18+
Время собирать камни

Бесплатный фрагмент - Время собирать камни

Сборник рассказов

Объем: 310 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Посвящается

Торицыной Лидии Дмитриевне,

моей бабушке.

Оранжевый дом с голубой крышей

Эта отчасти фантастическая история происходит в декорациях современной, забытой провинциальной России. Хитросплетения судеб, непростые жизненные пути, странные выводы и неправильные уроки. Здесь, скорее всего, много ошибок. Поэтому заранее прошу прощения у вас. Содержит нецензурную брань.


Шёл 2018 год. Знаете, климат в «Маленькой Одессе» ничем не отличается от погодных условий в России средней полосы. Поэтому переезд из провинциальной России начала девяностых в суровую действительность капиталистического Запада дался мне легко. На тот момент мне было четыре с половиной года. Помню только, что рядом с детским домом, где я находился до полёта через океан, была большая церковь из красного кирпича. Колокольный звон был настолько прекрасен, что иногда он мне до сих пор грезится. Первые дни на новом месте я, конечно же, скучал по ребятам, моим друзьям, которые остались в интернате, но через некоторое время судьба меня свела с Томом, американцем в четвёртом поколении, Рупертом, внуком не особо известного валлийского писателя, и Джоном. Он-то и проводил для меня каждодневный экскурс в местные культурные традиции и американский язык.

Джонни, так ласково я его называю и до сих пор, с семьей переехал в Брайтон за год до моего появления. Сам он знакомых имел достаточно много, но особого взаимопонимания с тем же Томом и Рупертом не находил. Любой разговор с последним всегда превращался в спор, а иногда перетекал в драку. В нашем доме, а жили мы все в одном здании, других детей просто не было. Не с пенсионерками же обсуждать только что купленную папой на день рождения приставку? В соседних домах жили в основном неблагополучные семьи, поэтому нам не разрешалось с ними связываться, хотя они мне все очень нравились.

Что именно сподвигло к переезду семью Джонни в район, где чаще русского слова «привет» встречается разве что «fuck», я не знаю. Братьев и сестер не было. Отец его, мистер Тейлор Сандлер, был адвокатом, честно защищавшим любой сброд в суде. Парадокс: он защищал соседских малоимущих многодетных мамочек, но с детьми их разговаривать не разрешал. Иногда я не понимал, зачем он защищает того, кто стопроцентно виноват: бездомный ли, укравший багет с сыром, наркоман ли, обнесший квартиру старого еврея, проститутка ли, обчистившая пьяного водителя такси, уснувшего во время родео. Только со временем, повзрослев и пощупав дно жизни, я начал догадываться об истинных причинах его действий.

Мама Джонни, миссис Алесандра Сандлер, была внучкой старого итальянца, который по молодости — по глупости успел вступить в партию Муссолини и вскоре выйти из неё, осознав губительную для своего народа силу этого объединения. Работала стоматологом в частной клинике. Она была чрезмерно хрупка и набожна. Когда я заходил к ним в дом, в третью от входной двери по правой стороне комнату, то непроизвольно перекрещивался, хоть и не был верующим мальчишкой. От обилия икон и свечей рябило в глазах, оставались ожоги на сетчатки, и долго яркие пятна загораживали взор. Свечи, конечно же, были электрическими, не забывайте, какая фамилия у главы семейства. Если покупать настоящие в том количестве, в коем они были представлены в комнате, семейство Сандлеров давно бы разорилось.

Миссис и Мистер Сандлер были просто идеальной парой. Чтобы вам проще было представить: часто для афиши с рекламой нового бургера местной закусочной делают особый специальный бургер, который выглядит так, что невозможно его не купить. Приходишь ты, потенциальный любитель булочек и лишнего веса, и говоришь: «Хочу вот этот с афиши», а получаешь будто пожёванный кем-то пирог с фаршем. Представили? Так вот, Семья Джонни — это идеальная семья с плакатов, и такой она является не только снаружи, но и изнутри. Даже если окунуться в атмосферу их повседневного быта или бытия, как хотите, картинка не изменится на «пожёванную», а начнёт, помимо всего прочего, покрываться глянцем.

Джонни же слегка портил картину. Его никогда нельзя было назвать идеальным сыном идеальных родителей. Если бы записывали свод правил, по которым должен был жить Джонни, он был бы толще Библии, и это угнетало его. Свободолюбивый и своенравный Джон не мог жить по чьим-то законам, он всегда писал свои. Но при этом, когда затевался спор с Рупертом, он никогда не ударял первым. Во-первых, это был бы быстрый нокаут, во-вторых, это было не в ЕГО правилах.

Так получилось, что нас с ним связал на веки вечный один и тот же недуг. У нас у обоих была с детства бронхиальная астма. У меня она была всегда, сколько себя помню, в двухлетнем возрасте диагностирована официально и задокументирована астма тяжелой степени, как следствие осложнений после перенесенного бронхита. Это наказание легло на крепкие плечи моих воспитателей, которых я уже совсем забыл. Помню только одно имя: Мария Ивановна. У Джона была более легкая форма, но оба мы всё детство отбегали с аэрозолями в карманах для снятия спазмов в легких. Кому-то для хорошей жизни и счастливого детства нужны были велосипеды, новые кроссовки и абонемент в кинотеатр, а нам просто нужен был «Сальбутамол». Да и до сих пор, не смотря на явные улучшения здоровья обоих, балончик с волшебным аэрозолем всегда под рукой — привычка. Кроме этого, у Джона была забавная анатомическая особенность. Когда он давал «пять» при встрече, мизинец странным образом оттопыривался в сторону, будто он не собирается дружить со своими старшими братьями по ладони.

Так пролетали года и десятилетия двух закадычных товарищей в «Маленькой Одессе». Со временем Томас и Руперт откололись, их стали интересовать пьянки, гулянки и курево. Нас же это не прельщало совсем. Сначала мы ходили в одну начальную школу, попутно отбивая атаки здоровых во всех смыслах одноклассников, терпели нападки более успешных в лёгкой атлетике старшеклассников, но с честью и достоинством выдержали все эти испытания. Мы держались друг за друга. «Астма Тим»!

Семьи наши тоже быстро сдружились. Не знаю, почему, но это факт. Противоположности притягиваются? Тогда эту команду из пенсионеров мы назовём «Полосовой магнит».

Мою маму зовут Наташа, но никакого отношения к России не имеет, разве что съездила разок за мной туда. Её мама, моя бабуля, очень любила в юношестве читать и перечитывать нетленное произведение русского классика Льва Толстого «Войну и мир». Когда у неё родилась дочка, она настояла на том, чтобы назвать её Наташей, в честь любимого персонажа книги. Мама всю жизнь проработала в фармацевтической компании. Насколько я помню, она принимала непосредственное участие в создании лекарства, которое нам с Джоном каждый день спасало жизнь.

Папу зовут Рассел. Он дальнобойщик, но зарабатывает и по сей день весьма неплохие деньги. Среди его друзей всегда было много русских, которые помогали мне не забывать русские фразы и слова. Папа считал и считает, что я должен знать язык, который когда-то был для меня родным, хотя бы для того, чтобы выпендриваться перед девочками. Среди дальнобойщиков вообще очень много выходцев из бывшего СССР: узбеки, таджики, казахи, украинцы. Одно время я боялся, что меня заставят учить все эти языки. Казалось бы, чего общего может быть между двумя этими семействами? Правильно, абсолютно ничего! А именно и это нужно взрослым людям — делиться опытом, который не был узнан или постигнут за время существования в своей роли на Земле. Это сегодня Интернет в каждой трубке. Тогда же не сказать, что многие им так активно пользовались. К тому же, оказалось, что мама Джонни выучила в качестве иностранного языка по выбору «русский», поэтому часто рассказывала американской Наташе о том, что в ее понимании было неправильно переведено на английский и упущено из вида в «Войне и мире». Мама просто кайфовала от Достоевского. «Преступление и наказание» — это ее любимой произведение. Я, к стыду, его не читал. На мою малую родину мама решила скататься именно после того, как прочитала эту книгу. Возможно, поэтому я ее и не перечитываю, чтобы в порыве не вернуться обратно.

В общем, всё складывалось неплохо. После начально школы мы вместе пошли в среднюю, после этого в высшую или старшую. Дальше наши пути, естественно, с Джонни разошлись: я поступил в один из местных колледжей на специалиста по обслуживанию медицинского оборудования, а мой лучший друг уехал в другой штат страны, чтобы стать в итоге одним из лучших молодых журналистов США, засранец!

Да-да, я не преувеличиваю его достижений. Если же я сейчас тихонько сижу себе в General Electric и ремонтирую старые гарантийные УЗИ-сканеры (но я этого и хотел), то Джонни путешествует по всему миру и снимает документальные фильмы о культуре, нравах, быте и традициях разных стран. Мы часто с ним встречались, практически после каждой поездки. Его передачи неплохо продавались. Позже в BBC подписали с ним контракт. Этот хитрец был слишком умён и смекалист для американца. Иногда мне казалось, что он мог стать великим учёным, если бы занимался наукой. Джонни мог понять и решить всё, что угодно.

Сам он говорит, что и не мечтал о таком успехе, но, поверьте мне, два миллиона подписчиков в Инстаграме ("Здесь и далее Инстаграм - Запрещенная на территории РФ организация") — это успех, и он о нём мечтал. Кто же мог подумать, что это сутулый астматик превратится в блондина двухметрового роста с шикарной шевелюрой, хотя на внешность тоже не жалуемся, как говорится.

Жизнь шла своим чередом, обгоняя на поворотах детство и юность. А теперь ей нужно подниматься на огромную гору, которую в народе называют «взрослая жизнь».

Однажды после его очередной поездки куда-то там в Азию или Европу, точно не знаю, он написал мне СМС, в котором предложил встретиться в кафе, расположенному неподалеку от моей работы. Я написал коротко: «Согласен. 18:00. Не забудь „Сальбутамол“, а то мало ли». Про лекарство шутка всегда заходила на «ура». Я был уверен, что он, как и я, всегда носил балончик в кармане. Никогда не знаешь, когда может начаться приступ, хоть его давно и не было. Наши отношения были настолько теплыми, даже через столько лет, что если бы над нами можно было подержать замороженную курицу, то она не только бы оттаяла, но и ожила, а может, и снесла еще пару свежих яичек.

Встретиться я и сам очень желал, ибо как раз на днях я выпытывал у родителей информацию о своих настоящих родственниках из России. Мне очень хотелось поделиться с ним информацией, которую я узнал о биологической матери. В назначенное время и в назначенный час я сидел за столиком, пил «американо». Что я ещё должен пить в штатах, дожидаясь своего вечно опаздывающего товарища? Невольно вспоминается приходивший на станцию в Японии Хатико. Джонни мне пришлось ждать чуть меньше: четырнадцать минут сорок пять секунд. Еле втиснулся в рамки этикета.

Внезапно распахнулась центральная дверь кафе, зазвенели колокольчики и в фойе вошел двухметровый блондин в элегантной кожаной куртке, коричневых ботинках и с походным рюкзаком на плече. Я стал чувствовать, что милые школьницы напротив смотрят уже не на меня, подоставали телефоны и начали фотографировать знаменитость. Тяжело быть другом звезды, скажу я Вам.

— Кто этот шикарный мужик в ковбойских ботинках? Тебе не хватает только ковбойской шляпы, сексимэн, — начал я с присущей мне иронией и сарказмом.

— Господи, как я рад тебя видеть, дружище, — ответил, обняв меня, он.

— Балончик взял? А то вдруг ты так сильно обрадуешься, что сведёт лёгкие. Искусственное дыхание я тебе в окружении милых школьниц делать не намерен.

— Ха-ха. Конечно, взял, обижаешь, — протараторил он.

Мы оба достали одновременно аэрозоли и направили их друг в друга, спуская курки, как в американских фильмах. Между нами пролетели белые клубы лекарства. Все посмеялись, школьницы похихикали в телефон — они явно были покорены происходящим: лайки обеспечены. Два прекрасных парня, Могучий Сатурн и его безымянный спутник, обнялись крепко и уселись за забронированный столик на двоих. Надеюсь, окружающие не решили, что мы больше, чем друзья, а то такое время сейчас, весьма толерантное. Я начал первым:

— Джонни, мне столько тебе надо рассказать, ты готов получать информацию, журналюга?

— Всегда готов. Конечно, давай, выкладывай. Сначала ты, потом тогда я. Тут одновременно не получится.

— Ты не поверишь, я допытал маму с папой, хоть этот разговор им и не был по нраву, но, как мне кажется, они ждали, когда я спрошу.

— Так-так-так, очень интересно. Выкладывай.

— Такие дела, братишка. Я узнал, кем были мои родители.

Он почему-то перестал улыбаться, встревоженно и сочувствующе на меня посмотрел, и видно было, что ожидал продолжения мелодрамы.

— Мне было просто интересно, почему я оказался в детском доме. Джонни, понимаешь? Как я тут оказался? Почему вообще от меня отказались биородичи? Я люблю маму и папу, понимаешь? То есть… Что-то внутри меня просто желает знать. Не знаю, как правильно объяснить тебе мою мотивацию, но это на подсознании как-то, — промямлил я, как тряпка.

— Да понимаю я всё, понимаю, — не менее ущербно и меланхолично звучал его ответ, будто он оправдывается перед учителем за ошибку.

— Так вот, оказывается мою биологическую мать звали Тамара, родилась она, как и я, впрочем, в небольшом российском городке Дыбинск. Там раньше военный завод какой-то был, производили гранаты, оружие разное, но не в этом суть. Она, представляешь, родила меня в шестнадцать лет. Как рано, ужас. Сейчас после тридцати — это норма. Мама рассказала, что Тамара была сиротой, и в свои годы еще даже не закончила школу, поэтому, когда появился я, да еще слабый и больной, ей неоткуда была взять элементарно финансов на лекарственные средства, которые мне требовались постоянно. Я не говорю уже о лечении в областном центре. Родители еще сказали, что Тамара — очень хорошая женщина, молодая, над которой вот так зло пошутила судьба. Мол, она долго думала, как выжить, но потом решила, что для меня лучшим местом будет интернат, где обо мне позаботятся, всегда помогут подлечиться, ну и тому подобное. Оставила она меня, как говорили воспитатели родителям, «на время», но вот на какое?

Годы шли, её финансовое благополучие, видимо, не улучшалось, а потом она пропала с радаров, так сказать. К тому же интернат был совершенно в другом городе, в том самом областном центре. Может, просто не хватало денег на проезд? А? Всё-таки, как известно, девяностые годы в России были очень тяжелые, а тут маленькая девочка с ребенком, еще и одна… Да, а потом, мне уже сколько лет было? Три или три с половиной, может, уже стыдно стало или что-то тип того…

— Ну слушай, может быть, но не уверен. А с чего ты взял, что она хорошая женщина?

— Мама с папой уверяли в этом, там читали какое-то личное дело. Всё по бумагам. Ну маме я поверю, она не способна мне врать. К тому же я уверил её, что искать никого не буду, хотя очень хотел, но информации маловато для того, чтобы её искать, да и… желание пропало. К тому же папа сказал, что сам пытался ее найти, но Тамара куда-то переехала на север страны, чтобы заработать, видимо. В общем, теперь душа спокойна. Такие мои новости, твои как дела?

— Не поверишь…

— Спорим, поверю?

— Ну. Совпадение такое интересное. Вот ведь бывает.

— Так-так-так, ты вдруг узнал, что тоже усыновлен? Это просто бомба. Тогда сразу садись пиши биографию, пока ты на волне популярности!

— Эммм. Что за чушь! Что несешь? Такими темами вообще нельзя шутить! Ты знаешь моих родителей. Не говори ерунды.

— Да ладно-ладно. Плохая шутка, прости, не подумав сказал, просто до сих пор на эмоциях, под впечатлением от собственной истории жизни, так сказать. Ну, извини, Джонни, братишка.

— Ок. Всё нормально, но не надо так жестить больше, а то получишь аэрозолем в глаз.

— Воу-воу. Полегче, блондинчик-сексимэн. Ну рассказывай, откуда в этот раз? Что там интересного?

— Так вот про совпадение…

— Да не томи, звездун!

— Я только что из России приехал…

— Твою ж мать. Похоже Бог существует!

— Мама моя также думает, всеми своими свечами истинно верует.

Мы посмеялись с полминуты, отглотнули кофе. Я уселся в ожидании подробностей. Джонни приготовился говорить, откашлялся, вытянулся, как гусь, сложил руки перед собой на стол по разные стороны от кружки и начал:

— Так вот, вообще я только с самолета. Летал в Россию. Снимал документальный фильм, пока название не придумал, но тема довольно в тему твоему рассказу. В России не так давно, тебе будет интересно, принят закон, так называемый, закон Димы Яковлева. Что-нибудь слышал?

— Нет. Но, по-моему, имя знакомое какое-то.

— Мальчика Диму усыновила американская семья. Прошло три месяца после этого, как пролетела новость о смерти малыша. Совсем крохотный был. Дело было резонансное, СМИ не замолкали около недели. Правительство же РФ отреагировало крайне радикально, приняли 21 декабря 2012 года этот самый «Закон Димы Яковлева», который запрещает иностранным гражданам усыновлять детей из России.

— Мать моя американка, как так-то? Что они всех под одну гребенку-то? Русские как такую дичь принять разрешили?

— Вот, это мне и предстояло выяснить, собрать информацию о мнениях внутри страны, взять интервью у жителей населенных пунктов, отдаленных от центра. Я полетел на Урал.

Воцарилась пауза, которую нарушал лишь хохот школьниц за соседними столиками. По крайней мере, они своим смехом выводили нас из ступора, заставляя вздрагивать и вести беседу дальше, пока не стемнело.

Дальше я с неподдельным интересом, попутно вспоминая узнанную на днях историю своего детства, слушал его рассказ о том, как живут и чем живут люди, которые вполне бы могли быть моим окружением, моими, даже, возможно, родителями, кто знает.

Я постараюсь максимально подробно переложить на бумагу рассказ о приключении американского документалиста на Урале.

Серия, кстати, так и не вышла. Джонни решил, что не станет её продавать другим каналам, а руководство канала BBC, по его словам, отказалось от материала по неясным причинам. Скорее всего, показалось неактуальным. Всё-таки столько лет прошло!

Самолет, следующий рейсом «Нью-Йорк-Москва», приземлился в аэропорту «Шереметьево», согласно расписанию. Москва совсем не удивила знаменитого американского журналиста, не заезжавшего ранее в эту холодную страну. Джонни не пришлось здесь прятаться за толстым воротником свитера — его тут просто никто не знал. Его не встретили в аэропорту кэгбэшники, он не видел ни медведей, ни мужиков с балалайками, хотя, если честно, никто в Америке в эту чушь и не верил никогда.

Что бросилось ему в глаза, так это огромное количество таксистов, буквально атакующих выкриками цен приезжих. Ощущение было такое, что это не аэропорт, а рынок. Каждый старался выбрать место получше. Чем дальше отходил Джон от здания аэропорта, тем цены на поездки становилась всё ниже и ниже.

Благо, что у Джона был однокурсник, который трудился корреспондентом в русской службе BBC, офис которой находился непосредственно в столице России. Они встретились и дружески обнялись, после чего один американец повёл другого к своей служебной машине. В дороге между ними завязался разговор. Колин, так звали его друга, спросил:


— Джонни, дружище, рассказывай, что ты тут забыл. На кой тебе сдалась Москва?

— Ты не поверишь, Колин, хотел задать тебе такой же вопрос. — У меня здесь работа, и деньги платят прилично.

Устроил ответ?

— Вполне.

— Так и всё-таки. Зачем приехал?

— Я не в Москву приехал, собираюсь уже сегодня вечером, если будут билеты, ехать поездом на Урал.

— Чего? Ты шутишь? Ладно Урал, но ты вообще представляешь, что такое русский поезд?

— Относительно да. Посмотрел несколько советских фильмов и парочку современных. Пару документальных лент. Представление кое-какое появилось. Да и не думаю, что они сильно отличаются от наших.

— Вот не надо, Джонни, поверь мне отличаются!

— Поверить? Ты сам-то ездил в них, чтобы так говорить? Просто мне кажется, представители BBC здесь явно летают на самолетах в командировки.

— Окей, согласен, я проиграл. Но всё равно эта затея дикая.

— Ничего страшного. Дикость моё второе имя.

— Ну а язык? Что ты будешь без него тут делать? Переводчика нанимать?

— Ты смеешься? Видимо, ты не в курсе, но мама идеально знала русский, ты думаешь она своего сына не научила базовым знаниями за столько лет?

— О, мой Бог. Крйэзи! Я всегда считал, что ты был самым гениальным в группе студентом, но не настолько. Понятно теперь, почему у тебя столько подписчиков. Талант!

— Какой в них толк?

— Не знаю, большие цифры всегда радуют.


До вокзала они ехали довольно долго, будничная столица ломала временной график Джона. По дороге, периодически ругаясь матом на английском, они обсудили студенческое время, баскетбольные финальные игры «Мартовского безумия» за родной университет, а также победы и промахи на любовном фронте. Запаса тем не хватало, чтобы болтать до самого вокзала: последние десять минут пути Джон проехал, молча рассматривая вид за окном люксового Мерседеса: такие же грустные взрослые, как везде, такие же беззаботно веселые дети, как везде.

На парковке Джонни вышел из машины, аккуратно закрывая дверь автомобиля, поблагодарил за помощь Колина и обещал приличия ради позвонить, хотя знал, что не будет этого делать. На вокзале он быстро оформил билет в кассе на ближайший поезд до Уральской земли, начиная в беседе с кассиром практиковать свой русский, перекусил, закупился в дорогу местными деликатесами быстрого приготовления с китайскими этикетками, посетил уборную и в назначенное время явился на нужную платформу к нужному вагону со всеми своими вещами и сумками. Благо, современные умы смогли засунуть камеру, которая снимает в высоком качестве, в корпус спичечного коробка, а микрофоны и всякая канцелярщина не занимали много места.

Входную дверь в вагон открыла юная проводница. Как потом стало известно от неё же, она зарабатывала этим трудом на обучение, так как за неуспеваемость попала в академический отпуск, а родители отказались дальше оплачивать её учёбу. Неплохой урок, однако. Похвально.

Хрупкая девочка в тёмной юбке, жилетке и смешной пилотке на голове улыбалась всеми тридцатью двумя зубами. Капроновые колготки не смогли скрыть от взгляда журналиста бурной юности, которая навеки вечные отпечаталась на бёдрах леди непонятными цветными татуировками. Задрав рубашку по локти, чтобы удобней было работать, проверять билеты и паспорта, девушка обнажила ещё два рисунка: на одной руке было высечено шрифтом Comic Sans русское имя «Семён», а на второй, но уже на родном Джону английском, с ошибкой — «One Life — One Lofe».

— Здравствуйте, — сказала она, не смыкая губ, чуть развернув голову на бок.

— Добрый день, — без мягкого знака на конце ответил Джонни.

Она что-то порвала, сверила цифры с документом американца и произнесла:

— Сорок второе место, нижнее боковое у туалета. Вам постельное нужно?

— Конечно.

— Тогда придётся доплатить, в ваш билет не входит постельное белье. Приготовьте четыреста рублей.

Как стало известно потом, входило…

Дорога была долгой и утомительной. Сначала нужно было доехать до Екатеринбурга, а это целые сутки, далее путь пролегал вглубь области — ещё на такси несколько часов. Конечная станция — посёлок городского типа Дымск, почти покинутый, но ещё живой. В свои лучшие время в нём жили двадцать тысяч человек, сегодня — всего четыре тысячи.

За время пути он услышал много разных историй от попутчиков, которых сменилось за сутки очень много. Кто-то ехал до Кирова, кто-то выползал в полусонном похмельном состоянии в Перми. Под бит, который отстукивал о рельсы состав, всё это напоминало неплохой речитатив начинающих артистов: и дикция плохая, и рифм нет.

На стандартный вопрос: «А ты чё, нерусский?» он всем отвечал, что он серб: так любые негативные настроения и сжатые кулаки превращались в пир на импровизированном столе плацкартного купе. Братский сербский народ, так сказать. Об этом хитром приёме ему поведал на прощание Колин. Спасибо ему за это.

Первую часть пути Джон спал, вторую — читал книги, третью слушал любимую группу «Coldplay», поплотнее всунув в уши вакуумные наушники, и читал Набокова и Довлатова вперемешку.

Облокотившись на стол и уткнувшись усталым и плохо вымытым лицом в ладони, он напевал припев из песни «Paradise», разглядывая по иронии судьбы меняющийся с каждым часом вид современной России за окном. Запахи от туалета создавали особый антураж незабываемого путешествия.

Екатеринбург. Старинный русский город. Можно сказать, что третий по значимости город России. Местные жители могут сказать, что и второй. Суровый, но невероятно красивый край. Горы, реки, леса и заводы. Много стратегически важных производств сосредоточено именно там. Огромное количество военных заводов, которые поддерживают оборонительные силы и без того укреплённой страны. Джонни мало что знал об этом крае, но решил ехать именно сюда. Почему? Да бог его знает, не объяснял. Ощущение, что его рассказ о Екатеринбурге и области ограничивался тем описанием, которое он успел прочитать в Википедии. Он видел в этом месте какое-то, как он сказал, романтическое начало.

Таксистов на вокзале было не меньше, чем в «Шереметьево». Он решил, что торговаться не будет, а просто согласиться ехать с тем, кто ему будет импонировать. Шоу «Интуиция».

Выбирал он долго, а в итоге выбрал женщину лет пятидесяти, которая по странному стечению обстоятельств была водителем маршрутки «Екатеринбург — Дымск». Подзывала она его воспользоваться услугами, как старая цыганка, которая намеревается во что бы то ни стало погадать по ручке любому, кто её озолотит.


«Ай, дорогой, какой красивый высокий блондин, а куда хочешь подвезу, не смотри на табличку, в моей „буханочке“ места много, и всё оно для тебя», — улыбаясь и переминаясь с ноги на ногу, говорила эта женщина. Она была одета в голубую болоньевую куртку с нашивкой немецкого флага, черные джинсы и резиновые сапоги. Волосы на голове были выкрашены в цвета японского флага: корни волос были седые и белые, а собранные в клубок остатки былой шевелюры отливали экспериментальным красным цветом.

Краткая характеристика Джонни о ней: «Какая она необычная, но прекрасная и очаровательная!»

По-русски он разговаривал неплохо, а вот читать не умел: тогда он еще не понимал, что свела его судьба с женщиной, чья маршрутка едет именно туда, куда он и собирался.

Её позитив и энергия пленили американца. Он уверенно подошел, поставил сумки перед собой, улыбнулся и сказал:

— Привет. Не могли бы мне помочь. Хотелось бы доехать в Дымск.

— Ты вытянул счастливый билет, ведь в мой круизный туристический автобус идёт как раз до Дымска. Вот же написано.

— Простите, сколько будет стоить счастливый билет?

— Шестьсот рублей. Машина, похоже, уже не наберётся. Уж два часа тут выплясываю. Мало кто ездит нынче в Дымск, так что ты — мой счастливый билет, а не я твой, если честно. Садись рядом со мной на переднее, так веселее ехать будет.

Они уселись поудобнее: она за руль, обернутый в матерчатый синий чехол, а он — рядом на соседнее сиденье. Сумки закинуты, игрушка-собачка кивает одобрительно головой, ароматизатор-ёлочка обдает салон свежестью соснового леса, а фотографии на зеркале заднего вида чётко дают понять, сколько человек входит в состав ее семьи.

— Вот шестьсот рублей. Пожалуйста, билет, — попросил Джонни

— Спасибо за денежку. Вот тебе твой билет, — выпалила женщина и торжественно вручила ему карамельку.

— Меня зовут Мария Ивановна, можешь просто… Ивановна, а тебя как зовут, иностранец?

— Джонни… Джон… Я из Сербии!

— Ты что ж за дуру меня держишь что ли, американец? Да хотя будь ты хоть вьетнамцем, лишь бы человеком хорошим был.

Всю дорогу до Дымска они проболтали. Разговор прерывался только тогда, когда дорога становилась грязной, ухабистой и разбитой. Со временем пришлось приноровиться к экстремальным условиям, так как ситуация не улучшалась.

Просто Ивановна ругалась про себя и крестилась, выруливая так, что участники команды «КАМАЗ», участвующие в ралли «Париж — Дакар», обзавидовались бы. Джонни рассказал ей о том, что едет в их Дымск для того, чтобы снять документальный фильм об отношении местных жителей к «Закону Димы Яковлева». Рассказал, что является журналистом компании BBC, на что Ивановна сказала, будто не слышала о такой.

— У меня только первый, второй да культура. Никаких «Бибисей» не знаю, — сказала, улыбаясь, она.

Мария Ивановна же успела рассказать всю свою жизнь: как училась в школе, как закончила её с серебряной медалью, как окончила педагогический вуз по специальности «дошкольное образование», как, насмотревшись ужасов, работая по профессии, вскоре переквалифицировалась в ИП, как родила троих сыновей, что на фотокарточках, как отправила их всех учиться в Москву, как один не закончил, как умер муж, как умер тот сын, что не закончил, из-за наркотиков, как пытается выжить старший в ипотекой в столице, как помогает ему средний, что стал таксистом. Закончив рассказ, она добавила:

— Ты не обижайся, что я тут вылила на тебя ушат грязи из своей жизни. Обычно ж я вожу местных только, а они и так всё про меня знают, и истории эти слышали, и видели не один раз.

На горизонте стали виднеться серые в ряд стоящие дома.

— Вот и почти доехали, — сказала, хрюкнув на кочке, Просто Ивановна.

— Отлично, — ответил Джонни, растирая ладонями уставшее лицо.

— А где тебя высадить-то, Джон?

— Не знаю. В каком-нибудь неблагоприятном районе?

— Ну ты смешной. Тогда высажу тебя на центральной площади.

Они похихикали секунд десять и успокоились. Последние пять минут пути прошли в молчании. Ивановна ехала, глядя на дорогу, купаясь в ностальгии и воспоминаниях, изредка посмеиваясь сама с собой. Красный клубок за время пути превратился в хвостик. Его выдувало ветром в боковое окно — олимпийский огонь пребывает в конечную точку своего странствия, а вместе с ним и иностранная делегация.

Джонни оставшиеся километры пути до центральной площади озирался вокруг, крутил головой, пытаясь не опустить деталей, которых, впрочем, было не так много. Что-то записывал, что-то наговаривал в диктофон. Он будто пытался взглядом вычленить нечто из общей картинки разрухи и безвкусицы, но терялся, потому что виды эти ему нравились.

Они ехали по центральной улице, на которой, похоже, никогда не было асфальта. По обеим сторонах тянулись ряды тех самых серых домов, что казались еще недавно жирными точками на горизонте: родимые пятнышки, превратившиеся в злокачественные новообразования на карте современной России. Их можно было бы снести, но они продолжают стоять, впуская в себя ветер, дорожную пыль и маленьких грязных детишек, играющих в войнушку. Они, стоит признать, выбрали идеальные декорации.

— Умри, америкашка, Пуф-пуф, — крикнул что было мочи один из мальчишек

— Ты не попал, ты не попал, — кричал второй, всё-таки изображая пулевое ранение.

Почему-то Джону стало горько. Ивановна хлопнула его по плечу и с улыбкой на лице сказала: «Что ты расстраиваешься, ты же серб?»

Совсем недалеко от площади, а она уже была заметна вдалеке, стояло большое двухэтажное здание, которое в отличии от многих подобных строений выглядело весьма приличным и ухоженным. Джон спросил у Просто Ивановны:

— А что это за здание? Я не могу прочитать. Я неплохо говорю по-русски, но читать совсем не умею.

— Это детский дом.

Джон улыбнулся. Ему было радостно, что в «Доме Детей» всё выглядело ухоженным. Детская площадка, качели, футбольное поле — это согревало сердце зрелого американского журналиста, повидавшего много разрушенных и покинутых городов и деревень по всему миру. Знаменитость и миллионер, которому не плевать. Представляете? Оказывается, такое ещё бывает, а я думал, только в книгах можно встретить.

— Он в отличии от многих домов весьма неплохо сохранился и выглядит. Как так вышло?

— Как-как? Он постоянно битком забит. Пользуется, господи прости, спросом. Вот за ним администрация в первую очередь ухаживает. Тут им спасибо. Детишек жалко, ни в чём не виноваты. А вот попадают сюда. Ужасная судьба. Тут в Дымске такие мамаши есть, что из пяти нагуленных детей все пятеро по разным группам рассортированы, как игрушки, а кого и в другие детдома увозят, вот это уже беда. А мадмуазелям этим хоть бы хны: от бутылки не отлипают, уже губы трубочкой свернулись. И ведь ни одна и ни две таких — ТЬМА!

— Почему вы не ухали отсюда?

— А кто ж людей-то катать будет? Правительство?

Центральная площадь, похоже, была единственным асфальтированным местом в Дымске. Повсюду были расклеены неубранные плакаты: «9 мая», «23 февраля», «8 марта». Просто Ивановна рассказала, что если на календаре «9 мая», то остальные просто завешивают тряпочками с надписью «Единая Россия». И так действия эти повторяются в зависимости от праздника. «Зачем убирать, — говорила она, — если можно оставить и завесить. Всё оптимизировано, как надо!» В целом логично, но странно, не находите?

Просто Ивановна в этих суровых трущобных декорациях уже напоминала не олимпийский огонь, гордо развевающийся на ветру в у подножья Олимпа, а тлеющий огонек на кончике брошенного в урну окурка. Но всё же Джону она казалась прекрасной.

Двигатель умолк, зато заговорил водитель:

— Ну вот и приехали, Джонни. Было очень приятно с тобой познакомиться. С юмором у вас оказывается не всё так плохо, как говорят по телевизору. Да и в целом пацан ты неплохой. Ты может не серб, а русский? Подумай на досуге об этом! Хех. Куда теперь думаешь? Может, тебя сориентировать хоть, в какую сторону идти? Я тут всех знаю!

— В целом я изучил информацию в Википедии, пролистал Гугл Карты, узнал местность и нашёл дом с голубой крышей. Я решил его выбрать, потому что он один такой на весь посёлок. Выделяется очень. Не знаете, как добраться? По-моему, от площади на север, если верить картам. Я бы проверил, но интернет отсутствует здесь, мобильный, от моего оператора.

— Всё верно, ишь какая память у тебя на карты. Голубая крыша… Голубая крыша. Епрст, дак это ж Тамарки Сенчуковой. Голубая крыша у нас одна. Помню, она объясняла, мол, под цвет неба красит, романтично! А я ей ещё говорила: «Дурья твоя голова необразованная, ты ж сверху на неё не смотришь, снизу только». А она мне, знаешь, что ответила? «Может быть, кто-нибудь когда-нибудь увидит. Или уже я сама». Ну даёт.

— Поэтично…

— А то, она у нас как истинный поэт — без бутылки уже и двух слов не свяжет. Хотя последнее время меньше стала прикладываться, всё-таки дочка растёт, которая хоть как-то её пытается контролировать. Мать не выбирают, её любят, какой бы ни была. Мелкая скоро уедет в город учиться, если получится, а Тамара опять запьёт.

— Дочка?

— Ну да, девятый класс заканчивает. Ой, эта мадама шустрая, не пропадёт. Мне Светлана говорила, учительница биологии, раньше вместе с ней работали, что дочка Тамаркина поставила цель себе стать врачом, на одни пятёрки учится. За неё, как говорится, не переживай. А вот за Тамару уже переживать не стоит. Жизнь её как сериал. Первый сезон — пьёт, второй — не пьёт, третий — с открытым концом, и в каждом из сезонов по 365 серий.

— Wow. Как так живёт она?

— Дак так и живёт, Джон. Уверена, если у тебя там в «Сербии» доедешь до деревни, ещё не такое увидишь. Всё, утомилась я, домой надо уже кошек кормить, у меня их шесть. «Одиночество-сука»! Я не ругаюсь, песня такая есть. Потом послушай. Слава поёт. Певица такая! Тебе вот туда: прямо между плакатом, который в честь 9-го мая (указала пальцем), и клумбой цветочной. Всё прямо иди, дом Тамары будет по левой стороне, по счёту шестой. Сам домик оранжевый, но ты и по крыше сориентируешься, если что.

— А кто ей всё это перекрашивает?

— Как кто? Ухажоры.

— Понятно. Удивительно.

— Джонни, а что ей перепадёт за интервью?

— Небольшое финансовое вознаграждение от компании BCC!

— И сколько, если не секрет?

— Около тысячи долларов, больше не удалось выделить!

— Сколько? Так может и мне причитается за информацию, я тебе сколько всего наговорила, а? Хотя бы двести? Тамара всё равно пропьет всё.

— Во-первых, там будет именной чек. Во-вторых, я своих решений не меняю, уж простите. В-третьих, я вам заплатил шестьсот рублей за поездку.

— Эх ты, ханжа, а я думала, хороший человек. Иди уже. Американец.

Джонни забрал свои сумки. Он на мгновение расстроился, что знакомство с Марией Ивановной кончилось именно так. Двухметровый блондин, американец, шёл по пыльной дороге Дымска на север. Обернувшись назад, он увидел стоявшую возле своей буханки на фоне праздничных плакатов, улыбающуюся и посылающую ему воздушный поцелуй Просто Ивановну, и она вновь напомнила ему олимпийский огонь, вознесенный к подножью Олимпа.

Мысленно подбирая слова приветствия, Джонни отсчитывал шесть домов по левой стороне. А что если Ивановна просто перепутала право и лево? С кем не бывает? «Третий — покинутый и нежилой. Четвертый — сгорел, похоже, на днях. Пятый — красив и ухожен. И вот он, тот самый, шестой дом». Оранжевый с голубой крышей он был довольно красив на фоне остальной мрачности. Джонни понял, что он пришёл туда, куда изначально планировал. Домик хоть и шестым по счету был, но на его фасаде висела цифра «16», и, видимо, название улицы, которое стерлось и его трудно было прочитать, да и Джон всё равно не умеет. Под окнами ссыхались умирающие цветы, во дворе перед небольшим крылечком росли кусты малины, отвоёвывая себе потихоньку место за забором, как какая-нибудь маленькая, но очень амбициозная страна. У калитки сидела рыжая кошка и смотрела на подходящего великана, мяукая, как серена во время учебной тревоги. Хотя, может, это был кот, надеюсь, Джонни не проверял. Но рассказывал он достаточно убедительно.

Вдруг открылась дверь, Джон замер и испугался. Он ещё не приготовил речь, не знал, что говорить, а истории, рассказанные Ивановной, добавляли масла в огонь страхов и неуверенности звезде телевидения США.

— Отстань от меня, никуда я не пойду. Тебе так надо, тогда встань и сходи сама, — с криком вылетела в небольшой дворик белокурая девочка с длинными ногами, вроде бы, голубыми глазами и слегка синеватыми губами.

— Ах ты маленькая дрянь. Матери плохо, а ты помочь не можешь? — послышался томный хриплый женский голос.

Девочка ничего не ответила больше, выбежала и наткнулась на здоровенного блондина.

— Здравствуйте. Меня зовут Джон, — только и успел проговорить мой приятель.

— Траволта? — ответила она.

— Что простите?

— Я говорю, Джон Траволта? Если нет, то иные Джоны меня не интересуют.

— Простите, мисс. Я не Траволта. Но позвольте узнать, как вас зовут, чтобы понять, с кем имею честь.

— Снежана Сенчукова, очень приятно Джонне Траволта, — сказала она, хихикнув. Хмурое выражение лица сменилось на нейтрально-добродушное.

— Сложно мне выговаривать ваше имя, но я попробую. Снежана, простите, а вы не могли мне помочь найти Тамару Сенчукову, это должно быть ваша мать?

— Во-первых, хватит извиняться. Во-вторых, чего искать ее, вот она стоит.

На крыльце, в распахнутых дверях, показалась слегка ссутулившаяся женщина с припухшим лицом, будто от недосыпа, но вполне неплохо выглядящая. На ней был синий халат в цветочек, перевязанный толстый махровым поясом того же цвета, но без цветов. Волосы распущены, их цвет было определить сложно. За годы экспериментов со цветом (видимо, тут так принято) волосы под разными углами отливали разными оттенками, но что-то ближе к каштановому. Они опускались до плеч, может быть, чуть ниже, были слегка волнистыми. Губы полные, нос греческий и маленький: две дырочки в бесконечность носоглотки и маленький бугорок чуть выше для красоты — идеально. Глаза большие и карие, на ногах тапочки в виде мультяшных собачьих голов.

— А вы, простите, кто такой? Не к моему ли ангелу пристаете? Я на вас в суд подам, а потом к Малахову за гонорарчик, — начала сходу она, задавая оборонительный тон беседе.

— Здравствуйте, Тамара. Меня зовут Джон. Я из Америки. Представляю канал BBC. У меня своя авторская программа. Я снимаю различные документальные фильмы, которые показывают на всю страну. Вот, так вышло, что я решил снять фильм в России. Мне хочется узнать…

— Так, мистер-твистер Джон. Я тут причём? И ответьте, зачем мне это вообще нужно? Никаких фильмов мне не надо, я не фотогигиенична — выпалила, перебив Джона, Тамара.

В это время ее дочь Снежана стояла и смотрела на Джона с явным любопытством и интересом. Какая-то дикая сила не могла удержать её на месте: она будто хотела очень сильно в туалет. Через секунду она ушла и, уходя, проговорила:

— Извините, но у меня занятие послеурочное по биологии. Скоро экзамены. Приятно было познакомиться, до свидания Джон.

— Итак, Джон, на какой чёрт ты пришел ко мне? — вновь начала Тамара

— История странная и забавная. Совпадение и рок судьбы. Я анализировал Карты Гугл, решил забраться в глубинку России. Просто увеличивал карту колёсиком мыши в районе уральских гор. Выбрал ваш Дымск и ваш дом. У него у единственного голубая крыша. Практически наугад. Мне хотелось побывать в настоящей России и узнать, что думают местные жители о «Законе Димы Яковлева», принятом в 2012 году.

— Какой странный способ у тебя искать работу. Но дочь меня покинула, а компания мне нужна. Что ж, добро пожаловать в Россию. Проходи, коль не наврал, продолжим беседу в доме — иностранцев у меня ещё не было.

Джон не понял до конца, что Тамара имела ввиду. Сама она уже зашла в жилое помещение, собирая стены, как пинбольный шарик в старых игровых автоматах.

Бравый журналист прошел через калитку, погладил кошку, поднялся по ступенькам крылечка. Он стоял в том месте, откуда задавала свои вполне резонные вопросы Тамара. Аромат перегара шлейфом уводил его туда, где и ждала его хозяйка. По запаху он прошёл через тёмный не освещённый ничем предбанник и рукой нащупал ручку. Взявшись за неё, он сильно потянул на себя. Дверь была тяжелой, но открывалась легко, либо просто не до конца была заперта.

Джон закрыл за собой, и попал на кухню, которая серией арок и переходов перетекала сначала в большую комнату, а из неё уже в малую, где, по всей видимости, ютилась Снежана со своими учебниками по биологии. Внутреннее убранство квартиры было простым, без изысков. Диван, кровать, два стола, искусственные цветы в горшках — всего по минимуму. Телевизор что-то кричал, работало радио, шум здесь господствовал над покоем и тишиной.

Тамара взяла пульт с разложенного дивана, выключила звук, потом подошла к радио и убавила динамики. Собрала волосы в пучок, заглянула в холодильник кубической формы, взяла оттуда колбасную нарезку, огурчики, разложила на столе, стоящем на кухне. Всё это время Джон с сумками стоял в дверях.

Она пригласила его ленивым движением левой руки к столу. Идти в глубину дома не пришлось, хотя хотелось. Одно можно сказать точно: она хоть и выпивала, но жили они весьма прилично. Пока Джон оглядывался по сторонам и расставлял свои маленькие камеры вокруг, на столе появилась бутылка водки, непонятно откуда взявшаяся. Она была на половину пуста. Тамара начала беседу:

— Прошу меня извинить, но без напитка я и двух слов сказать не смогу сегодня.

— Да, конечно. С вашего позволения, я продолжу свой монолог, начатый на улице. Я хочу взять интервью у вас. Задать важные, как мне кажется, вопросы, чтобы предложить американскому зрителю честное мнение россиянки из глубинки по поводу «Закона Димы Яковлева».

Она выставила две рюмки, налила себе и гостю. В левую руку вложила грациозно огурчик, в правой мёртвой хваткой держала стаканчик. Взмах руки, и рюмка пуста. Джон подсоединил к халату микрофон, достал блокнот с карандашом. Тамара заговорила:

— Интервью так интервью, только мне с этого какая выгода?

— Шестьсот долларов наличными.

Про чек Джон не наврал, не подумайте про него плохо. Почему он предложил наличные, поймёте позже. Интервью неспешно и некачественно продолжалось.

— Это сколько в рублях?

— Ох, я не знаю…

— Ну у тебя же есть телефон, а там Гугл-шмугл. Посмотри!

Джонни достал телефон, сеть еле ловила. EDGE. Проговорил в телефон «Переведи 600 долларов в рубли». Телефон проговорил цифру через динамик на английском. Джон перевел на родной для Тамары язык:

— Это будет 37 643.5159 российских рубля.

— Какой красивый голос у телефона. Я согласна. Мне даже плевать, каким таким образом ты тут оказался. Поехали. Записывай. Так что там у тебя?

Они долго разговаривали о разном. Сначала он спросил её о том, как ей тут живётся, чего не хватает, какие проблемы? В целом она повторяла всё то же самое, что и Ивановна, но более жёстко и категорично, обвиняя во всём власть, продажных жирных депутатов, которые плевать хотели на всё, кроме собственных кошельков. После вводных вопрос Джон решил задать самый главный.

— «Закон Димы Яковлева» запрещает иностранным гражданам усыновлять русских детей. Многие негодуют по этому поводу. Новость была очень неоднозначно принята. А что вы думаете об этом?

Воцарилась тишина. Слышно было лишь тиканье часов, висящих на стене, и доносившийся через толстые стены с улицы кошачий рёв. Тамара, казалось, потерялась во времени и пространстве. Она уставилась в тарелку с колбасой, потом резко повернула голову и посмотрела на Джона, пытаясь стабилизировать положение головы.

— А сейчас ты, американец, по больному полоснул, как ножом. Тебя не виню в том, сама виновата.

— Простите, что случилось? Что я сказал не так?

— Давняя личная драма, которая всплывает периодически в голове, сводит с ума и под дурман опьяняющих напитков снова ложится на дно моей прогнившей жизни. Ох… Но я расскажу, если докинешь сотку.

— Сотка? Что это?

— Это «ван хандрит долларс» ещё, по-вашему…

— Хорошо. Ок!

— Ок. Ок. Язык у вас какой некрасивый. Всё коротко и неромантично. К моему мнению по поводу твоего этого закона это, наверно, не относится сильно, но может пригодится для фильма, добавишь трагизма, так сказать, а я, может, как жертва буду выглядеть. Пожалеет, может быть, кто-нибудь там за бугром, денежек пришлет.

Дело было в моей далекой трезвой молодости, Джонни. Училась я хорошо, даже без троек. И тут в моей жизни появился он: красавец, высокий брюнет, брови чёрные и узкие, почти монобровь, глаза чернее ночного неба, руки сильные. Звали его Лев. Царь не зверей только, а мужиков. Один на тысячу. Имя подходит описанию. Не так ли? А я была маленькой хрупкой блондиночкой, вроде бы и не страшной, но и не красавицей. Видит Бог, не знаю, что он во мне нашёл, но увязался и не отставал. А у нас в то время была военная часть, сапёров обучали мастерству. Ну вот он таким солдатиком и был. Гулянки, поцелуи, на учёбу плюнула совсем, результаты ужасные. У нас тогда одиннадцатилетка была, я в последнем классе училась. Потом понимаю, что забеременела я. Лев узнал, тут его и след простыл. Я в часть с животом ходила, кричала, спрашивала всех, куда мой Лёва подевался, где пропал. А мне ответили через два дня таких хождений, что он уехал домой по месту жительства. Адреса мне его никто не дал. Почему? А чёрт их знает. Сволочи, мужики, один за всех и все за одного.

Жила я одна, родителей не было, бабушка только. Родился у меня мальчик хиленький и больной. Долго врачи местные понять не могли, что такое с ним приключилось, а мы жили как-то с этим дальше потихонечку. Потом умирает бабушка, помогать некому, пенсии на которую жили, не стало. Мне уже восемнадцать к тому времени исполнилось. На последние деньги повезла сына в облцентр на диагностику. Всего пересмотрели и сказали, что астма у него тяжёлой степени. Прописали кучу таблеток, сиропов, процедур, которые надо пройти, а у меня элементарно денег на хлеб не хватало. Я чуть с ума не сошла. Работать не уйти, сына оставить не с кем, а заработать и зарабатывать на те же лекарства надо. Что я сделаю маленькая и глупая без образования, без всего, дура!

Ничего умней тогда не придумала, как отдать его в наш Интернат или Детский Дом, они каждый год меняют название. Проезжал, наверно, его ты. Официально отказалась от ребёнка. Сына оставила, а сама уехала на север, зарабатывать. Думаю, уеду, заработаю много денег, вернусь и заживём мы с ним. И вот там понесла меня жизнь по синим курганам и ямам. Не справилась я. Понимаешь? Не справилась! Пока с собой там боролась, времени прошло тьма. А я знаешь, как жила? Получу сорок тысяч, двадцать пять проем и пропью, а пятнадцати и на билет не хватит возвратиться.

В итоге, когда сезон пьянок к концу подошёл, одумалась, подкопила денег и приехала домой в Дымск. К тому моменту прошло уже почти три или четыре с половиной года, да я уже и не помню. Страшный сон.

Пошла через два дня после приезда сына повидать, набралась смелости, страшно было. Пришла на порог к зданию Интерната, а мне говорят, что усыновили парня. Представляешь? Без моего ведома?

— Вы пропали без вести… И вы не пытались его найти? Вдруг он ждал вас? — спросил вдруг Джон.

— Кого искать? Кто-то мне сказал адреса и пароли? Смешной ты, американец. Да и кого он ждать будет? Ему три или четыре года уже должно было быть на тот момент, а меня он и не видел никогда вообще — чужая тётя. Понимаешь?

— Наверно, понимаю. А Снежана?

— Снежана — ребенок, в любви рожденный, доченька моя. Умница, красавица. Если хочешь представить меня в молодости, просто взгляни на нее.

— А где её отец?

— Умер от цирроза печени лет десять назад. Да он и на момент её рождения был алкаш, но ухаживал красиво. Он мне крышу покрасил. Вместе с ним работали на заводе местном, пока не прикрыли. Я тогда и не выпивала совсем.

— А сейчас вы работаете?

— Конечно, работаете! Я просто в отпуске, на последние деньги отрываюсь. Знаешь, американец, иногда представляю, как ходит где-то мой сын, красивый и здоровый, живёт другой жизнью и счастлив. Может, и хорошо, что оно так с ним вышло? Что я бы дала ему? Дура малолетняя? Не вылечить, не покормить, сама ребенок… девочка..а мужики…

В этот момент град слёз хлынул из глаз Тамары. Джон было хотел приобнять её, поддержать, сказать, что «так и есть, он здоров и счастлив где-то», но не нашёл сил произнести. Хозяйка дома налила стакан водки, рыдая и вытирая второй рукой потёкшую тушь, выпила и начала потихоньку успокаиваться. Они посидели в молчании ещё пять минут, слышен был только хруст огурца и движения челюстей Тамары. Джон решил напомнить ей о цели визита:

— И всё-таки, Тамара, что вы думаете о «Законе Димы Яковлева»? Ведь вполне могло быть так, что его усыновили и дали всё самое лучшее иностранцы, ведь тогда это можно было, а сейчас — нет. Они могли дать ему то, чего не было здесь.

— Ты чего такую ерунду несёшь, какие ещё иностранцы? Что у них, лучше? Да нет у них ничего, одна ерунда, как у всех. Да и чему эти иностранцы русского пацана научат? Душа русская непокорна. У русской он семьи, не сомневаюсь. Эти иностранцы наших детей только терроризируют, используют и калечат. Им там пособия дают на детей-то этих. Всё ради денег, капитализм чёртов. Ты что, телевизор не смотришь?

— Вы не правы, мисс. Много положительных примеров, когда такие дети вырастают в семьях тех же американцев и становятся успешными и востребованными специалистами.

— Какими еще успешными? Русских детей во взрослых тупиц-иностранцев превращать, тоже мне эволюция. Ладно бы там за границей люди людьми были, дак им всем лишь бы войну начать да фильмы идиотские снимать. Чему они научат? Да и ты такой же. Тебе вот фильм надо снять, вот ты и хорошенький весь тут такой передо мной, джентльмен. Деньгами трясёшь, как перед шлюхой какой-то…

На этих словах язык Тамары начал ослабевать, слова сжёвываться, а слюни лететь в разные стороны вместе с непроглоченными кусочками огурца.

Открылась входная дверь, и зашла Снежана. Джону было стыдно, он не знал, что сказать, краснел и извинялся. В том, что так произошло, он винил себя. Опытный корреспондент и журналист допустил такое.

— Перестаньте извиняться, мистер. Обычная картина. Сейчас она за столом и уснёт. Тем и лучшее, я хоть поучу.

— Господи, мне так неловко. Вы так быстро вернулись? Почему?

— Занятия отменили, учительница биологии заболела.

— Снежана, вы разрешите мне посмотреть вашу комнату? Это войдет в фильм.

— Да, конечно, пойдёмте! Только там особо не на что смотреть. А вот видите, и мама уснула.


В этом время Тамара высказывала последние невнятные реплики по поводу иностранцев и закона, а после медленно, как в Slowmotion, отключалась и опустила голову на стол.

Джон и Снежана сначала попали в большую комнату, а из неё прошмыгнули в маленькую, которая действительно оказалась крохотной. Снежана начала говорить первой, рассказывая и показывая предметы в комнате:

— Мне эту комнату и огородили только для того, чтобы я не мешала маме с папой кутить на полную катушку. Одно время меня просто закрывали, а я сидела и читала разные книжки, заняться было нечем. Что вам ещё интересно? Вот мои школьные учебники. Очень люблю биологию, анатомию. Мечтаю стать врачом, может быть, если получится. Надо сначала поступить, потом на стипендию учиться, и тогда всё получится. Как-то так.

— На учебниках цифра девять. Это последний год перед колледжем в России?

— Да, поэтому я усиленно готовлюсь. В моей школе в Дымске нет десятых и одиннадцатых классов. Раньше были, а сейчас уже нет. Надо ехать в Екатеринбург, там есть хорошая школа с биологическим уклоном, но это платно. Денег у нас нет, на мать надеяться не стоит. Да и не заработать просто в Дымске столько. Не подумайте, она много работает, но зарплаты мизерные. Поэтому всё так, как есть.

— Ужасная ситуация, Снежана.

— Я в этом ужасе живу много лет, но это моя мама и моя жизнь, так распорядилась её величество Природа!

Несколько минут прошли в переглядках и молчании. Джон рассматривал скромное, но приятное оформление комнаты. На стене он увидел нарисованный гуашью огромный цветок, а под цветком — маленькую девочку с белыми волосами, держащую за руку Женщину в смешных тапочках. Над каждой из них было что-то написано по-русски, но Джон не мог прочитать, поэтому решил спросить:

— Что тут написано?

— «Я» и «Мама», — указывая пальцем проговаривала Снежана перевод.

— А когда Вы это нарисовали? Довольно красиво.

— Спасибо, где-то около месяца назад.

Джона удивила бескорыстная и безоговорочная любовь Снежаны. Он был в растерянности. Всё, что он услышал в этот вечер шокировало его, мысли в голове переплетались, перетекая из одного полушария в другое: злость превращалась в жалость, жалость — в скорбь, скорбь — в боль. А рисунок этот трансформировал боль в надежду.

Джон взглянул на часы. Пора было собираться, иначе он бы опаздал на всё, что можно.

— Простите, Снежанна. Мне нужно скоро уходить, но разрешите мне помочь вам?

— В смысле?

— Я хочу помочь вам получить хорошее образование в Екатеринбурге.

— Но как?

— У меня есть чек, он именной, на некоторую сумму. Предполагалось, что он будет отдан вашей матери, но я уже передал ей наличными столько, сколько требовалось. Так вот, я отдам этот чек на ваше имя в ту школу, о которой вы говорите, она там одна?

— Не нужно, спаси..

— Не смейте отказываться, я хочу вам помочь. Каждому из нас нужна «hope». Так она одна там такая, я смогу найти?

— Не одна, но эта школа находится на улице Сурнина…

— Спасибо. Я найду эту школу, оставлю этот чек там, тем самым заранее оплатив ваше обучение. Остатки по чеку вы заберёте себе на питание и жилье. Главное, сдайте экзамены, а получить хорошее образование вы сможете уже в Екатеринбурге. Учитесь, прошу Вас, учитесь. Я надеюсь, вы станете врачом, лучшим врачом в России, а может, и мире, тогда я возьму у вас интервью еще раз, но у себя в гостях.

Он улыбнулся широко и достал из рюкзака помятый в дороге чек, вписал на латинице имя «Snezhanna Senchukova», добавил еще какие-то важные юридические данные, которые попросил предоставить ему Снежану, подрисовал к «1000» два нуля и показал девочке, чтобы она убедилась, что он её не обманывает. Девочка заулыбалась, обняла Джона, сказала несколько раз «спасибо», а он смущенно гладил её светлую во всех смыслах голову.

На улице сильно стемнело. Пришло время собирать технику и отправляться домой. Он упаковал камеры, снял со спящей Тамары микрофон. Снежана собрала ему в дорогу чуть-чуть еды, сколько было не жалко отдать, ещё раз сказала «спасибо» и проводила его до дверей. В это время проснулась Тамара и тоже решила проводить важного гостя, но только уже, выглядывая в окно. Открыв форточку, она проорала громко:

— Его звали Женя. Я назвала его Женя! Лучшее имя! Для передачи пригодится!

Снежана стояла у калитки и гладила кошку, или кота, тот продолжал стонать неистово. Встревоженный и взволнованный Джон, впопыхах и сильно нервничая, засунул руку в карман, но не нашел того, что искал. Скинул рюкзак на землю пошарил по карманах и нашёл-таки «Сальбутамол». У него был приступ. Сделать вдох было очень трудно, но аэрозоль, как всегда, сделал своё дело быстро. Надо было чуть-чуть подождать и отдышаться.

Дыхание восстанавливалось, организм успокаивался, успокаивался и Джонни. Надевая обратно на плечи свой рюкзак, он обернулся, по-доброму улыбнулся Снежане, крикнув «Удачи», посмотрел в окно, а в окне стояла пьяная, но доброжелательная Тамара, которая махала ему вслед ладонью, оттопыривая мизинец в сторону.


Поверьте, когда он рассказал эту историю до конца, я сидел под таким впечатлением, что чуть было сам не воспользовался лекарством. Допил кофе, обождал пять мин и начал задавать ему те вопросы, которые меня больше всего волновали:

— Джонни, а чем кончилось само путешествие? И почему больше ни у кого интервью не брал?

— А зачем ещё кто-то? Мне в целом никто и не нужен был больше. Закончилось чем? Я вернулся на площадь, было темно, а Просто Ивановна стояла там и собирала людей на новый рейс до Екатеринбурга. В город мы приехали ночью, я поспал на вокзале несколько часов, утром заказал такси до той самой школы, предварительно загуглив точный адрес, благо в Екатеринбурге был хороший Интернет. Там я уже сделал всё именно так, как и обещал. Директор организации был адекватен к моим просьбам и пошёл мне навстречу тогда, когда я рассказал ему всю ситуацию. А далее — обычный путь: вокзал-билет-поезд, куча историй, место у туалета (как меня любят в этой стране), враньё про Сербию, Москва. На такси я доехал до аэропорта, Колина больше не хотел видеть. И вот я здесь перед тобой, только что с самолёта.

— Я вот тебя слушал и думал, а вдруг мне мама с папой врали, вдруг и моя биологическая мать никакая не хорошая девочка была, а какая-нибудь Тамара, как твоя, которая из твоей истории, а не из моей? Не хотели меня расстраивать, поэтому и придумали красивую сказку со счастливым концом. Думаю, стоит у них повыпытавать ещё информацию, а потом свой фильм снять.

— Если ты сам в этом веришь и если тебе это нужно, то дерзай, друг. Но режиссёр из тебя, думаю, никакой.

— Да нет, конечно, мама мне бы не стала врать, она очень крутая и честная. Думаешь, она мне стала бы придумывать небылицы в такой ситуации?

— Я думаю, что твоя мама крутая и умная!

— Как и твоя, братишка.

— Как и моя!

Опустели кружки, на дне красовался засохший кофе. На улице было темно, школьницы уже давно пропали из виду. Мы оплатили счета и вышли из кафе. На небе светила яркая луна. Держа друг друга за плечи, двигались вперед, не оглядываясь назад, как всегда. Ночные фонари города освещали тротуар, мы шли, смотрели по сторонам и напевали тот самый хит группы «Coldplay» — «Paraparaparadise». Пассажиры проезжающих мимо такси одобрительно улыбались в нашу сторону. Джон остановился, повернулся ко мне лицом, взял меня за плечи и, глядя в глаза, спросил:

— А может, Ивановна была насчёт меня права?

Время собирать камни

История одного события. Одной встречи. Одной случайности. Честный рассказ о человеческой бессовестности, алчности и безразличии. И, как ни странно, о чистоте и истинном проявлении доброты и добродетели. Содержит нецензурную брань.


Обычно повествование начинается с того, что автор достаточно подробно описывает место, где происходят события произведения: рассказа, пьесы, повести. Однако нам с вами повезло: мы значительно сэкономим время. Ведь для того, чтобы описать Горножилинск, а именно о нём пойдёт речь, не нужно придумывать сложных метафор, сравнений. Ни к чему подбирать оттенки, яркие эпитеты для того, чтобы описать, на каком фоне происходили события этого рассказа. Все яркие подробности а, которых не так много, будут описаны в процессе, и вы, безусловно, обратите внимание на них и без моей посильной нарочитой помощи.

Горножилинск — самый обычный провинциальный городок в несколько тысяч человек. Именно тот самый населенный пункт, который ты представляешь, когда случайный попутчик в метро или электричке на вопрос: «Откуда едешь?» отвечает слегка ужимисто и стеснительно: «Из небольшого городка N в области G». И вот вместо этого самого N можно подставить название любого города из нашей растянувшейся с запада на восток, как кошка на диване, страны. В том числе и выше обозначенного Горножилинска. Область в данном произведении не имеет никакого значения, поэтому в качестве буквы G можете вставить что хотите, а можете просто перейти к следующему абзацу.

Как обычно и бывает, самые интересные, курьёзные и порой мистические истории, обрастающие легендами и несуществующими деталями, появляются именно в таких поселениях. У горножилинцев дефицит креатива: есть особая нужда самовыражения, но как это делается и какими инструментами — они не знают. А если и знают, то многими из них просто пользоваться «не по-пацански», поэтому часто они сразу отметаются, а сублимируется энергия во что-то подчас разрушительное.

А так им бы только дай повод рассказать заезжим странникам что-нибудь интересное, чтобы остаться в памяти гостей хотя бы приятными рассказчиками, о которых потом говорят при случае: «Эту историю рассказал мне один таксист, хороший мужик, разговорчивый такой и весёлый».

Именно такой мужик мне и попался. Игорь. Подробностей его личной жизни я узнал не так много, да и, если честно, не хотелось знать, он сам то и дело между частями своих невероятных историй вставлял жизненные факты, якобы случайно вылетало.

Часто в момент напряжения или в кульминационной части рассказа он резко менял тон и произносил: «А у меня ведь две дочки, Маша и Татьяна. Одна в университете учится. Другая — фрилансер с девятого класса. Приколись, что делает? Полосками шерсть с интимных мест отдирает. По тридцать рубасов поднимает. Бывает, даже мужики приходят, так что у меня на многих тут компромат имеется».

После таких пикантных подробностей Игорь, будто переключая мыслительный рубильник в голове, продолжал рассказывать что-то таинственно-мистическое или провинциальное-алкоголичное. И то и другое вызывало столько же интереса, сколько информация о рабочей специальности той самой «одной». Кстати, кто именно выдирал волосы из задницы, я так и не понял, но почему-то для себя решил, что Татьяна, потому что так называлась парикмахерская, куда в детстве меня водила подстригаться мама.

С Игорем мы познакомились через «BlaBlaCar» (заплатите мне за рекламу, разработчики), где он выставил объявление, что едет из областного центра в Горножилинск и любезно предлагает свои услуги такси в обмен на символическую плату, равную цене билета на электричку. Я почему-то решил, что так будет комфортней и веселей, глазеть по сторонам я всегда любил, а Игорь мне пообещал удивительной красоты сосновые леса, которые будут тянуться на протяжении всего пути по обе стороны от автомобиля.

Знаете, он не наврал, лес действительно был непрерывным и густым. Если что-то его и прерывало, то это только водитель. Его темно-зелёный москвич в цвет сосен, окружавших нас, летел по дороге, словно чайка над водной гладью. Он (москвич), конечно, так не кричал, как эти милые птички, но гудел не тише бензопилы и оставлял на трассе плотный чёрный газообразный шлейф, тянущийся из выхлопной трубы. Иногда мне казалось, что Игорь не отжимает педаль газа, чтобы обогнать запах, преследовавший нас всю дорогу. Наперегонки с газом — как название для отдельного литературного произведения о несварении желудка библиотекаря в предпенсионном возрасте. Так, мы отвлеклись.

До Горножилинска было два часа пути. Я ехал туда на встречу. Она была запланирована в 16:00, выехали мы в 12:00, поэтому я не переживал и не волновался. К тому же Игорь заверил меня, что успеем, а в качестве бонуса он меня ещё и довезёт туда, куда мне нужно будет. Хотя я и сам не знал точного адреса.

Я должен был перезвонить, а уж там меня встретили бы. Мелочь, но всё же Гоша, как просил себя называть водитель после десяти минут пути, показался мне приятным мужиком, наверное, он таким и был. Он такой и есть.

Пару слов скажу о товарище. Валера — мой общаговский друг и однокурсник. Мы вместе с ним овладевали навыками пельменного соблазнения женщин, по очереди носили одни классные потёртые джинсы «левайсы» и вместе, можно сказать, по очереди, ходили пересдавать анатомию по несколько раз. Валера по местным меркам был бизнесменом или, как его называли местные, «ипэшником». Вообще, все бизнесмены тут делились на две категории: «барыги» и «ипэшники». Всё остальное, что по описанию не подходило под эти определения, называлось в народе предельно ёмко — «херня какая-то».

Кроме того, Валерка и родился где-то здесь, в ближайшем селе, и жила там же у него мама, которую он очень сильно любил и к которой даже во время студенчества часто ездил, объясняя это тем, что «её нельзя там одну оставлять».

О маме своей он рассказывал зачарованно. Она вырастила его одна. Валера был поздним ребёнком. Отца он не знал. Мама работала в колхозе, много трудилась, они ни в чём не нуждались особо. Когда пришло время Валере поступать в вуз, она решила вместе с ним переехать в Горножилинск, поближе к удобствам цивилизации, которыми она никогда в жизни не пользовалась.

Сам же уже повзрослевший «ипэшник» Валера снимал небольшое офисное помещение в здании церкви, от чего пользовался только большим уважением среди населения Горножилинска. Мол, если уже отец Митрий дал добро, значит, праведным делом занимается. Но это было далеко не так.

Валера ремонтировал компьютеры, любую технику, потому что на таких спецов в маленьких городах всегда дефицит, но поступал он, однако, хитро. Он брал, например, ноутбук в ремонт, заранее выставляя тройной ценник, отправлял в областной центр к своим товарищам, которые довольно быстро производили все нужные ремонтные манипуляции. Когда работа была сделана, и товар привезён обратно в его освящённый всевозможными святыми водами и дымом офис, он включал свой актёрский талант, объяснял заказчику, как долго ему пришлось ломать голову над проблемой, для вида пачкал руки разнообразной дрянью и объявлял, что «нужно заплатить на пятьсот рублей больше, так как пришлось заказывать детали из Китая». САМОГО КИТАЯ!!!

И так обычная замена термопасты выходила местным, ничего не понимающим в компьютерах людям, в пять тысяч рублей. К слову сказать, маркетинговые издержки, связанные с содержанием офиса в здании церкви, обходились ему, как аренда однокомнатной квартиры в центре Москвы. В левом углу помещения, как и положено, висели различные иконы, названия которых он не знал, но каждый раз, когда он забирал технику к себе в каморку, он поворачивался к образам, делал смиренное лицо, будто отдаёт честь какому-то полковнику во время парада, и, перекрещиваясь, говорил громко: «Прости и сохрани!»

Я знал, что меня он зовёт к себе не из-за того, что соскучился, а потому, что только я официально сертифицирован в области на ремонт бытовой техники под брендом «Telefunken». Если вы не в курсе, то есть такие, например, телевизоры. Сам он справиться не смог, поэтому пригласил меня. Я это понимал, но также я ощущал дикое желание где-то в районе желудка (не знаю почему), что очень хочу увидеть этого уже постаревшего говнюка, с которым я провёл, пожалуй, лучшие годы своей жизни в комнате номер 145 на четвёртом этаже общежития.

Под самый конец пути (судя по синей табличке, оставалось двадцать километров) мой водитель Игорь решил рассказать мне «прикольную историю, которая произошла вообще недавно в городе» и которая каким-то образом коснулась его лично. Мне стало дико интересно не из-за подводки, а потому, что я заметил, как резко изменилось его лицо. Оно из румяного с ярко-алыми крапинами на щеках, (последствия перенесённой в детстве болячки), превратилось в один большой бледный пельмень, который плохо завернули, а из дырочки вываливался «фарш» в виде обрывков слов и фраз, складывающихся в предложения. Было видно, что я стал для него последней инстанцией, по каким-то причинам своим друзьям он этого не рассказывал, а мне чего бы не рассказать?

Я одобрительно кивнул головой, мол, «рассказывай, конечно, Гоша», поправил сумку, лежавшую у меня в ногах, и принялся слушать, создавая иллюзию заинтересованности, которая превратилась в реальный интерес лишь к середине истории, ибо начало её было довольно скучным.

В конце пути и истории меня просто перекосило от осознания того, что может случиться в таком небольшом городке, о котором никто не слышал, да и на карте его не найти даже при желании. Сейчас поймёте, почему. Постараюсь пересказать предельно точно, как всё было, но допускаю, что в силу любви к преувеличениям могу приукрасить там, где обещал ещё в первых абзацах.

Каждое утро Игорь покорно выносил накопившийся за прошлые сутки мусор. Между делом он дал мне понять, что его жена — кулинар-экспериментатор, поэтому из-за её экспериментов резко вспухал серый мешок под раковиной и резко пустел кошелёк мужа-таксиста. Чтобы вы понимали, в небольших городках, вроде того, о котором идёт речь в этом произведении буквенного искусства, ближайшая к дому мусорка может находиться на расстоянии километра. Структуры и логистики в таких поселениях нет, но есть широкая главная дорога, которая, как правило, обычно грунтовая, утоптанная ногами и редкими машинами, а второстепенные улицы с ужасными заросшими дорожками вместо тротуаров тянутся от главной «жилы» по сторонам.

Если смотреть сверху, то выглядит это как лёгкие курильщика, где от трахеи ответвляются бронхи. Почему курильщика, спросите вы? Да потому что почти всегда очень грязно. Ситуация усугубляется тогда, когда проводится газ: становится настолько грязно, особенно после дождя, что походит это уже на кровотечение в чёрно-белом фильтре.

Так вот, Игорь прогуливался с пакетом, и ничего удивительного: всё обыденно. Люди идут на работу, дети шуруют, не особо того желая, в школу. Мимо, спотыкаясь на ровном месте, идёт сосед-алкаш, вечно «синий», с опухшим от количества алкоголя в крови лицом. Всё как и везде. Да вот только есть в Горножилинске одна жительница, с ней и случилась вся эта история, о которой мне поведал Игорь.

Жительницей этой была бабушка лет семьдесят пять — восемьдесят, никто толком не знал, сколько ей лет. Она ни с кем никогда не разговаривала, лишь сама себе что-то вечно бормотала под нос. У неё большой горб: скрючивало её почти под 90 градусов, а иногда и ниже. Видимо, какое-то крайне тяжёлое заболевание. Не стану ставить точных диагнозов, всё же анатомию я сдал с третьего раза, о чём я уже вскользь упоминал выше.

И зимой и летом она одевалась одинаково: тёплый ватный, двуслойный (не знаю, что это значит, видимо, очень плотный) тулуп с рукавами чуть ли не до колена — кистей рук не было видно. Длинная, в пол, грязная серая юбка, где от старости едва различались пестревшие некогда цветочные орнаменты. Зелёный платок обрамлял её голову. Натянут он был плотно и низко, так что лицо её слегка скукоживалось, сжималось, а черты этого самого лица, очевидно, меняли свои естественные размеры и контуры. Из-под платочка торчала седая, но грязная от поднимающейся с дороги пыли чёлка, напоминавшая старый покосивший забор из прогнивших досок. Само лицо чумазым не было. Одну деталь в описании бабушки Игорь отметил отдельно: «Она всегда была с лопатой в руках». Я, естественно, среагировал на этот пассаж вопросом: «Зачем?» (как раз в этот момент мне стало интересно). На что Игорь просто продолжил свой рассказ, добавив простое: «Ща-ща».


Бабушка просто ходила по дороге и собирала камни в пакет. Конечно же, не все. Маленькие камешки она собирала в пакет и делала это ровно до того момента, пока тащить его, волочить за собой не было больше сил. Большие камни она просто отбрасывала с дороги по канавам, очищая тем самым путь направляющимся на автомобиле или мотоцикле по своим делам людям. Появление камней Игорь объяснил доступно для понимания:

— Это у нас такой ремонт дорог. Просто берут и насыпают гравия с горкой в большие ямы вперемешку с камнями, а в итоге эти булыжники, маленькие и большие, по всей дороге раскиданы. А это, братец, опасное дело, мне один раз так было: дочке, играющей в песочнице у дороги, в лоб камнем зарядило. Отскочило из-под колеса пролетевшего мимо на большой скорости мотоцикла. Представь, что тебе гольфист с метра в рыло заехал, да причём клюшкой, да ещё и острой. Ха-ха. Знал бы, кто это был тогда, башку ему самому расшиб бы. До сих пор у Татьяны шрам на лбу.

В тот день, который описывал Игорь, бабушка делала всё то же самое, что и обычно. Она лишь меняла фронт работ по настроению, выходя то на одну улицу, то на другую. Никто не знал, во сколько она встаёт на свою «работу», никто также не знал, когда она её заканчивает: она встречала бормотанием самых ранних пташек (железнодорожников, охранников со смены) и провожала, молчаливо делая своё дело, последнего проходящего по улице гуляку, заворачивала за угол и растворялась в густоте зелёных листьев или исчезала за высокими сугробами. Да за ней никто, в общем-то, и не следил никогда.

Как признался Игорь, её никто никогда и не трогал. Все попытки заговорить с ней проваливались. Хоть она никому и не отвечала, но с ней всё же многие здоровались простым: «Привет, бабушка». Её уважали, она делала, как казалось многим, больше, чем те, от кого этого больше всего ждали. Молодые и не очень матушки просили своих детей поприветствовать бабушку, мол, ей это будет приятно. Но она, не замечая происходящего вокруг, делала смиренно своё дело, делала дороги чище, иногда настолько идеально, что утром, когда Игорь уходил на работу (основная работа его — секьюрити в открывшейся недавно «Пятёрочке»), дорога была вся в камнях, а когда возвращался домой около одиннадцати вечера, количество камешков можно было сосчитать по пальцам обоих рук.

Сам же Игорь переехал в Горножилинск шесть лет назад и все эти годы он каждое утро видел эту бабушку. Он мне также признался, что горожане в шутку её называют Валька, потому что надоело догадки строить насчет её имени. Придумали сами. Говорю же, не хватает им самовыражения. На мой вопрос: «А что она делает зимой, когда заметает камни?» он ответил, что она протаптывает тропинки на обочине для детей, которые в школу идут, потому что тротуары у нас есть только у домов руководителей района (трактором проходят!) и у самой школы: по проекту положено.

Иногда верующие люди, часто посещающие церковь, а не только после периодов безостановочного запоя, видели Вальку там. Она стояла и покачивалась вперёд-назад, как маятник Фуко, а вот бормотала громче обычного. Молитвы её были не очень-то разборчивы.

Игорь резко переключился с истории о мусорном пакете и его прогулке на ту часть рассказа, в которой он поведал мне о том, что именно случилось с Валькой, которую он видел каждый день, за прошедшие полгода.

Горножилинск продолжал изо дня в день копипастить свои будни. Ctrl+С — понедельник, Ctrl+V — в ячейки — «вторник», «среда», «четверг» и «пятница». Субботу и воскресенье — выделить синим цветом. Понедельник — зелёным. Для красоты. Для яркости.

Оказывается, что в таких небольших городках довольно часто устраиваются «народные вече». Такие собрания, которые инициирует мэр со своей свитой, но приходит туда весь народно-добровольческий актив города. Как правило, подобных людей не так много, человек от силы двадцать, но есть, конечно, пара-тройка тех, кто сидит на задних рядах и в моменты бурных дискуссий покачивает одобрительно головой в сторону то одного активиста, то мэра, а когда что-то касается их лично, встают и заявляют: «Вы посмотрите, что в законах написано. Главное, чтобы всё по совести было». Совесть и то, что происходит вокруг, никак давно уже не связаны. Если только можно попробовать сравнить с магнитом, где два полюса настолько разные, но умудряются как-то сосуществовать друг с другом. И заметьте, если магнит, допустим, разрубить пополам, то получится два таких магнита, но просто поменьше. Физика!

Так вот Игорь рассказал, что где-то около трёх месяцев назад, точно он не знает, так как на эти «жополизные сходки не ходит», опять же «не по-пацански», состоялось очередное такое собрание. Изначально оно было связано с тем, что у города не было никаких ресурсов, чтобы положить асфальт на привокзальной площади. Область ресурсов не выделяет, по всем таблицам, которые специально вывели через проектор на экран, выставленный в зале, было видно, что таких денег просто не было в бюджет заложено. Всё, что там было, так это только деньги на заработные платы персоналу администрации, а это ни много ни мало около ста человек. Бухгалтер, зам. бухгалтера, младший бухгалтер, помощник младшего бухгалтера — и всё это только один семейный клан, и так по всем остальным должностям. Сколько в семье человек, столько и младших заместителей заместителя.


Помимо зарплатных денег, был ещё премиальный фонд, кто эти премии получает и за что, никто не знает, но говорят, что их тратят на школьные принадлежности для детей-сирот, которые учатся в доме-интернате, что в районе где-то в лесу находится. Раз такой повод, то никто и не возмущался, всем деток жалко, оно и понятно.

А привокзальную площадь надо строить, скоро выборы на носу, приедет поезд ЛДПР, и вдруг они, увидев разрытую и перебитую дорогу, решат, что не достойны жители Горножилинска разбрасывания купюр по ветру.

Когда-то я лично был свидетелем такой вакханалии. Вся это процессия похожа на концерт новых рэперов, которые небрежно кладут на ладонь пачку стодолларовых купюр, будто это котёнок, что-то начинают кричать, после чего, будто поглаживая этого котенка по загривку, начинают швырять деньги в толпу. Это, товарищи, и есть поезд ЛДПР. Ещё иногда раздают футболки и кепки, которые потом местные жители будут носить по десять, а то и пятнадцать лет.

Мэр предельно тактично и аккуратно заявил о том, что потребуется для реконструкции площади у вокзала собрать с каждого работающего жителя Горножилинска по пятьсот рублей. Деньги, как он говорил, невеликие, и можно справиться.

Но есть одно «но». Оказалось, что жители, которые прознали, что в других городах деньги не раскидывали в этом году, не прочь в таком случае отреставрировать часовню у кладбища. Добро от отца Митрия получено, осталось только собрать деньги. В итоге в зале, где сидели эти вершители судеб, разгорелась нешуточная дискуссия: примерно половина собравшихся, в том числе некоторых таксистов, которые потом и пересказали Игорю подробности заседания за пластиковым стаканчиком кофе, была за то, чтобы отремонтировать площадь, а остальная часть была за то, чтобы «уделать наконец эту сраную часовню». Те, кто сидели на задних рядах, покорно поддакивали и той и другой стороне, такая уж у них роль.

В какой-то момент мужики уже полезли в драку с религиозной частью зала, ситуация выходила из-под контроля. Мэр, понимая, что пора вмешаться, взял микрофон в руки и прокричал, что есть силы: «У меня есть альтернативное предложение, товарищи!» Выглядело это печально, так как микрофон оказался не подключен к микшеру, мэр просто проорал предложение, срываясь на высоких, как пародирующий Витаса, школьник.

Естественно, что никакого альтернативного плана у него не было, люди умолкли, около сорок пять лиц повернулись в его сторону, кулаки зависли в воздухе, как в фильмах, так и не достигнув лиц оппонентов. Фаталити не случилось.

Мэру надо было что-то второпях придумывать. Десять секунд прошли во всеобщем молчании. Мужчины и женщины поправляли одежду, одёргивали куртки, садились на места. Товарищи на задних рядах сидели молча, кивали одобрительно, будто ничего и не произошло. Все ждали, готовясь внимательно слушать. Какой-то дед в середине зала поправил слуховой аппарат, вылетевший из уха во время стычки.

И тут мэр отдышался, посмотрел по сторонам в поисках помощи, но не нашёл и выдавил коротко и ясно:

— А давайте тогда Вальке будем платить зарплату? — изумлённые зрители моноспектакля застыли в ожидании продолжения, а «Гамлет» продолжил. — Ну а чего нет-то? Если мы уж выбрать не можем. Ну и чёрт с ней, с этой площадью. Говорят, в этом году денег партия и не даёт никаких, сами ж сказали, а футболок и так у каждого из нас по восемь штук.

Теперь и те, кто в зале, стали одобрительно кивать, как и те, что сзади. Мэр продолжил, чувствуя появившуюся в голосе уверенность:


— Часовенка — дело хорошее, но отец Митрий мне тут говорил, что это не приоритетный его проект на ближайший год. Нам надо купола церкви будет сначала отреставрировать. Отец Митрий сказал, что сам уладит эти вопросы.

Странно, — заметил таксист Игорь, оборвав нить повествования, — было непонятно, когда успел мэр поговорить с отцом Митрием, ведь он целый месяц был в отпуске на Кипре и только вчера с него вернулся. А судя по его сторис в инстаграме, он там не просыхал.

Но продолжим. Люди в зале начали что-то обсуждать, рассуждать, и вдруг какой-то мужчина с заднего ряда встал и задал вопрос:

— А ей с какого перепугу?

— С того, что она за всю свою жизнь сделала для города гораздо больше, чем ты, а ни копейки за это не получила, давайте хоть отблагодарим Вальку, — не стушевался и уверенно ответил мэр. — Ходит уже какой год, камни собирает, булыжники раскидывает, вот вам альтернатива. Оформим её по бумагам как дворника. До конца года осталось-то всего ничего, а там новые деньги придут, и будем решать вопросы с часовней и площадью. А пока соберём рублей по 200 со всех, это будет её зарплатный фонд на годы вперёд, будем выдавать каждый месяц. Насколько хватит — настолько и хватит. А? Ну, как идея?

Люди успокоились окончательно, мэр светился от счастья, будто праздновал свой юбилей в кругу друзей. Мужчина на заднем ряду сел и стал кивать одобрительно. Мнения в зале разделились, но в итоге большинство проголосовали за.

— Вальку все любят, она как наш талисман города, что ли. Я вот, не задумываясь, отдал двести рублей, а жена говорила, чтобы я вообще пятьсот отдал, но я отдал 200, чтобы всё как положено, — подытожил историю Игорь.


Естественно, волонтёры, которые обходили все квартиры, чтобы собрать деньги для Вальки, постарались сделать так, чтобы об этом интересном добровольческом проекте, как назвал его мэр, узнали все. Через две недели сбор денег уже был окончен. Весь город знал об этом, каждый сдал свои кровные двести рублей. Говорят, были и те, кто отказывался, но всё же по бумагам вышло так, как должно было получиться. Кое-что в городе после этого изменилось, а именно — отношение к Вальке.

Сделаю лирическое отступление. На этом моменте Игорь остановил свой рассказ, нырнул рукой в сторону задних сидений, рукоблудил там долго, достал бутылку, отпил воды, с трудом проглотил — видимо, пересохло горло, резко повернул в мою сторону голову, как орёл, и сказал почти шепотом:

— Ёбнулись просто умом все, скоты…

Дальнейшие подробности этой истории вызвали у меня точно такие же эмоции, как и у Игоря.

Перестройка в умах горожан прошла практически молниеносно, но сильно заметны эти изменения стали только через две недели, как раз тогда, когда (опять же по слухам) Вальке перечислили первый аванс. Слухи о том, что она теперь работает по бумагам как дворник и за деньги, разнеслись, как грипп по ясельной группе. Это событие стало важной темой обсуждений среди всех слоёв населения, от мала до велика. Валя же точно так же обыденно и рутинно продолжала делать ровно то, для чего она и выходила каждый день на улицу: собирать маленькие камни и скидывать в канаву большие валуны, чтобы они не мешали ходить и проезжать транспорту.

Спустя же четырнадцать дней Игорь, точно так же, как и в начале истории, поволок на мусорку мешок с картофельными очистками, оставшимися после того, как жена выварила целый чан пюре, чтобы (заменила союз) сделать ватрушек. Пару штук он как раз взял с собой, чтобы угостить Вальку. Обычно она не отказывалась от подобных презентов. Подарки принимала молча, не благодаря и не поворачивая лица в сторону дарителя. Еду она чаще просто отдавала собакам, а вот сладости с удовольствием ела сама.

Игорь в тот день только два часа как вернулся с ночной смены в магазине, поэтому в полусонном и полуобморочном состоянии плёлся по грязной после дождя улице к мусорке. Всё как обычно: дети в школу, родители провожают, смех, крики и сосед-алкаш, как обычно, стреляющий у всех по десятке на фунфырик, вежливо обходя женщин с детьми стороной, прикрывая лицо ладонями, чтобы перегар по минимуму улетучивался в их сторону.

Всё было как обычно, но чем ближе подходил он к мусорке, тем картина всё больше и больше напоминала перевернутый на свадьбе стол с едой во время драки родственников. Сначала он заметил гнилые овощи, расползавшиеся по коробкам из-под молока, потом прямо на дороге он увидел валявшуюся покрытую плесенью корочку от булки чёрного, разные остатки еды, баночки, картонные и стеклянные, фантики — всё это его наводило на мысли, что кто-то разбросал мусор по всей улице, будто прошёл дождь из ошмётков.

«Что за дичь?» — подумал про себя Игорь, а мне это он процитировал вслух, выпучив от удивления глаза, прямо как в тот день. Он было решил, что это собаки растаскали, как бывало пару раз, но чем дольше он шёл по дороге, тем больше становилось мусора.

Подходя к бакам, он увид

ел, как две женщины вываливают из серых пакетов всякий хлам прямо на дорогу, на её середину, вдоль и поперек. Одна была высокая и явно имела проблемы с лишним весом, а вторая — совсем небольшая, как Фродо из «Властелина колец»: маленькая, кудрявая, и ноги у неё были волосатые. Лично он с ними знаком не был, но знал, что они живут по ту сторону от железной дороги. Между ними завязался сразу полилог на повышенных тонах. Первым начал Игорь:

— Эй, мадмуазели, вы какого хера тут делаете? Совсем умом двинулись, или чего? Вам вроде бы не по семьдесят — восемьдесят лет, чтобы крыша съезжала. А если и так, то мне кажется, что надо вашим муженькам доложить, какой вы тут занимаетесь бестолковщиной. (не надо вопросительный: это не вопрос).

— Ты где тут мадумазелей увидел, мадумазели по франциях, испаниях или бог знает где, а мы — девушки, — сказала та, что повыше, басоватым голосом, будто пятый день болеет ангиной.

— Это ты-то девушка? Девушки мусор не вываливают из мешков, это ж не картошка на посадку. Из вашего дерьма цветы и овощи не вырастут тут. Вонь на всю улицу стоит, что у себя на стороне не вываливаете? Глупые совсем?

— А зачем нам у себя вываливать, если Она по вашей стороне только постоянно ходит, — сказала (всё-таки она, верно?) Фродо, теребя кольцо, видимо, вспомнив о муже, которого только что упоминали.

— Кто Она?! Какая ещё Она? — крикнул, срывая голос, Гоша.

— Как кто? Дурака не включай, умник, блин. Валька ваша, старуха с горбом. Мы тут ей всем городом по двести рублей, значит, сложились, поэтому пусть теперь и прибирает, отрабатывает. В городе работы нет, а она, видите ли, теперь бабки получает за это. Вот пусть и вкалывает.

— С вами всё нормально? Пока шёл сюда, по дороге куча мусора валяется, это тоже ваша работа? Тоже вы наразмазывали?

— Нет, это другие ребята, своих не сдадим. Да и вообще много кому это не нравится.

— Чего не нравится?

— Что она деньги стала получать. Мне вот, например, тоже денег надо, мне и сына надо учить, на образование деньги бы потратила. Никто просто так не даёт, а ей если переводят, так вот пусть и фигачит, — сказала высокая девушка, подопнув большой камень ближе к середине дороги так, что он воткнулся в загнивающий кабачок.

— Стоп, у тебя же материнский капитал был, ты куда его дела? — вдруг вмешалась вторая, явно очень удивившись.

— Да мы его с Серёжкой обналичили по-серому и тачку купили. «Хайдэу Соларес». Бизнес-комплектация.

— Убирайте немедленно этот мусор в баки. Для чего они тут стоят тогда? Вам не стыдно вообще? Обозлились ни за что на человека. Ничего, что она тут двадцать лет, наверное, ходит и за бесплатно по одной улице в день прибирает? А вам жалко стало, что ей вшивых каких-то шесть тысяч в месяц будут перечислять? Она же не просила! Это город выделил!

— Перечисляют ведь, значит работа, а если работа, то пусть вкалывает. Вот старая халявщица.

Игорь был удивлен и ошарашен. За те несколько лет, что он живёт в городе, он не видел и не слышал ничего подобного. Как-то до этого всё тихо было, мирно и спокойно. Пока он стоял и думал, что теперь делать, Фродо и Друид развернулись, что-то сказали в параллель ему невнятное, но он не разобрал.

Из-за поворота показалась Валька, и Игорю стало до того стыдно, будто он этот весь мусор раскидал. Он стоял и смотрел куда-то сквозь неё. Она шла, как обычно, подкидывая лопаткой большие камни в стороны, маленькие собирая в свой пакетик, пока не дошла до того самого полугнилого кабачка, который открывал этот «великий шёлковый путь» из мусора, банок и сгнивших овощей.


Как раз в это время мимо проходили эти две тётки. Одна из них доедала банан. После того, как рот был битком набит калорийной мякотью, она взяла шкурку в руку и что есть мочи бахнула её прямо поверх кабачка.

— Вот и тортик получился. Ха-ха. Работай, тётя, — сказала высокая дама, широко разевая полный мякоти банана рот.

— Тупорылая ты мразь и подруга твоя бестолковая! — крикнул им вслед Игорь, на что получил поднятую вверх руку, венчал которую эффектный фак, на котором поблёскивало на солнышке серебряное кольцо «Спаси и сохрани».

Валька постояла не так долго. Потупив взгляд, она просто поддела этот «торт» и положила его на свою лопату. Чуть приподняв её вверх, она аккуратно донесла всю эту «вкуснятину» до мусорки и кинула в бак. И так каждую соринку, каждый помидор, каждый фантик.

Игорь кинулся помогать, но только он попытался поддеть картонкой, которую он нашёл тут же на мусорке, гнилые овощи, как Валька заурчала что-то громко, остановилась в оцепенении. Игорь тоже замер, он не знал, что делать. Он повторил попытку ещё раз, но реакция Вали была точно такой же.

Он выкинул свой пакет в бак и, пятясь спиной в сторону дома, и потихоньку разворачиваясь, пошёл обратно. По словам самого Игоря, он пережил настоящий шок, так как давно не испытывал такого ощущения. По своему собственному признанию, последний раз ему было так же грустно, неловко и обидно, когда он, готовясь весь вечер к первой в жизни дискотеке, пригласил на танец девочку, нравившуюся ему на тот момент, а она ему сказала коротко и ясно: «Ты мне не нравишься, Игорь. Ты неперспективный молодой человек, да и у тебя тройка по русскому», хотя им всего на тот момент по тринадцать лет было. А сейчас, вот судьба-злодейка, она работает вместе с ним в такси «Канарейка» диспетчером.


Он пришёл домой, рассказал всё жене, она поохала немножко с ним в унисон, наложила ему оставшееся пюре в тарелку, закинула туда колбасы два колечка и добавила: «Заешь! Полегчает». Игорь достал пирожки, которые он забыл отдать, и сжал их в кулаке так сильно, что пюре, уже застывшее от холода, покрошилось в разные стороны, как искры от бенгальского огня на руки ребёнка, загадавшего желание перед ёлкой.

На этом история не окончилась, следующие два дня, пока в «Пятёрочке» смен не было, Игорь жил в городе, таксовал. Позвонил жене и спросил, что там на улице. Она практически по привычке ответила:

— Да грязно, как обычно!

Эта шутка не рассмешила Игоря, а молчание жена расценила как призыв к продолжению отчёта о ситуации на улице. Она затянула недолгую речь, через слово успокаивая его:

— Игорь, ты только не волнуйся, едь спокойно! Мусора только прибавляется, они теперь ещё и сморят на это, как на цирк. Причём и мужики, и бабы, и дети. Даже с нашей стороны, представляешь? Те, кто здоровался ходил с ней, улыбался, они же теперь стоят и хохочут. Ты не волнуйся там, пожалуйста. Я, конечно, пыталась как-то вмешаться, но я одна была с дочками, а их там уже целая шайка набирается. Ты не переживай, что-нибудь придумаем, но только куда жаловаться, я не знаю.

А придумывать что-то было поздно. Игорь вернулся на следующий день рано утром. Жена встретила его страшной новостью, которая за отсутствием информации пока ещё была слухом. Оказывается, что вечером того же дня, когда все толпой глумились и водили хороводы вокруг Вальки, чуть позже, где-то в 23 часа, бабушку кто-то избил. Да так сильно, что нашлось несколько зубов в луже крови. Рядом с лужей лежала старая лопата и грязный выцветший платок с головы Вальки. Лопату и платок жена Игоря забрала домой, чтобы потом отдать их обратно. Говорят, что избили её, чтобы зарплату отобрать: кто-то будто бы не хотел сдавать деньги, а его заставили.

Но на следующий день никого на улице не было. Игорь, окутанный злостью и дурманом раздумий, вышел на воздух с пакетом, как обычно, но ни мусора, ни толпы людей, ни Вальки он за всё время пути не увидел.

Он встретил детей, весело шагающих по улице в школу. Проходя мимо багровой лужи, которую никто не постарался убрать, дети резонно задавали вопрос родителям, которые, скорее всего, были в той толпе хохмачей-затейников: «Мама, а что это за лужа такая большая?» На что фантазёры незатейливо и уверенно отвечали: «Варенье вишнёвое кто-то выкинул и разбил». «А где же стекляшки?» — спрашивал мальчик лет семи. «В Караганде», — одёрнув со злостью ребенка за рукав, говорила мудрая женщина.

Мусор ещё по привычке кто-то раскидывал, видимо, желая снова поплясать вокруг старой женщины, но убирать его было уже некому, запах стоял невыносимый. Пахло всем одновременно, будто мусорные полигоны из Подмосковья все переехали под Горножилинск.

Игорь, замедлив шаг, шёл к мусорке, остановился у багровых пятен и закидал их грязью, благо, на дороге её хватало.

Игорь вот уже десять лет как не курил, но в тот день решил прогуляться до минимаркета, купить сигарет — очень уж хотелось. Вся дорога была в ямах и камнях, которые уже никто не убирал, а власти не имели желания их хоть как-то прижать к дороге. Сам не зная, почему, Гоша шёл и отпинывал в канаву камень за камнем. Что были побольше остальных, даже подталкивал рукой. Мелкие он не трогал, но почему-то думал, что «вот этот-то она точно бы сложила в мешочек».


Подходя к минимаркету, он увидел на ступеньках спящего алкаша, которого каждое утро встречал у своего дома. Но в этот раз он его неожиданно встретил у входа в магазин. Игорь внимательно осмотрел «место преступления» и увидел стоящую рядом с алкашом большую и опустошённую бутылку вискаря, полпалки обглоданной колбасы, огурец, пачку «Winston’a» и чёрную икру. Откуда такие богатства? Бог его знает. Может, пенсия пришла у мужика?

Как раз в тот момент, когда Игорь ступил на первую ступень, мужик зарычал, как обычно рычат озверевшие от алкоголя алкаши, и проснулся. Игорь решил воспользоваться ситуацией и попросить сигарету, чтобы не тратить деньги, благо «спящий принц» его признал.

Сосед протянул грязные ссохшиеся пальцы к пачке, достал сигарету и вытянул руку в сторону Игоря, чтобы передать. И в этот самый момент Игорь обратил внимание на то, что все холки у алкаша были в свежих ссадинах и кровоподтёках.

— Упал, что ли? — спросил Гоша

— Угггууууу, — ответил тот.

С того дня прошло уже больше месяца, но Игорь, рассказывая, путался в данных. Мусор выкидывать мимо перестали, дорога же была вся усыпана гравием и булыжниками, народ стонал и охал от того, как же плохо работает городская власть. Вальки так и не было. За месяц, как посчитал Игорь, она раньше тридцать четыре раза на их улицу заходила, а тут — ни разу.

Слухи ходили разные. Мол, переехала в другой город, но куда она переедет? Кто-то говорил, что она теперь ходит по ту сторону от железной дороги, но Игорь — таксист, и он ни разу её не видел больше в городе, хотя колесит он по обеим сторонам. Наиболее вероятная история, в которую верили все: мол, после того, как её избили, не выкарабкалась старуха и умерла. Похоронена неизвестно где. Весь город всё равно сходил и поставил свечки за упокой. Не поверите, но пришли зачем-то Фродо со своей длинношеей подругой. Даже Игорь поверил в то, что нет больше Вальки.

Спустя неделю, так совпало, у Игоря как раз пять лет было со дня смерти мамы. По этому случаю они с женой напекли разных пирогов, ватрушек, рыбников, навели морс, перелили его в полторашку из-под нижнеивкинской минеральной (без газов), и Гоша пошёл на кладбище. К маме он принципиально ходил один, чтобы никто не видел его слёз. То ли стыдно было, сам он объяснил невнятно. А пока объяснял, чуть снова не расплакался. Он захватил с собой лопату Валькину, она первая попалась на глаза. Нужно было приподнять могилу, прибраться чуть-чуть.

Наш герой сел на велосипед и поспешил к пункту назначения. Старое кладбище располагалось прямо в лесу: надгробные плиты и сосны — как охранники, отлично выполнявшие свою работу. Перед лесом стояла часовня, которую так хотели отреставрировать в мэрии, но не смогли. Пятый ряд от часовни на север вглубь леса, поворачиваем налево, проходим Семикачанных Сергея Петровича, царствие ему небесное, Запачканных Зинаиду Семёновну, и вот она, Хоробрых Татьяна Игоревна.

Не знаю, зачем он мне так подробно рассказывал, но я прямо ощутил холод могильных плит. Это меня чуть взбодрило, ведь я ещё находился под впечатлением от того, что мне рассказал Игорь ранее.

Лес был настолько густой, что ничего не было видно на расстоянии в сто метров. Игорь в одиночестве ел свои пироги, запивая морсом, который по вкусу напоминал «Юпи». Никого. Тишина. На его удивление, все могилы вокруг были чистенькие и ухоженные. Приятно, что хоть к мёртвым местные относятся с почтением.


Пытаясь достать нож из сумки, которая была позади него, он вдруг обратил внимание на то, как вдалеке что-то тёмное недвижимо дёргалось на месте. Неужели кто-тотоже решил навестить родственников? Или зверь какой? Обычно Игорь в этот день тут никогда никого не видел, поэтому решил сходить, поздороваться и узнать, с кем его объединяет горе в этот день.

Чем ближе он оказывался к объекту, тем отчётливей он понимал, что это не человек. Он даже пару раз протирал глаза. Мало ли чего? До цели оставалось пару метров, как это что-то дернулось.

Это что-то не могло показать своего лица, потому что не в силах было разогнуться. Старая юбка, длинная, в пол, с выцветшими от старости цветками, толстый тулуп с рукавами, длинными настолько, что не видно было рук, седая и белая, как первый снег, голова. Это была Она.

Игорь побежал обратно. Нет, не от страха, он просто решил вернуть то, что Ей принадлежит. Вернулся буквально через тридцать секунд. Она всё еще что-то делала у могилы и не отвлекалась.

— Здравствуйте, мы не знакомы. Меня Гош… Ой, Игорь зовут. Но вот. Я тут. Это ваше, в общем-то, — сказал Игорь нерешительно и протянул Ей лопату, которой они поменяли черенок, и две ватрушки, которые так и не отдал в прошлый раз. Выглядело это так, будто он снова стоит на той самой дискотеке, ему тринадцать лет, и он пытается пригласить «канарейку» в полёт, покружиться в медленном танце.

Гоша просто положил лопату рядом с ней на землю, а ватрушки продолжал держать в руках, теребя салфетку, в которую они были завернуты. «Прошло секунд десять, показавшиеся вечностью», — как говорил мне сам Игорь. (Внутри него умер или живёт ещё поэт). И тут случилось то, чего он меньше всего ожидал:

— Спасибо. Давай тебе одну ватрушку и мне одну? — выговорила Она, чуть присвистывая ввиду отсутствия передних зубов.

Голову она не поднимала, да и не могла, собственно. Рядом с могилкой, которую она прибирала, стоял небольшой аккуратный столик с наклеенной поверх полиэтиленовой плёнкой и две скамейки. На одну из них присел Игорь. Она же села прямо на землю, просто сложив ноги, начала одной рукой ковыряться в булочке, отламывая по небольшим кусочкам и перекладывая их в рот. Кушали они в тишине, только птицы нарушали их покой. Слышался скрип старых сосен. Заговорить никто не решался.

— Спасибо тебе, Игорь, — сказала она первой.

— Да за лопату-то? Да Бог с вами, с собой была, думаю, надо же, совпадение, решил отдать законному владельцу, — ответил неумело Игорь.

— Не за лопату, а за то, что тогда помочь хотел, да ни к чему это было. Молодец ты, — просвистев на «Ц», проговорила Она.

Гоша не знал, что сказать, он продолжал есть ватрушку, потерявшись в пространстве и уставившись в землю. Вдруг он решил спросить из любопытства:

— А вам деньги-то, из-за которых сыр-бор, вообще?

— Упаси Господь, — испугалась старушка. — Я сразу сказала, чтобы передавали все денежки отцу Митрию в церковь на часовенку, мне денег никаких не надо. Я и пенсию уже много лет перечисляю в храм, оставляю только немножечко. Нет в деньгах счастья.

— Вот как? А кто у вас тут? Родственник какой-то? У меня вот по маме сегодня…

— Никого, просто хожу и прибираюсь

— Просто так?

— Просто так. Оказалось, что мёртвым я больше пригодилась, чем живым. Смотри, как красиво стало сразу вокруг. Все могилки прибраны, всё ровнёхонько. Кое-где и цветочки подсадила, где-то памятники отмыла, а где и надписи подкрасила. С этими ребятами мне тут спокойнее. И никто со мной не разговаривает.

И почему-то так сильно рассмеялась, и Игорь почему-то тоже, до слёз. Так они, смеясь и пережёвывая, доели ватрушки. Она молча пошла к следующей могиле, а Игорь ещё долго смотрел на неё и улыбался. Лишь только тогда, когда он встал и сказал:

— Ну, я пошёл?

Она повернулась, попыталась чуть-чуть выпрямить спину, подняла голову, впервые показав лицо, и, улыбаясь в три оставшихся зуба, прокричала вслед:

— Игорь, а вы зубы там мои у помойки не находили рядом с лопатой?

Оба хохотали громко, но друг на друга уже не смотрели. Игорь дошёл до могилки матери, увидел вокруг свежие цветочки, которые ранее не заметил, и понял, что он их с женой тут точно не высаживал.


***

— Ну вот, братишка, и доехали. Славный город Горножилинск. С тебя 650 рублей, как со своего.

— Да, держи. Ну, конечно, ты жёстко меня загрузил своими историями. Чёрт-те что у вас тут творится.

— Да ладно. Везде что-то да творится, сто процентов тебе даю. Слушай, дружище, тебя где твой друг встретит-то, где мне тебя высадить?

— Да вроде на привокзальную площадь как раз.

— Ну всё, ещё пять минут, и мы на месте. Ты не против, если я покурю?


— Да нет, конечно, но ты же бросил десять лет назад?

— Дак закурил, — сказал Гоша и поджёг сигаретку.

Игорь довёз меня до указанного места, мы рассчитались, пожали друг другу руки, соревнуясь, у кого сильнее хватка. Валеры почему-то не было, но я не отчаивался, потому что у меня был номер телефона. Я набрал его, он сбросил вызов, и только через тридцать секунд я понял, почему.

Из-за поворота выезжало знакомое авто, а за рулём я увидел знакомого мне человека. Это был он, изменившийся и постаревший, но всё такой же обаятельный и харизматичный. Он со свистом и шумом припарковался прямо передо мной, вышел, раскинув широко руки в стороны и вскрикнув:

— Сколько лет, сколько зим!

Сцена встречи выглядела примерно также, как её изображают в сериалах по телеканалу «Россия-2»: мы долго обнимались, не понимая, зачем, похлопывали друг друга по плечам и торсу, слегка переборщив, потому что мне было больно.

Валера был одет в голубую болоньевую лёгкую куртку без воротника и тёмно-синие джинсы. На носу плотно сидели огромные очки. Когда он вдруг начал плохо видеть? Лицо выглядело уставшим, будто он не высыпается. Волосы наросли на уши, хотя подстригаться он никогда и не любил.

— Давай садись на заднее, в кресло для детей, — начал с шутки Валера.

Я сел, конечно же, вперёд. Всю дорогу Валера шутил и готовил меня к тому, что дома ему многое нужно мне рассказать. Я всё ждал, когда он уже наконец-то перейдёт к тому, для чего меня вызвал, — к ремонту какой-либо техники бренда «Телефункен», чьим официальным сервисным представителем в нашей области я являлся. Так себе заслуга, но похвастаться иногда можно. Разговор вдруг резко стал удивительно грустным, Валера не к месту вдруг выпалил, уставившись в пустоту за лобовым стеклом. Перед этим он нажал на тормоз:

— У меня ведь мама умерла месяц назад, скоро сорок дней.

Я знал, как сильно он всегда переживал из-за мамы, поэтому постарался подобрать какие-то правильные слова. Сказал ему что-то типа «держись, крепись» и в этом роде. Всегда очень сложно сказать человеку что-то, что ему поможет. Ведь помогает, правда?

Ехали недолго, минут пятьдесят семь. Дом у него стоял на самом краю Горножилинска, ничем особенным среди прочих не выделялся. Во дворе лаяла собака, которая была на привязи. Для неё была выстроена будка, покрашенная в цвет дома. Эдакий гостевой дом. Мы зашли в жилище моего друга. Я разделся, огляделся и присел на диван в ожидании чая, о желании испить который я заикнулся ещё в середине пути.

Валера поставил чайник, начал рыться в холодильнике, нарезал колбаски, овощей и извинился за то, что «не прибрался ещё после ухода матери». Чайник вскипел моментально, засвистел, как гопник в тёмном переулке. Валерка разлил кипяток по кружкам, где уже лежали пакетики зеленого чая «Ахмат».

— Ты не думай, что я тебя из корысти позвал какой-то. Мне что-то правда так плохо стало, после того как мамы не стало. Семьи у меня нет, никого нет, я всё с ней крутился, вертелся, что свою жизнь пропустил, да и не жалею, не семейный я человек, как мне кажется. Может, ещё сложится с кем-то чего-то, а может, с ребёнком возьму. У нас вдов куча шарахается по городу. У кого спился муж, у кого в боевых действиях погиб, — затянул Валера свой долгий рассказ.

Я понимал, что ему надо выговориться, поэтому мелкими глоточками пил чай, рассматривал внутреннее убранство дома и слушал, как только мог, внимательно. Он продолжил:


— Вот вроде бы и болела мать, а все равно неожиданно всё. Нельзя к такому подготовиться. Она и ходила плохо, зрение подводило, а всё равно боевая была, всё что-то делала. Я ей говорю: «сиди дома», а она уйдет куда-то, придёт поздно вечером. Одним словом, хозяйка. Последние несколько лет она уже и соображать стала плохо. Как это слово из анатомии? Деменция! Но что я ей, запрещать чего буду разве? Да кто я такой?

Её и в городе-то считали больной, хотя отчасти так и было. Я на работе, а она гуляет себе. Знаешь, какое её было последнее желание? Она попросила, чтобы я её камушки, которые она собирать по дорогам ходила, из пакетов в гроб и могилу вывалил. Я так и сделал. А знаешь, что необычно? Приносила Она целый пакет камней и гравия каждый день и сидела потом весь вечер, их разбирала. Некрасивые и кривые камешки оставляла, а симпатичными камнями, которые оставались, ямы засыпала на дорогах, чтобы людям ходилось-ездилось комфортней. Камней некрасивых я накидал, как она и просила, да вот беда. Ещё четыре мешка осталось, куда девать, не знаю, да и выкидывать жалко, вроде как память.

Она последние полгода только и говорила о том, что старую часовенку у кладбища надо отреставрировать, чтобы люди снова ходить туда начали. Ну у меня скоплена была сумма большая, куда тратить её, я особо не знал, всё у меня есть, что для жизни надо. Вот я и решил мамину мечту исполнить, не говоря ей, передал деньги на ремонт отцу Митрию, а мама чуть-чуть совсем не дожила до открытия. На днях как раз окончили ремонт. Ребята из Азии за месяц всё сделали, рукастые они всё-таки пацаны. Красивая часовня. Мы с Митрием договорились, что на табличке будет большими буквами написано: «В память о Светлане Матвеевне Сысолятиной». Думаю, ей было бы приятно. Но ведь совсем чуть-чуть не успели.


Я отцу Митрию мало доверяю, сам следил за ходом работ, деньги перечислял по надобности, чтобы всё честно было. Понимаешь? А он опять умудрился как-то себе автомобиль сменить. Ещё дороже купил себе тачку. По-моему, «Хёндай Санта Фе» в новом кузове. Три с половиной миллиона ей цена в салоне. И откуда он только деньги берёт?

А ещё там время было, когда народ ополчился просто на неё. Слух пустили, мол, город ей за эти камни деньги выделяет. Все как с цепи сорвались, а что человек уже с ума сходит, никого не волновало. Однажды даже избили её, ночи не спал, расспрашивал её, кто это сделал… Не сказала, представляешь? Сидела вот на кровати на этой (показал пальцем на другой конец комнаты) и улыбалась, а во рту три зуба оставили, монстры. Её и в городе-то называли просто «Валька». А мне с этими ветряными мельницами чего воевать, до них разве достучишься?

И тут я понял, что ни одного глотка сделать не успел. Я слушал его рассказ и не мог поверить тому, что слышу. Все эти совпадения плохо укладывались в голове. Валера сидел абсолютно никакой, на лице его чувствовалось напряжение. Я вновь похлопал его по спине, но уже не как у вокзала, по-другому, по-братски. Хотел было подобрать слова, но не смог. Я просто встал, подошёл к окну и увидел висящий на заборе толстый тулуп с длинными рукавами и серую от старости только постиранную юбку, на которой виднелись пусть и не пёстрые, но одуванчики.

Мы посидели ещё недолго в молчании, потом разговор снова начался на отвлечённые темы. Обсудили однокурсников, посмотрели в социальных сетях фотки однокурсниц и медленно перешли к рабочим вопросам:

— Валер, слушай, а сломалось-то у тебя чего?

— Да, ничего серьёзного, на днях местный таксист, Гоша зовут, телевизор притащил, приёмник сигнала сломался, походу. Я как увидел, что «Телефункен», сразу понял, что надо звонить.

Печник

Советский союз стал для многих страшным и далеким прошлым, а некоторые вовсе были рождены в эпоху становления Новой России. Но всё ли так было мрачно и плохо в двадцатом веке? Прогресс, век информационных технологий — всё это еще больше отдаляет старое поколение от нового. Однако не стоит забывать, что среди множества «переменных», всегда найдутся «постоянные». Члены большой семьи, во главе с Вениамином Евгениевичем, пытаются найти общий язык друг с другом. Уговоры провести газ к дому старика перерастают в жаркий спор.


Дед уже третьи сутки отхаркивал чёрную слизь прямо на постель.


Мы с мамой и папой хоть и жили давно в городе, но про деда никогда не забывали. Раз в три месяца старались приезжать на выходные, а в новогодние каникулы пять из десяти дней проводили у него в селе. Моего деда зовут Вениамин Евгеньевич. В российской современности такое имя и подобные ему — Аристарх, Порфирий — уже сложно встретить, особенно в городе. По этой причине и по причине моего слабого интеллектуального развития к пяти годам (не всегда был умён и гениален) я называл деда первое время Вина Мин и даже долгое время говорил ему, что он китаец. Было всегда приятно и весело вспоминать свои догадки уже в зрелом возрасте, все обычно дружно смеялись, а дед улыбался так широко и открыто, что морщины на его постарелом лице расправлялись, как гофрированные шторы в моём доме.

Но уже довольно продолжительное время он не мог так откровенно хохотать, даже дышать ему было сложно. Первые признаки ухудшения общего самочувствия начались сразу после смерти бабушки. К депрессии, связанной с утратой «души моей», как называл её дед, добавились резкие боли в груди, общее повышение утомляемости, а также резко атаковавшая его старость. Мы, естественно, поддерживали его, как могли, несколько раз предлагали переехать к нам в город, но он горделиво отказывался, продолжая «со скрипом» в коленях и свистом в легких хозяйствовать у себя во дворе и доме. Буквально через несколько месяцев после смерти бабушки он продал корову, отдал соседке безвозмездно три козы, договорившись о том, что она будет предоставлять ему каждый день по литру молока из-под козы в период её лактации. Оставил он только кур. Как он говорил: «без яиц мужик — не мужик, даже если ему семьдесят два года». Видимо, возраст на чувство юмора влияет слабо.

Примерно через год, как раз после годовщины смерти, ему опять вдруг поплохело: дед даже во сне уже свистел, как ветер между сосен. Выход во двор, чтобы накормить Дружка, стал пыткой. Апогеем происходящего являлся странный кашель, природу которого сразу понять было сложно. Чёрная мокрота вперемешку с зелёной слизью выглядела страшно, но, по крайней мере, освобождение от этой субстанции позволяло ему вдыхать необходимые объемы кислорода в легкие. В тот день как раз все были дома в деревне: мама, папа, я и тётя Галя, папина родная сестра и, соответственно, родная дочь деда, а также вся родня, речь о которой пойдёт чуть ниже. К слову, нужно заметить, что Галю дед особо никогда не любил, а бабушка принимала такой, какая она есть: со всеми её выкрутасами.

Галя не закончила и девяти классов и, не сказав никому о своём точном местонахождении, ушла из дома в четырнадцать лет. Вернулась только в тридцать пять и с двумя детьми пяти и девяти лет. За всё то время, пока её не было, она написала лишь два письма с одинаковым текстом, наполненным одинаковыми ошибками: «Мам, превет, са мной всё харашо. Скора стану знаминитой». Третьего письма так и не дождались. В общем, Галечки не было дома семь лет, как и её пресловутой знаменитости.

Когда приехала «цыганка», помогали ей тогда всем селом. Об этом рассказывал неоднократно отец, который в год её возвращения уже работал главным инженером на ТЭЦ3 в нашем городе. Он чуть старше тёть Гали. Рассказывал он о том смутном и странном времени в их семье примерно так:

«Отстроили дом Гале всем селом, сделали ремонт, устроили мелкого в садик, старшего — в школу (два сына). Первое время местные тащили масло, молоко, картофель, учитывая, что и своего добра со двора деда и бабушки было навалом. Ну ничего не поделаешь: русская сердобольная душа сердоболит всегда с избытком. Потом Галя устроилась на работу техслужащей в школу, где учился старший сын, вышла замуж за учителя труда, с которым так и живёт по сей день».

Надо отдать должное Сергею Вячеславовичу, ведь где-то через три года после её приезда, когда они уже во всю распивали черные чаи в учительской после 18:00 (только там горел свет, все видели и следили за тенями), по селу поползли слухи о двадцати с копейками годах, проведенных в якобы Москве. Вспоминать об этом не очень хочется, да и не особо приятно, потому что в целом тётя Галя остается хорошим человеком, с весьма темным и, скорее всего, не совсем приличным прошлым. Сергей же, дабы заткнуть всем рты, усыновил обоих пацанов и дал им свою фамилию. К тому же в наше отсутствие тетя Галя и дядя Серёжа — это незаменимые люди, помогавшие дедушке и бабушке до момента ее смерти.

К слову, смерть бабушки не была неожиданностью для нашей семьи. Она была на пятнадцать лет старше дедушки. Очень давно плохо себя чувствовала, почти не вставала с кровати, физически не могла. После перенесенного инсульта за три года до кончины правая сторона её тела была практически полностью парализована. Всё это время дед ухаживал за ней, менял белье, подмывал кожу и опрелости, разминал суставы и мышцы, чтобы не было пролежней, готовил еду, выводил её к скамейке под окнами дома, где росли ее любимые цветы, за которыми он с трепетом и нежностью ухаживал все эти годы. Она прожила восемьдесят семь лет.

На все расспросы о том, как они познакомились и что их связало, бабушка всегда отвечала одинаково: «Он был молодой, работящий и не пил. Таких мужиков больше не было». После чего дед, если был рядом, всегда добавлял: «И не будет!»

Он всегда скромно отмечал на всех праздниках и сборах, что бабушка — это самая потрясающая женщина на свете.

Да и, собственно, с ним не поспоришь. Какой она осталась в моей памяти? Наверное, старой, мудрой, гордой, но чрезвычайно по-деревенски женственной и трудолюбивой. Всю свою трудовую деятельность она провела в детском саду, в который и устроили младшего сына Гали — связи пригодились. От простого воспитателя ясельной группы она выросла к тридцати пяти годам до директора учреждения. Многие думали, что у этой гордой брюнетки на уме только карьера, увеличение денежного довольствия, а простое и мирское, как, например, мужское внимание, ей и не нужно вовсе. Срамные пигалицы за спиной щебетали, мол, «Альбинато в город к любовницам ездит».

Тем сильнее было удивление местных, когда она обратила внимание на молодого парня-сироту, который к тому моменту только осваивал и, не покладая рук, перенимал у опытных мужиков искусство кладки печи. Директор детского сада и печник — золушка и принц времён коммунизма, только наоборот.

Через два года родился отец, ещё через год с шумом и слезами — тётя Галя. Даже рождение детей не стало весомым аргументом для деда. Местная округа первое время шарахалась от того, что молодой мужик не выпивает даже в день рождения сына, однако потом о его «сухости» начали даже складывать легенды. Кто-то даже умудрился выдумать миф о том, что бабушка перед свадьбой предъявила деду условия, согласно которым после выпитой первой рюмки она его погонит к чертям собачим из дома. Порой казалось, как рассказывал папа, что люди даже спорили на то, выпьет ли на очередной дискотеке в клубе дед хоть что-нибудь или нет? Выгонит его после этого бабушка или нет? Но все их ожидания были глупостью, а умным был тот, кто всегда ставил на «нет», потому что дед просто в клуб не приходил. Шумные развлечения его мало стали интересовать с появлением детей.

Ну а дальше…

Дед рос как специалист, так сказать, бабушка работала директором до самой пенсии. Вскоре к сорока годам дед стал самым востребованным в деревне мастером по укладке печей, вернее, остался единственным. Благо, тогда это ещё было кому-то да нужно: окружавшие село деревни умирали, люди переезжали вместе с хозяйством, кто куда: в райцентр, областной центр, в Москву. Всё-таки большая часть деревенских жителей не уезжала далеко от «корней», а поселялась на краю села, где отстраивала дом. А какой дом без хорошей печки?

Его учителя и наставники ушли, превратившись в тепло печей, созданных их руками, а дед с честью и достоинством нёс по жизни их философию и подход в работе. Он часто вспоминал об этих людях, говорил много и только хорошее. Пожалуй, что в сегодняшнее время сложно представить нашему поколению подобное отношение к труду, когда, вроде бы, обычная укладка печи для людей превращалась в процесс, сравнимый с работой Васнецова, пишущего на потертый хост очередной пейзаж Вятской местами еще девственной земли. Печь — это не просто строение, а сердце дома, его тепло и душа.

Как мне кажется, больше всего впитал эту философию отношения к любимому делу мой отец, нежели Галя (что, очевидно, по-моему). Папа честно отдавал каждый рабочий день все силы на работе и любил то, чем занимается, да и любит по сей день.

Коротко об оставшихся. Младшему сыну тёти Гали сейчас восемнадцать лет, как и его отчим, он мастер деревообработки. Заявил всем, что сходит в армию, если понравится там, то останется защищать Родину от внешних раздражителей и попросится в Сирию, если война не кончится. Если же в армии будет (дословно) «полный трэш и отстой», то пойдет в ПТУ, получит диплом и будет дальше заниматься тем, чем занимался в гараже с отцом. Учитывая, что с одной пятеркой по труду (остальные тройки только четвёрка по музыке) перспектив других у него особо и не было, то вполне себе годный план. Село покидать наотрез отказался. Был шанс устроиться после армии приставом в городе, но он отказался.

Старший брат был гораздо смышленей. Бог наградил его талантами разных мастей. Ему уже двадцать два года, и в армии он уже побывал. Мыслей о том, чтобы остаться там, у него даже не было. Дело не в том, что ему там понравилось или не понравилось, а в том, что парень давно уже решил для себя связать, да и связал, свою жизнь с танцами. Ещё в детстве он открыл собственную студию брэйкданса в селе, а через год после открытия он с учениками занимал призовые места на областных состязаниях. Подтверждаю, лично приходил поболеть за брата: кричал, свистел, что есть мочи, а мочи у меня предостаточно. Сейчас как раз думаем с отцом, как можем помочь ему с квартирой на первое время, а работу он и без нас уже нашел: будет заниматься с детьми в одной из самых продвинутых танцевальных студий города. Планирует в Москве на кастинг в шоу «Танцы» съездить. Талант в помощь. Лично я не сомневаюсь, что у него всё получится.

О себе совсем коротко. Мне двадцать девять лет. Я — инфантильный экстраверт, вечно сующий свой нос не в свои дела. Как мне удалось закончить химфак, я до сих пор не понимаю. Не думаю, что пьяные посиделки с зам. декана на это как-то могли повлиять. Сегодня я занимаюсь тем, что у меня свой небольшой бизнес: я продаю кондиционеры и занимаюсь их установкой. Семьи нет, детей нет. Надеюсь, и то и другое появится. Глядя на деда и бабушку, отца и мать, я невольно ищу от женщину с восприятием действительности того же уровня и с теми же чувствами, но найти её мне пока не удаётся. Я вроде бы и понимаю, что живу в другом мире, в иное время, но, как говорили классики, «я жду чуда, как двадцать лет назад».

Так вот, в тот день дед не переставал кашлять, в селе собрались все родственники, которые заняли свои места вокруг хозяйского стола в доме деда. Все шутили, смеялись, общались на разные отвлеченные темы, но после очередного ужасного кашля деда шутки прекратились. Первым слово взял отец:

— Слушай, пап, это уже не смешно, я тебя скоро силком увезу в город на приём. Флюорографию сделаем, полежишь в больнице.

— Полежишь в больнице, говоришь? А дом я на Галю оставлю, она и так за мной и матерью твоей сколько лет ходит, а ты из своего города вряд ли приедешь: работа, семья, то-сё. Ты человек ответственный, ты на месте людям нужен.

— Ты кашляешь чёрной жидкостью! Это явно опасно! Я не знаток медицины, но такого в жизни ни разу не видел. Тебя вообще это никак не смущает?

— То, что ты ни разу не видел этого, еще не значит, что этого не существует. Знаю я, что это такое, поэтому и не еду никуда.

— А вдруг, пап, это смертельно опасно?

— И что?

Пока отец и дед спорили, все остальные, опустив взгляд в тарелки, тыкали в рожки вилкой, насаживая по две-три штуки. То и дело глаза каждого из гостей, не синхронно, конечно, поворачивались в сторону сидевших рядом друг с другом и споривших мужчин, но вмешаться никто не смел. Перебивать деда — дело гиблое. Неожиданно в разговор вмешалась тётя Галина:

— Бесполезно ему что-то объяснять. Я ему уже полгода говорю, чтобы хотя в наш местный ФАП сходил на прием, а он ни в какую.

— Да ты видела этого врача? Сам хромает на две ноги в его-то годы, лицо вечно красное, сосуды на щеках от алкоголя полопались, вспух, как будто у него круглосуточная аллергия. Ему бы кто-нибудь помог уже, а то пропадёт.

— Папа. Ладно этот, с ним понятно, но сейчас же настроили телемедицины. Специальное оборудование завезли, я сама видела, да и все в школе про это болтают.

— Это что еще за чудовище такое?

— Телемедицина — это такое ноу-хау, специально для таких чё ли придумали. Врач ведет прием прямо из областного центра: осмотр, консультация и так далее.

— То есть, ему в экран чернятиной плюнуть должен, а если я на геморрой пожаловаться захочу, дак это что мне тогда, ему…

— Ой всё, пап, не продолжай.

— Это ж ты предложила, я только пытаюсь понять, что этот ваш двадцать первый век за чудеса подарил. Такие подарки, что скоро все помрём, не от болячек, дак от безразличия друг к другу и бездуховности.

— Ну началось!

Причем последнюю фразу произнесли одновременно как минимум человек пять из присутствующих. Это вообще больная тема для нашей семьи. Технологии, цивилизации на одной чаше, а общечеловеческие ценности, тепло семейного очага, взаимоотношения — с другой. Для нас, городских, новинки технологии, гаджеты, да та же телемедицина, плавно входили в обыденность. Мы не воспринимаем их, как лейкоциты воспринимают введенное в организм инородное тело. Это не вызывает в нас чувства отторжения, кроме, может быть, пары минут, затраченных на изучение принципов работы и интерфейса (Для нас всё, появившиеся по принципу упрощения процессов, и есть цивилизация).

Деда такой подход никогда не устраивал. Любое упоминание, даже вскользь, о технологических новинках вызывало у него острую реакцию: всегда вступал в спор, который выигрывать ему с каждым годом было всё сложнее. Самой большой для него трагедией была новость о том, что в скором времени через село, так как оно было одним из самых больших, проведут газпромовский газопровод. На самом деле, как стало известно, никто при создании проектной документации даже не знал, что по прямой, по которой пойдет труба, будет лежать хоть какойто населенный пункт. Может быть потому, что на всех картах село появлялось только при сильном увеличении.

Проблем было для деда две. Первая, самая понятная и тривиальная, хоть он открещивался всегда от того, что «терял целевую аудиторию». Люди всё чаще стали задумываться о том, чтобы разобрать печь, освободить место в доме и провести газ, поставить газовый котел и забыть о вечных проблемах с дровами и растопкой печи. Дед же понимал, что так он теряет работу, но больше всего его расстраивало то, что ему некому будет передать своё мастерство, потому что в таких условиях вероятность востребованности этого труда для кого-либо равна нулю.

Кроме того, исходя из своих жизненных философских убеждений и принципов, которые уже описывались выше, дед делал неутешительные прогнозы на будущее. Он считал, что, если разобрать по кирпичам «сердце дома» и поставить на его место «бездушный» котёл, напичканный электроникой, дом уже нельзя назвать семейным очагом, а только как максимум — жилищем. Однажды он даже сказал: «лучше буду жить в землянке с дымоходом, чем с этой хренотенью на стене».

Мне тяжело понять, о чём он говорит, так как я рос в то время, когда уже начинали появляться компьютеры, приставки. Магия технологий очаровывала. Понять, как это работает, было сложно. Весь этот мир был полон загадок, ответы на которые хотелось найти. Мы и искали. И нас нельзя в этом обвинять. Но в чём действительно я бы согласился с дедом, так это в том, что мы теряем чувство меры.

Гаджеты, устройства, компьютеры и многое другое перестали быть просто подручными средствами, решающими задачи. Всё это — часть нас, порой даже большая, нежели человеческая. Молодые люди проводят часами на диванах, сгорбившись и уставившись в дисплей телефона, получают кучу сопутствующих болезней, о истинных причинах которых даже не догадываются. Если нас родители считали зависимыми (что чаще было ошибкой), то сегодняшнее поколение и меня пугает, меня, человека, который доказывал, что компьютер и Интернет — это свет.

А что мы получили? Любовь — через интернет. Знакомства и любые коммуникации некоторые люди уже иначе и не представляют, как через интернет и желательно с заполненной по всем графам анкетой. Покупка еды — с доставкой на дом, пожалуйста. Готовка — покупаем готовое, упакованное, с салфеточками, часто при этом бываем очень недовольными полученной услугой. Выражаем протест — через Интернет. Узнаём о важных семейных событиях — там же. Документы заказываем, билеты покупаем, смотрим онлайн-концерты, фильмы. Мы перестали быть самостоятельными и инициативными. Быть эрудированным и любознательным вдруг стало наказанием.

Красим ногти только у «мастеров», даже оформление праздников воздушными шариками мы и то заказываем, чтобы самим не надувать. Зачем напрягаться? Наращиваем и ресницы, и волосы, и ногти. Наращиваем, похоже, уже почти всё, кроме мозгов, а жаль.

Мир обленился. И в этом я абсолютно согласен с дедом. Если раньше, чтобы чего-то достичь и стать почтенным и уважаемым жителем мира, или хотя бы страны, нужно было много работать и стараться, то сегодня нужно просто вывернуться, но стать узнаваемым в сети и Интернете. Может, и вправду мы выветрили всё тепло из наших домов, умов и сердец? Дед разорвал тишину кашлем. Казалось, что-то взорвалось. И тут как некстати мама подняла тему, которую начинать не стоило:

— Вениамин Евгеньевич, может, печь плохо топится уже? Она старая совсем. Может, всё-таки стоит провести газ, тем более стояк газовый у соседей есть, полдороги перерывать не надо будет. Недорого будет стоить, да и вам не нужно будет на старости лет напрягаться.

Дед перестал ковыряться в тарелке, отложил вилку в сторону. Поднял глаза на маму и одновременно с этим отпил из стакана чай на шиповнике. Стояла гробовая тишина, только кто-то курил на улице и смеялся. По-моему, это были два брата, сыновья тёти Гали.

БАЦ! Дед ударил по столу кулаком. Все вздрогнули. Мама моя была не из робкого десятка, не испугалась. Папа было хотел вступиться, но, остановив его, мама взяла слово:

— Вениамин Евгеньевич, я бесконечно вас уважаю и ценю. Вы это прекрасно знаете, но отказываться глупо. Прогресс не остановить. Это нормально.

— Нормально что, милая? И прогресс чего?

— Нормально воспользоваться благами, которое даёт государство и современные технологии. Прогресс технологический, конечно.

— Какое еще государство? — фыркнут старик. — Оно никогда нашему брату ничего не давало, если это не связано было с выкачиванием денег. Эх, жаль стариков уже сейчас в селе нет, я бы тебя отправил к ним на разговор с плюшками. Ох, они бы тебе рассказали, как после войны паспортов не видели, а ведь добрая часть из них всю войну прошла, а Поликарп Матвеевич (один из его учителей), царство небесное, один из тех, кто Рейхстаг брал. Всегда плевать всем на село. Пока нужно было страну кормить задарма, высасывали из нас все соки и силы. Не платили толком, а вот если в райцентр будешь ездить на заседания и кричать там пуще пущего о любви к партии, которая твою же родню за навоз считает, будешь видным человеком. Телемедицина? Может, об этом прогрессе? Рассказать тебе, чего ж она появилась у на селе?

— Ну же, интересно послушать!

— Да потому что! А зачем на нас, на стариков, целый штат медиков держать, медикаменты покупать или бензин тратить, чтобы бригада с центра приехала? Стариков от болячек лечить? Зачем? — продолжал протестовать дед. — Чем быстрее помрут, тем пенсионному фонду лучше, больше сэкономят. Телевизоры эти ваши, компьютеры дистанционные — видимость и срам. Мол, гляньте, как мы о вас заботимся. Ага. Врач зав. ФАПом — алкашина в сорок лет, а рядом вагончик с ритуальными услугами.

В этот момент зашли два брата-акробата:

— Услышали хлопок, что, думаем, такое?

— А, это дед разошелся. Что обсуждаете?

Дед глазами им показал, чтобы молча прижали мягкие места. Мама замолчала, я молчал, мне было даже весело.

Вы не думайте, что обстановка была накалена, или что-то такое. Вовсе нет, всё обсуждалось так же, как Вы, например, сегодня обсуждаете новый сериал от Netflix. Главного героя убили? О, боже. Срочно в паблик и начать обсуждение. Тут также. Газ проводят? О, боже. Срочно к деду и начинаем обсуждение.

Муж тёти Гали взял слово. Он никогда не был робким, поэтому сказал, как отрезал:

— Вот и я Гале говорю: «Срал я на этот газ».

— Сергей! — сказала тётя Галя.

— А чего Сергей? Пока хожу, пока могу, буду топить печь. Тепло, а пирожки какие из печи выходят — вкуснятина.

— Ну мы же собирались.

— Ты собиралась, а вот я — нет. Да и мелкий меня поддерживает. Вон, Людка, соседка, провела газ. Радовалась первые полгода, пока лето было. Наступила поздняя осень. И чего? Выключает его, котел этот, периодически. Говорит, что дорого очень. Заработные платы у нас на селе с хер да маленько, а за всё заплотишь, и ни на что не останется. Муж еёный рассказывал, что ходит по дому, бывает, в трёх штанах и двух носках. И чего это за прогресс такой? Я уж пока могу, буду дрова колоть и печь топить, чтобы тепло не на бумаге было и не в квитанциях, а в доме. Поэтому, Галина, вопрос закрыт официально на семейном совете.

Дед посмеялся, поблагодарил Сергея за поддержку и попросил остальных высказаться по этому поводу. Я, как обычно, решил сначала выслушать всех, а потом уже высказаться по этому поводу. Первый, слегка перебивая своего отца, начал Андрей, старший сын Галины:

— А что я? Мне кажется, для тех, кто живет в городе, сложно по этому поводу что-то вразумительное говорить. У нас там печей нет, зато есть куча бетонных муравейников: покупаешь ячейку, выбирать не приходится Но если вы спрашиваете, что я думаю о жизни в селе и что скажу конкретно по вопросу, связанному с газом, то мне кажется, и тут я поддержу папу с братом, что печь — это не просто обогреватель на паленьях или кондиционер какой-нибудь (меня задело это, конечно, но я решил не перебивать), всё-таки — это атрибут домашнего очага, фундамент уюта и комфорта. Чем мы тогда отличаемся от любого горожанина? Или не отличаемся? Да и, мне кажется, никуда печи не денутся. С ними будет дело обстоять, как с хорошими деликатесами: позволить себе смогут только некоторые. Как творческий человек, я скажу только, что, глядя на настоящий огонь в печи, я горю изнутри сам, я живу, я чувствую, как во мне то утихает, то вздымают к небесам мой внутренний огонь, а без этого не быть танцу. А котёл газовый — просто большая коробками с циферками, которые периодически меняются в зависимости от температуры в доме и наличии денег в кошельке.

Следующим добавил его младший брат:

— Красава, братишка, я вообще подписываюсь. Лайк и репост, — договорил и откусил яблоко будущий солдат.

Все, как обычно, посмеялись, лишь дед сидел с грозным видом, впитывая мнения, как губка. Насадил на вилку котлету, откусил половинку, прожевал тщательно и спросил, обращаясь к отцу и Гале:

— Ну а вы что думаете, детишки? Вы ж на этой печи всё детство игрались с кошками, спали, причём сами часто просили вам с кровати туда матрац перенести. Неужели вы считаете, что пора старику снести к чертям собачим печь и подвести себе жёлтую трубу?

Галя ответила лаконично:

— Я мало решаю в доме, но думаю, что я бы не отказалось от, как ты выразился, трубы. Но Сергей мои мечты разбил о грязные черные угли нашей старой печи.

— Ха-ха, в тебе погибает поэтесса. Ты прям, Амтахова, или как её там, — усмехнулся Сергей, и все посмеялись с ним: Сергей пытался шутить.

— Ахматова, Серёг, Ахматова, — начал с поправки мой папа.

— Ахматова, Амтахова — без разницы, мне вообще в школе Онегин нравился, хорошие стихи писал, — подытожил знаток литературы.

Все хором засмеялись, даже дед слегка откашлялся от смеха. Мне кажется Сергей сделал это специально, чтобы разрядить обстановку. Папа решил, что лучше момента, чтобы продолжить, нет:

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.