Бесплатный фрагмент - Волна теплоты

Редко бывают такие дни, которые помнишь от начала и до конца. До самых мельчайших, пусть и незначительных, событий. И, когда они происходят, вспоминая их, думаешь, что уж лучше бы таких дней и не было вовсе.

Я не люблю жару, а тот май выдался крайне жарким. Наступило обычное субботнее утро, с приятной ленцой я вышел на балкон, посмотрел на двор. На лавочке у соседнего подъезда одиноко сидела бабушка и курила. Потянувшись, я какое-то время постоял на балконе, подышал теплым майским воздухом, и неторопливо побрел на кухню варить кофе. Лень была такой всепоглащающей, что я даже не стал доставать джезву, а просто взял с верхней полки банку растворимового кофе, насыпал пару ложек в чашку, поставил чайник, попутно читая дайджест новостей. Ничего необычного, как я и думал. Осталось придумать чем заняться после завтрака, чтобы день не прошел впустую. За стеной зашевелились соседи, заработал телевизор, послышались шаги соседа, топающего на балкон. Подозрительно идеально занялось утро. Успел постоять на балконе и не пересекся с ним. Последнее что мне интересно в данный момент это политическая аналитика. А сосед бывший военный и толк в геополитике знает как никто иной. Голос громкий, резкий, не говорит, а отдает приказы. А хуже этого только его премудрости. От скуки, я даже вёл записи его присказкок и пытался их интерпретировать.

— Эй, сосед! — раздался его зычный голос. Сосед, пойди сюда, посмотри солнце то какое?!

Я вяло выполз на балкон, дежурно поздоровался, понимая что карма мира начала поворачиваться в обратную сторону.

— Смотри, ну ведь красота, в твоем то возрасте и дома сидеть! Купи уже себе дачу, сел, поехал, шашлычка нажарил, и делов-то! — продолжал он

— Дача дело, говорю, долгое, да и пока не особо мне нужно, — возразил я

— Да, что там долгого, хуяк-хуяк, часы, маяк, и готово. Тебе же не хоромы нужны, домик, участок и забор. Без забора, брат, никак! А то вышел с голой жопой, и все осудят! — рассмеялся он своему замечанию.

— А зачем мне выходить голым? — резонно спросил я.

Сосед посмотрел на меня, ничего не ответил, словно удивляясь моей глупости.

— Ну смотри, дело твоё, но дача это вещь. Впрочем. — он махнул рукой и, не попрощавшись, зашел в квартиру. Попутно криком окликая жену.

Второй раз за день подумал про сигареты, а ведь только девять утра.

Кофе и завтрак сделали своё дело и пустячный разговор с навязчивым соседом казался мне не более чем дурным сном. И почему же так курить то тянет, хотя не курил со времен института. Блажь. Сущая блажь, сказал я себе несколько раз, пока дурная мысль не покинула голову.

Осталось только выйти на улицу, пройтись по парку, а там может что придумаю. Давно не помню себя такого ленивого.

А еще отчетливо помню тот момент, когда эту лень из меня выбили и вновь вселили щемящее чувство тревоги. Спускаясь по грязным лестницам подъезда из кармана шорт раздался звук мобильного телефона, звонил Паша. А такие звонки редко сулили что-то радостное или оптимистичное.

— Да, Паш, собираюсь на прогулку, — буднично и, стараясь сохранить спокойствие, отвечал я.

Паше нужно было срочно встретится, а встречаться любил он только в питейных заведениях, и в конце вечера мог вести себя не совсем адекватно.

— Паша, могу ближе к четырем, не ранее, да, Паша, дела, представь себе, — отбивался я.

Назойливый и липкий человек. Человек, считающий, что мы друзья по тому самому неверному принципу, что окончили один и тот же институт и когда-то жили в одном и том же доме. Паша очень любил громко говорить когда выпьет. А выпивал он много и без всякой культуры. Поднимет рюмку, хлопнет и дальше своё говорит. Хотя выпивает всегда в заведении. Некогда работавший со мной Андрей выпил культурнее, хотя и на улице. Закусывал яблочком, пил неспеша.

Но судя по голосу Паши что-то у него случилось и этим ему надо срочно поделиться. Слишком напряженный голос.

Чтобы отвлечься от разговора я пошел в парк и сел на первую попавшуюся лавочку. Людей в парке было немного, утро выходного дня. Только воробьи да голуби. Я начал смотреть как воробушки дерутся за крошки, плещутся в луже, и потихоньку забыл про Пашу.

Странное чувство. Безумно хотелось курить. Все же хорошо, а хочу покурить. Бывает же так, даже когда все спокойно, а хочешь курить. Не курил лет двадцать, а сейчас руки сами нервно шарятся по карманам в поисках сигареты. Пока я искал несуществующие сигареты на лавочку сел мужчина, волосы седые, высокий, тонкие черты лица, глаза испуганные и слегка на выкате. Мужчина закурил, а потом повернулся ко мне и спросил:

— Я вам не помешаю?

— Нет, говорю

— Хотите? — предложил он сигарету

— Признаться сказать с самого утра, хотя не курил лет двадцать, — ответил я

— Вот, — и незнакомец протянул мне сигарету, а затем любезно дал прикурить.

— Сегодня хороший день, не находите, — продолжил он

— Я к примеру час лежал под рельсами, думал когда придет трамвай, а он не пришел, а еще говорят они по расписанию ходят. — говорил мужчина

— А зачем вы ждали его, лежа на рельсах? — удивился я

— А как иначе можно? — поднял мужчина брови

— Обычно люди стоят на остановке, — ответил я

— Обычно для кого? — спросил мужчина

— Для людей — понимая весь абсурд разговора, ответил я

— Условности и нежелание испытать судьбу — пространно ответил незнакомец

— И потом, лежа на рельсах, вы можете услышать гул приближающего трамвая, если уж вам так угодно на нем прокатится, — заметил мужчина

— Возможно, — растерянно ответил я

— Вы разве никогда не хотели? — посмотрел мне он прямо в глаза

— Не хотел чего? — ответил я резко и даже отпрянул

— Испытать судьбу. — спокойно добавил незнакомец

— Ну не таким же образом, — усмехнулся я

— Образ всегда один, допустим сегодня, разве вы не станете ее испытывать? — прищурился мужчина

— Не планировал, — отрезал я

— Вы нет, а он да, — заметил мужчина, поднял шляпу и удалился.

Уходя, он добавил, и не покупайте сегодня сигарет, одной вполне достаточно, свой выбор вы уже сделали.

— Что?! — крикнул я вслед

Но мужчины и след простыл.

За это я и не люблю случайные знакомства. Столько городских сумасшедших, и всем им необходимо поговорить. Какая-то животная потребность в глупых, полумистических разговорах, скажут что-то таинственное и еще глазом подмигнут, мол, уловил? Нет? Ну да, куда тебе, или ну ничего, потом сам поймешь. А ты ходи и гадай, что и когда, да и вообще зачем я должен понимать. А даже если и пойму, то кому отвечать, или что делать? Также сойти с ума и мучать дурацкими разговорами случайных прохожих? Может у них план? Донести свой бред до, скажем, тридцати, или пускай, сорока человек в месяц. И откуда они только берутся? Рядом психиатрической лечебницы нет, а психи есть. Мужик в шляпе выбил меня из спокойного состояния и заставил минут еще пятнадцать размышлять на всевозможные бестолковые рассуждения. При этом курить хотеть перестало. Словно и обычно, не курил и не хочу. Воробьи сменили дислокацию и слетелись к бабушке, бросавшей крошки на одной из лавочек. Ловко и проворно они склевывали хлеб с земли, дрались друг с другом, устраивая кучу малу, сопровождая все это шумным чириканием. Бабушка, кидая крошки на пол, отчитывала особо наглых птиц, и пыталась кидать тем, кого по ее мнению, обделяли.

Пока никто не подсел на лавку, я встал и двинулся по направлению к дому. Сегодня мне предстоял еще один не самый короткий разговор.

Паша написал еще пару сообщений, на которые я решил не отвечать.

На выходе из парка я встретил парочку, парень и девушка, явно только начинают встречаться, их движения немного скованы и робки. А я всеми своими возможными способами пытался гнать мысли о предстоящей встрече.

Еще в институте, перед экзаменом, чтобы побороть страх, я специально блокировал мысли о предстоящем предмете и смотрел или читал что-то настолько далекое от предмета, что порой думал, а не забыл ли я все, что учил. Сейчас я чувствовал то же самое, изредка посматривая на часы.

Добраться до рюмочной можно было на метро или троллейбусом. Выбор пал на троллейбус. Он идёт медленнее, да и подземный транспорт меня всегда изрядно нервировал. Наверное, когда мы встали в пробку, я был единственным, кто не стал сеять панику, кричать и ругаться с водителем. Цепная реакция недовольства. Начинает один, второй подхватывает, а заканчивается все совершенно о другом. Вместо пробок обсуждали как замечательно троллейбусы ходили в СССР, и вовремя, и без пробок. Не иначе летали по воздуху. А помните какой дешевый проезд был? А места уступали старшим? А сейчас в гаджеты свои уткнутся, и кто бы уступил! Старая школа заевших приколов. Мне, к слову, досталось за то, что улыбался в этом время. Сидящая напротив женщина заметила, — «вы смотрите, все опаздывают, а этот улыбается!». Не время улыбаться, не в этой стране, и уж точно не в пробке. Пробка в общественном транспорте сравни фронту. Тут не до улыбок. Морковь на рынке на два рубля дешевле сама себя не купит.

А мысль о том, что встреча с Пашей не так уж может и ужасна, как эти любители пломбира по ГОСТу за 36 копеек, примирила меня с этой диковинной действительностью, и если бы не духота в автобусе, я и не прочь еще немного послушать розовые сказки о колбасе и румынских стеночках.

Паша заявил что опаздывает, впрочем в этом весь Паша, точно бы метеорит упал на землю, будь Паша вовремя, а и то подавно, пришел бы пораньше. От женщины, сидящей рядом пахло чесноком, это досадно. Но зато не заболеет. Досадно, что она при этом то и дело пыталась своими нравоучениями и советами, завязать то ли беседу, то ли спор. Человек из страны Советов без советов жить не может. Даже если его об этом никто не просил. Превентивное воспитание. Снова захотелось курить, причем прям здесь в троллейбусе. Вот гадство, пахнуть чесноком можно, а курить в транспорте нельзя. Троллейбус смилостивился надо мной и двинулся, пробка рассосалась, и через два квартала по моим подсчетам мы должны бы подъехать к рюмочной. Женщина держала в руках палку, так полагаю, ей удобно было передвигаться. Интересно у палки тяжелый набалдажник? Если я продолжу молчать и просто улыбаться ей в лицо, она ударит меня раньше чем я выйду из троллейбуса. Не очень бы хотелось сидеть в питейном заведении с шишкой на лбу. Как не крути, а она точно будет отвлекать меня от разговора. Да и больно, наверное. В общем, я пока не стал следовать советам странного незнакомца и испытывать судьбу. Ведь можно же испытать судьбу один раз в день, а не несколько. Незнакомец ничего не говорил про количество испытаний. Я отвернулся от женщины, опасающейся вампиров, и стал любоваться бетонным однообразием жилищ из окна. Старые четырехэтажные домишки, безликие и обыденные. Если бы архитектура могла вдохновлять на подвиги, то такая точно сподвигла бы долгий литаргический сон. Без малейших шансов на пробуждение.

Женщина поняла, что меня удалось спровоцировать, переключилась на другую, рядом стоящую девушку, и судя, по буре эмоций, возникших у советчицы на лице, была послана на хер. И все, любопытно, тяжелый ли наболдажник у палки? С этой мыслью и искусственно громко произнесенной фразой:

— «Ну и поколение нынче пошло! Никакого стыда!»

Я побыстрее покинул этот человеческий бульон из эмоций и восклицаний.

Не дай костру затухнуть, но помни и о палке. Некоторые вопросы должны остаться без ответа. А меня ждет пара бутербродов с килечкой и двести пятьдесят настойки. Не мы выбираем эти пути. Но мы им должны пройти.

Рюмочная в начале пятого еще не забита, сидят извечные посетители, тихие интеллегентные любители выпить и порефлексировать. Паша, само собой, опаздывал, и я заказал светлого пива и пятьдесят грамм клюквенной.

Опрокинув настоечки, я взял бутерброд, и пошел за столик с пивом. Мир был не так уж плох, с учетом, что Ван Хельсинг с палкой не познакомил меня с ней. Признаюсь, в такой момент мне даже был нужен кто-то вроде Паши, с его многообразными, душными, и самое главное, мало касающимися меня историями. Всему свое место. И это место сегодня занято Пашей. Голос которого я услышал на входе, он о чем-то рассказывал гардеробщице. И судя по нему, Паша был крайне недоволен.

Заметив меня, он радостно замахал руками, но сперва пошел к стойке, заказ выпить и потом уже подошел ко мне.

— Нет, представь! — начал он разговор вместо приветствия.

— Я шел по улице, погода сама видишь какая, никого не трогал, и за пару улиц до рюмочной решил выкурить сигарету, так какая-то полоумная бабка подскочила ко мне, попросила рублей двадцать, причем так будто я ей должен. А ты сам знаешь, у меня наличных то нет, говорю, давай переведу, и эта змея как даст меня своей этой палкой! — и тут он потер лоб.

От смеха я чуть не подавился пивом.

— Паша, где ты их всех находишь? — удивился я

— И к слову, от нее не пахло чесноком, случайно? — добавил я

— Да, к черту её, я знаю что, я не нюхал, смотри какой теперь шишак будет, — воскликнул он

— Не просто так кругом много сумасшедших, — произнес Паша и сделал большой глоток пива.

— Вот скажи мне, стал бы ты бить палкой человека, если бы тебе отказали дать взаймы? — не унимался Паша

— Ну это насилие чистой воды, конечно это нельзя, Паша, скажи, ты зачем меня звал, — решил перейти я к делу.

— А, это, погоди, я нам налью, выпьем, я схожу перекурю, и потом расскажу, ты же не торопишься? — суетно проговорил он

— Давай, давай, — сказал я

— Ну поехали, — мы чокнулись, и Паша вышел покурить, потирая шишку.

Вот ведь, старая ведьма, уходя, сокрушался он.

Вернулся он поспокойнее, лишь потирая ушибленное место. Отпил пива и заявил,

— Так, вот, помнишь Витю? — Ну того, который торговал рефрежираторами. Да, какие-то холодильные системы, установки, я не очень в этом понимаю.

— Смутно, но помню, — подтвердил я

— Полненький такой? — уточнил я

— Ну да, такой, в общем, если бы он пил, я бы еще понял, так вот он пропал. Уже и розыск объявили, никто ничего не знает, как сквозь землю провалился.

— Может уехал куда? — спросил я.

— Да куда ему ехать, он дальше дачи никуда и не катался, из таких кому путешествия не нужны и не интересны.

— Что сказали в полиции? — добавил я.

— Да, что. Сказали объявили в розыск, будет информация, сообщим. — это я от его жены узнал.

— Ну может еще найдется, сколько прошло? — говорю.

— Неделя уже, и никаких следов. Но это ладно, у меня за последние два месяца на работе пропали трое, и все по той же схеме. На телефон не отвечают, ни в больницах, ни в моргах нет. Один вообще должен был лететь в командировку, так даже в аэропорту сказали что на рейс не пришел.

Люди пропадают! — крикнул было Паша, а потом сбавил голос. Дело нечисто, люди пропадают, обычные.

— Ну люди всегда пропадали, — сказал я.

— Я знаю, но сейчас они пропадают вокруг меня — отрезал Паша.

— Паша, или переставай общаться с людьми, шучу, или завязывай пить. — дал я ему совет.

— Пей, не пей, а факт есть факт, — сказал он

— Что ты предлагаешь? — спросил я

— Если еще кто-то пропадет, я сам пойду в полицию и пусть они там это на более высокий уровень поднимут! — не унимался Паша

— Да, Паш, не мелочись, направляй сразу в Гаагу запрос, — усмехнулся я

— Да, иди ты, ладно, он выпил еще рюмку, я курить, — и, с этими словами, он удалился на улицу.

Готов ли ты испытать судьбу? Словно кто-то рядом сидящий задал мне этот вопрос.

Пока Паши не было, я стал осматривать местную публику. Двое рядом со мной стоявших мужчин о чём-то оживленно дискутировали. Тот что повыше налегал на портвейн, и лицо его уже напоминало рыхлую свеклу. Говорил полуистерично, и требовал, чтобы с ним соглашались. Низенький, с редкими волосиками на голове виновато отхлебывал пиво и лишь поддакивал высокому. Высокий то и дело посматривал по сторонам, словно искал союзников. Вовремя отвернувшись от них, я допил пиво, и принялся изучать картины, висевшие на стенах. На одной из них был изображен Юрий Гагарин, в духе Энди Уорхола, а внизу подпись, «что-то хочется взять и улететь». Добрыми глазами смотрел на окружающих знаменитый космонавт, без осуждения или порицания. Было в этом взгляде что-то от рассуждений героя Венички Ерофеева, «хочешь Венечка, выпей», и далее по тексту про сопровождавших его ангелов.

— Так вот, пойми, если люди станут пропадать дальше, я молчать не стану! — откуда не возьмись гаркнул Паша, и выпил еще рюмку.

— Паша, ты скоро сам пропадешь, если не остановишься пить, — заметил я

— Что со мной будет? По сути, выхлоп один то и останется, — утер он нос кулаком.

— Нет, ну как же болит то, гадина!

— Ты правда думаешь, что этим делом кто-то будет заниматься?

— Нужен, как его, прецендент, — слегка заплетаясь выдавил Паша

— У меня в районе часто висят такие объявления. О пропаже людей, но их часто и находят, бывает что старики пропадают, или дети из дома убегают, балуются, не хотят в школу идти, да мало ли причин. — отвечаю я

— А тут причин то и не было! Просто пропал и всё. Причем он и не пил, был всегда адекватным.

— Я предлагаю по последней и расходимся, — сказал я

— Ну, как знаешь, будь!

Мы чокнулись, Паша вытер губы рукой и заявил, что покурит напоследок.

Я повертел в руках рюмку, поставил обратно на стол, и повернулся к Гагарину.

— Что думаешь, буду спрашивать извинений? — заговорил со мной Юрий

— За что? — от удивления я даже икнул

— Ну что вы там, потомки, как вы выражаетесь, все просрали! — улыбнулся мне космонавт

— Да, кто тебе такое сказал?

— А что, раз космонавт, да еще и советский, что интернетом не пользуюсь?

— Ты же картина, какой интернет?! —

— Сам ты, картина, да еще и неудачно написанная, — огрызнулся Гагарин

— Впрочем, знаешь, Миша, есть у тебя шанс, есть! У всех даже самых незначительных людей всегда есть шанс, — продолжал улыбаться мне Юрий

— Какой? На что?

— Ну, как какой, сделать себя лучше, про мир я молчу.

— Только вот без нотаций, даже если ты первый в космосе был.

— А кто же тебе подскажет как не я?

Я отвернулся от картины, боясь потерять рассудок, но голос Гагарина продолжал звучать у меня в голове. Я посмотрел в сторону высокого и низкого, но на их месте стояла девушка и пила коньяк, голос Гагарина все отчетливее походил на мою первую учительницу в школе, ещё чуть-чуть и он/она назовёт меня по фамилии, и того гляди, вызовет к доске. С алкоголем на сегодня пора заканчивать. Я посмотрел на часы, с момента как Паша пошел покурить прошел час. Не мог же он уйти не попрощавшись. Я набрал ему, но трубку никто не взял. Мессенджеры молчат. Я набрал еще несколько раз, но ответа не последовало.

На улице никого не было, спросить видел ли кто Пашу тоже не удалось, я зашел внутрь и принял самое нелогичное решение из всех возможных. Взял коньяка, выпил залпом и сел подальше от картины с Гагариным.

Кто мог знать Пашу? В разделе друзья на ФБ, числилось достаточно людей, но никто из них не был мне знаком. Я набрал Пашу еще. Телефон выключен. Гагарин, как показалось, загадочно улыбался.

Если я задержусь еще на полчаса, но существует огромная вероятность того, что напьюсь, а этого делать ни в коем случае нельзя. Самое время заказать такси, выйти на улицу и подышать вечерним майским воздухом.

Приятный ветерок обдувал лицо, и казалось, что алкоголь понемногу выветривается, а настроение заметно улучшается, дозвониться Паше невозможно, и я лениво ковырялся в телефоне, время от времени проверяя когда подойдет такси.

Наконец желтая машина подъехала к дверям рюмочной, усевшись на заднее сиденье, я поздоровался с водителем, мы тронулись в путь. Я последний раз набрал Паше.

Аппарат абонента временно не доступен

временно не доступен

временно не доступен…

Сторона А.

«Что жизнь? — Грузовик на цветущей поляне!

Фортуна — путевки диспетчерский лист,

Любовь — кошелек в придорожном бурьяне,

И смерть — тормозов заключительный свист…»

Н.О.М. — Jurassik Park

Сон, приносящий не чудовищ, а птиц райских — редок, а здесь особенно. Про «здесь» следует упомянуть отдельно. А про птиц уж лучше сразу, пока не забылось. Видимо она явилась мне под утро, или как я привык считать, когда заканчивались мои привычные восемь часов сна. Большая, вытянутая птица сидела на дереве, одиноко стоящем в поле. Она смотрела мне в глаза, и видно было, что существо не испытывает страха, а наоборот лишь повод для гордости и бахвальства. Подойти и посмотри, какова я! Таких точно никогда не видел. По крайней мере так близко. Каюсь, но это с моей стороны был некий страх, а если точнее осторожность в движениях. Низкая трава легонько щекотала мои босые щиколотки, но птичья красота заставляла меня двигаться вперед. Я сделал еще несколько робких шагов, и увидел в глазах птицы удивление, граничащее с раздражением. Кого, я, такая красивая, обязана ждать. Ускорив шаг, я подошел как можно ближе, на расстояние вытянутой руки. Что говорить или делать в такой ситуации, признаться честно, я не знал. Надо было видимо заговорить, но я не знал птичьего языка, да, и какое там. Птица, тем временем, вовсю изучала меня, даже не скрывая того, ее острые глазки-щелочки ходили вверх-вниз подобно маятнику, но очень медленно работающему. Это смущало. Постаравшись не обращать внимание на наглость со стороны птицы, я принялся делать то же самое, правда стараясь не мотать головой, как болванчик.

Большое, как я уже упомянул, крупное, но продолговатое тело держало на себе голову, отчасти напоминающую спелый ананас. Дело в том, что помимо схожести формы, голова была покрыта многочисленными острыми и плотными не то перьями, не то колышками. Потрогать я их не решался. Ноги были длинные, но плотные, похожие на ветви молодых деревьев. Такие точно способны удержать вышеупомянутые голову и туловище. А вот лапы были очень даже заурядными, эдакие пацифики, а не лапы. Видимо, птица заметила мое невольное к ним принебрежение, и потерла одна о другую, состроив в ответ кислую мину. Стараясь загладить свою случайную вину, я с неподдельным интересом принялся рассматривать яркое и удивительное по широте палитры красок туловище птицы. Боюсь судить, но полагаю не каждый профессиональный художник с точностью бы назвал все оттенки и тона красок, представленных на теле этого райского создания.

Кончики перьев были густого чёрного цвета, нисходившие двумя тонкими галочками. Воздушный и тонкий лапис лазури плавно переходил в яркую, почти кричающую флорентийскую жёлтую, с её едва различимым металлическим отблеском бронзы, внутри которой стройными тонкими струйками переливались красные и зеленые цвета. А наверху крыльев, подобно капелькам росы, блестели многочисленные розовые точки. Туловище диковенной птицы было оранжево-желтого цвета, и когда птица поворачивалась в разные стороны, цвета веером менялись, от сочного апельсина до цвета спелой сочной дыни. Ближе к шее в три ряда расположились черными полукругами, словно ожерелья, изящные окаемки. Вытянутая вверх тонкая шея в очередной раз подчеркивала грациозность и достоинство этого диковенного существа. Вкупе с маленькими, круглыми, как обтесанные водой камешки, глазками, смотревшими на происходящее с достоинством, сдержанно, и порой, отстраненно — птица была не из простых пернатых.

Чувство восхищения смешивалось с любопытством, и ужасно хотелось завести с ней разговор. Птица смотрела глаза в глаза, явно приглашая на беседу, но и сама в силу только ей понятных причин, не решалась начать его первой. А может быть в её птичьем мире заводить разговоры с незнакомцами было признаком дурного тона.

Я огляделся по сторонам в надежде найти тему для разговора после дежурного приветствия.

— Хм, приветствую вас в этом милом, светлом поле — всё что я смог произнести из себя, разумно понимая какую глупость я только что сделал.

Птица не ответила мне и продолжала смотреть в упор, только взгляд стал более сосредоточеным, так если бы мы играли в шахматы и птице предстояло сделать очередной, но крайне важный ход.

— У вас очень изящное и потрясающее взор оперение, — не оставляя наладить контакт, продолжал я.

Птица ответила мне всё тем же непонятным для меня молчанием. Тем двусмысленным, что моментально ставят собеседника в тупик. Вынуждают чувствовать его без вины виноватым.

— Это ваше поле? — снова обратился я к молчаливой птице.

И снова меня одарили цепким и безмолвным взглядом. Затем, птица повернулась направо, почесалась вбоку, всем своим видом выказывая ко мне свое полное презрение и, как мне почудилось, неприсущую суетливость в манерах.

— Чего мне ждать от разговора, — уже без адресно и вслух произнес я. И тут услышал резкий, пронзительный, фальцетный птичий крик.

— ЯЯЯЯЯЯЯЯАААААААЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯАААААЯЯЯЯЯЯ!!!!!!!!!!!!!

И в этот момент, я резко проснулся. А звук продолжался, резкий и отвратительный звук продолжался, и ничего с этим поделать нельзя, необходимо было только перетерпеть. Сирены срабатывали три раза в день, и отчасти, служили мне индикатором начала дня.

С тех пор как остров почти опустел, для предупреждения местных жителей, власти запустили такие вот сирены. В три дня всем жителям необходимо было покинуть это место и переправиться, как казалось, в более спокойные места. Объяснения как попал сюда я у меня нет, а вот как остался уже начало сформировываться.

Посёлок, где мне суждено было очнуться (еще бы понять от чего), находился на приличном возвышении над морем, и если бы не жалкие развалины серых, бетонных трёхэтажек, место вполне сошло бы за живописное. Хозяин квартиры, чье лицо я увидел первым после пробуждения, был седым, слегка грузным стариком, родившимся и всю жизнь прожившим на одном месте. Как и многие здесь, он ловил рыбу и крабов, продавал на рынок, часть оставлял себе, этим и жил. Жена умерла, от чего старик не стал распространяться, детей у него не было. Его доброе, пухлое и красное лицо я буду помнить до конца своих дней. Говорил он медленно, спокойно, подбирая слова, но не боясь ошибиться при этом. В этом был его уклад, он мыслил как жил, размеренно и степенно. Даже остров покинул одним из последних, как мне казалось даже уговаривая меня уехать с ним. Но то ли болезнь сказывалась, то ли слабость, но его слова я воспринял как сон и остался. Как впоследствии оказалось совсем не зря. То утро, когда старик оставил квартиру, я вдруг ощутил себя абсолютно одинокым в этом мире. Ничего не щемило внутри, не давило, я просто осознал, что я теперь один. И с этим надо было просто жить. Квартира старика меня не очень устраивала, хотя бы из-за дыры в стене, ведущей в соседнюю квартиру. Большая часть дома была незаселена, пройтись по квартирам, так увидишь голые стены. Я понял, что это не то место, где следует бороться с одиночеством и заставить себя жить. Где-то я находил оставленные детьми, сломанные игрушки, где-то старые фотографии, расческу, а в квартире напротив целый ворох писем, написанных одним и тем же красивым каллиграфическим почерком. Понимая, что читать чужие письма нехорошо, я взял одно из них в руки, и прочёл пару строк. Писала женщина, но слог был напористый, местами суховатый, одним словом, мужской. Женщину звали Ира, и видимо её тяготил переезд в этот населенный одними «солдатскими физиономиями» как она выражалась посёлок, где из развлечений детская горка да полупустой продовольственный с белым хлебом и водкой. Остальное привозили на грузовиках раз в неделю. Муж пил и скорее всего от неполученного повышения. И Иру всё это тяготило. Я оставил письмо где и взял и твёрдо решил поискать жилье получше и поспокойней.

Посёлок находился на небольшом возвышении. Домов было не так много, небольше пятнадцати штук, а из самых дальних открывался вид на суровое море. Лишь в парочке трёхэтажек можно было отыскать полностью отремонтированные квартиры, остальные были даже с непокрашенными стенами. Ощущение что посёлок и его жители жили в чемоданном состоянии, в вечной надежде на переезд в более благоприятное место для жизни. Я дошел до конца посёлка, полюбовался на море, огляделся по сторонам, и обнаружил нечто похожее на бункер слева от надписи «Родимый посёлок — место где жить мне и тебе!». Обойдя эту бравурную и полную постиронии надпись, я двинулся вниз по тоненькой тропке в сторону, как мне показалось, бункера.

Дорожка поросла колючей травой, по обе стороны, то и дело, встречались выброшенные банки из под пива и другой мусор. Я не пожалел, что надел длинные штаны и строительные ботинки. Бункер или то, что мне им казалось лежал ниже поселка и выходил в аккурат на море. Круглая железная дверь изрядно проржавела и открыть сразу у меня не получилось. Пришлось вернутся в поселок в поисках инструмента. Оставалось надеяться, что жители не забрали всё с собой и что-то еще удасться найти.

Возле детской площадки стоял полузакрытый магазин. Дверь в него открылась легче той, что вела в бункер и после пары ударов ногой, я зашёл внутрь. На полках лежало пара консервов и початая кем-то джина с этикеткой «Капитанский». В складском помещении было значительно больше вещей. Покопавшись в груде вещей, к своей радости, я нашел железную длинную палку, в руках она выглядела увестисто и была изрядно тяжелой. Одна надежда была что с её помощью получиться открыть дверь. Обратный путь мне хотелось пройти гораздо быстрее, некоторую часть пути я проделал полубегом. Наконец показался бункер. Я вставил палку в расщелину, и используя палку как рычаг, начал раскачивать дверь. Дверь сопротивлялась как могла, я вытер не знаю какой по счету пот со лба, и со злости ударил по ней ногой. Дверь скрипнула, я снова потянул за палку что было сил, и злосчастная дверь отворилась на столько, что мне удалось протиснуться внутрь. Проблему с такой дверью необходимо решить незамедлительно, если я всерьёз рассматривать бункер в качестве постоянного жилища. Петли заржавели и вряд ли бы я смог их привести в порядок. У меня не было никакого желания искать масло, поэтому дверь я решил убрать и поставить что-то взамен.

Однако открыть дверь полностью у меня так и не получилось, а речи о том, чтобы снять дверь с петель и не шло. Видимо придется заходить внутрь бочком и надеяться, что в будущем петли разработаются.

Бункер оказался вместительным и разделен на три комнаты.

Первая комната была просторным, круглым помещением из которой слева и справа вели двери в остальные.

Видно было, что здесь давно никто не жил и вещи были навалены одна на другую. В углу стоял деревянный стол, где лежал, как оказалось старый, пожелтевший бортовой журнал. Записи в нём велись ручкой, чернила выцвели, и половину написанного уже не разобрать. Стены бывший хозяин не удосужился ничем украсить. Во второй комнате стояла кровать без одной ножки, огромная куча банок с консервами, ящиков с алкоголем и коробками с кухонной утварью. Все запылилось, но на удивление, не вышло из срока годности.

А вот содержимое третьей комнаты оказалось самым любопытным. Небольшая, бежевая комнатка сплошь была заставлена полками с виниловыми пластинками. Проигрыватель само собой стоял в углу.

Воодушевленный подобной находкой, я позабыл о бардаке в первой комнате, и погрузился в музыкальное исследование.

Стеллажи были аккуратно, но хаотично заставлены винилом, никакой систематики я впоследствии не обнаружил, некоторые были не распечатаны. Бывший хозяин явно любил собирать вещи, но что с ними делать, но толком не знал.

Джаз мог соседствовать с электроникой, а фолковые записи уживались на одной полке с советской эстрадой. И перечислять подобного рода диссонансы не имело смысла.

Моей задачой на тот момент стала попытка их систематизации. Это было и приятно, и придавало жизни хоть какой-то смысл.

Я решил, что алфавитный порядок мне не даст никакого толку и стал методично отбирать по жанрам. Времени у меня было много. И начинать надо с малого, а остров я исследовать еще успею. Через пару часов упорной работы я вышел на улицу подышать воздухом. В залежах я находил такие реликты, что вопрос откуда они взялись был самым насущным.

Поднимали настроение югославские исполнители. Некий Миле Богунович, судя по идиотскому прикиду на обложке, играл кантри, изображая ковбоя, по ему одному известной причине оседлавшего тяпку. Виниловый миньон содержал четыре композиции, и если я правильно понял сербский язык, все они написаны в жанре комедийной пародии. Да, и Миле, с зализанными волосами, в духе советских чиновников и улыбкой гуимплена, скорее всего получал несказанное удовольствие от исполнения этого удивительного творчества.

Впоследствии, я откладывал подобные «артефакты» отдельно с пометкой, «не слушать ни при каких обстоятельствах». Надо признаться. Набралось такого добра прилично. А рядом мог лежать дебютник Кинг Кримсона. Тоже не большой поклонник, но это хотя бы музыка, а не пародия на занятие ей.

К вечеру я сильно устал и устроился спать прямиком в бункере. Потребовалось несколько дней, чтобы понять, как уютно и спокойно там спалось. Видимо место приняло меня, и, шаг за шагом, приоткрывало все новые и полезные в нем места. На утро следующего дня я с удивлением обнаружил, что дверь в бункер была плотно закрыта. Это насторожило меня и даже напугало, понимая, что я могу быть на острове не один, а еще хуже того, навсегда замурован в бункере, я что есть силы начал толкать массивную дверь. Как и в прошлый раз, она явно упрямилась, и поддалась не сходу, но сейчас открылась полностью. В лицо подул приятный морской ветер, и с настороженностью выбравшись на улицу, решил обойти поселок еще раз. Внимательно разглядывая все вокруг, уделяя особое внимание возможным следам на земле. Моя рефлексия была явно страшнее реальности. Серые домишки стояли по-прежним местам, а следов кроме моих на земле, я не встретил. Кажется, моя новая жизнь начала обретать приятные для меня очертания.

Прошлая жизнь казалась нелепой чередой ошибок, вечными экивоками, реверансами и метанием бисера. Я был любим, возможно, это было так, но единственный человек, которому я был противен, был я сам. Я был резок в суждениях, всплычив, жутко импульсивен и, к сожалению, до ужаса обидчив. Чем больше я замыкался, тем сильнее копилась моя обида. И тем сильнее я корил себя за то, что люди от меня отворачилась. Или казалось, что отворачивались. Возможно, кто-то сверху или снизу, да с любой угодно стороны, дал мне второй шанс начать жить как хочу я. Осталось этот последний шанс не упустить. И да, до тряски тянуло курить. Вот дьявол, где в этом запустении разжится сигаретами? Магазин продуктов был пуст, так что вся надежда на моё новое жилище. Не поверю, чтобы там не было сигарет. Потолкавшись и порывшись в первой комнате в груде хлама, я отрыл блок «Родопи». Засмеялся и вспомнил арт-хаусный НОМФИЛЬМ. Сигареты оказались жуткой дрянью, но кто я такой, чтобы просить больше от халявы? Не хватало только включить Билли Холидэй, потому что только ее «Solitude», отражал моё прошлое состояние. Теплая и отчужденная грусть, принятие всего, что меня окружало. Воркующий голос Билли звучал будто бы издалека, так если она звонила с другой части света и пыталась поделится своим состоянием, не самым уже приятным, но с которым приходится мириться. А фоном звучали ласкающие слух клавишные, как капли дождя, разбавленные едва уловимыми саксофонными переливами. Закуривая очередную сигарету, поймал на мысли, что с этой композицией покончено. Осталось найти что-то новое.

Стемнело рано и лежа на кровати, появилась идея, все же обустроить свой быт так как я хочу, и выбросить этот ужасный, захламленный стол.

Ночь прошла как обычно незаметно, на этот раз я специально не закрыл плотно дверь бункера, и да, в будущем я таких вольностей уже не допускал. На утро дверь была закрыта так что попробуй открой!

Стол был большой, старый и страшно тяжелый. Казалось его сюда встаскивали по частям и затем собирали. Я не стал церемониться со старой рухлядью, и найдя инструменты, аккуратно разобрал его, а после отнес на улицу. Выкинув на помойку, попив чаю, я со всей силы хлопнул себя по лбу. А кто будет убирать мусор? Одной заботой стало больше. Благо никто не видел, я разжег костер в центре поселка, и пока стол догорал, внезапно увидел на одном из домов, висевший советский флаг. Мысль коварная овладела мной и захотелось его сжечь. Но ведь как-то надо жить, а любая вещь в хозяйстве пригодится. Я зашел в дом, поднялся по лестнице, по пути распинывая пустые банки, забрал флаг и отнес в бункер. Со всей аккуратностью и старанием я расстелил его на входе, довольно улыбнулся и вернулся к костру, посмотреть догорел ли стол.

Шли дни. Монотонно и однообразно, я навел порядок в бункере, свыкся с серостью близлежащего поселка, и подумал, что настало время осмотреть остальную часть острова.

Но как это сделать без транспорта? Люди забрали с собой всё, включая и велосипеды. День был солнечным и теплым, поэтому собрав рюкзак, я решил дойти хотя бы до ближайшего соседнего поселка. Спустившись с горки, на которой поселок Родимый, я двинулся по проселочной дороге в неизвестность. Вряд ли мне кто-то или что-то мог бы помешать. Медведей на острове в этой части не водилось, а остальная живность меня не беспокоила. Какое-то время я шёл, наблюдая перед собой лес, раскинувшийся по обоим сторонам дороги, и чем дольше я шёл, тем сильнее росло чувство тревоги от бесполезности моей прогулки. Я хотел было повернуть назад, но тут лес кончился и я видел перед собой ряд однотипных, небольших строений. Территория была обтянута по всему периметру колючей проволокой, а войти представлялось возможным лишь через старые, ржавые ворота. Они были открыты и я вошел внутрь. В центре площадки стоял большое прямоугольное здание больше всего напоминавшее ангар для самолетов. Зайдя внутрь и позабыв про всякий страх я попал в место, где когда-то стояли самолеты. Пустое, холодное место с разбитыми наверху окнами. Жизнь, когда кипевшая здесь ушла окончательно. На потолке краской было выведено слово старт. Перегородки, балки, все здесь было мертво.

Я дернулся и невольно отпрыгнул назад. Сверху раздалось противное, громкое карканье. Откуда не возьмись, сюда залетела ворона. Она сидела на одной из балок и громко кричала, так будто я зашел на ее территорию. Ничего полезного в здании не было, и дабы не расстраивать хозяйку, я вышел из ангара и пошел в направлении остальных строений. Только у одного из них дверь была закрыта на большой, амбарный замок, остальные — настежь. Помещение, в которое я вошел, состояло из нескольких комнат, каждая из которых была обставлена примерно одинаково. Столы, стулья, шкафы с книгами учета и журналами. Аэропорт был военным, ни зала прилета, ни вылета, как у гражданских. В самой дальней от входа комнате, являвшейся судя по табличке на двери, кабинетом начальника, лежала раскрыта книга, в которую аккуратно ручкой записывались цифры и комментарии к ним. Книга не была похожа на записи вылетов самолетов. Полистав от начала и до конца я обратил особое внимание на увеличение цифр и тон комментариев. От нейтрального в начале они становились все более экспрессивными и отчаянными. Запись прерывалась за неделю до того, как я очнулся в незнакомой мне квартире.

Я схватил книгу, положил в рюкзак и решил во что бы то не стало срочно вернутся в бункер и внимательно изучить.

25 января. Замечено 14. У одного левый глаз дергается, походка уверенная, храмота не наблюдается.

31 января. Замечено 26. При встрече с патрульными отводят глаза. Моментально уходят в лес.

6 февраля. Замечено 82. Патрульные обнаружили труп медведя близ поселка Верный. Грудная клетка разорвана, рядом следы. На человеческие не похожи.

20 февраля. Замечено 215. Возле администрации города первые случаи нападения на местных жителей.

4 марта. Замечено (ручкой помечено, впрочем какая уже разница). Люди объединяются в дружины и дежурят по очереди вечером.

10 марта. Пресечена попытка нападения на аэропорт. Испуганы светом прожекторов.

20 марта. Возле геотермальной трубы повреждение. Выброс сероводорода. Замечено странное существо.

1 апреля. Послали сигнал об эвакуации. Их становится всё больше.

30 апреля. Нас здесь больше не будет.

На этом записи в журнале прерываются. Стало жутко. Если журнал не врет, значит на острове остались какие-то непонятные существа, склонные к агрессии и нападению как на здание, так и на людей. Успокаивала мысль о том, что дверь в бункере большая и тяжелая. Пугала неизвестность. Где они остались, их количество и как с ними сосуществовать.

Жизненно необходимы оружие и транспорт. И желательно карта местности.

Пока погода стояла хорошая, сухо и без дождей, мне во чтобы то ни стало надо было попасть в город. Человек, приютивший меня рассказывал, что поселок их соседствовал с воинской частью. Оставалась слабая надежда, что военные, покидая остров, могли оставить хоть что-то. Страх быть съеденным непонятными существами заставил меня действовать всё быстрее. Забыв про обустройство бункера, уже на следующий день, я вновь двинулся в сторону заброшенного аэропорта, на этот раз дорога казалась мне не такой и длинной. А как выяснялось, военная часть стояла всего в километре от аэропорта. Брошенные казармы, оставленное КПП, а посередине стоял флагшток, но уже без флага. Обойдя каждое из зданий, я наконец нашел, что искал, в самом конце, на задворках части стояло старое деревянное здание, используемое под склад. Дверь была не заперта, но входил я теперь уже осторожно. Полагая, что за ним может кто-то быть. Каким же было удивление, когда я нашел там старый советский мотоцикл, да еще и с коляской. Двойной удачей было и то, что военные увезли с собой не всю солярку. Мотоцикл, не сразу, но завелся. Я сложил, сколько уместилось солярки внутрь коляски и двинулся в путь. Ехать по проселочной дороге это тот еще массаж простаты, но радости не было предела. Прикинув, что вряд ли мотоцикл кто-то украдет, я накрывая его брезентом, оставлял возле бункера.

Утром светило солнце, приятно обдувал ветерок, холодная и камерная природа открывалась во всей красе. Центральный городок острова лежал в низине, и спускаясь на мотоцикле, уже по асфальтированной дороге, любуясь видами, я на какое-то время и забыл о возможном неприглядном соседстве. Одноэтажные и двухэтажные домишки, какие-то из дерева, а прочие из бетона, стояли сиротливо, придавая городу чувство бесконечной тоски. Особняком от них стоял трехэтажный, отдаленно напоминающий постройки в стиле баухаус, дом с парковкой и флагштоком, на которой развевался флаг. Не иначе администрация. Но оказалось краеведческий музей. Он то мне и нужен. Наверняка в нем есть карты местности. Интерьеры здания впрочем не вызвали такой же радости, как его внешний вид. Обшарпанные стены на которых висели объявления о наборе в секцию по изучению родного края, закрытое кафе на первом этаже и винтовая бетонная лестница, ведущая на второй этаж. Сам музей находился на втором этаже, и поднимаясь по лестнице, я услышал шорох. Одна из деревянных дверей была приоткрыта, и я увидел как по коридору в сторону окна приволакивая левую ногу, перемещается существо с желтой кожей. От него даже от лестницы пахло тиной. Я замер и не верил своим глазам. Заметки в журнале не были бредом воспаленного сознания. Главное чтобы он не обернулся, и надеюсь он был тут один. Но желтый двигался не быстро, но уверенно. Проходя мимо одного стеклянных стендов с экспонатами, он сделал резкое движение левой конечностью, отчасти напоминающей человеческую руку, достал оттуда что-то и проглатил. А затем, по непонятной мне причине, ускорился, выбил окно и выпрыгнул вниз. Вместо того, чтобы убежать и сесть на мотоцикл, я двинулся за желтым, оглядываясь по сторонам, и чувствуя, что мое сердцебиение своей громкостью может меня запросто выдать. В большой комнате с разбитым окном, я нашел то, что нужно. Карта местности, пусть и за 1976 год. Скрутив ее в рулон, я пулей побежал к мотоциклу, потеряв контроль и какое-либо чувство самосохранения. Желтого снаружи не оказалось. Уже по дороге домой, я осознал, что прежнее состояние покоя ко мне вряд вернется.

Если верить карте я жил в месте с наименьшим количеством населенных пунктов. Был и другой плюс от карты, спасибо ее составителю, но она указывала на старые японские одноколейные пути, разобранные после войны, а также на промышленные объекты, и, что увидило больше всего, бункеры. Мой был не единственным. Рядом с бункерами на легенде были значки, но пояснения к ним не было. Каждый обозначен кружком. Мой имел красный, остальные то зеленые, то синие. С такой картой я столкнулся впервые.

Задачи и цели на ближайшие дни были предельно ясны. Найти бункеры, попробовать в них попасть, а заодно проверить, встречаются ли тут желтые, или какие-нибудь еще другие твари.

Вспоминая этот день, я понял, как мое любопытство спасло мне жизнь, не пойди я за картой, вполне возможно, не было бы и этих записей.

Я открыл бутылку вискаря, найденного в одной из комнат бункера, нашел в завалах винила первую попавшуюся пластинку. Laibach — Let It Be. Альбом-омаж ливерпульской четверке от суровых индустриальщиков из Словении. Никакого рок-н-ролльного задора. Холодный вокал, электронные ударные, хоровые вставки — все это напоминало работу точно отсроенного механизма. Обложка была подстать музыке, в четырех квадратах размещены музыканты, как и в оригинале, но в образе рабочих. При всей пугающей составляющей музыка словенцев пришлась как нельзя кстати, и даже, успокоила меня. Я допил полбутылки, медленно листая журнал с записями, обращая внимания и на другие пометки на полях. Бросилось в глаза неоднократные напоминания «освободить синие в первую очередь». От чтения меня оторвал медленный и вязкий скрип. Дверь на моих глазах закрывалась сама. С каждым днем я ловил на мысли, что бункер живет своей жизнью, а точнее, он принял меня к себе.

Оставив бутылку в сторону, я дослушал Across the universe, убрал пластинку назад, я лег спать. Свет погас сам, что меня еще больше напугало.

Полночи я лежал, прислушиваясь к любому шороху или скрипу. Но все было тихо. Кто знает, может это не виски, а какой-нибудь глюценоген? А может быть это яд, и завтра я не проснусь. Допивать я его пожалуй не буду. Я решил бороться со сном и подождать до утра. Я решал в уме всевозможные математические задачи, вспоминал какие знал события, как из мировой истории, так и из своей прошлой жизни, стараясь держать глаза открытыми. В бункере темно, а поэтому сколько я так пролежал, сказать сложно. И все же усталость брала своё. Я бил себя по щекам, но тщетно, глаза предательски постепенно закрывались, не давая мне их открыть повторно, я попытался встать с кровати, чтобы подойти к раковине и умыться. Глаза оказались сильнее, я чувствовал, что и мозг меня предал и вышел из этой борьбы. И вот, когда я уже практически засыпал. Глаза были полностью закрыты и перед ними предстала какая-то абстрактная картина, я услышал приятный, мелодичный женский голос.

«Спокойной ночи»…

Сторона Б.

Дождь шёл стеной уже вторую неделю. Мизуки забралась под плед, пила кофе и смотрела в окно. Ей нравилась её новая квартира. Небольшая, но светлая и с видом на реку. Да и до работы было недалеко. Крепко сбитая, невысокого роста, кареглазая Мизуки работала диджеем на местном радио, и будучи интровертной натурой, радовалась, что от нее требовалось ставить любимую музыку и не общаться со слушателями в эфире. Только на радио она могла выразить все эмоции в любимых треках, а вот с людьми было сложнее. Из-за простуды ей пришлось сидеть дома, и любой другой на ее месте давно бы завыл от тоски. Мизуки часами крутила любимые пластинки, читала книги, до которых не могла дойти из-за отсутствия времени. Сегодняшний день ничем не отличался от предыдущих, коллеги спрашивали когда уже появится на радио, желали скорейшего выздоровления. А Мизуки почему-то не хотелось выходить из дома. У нее была любимая работа, хорошая, и за нее еще и платили, но что-то заставляло именно сегодня прибывать в ступоре весь день.

И тут её темные глазки бусинки напряглись, Мизуки показалось, что в дверь стучат. Она отложила плед в сторону и лениво поплелась к входной двери. Посмотрев в глазок, Мизуки увидела почтальона.

— Я уже минут двадцать вам тут звоню в звонок, — раздраженно выпалил почтальон, когда Мизуки открыла дверь.

— Простите пожалуйста, я немного задумалась, — виновата ответила Мизуки

— Вот здесь и здесь распишитесь, — устало попросил почтальон,

— Всего хорошего, — добавил он и оставил Мизуки с коробкой в руках.

Очень странно подумала она, я ничего не заказывала последнее время, да и друзей у меня не так много, чтобы кто-то что-то прислал. Но на коробке было ее имя и фамилия. Посылка была небольшой и прямоугольной, но не тяжелой. Мизука положила ее на письменный стол и пошла за ножом, чтобы открыть. В посылке лежала маленькая коробочка, в таких обычно кладут обручальные кольца. Мизуки с удивлением открыла ее и увидела брелок с изображением маяка. Очень странно, брелок и больше ничего. Ни подписи, да и от кого тоже не было указано. Маяк казался ей очень знакомым, она силилась вспомнить где она его видела. Старый, красивый маяк точно был в одной из книг, которые Мизуки недавно читала по истории Японии, она подошла к книжной полке, держа изящный брелок в одной руке, а другой стала перебирать книги в поисках той самой исторической. Наконец нужная книга оказалась у Мизуки в руках. Она положила брелок перед собой на письменный стол, а книгу рядом с ним. Листая страницу за страницей, она наконец нашла нужную ей фотографию. Это в точности был он. Маяк Накасирэтоко, в настоящее время носящий название Анива, был построен по проекту инженера Миуры Синоба за два года, строительство шло с 1937 по 1939 год и обошлось японскому правительству в 600000 тысяч йен. Маяк представлял из себя круглую бетонную башню с небольшой боковой пристройкой. Здание в девять этажей высотой, где на цоколе распологались дизельная и аккумуляторная, этажом выше кухня, следом — радиорубка, а на остальных — жилые комнаты. Маяк прослужил верой и правдой до 90-х годов прошлого века, а затем был оставлен на разграбление маррадерами. Вот такая грустная история, подумала про себя Мизуки, а ведь ее дедушка Ичиро-сан кажется был знаком с Миурой? Дедушка упоминал как застал за работой этого стройного, с тонким носом и проницательным взглядом, молодого инженера, когда Ичиро-сан работал в Осаке. Но дедушка умер пять лет назад, последнее время он доживал один, и хотя, его навещали родные время от времени, Ичиро-сан с годами становился все нелюдимее и воспринимал любую помощь со стороны как личное оскорбление. Поэтому когда тело нашли мертвым через неделю после смерти, никто не сомневался, что старик оказался типичным примером кодокуши — одинокой смерти. С Мизуки дедушка почти не общался, лишь поздравляя ее с днём рождения. Тем интересней и загадочней выглядела эта посылка. Мизуки полезла в интернет, проверить можно ли купить такие брелки, и кто их производит. Результаты оказались неутешительными, большая часть их касалась поездок на маяк, но чтобы купить сувенирную продукцию, здесь поиск молчал. Мизуки еще раз взяла брелок в руки, покрутила его, сувенир был выполнен качественно и явно на заказ. В её компании не было никого, кто просто так, анонимно, отправлять безделушки друзьям. Звонить кому-то из них было бы странно и спрашивать, а не ты ли мне прислал брелок с заброшенным маяком?

Мизуки решила выйти на работу с завтрашнего дня, а заодно сходить на почту, и спросить, кто мог прислать эту посылку. Мысли о предстоящих делах заполнили её мозг и вытесняли глупые переживания о неожиданном подарке.