Бесплатный фрагмент - Я — гитарист. Воспоминания Петра Полухина

Предисловие

Его концерты проходили в переполненных залах. Репертуар гитариста был обширен, включая в себя обработки народных песен и лучшие произведения гитарной классики. «Для своих выступлений я выбирал не заигранные пьесы, а редко исполняемые, но имеющие художественную ценность, — пишет он, — и всегда играл на гитарах отечественных мастеров, не мечтая о гитарах Рамиреса или Флета. Как говорится, «Не имей Амати, а умей играти».

Выступал он во многих крупных городах Советского Союза и Европы: в Берлине, Мюнхене, Хельсинки, Лейпциге, Магдебурге, Кракове, Гданьске, Братиславе, Праге, а также в Аргентине, США, Канаде. Будучи неудовлетворенным отношением к культуре официальных властей Украины и условиями для творческой деятельности в стране, музыкант через несколько лет после распада СССР принял приглашение о работе за границей. Четыре года жил в Аргентине, в городе Кордоба, где у него было много выступлений, а затем переехал в США. В настоящее время Пётр Иванович Полухин живет в Канаде.

Надеемся, что его воспоминания будут интересны широкому кругу читателей и, в первую очередь, гитаристам.

Н. Таратухин.

Часть первая

Родители

Мои родители русские, православной веры. Отец — Полухин Иван Петрович, родился в тысяча девятьсот втором году в селе Петраковка, Курской области. Мать — Полухина Мария Дмитриевна, тысяча девятьсот десятого года рождения, донская казачка, родилась в деревне Машлыкино, Ростовской области.

Отец рассказывал, что когда ему было пятнадцать лет, он под впечатлением игры на гармони сельского гармониста, выкрал у отца деньги, которые тот собирал на покупку коровы и купил себе «хромку». Так назывались в то время русская двухрядная диатоническая гармоника. Конечно, это ему дорого обошлось, выволочку получил приличную, да и деревня вся смеялась над ним. Но тут случилась революция. Власть захватили большевики. «Керенки» исчезли из обращения, корову не купили, а гармонь осталась.

Мой отец от природы имея отличный музыкальный слух и память, быстро научился играть «по слуху» не только «Барыню», но и другие модные в то время танцы и песни. Его начали приглашать играть на свадьбах, и он заработал денег и на корову, и на ремонт обветшалой кровли их дома.

После окончания гражданской войны состоялся первый призыв в Красную Армию. Отца призвали служить. Он служил в Москве, охранял Кремль. После завершения срочной службы ему предлагали поступить в школу командиров, но он отказался и вернулся в Петраковку. В стране была объявлена новая экономическая политика, так называемый НЭП. Отец открыл сапожную мастерскую, но дела пошли плохо, и он уехал на Донбасс. Хотел работать шахтёром, но устроился на патронный завод сначала учеником, а затем работал токарем.

Мать моя к этому времени уже побывала замужем и имела двоих детей от первого брака. Её мужа — Павла Павленко за отказ работать в колхозе, сослали в Сибирь на перевоспитание. Муж там заболел и умер. Мать осталась вдовой с двумя детьми. Младшему Ивану был год, старшему Алексею — четыре года. Начался голод. Ваня умер, а Алексей выжил. Мать поступила работать в совхоз, где директором был дальний её родственник, который сумел ей помочь уехать в Луганск. Поступила на патронный завод разнорабочей. Образования она не получила.

Родители рассказывали, что на заводе их кто-то познакомил друг с другом, и они поженились. На окраине Луганска отец своими руками построил небольшой домик на большом земельном участке, где посадили с матерью много фруктовых деревьев. В этом доме восьмого июля тысяча девятьсот сорок первого года родился я. А в стране уже шла Великая Отечественная война.

Отца в первые же дни войны эвакуировали с заводом в Подмосковье. Мать рассказывала, что немцы, захватив Луганск, оставили итальянцев и двинулись дальше. Итальянцы особо не свирепствовали, но мы сильно голодали. Я заболел рахитом. Очень болел позвоночник. Мать меня лечила народными средствами по советам бабки, а то мог бы оказаться горбатым.

Окончилась война. Четыре родных брата матери погибли на войне. Отец не воевал, но трудился на военном заводе дни и ночи, своим трудом обеспечивая нашу Победу. После войны вернулся в Луганск. По христианскому обычаю решили меня крестить. Как рассказывала позже мне мать, во время крещения случился казус: у батюшки от свечи загорелась ряса. Но батюшка не растерялся и сказал, что это знамение — у ребёнка будет необычайная, яркая жизнь. Жизнь, действительно, оказалась насыщенной яркими событиями и думаю, что они будут интересны читателям.

Послевоенные годы запомнились тем, что мне постоянно хотелось есть, и я мечтал, когда вырасту, то стану поваром и вдоволь наемся. Увы, поваром не стал, а стал гитаристом. Я не случайно стал играть на гитаре. Наш домик находился на окраине Луганска, а дальше было поле, заросшее бурьяном и кустарником, а за ним посёлок имени Кирова. Однажды приехали цыгане, поставили палатки и закипела цыганская жизнь. Женщины гадали на картах, а мужчины делали металлическую посуду: вёдра, кастрюли. Мой отец в то время работал на паровозостроительном заводе имени Октябрьской революции. Несмотря на то, что он не имел достаточного образования — окончил всего четыре класса церковно-приходской школы, но у него был очень красивый почерк.

Отец помогал цыганскому барону выписывать на заводе обрезки листового железа для изготовления посуды и заполнять всякие бумаги. Барон не мог ни читать, ни писать. Шёл 1950 год, посуда была большой редкостью. Цыгане посуду лудили, покрывали медным купоросом, и она выглядела, как медная. Простодушных, доверчивых людей обманывали, говорили, что это медная посуда и люди её покупали. Мать цыганкам шила одежду. Однажды у неё пропали ножницы. Это был в то время серьёзный дефицит. Мать пошла к барону и рассказала о пропаже. Ножницы подкинули. Но серьёзного воровства не было.

Я до сих пор помню вкус баронского бутерброда: кусок батона, намазанный маргарином и сверху политый сливовым вареньем. Вечерами цыгане отдыхали, пели песни под гитару и танцевали. Собиралось много людей, аплодировали, но денег не давали — их у людей не было — время было трудное.

В это время, когда я учился в школе, влюбился в девочку Надю. Жила она с матерью и старшим братом недалеко от нас. С братом часто дрался. Отец у них погиб на войне. Старшая сестра Нади сидела в тюрьме. Когда она вышла на свободу, то выглядела измождённой старухой, хотя была совсем не старой. К Наде у меня была чистая детско-юношеская любовь. К ней на свидание я ходил часто с пучком моркови, вырванной на грядках. Уже не помню — было ли у нас объяснение в любви, но свою любовь к Наде я мечтал излить в песне под гитару, игра на которой была для меня чем-то божественным и недосягаемым. Я просил отца купить мне гитару, но в семье не было свободных семидесяти пяти рублей, столько стоила самая дешёвая семиструнка в магазине. Но судьба уже предначертала мне моё музыкальное будущее и подбросила мне пятьдесят рублей, которые я нашёл на дороге. Отец добавил ещё двадцать пять, и гитара была куплена.

К ней прилагалась небольшая инструкция по настройке. Я читал её и почти ничего в ней не понимал. То, что первую струну надо натянуть произвольно — было понятно, но дальше говорилось, что вторая струна, прижатая на третьем ладу должна звучать в унисон с первой открытой. Что такое «Унисон?». Откуда идёт нумерация ладов — от головки гитары или от розетки? Что обозначают эти белые кружочки на грифе?..

Выручил брат Алексей, недавно вышедший из тюрьмы. Он всё мне растолковал. Даже научил трём аккордам. Под них я с друзьями пел разные блатные песни. Позже купил самоучитель игры, кажется Михаила Иванова, и начал изучать нотную грамоту.

Когда в клубе «Текстильщик» был организован ансамбль гитаристов под руководством Бориса Демидова, то я стал участником ансамбля. Свободное от школы время я учил азы нотной грамоты, осваивал технику игры, теперь уже на приобретённой шестиструнной гитаре. Прошли годы. Эта девочка стала Надеждой Морьевой — преподавателем танцев во дворце культуры имени Маяковского. Пути наши разошлись, но детская любовь к ней стала причиной влюблённости в гитару, с которой связана вся моя жизнь.

Начало серьёзного занятия музыкой

Но не только гитара занимала всё моё свободное время. Очень сильное впечатление на меня произвёл кларнет. Самостоятельно по школе немецкого кларнетиста Китцера я научился играть на кларнете и играл в школьном духовом оркестре. Затем попробовал себя в инструментальном квартете. В эти годы я пристрастился к чтению книг. Появилась идея — устроить обменную библиотеку. В летней кухне устроил стеллажи для книг, которые часто покупал на рынке у старушек и выдавал ребятам, которые приносили свои для обмена.

Но гитара вновь позвала к себе. В Доме Культуры завода имени Октябрьской Революции студент музыкального училища Николай Воробьёв организовал городской оркестр гитаристов. Репертуар оркестра был довольно сложный, но меня приняли, и я играл партию первой гитары. Познакомился с Анатолием Бельдинским — гитаристом и хорошим человеком. Он посоветовал мне поступать в музыкальное училище.

В 9—10 классах я проходил обучение токарному делу на небольшом заводе металлоизделий, который находился недалеко от музучилища. Его производственный мастер Иван Иванович говорил: «Пётр, посмотри, дверь в музучилище узкая, а у нас широкая. — Иди в узкую, а в широкую всегда пустят».

Я выбрал «узкую дверь» и после окончания школы стал готовиться к поступлению в музыкальное училище. Не помню всех подготовленных пьес. Помню только этюд Наполеона Коста ля мажор, опус номер двадцать три. Приёмной комиссии моя игра понравилась. Спросили: «Где обучался игре?». Ответил, что самостоятельно по самоучителю. На вопрос: «Как собираетесь сдавать экзамены по сольфеджио и теории музыки?» Пришлось заверить комиссию, что за год обучения я подготовлюсь и сдам экзамены по этим предметам.

После небольшого совещания, комиссия пошла мне навстречу, но стали проверять мой слух. На фортепиано нажимали одновременно две-три клавиши и просили спеть отдельно каждую ноту. С этим заданием я справился легко.

— Спойте гимн Советского Союза…

— Я не знаю слов…

— Как же так? Ведь его по радио передают каждое утро.

— У нас нет радио, — отвечаю без всякого вранья, — электричество провели недавно. Я занимался и читал при керосиновой лампе.

— Тогда спойте, что знаете.

Песен я знал предостаточно. Выбрал самую приличную. Не помню названия, но там были слова: «Мы одни, с нами только гитара, что умеет нам петь о любви…». Посмеялись, но приняли.

Студенческие годы в музучилище

Учился я хорошо. Преподаватели — «старая гвардия», получившая музыкальное образование на заре советской власти, знали свое дело блестяще и добросовестно учили нас ремеслу музыканта. Среди них были братья Исаака Осиповича Дунаевского — Михаил и Зиновий. Первый на основной работе был концертмейстером, а второй в своё время работал в Донецке дирижёром «Шахтёрского ансамбля песни и пляски». Написал песню «Спят курганы тёмные».

Сольфеджио и гармонию преподавал Лазарь Воль. Худой, с копной чёрных волос и с дьявольским блеском в глазах. Ну, вылитый чёрт! Талантливый композитор. Написал оперетту и её в городском театре исполняли. Однажды, на уроке сольфеджио, я решил пошутить (признаюсь, весьма неудачно). Когда пел гамму до мажор, то вместо ноты соль, спел — Воль. И что? «Посеешь, ветер — пожнёшь бурю». Он орал, что я бездарность, что я поступил потому, что дал взятку. Когда я сказал, что пожалуюсь директору, то он слегка стушевался. Но в процессе учёбы заставлял меня решать труднейшие гармонические задачи. Мне пришлось изрядно попотеть, но я так знал гармонию, что при поступлении в консерваторию, помогал своим землякам-абитуриентам.

Георгий Андреевич Аванесов — мой преподаватель гитары был домристом и технику игры на гитаре знал только в общих чертах. Главная заслуга его в том, что он готовил меня, как солиста, воспитывал, как спортсмена — быть уверенным в себе. Он говорил мне, что надо практиковаться столько, чтобы игра вызывала у публики иллюзию лёгкости. Но перед самым концертом нельзя играть программу. «Тебе через пятнадцать минут на сцену, — говорил он, — а ты уже всё сыграл. — игра твоя будет выхолощенной, неэмоциональной».

Вячеслав Ткачёв, преподаватель по общему фортепиано, слушая, как я играл «Вариации на тему Моцарта» Фернандо Сора, спросил: «А ты сможешь всё это пропеть? — если нет, то у тебя только пальцевая память, а она ненадёжная. Нужно всё пропевать».

Благодаря таким наставлениям, я стал артистом. Я никогда не разыгрывался перед концертом. Гитара лежала на стуле в концертном зале. Я в туалете горячей водой распаривал руки, шёл на сцену, проверял строй и начинал играть.

Как-то на уроке оркестровки мне задали работу: оркестровать «Старый замок» Мусоргского для оркестра народных инструментов и продирижировать. Вначале директор музучилища Виктор Кириллович Яровой перед оркестром начал рассказывать программу произведения: «Представьте старый заброшенный замок, полуразрушенный, вороны каркают». И предложил мне стать перед оркестром дирижировать.

Во мне взыграл дух противоречия. Я не долго думая, выпалил: «Друзья, Виктор Кириллович ошибается только потому, что прочитал неправильный перевод с французского. „Старинный замок“ на рисунке Гартмана, который вдохновил Мусоргского на музыку, совсем не такой. Перед замком стоит Трубадур и поёт серенаду».

Скандала не было. Он вызвал меня в кабинет и спросил: «Откуда ты это знаешь?». Я ему сказал, что принесу картинки Гартмана. Принёс и он меня поблагодарил. Я ему тоже очень благодарен. Он меня выручал неоднократно. Один случай я помню. На четвёртом курсе дирекция русского театра предложила мне оформить музыкально спектакль американского драматурга Теннесси — «Орфей спускается в ад». Я устно договорился с директором театра на определённую плату. Когда он перед спектаклем принёс контракт, где сумма была занижена вдвое, я отказался работать. Шум поднялся страшный. Вызвали директора училища: «Ваш студент срывает показ спектакля!». Когда он выслушал мои объяснения, то заявил директору театра, что я студент хороший, претензий ко мне нет, а то, что подрабатываю в свободное от учёбы время — это моё право. Я ушёл домой, а вечером ко мне приехал заместитель директора и привёз переписанный контракт на ранее оговоренную сумму. Спектакль удался. Я с театром даже ездил на гастроли.

Мой дом находился от музучилища более, чем в пяти километрах. Я каждый день в любую погоду ходил на учёбу пешком. Общественный транспорт в наш район «Каменный брод» не ходил. Наш дом находился вершине холма. Чтобы зимой спускаться вниз и подыматься вверх, отец сделал, как у альпинистов приспособление, которое я привязывал к ботинкам и мог ходить без проблем.

Сочинительством музыки я начал заниматься где-то на втором- третьем курсах музучилища. Правда, почти все мои ранние сочинения пропали. Там были какие-то вальсы, ноктюрны и даже похоронный марш на смерть брата. Когда я был студентом музыкального училища, влюбился в пианистку Ирину Хрисонопуло. Её мать работала администратором гостиницы, деньги в её семье водились. Ирина была хорошо одета, и я со своими рабочими ботинками, в которых проходил всю учёбу в училище, стеснялся к ней подойти и признаться в любви. Но многие годы мы были друзьями. В 2012 году я написал «Интимную сюиту», как воспоминание о несбыточной любви.

В училище существовала организация под названием «Смурком». В неё входили студенты со странностями. Например, баянист — племянник первого секретаря горкома партии. Он по воскресеньям ходил на центральный рынок и учил цыган, выступавших там с песнями, музыкальной грамоте. В училище он летом и зимой ездил на велосипеде. Студентка Андриевская из дирижёрско-хорового отделения, только что изучив написание нот, заявила, что пишет концерт для хора с симфоническим оркестром. Или другой пример, Николай Полоз, в последствии, став композитором, написал девять симфоний, а студентом ходил по центральной улице с портретом Бетховена и спрашивал у прохожих: «Похож я на великого Бетховена?».

Чтобы стать членом «Смуркома», надо было пройти испытание. Студенты народного отделения: баянисты, домристы и балалаечники должны были у входа в здание филармонии, когда публика входит на представление, играть «Светит месяц». Другие же не народники, ходили в антрактах и предлагали купить потёртые подтяжки для брюк. Я был вице-президентом «Смуркома». На собраниях мы давали концерты. Например, исполнялись фантазии на тему «Чижик-Пыжик». Тромбонист Василий Слобков играл тему, а пианист Илья Наймарк играл виртуозную обработку. Скрипач Александр Панов, в последствии, профессор киевской консерватории, играл собственную обработку блатной песни «Падлюка Сонька».

Я тоже не отставал от других, пел под гитару блатные песни. Примерно такая же организация была и городской филармонии, но на более профессиональном уровне. Я жил в рабочем районе, на улицах по вечерам собиралось много блатных ребят. Они распевали песни и пили дешёвое вино. Когда я после занятий проходил мимо них, они звали меня поиграть. Кличка у меня была «Композитор». Я им играл популярные в то время мелодии типа французского вальса «Домино». В награду мне всегда давали стакан вина, как гонорар. Я был неприкасаемым. Меня никто не мог обидеть. Когда учился на третьем курсе и попытался сыграть им что-либо серьёзное из классики, они кричали:

— Эй, композитор, бросай училище! Ты с каждым годом играешь хуже!..

По общему фортепиано у меня сначала была молодая и красивая, лет сорока женщина. На одном из уроков она мне сказала:

— Пётр, у вас плохое стаккато. — Представьте, что это горячий утюг, — она взяла мою руку и опустила её на своё загорелое бедро. — Это утюг. Работайте пальцами… Смелее… Вам жарко?..

Меня начинало трясти и брюки становились тесными, но я не мог ничего поделать с собой. А в это время приходит следующий ученик — аккордеонист Кукушкин. Ему двадцать шесть лет. Я говорю, чтобы немного успокоиться: «Можно, я еще немного поиграю на фортепиано?». Кукушкин начинает улыбаться. Успокоившись, я выскочил, как ошпаренный из класса. А сзади раздался язвительный смех. Пошёл я к директору и попросился к другому преподавателю, объяснив причину неважным самочувствием. Директор удовлетворил мою просьбу, сказав, что я не первый, кто просит о переводе.

Мой новый преподаватель — Вячеслав Ткачёв дал мне для изучения пьесу Самуила Майкапара «Вариации на русскую тему». Эту пьесу я должен играть на академическом концерте. Вынужден был рано приходит в училище чтобы позаниматься. В ту пору классы были часто заняты, и мы студенты народного и духового отделений были не готовы к экзамену.

Когда у пианистов был экзамен по специальности, то зал был пуст, присутствовала только комиссия, а на экзамен по общему фортепиано других специальностей приходили, как в комнату смеха. Зал был полон народу. Все бурно переживали за товарищей, а те выдавали порой такие перлы исполнительства, что зал взрывался от смеха и аплодисментов. Начался экзамен. Мой предшественник, тромбонист. Шахта послала его учиться, чтобы он организовал на шахте духовой оркестр. Сел за фортепиано и начал играть «Полюшко-поле», песню композитора Книппера на две октавы выше, чем в нотах. В результате у него не хватило клавиш для высоких нот.

Я тоже выдал «на-гора» не хуже шахтёра. Сел за инструмент. Поправил свои длинные волосы. Ну, вылитый Ференц Лист!.. Тему народной песни сыграл без ошибок, но в виртуозной вариации запутался и остановился. Мой преподаватель говорит: «Играйте дальше». Я начал, но в таком медленном темпе, что преподаватель не выдержал и крикнул:

— Молодой человек, вы можете побыстрее!..

— А вы, наверное, куда-то спешите? — заметил я.

Гомерический хохот сопровождал мой уход со сцены. Пришлось пьесу доучивать. С большим трудом получил удовлетворительно.

Зато с гуманитарными предметами типа истмат и диамат у нас проблем не было. Девушки покупали цветы и заставляли стол преподавателя, чтобы ему не было видно, как студенты во время экзамена открывают книги и списывают ответ на билет. Я с друзьями покупал водку и перед экзаменом наливал в графин вместо воды. Первые шли отвечать те, которые знали предмет. Преподаватель наливал в стакан и выпивал. Затем выходил в буфет закусить. В это время доставались книги и шла подготовка к экзамену. После экзамена мы сажали его в такси и везли домой.

Стипендия у меня была шестнадцать рублей и мне приходилось подрабатывать. Отец получал не очень большую зарплату, хотя был токарем высшего разряда. После войны пошёл на паровозостроительный завод имени Октябрьской революции работать токарем. Квалификация была не очень высокой, поскольку во время войны выполнял однообразную работу — расточкой болванок для мин и снарядов. Во вторую смену на завод приводили пленных немцев. Сменщик был токарь-немец. Он учил отца мастерству токарного дела. Отец ему носил из дома продукты, что было тоже не просто в голодное время. Когда немец вернулся домой, писал письма, приглашал в гости, но отец не отвечал, не хотел иметь неприятности с КГБ.

Устроился я руководителем хора пивзавода. Глотки работников хриплые, лужённые от употребления пива. Начал работать в сентябре, а к первомайскому празднику должен был подготовить концерт. Хор там был, но пели довольно примитивно. На праздник я пригласил своих друзей-студентов. Они аккомпанировали хору, а после пили горячее, неочищенное пиво. Покидали пивзавод не своим ходом, а на такси.

По объявлению устроился на «Эмальзавод». Нужно было организовать эстрадный оркестр. За восемь месяцев я должен был подготовить программу и выступить на городском конкурсе художественной самодеятельности. Сделали по заводу объявление о наборе в оркестр. Пришли два человека — кларнетист и аккордеонист. Завод старый, почти везде ручной труд. В горячие цеха идут только те, кого нигде не берут — бывшие зеки, все в наколках. Дирекции нужен был оркестр: если на конкурсе не выступят, не получат премии.

Я предложил взять на работу студентов музыкантов на пол ставки. Согласились. Пришли пять человек. Шестьдесят рублей в месяц каждому и никаких проблем. Репетировали два раза в неделю. Я писал оркестровки, написал кубинскую румбу, посвящение Фиделю Кастро. Это был тысяча девятьсот шестидесятый год. Победила кубинская революция. Наш оркестр, а точнее, инструментальный ансамбль на конкурсе завоевал первое место.

Затем была работа в сельхозинституте. Предстоял смотр художественной самодеятельности. Опять без помощи студентов музучилища мне было не обойтись. У нас сложилась практика — помогать друг другу.

На госэкзаменах в училище играл «Бурре» Баха, «Вариации на тему Моцарта» Фернандо Сора, «Венецианский карнавал» Цани де Феранти с перестройкой гитары и «Арагонскую хоту» Франциско Тарреги. Председатель комиссии, пианист, профессор из Москвы, дал мне категорию «Солист». Я получил направление в филармонию города Сумы. Но решил ехать в Киев и поступать в консерваторию. Директор музучилища сказал, что не может дать мне направление потому, что я не комсомолец. Пришлось подать заявление в горком комсомола. Там меня спросили: «Сколько комсомол имеет наград?.. Ответил: «Семь». Опять вопрос: «А седьмая за что?». Отвечаю: «За восстановление Донбасса после Великой Отечественной войны». Засмеялись, но сказали, что наград шесть. Удостоверение получил. Директор училища выдал мне направление, без которого заявления в консерваторию не принимались.

Консерватория. Служба в армейском ансамбле

Приехал я в Киев сдавать экзамены в консерваторию. По специальности «гитара» на одно место было одиннадцать претендентов. Вместе со мной сдавала экзамены и Галина Ларичева — жена известного гитариста Евгения Ларичева, но она шла на заочное отделение. Играл тоже самое, что на выпускных экзаменах в музучилище. Когда начал перестраивать гитару на итальянский строй, профессор Марк Моисеевич Гелис поинтересовался: «Что это за строй?». Но узнав, что Никколо Паганини написал в этом строе две сонаты, очень удивился. Когда я закончил программу, он спросил: «А вы, голубчик, играете „Астурию“ Исаака Альбениса?». Я сыграл. Узнал позже, что мой будущий преподаватель, гитарист- семиструнник Ян Генрихович Пухальский на выпускном экзамене в аспирантуре тоже играл «Астурию».

Те абитуриенты, которые сдали экзамен по специальности на отлично, вносились в привилегированный список. Им двойки на других экзаменах не ставили. Так вышло и со мной на экзаменах по английскому языку и истории. На экзамене по украинскому языку написал сочинение о Платоне Кречете, конечно, без шпаргалки не обошлось.

Вернулся домой счастливый. По воскресеньям вечером играю танцы с оркестром на электрогитаре в парке. Днём с ребятами ездим на речной пляж. И грянул гром! В августе получаю повестку в военкомат.

Сильно огорчился. Ведь это крушение всей мечты. От воинской повинности никто не освобождался. Только по болезни можно было получить отсрочку.

— Мама, вызывай скорую помощь. У меня в правом боку сильные боли, наверное, аппендицит?..

Увезли в больницу и сделали операцию. В военкомате дали освобождение на шесть месяцев. Надо сказать, что у меня на самом деле был аппендицит, но в хронической форме. Я разыгрывал роль умирающего и это мне удалось. К огромному моему сожалению, мой отец не разыгрывал умирающего, а умер от инсульта в Луганске, когда я начал учиться в консерватории.

Приехал в Киев на занятия. Иду по коридору консерватории и вижу: сидит гитарист в очках, играет, как молодой Бог. Познакомились. Его фамилия Виталий Дерун. Договорились встретиться вечером и обмыть знакомство. Вечером купили две бутылки белого портвейна и закуски. В автомате для газированной воды взяли два стакана и пошли к «Золотым воротам». Тогда они ещё не были реставрированными, всё вокруг заросло кустарниками и деревьями. Нашли укромное место. Только налили вино в стаканы — подходит милиционер и говорит: «Здесь пить запрещено!». Насилу уговорили. Разрешил, но только чтобы быстро ушли.

Виталий оказался очень порядочным человеком. Когда ему на киностудии предложили запись музыки с оркестром, он заявил, что для полноты звучания нужны две гитары. Дал возможность и мне заработать.

На необходимость подработки меня толкала сама жизнь. Стипендия была очень маленькой. Отец по состоянию здоровья работать не смог и по достижению пенсионного возраста оставил работу. Помогать мне деньгами ему было трудно. Дал мне на дорогу тридцать рублей — половину своей пенсии.

В Киеве я познакомился с гитаристом Константином Смагой. В разговоре с ним я рассказал о своём бедственном положении. Он помог мне устроиться преподавателем гитары в третью вечернюю музыкальную школу для взрослых. Там как раз преподавательница уходила в декретный отпуск и её место было свободным.

Преподавать гитару взрослым мне понравилось. Некоторые из моих учеников были старше меня, и они пришли научится игре на гитаре сами, в отличие от детей, которых родители за ручку водят в школу против их желания. В школе для взрослых у меня были ученики, имеющие разные профессии. Были и студенты вузов. Два студента университета из Индонезии, студентка института иностранных языков — красавица- блондинка с голубыми глазами. Вышла впоследствии замуж за посла Буркина-Фасо. Преподавал я в школе гитару до самого своего призыва в Армию.

Когда пришёл на первое занятие к преподавателю Пухальскому, он предложил мне перейти на семиструнку с металлическими струнами. Я онемел, а в голове у меня пронеслось: «Вам конец, Пётр Иванович. Этот заучит до смерти». Позже мне рассказал Виталий, что другой гитарист — Мамонтов, учившийся у Пухальского, написал письмо ректору консерватории о том, что преподаватель играть не умеет, у него нечему научиться и потребовал вернуть документы. Виталий тоже забрал документы. Уехал мой друг в Свердловск.

Я органически не переваривал общение с Пухальским. Целый месяц не ходил к нему на занятия. Поняв, что ученики от него бегут, стал не так свирепствовать. Я получил от него некоторое послабление. Но мы с ним очень расходились в способах звукоизвлечения пальцами правой руки. Он требовал бить струну с размаха сверху, а я освоил современный и более экономный способ звукоизвлечения — со струны с маленькой амплитудой.

Тихая «война» с преподавателем у нас продолжалась очень долго. Но чувствительное поражение я ему нанёс, когда его ученик, гитарист –семиструнник цыган Играф Йошка приехал на весеннюю сессию и увидев мою игру, попросил переучить его на шестиструнку. Я с удовольствием выполнил его просьбу. Он закончил консерваторию, играя на выпускном экзамене «Чакону» Баха в аранжировке Андреса Сеговии. Позже Йошка организовал трио «Ромэн».

Вспоминаю одну забавную историю. Когда я учился на первом курсе в консерватории, к нам приехал студенческий хор из американского штата Кентукки. На другой день после выступления хора в малом зале консерватории была организована встреча советских и американских студентов. Я думаю, что агенты КГБ тоже здесь были.

Одна американская студентка пела песни и аккомпанировала себе на гитаре. Я занимался на четвёртом этаже далеко от зала. Подбегает ко мне знакомый студент и говорит, что в малом зале на встрече играет и поёт американка. «Пойдём, пусть послушает, как надо играть».

Я пошёл и увидел красивую девушку с длинными ногами и длинными вьющимися волосами. Гитара у неё была с металлическими струнами. На таких играют музыку кантри. Мне предложили сыграть. Я сыграл вариации Высотского на русскую народную песню «Пряха» и тут же следом «Арагонскую хоту». Что тут было!.. Крики восторга, топанье ногами (у нас так было не принято реагировать на выступление). И вдруг эта студентка через переводчика говорит, что влюбилась в меня с первого взгляда и хочет, чтобы я уехал с нею в Америку.

Я ответил, что она очень красивая и мне нравится, но у меня здесь много работы и учёба. И вдруг она заявляет, что не уедет без меня. На другой день меня вызывает ректор и спрашивает:

— Почему американская студентка говорит, что без тебя не уедет в Америку?

— Не знаю. Я только играл на гитаре, — отвечаю.

— Тебя вызывают в КГБ. Иди и там объясняйся.

Дал мне номер кабинета и адрес. КГБ находилось в десяти минутах ходьбы от консерватории. Подхожу. Двери массивные с бронзовыми отполированными ручками. Почему-то только с улицы, а изнутри — намного тускней. Мне так показалось. Охрана указала путь. Нашёл кабинет и постучал.

— Войдите, — послышалось изнутри.

Сотрудник, сидевший за столом, что-то писал. Усадил меня на стул и продолжил писать. Минут тридцать писал, поднял голову от бумаг и спросил:

— Что было у тебя с американкой, сколько раз и где?

— Ничего не было, — отвечаю.

— Почему она говорит, что не уедет без тебя?

— Спросите у неё, — начинаю злиться я. — Разве девушке не может понравиться парень за игру на гитаре?

Долго он задавал мне разные каверзные вопросы, а мне почему-то хотелось ему пропеть: «Чёрный ворон, чёрный ворон, что ты вьёшься надо мной?». На другой день мне студентка передала свой адрес. Я долго его хранил. Запомнил имя — Барбара, но писем не писал. Хватило одного только похода в КГБ.

Весной я получил повестку из военкомата. Взял гитару и поехал в Дом офицеров. Там репетировал ансамбль песни и пляски киевского военного округа. Поиграл. Игра моя понравилась и меня взяли в ансамбль. Меня в ансамбле приняли очень дружелюбно. Мой весёлый нрав, знание большого количества анекдотов, а главное, умение их рассказывать — сделали своё дело. Я пришёлся, как говорится, ко двору.

В ансамбле не было «дедовщины». В одной казарме с нами жили и сверхсрочники-танцоры. Парадная форма одежды у нас была офицерской, но с чистыми погонами. Этим мы часто приводили в недоумение городской патруль. Распорядок дня был у нас не очень утомительным. Репетиция в доме офицеров с десяти утра и до двух дня. И строем в казарму, которая находилась рядом с метро «Арсенальная». Не более пяти минут ходьбы. После обеда — «мёртвый час».

Меня просили в это время играть на гитаре. Звуки гитары танцоров успокаивали, и они быстро засыпали. Но спали не все — многие уходили в увольнение. У нас были солдатские книжки, в которых было указано: свободный выход в город. Начальник ансамбля подполковник Михаил Степанович Нижник, любил своё дело и хорошо относился к солдатам — артистам. Иногда покрывал их проступки, не доводя до высшего начальства.

Вспоминаю комический случай. Как- то ко мне подходит певец, бас Николай Шопша и говорит: «Ансамблисты утверждают, будто ты правнук знаменитого бельгийского певца Эверарди, который преподавал когда- то в киевском музыкальном училище?». Признаюсь, я о таком даже и не слыхивал, но утвердительно ответил. Далее, он спрашивает:

— Ты знаешь, как он занимался со студентами?

— Конечно, — отвечаю, — мне рассказывал мой дедушка, что они приходили к нам домой, и он всё видел…

— Ты сможешь мне поставить голос?..

— Конечно смогу…

Тут я вспомнил, что когда-то читал книгу писательницы Жорж Санд «Консуэло». Там описывался урок вокала и постановка голоса.

— Коля, — говорю я ему, — пойди на стройку и попроси там два кирпича. Они необходимы для упражнений.

Он притащил два тяжеленых огнеупорных кирпича. В комнате отдыха я поставил пять табуреток. Коля лёг на них, а я положил эти кирпичи на его живот и говорю:

— Коля, сделай глубокий вдох и пой гамму до мажор. Сначала ноту до. Выдох. Опять вдох и пой ноту ре. И так всю гамму…

Вокруг стояли ансамблисты и давились от смеха. Но Коля не обращал на это внимания… Даже, когда ансамбль уезжал на гастроли, он эти кирпичи тащил в чемодане. Более того, когда после службы в Армии, он поступил в консерваторию в класс Николая Кондратюка, тот спросил его: «Кто тебе поставил голос?». Коля ответил: «Гитарист Пётр Полухин!».

Николай, закончив консерваторию, был принят в оперный театр, где был лучшим исполнителем партии Бориса Годунова. Позже ему присвоили звание народного артиста Украины. Встретились мы с ним в Лейпциге ещё молодыми. У меня были гастроли, а что он там делал — не помню. Посидели, выпили, вспоминая службу в ансамбле.

Наш начальник ансамбля Михаил Степанович создал небольшую концертную бригаду в составе: баянист, два вокалиста, парный конферанс, исполнявший шутки, пародии и анекдоты, танцевальная пара и я — солист-инструменталист. Я играл три-четыре пьесы. Особенно нравилась публике пьеса композитора Алена «Огонь сердца». Помню, на Новый год мы выступали перед генералами, членами военного Совета. Среди слушателей был прославленный ас Александр Покрышкин.

Однажды мы приехали с концертом в город Остер, черниговской области. Там я встретил Ивана Карабица. Я и кларнетист Леонид Алчин уговорили Михаила Степановича взять его в ансамбль. Он занимался на композиторском отделении и был прекрасным аранжировщиком. Он стал в ансамбле вторым дирижёром хора. Остался на сверхсрочной службе и оркестровал песни пока не закончил консерваторию. Он уже умер. Недавно читаю воспоминания его жены Марины. Она пишет, что Борис Лятошинский помог Ивану выбраться из Остера. Явная ошибка. Она просто не знала — кто помог ему в этом.

Всем известно, что в советской Армии старшинами зачастую были украинцы. Нам в ансамбль прислали образцового, одного из лучших старшин в киевском округе. Толстый, физически сильный мужик. Звали его Иван Васильевич. До армии работал на сахарном заводе в городе Сумы грузчиком. Нас он с сарказмом называл: «Сраная, шибко грамотная интеллигенция».

В какой-то день утром на построении старшина спрашивает: «Кому надо по делам выйти в город?». Из строя вышел Валерий Куринский — скрипач, но в ансамбле пел, имея хороший голос. Говорит:

— Товарищ старшина, мне начальник ансамбля приказал принести из консерватории диезы.

Старшина, понятия не имея, что такое диезы, отдаёт распоряжение:

— Дежурный, запишите в книгу увольнений: Куринский вышел за диезами.

На следующий день старшина докладывает начальнику ансамбля:

— Михаил Степанович, рядовой Куринский, которому Вы приказали принести из консерватории диезы, на вечернее построение опоздал и явился пьяным. Объясняет это тем, что встретил в консерватории писателя Шолома Алейхема и выпили за встречу. Диезы потерял.

Начальник ансамбля всё понял и не стал издеваться над старшиной. Но Куринскому сделал строгий выговор.

Служба в армейском ансамбле, а это три года, не прошла бесследно. Я физически окреп. По утрам делал пробежки по склонам Днепра вместе с боксёрами спортивной роты. Они жили в старинном здании рядом с нашей казармой. Там же жили солдаты стройбата. Я одному узбеку продал свой новый мундир. Выдавали их для выхода в увольнение в город, но нам они были не нужны — в увольнение мы ходили в концертной офицерской одежде. Узбек был ниже меня ростом, но я сказал, что через год он вырастет и мундир будет ему впору.

Года через два, когда наш ансамбль был на гастролях в Умани, нас солдат разместили в воинской части. Там я встретил этого узбека. Он меня узнал. «Видишь, не подрос, — сказал он, — пришлось мундир продать». Зато я подрос и окреп. Певец нашего хора — Дима Власюк, занимался гантелями и увлёк меня. Я до конца службы, как говорят, «тягал железо». Со своим сослуживцем — Василием Сас, мы в свободное время ходили подрабатывать на овощную базу грузчиками. От солдатской еды у меня стал побаливать желудок. Полученные деньги тратил на молоко и сметану, чем гасил изжогу.

Как-то меня вызвал начальник ансамбля и говорит, что ему звонил генерал-лейтенант Балюк. Он попросил, чтобы я давал уроки для его сына. Ему было 20 лет, и он начал увлекаться водкой. Мечтает научиться играть на гитаре. Может быть, увлечение гитарой остановит его и его внимание сосредоточится на гитаре? Я начал заниматься с ним, а он очень рьяно начал учиться. Делал большие успехи. Купили ему палисандровую мастеровую гитару Николая Ещенко. Но опять начал выпивать. Однажды около гастронома он был с гитарой и выпивши, встретил каких- то ханыг. Ему дали 10 рублей — чтобы он купил бутылку водки и закуску. Взялись подержать его гитару. Когда купил водку и вышел из магазина, а тех и след простыл. Рано умер — сердце не выдержало. Я его хоронил.

На третьем году службы мне Михаил Степанович разрешил учиться в консерватории. Пришёл в деканат, написал заявление и начал обучение на втором курсе. Опять хожу на уроки к Пухальскому. Когда подошло время сдавать экзамен, он заявил, что я не готов. Этим он отомстил мне за Йошку и за другие свои поражения. Но огорчаться было некогда.

Срок моей службы закончился, и я окончательно вернулся в консерваторию. Появился новый студент — гитарист Валерий Петренко. С хорошей техникой, а точнее, с блестящей. У него с Пухальским сложились очень хорошие отношения. Валерий был кампанейским парнем. Много занимался игрой на гитаре, но сольфеджио и гармонию не изучал. Впоследствии был отчислен из киевской консерватории. Поступил во львовскую на заочное отделение и закончил его.

Мне Пухальский сказал, что будет конкурс исполнителей на народных инструментах. Я серьёзно начал готовиться. Было прослушивание, которое устроил Пухальский. Он сказал, что участвовать будет Петренко. На конкурсе председателем комиссии был дирижёр народного хора Анатолий Авдиевский. Когда на сцену вышел Петренко, то председатель сказал, что гитара не русский народный инструмент и снял Валерия с конкурса.

ЦК комсомола организовало Всесоюзный конкурс «Биг-Бит — 68». Приехали рок -группы из всего СССР. Я работал в клубе мебельной фабрики руководителем ансамбля «Ренессанс» с ребятами, которых подобрал брат моей жены Николай. На конкурсе моя группа была лучше всех. Солистом был я, игравший на электрогитаре. Нам присвоили первое место и объявили приз — американская джазовая гитара. Когда я пришёл в ЦК за призом, то мне сказали, что конкурс оказался убыточным и денег на покупку гитары нет. Тут же предложили бесплатно поиграть в кафе на комсомольском собрании. Я отказался.

О Пухальском

Пухальский продолжал свирепствовать, добиваясь от меня громкости звука, как у Петренко, заставлял бить пальцами по струне. Но у него толстые и очень крепкие ногти. У меня, к сожалению, не такие. Я сорвал правую руку. Эта болезнь возникает у гитаристов и радистов, работающих на ключе. Поступая в консерваторию, был виртуозом, а в конце обучения стал инвалидом. Отказался играть выпускной концерт и деканат издал приказ об отчисления меня из консерватории за неявку на экзамен. Я пришёл к декану и сказал, что имею право в течение трёх лет сдать экзамен, и если вы не измените приказ, то иду в министерство с жалобой. Он понял, что я законы знаю и отменил свой приказ.

Мой преподаватель Ян Пухальский считал, что произведения Вилла- Лобоса — это конструкция, в которой нет музыки. Я ему сыграл все двенадцать этюдов и пять прелюдий, но на академическом концерте он мне не разрешил их все играть. Только первый этюд. По его мнению, вершиной гитарной музыки являются вариации Сихры и Высотского. Благодаря мне он узнал, что есть композиторы: Турина, Торроба, Понсе и другие. Альбениса он знал, потому, что играл «Астурию» на выпускном экзамене в аспирантуре. После знакомства со мною, он начал давать другим студентам сочинения этих композиторов. В частности, Карпову и Михайленко.

Не любил возражений. Заставил меня на академконцерте играть пьесу старинного автора, которая мне совершенно не нравилась. Я там такое наиграл, импровизируя на эту тему, что поставили неуд, хотя другие пьесы я играл блестяще. Пухальский был о себе очень высокого мнения. Когда я попросил его что-нибудь поиграть, то он заявил, что переиграл руку и уже много лет не играет. И всё делал чтобы я тоже переиграл руку. И своего он добился.

Я не мог бросить киевскую консерваторию. Она была единственной на Украине, где имелся класс гитары. А бросить — означало конец карьеры. Как говорил великий артист Аркадий Райкин: «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой — человек». Приходилось терпеть. Да и самому Пухальскому невыгодно было меня лишиться. Преподавателям кафедры народных инструментов разрешали брать только одного гитариста в год. Остальные были домристы и балалаечники. Они после окончания консерватории сидели в училищах без работы и были вынуждены переквалифицироваться в преподавателей гитары. Чтобы загрузить Пухальского работой, его заставляли преподавать бандуру.

В быту Пухальский был коммуникабельным и добрым человеком. Дарил мне струны. Я был у него дома. Видел огромную библиотеку старинных изданий Сихры, Высотского и других русских гитаристов. После его смерти, жена продала ноты Николаю Михайленко, а он продал их историку гитары Матании Офи. Так что «Русская коллекция» в США, которую издал Матания Офи — это ноты из коллекции Яна Пухальского. Была у него прекрасная лютня теорба. Я просил Пухальского при его жизни продать мне её. Он мне отказал. Дальнейшая судьба её не известна.

Вернувшись к своему звукоизвлечению, я практиковался целый год, восстанавливая подвижность пальцев. Когда пришёл на выпускной экзамен, узнаю, что мой реферат подписан не всеми преподавателями. Пропущена подпись преподавателя дирижирования Прокопенко, и я не допускаюсь к экзамену. Пришлось разыскивать преподавателя. Нашёл его. Он подписал реферат, но я едва не опоздал на экзамен. После таких треволнений, не знаю, как я вновь не сорвался. Но отыграл программу и получил «хорошо» за игру. Правда, категорию «солист» мне не присвоили, а только «преподаватель» по классу «гитара». Это меня не очень огорчило — солистом я уже работал в филармонии и у меня была первая категория.

Женитьба. Развод

Со своей будущей женой я познакомился случайно. В консерваторию пришёл парень, выпускник театрального института и попросил меня помочь им музыкально оформить выпускной спектакль по пьесе Александра Николаевича Островского «Бесприданница». Главную роль играла Елена Радько, красивая, высокая блондинка с хорошо поставленным голосом. Я аккомпанировал ей, когда она пела романс «Ах, не любил он». Конечно, я сразу в неё влюбился и попытался назначить ей свидание, но безуспешно. Уехала она по распределению в харьковский драматический театр, но что-то там ей не понравилось, и она вернулась в Киев. Устроилась в методический кабинет Дома офицеров составлять методические пособия для воинской художественной самодеятельности. Встретились мы с нею вновь, когда я служил последний год в армейском ансамбле. На счастье, или на беду — меня захватила любовь. Да так сильно, что я решил жениться. Моя настойчивость на этот раз возымела успех. Мы поженились.

Жили в маленькой квартирке её отца. На работе у неё произошёл конфликт с директором Дома офицеров подполковником Гришко. Составляя методический сборник, она написала к нему эпиграф: «Хочешь жить при коммунизме — живи». Это было в стиле Козьмы Пруткова: «Хочешь быть счастливым, будь им». Когда Гришко это прочитал, начал на неё орать, крыть трёхэтажным матом и в довершение заявил: «Чтобы твоего духу здесь не было». Уволилась. Друзья мои нашли ей новую работу.

Жить на квартире у отца в маленькой квартире было очень тесно, особенно, когда родилась дочь Даша. Мой друг, студент пединститута, предложил мне поехать на два месяца со стройотрядом в Новый Надым Тюменской области работать плотником. Взял я гитару и отправился на заработки.

Прилетели к месту работы. Поселили нас в деревянных домиках по четыре человека. Удобств никаких. Туалет во дворе. Его посещение только с газетой. Пока она горит, нужно успеть сделать все дела. Иначе гнус и мошкара вопьются в тело и будет уже не до работы. Работал в плавках. Намазывался демитилфталатом и топором по шнуру обтёсывал брёвна. Я работал восемь часов в день, все остальные — по двенадцать. Перед обедом я и бригадир уходили на озеро стрелять уток. Их там были полчища. За полчаса мы отстреливали двадцать штук. Затем я общипывал их, разделывал и варил борщ. Вечером ужин –вермишелевый суп с утятиной.

После ужина отдых и песни под гитару. Моя игра нравилась ребятам и девушкам, а на следующий день всё повторялось. За два месяца работы каждый из нас получил по тысяче четыреста рублей. Вернулся домой и вступил в строительный кооператив. Денег хватило на первоначальный взнос. Через год я с семьёй вселился в двухкомнатную квартиру. Позже, когда евреям разрешили уезжать в Израиль, они оставляли шикарные государственные квартиры без всякой компенсации. Я воспользовался моментом и обменял свою выплаченную кооперативную квартиру на прекрасную, площадью около восьмидесяти метров, с высокими потолками и камином, квартиру в самом центре Киева, а хозяину, покидавшему страну, выплатил деньги от продажи своей кооперативной квартиры.

Но, как говорится, «как пришло, так и ушло». Я после развода оставил квартиру жене с двумя моими дочерями. Первая дочь у нас Еленой родилась в 1968 году. Вторая — в 1975. Разошлись, как расходятся многие. Говоря словами Владимира Маяковского: «Любовная лодка разбилась о быт…». Последней каплей был услышанный случайно разговор в гостиной жены со старшей дочерью.

— Мама, почему ты продолжаешь жить с папой-алкоголиком? — спрашивает дочь.

— Потерпи, доченька, скоро у нас будет новый папа…

Захожу в гостиную и говорю:

— Зачем долго ожидать? Завтра подаю на развод…

Мне стало понятно, что в этой семье я чужой. Всё так просто и банально. Я — артист. Человек богемный. Она — любящая мать своих дочек и сама актриса, но так и не поняла, что в этой сфере дела без бутылки не делаются. Надо пить с нужными людьми. Это мужчинам. А у женщин актрис есть на этот счёт даже поговорка: «Не побудешь на диване, не побудешь на экране». Жена за всю жизнь не выпила даже стопки вина, была помешана на религии. Подруги у неё какие-то старушки, они, как говорится, подливали масла в огонь. Когда мы жили вместе я старался не обострять с нею отношений, порой закрывал глаза на её нелицеприятные высказывания в мой адрес.

Разводиться я не думал. Более того, когда работал солистом в Доме органной и камерной музыки, устроил её работать там же ведущей концерты. Её обаяние и прекрасная дикция пришлись кстати, и она проработала там до самой пенсии. Она уже умерла. О мёртвых плохо не говорят.

Со второй женой Ольгой живём 34 года. Всякое было, но уважение и любовь друг к другу — это главное. Без этого семью не сохранишь. После развода с первой женой, которая меня через суд выписала из квартиры, доказав, что я там не живу, (это было правдой) жил по новому адресу. А это костёл, который органист Котляревский отреставрировал и назвал домом органной и камерной музыки. Ездил на гастроли без прописки. Иногда не хотели в гостиницу поселять, приходилось давать телефон Министерства культуры. Звонили им. Они отвечали и подтверждали, что я артист. Потом министерство мне выдало справку о месте жительства.

Жил я и у Миронова — любителя гитары, активного члена Ассоциации гитаристов, где меня выбрали президентом. Он с меня даже денег не брал. Старше меня, ленинградец, пережил голод. Часто был в командировках,

а я жил один.

Приобретение концертного опыта

В киевском оперном театре по понедельникам выходной. Кому-то в голову пришла хорошая идея — в этот день устраивать концерты. Особенно нравилась программа: «Вечер старинного романса». Я тоже принимал участие. Играл в своей обработке: «Я встретил вас…». В обработке Иванова- Крамского — «На заре ты её не буди». В своей обработке — «Вечерний звон», в обработке Орехова — «Дремлют плакучие ивы» и другие романсы.

Аккомпанировал народной артистке Вере Любимовой, народным артистам: Константину Огневому, Владимиру Тимохину. Последний предложил мне сотрудничать с ним, и мы серьёзно начали работать над программой: «Старинные русские романсы». Записали её на республиканском радио, а после и на грампластинку фирмы «Мелодия» Он был простым и незаносчивым. Иногда после работы и по рюмке водки выпивали с ним. Он рассказывал, что когда репетировалась опера «Екатерина Измайлова», приезжал на репетиции Шостакович. После премьеры сказал, что это лучшее исполнение его оперы.

Газеты хвалили дирижёра, народного артиста СССР Константина Арсеньевича Симеонова. Его вызвали в горком партии, поздравили с успехом, но и заметили, что он не приходит к ним и не информирует о своих достижениях: «Мы узнаём всё о вас только из газет». На что он ответил: «Уважаемые, я не верхолаз, а артист», намекая на этаж, где размещался горком.

— Нам пишут из театра, что вы не посещаете политсобрания, — заявили ему.

— Уважаемые, — ответил он, — я не член партии…

— Но вы руководитель театра, и должны интересоваться партийной жизнью театра, и ходить на семинары…

— Я уже старый и скоро попаду на тот свет. При встрече Карл Маркс меня простит и лично мне всё расскажет.

Позвонил мне певец Тимохин: «Приезжай ко мне на репетицию. Москва хочет, чтобы я спел программу «Русский романс». Приехал. Он жил на Крещатике. Написали программу, и он пошёл в Министерство культуры её утверждать. Я остался его ожидать. Приходит через час и говорит, что с этой программой нас в Москву не отпускают. Нужно исполнять украинскую музыку. Нашли мы ноты романсов украинских композиторов и всё уладилось. Получили гастрольное удостоверение. Приехали. Нас поселили в гостинице на Неглинной. На другой день у нас концерт в концертном зале на площади Маяковского. Первое отделение — романсы Чайковского. Пианист — Натан Шульман. Тимохину страшно не понравилась игра Шульмана. Второе отделение начал я, подготавливая публику исполнением нескольких романсов в обработке для гитары. Во втором отделении Тимохин пел романсы русских композиторов уже под аккомпанемент гитары.

Владимир Тимохин договорился исполнить несколько концертов в Белоруссии. Программа «Русские романсы». Аккомпанемент — гитара и баянист Роман Иванский. Пианист не потребовался по простой причине: концерты были запланированы в санаториях и домах отдыха, где фортепиано отсутствуют, а если имеются, они стоят в роли мебели. Их не то, что давно не настраивали, там нечего было настраивать. Отсутствовали не только струны, но даже клавиши. Поэтому — баян, а Роман был отменный музыкант.

Привезли нас в огромный санаторий с большим залом. Тимохин отодвинул занавесь и спрашивает: «Петя, а где интеллигенция этого города?». Отвечаю: «Владимир Ильич, вы же их в семнадцатом году на фонарях повесили». Сцену открыли. В зале человек пятьдесят. (концерт отменяется, если в зале нет десяти человек). Тимохин поёт, я играю. Он тенор, солист киевской оперы, поёт романсы о любви, я своим аккомпанементом нагнетаю страсти. Мы в ударе, получаем удовольствие от своего исполнения. Вдруг заходит женщина в белом халате и громким голосом объявляет: «Товарищи, кто не имел вечерний кефир — выйти из зала!». Все поднялись и ушли. «Окончен бал, погасли свечи…», как там дальше — не помню, а мы пошли ужинать по-человечески т.е. с водкой. По скотски-значит без водки.

Когда меня включили в план Союзконцерта, первый концерт состоялся в Курской области, на родине моего отца. Я основательно подготовился. Первым номером моей программы была ми минорная сюита Баха. В филармонии Курска, наверное, подумали: «Приехал гитарист, не лауреат, нет звания. Куда его? Да — в рабочий клуб». Лучше, конечно, бы — в музыкальную школу, там хотя бы публика, подготовленная. Привезли меня на филармоническом автобусе. Он черниговского автозавода, сделан весь из металла. Летом нагревается — сидишь как в бане, а зимой, из- за отсутствия отопления холодно. Бывало, привезут на концерт почти к началу, не успеваешь даже согреться.

Итак, о первом своём концерте. Клуб мне сразу не понравился. Интуиция меня не подвела. Первой в сюите Баха идёт печальная, даже трагическая сарабанда. Вдруг крик из зала: «Хватит настраивать, давай пой!» От неожиданности я остановился. Мгновенно всё понял. Начал играть «Малагенью» Лекуона, «Огонь сердца» Алена, испанский танец «Сальвадор» и остальное в этом же духе. С тех пор я Баха не подготовленной публике не играл. Я Чакону из второй партиты для скрипки Баха на гитаре не воспринимаю. Она очень драматична, экспрессивна. Скрипка, орган могут своим звуком это передать, но гитара — нет. Ни Сеговии, ни другим гитаристам, так и не удалось достичь такого эффекта, который достигали своим исполнением Чаконы скрипачи Яша Хейфец и Леонид Коган. Исполнение на гитаре Чаконы — это, примерно, тоже самое, если импотент пытается заняться сексом с женщиной. Да простят меня читатели за такое грубое сравнение.

Попросил моей помощи певец Константин Огневой. Он сказал, что завтра у него концерт в «Октябрьском дворце», а Петренко, его аккомпаниатор, уехал с Гуляевым на гастроли, даже не позвонив. Попросил помочь. Договорились о встрече. Дверь открыл сам Огневой. Поразила шикарная квартира и не менее шикарная арабская мебель. Сразу стопка коньяка и мы принялись за дело. Надо было подготовить восемь романсов. Остальные он поёт под фортепиано. Хорошо, что была магнитофонная запись. Некоторые романсы я знал. Прорепетировали, пообедали по- человечески с водочкой. На концерте было много публики, много аплодисментов. Я тоже соло играл, что давало возможность певцу отдохнуть.

После он меня взял на свои гастроли. Концерты были совместными. Первое отделение — Огневой. Аккомпанирует ансамбль: контрабас, ударные, электрогитара, и я. Второе отделение для романсов. Аккомпанемент тот же. Петренко Огневой больше не приглашал. Не мог простить предательства.

Помню смешной случай. Даём концерт на летней площадке. Огневой на эстраде поёт романс «Мне снился сон, что ты меня ласкала…». В это время внизу огромная чёрная собака начинает подвывать и лаять… Константин продолжает: «От счастья плакал я. Я так любил…». Собака воет ещё громче. Огневой остановился и говорит: «Уберите собаку, она мешает петь». В первом ряду поднимается очень поддатый мужик и говорит: «Пойте, она не кусается».

Участвовал я и в другой интересной концертной программе. Стихи Гарсии Лорки читала заслуженная артистка Людмила Джигуль, а я играл «Испанские народные песни» в обработке Лорки для фортепиано. Я сделал вариационные обработки этих песен для гитары. Программа имела очень большой успех.

Когда я по плану «Союзконцерта» гастролировал по Сибири, часто приходилось делать остановки в Москве в Домодедово и совершать переезд во Внуково, а затем самолётом в Киев. Часто были случаи, когда между прилётом и отлётом было много времени. Тогда я заезжал к Евгению Ларичеву. Мне было интересно с ним общаться. У него университетское образование. Он прекрасно владел гитарой. Талантливый аранжировщик русских песен и, наверное, нет такого гитариста, который бы не играл его пьесы. Галина, его жена тоже гитаристка. Красивая и хлебосольная. Готовила нам закуски, и мы по рюмке водки выпивали разговаривая о гитаре, гитаристах. Это был настоящий артист и большой души человек. Евгений умер в 2013 году на восьмидесятом году жизни, пережив свою жену на два года.

Были у меня встречи и со Славским Владимиром. Он был инвалидом без обеих ног. Преподавал гитару в музыкальном училище имени Октябрьской революции. У всех концертирующих в Москве зарубежных гитаристов выпрашивал ноты для гитары, которые не издавались в СССР и составлял сборники для публикации. За это ему большое спасибо, но, как с человеком, у меня с ним не сложились дружеские отношения.

В ту пору я собирался сыграть гитарный концерт композитора Марио Кастельнуово — Тедеско. У меня была копия партитуры, но очень плохого качества. Заехал в Харьков попросил своего друга Ивана Балана переписать эту партитуру. Он подрабатывал переписчиком нот. У него был хороший почерк. Тот согласился. Но мне представилась возможность заехать к Славскому — я летел на очередные гастроли. Зная, что у него много нот, захватив бутылку водки, я пришёл к нему. Клавир у него был. Я купил у него за десять рублей. Попросил меня поиграть. Когда я закончил игру, он сделал мне замечание о моём неправильном звукоизвлечении. Я попросил показать, как правильно. Но он отказался, заявив, что он не исполнитель, а преподаватель.

В то время в среде гитаристов шла отчаянная борьба между сторонниками старинного способа звукоизвлечения и нового, более виртуозного. Славский был приверженцем старого способа. В конечном счёте, мы разругались. Позже мы встретились в Донецке на гитарном фестивале, организованном братьями Иванниковыми — Аркадием и Павлом. Я с симфоническим оркестром играл свой концерт для гитары и оркестра, посвящённый Лео Брауэру, кубинскому гитаристу и композитору. Но и тут Славский не удержался от того, чтобы не «укусить» меня. Он заявил гитаристам и своим ученикам, будто я передрал его у Лео Брауэра. Славский, того не ведая, сделал мне комплимент. Если моя музыка была близка к музыке кубинца, то значит посвящение удалось. Его ученики испортили мне кожаный плащ, облив его ацетоном.

В то время партийная идеология проникала во все сферы жизни. Не оставила она без своего влияния и артистов. Нас заставили принять повышенные социалистические обязательства. На моё заявление о том, что я обязуюсь выучить новую программу, мне сказали, что я и без того должен за год выучить новую программу и потребовали от меня что-нибудь свеженькое. Ну, я и выдал им «свеженькое». На общем собрании коллектива мне дали слово. Зал замер. Все знали, что я противник всяких глупостей, которые происходили в этом зале.

— Товарищи, — говорю я, — у меня в понедельник поездка в Германию на гастроли. Я беру повышенное социалистическое обязательство влюбить в себя немку со всеми вытекающими отсюда последствиями. В зале смех, а меня удалили с собрания.

Приехал в Лейпциг. Меня хорошо встретили и поселили в гостиницу. Переводчица, молодая красивая немка, лет тридцати, брюнетка среднего роста, как она мне рассказала — увлекается конным спортом, сразу привлекла моё внимание. На концерте она объявляла мою программу. После концерта захотела, чтобы я поиграл в её номере. Вернулись в гостиницу, я взял бутылку водки и зашли в номер к ней. Разлили по стаканам. Но она пить не стала, взяла стакан и вылила в унитаз. «Водку будешь пить с друзьями, а сейчас ты у женщины».

Когда собрались, как говорят немцы, «цу бет» (в постель), и я должен был выполнить своё повышенное соцобязательство, раздался телефонный звонок: «Мы знаем, что гитарист Полухин у вас в номере. Пусть покинет номер». Она отвечает: «Его у меня нет. Завтра я пойду к консулу и напишу на вас жалобу». Я взял гитару и быстро пошёл в свой номер. Утром ко мне пришёл человек в сером костюме, мы таких называли «игрок на мягком гобое» и спрашивает: «Где вы были ночью?». Отвечаю: «Был в ресторане «Погреб Ауэрбаха». Он: «Неправда, вы были у переводчицы и вас больше не пустят на зарубежные гастроли». Я ему возразил: «Если нас не будут пускать, то кто будет для страны зарабатывать валюту?».

Я пообещал переводчице, что вызову её в Киев. Когда попытался это сделать через ОВИР — отдел виз и регистраций, то на меня наорала женщина-капитан МВД: «Что, тебе своих не хватает?» и выгнала. Позже мы встретились, но она увидела, что я уже не тот и уехала. А я так и не выполнил свое повышенное соцобязательство.

Продираясь сквозь тернии жизни

В 1972 году я работал в театральном институте на должности преподавателя кафедры музвоспитания. Учил будущих актёров игре на гитаре. Как-то подходит ко мне студент и говорит: «Мой папа, режиссёр, Анатолий Слюсаренко, снял документальный фильм и хочет, чтобы вы написали к нему музыку и исполнили её на гитаре». Я пришёл на студию документальных фильмов. Анатолий Слюсаренко показал мне фильм о войне. Немцы сожгли вместе с людьми всё село. Такое же, как Хатынь. Я написал очень печальную музыку и сыграл её. Фильм показали по телевидению. Читаю титры: режиссёр Анатолий Слюсаренко, музыка Анатолия Слюсаренко, гитарист Пётр Полухин.

Конечно, авторский гонорар я не получил. За исполнение заплатили какие-то копейки. Фильм получил в Польше на краковском международном кинофестивале диплом, на московском — тоже диплом. Значительно позже этого Анатолия Слюсаренко уволили из киностудии и из Союза кинематографистов за финансовые злоупотребления и сотрудничество в годы войны с немцами.

Киевское отделение фирмы «Мелодия» заказало мне музыку для сопровождения детских стихов Ефима Чеповетского, которые будут записываться на грампластинку. Проделал большую работу. Написал партитуру для малого симфонического оркестра. Пластинка называлась «Стишинки–смешинки». Читает автор, а композитор — не указан. Естественно, денег мне не заплатили.

Однажды мне сказали, что меня разыскивает редактор радио-литературных программ — Новоселитская Нина Мироновна. Пришёл к ней на теле-радио студию. Меня встретила высокая, полноватая женщина с большими тёмными глазами. Она дала мне сценарий радио- спектакля и попросила написать к нему музыку. За музыку к спектаклям мне платили по двести рублей. Я написал музыку к более чем двадцати спектаклям.

Видимо, моя музыка нравилась слушателям. Со мной студия сотрудничала много лет подряд. Однажды Нина Мироновна звонит мне по телефону и говорит:

— Пётр, у нас появились деньги, и мы сможем платить вам по триста рублей за спектакль. — Нужно написать музыку к постановке по повести Эрнеста Хемингуэя «Старик и море». Актёры — Богдан Ступка и его сын. Придите и возьмите сценарий. Пришёл. Взял сценарий и ушёл в хорошем настроении — акции мои поднялись.

При записи музыки я приглашал лучших музыкантов оперного или симфонического оркестров. Партию скрипки всегда исполнял мой партнёр по дуэту Богодар Которович. У него ставка — пять рублей минута. Отыграл тридцать минут и получил сто пятьдесят рублей. Пригласил меня в ресторан. За рюмкой в шутку спрашиваю: «Кто лучший композитор — Бетховен или Полухин? Отвечает: «Конечно, Полухин. Мне за Бетховена столько не платили».

Я с упоением работал, когда писал музыку к спектаклю «Старик и море». Латиноамериканская музыка мне была знакома. Румба из этого спектакля стала популярной. Её играют солисты- гитаристы, дуэты и квартеты. Интересный момент. Прослушав музыку к спектаклю, Нина Мироновна спрашивает: «Где драматическая музыка, когда акула терзает рыбу?». Отвечаю: «Акула только за дополнительную плату». Добавила сто рублей и записала это в контракт.

Как-то на Крещатике я встретил композитора Александра Осадчего. Не приветствуя, говорит мне:

— Я слушал какую ты полову пишешь для фильмов…

— Саша, — отвечаю, –знаешь какая разница между мной и тобой? — Мне заказывают эту полову, а тебе не заказывают потому, что ты не умеешь писать. Ты можешь писать только песни, которые никто не поёт.

В композиторской среде у меня было много друзей с которыми я часто общался. Мой друг Владимир Губа — очень талантливый композитор. Написал музыку к сорокам фильмам и десяти мультфильмам. Он входил в группу киевских композиторов-авангардистов, в которой состояли такие композиторы, как Валентин Сильвестров, Леонид Грабовский, Виталий Годзяцкий, Василий Загорский. «Мы встречались, обсуждали новые опусы, — а вечерами играли в футбол, — рассказывал Владимир мне. Однажды они играли с футбольной заводской командой. Игроки завода были глухонемыми, и композиторы им проиграли. «Ну, конечно, заметил Валентин Сильвестров, — у них все Бетховены».

В 1976 году начал работать на договорных условиях в филармонии. Я начал часто выступать на телевидении, меня охотно приглашали. Играл только, как говорят музыканты, живьём. Не имел страха. Я знал себе цену. Богодар Которович публично выступал только под фонограмму. Операторам это было неудобно — надо делать фонограммы, иногда несколько дублей. Были моменты, когда кто -то не может прийти на передачу — звонят мне — я всегда готов. Был однажды смешной случай. Играл скрипач Аркадий Винокуров под фонограмму. Во время передачи у него выпал из рук смычок, он нагибается его поднять, а музыка продолжает звучать.

После написания музыки к документальным фильмам я решил себя попробовать в написании музыки к другим телефильмам. Это мне удалось. В 1980 году мне заказали музыку к очередному телефильму. За неделю я должен был написать для оркестра музыку, где кроме всего прочего, есть производственный двухминутный эпизод: цех завода с работающими станками. Понимая, что не успею, я позвонил своему другу — Владимиру Быстрякову. Он пианист, лауреат конкурса имени Бедржиха Сметаны. Проявил себя, как талантливый композитор. Это его песня «Куда уехал цирк» в исполнении Валерия Леонтьева, стала хитом. Попросил его написать музыку к этому эпизоду. Он согласился. Я ему заплатил гонорар за работу. Познакомил его с музыкальным редактором «Телефильма». Думаю, что это было для него очень полезным знакомством. Кроме огромного количества песен, он написал музыку к более, чем ста пятидесяти фильмам и телефильмам. Впоследствии стал ещё и писателем, автором юмористического цикла «Байки от Вовчика».

Одну очень смешную историю рассказывал мне. Это случилось, когда он работал аккомпаниатором у народного артиста Украины Константина Огневого. Однажды у них был концерт в Мариуполе. Перед концертом директор дворца культуры приказал уборщице протереть от пыли рояль. Она забыла, а когда начался концерт — вспомнила. Во время концерта появилась с оранжевой тряпкой (старые трусы) и стала вытирать рояль. Публика ржёт в отпаде. Огневой не может понять: «В чём дело?». Посмотрел на брюки — застёгнуты, замолк. Публика в истерике! Огневой и аккомпаниатор старуху не видят — она сзади рояля выполняла приказ директора, тщательно протирая ножки рояля. Затем она переместилась. Взяла за локоть Огневого, извинилась и продолжила вытирать рояль. Появившийся директор утащил старуху со сцены.

Недавно узнал, Владимир Быстряков не прогнулся перед бандеровской хунтой, не продался, как некоторые «гитарасты» типа Шилова. За свои критические высказывания в адрес организаторов «Евромайдана» и его последствий, был занесён в базу сайта «Миротворец».

Становлюсь заслуженным артистом

В 1981 году меня в филармонии с договорных условий перевели в штат с оплатой по факту. Сколько отыграю — столько и получу. Играл сольные концерты. Часто — в дуэте со скрипачом Богодаром Которовичем, с клавесинистом Николаем Сук. Приходилось играть с литовским камерным оркестром (дирижёр Саулюс Сондецкис). Иногда — с квартетом имени Николая Лысенко.

В доме, где жил Лысенко (в трёхстах метрах от моего) имеется его бюст, вделанный в стену дома. Проходя мимо, я часто думал: «Неважнецкую ты, Коля, музыку писал. Наверное, потому, что преподавал в институте благородных девиц. Не было времени для вдохновения. Прав был Пётр Ильич Чайковский, когда писал: «Вчера был у малороссийского композитора Николая Лысенко. На первое была музыка, а на второе — вареники. Второе оказалось лучшим».

В киевской филармонии я играл с французским флейтистом Аленом Девенкуром, с виолончелистом Червовым, со студенческим квартетом, где первую скрипку играет моя дочь Мария Полухина.

Играли концерты Вивальди. Вторая моя дочь — Дарья закончила музчилище по классу гитары. Работает в музыкальной школе.

В зале Капеллы Санкт-Петербурга мне тоже приходилось играть. За ним установилась репутация идеального в акустическом отношении зала. Проблему достижения хорошего резонанса архитектор разрешил, сконструировав пол и потолок в виде скрипичной деки. Здесь я играл с пианистом Пейсаховым свой концерт в обработке для гитары и пианино.

Конечно, не всегда мои выступления проходили идеально, без каких- либо юмористических происшествий. Незабываемый был концерт с профессором, гитаристом Николаем Михайленко Мы были друзьями. Он попросил сыграть со мной дуэт, когда у меня будет концерт в зале филармонии. Выбрали дуэт Карулли. Это серенада в четырёх частях. Вскоре такая возможность представилась. В программе концерта дуэт шёл первым номером. Я должен исполнять партию первой гитары, а Николай — второй. Начался концерт. Вижу, что Николай после большого бодуна. Хорошо, что у меня на пюпитре стояли обе партии. Прыгал, как заяц, играя, то первую партию, то вторую, в местах, где была мелодия. Такого кайфа давно не получал, меня давил смех. После концерта Николай извинялся. Объяснил он своё состояние: «Перепил у друга на дне рождения».

Больше я с профессорами не играл –-только с настоящими артистами. Да, ещё был случай — я написал музыку к телефильму, трио –фортепиано гитара и контрабас. Контрабасист сказал, что его жена профессор, преподаёт фортепиано в консерватории, свободно играет с листа. Она такое наиграла, что пришлось этот номер выбросить.

Еще был случай, правда, не со мной — с моим другом. Не могу назвать имя — он известный артист, работает на телевидении в Киеве. На гастролях поселили его в номере на двоих с молодым парнем-рабочим сцены. Парень купил бутылку водки, килограммовую банку гороха со свининой и собрался обедать. Поставил банку на электроплитку, а в это время зашёл мой друг и говорит: «пойди погуляй, а я с девушкой пообщаюсь». Парень ушёл, забыв выключить электроплитку. В самый кульминационный момент общения любовников — банка нагрелась и взорвалась. Горячий горох, не хуже осколков разорвавшейся мины, полетел в разные стороны. Горох обрызгал стены и потолок. Пришлось всё мыть и заново красить.

В 1982 году встретился с директором филармонии Аркадием Лобановым.

— Твои документы на звание «Заслуженный артист», — сказал он, — отправлены в Министерство культуры, но министр Романенко Алексей Корнилович, хочет тебя послушать в концерте. — Сколько тебе надо времени на подготовку концерта?..

— Думаю, что через месяц буду готов, — ответил я. — Всё зависит от готовности музыкантов, с которыми буду играть.