Бесплатный фрагмент - Время помнить наступило…

Светлой памяти моего дорогого учителя

основоположника советской стоматологии

Александра Ивановича Евдокимова

Предисловие

Вы держите в руках книгу, написанную по воспоминаниям Нины Михайловны Савченковой. Заслуженный врач РСФСР, главный врач первой в городе стоматологической поликлиники на протяжении трех десятков лет, внештатный главный стоматолог города Новосибирска, основоположник создания стоматологической сети города и стоматологического факультета Новосибирского медицинского института, почетный член Всесоюзного и Всероссийского научного общества стоматологов, общественный деятель. Это только небольшая часть заслуг талантливого руководителя с поистине масштабным государственным мышлением, благодаря которому в 1960–1980-е годы была организована и создана не только стоматологическая служба города и региона, но целая «империя здоровья» — детская школьная стоматология, которая работала с высочайшим практическим результатом. От методики до реализации. От разрозненных зубных кабинетов в общих поликлиниках до слаженной и высокопрофильной стоматологической службы огромного города с десятком специализированных поликлиник — единственной в СССР не только по объемам и задачам, но и по организации профилактической работы среди взрослого и детского населения. За ее опытом приезжала вся страна, весь цвет медицинской науки, ведущие стоматологические клиники Москвы и Ленинграда.

А есть ли что важнее на свете, чем здоровье человека? Этой высокой миссии Нина Михайловна посвятила всю свою большую и необыкновенную жизнь. За каждым ее шагом — огромный человеческий труд врача по милости божьей и любовь к своей профессии!

Случайность и закономерность. Время и место. Все сложилось и «выстрелило» одновременно. Мы встретились совсем недавно, и наше непредвиденное знакомство с Ниной Михайловной состоялось. Спокойная и неторопливая, с открытым, проникновенным взглядом умных и добрых глаз, долей искренности и самоиронии. Каков человек, каков масштаб личности! Созидатель! «Через тернии к звездам» шла она к намеченной цели, удивительным образом оказавшись на одной волне со своей эпохой, понимая ее вызов и ее задачи, но всякий раз слегка опережая.

Непревзойденный опыт и незапечатленное время в исторической летописи здравоохранения Новосибирска. Пройти мимо оказалось невозможно. В начале декабря 2018 года в музее Центра истории развития Ленинского района была открыта юбилейная выставка, посвященная 90-летию Нины Михайловны, и вот теперь — книга, написанная мной целиком по ее воспоминаниям.

Время помнить наступило и расставило все по своим местам.

Лидия Александровна Нежинская

1. Моя родословная

Белоруссия. Город Бобруйск Могилевской губернии — издревле западный форпост Российской империи, который ведет свою историю с XIV века. Незадолго до начала Отечественной войны 1812 года здесь была построена крепость — военное укрепление, в котором останавливалась армия Багратиона. В знаменитом «Золотом теленке» И. Ильфа и Е. Петрова «Бобруйск — прекрасное высококультурное место». Это, пожалуй, единственный город с памятником герою бессмертного произведения — Шуре Балаганову. А еще здесь декабрьским ясным днем 1928 года в молодой семье Федотовых родилась девочка Нина.

Маме Варваре Сергеевне двадцать лет, она уроженка Бобруйска, из большой рабочей семьи Голубовичей, в которой было шестеро детей: три сестры и три брата. Дедушка Сергей Корнеевич слыл отличным плотником, при этом владел грамотой и читал много книг. На полках домашней библиотеки можно было найти не только книги русских писателей, но и иностранную литературу. Большой дом, который дедушка построил своими руками, находился рядом с аэродромом. Как сейчас вижу перед глазами просторные комнаты с добротной мебелью, богатыми портьерами, накрахмаленными белоснежными чехлами и занавесками на кухне — бабушкиными стараниями. А еще — большие сени с крестьянской утварью, посудой и продуктовыми запасами. Накануне Пасхи бабушка Мария Петровна пекла куличи, красила много яиц, складывала их в плетеную корзину и все это, вкусное и красивое, аппетитно пахнущее ванилью и еще какими-то неведомыми нам кулинарными добавками, — выносила в сени до праздничного разговенья.

На лето дедушка нанимался «в люди» строить дома и уезжал за город на заработки. Он очень любил бабушку и по молодости одевал ее как королеву, в семейном сундуке сохранилось ее темно-зеленое бархатное платье с оборками. Девочки тоже ходили хорошо одетые, мама вспоминала, что в детстве у них с сестрами были даже лакированные туфли. Жили крепко, натуральным крестьянским хозяйством, держали коров, а кроме того был свой сад, огород. Конечно, события Первой мировой войны 1914 года, последующей за ней Октябрьской революции и Гражданской войны, связанные с ними разруха и голод наложили свой отпечаток на размеренный уклад жизни семьи. Теперь, чтобы обеспечить домочадцев минимальными бытовыми потребностями, приходилось как-то «выкручиваться», но не бедствовали, не голодали. Все шестеро детей были приучены к труду, у каждого из них имелись свои обязанности по дому. Кроме мелкой домашней работы в мамины обязанности в летнее время входила заготовка необходимого количества травы для коров. Обычно она рвала ее на поле недалеко от дома, а так как, естественно, на каждый день травы не хватало, то по вечерам они с подругой прогуливались на колхозный рынок, где при случае можно было «разжиться» сеном. В один из таких походов и произошел курьезный случай, благодаря которому мои будущие родители познакомились. Надо сказать, что папа в это время проходил срочную службу в рядах Красной Армии в конноартиллерийских войсках и, кроме исполнения своих прямых обязанностей по службе, должен был обеспечивать кормом лошадей. Так, закупив на рынке в очередной раз сено, спрессованное в брикеты, папа загружал их в машину, а мама и ее подруга исподтишка подбирали все, что неизбежно «терялось» во время погрузки, и складывали в свой мешок. Конечно, девушки были пойманы с поличным, мама покраснела от стыда, а папа сделал вид, что не заметил и пригласил подвезти ее до дому. Так состоялось их первое знакомство, которое почти сразу переросло в серьезные отношения.

Папа Михаил Николаевич — из крепкой крестьянской семьи, старший из трех братьев Федотовых. Семья жила на железнодорожной станции, недалеко от Рязани, где папа окончил сельскую школу. Дедушка Николай Семенович занимался строительством и с наступлением лета уезжал в Москву на заработки, видимо поэтому он очень хорошо знал город. Со временем, когда бабушка, папина мама, умерла, он перевез все свое семейство на постоянное жительство в Москву, в коммунальную квартиру на улицу Садово-Каретную, из окон которой виден был знаменитый сад «Эрмитаж», основанный его владельцами в середине XIX века.

В 1927 году, отслужив срочную службу в Красной Армии, папа демобилизовался и в начале января следующего года они с мамой поженились. Несмотря на молодость, он был очень самостоятельный, работящий, к тому же внимательный и заботливый, чем пришелся ко двору маминой семье. В память об этом событии папа посадил березку перед домом. Во время войны она уцелела, и хотя рядом было много воронок и улицы как таковой нельзя было узнать, по этой березке в послевоенные годы нашли дедушкин дом.

…С самого начала молодые решили жить отдельно от родителей. В те времена найти работу в Бобруйске было сложно, но папе удалось устроиться на деревообрабатывающий завод, владельцем которого был американец. Сначала он выучился на кузнеца, а позднее научился водить машину, что позволило молодой семье в относительно короткий срок встать на ноги: снимать отдельное жилье и жить самостоятельно. В 1930 году родилась моя младшая сестра Лида и мы с семьей переехали в Осиповичи, недалеко от Бобруйска, где впоследствии у нас тоже была отдельная квартира.

Мама занималась домашним хозяйством и делала это отлично, примером для нее была бабушка. Так, как она стирала белье, не стирал никто в округе. В свои юные годы мама умела многое делать по хозяйству и, несмотря на то, что выполняла большую работу в семье, нанималась еще стирать белье состоятельным людям. Никакого стирального порошка тогда не было и в помине, стирала она древесной золой: заливала ее водой, а когда вода становилась мыльной, процеживала настоявшийся раствор через тонкую ткань в большой бак с бельем и долго кипятила его на печи. Предварительно отжав и уложив белье в корзину, несла на реку полоскать, что было совсем не близко. Так, с молодых лет, мама натрудила свои ноги и с возрастом они все больше и больше напоминали о себе. Но каким ослепительно-белоснежным было выстиранное ею белье!

…Память возвращает меня в картину из далекого детства. Мне около пяти лет, к нам домой пришла медсестра в белом халате делать прививку. Мама поставила нас с сестрой на скамейку, и нам сделали укол. А время уже было голодное, начало 1930-х годов, и мама дала нам по кусочку мяса. Я до сих пор помню его вкус! Папа старался, чтобы в доме всегда было что покушать, чем нас, детей, накормить. Даже во время войны, когда мы жили в Сковородино, в нашем домашнем хозяйстве содержались две козочки и поросенок.

В Осиповичах папа работал водителем на пожарной машине. Во время его дежурства я бегала к нему на работу, он подсаживал меня в кабину и учил буквам. В это время он готовился вступить в ряды коммунистической партии и много читал специальной литературы, основоположников марксизма-ленинизма К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина. А у меня была своя собственная тетрадка, в которой я писала буквы, цифры, и папа учил меня арифметике, складывать и вычитать. Дома по вечерам, после дежурства, он тоже занимался со мной, читал мне детские книжки. Думаю, что по природе своей он был учитель, терпеливо объяснял задания и делал это с большим удовольствием. Так что до школы я уже умела читать — складывать буквы в слова.

Среди друзей по двору у меня были в основном мальчишки. Рядом с нашими одноэтажными деревянными домами находился заброшенный яблоневый сад с невысокими деревьями. Мы наперегонки бежали в него, забирались каждый на свое дерево и, устроившись удобно на его ветвях, попадали в свой отдельный мир, свой кабинет, в котором можно было играть, читать книжку или, самое интересное, — подолгу наблюдать за тем, что творится внизу.

…И вот наступила пора идти мне в школу. Я пришла в первый класс и стала писать уже привычные для меня палочки, цифры, элементы букв — только в прописях, с косой линейкой. Наверное, у меня хорошо получалось, потому что через неделю в наш класс вошла незнакомая нам учительница и, взяв меня за руку, привела в другой класс со словами: «Теперь ты будешь учиться здесь». Это был второй класс начальной школы. Вскоре я написала свой первый несложный диктант по русскому языку, за который получила оценку «посредственно». Так началась моя уже сознательная школьная жизнь.

2. В ладонях судьбы

Белоруссия, детство, сказка,

А в тринадцать — уже война.

Ворвалась, взорвала, разметала,

И в руинах лежит страна.

Мы ушли от родного порога,

В скудный скарб увязав узелок,

И была бесконечной дорога

На восток, на восток, на восток…

В конце декабря 1940 года мы с родителями жили в городе Слуцке (Белоруссия). Папу, к тому времени уже работника политотдела, направили в Литву на должность парторга Центральных железнодорожных мастерских станции Каунас Литовской железной дороги. Мама ждала вызова для переезда в Каунас. Подходит время новогодних каникул, и мама решает на Новый год съездить к своей старшей сестре Татьяне, муж которой Николай Васильевич Чебурахов служит на границе, в городе Бресте, командиром воинской части, артиллеристом.

На вокзале в Бресте нас встретил дедушка Сергей Корнеевич Голубович, которого Татьяна после смерти бабушки в 1938 году забрала из Бобруйска к себе в семью, а также сама тетя Таня и ее сын Анатолий, мой двоюродный брат. Весело встретили Новый год, хотя даже малышня в Крепости знала, что немцы на другом берегу Буга. Из смотрового окна бывшей казармы мы смотрели на них и на их танки, и дети говорили, что немцы готовятся напасть на нас.

Пришло время возвращаться в Слуцк, а там и переезжать в Каунас, где нам дали квартиру в центре города у главного католического собора Гедиминаса.

И вот 21 июня 1941 года. Мы с мамой и сестренкой идем на станцию провожать отца на ночное дежурство в политотдел. Но утром появился взволнованный папа, о чем-то поговорил с мамой, мы в спешке собрали чемоданчик и отправились все вместе на вокзал. Нам, детям, сказали, что отправят нас в гости к младшей сестре мамы Анастасии в Бобруйск.

На вокзале выяснилось, что наш поезд ушел, но можно уехать с соседней станции, куда нас с мамой отправили на машине. На станции мы сели в пустой товарняк, и вдруг раздалась команда: «По вагонам!». И тотчас из прилегающих кустов хлынула толпа женщин и детей. Женщины были в домашних тапочках, халатиках, дети — наспех собраны. Много малышей, грудничков. Это были семьи летчиков и военных с аэродрома в Каунасе, уничтоженного с восходом солнца фашистами. Оказывается, перед нашим приездом был налет немецких самолетов, они сбросили несколько бомб и улетели на восток. Только все разместились — и снова команда: «По кустам!». Толпясь, люди прыгали на землю и бежали к лесу. Мама взяла за руку младшую сестренку, крикнув мне: «Не отставай!». Добежав до кустов, я остановилась, чтобы не упустить из виду наш вагон. И снова команда: «По вагонам!». Поезд тронулся. Вдруг раздался душераздирающий крик женщины. На руках у нее был новорожденный ребенок, а старшего, который до посадки держался за подол ее халата, рядом не оказалось. При очередных высадках мы все искали этого ребенка, но не нашли. Немецкие самолеты кружили в воздухе, и казалось, этому не будет конца. Заслышав их гул, машинист останавливал поезд, раздавалась очередная команда, и все повторялось вновь…

Наконец-то мы в Латвии, в Даугавпилсе. Недалеко мост через западную Двину. Из вагонов нас высадили в прилегающий к железной дороге ров. Местные жители приносили детям хлеб и молоко. Спасибо им! Немецкие самолеты летали над мостом, не давая составу переехать на другой берег, но не бомбили. Наконец-то в небе появились два наших краснозвездных истребителя, один из них опустился низко-низко и рукой энергично сигнализировал нам: «Вперед! Быстро!». По команде мы спешно перебрались в вагоны, и поезд помчал нас в глубокий тыл. Прибыли на станцию «Витебск». На перроне никого не было, только повсюду валялись брошенные вещи и раскуроченные чемоданы. Позже мы узнали, что через день после нашего отъезда в Даугавпилсе уже были немцы.

Утром мы добрались до Бобруйска: конец нашему тяжелому путешествию, мы дома! Но радость наша оказалась преждевременной: двор пустой, дверь дома тети Насти оказалась на замке, а внутри никого не было. Соседский мальчишка лет двенадцати сказал, что вчера все наши ушли от бомбежки в ближайшую деревню и если надо, то он может съездить туда на велосипеде. Конечно, мама попросила его об этом, он съездил и известил родных о нашем приезде. Примерно через три часа появились дедушка и две маминых сестры — тетя Таня и тетя Анастасия со своими детьми.

Ночью город опять сильно бомбили. Утром взрослые говорили о том, что немцы разбомбили роддом, и мы с подружкой тайно, никому ничего не сказав, побежали смотреть, как это разбомбили «загадочный» роддом. По дороге мы увидели, как красноармейцы с винтовками наперевес вели пленных фашистов. Сказали, что это десантники. Быстрее ветра мы помчались домой, чтобы рассказать, что видели живых фашистов.

Конечно, нам досталось от взрослых, тем более что вся наша компания, состоящая из дедушки, трех сестер и пятерых детей, была готова вновь отправиться в деревню, чтобы переждать очередную бомбежку. Дорога к деревне шла через мост, подходы к которому были битком забиты людьми, шедшими с детьми и своим посильным скарбом кто куда. Навстречу, рассекая людской поток и прижимая его к обочине, двигались в сторону фронта военные машины с орудиями на бортах и неорганизованные группы солдат. По всему было видно, что солдаты готовились к предстоящей атаке на немцев. Как только мы перешли реку, мама от усталости (больные ноги давали о себе знать) присела немного отдохнуть: «Идите вперед, я вас догоню». Неожиданно прямо перед нами остановилась одна из машин с двумя зенитными пушками. С машины спрыгнул дядя Коля, который каким-то чудом разглядел нас в этой суматохе. С группой своих солдат он выгрузил орудия на поляну, посадил нас всех в машину и довез до контрольного пункта, через который уже пропускали только эвакуированные колонны с людьми. С шофером он также договорился о том, чтобы тот довез нас еще и до ближайшего населенного пункта, а сам бы потом вернулся на позицию, к орудиям. И вот уже вечером мы едем в кузове, на дорогах стоят военные регулировщики и показывают дальнейшее направление нашего движения. Дети — с интересом, взрослые — с тревогой ждали, куда же нас направят? Дорога пошла наверх и уперлась в изгородь с большими металлическими воротами, выкрашенными в зеленый цвет. В центре их были нарисованы красные звезды.

Ворота открыли часовые, и мы въехали на закрытую территорию. Нас повели в одноэтажное помещение с рядами длинных столов, скамеек и доской на стене, что-то очень похожее на классную комнату. На эти столы нас, детей, уложили спать. Тетя Таня, как жена военного и старшая из сестер, решила разузнать, где мы находимся. Она тихонько вышла во двор казармы и из-за угла дома услышала немецкую речь. Посоветовавшись, взрослые тут же решили, что надо бежать. Стали будить нас, детей. Спросонья мы не понимали, что-то выкрикивали, а мама шептала: «Тихо, немцы!». Быстро накинув что-то из одежды, с вещами и маленькими детьми на руках, мы пошли в противоположную сторону от ворот, ведь они были под охраной. Крадучись в ночи и стараясь не шуметь, спустились к воде по крутому берегу небольшой речушки, рядом с которой располагался лагерь, перешли ее вброд и побежали в сторону домов, где находилась железнодорожная станция. Здесь мы узнали, что находимся в городе Рославль Смоленской области. Тетя Таня сразу направилась к военному коменданту и доложила ему обстановку. Он очень удивился, что в городе уже немцы. Поблагодарив ее и посоветовав скорее идти на перрон, где железнодорожный состав отправлялся в тыл, он побежал в штаб. Так впервые в нашем обиходе появилось непривычное слово «тыл».

Позднее, перебирая в своей памяти события первых дней войны, я обратилась к материалам документальной истории, благо сейчас это не составляет большого труда, и узнала о том, что в Рославль немцы вошли 3 августа 1941 года. Комсомольцы города сформировали свои отряды обороны и следили за высадкой немецкого десанта. До 25 сентября 1943 года город находился в оккупации и на его территории был создан концентрационный лагерь для военнопленных и гражданских лиц на 50 тысяч человек — один из трех концлагерей на территории СССР.

…А тогда, в 1941-м, все решали минуты. Действительно, паровоз стоял уже под парами. Перед нами — открытая платформа. Только успели погрузиться, и состав тронулся. Теплая летняя ночь. Мы быстро уснули, а с рассветом небо заполнилось ревом немецких самолетов. Некоторые из них, заметив железнодорожный состав и людей на открытой платформе, забавлялись: спускались и строчили из пулеметов, затем, сделав круг, нападали снова. А паровоз пыхтел и изо всех сил несся вперед. Вот когда я в полной мере испытала страх. Мы, дети, как на ладони, были открыты любой опасности и защищены только своими мамами. Как могли, они прикрывали нас собой. К счастью, ни одна пуля не совершила своей страшной миссии.

Через несколько часов мы приехали в город Орел. День стоял солнечный, и казалось, весь город сбежался на станцию, ведь это был первый эшелон с беженцами с запада. Люди несли еду и одежду, расспрашивали, откуда мы и как «там»?

По прибытию на станцию нас пофамильно переписали и определили место нашего дальнейшего маршрута: Сталинградская область, Нехаевский район, зерносовхоз «Динамо». Там нам выделили комнату. Взрослых членов семьи, к которым уже относились и мы с братом Анатолием, определили работать в поле на прополке пшеницы, а дедушка оставался дома на хозяйстве.

Первого сентября, с началом учебного года, мы пошли в школу. Выдали нам парусиновые туфли, какую-то ткань на форму, учебники, тетрадки и чернильницы, и вот мы уже за партами. Кроме основных школьных предметов мы изучали устройство комбайна. В погожие дни вместе со взрослыми с утра и до вечера работали в поле на прополке свеклы. Взрослые оставались ночевать в поле в шалашах, а дети поздним вечером уезжали домой. Садились в телегу, запряженную быком, и погоняли, как нас научили: «Цоб цобэ! Цоб цобэ!». Вот таким образом приезжали прямиком в наш совхоз, к своим домам.

Между тем, когда уже определилось место нашего временного проживания, мама написала письмо дедушке (папиному отцу) в Москву и сообщила ему о том, где мы и что с нами, спросила про папу. Вскоре выяснилось, что Наркомат путей сообщения направил его на станцию «Свободный» Амурской железной дороги.

В короткий срок, получив пропуск на Дальний Восток и билеты на бесплатный проезд, мы с мамой и младшей сестренкой после окончания учебного года отправились к отцу, оставив дома самых близких своих родных. Наш путь лежал на Пензу, туда был откомандирован начальником политотдела железнодорожной станции папин сослуживец, он мог нам помочь с дальнейшим продвижением на восток. Дело в том, что железнодорожные билеты и пропуск, которые были у нас на руках, имели ограниченный срок действия, их нужно было вовремя продлить. До Пензы добирались на попутных поездах, в товарных вагонах, теплушках. В политотделе станции нашли папиного знакомого, он отвел нас к себе домой, где жил с семьей в хорошей благоустроенной квартире. Первым делом пошли мыться в ванную. Что и говорить, грязные мы были основательно. Когда я помылась в ванной и подошла к раковине, чтобы умыться, то увидела кусочек пемзы, и так мне захотелось очистить лицо от грязи, что я начала тереть его этим камнем и соскоблила щеку до крови.

На следующий день, перекомпостировав билеты и продлив срок пропуска на Дальний Восток, мы уезжали из Пензы пассажирским поездом до ближайшей станции, а потом — чем придется, в основном — в товарняках. Мама подходила к машинисту с одним только вопросом: «На восток?». Так мы добрались до Новосибирска, ехали в одном вагоне с эвакуированными из Ленинграда. Это была конечная станция, все пассажиры вышли из вагона. Оставив нас с сестренкой возле вещей и строго наказав нам никуда не отлучаться, мама тут же, в здании вокзала, стала искать, где можно продлить наши проездные документы. Выяснилось, что для этого нам, пассажирам, нужно обязательно пройти санобработку. Недалеко от улицы Владимировской, под мостом, находилась баня. Здесь мы впервые за всю дорогу от Пензы помылись, переоделись в чистое нижнее белье, которое нам даже постирали, а верхнюю одежду предварительно прожарили. Только после этого мама смогла продлить пропуск и наши билеты на пассажирский поезд Москва — Владивосток и мы отправились в дальнейший путь.

На одной из узловых железнодорожных станций, где поезд долго стоял, мама вышла погулять на перрон, оставив нас с сестрой в вагоне и не разрешив нам выходить. Стоя у окна рядом с выходом, мы с любопытством выглядывали из окна на перрон. Спустя время поезд дал гудок, мама вошла в вагон и встала рядом с нами. Вдруг на последнюю ступеньку уходящего поезда буквально запрыгнул какой-то мужчина, судя по форме — служащий железной дороги. Разговорившись с ним, мама сказала, что едет с детьми к своему мужу железнодорожнику в Свободный. Как только она назвала фамилию, мужчина произнес: «Вы знаете, вашего мужа назначили к нам, и он в Сковородино». Это оказалась именно та станция, на которой мы так долго стояли и с которой только что тронулись. Выяснилось, что уже две недели как папу направили из Свободного в Сковородино начальником политотдела железной дороги. Но так как билеты и пропуск были у нас до Свободного, где находилось Управление Восточно-Сибирской железной дороги, то мы поехали туда. По приезду мама обратилась в Управление и нас разместили в гостиницу. Утром следующего дня мы отправились поездом в обратный путь до станции «Сковородино», где папа встречал нас.

Это узловая станция Амурской железной дороги, по правую сторону от которой, если двигаться на восток, среди сопок, был выстроен поселок железнодорожников, со своим ведомственным хозяйством — школой, больницей, детскими садами, столовой, своим жильем, большим клубом (бывшим зданием церкви), а по левую сторону расположился город. Папе дали двухкомнатную квартиру в деревянном одноэтажном четырехквартирном доме с высоким добротным крыльцом, слева от которого был огорожен небольшой участок с грядками под выращивание овощей; тут же, во дворе, располагались хозяйственные постройки для содержания домашних животных. Одно из окон нашей квартиры выходило на сопки. Большую часть года, с наступлением весны и до первых заморозков, они представляли собой розово-сиреневое марево с удивительным и приятным запахом цветущего багульника. Необыкновенная красота! В голодное военное время мы с сестренкой частенько бегали на них, собирая кислицу, голубику, бруснику. Как-то мама собралась печь блины и попросила меня сбегать набрать брусники на начинку. Соединив ее с пареной свеклой вместо сахара, мама делала очень вкусное повидло, которым фаршировала блинчики.

С началом учебного года я пошла в школу, в пятый класс. В Сковородино мы жили до 1947 года. Папа всю войну работал, не зная выходных и праздников, как и большинство тех, кто трудился в тылу. Здесь меняли составы поездных бригад, заправляли паровоз углем и водой. Никакого сбоя в работе допустить было нельзя, т. к. на запад, на фронт, отправлялись воинские подразделения, боевая техника и оружие. Кроме того, нужно было готовиться к войне с Японией. Отец приходил домой поспать на 4 часа. Иногда он падал в обморок от переутомления. Один раз потерял сознание, когда шел по путям к составу, и чуть не погиб под колесами поезда. Как и все труженики-тыловики нашей большой страны, полуголодные, работали на Победу, не зная отдыха. По трудовым сводкам военных лет, практически любое предприятие народного хозяйства страны выполняло производственный план более чем на 100% — этого требовал фронт. Лозунг тех дней «Все для фронта! Все для Победы!» был единым для всех, и весь советский народ своими трудовыми успехами, в едином порыве, приближал долгожданную Победу!

В конце войны за бесперебойное обеспечение нужд фронта папе присвоили звание «Почетный железнодорожник». Для него, коммуниста первых лет советской власти, это была самая дорогая и главная награда в жизни!

Когда моя память обращается к событиям тех страшных лет войны, я всегда с особенной болью и тревогой думаю о людях, которые шли за нами, оставались лицом к лицу с беспощадным врагом, о тех, кто жил на оккупационной территории, кто ценой своей жизни пытался остановить врага. Мне и моей семье судьба благоволила: фронт следовал за нами по пятам, и всякий раз, находясь в шаге от неминуемой опасности, мы успевали ускользнуть от нее, принимая то или иное правильное решение. Ее величество судьба подставляла нам свои ладони.

3. Юность мимолетная моя…

О, сколько нам открытий чудных

Готовят просвещенья дух

И опыт, сын ошибок трудных,

И гений, парадоксов друг,

И случай, бог изобретатель.

А. С. Пушкин

В 1946 году я окончила среднюю школу на станции «Сковородино» Амурской железной дороги. По просьбе классного руководителя Тамары Павловны на последнем школьном собрании все выпускники писали на листочке, кто кем хочет стать. Отвечали по журналу, по алфавиту, значит — я (в девичестве Федотова) последняя. Учитель, инженер, строитель, шофер — такими были мечты моих одноклассников. Когда подошла моя очередь отвечать, то я сказала: «Хочу быть врачом». Своим ответом я удивила многих, и прежде всего учителей, преподавателей литературы и химии. По этим предметам у меня были хорошие крепкие знания, я читала много книг из домашней и школьной библиотеки, а также занималась дополнительно в кружках по физике и литературе. При таком серьезном отношении к учебе, по мнению моих учителей, я должна была поступать непременно туда, где требовались хорошие знания по данным дисциплинам. Вероятно, они видели во мне будущего преподавателя. В чем-то они были правы, ведь при поступлении в институт я сдавала экзамены именно по этим предметам, но в применении к другой, выбранной мною профессии.

Решено было, что поступать я поеду в Москву, к дедушке Николаю Семеновичу Федотову. И вот в середине июля, получив наконец-то аттестаты зрелости, мы вместе с подружкой Леной, которая мечтала поступить на юридический факультет, отправились в дальний путь. Поезд Владивосток — Москва мчал нас навстречу судьбе. Дорога предстояла дальняя, но для меня уже немножко знакомая. Летом 1945 года мы всей семьей ездили повидаться с родными, с которыми не виделись вот уже три года с момента нашего расставания в Сталинградской области. В конце 1942 года зерносовхоз «Динамо», в котором они жили, оказался в соприкосновении с линией фронта и все его жители были срочным порядком эвакуированы в разные уголки нашей страны. Мамины сестры с детьми и дедушкой Сергеем Корнеевичем (в 1943 году он умер в Днепропетровской области) попали на Кубань, вот к ним-то мы тогда и отправились. Байкал заворожил нас! Нерукотворное чудо, подаренное нам природой, живописное и незабываемое зрелище! Совсем другими «мирными» глазами смотрели мы на эту первозданную красоту: лето, закончилась война, впервые за долгое время вместе с родителями мы куда-то далеко едем, а перед нами открылось такое огромное море и сосны! Пассажиры восхищенно и заворожено выглядывали из окон, и в какой-то момент поезд притормозил свой ход. Папа воспользовался этим и соскочил со ступеньки вагона, чтобы нарвать для мамы букет полевых цветов. Я до сих пор помню тот горько-пряный запах, которым они наполнили наше купе, и как светились счастьем мамины глаза!

…Теперь же вдвоем с подругой мы самостоятельно «торили» свой путь во взрослую жизнь. Дорога была длинной. Родители снабдили нас небольшим количеством продуктов. Время послевоенное, голодное, вся страна жила по карточкам, и когда наши «запасы» закончились, кое-что из съестного покупали на станциях: жареные пирожки с луком, вареные яйца, молоко. В Свердловске поезд стоял несколько часов, здесь паровоз загружался углем и водой, и мы с Леной, воспользовавшись долгой стоянкой, умудрились даже помыть голову.

В Москве нас встречал дедушка Николай Семенович. В большой комнате коммунальной квартиры нам выделили уголок, где мы разместили свои чемоданы с нехитрым багажом и пили чай по-домашнему, с пирогами, рассказами и расспросами. Утром следующего дня я по дедушкиной подсказке (он очень хорошо знал Москву) отправилась в медицинский институт для сдачи документов. Мне бросилось в глаза, что при входе в здание главного корпуса было немноголюдно, и вскоре это обстоятельство разъяснилось самым досадным образом: прием документов для поступления в институт был уже окончен. В первый послевоенный мирный год большой поток абитуриентов, в том числе фронтовиков, хлынул в многочисленные вузы столицы и наполнил их в сроки, намного более сжатые, чем предполагалось. Получилось, что мы приехали к шапочному разбору. От неожиданности и обиды я расплакалась, но, как известно, «Москва слезам не верит» и надо было что-то предпринимать. Тем временем приходит телеграмма от папы, что его направляют на работу в Каунас и мы с семьей должны ехать в Прибалтику. Решение пришло само собой: дожидаюсь родителей и уезжаю вместе с ними на новое место жительства, отложив поступление в институт на следующий год.

Времени свободного у меня было много, я гуляла по Москве и в один из дней недалеко от станции метро «Сокол» увидела красивое большое здание учебного заведения — института химической промышленности и примыкающий к нему, не менее большой, студенческий городок. Мне пришла в голову идея попробовать поступить в этот институт, испытать свои школьные знания — ну просто так, интереса ради. И действительно, на следующий день я сдала документы в приемную комиссию, а двумя неделями позже и все необходимые вступительные экзамены, получив при этом хорошие оценки. Каково же было мое удивление, когда я узнала, что прошла по конкурсу, и в списке первокурсников увидела свою фамилию. Я поступила! Школьные знания такой далекой отсюда, но ставшей мне родной за годы войны станции «Сковородино» были удачно опробованы! А дальше — просто: поскольку учиться в этом институте я не собиралась, то с легким сердцем забрала свои документы обратно.

Вскоре приехала с Дальнего Востока моя семья, папа с мамой и младшей сестрой. Папе на работе выделили специальный железнодорожный вагон, в который была загружена вся наша мебель, в нем мы и прибыли в Каунас. Как выяснилось на месте, Каунас — не окончательное место нашего переселения. В этом импровизированном «доме» на колесах, прямо на железнодорожной станции, мы жили с семьей еще месяц, пока не переехали в Клайпеду.

В Клайпеде (город Мемель) было много разрушений после войны. В январе 1945 года город пережил штурм и блокаду при освобождении от немецких оккупантов. В центре города уцелел старинный дом (здание Русского театра) с большим нависающим балконом. Балкон был исторический: стоя на нем в марте 1939 года Адольф Гитлер произнес свою торжественную речь в связи с присоединением Клайпедского края к Германии. Во время войны город Мемель являлся базой германского флота и морской крепостью. В августе 1945 года по решению Берлинской (Потсдамской) конференции часть Восточной Пруссии вошла в состав СССР.

…Нам дали квартиру в двухэтажном большом доме с чердаком и довольно большой пристройкой для животных, в которой прежние хозяева держали свиней. Чердак был капитальный, стены выложены кафелем, на нем в несколько рядов располагались высокие металлические поручни с никелированными крючками. Оказывается, эта часть жилого помещения была приспособлена прежними жильцами под хозяйственные нужды — для «выдержки» свиных окороков — своего рода домашний цех. Улица наша оказалась небольшой и практически полностью разрушенной: уцелели, кроме нашего, только два дома. В них жили литовцы, а в полуразрушенных — цыгане, их было много, по вечерам они часто пели под нашим балконом, в надежде, очевидно, что мы им что-то дадим за это, продукты или одежду. Ну что мы могли дать? Вся страна жила по карточкам, которые были отменены только в декабре 1947 года.

Наступила осень. По моей настойчивой просьбе папа помог мне устроиться на работу, и вскоре я была принята секретарем-машинисткой начальника отделения Клайпедской железной дороги. В мои обязанности входила не только работа машинистки, но и функции отдела кадров. Демобилизованные, железнодорожники, люди с высшим и средним профессиональным образованием, рабочей специальности, среди которых было много русских, — все хотели устроиться на работу. Поэтому частенько по окончании рабочего дня я брала печатную машинку на дом, осваивая быструю печать и выполняя всю необходимую за день работу дома.

…На календаре лето 1947 года. Я снова у дедушки в Москве, и снова меня постигла неудача: для сдачи документов в медицинский институт нужна была местная прописка. Конечно, я расстроилась, слезы наворачивались сами собой, ведь для того, чтобы прописаться, необходимо определенное время, и прием документов может закончиться. Тогда мой всезнающий дед сказал: «Подожди! Вытри слезы и не плачь! Недалеко отсюда есть еще какой-то медицинский институт, пойдем!». И мы пошли. Перешли улицу Садово-Каретную, несколько двухэтажных деревянных строений и вошли во двор. Прямо передо мной открылось красивейшее четырехэтажное здание: Московский медицинский стоматологический институт. Слово «стоматология» мне тогда было совсем неизвестно, но ведь институт-то — медицинский. В этот раз все пошло как по маслу. Документы приняли сразу, не требуя прописки. Во время их сдачи ко мне подошла какая-то девочка и предложила вместе готовиться к экзаменам. Она жила в своем доме недалеко от Москвы. Мы вместе сдали первый предмет, на следующий день с волнением искали свои фамилии в списках по результатам экзамена. В нем оказалась только я, а моей знакомой не повезло. Через две недели, успешно сдав все экзамены, я поступила. Конкурс был большой, среди абитуриентов много фронтовиков, которым я еще в процессе сдачи вступительных экзаменов помогала готовиться по физике, химии, сочинению. Наконец-то все позади и я студентка! Моя мечта сбылась!

Начались учебные занятия. Нас разбили на группы примерно по 25 человек. С самого начала наша группа выделялась по знаниям, была очень сильной, хотя состояла в основном из фронтовиков. Со школьной скамьи было всего несколько человек, и почти все москвичи, городские. Мы были очень дружными и сплоченными с первых же дней нашей учебы. У одного из наших студентов, Вадима Копейкина, умер отец — военный хирург, прошел с боями всю войну. Мы все пошли на похороны, принесли много цветов. Прощание с ним проходило на Красной площади, в торжественной обстановке, где собрался весь генералитет, высшее военное руководство страны. И никто из нас тогда не остался равнодушным, мы все отозвались на горе.

Молодость — прекрасная пора, ну особенностью нашего времени был еще воздух Великой Победы! Мы вдыхали его полной грудью и шли навстречу своей мечте. Начало нашей учебы — сентябрь 1947 года — совпало с грандиозным событием празднования 800-летия Москвы, и это чувствовалось во всем. В воздухе стояла атмосфера всеобщего ликования, гордости и величия за страну, за стойкость нашей армии и народа в годы войны перед несметными фашистскими полчищами, почти вплотную подошедшими к Москве и получившими мощный отпор! Торжественные мероприятия по празднованию юбилея города проходили на Красной площади. Красивая, убранная, многолюдная Москва, народные гуляния, песни, духовой оркестр, вечерний праздничный салют — запечатлелись в памяти на всю жизнь.

Несмотря на загруженность в учебе, мы находили время и для активного отдыха. У нашего Темки (Зиновия Темкина) была дача недалеко от Москвы на станции «Отдых», он пригласил нас к себе на выходные дни, и все дружно поехали отдыхать. Темка — фронтовик, зубной техник, во время войны он работал в прифронтовой полосе, в госпитале Военно-морского флота, присутствовал во время проведения челюстно-лицевых операций и выполнял всю необходимую работу. Уже во время учебы проявились его большие организаторские способности, он возглавлял профсоюзный комитет института, а после его окончания руководил крупной больницей в Подмосковье, не оставляя при этом своей профессии.

Кроме общих дисциплин, а также физики, химии, биологии, преподаваемых на первом курсе, была еще нормальная анатомия — пожалуй, самый трудный предмет. Занятия по анатомии проходили не в учебном корпусе, а в отдельной больнице, в морге. С первых же занятий, как только начали изучать крупные кости, многое для меня было непонятно, вопросов было больше, чем ответов, к тому же еще и латынь. День за днем росло постоянное недовольство собой: «Ничего я не понимаю, учиться не могу, трудно, придется бросать институт» и т. д. Эти невеселые раздумья все чаще угнетали меня — что же я буду делать, чем заниматься? И вдруг, как электрическим током, пронзила мысль: «Но ведь они же, все остальные, могут, значит, и я смогу!». С этого момента что-то в моем сознании щелкнуло, словно какой-то внутренний диспетчер дал команду на преодоление, и анатомия «пошла». Конечно, потребовалось много усилий, усидчивости и скрупулезного труда, чтобы разобраться в этом, казалось, неподдающемся предмете. Разобралась настолько, что в дальнейшем помогала закрепленным за мной отстающим студентам и была назначена руководителем студенческого анатомического кружка. Вместе с ребятами мы занимались подготовкой тематических лекций и докладов, организовывали учебные конференции с участием профессуры. Крутилась как белка в колесе, ну ведь как было интересно и понятно! Так, постепенно, учебный процесс вошел в свое нормальное русло. Позже, тесно общаясь со своими друзьями-студентами, я убедилась, что не только меня охватывала «волна» студенческого пессимизма, особенно характерного для первокурсников любого вуза, гуманитарный он или технический. Получить, усвоить и переработать огромной объем информации за относительно небольшой промежуток времени не так-то просто. Терпение и труд, упорство и преодоление — волшебные, ключевые слова для профессионального путешествия в мир знаний.

Однажды во время практических учебных занятий в дверь кабинета робко постучали и попросили меня «на выход»: передо мной стояла Эська — та самая подружка детства из Бобруйска, с которой мы бегали смотреть разбомбленный роддом. Оказывается, она тоже училась в этом же институте, только на курс младше. Я ничего об этом не знала, а она несколько раз видела меня издалека и вот решилась таким неожиданным образом «рассекретиться». Удивительная и радостная встреча! После окончания института мы с ней встречались на IV Всесоюзном съезде стоматологов в Колонном зале Дома Союзов в Москве. В 1970-е годы она, Эсфирь Молочникова (по фамилии мужа), подруга моего детства, стала главным врачом московской детской стоматологической поликлиники — одной из лучших в столице и в стране.

Мое любимое время года — осень. Но во время учебы в Москве мы все с особым нетерпением ждали наступления весны, празднования 1 Мая, демонстрации парада на Красной площади. Для нас это был один из главных праздников в жизни. Во-первых, он означал окончательный приход весны, можно было смело убирать из своего скудного гардероба зимнюю одежду до наступления осенних холодов; во-вторых, это всегда было какое-то обновление, не только в природе, но и в мыслях, надеждах, ожидании лучших перемен. Сейчас я думаю о том, что это молодость стучалась в наши двери и мы с готовностью бросались в океан ее кипучей энергии и искренне радовались жизни! Конечно, мы хотели быть красивыми и старались получше одеться, если у кого-то из нас, студентов, появлялась такая возможность. У меня были белые брезентовые туфельки на небольшом каблучке, которые я натирала зубным порошком, для того чтобы они приобрели недостающую им белизну. Довольная и счастливая! А много ли нужно для счастья? Сущие пустяки…

Главная же особенность Первомая для нас, студентов-москвичей, заключалась в том, что во время прохождения праздничной колонны по главной площади страны мы могли увидеть на трибуне И. В. Сталина — руководителя партии и государства! Наша институтская колонна подходила к правительственной трибуне примерно в 15 часов 30 минут, и мы переживали, удастся ли нам увидеть Сталина, будет ли он находиться там в это время или уже уйдет? Кроме того, наша колонна во время движения находилась в центре площади, откуда рассмотреть стоявших на праздничной трибуне Мавзолея людей было сложно. И такая ситуация повторялась из года в год. Наконец, во время учебы на третьем курсе, я была удостоена чести пройти на первомайской демонстрации в молодежной колонне физкультурников — как отличница и активная комсомолка, ответственная за сектор учебы. За две недели до наступления праздника мы ходили на репетиции, маршируя на Красной площади вместе со всеми участниками по нескольку часов в день. Перед нами в праздничной колонне шли военные, а потом уже физкультурники с флагами. Форма одежды у нас была самая простая — в майках и спортивных трусах. На этот раз мы проходили в составе праздничной колонны гораздо ближе к трибуне, и можно было рассмотреть всех членов правительства страны. Мы увидели И. В. Сталина, он стоял на трибуне и махал нам рукой!

Учеба в Москве давала возможность студентам быть причастными к делам молодежи всего мира. Таким ярким событием международного масштаба стал для нас первый молодежный студенческий слет, проходивший в Колонном зале Дома Союзов. Я и еще один мальчик из нашего института были делегатами этой встречи. Здесь мы впервые увидели делегацию кубинцев, представлявших Латинскую Америку. Возглавляла ее очень красивая молодая девушка с необычной для нас прической и ослепительно-белозубой улыбкой. Наряду с торжественностью обстановки мы все испытывали необыкновенный подъем, интерес и радость от знакомства друг с другом, приобщение к какому-то большому и великому делу.

Много добрых слов хочется сказать о нашем институте. Кто нас учил, кто был нашими преподавателями? Огромная плеяда выдающихся людей от медицины, профессоров и доцентов. На своей выпускной фотографии 1951 года я насчитала их 45 человек. Они стояли у истоков наших знаний, формировали и наполняли тот бесценный багаж, с которым нам предстояло идти по жизни в разных уголках большой страны с великой миссией — лечить и врачевать!

В первую очередь — это Александр Иванович Евдокимов, легенда стоматологии. Заведующий кафедрой хирургической стоматологии, один из основоположников научной школы стоматологии в СССР, он прошел путь от фельдшера медицинского участка в 1908 году до директора Московского медицинского стоматологического института (1943–1950). Основатель кафедры госпитальной хирургической стоматологии и челюстно-лицевой хирургии, доктор медицинских наук, член-корреспондент АМН СССР, дважды Герой Социалистического Труда. Еще до событий Великой Октябрьской социалистической революции он окончил медицинский факультет Юрьевского университета. В 1919 году был призван в ряды Красной Армии и участвовал в Гражданской войне в должности дивизионного врача. В 1922 году отозван из армии по предложению наркома здравоохранения РСФСР Н. А. Семашко и назначен директором Государственного института стоматологии и одонтологии, которым руководил до 1930 года. Областью его научных интересов был пародонтоз, кариес зубов, воспалительные процессы и новообразования челюстно-лицевой области. В 1962 году во вновь созданном Центральном НИИ стоматологии он работал заместителем директора по научной работе (1963–1968). Александр Иванович — почетный председатель созданных по его инициативе Всесоюзного и Всероссийского научного общества стоматологов, основоположник журнала «Стоматология». С 2012 года Московский государственный медико-стоматологический университет назван его именем, а перед зданием университета в год 100-летия основателя советской стоматологии (1984) установлен памятник. Добрейшей души человек, истинный интеллигент, он обладал глубокими разносторонними знаниями, педагогическим талантом и пользовался заслуженным авторитетом как среди коллег, так и среди студентов.

Вплотную с ним мы столкнулись на старших курсах, когда подошли к изучению хирургии. Для нас, студентов, он был прежде всего примером врача в широком понимании этого слова. Мы приобретали практические навыки вместе с Александром Ивановичем у постели больного и в операционной. Он буквально учил нас, как надо обращаться с больным. Внимательно осматривая его, спрашивал обо всем: от температуры и давления в этот день до естественных человеческих отправлений. И здесь не было мелочей, важно все: и анамнез жизни (vita), и анамнез болезни (morbi), в каких условиях живет больной, какое назначение из лекарств он получает и почему. Во время учебы у каждого из нас, студентов, был свой пациент в больнице и мы его «вели» до сдачи экзамена. В экзаменационном билете по хирургии два вопроса касались теории, а третий — истории болезни твоего пациента, которую мы тоже «защищали». Вместе с Александром Ивановичем мы присутствовали даже на сложных операциях онкологических больных, порой падая в обморок от увиденного.

Ассистентом А. И. Евдокимова был Владимир Федорович Рудько — в то время доцент, секретарь партийного бюро института, тоже фронтовик, красавец, человек глубокого обаяния, остроумия, блестящих знаний предмета. Он преподавал нам хирургию. В 1964 году Владимир Федорович стал заведующим кафедрой хирургической стоматологии, сменив на этой должности А. И. Евдокимова, а в 1967 году защитил докторскую диссертацию. Более 20 лет он являлся проректором института по учебной и научной работе, главным стоматологом Министерства здравоохранения СССР, почетным членом стоматологического общества Болгарии, Франции, Америки. В течение 15 лет занимал должность главного редактора журнала «Стоматология».

Я всегда очень гордилась, что эти знаменитые и выдающиеся на всю страну ученые были моими преподавателями. Их имена, как надежный щит, «закрывали» и «вели» меня в профессии, на них я ориентировалась в сложных ситуациях, к их консультациям обращалась.

Вот «сюжетная зарисовка» моего первого больного по хирургии в стенах института. Наши практические занятия проходили в большом зале хирургической стоматологии. Сидит больной в кресле, Владимир Федорович дает мне команду: «Начинай!». Я спрашиваю больного, как его имя, отчество, что его беспокоит. Посмотрела больной зуб, спросила у больного, где и как болит. Владимир Федорович спрашивает:

— Что ты будешь делать?

— Удалять, так как зуб подвижный и вокруг него большая область воспаления.

— Правильно. А дальше что?

Я все по полочкам разложила: как и чем обезболить, сколько нужно набрать в шприц анестетика, какими инструментами буду пользоваться при удалении. Убедившись в правильности моих будущих действий, он оставил меня самостоятельно их выполнять и ушел в операционную, где его уже ждали для проведения назначенной операции. Я осталась наедине с больным. Надо ли говорить, как я боялась — все для меня было впервые. Делала так, как нас учили: правильно удалила зуб, дождалась образования сгустка. Попросив больного прийти назавтра, чтобы убедиться в его хорошем самочувствии, я отпустила его. Всю ночь волновалась и переживала, как бы ему не было хуже. На мое счастье, больной был здоров и благополучен, потом мы с ним даже подружились.

Кафедру ортопедической стоматологии института возглавлял Борис Николаевич Бынин. Наш первый учебный год в стенах вуза начался с присвоения ему Сталинской премии за изобретение пластмассы при изготовлении зубных протезов.

Гистологию — строение тканей — преподавал профессор Арнольд Леонович Шабадаш. Колоритная фигура, всегда безукоризненно одет, блестящий оратор, пунктуальный до мелочей, во время своих лекций он четко произносил каждое слово и требовал точности от нас, был достаточно строгим, но справедливым. Мы все его боялись. И вот экзамен по гистологии. У меня была привычка первой заходить во время любого экзамена, не хотела я себе изменять и на этот раз. От волнения почти потеряла голос. Захожу в аудиторию, беру билет и читаю вопрос: «Брюшина». Отвечаю: «Брюшина — это плотно-соединительная ткань, которая располагается в брюшной полости, покрытая мезотелием». И вдруг профессор встает во весь рост прямо за экзаменационным столом и театральным жестом, выставив руку перед собой, восклицает: «Наконец-то! Наконец-то! Ме-зо-те-лий! А то все эпителий да эпителий!». Ставит мне в зачетку оценку «отлично», и я победно покидаю аудиторию.

Кажется, что все это было с нами совсем недавно… Мы учились, нас учили, а спустя годы не менее известными учеными и специалистами стала целая когорта выпускников нашей альма-матер, среди которых дорогие и милые моему сердцу друзья-одногруппники.

Игорь Ермолаев — секретарь комсомольской организации института — остался в институте после его окончания. Очень талантливый и красивый парень, из театральной московской семьи, его мама в довоенные годы работала в Малом художественном театре (МХАТ), обслуживала правительственные ложи. После окончания института он защитил докторскую диссертацию и стал профессором, заведующим кафедрой хирургической стоматологии Центрального Ордена Ленина института усовершенствования врачей-стоматологов (ЦОЛИУ (в)), главным стоматологом СССР.

Вадим Копейкин — профессор, доктор медицинских наук, заведующий кафедрой ортопедической стоматологии института, главный стоматолог РСФСР. Во время проведения работ по строительству стоматологических поликлиник в Новосибирске неоднократно приезжал с проверкой в составе правительственной комиссии Министерства строительства РСФСР.

Юра Ломов — москвич, фронтовик, староста нашего курса, из интеллигентной актерской семьи. В довоенные годы другом их семьи был знаменитый актер МХАТа Василий Качалов. Они тесно общались, и в день рождения его младшей сестры Елены он подарил ей собаку. На третьем курсе института, на студенческом общем комсомольском собрании, решался вопрос о выделении кандидатуры на Сталинскую стипендию. Мы все единодушно проголосовали за Юру, он был нашим безоговорочным лидером. И вдруг, спустя какое-то время узнаем, что сталинской стипендиаткой стала малознакомая студентка с нашего курса. Тогда нам было непонятно, почему Юру не утвердили на это звание. Уже позже, работая в Пятигорске, я получила от него письмо с просьбой навестить его сестру Елену, которая жила неподалеку от меня, и, по возможности, полечить ее. Я встретилась с ней и совершенно случайно узнала о страшной трагедии этой семьи. В 1937 году волна репрессий безжалостно прокатилась по всей стране, зацепила она и Ломовых: в одночасье забрали отца, а маму с двумя детьми (сестре было четыре года) выслали в лагерь на Север. Заключенные, в числе которых был и Юра, строили тот самый аэродром, на который во время Великой Отечественной войны по ленд-лизу садились американские самолеты. Уже в лагере они узнали, что отца расстреляли. С началом войны Юра несколько раз просился на фронт, его долго не брали, а потом разрешили и взяли… в штрафбат. Он согласился и всю войну воевал в штрафбате. Елену буквально вырвал и спас из лагеря знакомый им начальник строительства аэродрома, у которого подходил к окончанию срок заключения и он должен был выезжать в Пятигорск. Он предложил Юриной маме оформить с ее дочерью брак. Так сестра оказалась в Пятигорске, а мама продолжала отбывать срок в лагере. В 1956 году с семьи Ломовых было снято предъявленное им обвинение с получением реабилитации в правах, но именно этот факт принадлежности Юры к сыну «врага народа» стал причиной его опалы в студенческие годы. После окончания института Юра защитил научную диссертацию и работал на кафедре хирургической стоматологии в госпитале инвалидов Великой Отечественной войны. Наша встреча с ним произошла в Москве на 10-летнем юбилее окончания института в 1961 году.

Все наши ребята из группы были заядлыми театралами, что вполне объяснимо: здание стоматологического института находилось в центре Москвы, рядом с площадью Маяковского, в окружении театров — МХАТ, Ленинского комсомола, консерватории, куда все мы предпочитали ходить при наличии свободного билета и свободного времени. В соседнем с нами доме на улице Садово-Каретной жил Григорий Маркович Ярон — известный артист московского театра оперетты, с которым мы при встрече здоровались.

Театральные интересы и знакомства продолжались и после окончания института. Так, Юра Ломов играл в большой теннис с Николаем Озеровым — знаменитым спортивным комментатором 1950–1980-х годов, заслуженным мастером спорта СССР, народным артистом РСФСР. Вадим Копейкин был близко знаком с выдающимся сатириком, народным артистом СССР Аркадием Райкиным. Хорошо известную зрителям всей страны юмористическую миниатюру «Ставлю себе „мост“» консультировал по просьбе Аркадия Исааковича именно Вадим.

Такие интересные, яркие и неординарные люди были и оставались моими друзьями-коллегами на протяжении всей жизни, чем я очень дорожу.

4. Пятигорск. Зубоврачебная школа

В 1951 году я окончила институт с красным дипломом. Мне предстояло учиться в ординатуре. Надо сказать, что первые два года учебы в институте я жила у дедушки, у меня была отдельная небольшая комнатка, в общем, все необходимые условия для жизни и занятий. Во время моей учебы на старших курсах из Куйбышева приехал приемный дедушкин сын с семьей и надо было всем каким-то образом размещаться. Я перешла жить на квартиру в доме рядом с институтом. В нем жили иногородние студенты, среди которых были даже именитые люди: племянница певицы Большого театра Надежды Обуховой и племянница любимой актрисы И. В. Сталина Аллы Тарасовой.

Предстоящая учеба в ординатуре заставляла меня задумываться над жилищным вопросом, в те времена и при моих обстоятельствах это было не так-то просто, да и материально я не хотела обременять своих родителей. Поэтому приняла для себя решение после окончания института ехать домой к родителям и работать практикующим врачом. Вскоре выяснилось, что для этого необходим вызов из Клайпеды, т. к. направление на работу в союзные республики не входило в зону распределения выпускников нашего вуза. И вот новый поворот в моей судьбе: в ожидании вызова от папы, когда все выпускники нашего института уже разъехались по своим направлениям, меня приглашает к себе на прием новый ректор института и предлагает мне преподавание в зубоврачебной школе в Пятигорске. Предложение было как неожиданным, так и заманчивым. Я позвонила папе, чтобы посоветоваться с ним на этот счет. Реакция была положительной, он даже обрадовался: жизнь и работа в курортном городе, в популярной Всесоюзной здравнице страны давала мне, как он полагал, больше возможностей для лечения подорванного эвакуацией в годы войны здоровья.

В Пятигорск мы приехали вместе с родителями — папа решил помочь мне с жильем на новом месте. Пока я занималась устройством на работу, он нашел для меня благоустроенную комнату с ванной, туалетом и печным отоплением (топили шелухой от семечек) в доме, расположенном в центре города, рядом со школой — в то время это был очень неплохой вариант. Хозяйкой дома оказалась русская женщина лет шестидесяти. В моей комнате стояла большая кровать, застеленная незатейливым покрывалом, и стол. Стены комнаты были чисто выбелены, а над кроватью, в больших рамках, висели фотопортреты ее родных. Первое время было как-то страшно и неуютно в этой комнате, в плотном окружении незнакомых мне людей, в чужом для меня городе, ну потом это ощущение притупилось и вовсе ушло, так как большую часть времени я проводила в училище.

Преподавание дисциплин проводилось на четырех отделениях: зубоврачебном, зуботехническом, фельдшерском и акушерском. Директор училища Николай Иванович Семенов предложил мне первые два года обучения преподавать анатомию, а потом лечебное дело. Анатомия считалась одним из самых трудных предметов, но ведь это был тот предмет, который я знала как свои пять пальцев. Мой рабочий день начался с библиотеки училища, где я отобрала книги и пособия по преподаванию, так как из специальной литературы у меня ничего не было, тем более методических пособий.

И вот наступило 1 сентября. Первое учебное занятие — знакомство со студентами, в моей группе их двадцать пять человек. В основном это были мужчины-фронтовики и только три девушки, представители разных национальностей. Из группы запомнился один мальчик, по возрасту старше меня года на два. Всю войну он воевал в партизанском отряде вместе со своим отцом, командиром отряда. Так ребята, чья юность была опалена страшной и кровопролитной войной, стали тогда моими студентами. Кроме преподавания мне поручили вести классное руководство в своей группе. Ее старостой был армянин Рубен Марьян, из фронтовиков, очень простой и доброжелательный парень.

Начались учебные занятия. Конечно, такой предмет, как анатомия, трудно изучать по таблицам и муляжам, а еще и на латыни. Многие из моих студентов даже на русском-то языке плохо говорили, и я решила проводить с ними дополнительные занятия после уроков. Кроме того, я ведь впервые вступила на преподавательскую стезю, это был мой первый опыт, и учебный процесс я строила так, как понимала его тогда: выбирала тему для уроков и работала по ней.

Молоденькая девчонка, мне было 22 года, а уже такая ответственная должность — преподаватель. Через некоторое время в учительской ко мне подошла моя коллега, в прошлом тоже выпускница нашего института, невестка нашего заведующего кафедрой терапевтической стоматологии доцента Л. С. Пеккера, и говорит:

— Ниночка, а ты знаешь, как надо учебный план составлять?

— Какой план? — только и смогла ответить я с изумлением.

Она буквально на коленке написала мне, по пунктам, каким образом надо поминутно расписать начало урока, проверку явки студентов, закрепление старого учебного материала, объяснение нового и т. д. Уже через пару дней я работала по составленному мной плану, что намного облегчило процесс преподавания. Как много вокруг меня находилось добрых, искренних и отзывчивых людей, которые помогали мне на жизненном пути!

А за окном учебных аудиторий в полную силу входила осень. Теплая, золотисто-багряная, расцвеченная всеми красками природы, она манила к себе, и хотелось гулять, наслаждаться, говорить стихами, каждой клеточкой своего существа впитывать это благолепие! В один из будних дней, поддавшись лирическому настроению, я решила до начала своего урока прогуляться в парке «Цветник» — самом популярном и оживленном месте отдыха. Он был расположен в курортной зоне, вблизи многочисленных санаториев. Прямо у входа в парк, на склоне скалы, находилась искусственная пещера, украшенная колоннами из тесаного камня, в народе ее называли гротом Дианы. Здесь не однажды бывал М. Ю. Лермонтов, а за неделю до трагической дуэли он со своими друзьями устраивал тут благотворительный сельский бал, прямо у входа в пещеру.

Главной архитектурной особенностью парка было летнее здание с огромными окнами и цветными витражами, которое использовалось как концертная площадка для гастролей приезжих знаменитостей. По тенистым аллеям парка, среди благоухающих кустов акаций и роз и первого робкого листопада, неспешно прогуливались отдыхающие, женщины с детьми. Земная благодать! Часов наручных у меня тогда не было, ну я ориентировалась на большой запас во времени, которого, как мне казалось, у меня было достаточно. Погуляв еще немного, я скорым шагом пошла в школу. Захожу в корпус училища — тишина. Гардеробщик говорит: «Нина Михайловна, ведь звонок прозвенел. Да вы не переживайте, он только-только прозвенел. Но к вам пошел директор». Что я испытала при этом, какой ужас! Как я могла быть такой беспечной? Ну, как-то быстро внутренне собралась, организовалась, заранее готовая ко всему. Подбежав к кабинету, я увидела Николая Ивановича. Мы поздоровались, он открыл дверь, галантно пропуская меня вперед. Мои студенты сидели за партами, переговариваясь в ожидании преподавателя. Урок начался и прошел на одном дыхании, ведь я очень серьезно готовилась к занятиям, а глубокие и прочные знания анатомии позволяли мне органично находиться в своей стихии, словно рыба в воде. Студенты активно отвечали на вопросы по пройденному материалу и так же активно работали по новой теме. Прозвенел звонок, мои ребята разошлись. Директор попросил меня зайти к нему в кабинет, что меня не на шутку взволновало. В приемной уже сидели все наши преподаватели. Внешне он был очень строгий, и я подумала: «Ну, вот сейчас начнется, держись!». А он представил меня коллективу в качестве молодого начинающего преподавателя и сказал: «Сейчас я был у Нины Михайловны на уроке и хочу отметить, как хорошо она провела урок! Молодец!». Николай Иванович поддержал меня также в моем начинании дополнительно заниматься с отстающими студентами, что принесло свои хорошие плоды: их знания по анатомии были достаточно крепкими. До сих пор ни на одном из четырех отделений училища такой практики не было. Таким образом, обладая большим педагогическим талантом и тактом, он не только не озвучил публично мое опоздание на урок с вынесением соответствующего «внушения», но как-то неявно даже поставил меня в пример. Это событие стало для меня первым крещением и первым уроком, который я запомнила на всю жизнь, и больше никогда старалась не повторять подобной ошибки.

Подходил к концу второй учебный год моего преподавания в училище. Со следующего года, согласно учебной программе, надо было переходить на изучение другого предмета — терапии. Я стала раздумывать над тем, как бы мне начать заниматься непосредственно лечебным процессом. К чести училища, у него была своя большая стоматологическая поликлиника со светлыми кабинетами, удобными для работы креслами, хорошим освещением. Главный врач поликлиники, по моему обращению, разрешил мне в свободное время заниматься практикой и принимать больных. И вскоре такой первый больной нашелся: им стал сын Николая Ивановича, который учился в аспирантуре в Москве и приехал домой на каникулы. Не знаю, была ли это своеобразная проверка моих навыков и знаний, или так уж совпало, только я выдержала ее с честью. В сложных ситуациях мне удавалось максимально сконцентрироваться и употребить во благо все свои полученные знания, весь свой багаж. Доверенный мне «высокий» пациент лечением остался доволен.

5. Здравствуй, земля сибирская!

Мы рождены,

Чтоб сказку сделать былью…

В годы моего студенчества, когда я жила у дедушки, соседи по квартире не однажды говорили ему о том, что у меня много кавалеров и свадьба не за горами. Но я успокаивала деда, что выйду замуж не раньше, чем окончу институт и отработаю два года по специальности.

Весной 1953 года, в Пятигорске, я получаю сообщение от моего молодого человека из Москвы, что он через два месяца оканчивает институт, защищает диплом и должен ехать работать по распределению. А мечтает он уехать туда вместе со мной, потому делает мне предложение руки и сердца, и нужно решить, какой город выбрать. Моим избранником стал Виктор Савченков — выпускник столичного института стали и сплавов, очень талантливый парень, с выдающимися природными музыкальными способностями: он прекрасно пел и играл на аккордеоне, баяне, скрипке, пианино. Всегда красиво и модно одет, наглаженный, коммуникабельный — душа любой компании. Уже тогда, будучи студентом, он подрабатывал участием в различных концертах, был самостоятельным, материально независимым и крепко стоял на ногах. Наше знакомство с ним произошло во время учебы на третьем курсе, когда я жила в общежитии. Институт снимал для своих студентов двухэтажный дом, на первом этаже которого жили девочки, а на втором — мальчики. Моей соседкой по комнате была девушка родом из Смоленской области, землячка Виктора. У них была своя компания, в которую позже вошла и я. Оказалось, что у нас с Виктором много общих интересов: оба любили музыку, театр, танцы, а он умудрялся каким-то чудом доставать редкие билеты на ансамбль народного танца имени Игоря Моисеева, выступления которого я люблю до сих пор. Иногда, по его приглашению, мы бегали с подругой на танцы к нему в общежитие.

В период работы в Пятигорске он мне звонил, мы переписывались. Конечно, я никогда не была обделена вниманием противоположного пола, любила танцевать, пела и немного играла на гитаре. Недостатка в кавалерах, как тогда говорили, у меня не было. Среди поклонников был и мой одноклассник Иван Абраменко — военный, летчик, но судьба складывалась так, что я сделала свой выбор, отдав предпочтение Виктору.

В начале июня 1953 года, закончив учебный год и оформив отпуск в училище, я приехала к нему в Москву. Он встретил меня на перроне с огромным букетом цветов. Вскоре мы расписались, зарегистрировав наш брак в центральном отделении загса Москвы. Для работы по распределению ему, молодому инженеру-литейщику, на выбор были предложены города — Горький, Сталинград, Челябинск, Ростов-на-Дону и Новосибирск. Я как-то интуитивно сразу выбрала Новосибирск. Почему? Потому что об этом городе у меня остались самые теплые воспоминания из того времени, когда мы через всю страну в годы войны добирались к папе на Дальний Восток.

А как же моя работа в Пятигорске? По действующему трудовому законодательству мне нужно было отработать в училище три года после окончания института. Мой муж предложил для решения этого вопроса обратиться в Министерство здравоохранения, и мы записались на прием к заместителю министра. Посмотрев мои документы — паспорт и свидетельство о браке, — мне дали положительный ответ, разрешив ехать в Новосибирск и обнадежив при этом, что там для меня, врача-стоматолога, есть работа. А мои документы из отдела кадров училища должны были в самые кратчайшие сроки прийти по почтовой связи в городской отдел здравоохранения Новосибирска.

Еще несколько дней мы с мужем провели в Москве. Гуляли по городу, ходили в театр. Дни выдались погожие и солнечные. В парке культуры и отдыха им. Горького в это время демонстрировалась какая-то художественная выставка, о которой шумела вся Москва. Нам захотелось ее посетить. У здания выставочного павильона было непривычно малолюдно, а на двери висело объявление, что временно, на несколько часов, выставка закрыта для посещений. В ожидании мы присели тут же на лавочке. Вдруг открывается дверь и выходит вся наша правительственная делегация во главе с Н. С. Хрущевым. Он тогда только-только был назначен руководителем государства. Величественно и монументально прошли они мимо нас, а мы невольно, совсем случайно, воочию, почти первыми увидели нового руководителя нашей страны. Выставку мы посетили, я уже точно и не помню, что мы смотрели, потому что целиком оставались под впечатлением встречи с первым лицом страны.

Вечером того же дня мы купили билеты на поезд в Шауляй (там теперь жили мои родители) и поехали праздновать свадьбу. Виктор им очень понравился. При многих его положительных качествах и талантах он был еще очень внимательным и добросердечным, что так редко наблюдается у молодых. Папа попросил его взять баян и сыграть на собственной свадьбе. Мы были молоды и счастливы, полны сил и энергии. Все «громадье планов» было у нас еще впереди, и родители были счастливы за нас.

Через неделю мы втроем, вместе с Александрой Петровной — мамой Виктора, моей свекровью, которая до этого жила одна в Смоленской области, прибыли на новое место жительства в Новосибирск. В направлении на работу у мужа значился завод «где директором был товарищ В. Т. Забалуев» (дословно), т. е. завод «Сибсельмаш», расположенный в Кировском районе города, на левом берегу Оби.

Кировский район — индустриальный и самый населенный район Левобережья — был образован в начале 1930-х годов в связи со строительством завода «Сибкомбайн», по меркам того времени гиганта сельскохозяйственного машиностроения. В первые же годы строительства завод был переориентирован на выпуск продукции оборонного значения, с параллельным выпуском комбайнов и другого сельскохозяйственного оборудования. В годы Великой Отечественной войны завод выпускал боеприпасы, патроны и артиллерийские снаряды различного калибра, и даже к знаменитым «Катюшам». За четыре года войны на одном из крупнейших оборонных предприятий страны — комбинате №179 (таким было его название) — изготовлено 48 миллионов снарядов: каждый третий снаряд, стреляющий на фронте по врагу! В этот период здесь трудилось около 25000 человек, а на площадках огромного предприятия разместилось несколько крупных оборонных заводов, эвакуированных с началом войны вместе с людьми и оборудованием из европейской части страны.

За две послевоенные пятилетки на заводе «Сибсельмаш» (переименован в 1947 году) был создан ряд новых цехов, оснащенных высокопроизводительными станками, новым оборудованием, что позволило предприятию в кратчайшие сроки, наряду с выпуском оборонной продукции, перейти на «мирные рельсы» и освоить производство 26 типов новых сельхозмашин с постепенным переводом их на поток. Все эти масштабные преобразования проходили под руководством легендарного директора Валентина Трофимовича Забалуева.

Вот к нему-то, В. Т. Забалуеву, на завод-гигант и был направлен мой муж, как и тысячи молодых специалистов, выпускников различных вузов страны, чтобы пополнить редкие в послевоенный период ряды инженерно-технических работников.

Новосибирск, а вернее Кировский район, где нам дали комнату в заводском общежитии (во внутреннем периметре улиц Станиславского и Пархоменко), мне как-то сразу понравился. Центральной улицей Левобережья была улица Станиславского, по которой ходили трамваи, довольно большая и широкая, с пятиэтажными кирпичными жилыми домами сталинской застройки. По одну сторону от общежития находился современный сад отдыха им. С. М. Кирова, по другую — не менее зеленый и просторный парк у кинотеатра «Металлист» — первого в городе кинотеатра звукового кино. А за ним, насколько хватало глаз, пустырь и картофельное поле, до самой Башни — архитектурного гидротехнического сооружения конца 1930-х годов. По выходным дням у кинотеатра была развернута танцплощадка, где собиралось много молодежи.

Недалеко располагался заводской Дом культуры им. Клары Цеткин, в стенах которого действовали полтора десятка различных кружков по интересам и свой собственный театр — его актерами были рабочие и служащие предприятия. Играли они настолько профессионально, что собирали залы не только своего Дома культуры, но и несколько раз выезжали с гастролями на театральные подмостки столицы. С 1959 года главным режиссером народного театра стал Семен Семенович Иоаниди — заслуженный деятель искусств РСФСР, известный в театральной среде человек.

Так что мы оказались в самом центре Кировского района.

Первое, о чем я поинтересовалась по приезду, — есть ли в этом городе настоящий большой театр? Оказалось, что есть и даже не один: уникальный по своей красоте и архитектуре театр оперы и балета, драматический театр «Красный факел», театр кукол, юного зрителя (ТЮЗ), а также филармония. Мы с мужем старались хотя бы один раз в неделю обязательно делать культурный выход в оперный театр или в филармонию. На этот случай я носила с собой в дамской сумочке сменную обувь, чтобы в фойе театра переобуваться в туфельки. Даже в легкую дождливую погоду дороги размывало так, что перейти их можно было только в резиновых сапогах, — асфальтовое покрытие на дорогах появилось значительно позже. В воскресенье у нас был обязательный семейный выход в кинотеатр «Металлист». Виктор покупал билеты сразу на двойной сеанс, чтобы успеть посмотреть разные фильмы в разных залах. В общем, культурная жизнь на новом месте была очень насыщенной, нисколько в этом смысле не уступая московской. Совсем скоро у нас появилось много знакомых, семейных пар — это были все молодые специалисты — работники завода, приехавшие по распределению, наши ровесники.

Следует сказать, что Новосибирск разделен рекой Обь на две части: бо́льшую Правобережную, на тот период времени с шестью жилыми районами, в одном из которых расположены административные и культурные учреждения, и меньшую Левобережную с индустриальным Кировским районом. Меня поразило, что в таком большом городе не было автомобильного моста через реку и, для того чтобы перебраться с одного берега на другой, существовала «передача» — так назывался вид транспорта на поездах пригородного сообщения, т. е. пассажиров передавали.

Когда-то в начале XVIII века здесь, на левом берегу Оби, было основано первое русское поселение — деревня Кривощеково, которая являлась центром торговли между телеутами и русскими, а еще через 100 лет — крупным волостным центром Чаусского острога. Значение ее упало в связи с обустройством в 1893 году Транссибирской магистрали, когда вблизи Кривощеково развернулись работы по строительству первого железнодорожного моста через реку Обь. Часть населяющих ее жителей, вместе с Никольской церковью и зданием волостного правления, переселились в деревню Бугры, другая — на правый берег в устье реки Каменки, но еще долгое время местные жители называли левобережье Оби не иначе как Кривощеково. Так говорили, когда ехали на левый берег, и «поедем в город» — собираясь ехать на правый. Более того, до строительства в 1955 году первого автомобильного моста через реку Обь, на противоположных берегах одной реки существовала разница во времени, различный часовой пояс. Так, на левом берегу она составляла три часа с Москвой, а на правом — четыре.

Осень 1953 года. Сухая и теплая, почти без дождей. В городских скверах перекликались буйством красок деревья и кустарники, освещенные щедрыми лучами солнца и подернутые первой паутиной. На улицах города, в овощных лотках, бойко шла торговля заморскими фруктами: яблоками, абрикосами, виноградом — говорили, что все это привозили из Китая. На «передаче» ехали женщины с большими корзинами, доверху наполненными помидорами, ягодами, зеленью и другими выращенными на своих участках дарами природы. Я тогда подивилась богатому местному урожаю в условиях холодного климата. С первых дней незнакомый сибирский город встретил меня приветливо и гостеприимно.

6. Новая жизнь

Почти сразу я занялась своим трудоустройством. Городской отдел здравоохранения находился в Центральном районе на правом берегу Оби. Мои личные документы пришли в отдел кадров через две недели после нашего приезда, и я была направлена для дальнейшего трудоустройства в районный отдел здравоохранения по месту жительства, т. е. в Кировский район. Не буду описывать все перипетии моего последовательного, но неутомимого обивания порогов самого райздравотдела, больницы №5 — ведомственной заводской больницы завода «Сибсельмаш», а затем и больницы №23. Главным врачом ее был Максим Яковлевич Кривонос. Посмотрев мои документы, он обратил внимание на красный диплом и сказал: «Свободных ставок стоматолога у меня сейчас нет. В поликлиническом отделении больницы работают в настоящее время два зубных врача и вроде бы больше не надо, хотя эта медицинская помощь очень востребована населением. Давайте сделаем так: я приму вас на должность врача терапевта, а работать вы можете по своей специальности». Во все глаза я смотрела на этого красивого мужчину лет сорока с приятным тембром голоса, потому что первый раз в своей жизни увидела главного врача большой поликлиники. Для меня это была фигура небожителя, что-то неземное.

Так началась моя работа. Отделение поликлиники находилось у реки Тулы, недалеко от площадки завода им. Ефремова. Заведующий поликлиникой показал мне кабинет, в котором я буду работать. И вот вижу: работают два зубных врача со средним специальным образованием в кабинете из двух смежных комнат и трех кресел. Прием больных организован в две смены, утренний с 9:00 утра и дневной с 14:00. Медицинской сестры нет, своей санитарки тоже нет, только изредка приходящая. Все необходимое для работы врачи делают сами: готовят инструменты и шприцы, моют и стерилизуют их в металлических емкостях на электроплите (тогда еще с открытой спиралью), сами готовят пломбировочный материал и даже выливают содержимое плевательниц, — ведь санитарки нет. С такой ситуацией я еще не встречалась. Металлические пломбы готовились с примесью ртути, в процессе их «замешивания» частицы металла разбрызгивались, и врач дышал вредными испарениями, что было в порядке вещей, ни о каких вытяжных шкафах не было и речи.

Пациентов много, очереди перед кабинетом большие, район-то заводской, густонаселенный: дети, школьники, рабочие с острой зубной болью. Попасть на прием к зубному врачу в день обращения было невероятной удачей. Лечение и удаление зубов проводилось в одном кабинете. Конечно, после Москвы и Пятигорска данные условия работы, если их таковыми можно было назвать, были дикостью, прошлым веком, но выбирать особенно и не приходилось. Единственно, что я могла сделать в то время, — попытаться каким-то образом изменить существующее положение вещей в лучшую сторону. На проходивших в поликлинике профсоюзных собраниях я неоднократно выступала и ставила ребром вопросы стоматологического обслуживания населения. Конечно, эти вопросы были крайне неудобные и трудноразрешимые для руководства, особенно если учесть, что до меня их никто и не ставил. Ведь кроме полного «самообслуживания» врача во время приема пациентов, что было крайне неэффективно, нарушались еще и основные базовые понятия антисептики. Ничего не стоило при таком лечении, скажем, занести больному инфекцию. Принимая в одном кабинете терапевтических и хирургических больных с различными заболеваниями и осуществляя при этом необходимые оперативные мероприятия, мы должны были работать в определенных максимально стерильных санитарных условиях. Например, во время удаления зуба, пусть он даже невоспаленный, открывается чистая рана, что естественно. И в этом же кабинете принимали больных с флюсами и нагноениями. Разве врач, работающий в таких антисанитарных условиях, мог гарантировать, что в результате проведенного им лечения у больного с удаленным зубом не возникнет возможного осложнения? При таком количестве медицинского инструментария и определенной специфике работы, когда от больного порой нельзя отойти, а не то что бросить его и переключиться на какие-то другие действия, — не было ни медсестры, ни санитарки. Причем, в этой же поликлинике, на приеме у других врачей, лор-врача или врача-окулиста, свои медсестры были.

Поначалу мои коллеги, зубные врачи, меня сторонились, потому что я не молчала и заставляла руководителей поликлиники решать эти вопросы, менять ситуацию. И наконец-то, спустя какое-то время, мне удалось «достучаться»: нам дали постоянную медицинскую сестру, которая в течение всего рабочего дня работала только в наших кабинетах. Это была маленькая победа! По моему настоянию также были произведены замеры присутствия ртути в кабинете. Показания приборов намного превышали допустимые значения, что также обязало руководство больницы к принятию необходимых мер для безопасности сотрудников. Так, позже в одном из зубных кабинетов установили вытяжной шкаф, а другой был оборудован для хирургического приема с настоящим операционным столиком для инструментов. Сразу заметно потеплели отношения в коллективе. Зубные врачи стали смотреть на меня с уважением и даже консультироваться по работе. К ним постепенно пришло понимание того, в какой обстановке они работали многие годы. А ведь добиться нормальных условий труда можно было и раньше, обратив на это внимание руководства и проявив должную принципиальность, требовательность, и не сходить со своих позиций!

Спустя год, в апреле 1954 года, в нашей семье родился сын, Сережа. Декретный отпуск по уходу за ребенком был тогда символический — два месяца. Я оставила сына на попечение свекрови, а сама вышла на работу. В это время мы уже жили в коммунальной двухкомнатной квартире в доме №6/7 на улице Станиславского — пятиэтажном кирпичном доме довоенной сталинской постройки. Это была благоустроенная квартира с центральным отоплением, замечательная не только для того времени, но и по современным понятиям: высокие потолки, просторная кухня с антресолями и встроенными в стену шкафами, большая ванная комната с окном, выходящим на улицу. Соседями нашими по квартире была бездетная пара в возрасте — муж работал контролером на заводе, а жена главным бухгалтером. Первое время мы с ними жили душа в душу, но с рождением ребенка у нас появились трения, бытовые неудобства, т. к. ванная комната и кухня — места общего пользования — в силу естественных причин были «оккупированы» мной: то я купала малыша, то стирала и сушила пеленки. Обычная психология соседей обычной коммунальной квартиры.

Недалеко от нашего дома, на улице К. Маркса, стали строиться первые пятиэтажные кирпичные благоустроенные дома — хрущевки. В течение двух-трех месяцев Виктор по вечерам и в выходные дни работал на этой стройке, и вскоре мы получили от завода двухкомнатную квартиру — первое отдельное жилье, где были сами себе хозяева. Мама моя отправила нам из Прибалтики (вагоном по железной дороге) красивую мебель, столовую посуду, бархатные портьеры на окна и двери — большой дефицит по тем временам.