Меня замучил один и тот же сон: я просыпаюсь в маленькой комнатушке в Киеве, меня будят родители, мне пять лет. На самом деле мне под пятьдесят, родители умерли, и сон этот приносит лишь мучения. Он необыкновенно реален, я радуюсь, видя родителей молодыми и здоровыми, и каждый раз испытываю глубокие разочарования, что это лишь сон. Казалось бы, я должен бы смириться с потерей, потому что давно стал самостоятельным:
своя квартира, свой бизнес — телерадиомастерская. У меня жена, дети, но это настоящее, а связь с прошлым оборвалась и мне одиноко.
И вот опять мне снится, что я ребенок и сплю на старом маленьком диванчике.
— Сынок вставай, уже утро! — слышу я мамин голос и понимаю, что сейчас проснусь по настоящему и сопротивляюсь этому.
— Вставай, пора в садик! — слышу снова и знаю, что все же пора просыпаться. Открываю глаза и вижу все туже комнатку и молодую маму около себя.
— Все еще сплю. — мелькнула мысль, но остатки сна уже ушли, а я вместо своей спальни нахожусь в небольшой комнате, на маленьком диване и сам маленький. Рядом мама, которой не более двадцати пяти, а из коридора в трусах вышел отец так же молодой и подтянутый.
Наверное, родители удивились, как им удалось без сопротивления с моей стороны, напялить на меня дурацкую одежду: чулки с застежками и рубашку с пуговицами на спине. Мы с отцом вышли из дома на облупленное крыльцо, и я увидел залитый солнцем двор, в центре которого росли свисающие пологом ивы. Затем, обогнув крыло дома, прошли в уютный скверик треугольником вклинившийся между расходящимися дорогами. Цвели каштаны, благодаря чему сделал вывод, что шел май месяц. Из невидимого репродуктора неслась бодрая музыка. Я огляделся. Люди торопились на работу, все как обычно, но одеты они были непривычно. Ни одной женщины в брюках, платья ниже колен, нет мини — юбок, вошедших в моду в шестидесятые годы в мире, и ни одна девушка не шла с голым пупком. Многие были с легкими платками на голове. Музыка из репродуктора сменилась столь же бодрыми голосами.
— А хорошо сейчас, в шестьдесят третьем! — услышал я. Действительно мне пять лет, пора просыпаться, но проснуться не удалось, все вокруг было совершенно реально.
Мы прошли мимо двух горбатых «Запорожцев», одинакового кремового цвета и с номерами, отличавшимися лишь одной цифрой и симпатичного мотороллера «Паннония».
По другой стороне улицы шел негустой поток машин. К остановке подкатил плотный со слегка закругленными краями троллейбус, окрашенный в белый и синий цвет.
— Смотри, — сказал мне вдруг отец, — новый «Москвич»!
Я оглянулся, но увидел лишь хвост «четыреста двенадцатого». А какой же еще тут может быть? Отец моё разочарование понял по-своему.
— Ничего, — утешил он меня, — увидишь еще! Разумеется, увижу и много-много раз. А вот то, что я заметил в следующую секунду — было действительно интересно. Это инвалидная коляска с мотоциклетным двигателем. Она с веселым треском неслась, обгоняя более неторопливые машины. И тут мы подошли к детскому саду. Это был представительный симпатичный особняк, явно ранее использовавшийся для других целей. Мы вошли внутрь, повернули направо и оказались в группе. Там нас встретила молодая женщина с ласковой улыбкой.
— Воспитательница — понял я и поздоровался.
— Здравствуй, — улыбнулась она в ответ, — а как зовут меня, знаешь? -Господи, конечно, нет, сколько времени прошло! Выручила меня вошедшая следом девочка, сказавшая: «Здравствуйте, Валентина Ивановна!»
— Ладно, проходите, — махнула рукой воспитательница. А я, посмотрев на девочку, невзрачную, с белёсыми волосами, узнал её по фотографиям — это была моя будущая жена. Никогда бы не подумал, что она может стать такой красавицей. Во мне вспыхнула надежда, что не только я вернулся в прошлое и, подойдя к ней сказал, глядя в глаза: «Привет! Ну, как тебе в новой жизни?» Но она лишь удивлённо взглянула на меня, не ответила, а заговорила с приведшей её мамой, моей будущей тёщей (а может, уже и нет) красивой стройной женщиной. И я понял, что остался один.
Шкафчик для одежды мне не пришлось искать к счастью, так как отец сам подвел меня к нему. Прибежали ребята, заговорили, стали спрашивать о чем-то. Я отвечал уклончиво. Интересно, всегда казалось, что я только вчера покинул садик и помню все, но время не обманешь, за сорок с лишним лет забылось многое. Мы пошли завтракать. В столовой, хорошо кстати, что ребята усадили меня за свое место, на столиках уже стояла манная каша. Это мое не самое любимое блюдо, однако, делать нечего. Я начал есть, но тут увидел, как у соседа с носа сорвалась зеленая капля и упала в кашу, растворяясь в ней, а он не замечая этого, продолжал кушать. Меня едва не стошнило, хотя я давно уже не брезгливый человек.
Затем мы вернулись в большую, длинную с высокими полукруглыми вверху окнами. Ребята начали играть в машинки, и мне пришлось принять участие в игре. Говорят, что в любом взрослом мужчине живет ребенок. Это оказалось правдой и я, хотя без увлечения, катал машинку у ног основателя Советского государства, портрет которого находился в дальнем торце комнаты. Самые безбашенные затеяли дурацкую игру с эластичным бинтом. Они, став на стулья по двое, тянули резинку в разные стороны. Побеждал тот, кто первый отпустит бинт. Проигравшая сторона летела кувырком, сбитая хлестким ударом. После обеда подоспел тихий час. В садике не было спальной комнаты и поэтому дети сами таскали тяжелые деревянные раскладушки. Когда все улеглись, у меня появилось время подумать о том, что случилось и что делать. Случилось так, что я вернулся в детство в пятилетний возраст, но с сознанием взрослого человека. Без сомнения мое сознание оказалось в параллельном мире, а где сознание пятилетнего пацана? Если оно оказалось в теле взрослого мужчины, то это даже трудно представить или погибло, что тоже ужасно или еще, что-либо? Лучше не думать. Я вспомнил, как в детстве, лет наверное в десять, был такой случай. Бабушка меня постоянно убеждала, что всем на свете руководит Бог, и без его воли ничего не происходит. Я все это благополучно пропускал мимо ушей. Но однажды, направляясь домой от приятеля, меня обожгла мысль, что это Бог хочет, чтобы я шел домой. Взыграл дух противоречия, и я повернул в другую сторону. Но, сделав лишь пару шагов, я подумал, что это Бог хочет, чтобы я не шел домой и опять развернулся, однако тут же решил, что Бог, все-таки толкает меня к дому. Так я и вертелся несколько минут, пока не пришел к разумной мысли: мне никогда не узнать, управляет ли мной Бог или нет, а значит и нечего думать об этом. И я спокойно пошел домой. Думаю и сейчас мне надо сделать то же самое. Будет ужасно, если я таким же образом не вернусь обратно в свое время и тело. Это значит, что мне сорок лет придется смотреть фильм, который уже видел. Можно ли его изменить вот вопрос и нужно ли? Над этим надо подумать. И главное, никому не скажешь, иначе посадят в психушку, если она, конечно, есть для пятилетних детей. Но об этом потом, сейчас важно пережить эти сутки, чтобы никто ничего не заметил.
Вечером отец забрал меня из садика. По пути мы зашли в булочную-автомат. Там, отстояв очередь кассу и взяв жетоны, отец отдал их мне. Я, опустив их в нужных местах, получил хлеб и батон. Жетоны представляли собой массивные медные кругляшки с прорезями разной ширины. Эффективность подобного устройства сомнительна. Затем в другом магазине отец взял мне стакан томатного сока. Получив 10 копеек, продавщица открыла краник стеклянного конического сосуда, налила граненый стакан. Я, взял алюминиевую ложку из другого стакана с мутной красноватой водой, крупную соль из третьего, высыпал в свой и размешал. Попробовал сок — ничего особенного: такой же вкусный, как и сорок лет вперед. Но что привлекло мое внимание действительно, так это табак. На небольшой полке лежали папиросы и сигареты. Захотелось курить, а я точно помню, что закурил не раньше восьмого класса, следовательно, это уже мое желание, а не пятилетнего пацана. Бросилась в глаза респектабельная пачка «Герцоговины Флор». Вспомнилась фраза из старого романа: «Он закурил неправдоподобно дорогие папиросы „Герцоговина Флор“». Цена их и правда неправдоподобна — 50 копеек. Ладно, с куревом перебьюсь. А магазин впечатления не произвел, конечно, выбор богатый для советского времени, но для антисоветского очень скудно. Обратно возвращались через тот же сквер. Мое внимание привлек годовалый малыш, которого мать вела на поводке, как лошадку. Из репродуктора шла песня Кристалинской: «Топ — топ, топает малыш». Это выглядело видеоклипом, а слова: «Очень нелегки, первые шаги», относились, скорее, ко мне.
Шок первых часов прошел, и дома я внимательно осмотрелся. Кроме маленького диванчика, где я спал, был еще раскладной диван и двуспальная кровать. Рядом овальный раздвижной стол, этажерка и небольшой телевизор с полированными деревянными панелями «Рекорд — 12». Экран занавешен салфеткой. Я надеялся, что утром проснусь в своем времени, и больше всего хотел бы лечь спать, но вечер тянулся долго. По телевизору смотрели Штепселя с Тарапунькой. Черно — белый телевизор казался мне таким же архаизмом, как и их шутки. Но родители смеялись от души, повторяя удачные, на их взгляд, места. А еще ранее меня посадили у телевизора, когда начался мультик про двух глупых медвежат. Я заскучал: впереди было сорок лет старого кино. Впрочем, тогда телевидение долго не работало. Меня уложили спать. Отец сказал, что завтра идем за подарком, который он мне обещал, а я надеялся получить подарок уже ночью. Уснул не сразу, долго ворочался, и снилось, что опять дома и рассказываю своим про странный сон. Но проснулся все на том же месте, в том же времени, тем же пацаненком. Конечно, было радостно видеть родителей молодыми и здоровыми, но это была не моя жизнь. На завтрак накормили удивительно вкусной жареной докторской колбасой, — давно такой не ел, натуральный продукт. А после упорного сопротивления я оделся в нормальную мальчишечью одежду, а не странный гибрид с девчоночьей. С отцом мы сели в трамвай №8 на кольце около военного училища и поехали в центр города. Я с неподдельным любопытством смотрел в окно и чувствовал себя настоящим ребенком в игрушечной лавке. Вот проезжаем через типичный старокиевский квартал из двухэтажных домиков, давно снесенных в мое время, ныряем под железнодорожный мост, по которому едет окутанный паром паровоз, вот слева Ботанический сад, а справа живописные дома, вижу одноногого мальчишку лет десяти, о чем-то серьезно толкующим со сверстниками, опираясь на костыли. Выходим на бульваре Шевченко и идем до Бессарабского рынка. Далее неспешно шествуем по Крещатику. Он был полон народу. Продавцы торговали лимонадом прямо на тротуаре, расставив деревянные ящики. Я с любопытством разглядываю людей, одежду, выражение лиц. В первой половине шестидесятых годов была надежда, что жизнь заметно улучшится. Полет Гагарина обещание скорого коммунизма вдохновили людей, но не надолго. Скоро лица погаснут. Одежда также выражала борьбу разных тенденций: модники в узких брюках и консерваторы в широких с неодобрением поглядывали на первых. И вдруг я увидел знакомое лицо. Мужчина пятидесяти лет, щеточка усов, конечно, это Виктор Платонович Некрасов — писатель. Я как раз недавно (сорок лет спустя), перечитывал «В окопах Сталинграда», и помню его фотографию. Забавно, сам он горевал, что в 1918 году жил в одном городе с Булгаковым, а его не видел. Может он так же, как я столкнулся с ним на Крещатике, но кто такой был Булгаков, и какое дело до него было мальчишке Витьке Некрасову? Он тоже заметил мой пристальный взгляд и пару секунд мы смотрели друг на друга. Затем он отвернулся и продолжил разговор со своим молодым спутником.
— Олег! Беги из этого клоповника. — услышал я. Его собеседник показался мне знакомым. Я точно видел, где-то этого парня с овальным веселым лицом и серьёзными глазами, но вспомнить не успел. Отец заглянул в газетный киоск с широкой крышей, и мы пересекли Крещатик у Центрального универмага. На нем еще красовалось первомайское поздравление на украинском, а в окнах портреты основоположников марксизма — ленинизма. В самом универмаге было многолюдно. Я оживлено крутил головой, разглядывая удивительные для меня товары: антикварную электронику, бочкообразные стиральные машины, громоздкие холодильники. Однако последние продавались только по записи — так гласило объявление. Мы пришли в отдел игрушек. Там отец купил мне заводной трактор почти в натуральную величину с резиновыми гусеницами. К слову сказать, почти все игрушки были из тех же материалов, что и оригиналы и по размерам уступали не намного. Меня особенно поразил игрушечный фотоаппарат, мало отличающийся от настоящего. Это явно нерациональный подход, но тогда (сейчас!) так не считали. А еще отец угостил меня батончиком из конфетного автомата. Это был небольшой прозрачный цилиндр, заряженный конфетами. Опускаешь пятачок, и он выдает батончик. Конечно, монетку отец отдал мне. Батончик оказался вкусным, без всякой примеси сои.
Обратно возвращались на троллейбусе. Я сел на сидение, обхватив руками большую коробку.
— Ты узнаёшь её? — вдруг обратился ко мне отец, указывая на вошедшую женщину в голубом брючном костюме. И сам ответил: «Лариса Латынина, гимнастка!» Действительно она, я тоже узнал, вот откуда невиданные здесь брюки. Девочка оказалась воспитанной и не села сама, только на колени к маме.
А вечером приехал дед. Он был почти ровесник мне, в прошлой жизни, одет в темно-синий френч и явно стеснялся большого города. Цель его приезда — забрать меня в деревню. Было интересно наблюдать за ним за ужином. Дед пил водку степенно, аккуратно, без выражения на лице, отец же ужасно кривился после каждой рюмки. Мама не выдержала и сказала: «Папа! Ты, почему не морщишься, когда пьёшь?»
— А зачем её тогда пить? — усмехнувшись, резонно ответил дед.