Бесплатный фрагмент - Волчья звезда

ГЛАВА 1

Светло-серый автозак, коротко скрипнув тормозами, остановился около мас­сивных железных ворот. Бесконечный забор, составленный из двухметровых бетонных плит и обрамлённый поверху колючей проволокой, вышки по перимет­ру и видавшая виды табличка, гласившая:

«Исправительно-трудовая колония №2».

Дежурный офицер и пара конвоиров выжидающе смотрели на машину. Молодой подтянутый лейтенант проворно выскочил из кабины и открыл дверь кунга. Вооружённый АКСУ прапорщик сошёл по трапу и встал справа от двери.

— На выход! — скомандовал лейтенант.

В дверном проёме в сопровождении ещё одного вооружённого прапорщика по­явилась коренастая фигура арестанта.

— Опять какого-то «серьёзного» привезли, — шепнул один из конвоиров сво­ему напарнику.

— Похоже на то. Охрана усиленная.

Среднего роста, в спортивном костюме и с дорожной сумкой, арестант, игно­рируя трап, грузно спрыгнул на землю. Борозды морщин, сломанный нос, го­лубые холодные глаза, не то улыбка, не то ухмылка, обнажающая жёлтые фиксы.

Дежурный офицер уставился на вновь прибывшего, ожидая доклада.

— Не жди, капитан, не трать время, — объявил лейтенант, — это «отри­цалово». Вот документы. Иванников Павел Сергеевич, вор в законе, статья, срок и так далее, и тому подобное. Принимай.

Капитан махнул рукой конвою, и лагерные ворота проглотили арестанта.

На этой зоне Паша Аптекарь был впервые. За четыре ходки, вместившие в себя восемнадцать лет, он много что видел и много где побывал, но вот здесь отбывать срок ему ещё не приходилось. Белое здание администрации, безликие бараки, плац с изваянием волка на невысоком постаменте. «Стоп! Волк на плацу!» — Паша поёжился, — «Неужели „Серый волк?“ Во попал!»

Говорили, что ещё в брежневские времена какой-то умелец из местных ка­торжан вырубил этого волка из дерева, и этот самый волк так понравился тогдашнему начальнику колонии, что тот приказал отлить его из чугуна и установить на плацу. Среди воров «Серый волк» пользовался дурной славой. Сюда заключали самых отпетых, закоренелых и неуступчивых. И ломали. Апте­карь помрачнел. Между тем прошли один барак, второй, третий, и направи­лись к серому одноэтажному зданию, стоящему на отшибе.

— Начальник! Куда это меня? — спросил Паша.

— В БУР, — ответил один из конвоиров.

— Хорошие дела! — удивился Паша, — Не успел ещё режим нарушить, а уже в БУР закрываете?

Конвоиры молчали.

Шмон был тщательным и недолгим. Пашу Аптекаря и его сумку буквально вы­вернули наизнанку. Под запрет попали сигареты, чай, семечки и сало.

— Лицом к стене! — скомандовал конвоир.

Паша упёрся взглядом в облупившуюся стену. Лязгнул ключ в замке, и дверь камеры отворилась. Паша зашёл вовнутрь и уверенно огляделся. В камере находилось шесть человек.

Аптекарь начал вглядываться в лица, и чем больше он вглядывался, тем шире становилась его рандолевая улыбка.

— Да ладно! Да не может быть! — воскликнул он. — Я в хату попал или на союзный сходняк?

— Аптекарь! Ты, что ли? — подал голос седоголовый пожилой арестант, сидя­щий ближе всех к двери.

— Я! Здравствуй, Дядя Гера! Привет, Автандил! Как Тбилиси? Это кто рядом? Никак Гоча Молодой? — Паша неторопливо ходил от одного сидельца к друго­му, — Вова Толстый, Хохол! Здорово, бродяги! Рулявый? И ты здесь?

Поздоровавшись со всеми присутствующими, Паша уселся на свободную шконку.

— Вы чего такие мрачные? — спросил он, ещё раз осмотрев всю компанию.

— А чего веселиться — то? — произнёс Дядя Гера.

— Не, ну понятно, конечно… «Серый волк» и всё остальное, — Аптекарь по­удобнее уселся на шконке, — но с такими-то людьми…

— Вот именно, что с такими-то людьми… — невесело подтвердил Дядя Гера,

— Ты, наверно заметил, что здесь одни законники собрались? Мужиков нет, шнырей нет, петухов и прочей шушеры тоже нет. Никого нет, кроме нас.

Паша ещё раз осмотрел камеру.

— Или ты сам будешь, — продолжил Дядя Гера, — шконку заправлять, полы мыть? Параша опять же.

До Аптекаря начало доходить.

— Думаешь, что больше никого не закинут? Другой масти?

— Не думаю, а уверен. В этом-то и весь их мусорской, козлячий смысл. Паршивого мобильника не достать, с волей не связаться. А знаешь, кто здесь чалится?

— Кто? — игривое настроение Аптекаря как дождём смыло.

— Беспредельщики, отморозки и негодяи, которых мы приговорили. Хозяин им только маякнёт, и они нас живьём сожрут.

Паша молчал. Он смотрел на густо зарешёченное окно под самым потолком, в котором догорало июльское солнце.

ГЛАВА 2

В кабинете начальника колонии майора Хакимова находился гость. Он по- хозяйски сидел за столом майора, сам же майор стоял перед ним.

— Да ты присаживайся, присаживайся, Рим Амирович, — гость кивнул на бли­жайший стул, — чего ты вытянулся?

Хакимов торопливо сел, достал носовой платок и вытер вспотевший лоб. Гости такого уровня редко посещали его заведение. Да что там редко… Ни­когда.

— Так говоришь, всех доставили? — продолжил гость.

— Так точно, товарищ полковник! — по-уставному рявкнул Хакимов, — вчера последнего привезли.

— Ты вот что, Рим Амирович, — гость снисходительно улыбнулся, — давай-ка без церемоний. Зови меня Сергей Николаевич, и без звания. Понял?

— Так точно! Понял! Сергей Николаевич.

— Ну рассказывай.

— Так вот я и говорю: авторитетов мы ломали, положенцев оборзевших на место ставили, но тут воры в законе, тем более в таком количестве. Да они сдохнут, а работать не будут. Не будут они добровольно сами себя раскоро­новывать. Короче говоря, я совсем не уверен в успехе этой операции.

Сергей Николаевич достал сигарету, извлёк из зажигалки огонь и закурил.

— А ты, Рим Амирович, свою неуверенность запрячь подальше и никому не по­ка­зывай, — полковник снова снисходительно улыбнулся, — для того-то меня и прислали из Москвы. От тебя — полное содействие и беспрекословное выпол­нение моих приказов. Это понятно?

— Так точно! — снова гаркнул Хакимов.

Полковник докурил, смял окурок в пепельнице.

— А теперь можно и чайку попить, — заявил он, — прикажи, чтоб заварили.

— Да какой там чай! — Хакимов вскочил и засуетился, — сейчас прикажу обед подать.

Полковник посмотрел на часы.

— Ну что ж, можно и пообедать. Расстилай свою скатерть — самобранку.

Подали роскошный по лагерным меркам обед. Овощной салат, солянку и свиную отбивную.

— Выпьете для аппетита? — спросил Хакимов полковника.

— Выпью, — майор двинулся было к холодильнику, но окончание фразы заста­вило его остановиться, — обязательно выпью, но потом, после завершения операции. Помнишь, как три года назад наш президент в Дагестане сказал?

— Так точно! Помню. Они даже в рюмки успели налить.

— Ну вот, с Чечнёй он разобрался, теперь настало время криминал на ме­сто поставить. Совсем покончить мы с ним не сможем, а вот в рамки вогнать нам вполне по силам. — Полковник взялся за ложку, — Ну, чего встал? При­ступить к приёму пищи!

Видя, как Хакимов разбирается с отбивной, Сергей Николаевич развеселился.

— Ты, Рим Амирович, вроде мусульманин, а свининой не брезгуешь?

— Так ведь смолоду на службе, — Хакимов улыбнулся, — привык есть всё, что дают. К тому же сказано, что если на кону жизнь правоверного мусуль­манина, то можно и свинину употребить. Аллах велик! Аллах простит.

— А ты хитрый, майор! — рассмеялся Сергей Николаевич.

— Я же татарин, — рассмеялся в ответ Хакимов, — к тому же на моей ра­боте хитрость куда важнее смелости и отваги.

— Прав. Сто раз прав, майор.

— Дела законников смотреть будете? — спросил Хакимов, когда с обедом было покончено.

— Нет, — полковник закурил, — я с ними ещё в Москве ознакомился. Самый старый и самый авторитетный среди них — Дядя Гера. Питерские ему общак доверили, а это сам понимаешь… А знаешь, откуда у него такая погремуха?

— Никак нет!

— На героине сидит. — полковник брезгливо скривился, замолк на секунду — другую, потом продолжил, — второй — это Паша Аптекарь. Тот ещё волк. Смотрящий за Уфой, да и в республике ничего криминального без его ведома не делается. Есть у них там небольшой городишко — Кумертау. Несколько лет война шла между дзюдоистами и урками — так вот, он приехал и всё разрулил. Он, кстати, не земляк тебе?

— Нет, я из Казани родом.

Видя лёгкое неудовольствие майора, Сергей Николаевич хмыкнул.

— А-а-а! Понимаю. «Акбарс» — «Салават Юлаев» — зелёное дерби!

«Всё знает, собака!» — восхищённо подумал Хакимов.

— Автандил Тбилисский и Гоча Молодой по Москве и области шустрят, — про­должил полковник, — оба — граждане Грузии. Ну, я им покажу русское госте­приимство! Хохол за Краснодаром смотрит, Вова Толстый — за Новосибирском, Рулявый во Владике прочно сидит. Всех перечислил, никого не забыл?

— Так точно! Всех!

Полковник поднялся с кресла и с хрустом потянулся.

— Всё, хватит на сегодня, — скомандовал он, — завтра дел много, а на сего­дня — отбой!

ГЛАВА 3

Проснулся Паша от грохота и крика: «Подъём»! Четыре сотрудника ходили по камере и дубинками колотили по спинкам кроватей.

— Кончай ночевать! Без вещей на выход!

«Шмон!» — подумал Паша но ошибся.

Всю компанию вывели на улицу. На прогулке Паша Аптекарь не был уже два дня, остальные — и того больше. Все с удовольствием вдыхали свежий воздух и щурились на утреннее солнце.

— Дядя Гера, не в курсе, куда ведут? — встревоженно спросил Рулявый.

Молчание.

— Дядя Гера, я, кажется, вопрос задал?

— На расстрел.

Воры дружно рассмеялись.

— Я серьёзно, а ты тут шутки шутишь, — обиделся Рулявый.

— И я серьёзно. Сейчас заведут вон за тот барак…

— Хавальники закрыли! — прикрикнул конвоир.

Привели на промзону. Воры встали вольной неровной шеренгой и с интересом смотрели на встречающую их «делегацию». А посмотреть было на что. Сам начальник лагеря — майор Хакимов, пара его замов, какой-то гражданский, лет сорока с небольшим, в цивильном костюме, и человек десять спецназов­цев в чёрной униформе. Паша ждал речи хозяина, но слово взял человек в цивильном костюме.

— Граждане заключённые! — властно начал он, — я — полковник Малютин…

Паша внимательно осматривал говорившего. Высокий — метр девяносто, не меньше. Даже под костюмом чувствовалось его мускулистое, тренированное тело. Русоволосый, сероглазый и белозубый, его можно было назвать краси­вым, если бы не два шрама, на лбу и левой щеке, уродующие его лицо.

«Комитетчик, походу», — мелькнуло в голове у Аптекаря.

— А сейчас быстро разобрали мётла, лопаты, грабли и живо на уборку тер­ритории, — последние слова полковника Паша еле разобрал, потому что они потонули в громком воровском хохоте.

— Ты попутал что ли, начальник? — отсмеявшись, выкрикнул Дядя Гера, — Ты с людьми разговариваешь, а не блядями лагерными! Какие мётла? Какие лопаты?

— Петухам такие приказы отдавай! — заорал Рулявый.

— Шнырей в нас увидел? — поддержал Вова Толстый.

— Зря стараешься, начальник, — дождавшись тишины, произнёс Аптекарь, — мы воровских законов не нарушим.

Полковник Малютин цепко всмотрелся в Пашу, будто старался получше его за­помнить.

— Вы у меня не только свои воровские законы нарушите, вы у меня все смертные грехи на свои душонки возьмёте, какие не брали ещё. Слово офи­цера! — уверенно пообещал он.

— Да пошёл ты!

— Вали туда, откуда приехал!

— Псина легавая!

— Цветной!

Малютин недобро улыбнулся, дал отмашку, и спецназовцы взялись за дело. Электрошокеры, дубинки и ноги, обутые в тяжёлые берцы, сделали своё дело. Не прошло и двух минут, как окровавленные законники валялись в пыли.

— Какая у них пайка? — спросил Малютин у Хакимова.

— Триста граммов хлеба.

— Урезать вдвое.

— Есть!

- Посмотрим как вы через месяц запоёте.

Паша пришёл в себя и открыл глаза. Первое, что он увидел, было бледно-го­лубое, без единого облачка небо. Паша зарычал от боли и бессилия.

ГЛАВА 4

Паша Иванников родился в Уфе в шестидесятом, в семье учителей. От ма­тери он унаследовал любовь к литературе и чтению, от отца, учителя мате­матики, способности к точным наукам, а вот равнодушие к ним он приоб­рёл уже сам. Паша легко справлялся с любой задачей, но убей бог, не мог понять, для чего это нужно и где в жизни это можно применить. Другое дело — книги! Конан Дойл, Майн Рид, Фенимор Купер, Дюма и Жюль Верн. Какие приключения! Какие герои!

Пашин отец был добрым, мягкотелым человеком и мало походил на любимых книжных персонажей. На работе на нём все ездили и им же погоняли, дома он был под каблуком жены, женщины строгой и властной. В общем, отец был сла­бым примером для Паши, и он всё своё свободное время проводил на улице. Их частный дом находился недалеко от местной барахолки, в простонародье именуемой «толчок». На улице — вот где были настоящие герои! По крутизне и брутальности они ничуть не уступали героям Майн Рида и Жюль Верна, а где-то даже и превосходили. Каждый пятый из старших толчковских пацанов был судим, а уж приводы в милицию имел каждый второй. По вечерам, в каком-ни­будь уличном закутке, Паша в компании таких же салобонов слушал нетороп­ливые рассказы фиксатых, татуированных экс-каторжан. Своеобразные эссе и баллады за лагеря, крытки, понятия и блатную романтику.

Паша, будучи от природы человеком неглупым, всё услышанное делил на два, но всё равно, даже при такой арифметике, выходило круто!

Первый срок Паша намотал себе в мае семьдесят шестого. На школьной пере­мене, скрываясь от бдительных учительских глаз, он спокойно курил за уг­лом местного домоуправления, как вдруг в окошке первого этажа он увидел интересную картину. В бытовку — а это было окно бытовки — зашли человек де­сять мужиков в разномастных спецовках. Весело и добродушно матерясь, ра­ботяги начали доставать из карманов деньги и перекладывать их в пиджаки и брюки, висящие на вешалках.

«Зарплату дали»! — осенило Пашу.

У него заколотилось сердце и пересохло во рту. Мужики же между тем вышли из бытовки. Паша, таясь, выглянул из-за угла. Помахивая своими рабочими сумками и чемоданчиками, мужики расходились по своим делам. Паша недолго раздумывал. На окне имелась решётка, но форточка была гостеприимно от­крыта, и она легко впустила в себя небольшое жилистое Пашино тело. Оказавшись на месте, он прокрался к двери и легонько подёргал её. Заперто. Паша ещё раз осмотрел дверь и увидел шпингалет. А вот это вообще хорошо! Паша запер дверь изнутри и принялся за дело. Рубли, трёшки, пятёрки, десятки и даже несколько четвертаков перекочевали в Пашины карманы. Ужом проскольз­нув сквозь форточку, Паша снова очутился на улице и рванул в сторону школы. Шестым уроком был урок начальной военной подготовки, а майор Конюх терпеть не мог опоздавших.

Вечером того же дня Паша зашёл к Лёхе Костылю. Костыль к своим тридцати годам имел две ходки, и, по мнению Паши, был самым серьёзным из знакомых ему урок. Он не бахвалился своими судимостями, не рассказывал небылиц про тюрьмы и лагеря, не агитировал за уголовное братство. Он просто рассказы­вал истории из своей жизни, а тут уж сам решай — на то тебе и голова дана.

— Тебе чего, малой? — спросил Костыль, увидев Пашу во дворе собственного дома.

— Я к тебе Лёха.

— Я вижу, что ко мне, — Костыль достал из-за уха мятую беломорину, и усевшись на крыльцо, закурил. — Тут так-то, кроме меня, и нет никого. Рас­сказывай.

Паша рассказал и в доказательство достал из кармана пачку денег.

— А от меня чего ты хочешь? — спросил Костыль, равнодушно взглянув на купюры.

— Ну, на общак хотел отстегнуть. Сам же рассказывал.

— Ах, вот ты о чём? — с удивлением протянул Костыль, — Сколько здесь?

— Триста двадцать шесть.

— Неплохо! — Костыль взял из Пашиных рук деньги и, на глаз отщипнув при­мерно третью часть, вернул обратно, — С почином тебя, малой! Я скажу стар­шим за тебя.

Паша дошёл уже до калитки, когда Костыль окликнул его.

— Слышь, малой! Ты это… Не вздумай там второй раз отрабатываться. По­нял?

— Понял! — ответил Паша и помахал Костылю рукой.

На поверку оказалось, что ни черта Паша не понял. Через две недели, в день получки, не справившись с соблазном, Паша снова залез в кандейку ра­ботяг. Залез и был пойман с поличным. Обворованные мужики устроили засаду, и хорошо, ещё что милиция приехала вовремя, иначе они его просто бы убили.

Пашу закрыли в СИЗО, и пока учителя и родители отходили от шока, Костыль заслал туда передачу и маляву с рекомендациями. А уже через неделю, осмотревшись и пообвыкнув, серым тюремным вечером в щель закрашенного и зарешеченного окна Паша прокричал своё первое обращение к местным си­дель­цам.

— Тюрьма! Слышишь меня, тюрьма? Я — Паша Иванников!

— Тюрьма слышит тебя! — долетел до Паши чей-то могучий голос, — Чего хо­тел?

Паша набрал в лёгкие побольше воздуха.

— Тюрьма! Дай погоняло!

Скучающая неволя взорвалась криками.

— Громкий!

— Малёк!

— Ваня!

— Аптекарь!

— Молодой!

Вот так вот школьник Паша Иванников стал зеком — малолеткой — Пашей Апте­карем. Потом был суд, Паше дали два года, и начались его скитания по зо­нам и тюрьмам, растянувшиеся на без малого два десятка лет.

За месяц до своего освобождения Паша раскрутился на ещё один срок. Убил такого же зека — малолетку. Тот был активистом, сотрудничал с администра­цией и всячески портил жизнь Паше Аптекарю. Однажды, не выдержав и вспы­лив, Паша ткнул его гвоздём в глаз, да так удачно, что тот скончался на месте. Полученные десять лет Паша отбывал уже на взросляке. Бунты, побег, карцеры, БУРы, две короткие вольные паузы — в родной город он вернулся только в девяносто четвёртом году. Вернулся заматеревшим, раздавшимся в ширину коронованным вором.

В Уфе, в отличие от Москвы, Питера, Казани и Екатеринбурга, было сравни­тельно спокойно — без кровопролитных криминальных войн. Так, негром­кие эпизоды в виде убийства отдельных авторитетов и рядовых бойцов. В собственном подъезде был застрелен Волк Сергей Иванович, на автобусной остановке изрешетили Костю Длинного. Венер Бабай умер сам от болезней и героина. В Кумертау убили Сержика Антиняна — старшего тренера Башкирии по дзюдо и лидера местных спортсменов. Пермские взорвали беспредельщика Раджона. По глупости вальнули Младшего Шаляпина. А в общем и целом Паша до­вольно успешно разруливал спорные ситуации, и с местными бригадирами у него было всё ровно. Уфа, — это не Ёбург, где местных и присланных воров уралмашевские просто убивали.

Всё было относительно хорошо до тех пор, пока в стране не сменился прези­дент. На место алкоголика пришёл силовик, и окрепшие ФСБ и МВД начали наводить порядок и прибирать всё к своим рукам.

— Слышь, малой, — наедине, без посторонних, говорил постаревший Лёха Ко­стыль, — уехал бы ты куда-нибудь на тёплые острова, переждал бы кипиш.

Паша Аптекарь соглашался, но уехать так и не успел. При обыске у него ко­нечно же нашли и оружие, и наркотики, и вот… Паша лежал в окровавленной лагерной пыли и смотрел на бледно-голубое, без единого облачка небо.