баллы в классе за ту картину, а потом долго ревела в своей комнате. Позже один из учителей объяснил мне, что она казалась голой, незавершенной. Ни единой души, Анна! Отсутствие сюжета — вот, что отличает хорошую картину от ширпотреба. Нарисуй я хотя бы одного человека или кота, оставшегося под дождем, или чей-то зонт — и оценка бы стала другой. Теперь эта мазня так и стоит в моей комнате краской к стене, как символ моего провала.

Ай, мне так не хочется говорить о грустном, ведь я уже подошла к родному подъезду. Подношу брелок к домофону и тяну дверь после щелчка. Внутри светло и пахнет спокойствием. Бело-голубые стены, «альбиселесте» говорят испанцы. Ждать лифт слишком лень и я решаю подняться по лестнице. 20 ступенек наверх, еще 20, еще… Смотрю под ноги и сталкиваюсь с кем-то. Этот кто-то — высокий парень, примерно мой ровесник. Голубые глаза и короткие волосы. Он извиняется с улыбкой и на его лице появляются ямочки.

— Прости, задумался.

— Ничего, — я опускаю глаза вниз. В школе искусств меня научили общаться с красками, а не с людьми. Не с мальчиками. Переминаюсь с ноги на ногу. Незнакомый сосед дорогу уступать не собирается. И смотрит так, как будто запоминает меня — каждый жест, каждую черточку. Знаете, как художник. Я тоже так делаю перед тем как начать портрет. Ощущение такое, будто бы меня обволакивают теплой глиной. Немного приятно, немного противно, немного липко. Потоптавшись пару минут на одном месте все-таки решаю пройти боком.

— Эй, меня зовут… — а имени я уже не слышу, потому что дверь за моей спиной успевает захлопнуться. Вот я и дома. Светлый коридор, на стенах картины. Не только мои, но и просто чужие рисунки. Разноцветные двери — я сама их расписывала светлыми пастельными красками. И запах — борщ и пирог с курицей. Знаете, в Парижских булочных витают самые разнообразные ароматы выпечки, но до маминой еды ни один круассан не дотягивает, ибо мама — это Повелитель кухни. И даже если бы мама умела готовить только бутерброды, они все равно были бы самыми вкусными на свете. Мама — это добро.

Она выходит в коридор и останавливается в метре от меня. Дает мне время насмотреться на нее, запомнить ее в этот самый момент. Это своего рода наш ритуал. Каждый день я звонила маме после занятий в школе по Скайпу и сначала просто смотрела на нее внимательно, чтобы потом нарисовать по памяти. Невысокий рост, волосы тициановского цвета и зеленые глаза. Я, к сожалению, внешне на маму совсем не похожа — серые глаза и пшеничные волосы. Помимо нескольких больших портретов в масле, у меня есть целый отдельный альбом с мамиными портретами. На этих рисунках можно даже проследить как она изменилась внешне за несколько лет. То, что недоступно фотокамере можно запечатлеть в обычных красках. Немного постояв, молча подхожу и обнимаю ее.

— Мам… — с облегчением выдыхаю, как будто все это время я была напряжена и вот, дома, это воздушный шарик внутри меня наконец-то лопнул.

— Моя маленькая девочка опять подросла, — неправда, с 11 лет мой рост остановился на 165 сантиметрах и вытягиваться не собирается. Но я не собираюсь спорить с мамой, это — несправедливо. Мама — это добро, твой первый и самый лучший друг, тепло, опора и поддержка. Никто и никогда не будет любить тебя так как мама, никто не будет верить в тебя как мама. Мама примет тебя любой, со всеми твоими ошибками, косяками и тараканами. Мама будет ждать тебя в 10, 20, 30, 40 и даже 70 лет. Мама — это самое большое богатство на Земле.

Скромно улыбнувшись тащу единственный чемодан в свою комнату. Единственный — потому что все свои вещи я отправила домой еще месяц назад, и последние четыре недели ходила в старых джинсах и серой футболке. Все место в этом чемодане занимают, конечно же, кисти и краски. Мой самый ценный груз, в прямом и переносном смысле. Современные художники могут позволить себе выбрать кисти не только по подходящей цене, но и удобные для своих рук. Со временем настолько привыкаешь к своей удобной кисточке, что сложно сменить ее на новую.

Окно в моей комнате выходит на южную сторону и рисунки на стенах слегка меняются вместе с позицией солнца. Я придумала этот дизайн сразу после того, как сдала вступительный экзамен в Парижскую школу — цветы нарисованы так, что кажется будто они распускаются в течение дня. Я вообще привыкла так жить — что-то рисовать, чертить, украшать. Папа иногда говорит, что мы переедем только после того, как я стану известным художником и нашу квартиру можно будет назвать моим авторским проектом. Улыбаюсь — всегда приятно посмотреть на хорошую работу, особенно если эта работа твоя собственная.

Открываю чемодан и начинаю расставлять свои штучки по их новым законным местам. За этим занятием меня застает мама.


— Ты можешь хоть на один день отвлечься от своих кисточек? — в голосе мамы ни намека на ехидство, одно лишь материнское желание развеять своего ребенка. Я улыбаюсь и тянусь за альбом, чтобы сделать в нем пару набросков. Мама не молодеет и от ее глаз уже начинают разбегаться едва заметные морщинки. Я не могу остановить естественный ход времени, но в моих силах дать ему бой, который будет запечатлен в штрихах и линиях. Линия за линией и дело сделано, несколько лет во Франции сделали из меня настоящего профессионала, способного завершить работу в кратчайшие сроки. Вот только талант не соизмерим с профессионализмом и теперь я буду оттачивать не только свою руку, но и свою душу в столице дождей и тумана. Надеюсь, серые лондонские пейзажи не помешают мне искать свое вдохновение. Я откладываю альбом и мама ведет меня на кухню, в собственное кулинарное королевство, откармливать мою европейскую аристократическую худобу.

3. Черной краски много не бывает

Я стою перед холстом и мысленно себя ругаю. За три недели проведенные дома я не нарисовала ничего стоящего. Так же мысленно нахожу себе приличное оправдание в том, что все эти три недели родители таскали меня за собой по всем нашим многочисленным родственникам, как дорогущий экспонат. Странно обнимать людей, которых не знаешь. В этих самых дальних родственниках нет никакого вдохновения — вот если бы они работали на заводе или в поле, то получился бы интересный сюжет, а рисовать бесконечных сотрудников банка не представляет для меня никакой художественной ценности. Со вздохом отбрасываю кисть и тут же с извинениями поднимаю, ставя ее аккуратно на законное место. Нечего разбрасываться рабочими инструментами, не их вина в том, что я бездарная унылость.

Постояв еще две минуты перед холстом все-таки решаю пойти поискать вдохновения снаружи. Во Франции я часто так делала, потому что парижские улицы можно было рисовать до бесконечности и каждая зарисовка была уникальной. Что делать с улицами московскими я пока не представляю. Прихватив уличный планшет (ну, да, уличный, чуть-чуть меньше моего стандартного полотна) и мелки, я закрываю за собой дверь. Родители сегодня на работе, отпрашиваться мне не у кого и я отправляюсь в свой импровизированный художественный променад.

Первое, что бросается мне в глаза — парень, которого я встретила в день своего приезда; сегодня он в компании черного кота. Кстати, вовсе он и не наш сосед, потому что после того раза я его ни разу встретила. Уж один раз за три недели он должен был попасться на моем пути. Скорее всего его какой-нибудь приятель живет в нашем подъезде.

— Эй, грубиянка, привет! — вот, здорово, это мне что ли?

— …??? — безмолвное громкое удивление, сцена достойная Оскара.

— А, ты хочешь сказать, что ты не грубая, а просто немая. Это тебя извиняет, конечно, — теперь я еще и краснею, потому что он частично прав. Когда со мной разговаривают чужие люди, я иногда теряю голос, от избытка скромности надо понимать. Глубокий вдох, на выдохе начинаю говорить.

— Здравствуйте, — вам когда-нибудь удавалось неправильно произнести одно единственное произносимое слово? Угадайте, кто смогла? Язык предательски заплетается как после визита стоматолога. Нормально разговаривать я не могу и все, что мне остается — это скромно улыбнуться и разглядывать кусты сирени, вульгарно раскинувшейся по периметру нашего двора.

Незнакомец (или уже знакомец?) тоже молчит и улыбается, демонстрируя настолько идеально белые зубы и опьяняющие ямочки, что мне в голову приходит замечательная идея. Впервые за все каникулы чувствую вдохновение и терять его я не намерена. Черт его знает, сколько придется ждать следующей музы.

— Мужчина, парень, эм, молодой человек… — творческий порыв сталкивается с психологическими особенностями и я замолкаю на половине предложения, успев при этом вытащить планшет из сумки. Действия говорят лучше слов и я показываю, что хочу нарисовать его.

— Нет, нет, я не даю автографы, — и уже не смеется, а откровенно ржет надо мной. Гнев придает уверенности и мой голос больше не срывается, не теряется и вообще решает выступить на моей стороне.

— Сядь молча и сиди, пока я не разрешу тебе дышать. Я буду тебя рисовать. И кота держи, он мне тоже нужен, — мне кажется мой голос звучит убедительно и… и достаточно кокетливо. О, Господи, я флиртую с парнем. Крах моих моральных устоев и убеждений. Поймав себя на этом постыдном открытии себя краснею в неизвестно какой раз за последние пять минут и устанавливаю планшет поудобнее. Смотрю прямо на него. Черные волосы и кот иссиня-черный. Выбор сокращается до двух цветов — черного и серого. Мягко и интеллигентно. Линия за линией, нужно поторопиться пока он улыбается и ямочки отчетливо проступают на его лице.

— Меня Ян зовут, — от звука его голоса рука предательски дергается, угрожая внести поправки в мое видение его лица. Годы художественной практики за три недели не пропьешь и я успеваю отдернуть руку с мелком до того, как работа станет испорченной. Вздыхаю как можно громче.

— Я же просила сидеть молча, — в голосе звенит металлическая нотка. Не люблю я, когда мои картины портятся из-за одной неправильной линии. Некоторые художники меняют всю картину, подстраивают ее под предательский штрих, но для меня это равносильно измене самой себе. Это слишком легко и просто — ошибаться и продолжать существовать с этой ошибкой. Легко сказать — это не ошибка, просто я в процессе решила сделать вот так, а не то, что я хотела изначально. Еще проще не оправдывать себя, а продолжать свое дело без извинений хотя бы перед собой. Смысл в том, чтобы изначально делать все идеально, правильно. Так, чтобы гордиться потом своей работой. К этому я привыкла еще в Париже, не хотела тратить родительские деньги на дополнительные краски и холсты. Когда ты сразу делаешь все правильно, то тебе практически не нужно задумываться о том, что будет дальше. Это как один большой алгоритм, когда одно правильное действие запускает весь процесс в нужном направлении. Самое хорошее, что это правило срабатывает не только в отношении кистей и красок, но во всей жизни в целом. Правильное идет за правильным. Только так.

Мысли в голове текут одна за другой, но руки знаю свое дело. Рукам мастера не нужны мысли, им нужно вдохновение. Сейчас мои руки хотят только одного — чтобы парень по имени Ян улыбался вечно.

— Анна. Меня зовут Анна, — в голосе появляется хрипотца, но язык больше не заплетается. Это значит, что больше мы — не незнакомцы, между нами что-то большее. Рисунок, который через несколько минут станет полноценным.

— Ты же не местная, я тебя здесь никогда не видел, — он говорит и опять неуловимо перемещается в пространстве. Я это вижу по тому, как меняется рисунок теней. Собираю все свое терпение в рисующую руку и упорно вывожу правильные линии.

— Я всю жизнь прожила здесь, просто несколько лет провела во Франции, — при мысли о художке мой голос теплеет и рука наносит несколько просто потрясающих штрихов, в которых, как мне кажется, чувствуется все мое настроение. Мне начинает нравиться этот парень и то, что я делаю.

— Во Франции… Так ты крутая девочка, — в его голосе чувствуется осуждение и я успеваю поймать выражение его глаз. Необъяснимо презрительное. И у кота, который совсем обмяк на коленях Яна, точно такое же. Отвечать на такое презрение глупо и я просто фиксирую двойное презрение их взглядов на бумаге, тем самым ставя точку в этой беседе и в своей работе одновременно.


Дьявол, натуральный дьявол. Булгаковский Азазелло и его вечный спутник Бегемот. Не шедевр и на оригинальность не тянет, но выполнено достойно. Очень классическая работа, не требующая буйства красок. Черный — самый классический цвет. Черный появился гораздо раньше всех остальных цветов. Черный цвет самодостаточен. Черного цвета никогда не бывает слишком много. Скромно улыбаюсь и складываю свои причиндалы в сумку. В последний раз поднимаю свои глаза и понимаю, что он уже совсем на меня не смотрит. Ему даже не интересно каким получился его портрет. Разочарованная я ухожу домой, а Ян даже не слышит мое тихое «пока».

4. Я рисую белым мелом

Я два дня не выхожу из комнаты, работая над своей картиной. Мне кажется, портрет парня по имени Ян получится не хуже чем «Ночь». Все смешиваю и смешиваю черные и серые краски, пытаясь найти нужное сочетание. У мелков есть большое преимущество над масляными красками — насыщенность можно регулировать силой нажатия. Масло гораздо капризнее, здесь без вдохновения не обойтись. Как руку не тренируй, она все равно не подчиняется законам физики и логики. Одна и та же кисть сейчас дает нежный, легчайший мазок и тут же вдруг ставит широкую кляксу, которая уродует почти готовую работу. Долго смотрю на первый рисунок и сравниваю его с холстом. Два одинаковых изображения и все-таки чего-то я не вижу. Как с близнецами, знаете, вроде они абсолютно одинаковые, но все-таки есть та мельчайшая деталь, которая отличает одного от второго. Это деталь прячется в выражении глаз. На рисунке, который я сделала во дворе парень смотрит с таким презрением, словно мы давние враги. А вот дома я постаралась сделать его взгляд чуточку теплее и теперь на меня смотрит влюбленный в кого-то парень. Вздохнув подношу маленький рисунок к окну и пытаюсь поиграть со светом. Тени разбегаются под разными углами и меня осеняет.

В Париже мне показали замечательную штуку. Деревянную дощечку покрываешь густым слоем черной краски. Когда краска высохнет на ней можно рисовать обычным школьным белым мелом. Минимализм в действии, мирового признания такие рисунки не получают, но они обладают собственным настроением, очень и очень атмосферные. Впервые мне эту технику показал парень, в которого я была влюблена целый год, между пятнадцатым и шестнадцатым днем рождения.

Его звали Алексис, типичный француз с внешностью молодого олимпийского Бога. Длинные черные кудрявые волосы, собранные в небрежный хвост, проколотая правая бровь. Он был фотографом и подрабатывал в нашей художке кем-то в администрации. К моей чести в него была влюблена не только я, но и все остальные девочки в школе. Время от времени Алексиса отправляли курировать наше общежитие и тогда в комнатах начинал твориться хаос. Мальчишки вытаскивали сигареты и дешевое вино. Девочки начинали краситься и прихорашиваться. Я тоже надевала красивое платье, но мне не хватало смелости подойти к нему.

15 января, на свой пятнадцатый день рождения я накрыла небольшой стол для своего курса. Чтобы не искать лишних проблем на свои головы мы заранее предупредили администрацию школы, что собираемся посидеть вечером. Обычно консервативный директор проявил благодушие и отправил на проверку не кого-нибудь, а молодого Алексиса, так что мы могли шуметь не стесняясь. Ребята скинулись и подарили мне потрясающий переносной планшет, тот самый, на котором я рисовала Яна позавчера. В восемь вечера появился наш куратор с какой-то коробкой в руках.

— Итак, из-за кого я пропускаю матч «ПСЖ — Олимпик»? Кто такая Анна? — мои одноклассники засмеялись, а я покраснела до кончиков ногтей на ногах. — Хах, ставлю 10 евро на то, что это — вон та помидорка.

Представляете, он так и сказал — помидорка. Все, конечно же, расхохотались еще больше, но мне понравилось. Было в этом слове что-то… что-то интимное и сокровенное.

— Ладно, помидорка, не красней. Я вообще-то не с пустыми руками пришел. Как-никак день рождения. Вот, — и протянул свою коробку мне.

— Спасибо. Эмм… Очень красиво, — коробка была наполнена дощечками, выкрашенными черной краской. Наверное, мое удивление отчетливо отразилось на моем лице и Алексис расхохотался. Мы все ждали объяснения.

— Какая неприкрытая ложь. Но на самом деле это только часть подарка, так что наберись терпения.

А потом он достал упаковку обычного мела и сотворил чудо. Он нарисовал ангела с моим лицом. Вся фишка заключалась в том, что мел оставляет широкие, мягкие штрихи и изображение получается очень объемным, почти воздушным. Вот и кажется, что ты рисуешь ангела.

— Вот, дарю тебе этот способ с надеждой на то, что ты станешь известной художницей и прославишь не только нашу школу. Не забудь упоминать мое имя каждый раз, когда будешь выступать на конференциях, — странно, что я помню все дословно сейчас. В тот самый момент мне хотелось раствориться в его голосе. Я была избранной, со мной говорил самый желанный парень Парижа и он только что сделал мне самый лучший подарок в моей жизни.

Весь последующий год я оттачивала эту технику, но так и не смогла показать свои рисунки Алексису. Мне было неудобно подходить к взрослому человеку и отвлекать его от работы. Во время его дежурств в общежитии его всегда окружали старшекурсницы и мне не хотелось, чтобы они подумали, что я в него влюблена. Зато я нашла удобный момент, чтобы показать то, чему я научилась — мой следующий день рождения. 15 января как раз выпадало на пятницу и вряд ли бы учителя постарше согласились бы курировать общежитие. По традиции предупредив администрацию я начала готовиться к своему празднику. Надела черное платье с белым воротником, черные колготки и мягкие черные балетки. Волосы собрала в тугой пучок, на ресницы нанесла немного коричневой туши. Но главным сюрпризом должен был стать не мой образ, а картина на большой черной доске. На ней я изобразила Алексиса в полный рост. На тот момент это была моя лучшая работа, выполненная с такой любовью и надеждой, что хотелось заплакать. Часы показали семь вечера. Мой маленький праздник начался.

Как говорится, пока мы строим планы — Бог над ними смеется. Я надеюсь, что смогла скрыть свое разочарование в тот момент, когда в комнату зашел не так ожидаемый мной Алексис, а наш учитель по введению в искусство мадам Жоли. Надо сказать, что удивлена была не одна я и мы все подскочили при виде мадам, совсем как на уроке.

— Добрый вечер, мадам, — в наших глазах читался немой вопрос, который не стал тайной для опытного учителя.

— Знаю, знаю, голубчики — ждали своего покровителя. Небось, пиво успели спрятать. Только не придет ваш друг — у него сегодня свадьба. Стоило поинтересоваться его планами заранее, прежде чем лишать меня законного начала уикенда.

Она говорила что-то еще, но я уже не слышала. Мое сердце остановилось на миг, а затем застучало так, что вот-вот могло пробить грудную клетку и отправиться куда-нибудь топить наше горе. Свадьба. Это могло значить только одно — у него все это время была любимая девушка и сегодня он надел на ее миниатюрный пальчик с безупречным французским маникюром тонкое обручальное кольцо. Сегодня он сделал ее своей навсегда и навсегда стал ее мужчиной. Из моего левого глаза вытекла одинокая слеза, оставляя за собой черно-коричневую дорожку, но правая сторона моего лица продолжала держать оборону. Я скромно улыбнулась и пригласила мадам Жоли попробовать праздничный торт. Первая влюбленность творческого человека должна заканчиваться вот так трагично, чтобы придать всему его последующему наследию ноту драматизма. Ты еще полюбишь кого-нибудь снова, может и не один раз, но твои картины, стихи, песни навсегда лишены того налета наивности, который был с тобой в начале пути.

Как бы то ни было, но я должна быть благодарна Алексису. Именно после того как я показала его портрет художественной комиссии меня допустили досрочно к участию в конкурсе в лондонский колледж, что я с успехом и сделала. Другая девушка могла бы расстроиться или даже впасть в депрессию, а я свою боль направила в полезное русло. Главное правило — извлекать максимум из любой ситуации, даже если она совсем проигрышная. Испытав болезненное разочарование в первой влюбленности, я смогла нарисовать свою великолепную «Ночь» и к тому же при мне осталась техника рисования на дощечках.


Сегодня я с улыбкой вспоминаю все произошедшее и беру в руки одну черную доску, чтобы нарисовать нового ангела — Яна. Может в этот раз мне повезет?

5. Когда небо становится серым

За окном дождь, но в нашем доме торжествует радость. Сегодня утром заходил мой бывший одноклассник Макс, который живет на два этажа выше и слегка смущаясь сообщил, что его давний знакомый Ян хотел бы пригласить меня в кино. Единственный вопрос, который возник у моих родителей — а почему Ян не пришел попросить об этом лично? Вот так, в духе простенького мыльного сериала взрослые и дали свое благословение, но я не могла сдаться так просто. Это не по-классически, нет, неа.

— Макс, а ты хорошо знаешь этого Яна? — нельзя же идти на свидание с парнем, которого ты видела всего два раза.

— Эм, мы ходили когда-то в одну школу, но в разные классы. Он старше нас на год. Ты разве его не помнишь? — да, взяла и вспомнила, конечно. Я слишком рано ушла из обычной школу в художественную. Честно говоря, я и одноклассников помню только тех, кто живет в нашем квартале. Все остальные имена и лица смешались как краски на моей палитре и лишь иногда всплывают в моей памяти, когда мне нужно нарисовать людей, а живых моделей под рукой нет.

— Увы, ни капельки.

— Мм, ладно, я пойду. Попрощайся за меня с родителями. Я передам Яну, что ты согласна, — Макс явно из-за чего-то напряжен, но мне некогда выяснять в чем причина.

Выпроводив приятеля, а чуть позже и родителей в разных направлениях, я начинаю перебирать содержимое собственного гардероба. Все такое серое, черное, одним словом темное и невзрачное. Правильно, одежда художника подвергается высочайшему уровню опасности постоянно пачкаясь краской, которая оставляет неотстирываемые пятна. Поэтому наше главное правило — недорого и практично. Удобство превыше всего. Среди бесконечных джинсов и безразмерных маек есть место и для платьев, два из которых связаны с Алексисом, поэтому вешалки с ними отодвигаются без примерки. Вечная проблема, которая изводит всех девушек мира. Для нас вещи хранят воспоминания, поэтому невозможно надеть платье, связанное с одним парнем на свидание с другим. Это как бы очень неприлично. Никто же не надевает одно и то же свадебное платье дважды. Вот и сейчас ситуация аналогичная, только масштаб гораздо скромнее.

Еще немного покопавшись в своем шкафу я все-таки нахожу еще одно платье, самое простое, бежевое с белыми горошинками. У него приличная длина и я не буду думать, как спрятать свои костлявые коленки. До меня доходит, что я не знаю во сколько мы встречаемся с Яном и я совсем не могу с ним связаться. Но у меня есть домашний номер Макса и я могу спросить у него. Его телефон записан в маминой книжке с незапамятных времен и я надеюсь, что соседи не поменяли номер. Подняться на пятый этаж для меня слишком великий труд и я набираю цифры за которыми следуют долгие гудки и запись автоответчика, сигнализирующего о моей нарастающей проблеме. Однако, не успевает трубка телефона остыть от моей руки как раздается входящий звонок. Телефонный провод приносит мне голос Яна и удивление тому, что номер он все-таки нашел. Может Макс дал? А почему тогда не позвонил сразу сам, а отправил моего соседа? Что-то мешает мне понять этого парня.

— Привет, грубиянка, — кажется, у него входит в привычку называть меня так.

— С чего ты решил, что это я? — как обычно, мой голос слегка хрипит и спотыкается, но по крайней мере не выдает моей заинтересованности. Хорошие французские фильмы всегда советуют девушкам не делать первый шаг, неважно влюбленность это, ненависть или зависть. Кто сделал первый шаг навстречу своим чувствам, тот первым и сдался, а значит проиграл этот бой. Я не выдала себя с Алексисом и здесь справлюсь.

— Потому что твои родители уже уехали и ты одна дома, — вот теперь мне становится по-настоящему неуютно. Откуда он может знать моих родителей, если они не говорили мне, что знают его? Повисшая тишина сигнализирует о не высказанном вопросе.

— Здесь должен быть вопрос, откуда я это знаю. И где взял этот номер, –кажется, он еще и мысли мои читает.

— Я бы не отказалась от логического объяснения.

— Все просто — я же ходил к этому Максу, чтобы узнать твой ответ. По дороге в подъезде встретил твоих родителей. Ты довольна? — и все-таки что-то продолжает меня смущать.

— А почему ты сам не пришел? Зачем все так усложнять?

— Просто. Считай, что я очень стеснительный и боялся твоего отца, –вроде все действительно так просто, но мой желудок продолжает сжимать невидимая рука сомнения. — Я зайду в 6. Будь готова. Целую

Целую. Пока телефонная трубка разрывается короткими гудками, я смотрю в окно. Наш двор стремительно расплывается в серых тенях, очень верно отражающих мое настроение. Рука сама находит простой карандаш и начинает выводить линии в альбоме. Через 10 минут на меня смотрит мужская фигура с цветами в руках, но без лица. Я дорисовываю большой капюшон, очки и губы, искривленные ехидной улыбкой. Что-то не складывается. Он не должен был звать меня в кино. В прошлую нашу встречу по нему было видно, что я его не заинтересовала. Моя мнительность продолжает искать скрытые стороны. Возможно, я из тех девчонок, которые всегда ищут подвох в любом проявлении внимания. Но в то же время мое сердце уже оттаяло после французского провала и мне очень хочется пойти с этим парнем на свидание. Не стоит юной девушке забивать свою голову лишними вопросами, иначе очень скоро впереди замаячит милейшая перспектива перейти из категории недоступных девушек в категорию неинтересных (а после 30 — еще и старых) девушек.

Ровно в шесть вечера раздается дверной звонок и на пороге появляется Ян, без цветов, капюшона и очков. Зато у меня есть подарок, я хочу подарить ему один из его четырех портретов.

— Вот, в общем, можешь выбрать какой-нибудь, — я смотрю не на парня, а на свои рисунки. Каждая картина для художника как родной ребенок и, честно говоря, мне жаль расставаться с ними, но мне и не придется. Ян отрицательно качает головой и даже не берет рисунки в руки. Да что ж такое со мной? Просто проклятие какое-то, не дающее мне подарить картину парню, которого я рисую. Ну, сегодня я хотя бы не плачу.

— Почему ты рисуешь меня? — его голос звучит чуть жестче, чем этого требует простой вопрос и я совсем теряюсь.

— Просто мне нужно что-нибудь рисовать. Постоянно. Если бы ты был в тот раз чуть вежливее, то узнал бы, что я училась в парижской школе искусств. Это моя профессия — рисовать.

— Разве можно научиться рисовать? Настоящие художники никогда нигде не учились. Как по мне, так это пустая трата денег, — ну, вот это уже откровенное хамство. Самое неприличное, что может сделать человек — нет, это не обозвать как-нибудь, не оскорбить. Самое ужасное — это обвинить человека в том, что он тратит слишком много собственных денег, залезть своим длинным носом в его кошелек и пересчитать все, что там есть. Нет ничего плохого в том, что человек живет по своим средствам. Пусть даже я сейчас и не имею собственных финансов, но я никогда не просила родителей отправить меня во Францию, это было их собственным решением, своеобразным подарком. Тем более, время от времени мне перепадали небольшие заказы и я могла заработать на свои карманные расходы. Осознание того, что прямо сейчас парень, которого я практически не знаю, стоит в моем доме упрекает меня в том, что я стремлюсь к знаниям. Знаете, он совсем не похож на Алексиса. Алексис хотел, чтобы я совершенствовала свой талант, а Ян наоборот… Даже не наоборот, с этим парнем вообще ничего непонятно. Свалился на мою голову со своими упреками.

— Знаешь, на самом деле я хотела подарить тебе картину, чтобы смягчить свой отказ. Ты же не спросил у меня лично пойду ли я, — вранье не мой конек и звучит более чем неубедительно, но лучше опозориться в самом начале и тем самым избавить себя от душевных страданий на последующих стадиях.

— Да? Ну, ладно, тогда пока, — его внимательные глаза опять скользят по мне, обволакивая липким взглядом, но это уже не тот взгляд, что был при нашей первой встрече. В тот самый раз это был заинтересованный взгляд, похожий на глину художника. Сейчас же это больше похоже на жидкий цемент, который сковывает движения и не дает дышать. Где-то я уже видела эти глаза. Возможно, это просто дежавю, ведь впервые я увидела Яна именно возле входной двери, но тогда он был явно добрее. В свои 16 лет я впервые чувствую такую неприязнь по отношению к себе. Даже в Париже меня никто так не ненавидел, хотя после того, как я выиграла грант у всей школы была весомая причина на это.

Дверь захлопывается и стихающий звук удаляющихся шагов довершает этот серый вечер. Вернувшиеся с работы родители находят горячий ужин на кухне и меня в спальне перед мольбертом.

— Анна? Ты вернулась даже раньше, чем мы ждали, — родители улыбаются так сладко, почти как дети. Мне не хочется им врать по такому глупому поводу, ведь маленькая ложь тянет за собой еще одну, чуть побольше и так по нарастающей. В итоге все уловки, обманы и хитрости сплетаются в огромный снежный ком, который сносит все, что ему встречается на пути. А еще из такого комка невозможно вытащить одну отдельно взятую ложь, потому что они все прилипают друг к другу. Остается лишь ждать пока весь ком не растает. Но кто знает, сколько успеет он снести на своем пути до того как его коснутся обжигающие лучи солнечного правосудия? Мне кажется, что мои мысли начинают течь не в том направлении и возвращаюсь из своего подсознания обратно в свою комнату, где на меня смотрят мои родители.

— Я не пошла. На улице шел дождь и мне стало грустно, — технически я не вру, просто не раскрываю все детали, сократив логическую цепочку до двух звеньев. Родителей такой короткий ответ вполне устраивает и они уходят ужинать, но я успеваю заметить мимолетно пробежавшую озабоченность в зеленых глазах мамы. Взрослым всегда кажется, что они хорошо скрывают свои эмоции, но глаза врать не умеют. В независимости от возраста и цвета радужной оболочки все глаза, существующие на этой планете, одинаково отражают все то, что происходит в душе их обладателя. Не как зеркало, конечно же, ведь зеркало отражает все до точности наоборот, а вот глаза показывают истину. Недаром самым лучшим считается тот актер, который способен обуздать свой взгляд и управлять им как движением руки или ноги. Однако обычным людям такая техника неподвластна и они раз за разом выдают себя, причем сами того не замечая. Я же за годы обучения изобразительному искусству научилась быстро реагировать на любое изменение в позиции объекта, особенно если этим объектом является мой самый родной человек.

Остаток этого серого вечера я провожу в размышлениях над тем, что так сильно расстроило мою маму, почему Ян так нервно реагирует на меня и что же смутило Макса этим утром. Когда тебе 16 лет все кажется гипертрофированно важным и при этом остается страшно непонятным, ты сама не знаешь, чему стоит верить и зачем. Наверное, я поступаю правильно отказавшись идти куда-то с этим странным Яном. Глупо уступать своим подростковым гормонам и гулять с абсолютно незнакомым человеком, который к тому же негативно к тебе относится. Скорее всего, он обычный грубиян, считающий себя крутым плохим парнем. Решил, что я куплюсь на его поведение и потеряю от восторга голову. Но я — девушка, обвенчанная в первую очередь с искусством, а потом с обычной жизнью. А он даже не дотронулся до моих работ. Я прихожу к очевидному логичному выводу и от этого мне становится легче. На холсте передо мной человек, двигающийся в направлении от меня. Он выглядит так словно ему задали вопрос и он уходит, не желая отвечать — его рука отброшена назад, как будто отмахиваясь от невидимого собеседника.

Эту историю можно заканчивать. Выключаю свет и ложусь спать.

6. Предел черного цвета

Главный бич любой девушки — ее любопытство. Главный бич 21 века — общедоступный интернет. Если ты девушка и живешь в 21 веке — то ты пытаешься удовлетворить свое любопытство в интернете и регулярно находишь там проблем на свою тощую и не очень за… извините, попу. На своей странице в популярной социальной сети я регулярно выкладываю фотографии с фрагментами своих картин. Я не рискую фотографировать работу целиком дабы избежать возможности плагиата. Вот стану известной художницей — тогда пусть хоть зарисуются, а пока я должна беречь свои идеи, чтобы потом извлечь из них максимум пользы и успеха.

Надо сказать, что эти фотографии собирают сотни лайков, часть из которых появляется благодаря моим одноклассникам — из местной и парижской школ. Среди них есть Макс и мне в голову приходит светлая мысль поискать среди его виртуальных друзей страницу Яна, раз они являются приятелями в жизни. Спустя 5 минут и 638 (Господи, откуда он их всех знает-то) друзей Макса я вынуждена признать, что этих двоих интернет не связывает. Странно, добавляет всех кого не лень, а настоящего друга — нет. Может Ян просто не сидит в интернете? Хм, нет, в это мне слабо верится, сегодня всемирной паутиной пользуются даже бабушки с дедушками. Например, родители моей мамы очень часто звонят мне по Скайпу, не пользуясь при этом чужой помощью. Так неужели Ян относится к той избранной когорте современников, которые считают себя слишком особенными, чтобы пользоваться интернетом?

Макс говорил, что Ян учился в нашей школе, но я не знаю его фамилии и это сокращает шансы найти его. Звонить бывшему однокласснику мне совсем не хочется, вдруг они вдвоем решат, что мне нравится Ян и я решаю просто поискать Яна, которому 17 лет и который когда-либо учился в этой школе. Все-таки интернет всемогущ и позволяет найти даже рыбку в Тихом океане, если только она не попытается скрыться специально. Я нахожу трех Янов из нашей школы, но ни один из и близко не похож на приятеля Макса.

Руки зависают над клавиатурой в ожидании приказа от мозга и тут в комнату входит мама, вся в черном.

— Мам, что-то случилось?

— Я просто зашла спросить не пойдешь ли ты со мной на поминки. Сегодня 40 дней как умер Тим, — меня бросает в жар. Тим был моим лучшим другом в младших классах и жил в доме напротив. Мы так и дружили втроем — Тим, Макс и я. Моя голова начинает внезапно раскалываться, пытаясь принять тот факт, что толстого и рыжего Тима больше нет.

— Но… Как так? Как умер? Почему я не знаю? — мой язык заплетается в попытке узнать что случилось с моим одноклассником, а по щекам начинают свой бег липкие слезы. Еще немного и у меня начнется вульгарная истерика.

— Как… Считается, что это было самоубийство. Его нашли на чердаке, повешенного. Девочка моя, ты была так занята своей аттестационной работой, что мы не так и не решились сообщить тебе. Ну, как можно сказать своему ребенку, который совсем один в другой стране о таком горе? Я передала его маме твои соболезнования, они же тоже люди и все понимают. Так ты пойдешь?

Я киваю и пытаюсь понять, есть ли у меня черная одежда. Конечно же есть, просто сейчас я совсем не могу различить один цвет от другого. Все, внутри и снаружи превратилось в одну массу, у которой нет цвета и формы. Кажется, что вот-вот сойдешь с ума. Наверное, это и есть настоящая трагедия. Умер мой друг, умер страшной смертью, а мне очень хочется сбежать куда-нибудь. Но я заставляю себя одеться и мы выходим. Три этажа вниз, перейти на ту сторону двора, набрать код домофона, вверх на лифте на четвертый этаж. Четкие действия помогают сдержать надвигающуюся истерику. Дома у Тима нас встречают знакомые лица — соседи, мои бывшие одноклассники. Я обнимаю маму Тима и вытираю вновь проступившие слезы. Как же это страшно — похоронить своего ребенка?

На полке стоит фотография. Мне даже не нужно подходить, чтобы разглядеть изображение — на моем письменном шкафу стоит точно такая же. Три счастливых детских лица. 2000 год. Первый класс. Я вижу, что Макс подходит к этой фотографии и поступаю так же.

— Из-за чего мы перестали общаться? — собственный голос мне кажется чужим и каким-то соленым, от слез, наверное. Я не знаю зачем спрашиваю это. Просто мы перестали общаться как-то спутанно. В один момент, перед тем как я уехала. Макс молчит. Тим был его самым лучшим другом и его смерть Макса просто подкосила. Наверное именно поэтому он странно себя вел при нашей последней встрече.

— Ты не помнишь? — он удивлен так, словно я забыла собственную фамилию. Я удивлена его реакцией. Дружба между мальчиками и девочками прекращается в период полового созревания, но мне хочется верить, что нас разлучили не подростковые гормоны.

Макс молчит и я не могу найти нужных слов. Хлопаю его ободряюще по плечу и возвращаюсь к маме. Мы сидим здесь еще полчаса и уходим домой. По дороге домой мама что-то рассказывает мне, пытаясь меня растормошить, но наш двор, который объединяет меня с Тимом и Максом, хранит слишком много воспоминаний и я отчетливо вижу как мы играли здесь много лет назад. Прятки, догонялки, войнушки — мы постоянно куда-то бежали, словно в этом был весь смысл нашей жизни — бежать.

Внезапно передо мной появляется дверь, рассеивающая детские образы. Мы заходим домой. Мама хочет накормить меня, но у меня нет аппетита и меня начинает знобить. Я иду в свою комнату и беру в руки фотографию, копию той, что стоит дома у Тима. Три счастливых детских лица. Лучшее утешение — это краски и я подхожу к мольберту. Руки знают, что им нужно делать и через несколько часов на меня уже шесть пар глаз. Три пары цветные на фотографии, три пары черно-белые на холсте, шесть счастливых пар глаз.

— Ну, ты и засранец, Тим. Зачем ты это сделал? Чего же тебе не хватало? — рыжий шестилетний мальчик не отвечает на мои вопросы, произносимые шепотом, и я оставляю его сушить масло в компании лучших друзей.

Компьютер периодически подмигивает мне зеленым глазом как бы намекая на то, что я забыла его выключить. Я фотографирую свежую картину и выкладываю ее на своей странице. Мне незачем обрезать изображение, срисованное с фотографии и я оставляю ее целой. Кто-то пишет комментарии, но я не хочу их читать. У меня в друзьях есть страница Тима и я открываю ее. Первое, что бросается в глаза — та же самая фотография. Мой бывший одноклассник выложил ее в день смерти. Я не видела этого обновления в новостях, потому что не заходила в то время в интернет. Я чувствую боль в области сердца, словно кто-то сжал его своей холодной рукой. Тиму была нужна помощь, а мы не услышали, не пришли, не спасли его. Больнее всего осознавать, что даже если бы я увидела эту фотографию тогда, все равно бы не догадалась.

Маленький рыжий Тим, наш веселый пухляш. Он всегда был заводилой в нашей тройке, придумывал развлечения. Мы катались на велосипедах, играли в прятки, исследовали наш район, а по ночам тайком пробирались на крышу одного из наших домов и смотрели на звезды. Когда я только начала заниматься рисованием и пошла в местный кружок, Тим и Макс провожали и встречали меня. У меня были самые лучшие друзья, а потом эта дружба начала сходить на нет. Я уехала во Францию, оставляя наше общее прошлое здесь и со временем новые впечатления вытеснили старые воспоминания.

Открываю виртуальный фотоальбом — фотки с классом, фотки с Максом и родителями, фотографии дорогих тачек и кинозвезд, фотографии с последнего дня рождения Тима — 8 марта этого года. Ему исполнилось 16 лет. Я помню, что он приглашал меня, думал, что я приеду к маме в этот день. Я это сообщение прочитала через несколько недель. Ответ на мои извинения так и не пришел. Одна фотография привлекает мое внимание — помимо одноклассников я вижу еще одно знакомое лицо. Ян. Интересно получается — он дружил и с Максом, и с Тимом, учился в нашей школе, а я его в упор не помню. Пролистав все фотографии и убедившись, что ни на одной другой этого парня нет, понимаю, что с Тимом он не общался (и в друзьях его тоже нет). Скорее всего, он просто пришел вместе с Максом. Это уже не так важно. Бедный, бедный Тим.


Все, что я могу для него сделать — это нарисовать его в последний раз. В черном.

7. Цвет переписанных историй

Макс куда-то уезжает. Я вижу это стоя на балконе. Он уже вынес свою дорожную сумку на улицу и теперь ждет, пока отец спустится вниз и откроет машину. Я грустно улыбаюсь, понимая, что совсем скоро и я опять покину родной дом. Через каких-то три недели я сяду в самолет, который унесет меня в столицу всех туманов и от этой мысли кусочек моего сердца откалывается, оставляя едва заметный шрам. Так происходит каждый раз, когда ты понимаешь, что покидаешь любимых людей. К концу нашей жизни на сердце вырастает целая сеточка из этих шрамов, напоминающих дороги, по которым мы уходили от наших близких. В моем случае этот рисунок будет напоминать карту Европы.

Макс наконец-то начинает ощущать мой взгляд на своей спине и поднимает свою голову в поисках раздражителя. Увидев меня он улыбается и я машу ему без слов. Настоящая дружба состоит в том, что никуда она не девается. Мы не общались больше трех лет и вот он Макс, стоит и улыбается мне, как будто ничего и не было. Я захожу на минутку домой и возвращаюсь с листом бумаги и карандашом. Рисую Макса, точнее его шарж, добрый, без намека на злобную карикатуру. Закончив, складываю лист самолетиком и отправляю вниз. К моему смущению в этот момент во двор выходит папа Макса и мой самолетик попадает прямиком в его начинающуюся лысину. Мой приятель начинает ржать, а я краснею.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.