Бесплатный фрагмент - Водоворот Мыслей

«Ревизор» для постановок в школьных театрах

Сценарий по мотивам комедии Гоголя Н. В. «Ревизор» для постановок в школьных театрах.

В спектакле должны быть суфлеры с полным текстом по обе стороны кулис. Подсказки текста могут быть везде: на скатерти, в веерах, на носовых платках, на диване, на стульях и пр. Безусловно, чтобы свободно сыграть в действии, необходимо знать текст от зубов. Массовка одета во все черное.

1. Городничий — взяточник, говорит ни громко, ни тихо. Престарелый, но солидный. Черты лица грубы, как у всякого, начавшего тяжелую службу с низших чинов. Одет в мундир и в ботфорты со шпорами. Волосы с проседью.

2. Анна Андреевна — его жена. Провинциальная кокетка. Она тщеславна, иногда берет верх над мужем. Часто меняет наряды.

3. Хлестаков — 25-лет, тоненький, худенький. Несколько глуповат. Говорит и действует без всякого соображения. Речь его отрывиста, и слова вылетают из его уст совершенно неожиданно. Чистосердечен, наивен. Он одет по моде. Но в его высказываниях более правды, чем лицемерия. Пусть будет щупл и маленького роста, как Наполеон.

4. Осип- слуга пожилых лет. Говорит серьезно, смотрит несколько вниз. Резонер и любит читать нравоучения самому себе и своему барину. При разговоре с барином лицо принимает суровое и грубое выражение. Он умнее барина и об этом догадывается. Сюртук поношен.

5. и 6. Бобчинский и Добчинский — помещики, низкие, коротенькие, с брюшком, похожи друг на друга. Помогают себе жестами при разговоре.

7. Ляпкин-Тяпкин — судья, прочитал 3 книги, поэтому очень вольнодумен. Говорит басом, как старинные часы, кот. прежде шипят, а потом уже бьют.

8. Земляника — толстый, неуклюжий, но услужлив и суетлив. Попечитель богоугодных заведений (больниц).

9. Марья Антоновна — дочь городничего Антон Антоновича и Анны Андреевны.

10. Частный пристав.

11. ГОГОЛЬ

12. Экскурсовод.

На сцене замерли фигуры. Музей восковых фигур главных героев. Сцена в полумраке. Далее действие с Гоголем и массовкой происходит на авансцене. Массовка перекрывает середину сцены с застывшими фигурами.

Свет направляется конкретно на одну фигуру. Вдоль рядов из зала идет в черном сюртуке, вроде пальто-накидке (в боливаре) и в черном цилиндре сам Гоголь. В руках его листы с рукописями. Он просматривает бумаги. Фонограмма голоса или говорить громко.

ГОГОЛЬ:

— Комизм кроется везде. Мы живем посреди него, но мы его не видим. Но если мы перенесем его в искусство, на сцену, то мы же сами будем валяться со смеху, и будем дивиться, что прежде не замечали его.

Встает девочка или мальчик из зала и обращается к Гоголю:

— Николай Васильевич, зачем вы сожгли вторую часть «Мертвых душ» — это же ваш пятилетний труд?!

Гоголь, повернувшись к ней:

— Потому, что душа бессмертна и рукописи не горят! Когда пламя унесло последние листы моей книги, ее содержание вдруг воскресло, и я увидел, какой должна быть эта книга.

Роется в бумагах, которые держит в руках, находит:

— Вот же мое завещание! Как смертельно поздно с ним ознакомились. «Завещаю тела моего не погребать до тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться». Последние годы — как тяжелый сон. Все идет плохо: бедный клочок земли наш, пристанище моей матери, продают с молотка, и где ей придется преклонить голову, я не знаю. Пристроить сестер у меня не получается. (Листы убирает в плащ-накидку).

Со сцены трое по очереди громко произносят (свет на них):

— 1. Книготорговец Смирдин, пользуясь бедственным положением писателя, издает его произведения за гроши.2. Цензура запрещает печатать «Мертвые души», отбирая последний хлеб у писателя.3. На помощь приходит Белинский. После хлопот и цензурных изменений рукопись с веселым названием «Похождение Чичикова…» допущена к печати, но здоровье писателя сильно подорвано.

Гоголь садится на стул или ступеньки сцены:

— Тот, кто говорит правду — всегда изгой.

Девочка из зала:

— Что с вами, Николай Васильевич?

Гоголь зажигает свечу:

— Душа моя изнемогла. (Ложится на край сцены, держа свечу в руках)

Со сцены все хором:

— Его живого несли по стране!

Гоголь был в летаргическом сне.

Гоголь ложится на край сцены и оглядывается, слегка приподнимая голову:

— Все вокруг меня встали в кольцо,

наблюдая, с какою кручиной

погружается нос мой в лицо,

точно лезвие в нож перочинный…

Вместо смеха открылся кошмар.

Мною сделанное — минимально.

Со сцены хором к Гоголю:

— Вам впивается в шею комар!

ГОГОЛЬ:

— Он один меня понимает… (бьет комара, задувает свечу)

Поднимите мне веки,

соотечественники мои, (Медленно садится, взгляд вниз)

В летаргическом веке

пробудитесь от галиматьи!

Поднимите мне веки! (ему помогают привстать актеры (из массовки), стоящие на сцене.)

Разбуди меня, люд молодой,

Мои книги читавший за партой,

Потрудитесь понять, что со мной. (Рука у сердца, его раздирают чувства)

Я ведь знаю, вы — не бездарны! (Рукою обводит всех)

СВЕТ НА СЦЕНУ. (Гоголь уходит, а массовка ставит сбоку портрет Гоголя). Уходя за кулисы, Гоголь ставит табличку «Музей восковых фигур», которая лежала прежде на полу. Световое пространство увеличивается, обозначая середину сцены.

Застывшие фигуры на сцене. За столом замерли фигуры Городничего, Хлопова, Земляники, Ляпкина-Тяпкина, Бобчинского и Добчинского, играющие азартно в карты. Поодаль у трюмо с зеркалом сидит Анна Андреевна, около нее стоит дочь. Хлестаков на переднем плане в наполеоновской треуголке возвышается над всеми, поза боевая. Внизу, у ног его сидит на полу слуга Осип. (Актеры не двигаются). Входит экскурсовод с указкой. Та же массовка расступается, не перекрывая собой того, на кого указывает экскурсовод. Обращается в зрительный зал и к массовке. Водя указкой по суровому Городничему, у него брови сведены с потугой на мысль, почти сократовский вид.

Экскурсовод подходит к Антону Антоновичу Городничему:

— Типичный представитель городской верхушки,

Пообтерся, это видно по лысой макушке.

Черты лица грубы и жестки,

как у всякого, кого против шерстки

поначалу, ведь из грязи в князи,

прогибаться, между всеми лазить…

об лоб его можно поросенка (Водит указкой по лбу)

убить насмерть… А это — его женка.

Экскурсовод подходит к Анне Андреевне, которая замерла с зеркальцем в руке:

— Анна Андреевна любит очень роскошь,

Хотя и не отличит Гоцци от оспы,

А лавку от дивана, пуфа и кушетки.

Себя же мнит искуснейшей кокеткой.

Экскурсовод подходит к Хлестакову, который застыл, сидя на спинке стула:

— Вот Хлестаков Иван Ля- я-кса- ан-дрыч,

Не хлесток он умом, чиновник в стиле «кантри».

Спустил деньгу на женщин и на карты.

Он в этом деле — столь игрок азартный!

Экскурсовод переходит к его слуге Осипу:

Слуга его, куда умней в сто крат,

Но чином ниже — тихий Гиппократ.

Он понимает, что его умом

Живет другой, и держит его трон.

Экскурсовод проходит к помещикам, которые сидят в обнимку, Бобчинскому и Добчинскому:

— А здесь помещены рядком

помещики, как видите, с брюшком (Водит указкой вкруговую по животам).

Отъелись за чужой-то счет,

Им только палец вы не суйте в рот. (Кто-то из массовки хотел потрогать…)

Чтоб отличить — у одного кольцо.

Они типичны — все на одно лицо.

Экскурсовод подходит к Луке Лукичу Хлопову:

— Пред нами лик Луки. Хлопочет.

Хлопочет Хлопов. Лукав Лукич.

Никто не знает, что он хочет.

Правдивы знанья — только бич

(Экскурсовод палец к губам)

Тут надобно, чтоб под (тс-с) сурдинку,

Свободомыслие долой!

Да прогибать пониже спинку,

(показывает рукой вверх)

Тогда — при чине с головой!

Монументальны сии лица,

Порок людской как был, так есть.

Уж век другой (растопыривает пальцы) капиталисты!

Но совесть та же, та же честь.

Но хватит здесь нравоучений,

К другим объектам перейдем (указкой проводит по залу)

Здесь люди новых поколений,

Что нам несут в наш общий дом?

Выходит Гоголь. Все замирают. Проходит вокруг стола. Верх стола сделан из прямоугольного картона. Гоголь заламывает все четыре угла, делая стол круглым.

ГОГОЛЬ:

— Они играли в «дурака» за круглым столом,

А кто остался в «дураках», о том сожженный том. (Фигуры оживают, медленно начинают двигаться и шуметь –гул по нарастающей, затем уже понятны слова)

Экскурсовод в ужасе отступает:

— Смотрите, оживают, эка страсть.

Вот это сила слова, вот так власть! (Массовка и экскурсовод убегают)

Гоголь уносит табличку с надписью «Музей восковых фигур». Гоголь всегда ходит с достоинством, медленно, почти в стиле «статуи», для героев комедии он невидим.

Постепенно нарастает шум-говор. Музыка. Играют в карты за круглым столом: Городничий, Ляпкин-Тяпкин, Хлопов Лука Лукич, Земляника. Более никого на сцене нет. Танец картежников вокруг стола с невидимыми картами. Городничий бросает карты на стол и резко встает.

Городничий:

— Повеселились. Хватит. Делу — время.

Пришел черед, по коням, ногу в стремя!

Я вас сюда призвал за тем,

Вернее кто! — нет больше тем.

(Руками подзывает всех к себе. Говорит шепотом, к нему все наклоняются):

— К нам едет Ревизор…

Затем говорит очень резко и громко, слушавшие его отскакивают или вздрагивают от неожиданности, кто-то на время оглушен. Можно оставить на столе колоду карт. От неожиданности у кого-нибудь колода карт подлетает вверх. Слегка подбросить вверх, Хлопов вместе с Земляникой пусть их подбирают, ползают по полу.

— К нам едет Ревизор!!!!!

Ляпкин-Тяпкин (басом):

— Ой, кто такой, вот будет ор,

Начнутся тут дела, всем будет лихо!

Хлопов Лука Лукич, (труслив) заикаясь от испуга:

— Хва-хва-хва-хватит… тихо. (тс-с)

Ляпкин-Тяпкин (судья, размашист, этакий русский медведь):

— Три книги прочитал я, стал судить о мире,

Я вольнодумцем стал, моя душа в эфире.

(Делает пассы, как экстрасенс, достает антенну, крутит себя за ухо, настраивая себя, как приемник. Поймал. Палец вверх.) Все замерли, ждут. Вдруг, в стиле «рапид», появляется «бог» с венцом над головой и огромным красным знаком на груди из светоотражательной ткани «Z».Он находится или чуть выше в глубине задника или сбоку. Свет на него. Все начинают уменьшаться на глазах: «Танец маленьких человечков», как мячики, в присядку, затем на коленях и как собаки. «Бог» манипулирует ими сенсорно руками. Когда «Бог» уходит, все за ним «по-собачьи» и замерли. Акцент на Ляпкина-Тяпкина, который, очнувшись, поправляет антенну.

Городничий крестится со словами:

— Пригрезится же чертовщина,

Столь неприятная картина.

(После все, кроме судьи, находятся в состоянии невроза и суетливости.)

Ляпкин-Тяпкин:

— Все ясно мне: к нам Ревизор! (Сюрпрайз! К нам Ревизор! Можно произносить: «ревий-зоре». )

Все хором:

— Ах, что за вздор, ах, что за вздор.

Судья резко их обрывает, подаваясь вперед:

— Теперь уж поздно пить «боржоми»,

уж едет он, а может, в доме.

(Открывает шкаф. Там, на вешалке висит мим и фукает от пыли. Шкаф можно изобразить из двух человек-двухстворчатый.)

— Сокрылся, слушает в шкафу.

Все примечает: «Здесь фу-фу». (Дверь шкафа закрывает.)

Городничий крестится:

— О, господи, какой позор!

Ужель к нам едет Ревизор.

Так что же делать? Все — для галки,

Нельзя же показаться жалким.

(Хватает веник и начинает гонять пыль. Можно муку. Все ему поддакивают.) (На сцену постелить плотный материал, затем незаметно убрать, чтобы не упасть, и на нем «пылить». )

— Побольше пыль пустить в глаза.

Обрамить все под кружева.

(Быстро достает кружева и заворачивает себе ими голову или другому. Можно изобразить руками.)

Земляника — попечитель богоугодных заведений, больниц. Он суетлив и толст). Утирает пот носовым платком с красным крестом.

— Что делать мне? Одни больные

Лежат в больницах, все худые. (Манипулирует платком: вытягивает его в шнурок, то взмах, то утирает им слезы).

— Так худо им, врачей ведь нету.

Уж лучше нету того свету.

Городничий строго:

— Лекарства?

Земляника, всхлипывая:

— Тоже его нету?

Городничий:

— Так чем же лечите?

Земляника:

— Советом.

Мы голодание пропишем,

Кто безнадежен (руки крестом на груди, после, как трепещущие крылья)

Не услышит.

По Иванову обливаем,

Правда, от холода икают.

Уриной лечим мы от почек…

Ляпкин-Тяпкин, судья громко и возмущенно вместе:

— Им ведь и это слишком очень.

Городничий Землянике:

— Вы там хотя бы для приличия

Белье смените, проверь лично. (Городничий забирает платок и стелит на стол).

Земляника отдает честь:

— Перевернем другою стороною,

Все будет четко под моим контролем. (Переворачивает платок)

Городничий, вспоминая, нюхает воздух:

— Да, вспомнил запах водки медицинской

От вашего помощника Разитского. (Городничий подходит нос к носу к Землянике. Тот прикрывается до глаз платком. Городничий отодвигает его.)

Земляника:

— Так… Это у него с рождения,

Как мамка уронила, это веянье

Исходит из прекрасных его уст.

Лука-Лукич-попечитель учебных заведений:

— Вы чесноком натрите ему ус,

Чтобы отшибло запах столь природный.

Городничий:

— Пожалуй, это более благородно.

Лука-Лукич Хлопов, озабоченно, как бы сам с собой:

— Мне надобно пройтись по педагогам.

Энтузиазм их прочь, а то в огонь и в воду.

Чему учить? Жизнь переучит.

Чем больше дашь — так знанья лучше. (Делает пальцами жест, изображающий деньги).

Ляпкин-Тяпкин, судья (басом):

— Поболее нагрузки, я б добил,

Что б на детей уж не хватило сил. (Давит кулаком по столу)

Лука Лукич Хлопов:

— Устроил тут историк наш разбой, (Ляпкин-Тяпкин поправляет скатерть и прячет руку за спину).

Что Македонский — всем герой.

Об стол он кулачищем молотил,

В щепу разбил и сбавил пыл.

Городничий:

— Оно-то ясно, Македонский-то — герой,

Но мебель портить — вред какой.

Историк ваш — совсем безбожник.

ЯВЛЕНИЕ 2.

Под музыку входят Бобчинский и Добчинский. Спешат все рассказать, перебивая друг друга. Сперва в один голос:

— К нам, к нам сюда спешит чиновник! (Трубят, как в трубы гонцы).

Бобчинский: Позвольте, я всем расскажу.

Добчинский: О, нет, со слогом я в ладу,

Бобчинский: Извольте, одолженье сделать.

Городничий и все остальные хором:

— Ну, не томите, ближе к делу!

Бобчинский и Добчинский делают распевку, откашливаются и поют на мотив «Все хорошо, прекрасная маркиза», поют по очереди.

Б-ий: Иду, иду, вдруг вижу друга. (Можно передавать ритмический диалог пощелкиванием пальцев, чечеткой, хлопками по телу и в ладоши)

Д-ий: Сосед, куда идешь, откуда?

Б-ий: Спешу к тебе скорее в гости.

Д-ий: А я к тебе, слыхал ты вести?

Б-ий: Да, да, слыхал, но не расслышал.

Д-ий: Держи всегда ты уши выше (руками делает уши)

Б-ий: И так они уж на макушке.

В гостиницу приехал Пушкин.

Д-ий: Тьфу, пропасть, все не так, Иваныч,

Живет какой-то будто паныч.

Б-ий: Он ни гроша не дал за место,

Глазами сверлит, как стамеской.

Бобчинский и Добчинский танцуют, напевая, забыв про всех: « А в остальном, мой Петр Иваныч, все хорошо, все хорошо», « Я вас нашел, я вас нашел» и т. д. Танцуют, задирают кверху набитые тряпками искусственные животы, ноги выбрасывают кверху, как при кордебалете.

Городничий их останавливает, взяв за грудки:

— Я спрашиваю вас в упор,

Свой вперя строгий дивный взор,

Кто ж он, ответьте!

Б-ий и Д-ий, заикаясь вместе: РЕ-ВИ-ЗОР.

Земляника и Хлопов:

— Быстрей к гостинице парадом.

Городничий и Ляпкин-Тяпкин (суетятся):

— Авось нам будут очень рады.

Земляника достает щетку для одежды из кармана:

— Пришло нам время счистить сор.

Его подгоняют: Быстрей, быстрей…

Земляника рвет на себе волосы (в руках у него зажата пакля под цвет волос, они падают):

Реви-зор.

Хлопов Лука Лукич кричит слуге за кулисы:

— Готовьте дрожки.

Слуга громко:

— Кучер пьян.

Городничий:

— Ушат на голову, ну, дрянь.

Слуга выливает ведро воды (всплеск воды) на кучера. Все действие происходит за кулисами. Видны одни ноги кучера.

Слуга констатирует: Он не всплывает.

Лука Лукич Хлопов

— Крепко спит.

Городничий (смотрит в зеркало):

— Надо побриться, ну и вид.

ЯВЛЕНИЕ 3.

Вбегает Частный пристав Степан Ильич, докладывает Городничему:

— Все моют улицы, солдат одел.

Городничий одевает вместо шляпы коробку на голову, так рассеян:

— Теперь забот… Прибавилось нам дел.

Что ж к делу, к делу, господа,

нам едет Ревизор сюда!

МУЗЫКА «ПОЛЕТ ШМЕЛЯ» ИЛИ БЫСТРАЯ ПОЛЬКА. ВСЕ КРУЖАТСЯ И УБЕГАЮТ С ШУМОМ ЗА КУЛИСЫ, В ЭТО ВРЕМЯ НЕЗАМЕТНО МЕНЯЮТСЯ ДЕКОРАЦИИ: Кровать. Стул. Тумбочка. Пустые бутылки. Грязно в самом дешевом номере гостиницы. Слуга Осип лежит на кровати и играет на пустых бутылках, подбирая «чижика-пыжика», строит из себя барина, пародируя Хлестакова. Подле кровати валяется пальто.

Осип рассуждает:

— Пойди туда, принеси сюда.

Да не знаю что. (Поднимает с пола пальто Хлестакова, держась за вешалку).

— О, похоже, пальто. (Далее разговаривает с пальто барина, манипулируя им, как будто рядом с ним барин. Трясет его.)

— Деньги прокутил. (Пальто на вешалке кланяется в знак согласия.)

Сам запил.

В карты проиграл,

Без денег стал.

Не долго ему до сумы

А там уж до тюрьмы.

ВХОДИТ, ТОПАЯ, ХЛЕСТАКОВ. Осип вскакивает, быстро поправляя кровать.

Хлестаков:

— Опять… Всклокочена кровать! Валялся?!

— Да что вы, барин, я тут не являлся (показывает на кровать).

Хлестаков:

— Сходи-ка вниз, в буфет.

Пусть в долг дадут еще котлет.

Желудок просит есть, и табаку охота.

От голода замучила икота.

Осип:

Идите сами барин вниз,

Не хочется за ваш каприз

По шее получать все время,

Ох уж эти галантерейные манеры! (Осип уходит. Слышно, как он ругается с буфетным слугой).

Осип: Да что ж, и супа тебе жалко?

Слуга: Плати по счету, не то — палкой!

Раздается грохот. Осип причитает. Возвращается, как побитая собака, с корочкой хлеба.

Осип, низко кланяясь, дает корочку хлеба хозяину:

— Извольте, прямо из буфета угощенье.

Хлестаков, пытаясь разглядеть:

— Ну, где оно, горю от нетерпения?!

ЯВЛЕНИЕ 4.

Шум и суета за дверью. Бобчинский за дверью. Стучатся: Городничий, Хлопов и Добчинский, на подносе круглый хлеб с солью. Входят, низко кланяются. Откашливаются и на счет « три, четыре» медленно подходят к Хлестакову, запевая:

— Боярин, а мы к вам пришли,

Молодой наш, а мы к вам пришли.

Хлестаков, отступая на полусогнутых от них, в том же ритме и чуть заикаясь:

— Я-я- я ни в чем не виноват.

Городничий и Добчинский и Хлопов:

— Сразу видно по походке вот-так франт!

Добчинский и Хлопов поднимают плакат с надписью « Welcome в город N!»

— Добро пожаловать в наш город.

Хлестаков жадно откусывает хлеб:

— Какой тут город, сплошной голод.

Городничий в сторону:

— Помилуй, знает все. Не погуби кормильца! (Валится на колени перед ним).

Хлестаков в недоумении, пытается поднять его:

— Что с вами? Прямо с ног валится.

Городничий почти облизывает Хлестакову ботинки:

— Озолочу, за все вознагражу!

Хлестаков:

— Вот привязался, как я есть хочу.

(Задумывается, палец кверху)

А впрочем (в сторону), долг растет, не помешало б

От щедрости его кусочек малый.

Городничий по карманам рыщет, достает деньги.

Хлестаков берет:

— Покорнейше благодарю,

Я из деревни тотчас вам пришлю.

Добчинский Городничему (реплика в сторону):

— Какие пули отливает,

Мол, из деревни босиком.

Городничий:

— А сам себе на ус мотает,

Прикинулся инкогнитом.

Городничий к Хлестакову:

— О, удостойте вашей чести

Откушать с нашего стола.

Скажу я вам без всякой лести:

Здесь лучшие все повара.

Добчинский и Хлопов:

— Откушайте, откушайте, все просим,

Заведено у нас встречать так гостей.

Городничий хлопает в ладоши, приходит слуга:

— Извольте Го-сударю всю снедь принесть,

Все лучшее, что ни на есть.

Музыка. Вносят на подносах официанты блюда. Вся трапеза в виде танца. Хлопов повязывает ему нагрудник. Добчинский суетится около него, кормя с ложки со словами:

— О, не извольте утруждаться.

Вам не за чем так напрягаться.

В здоровом теле аппетит

нам радость общую сулит.

Хлестаков ест жадно, вгрызаясь зубами в жаркое, с рук течет жир, он чавкает и отбрасывает кости в отдельное блюдо. Салфетки быстро изводит, а блюда все несут и несут, бокал с вином все поднимается и поднимается. Хлестаков пьянеет и млеет, руки вытирает о скатерть. Игра пантомимы «пир Хлестакова».

Хлестаков:

— Какие хитрецы, сейчас накормят,

А после уж в тюрьму, столь добры.

Бобчинский подслушивает за картонной дверью. Бобчинский на дверь навешивает картонные уши. Падает вместе с картонной дверью на пол при словах о тюрьме. Сзади за ним Земляника, Ляпкин- Тяпкин.

Бобчинский лежа:

— Нижайший вам поклон, прошу…

Городничий его перебивает и показывает на судью Ляпкина-Тяпкина:

— Представить местного судью.

Хлестаков:

— А кто вот этот пробивной?

Городничий:

— Помещик местный — Боб-чин-ской.

Бобчинский оправдывается:

— Была тут дверь, я не заметил,

Вас рассмешил поступком этим. (Хлестаков смеется).

Хлестаков:

— А на десерт ничем не угощают? (Тон капризного ребенка)

Десертной водки можно, я желаю. (Обводит всех пьяным и сытым взглядом)

Теперь я вижу, что пришли с добром…

Садитесь же, друзья, рядком (Показывает на свою кровать)

Все в один голос:

— Позвольте, сударь, постоим мы здесь.

Хлестаков вдруг замечает жирное пятно на своем пиджаке:

— Как замарал пиджак…

Городничий охотно снимает с себя свой, похожий на фрак дирижера с раздвоенными фалдами:

— Примите, ваша честь!

Хлестаков, как бы сам с собой, смотрит на ботинки и пытается их снять (можно: сидит уже без ботинок, пытается надеть, но ему больно):

— Ботинки сильно жмут, в ремонт сдавал вчера,

В мозоли ноги стер, ну, делать мастера!

Добчинский поспешно снимает с себя ботинки:

— Вы не побрезгуйте моими-то ногами,

Размер как видно ваш, смотрите сами. (Добчинский примиряет к нему).

Хлестакова обувают и надевают на него фрак Городничего. Хлестаков приосанился.

Городничий Хлестакову:

— Наверное, вас обижу предложеньем:

Пожить ко мне, примите приглашенье. (Валится на колени).

Хлестаков его поднимает:

— Опять ослаб, вставайте же с коленей,

Не откажусь я — вот мое решение.

Городничий:

— Сейчас записку черкану.

Я в ней жену предупрежу.

(Обращается ко всем и отдельно к Хлестакову)

— Бумаги нет у вас случайно?

Хлестаков со стола поднимает счет:

— Вот только счет…

Городничий берет и пишет что-то:

— Да вот и ладно.

Городничий передает записку Бобчинскому:

— Петр Иваныч, ЗА-ПИС-КА

Беги быстрее рысака!

За их спинами смена декораций. ДОМ ГОРОДНИЧЕГО. ДИВАН, ТРИ СТУЛА, СТОЛ.

МУЗЫКА. ЦОКОТ КОПЫТ. КАРТОННАЯ КАРЕТА. В ней «сидят»: Хлестаков и Городничий. Земляника и Судья запрягаются и надевают на себя маски лошадиных голов или садятся на палку с лошадиной головой. Передним планом маячит периодически Бобчинский, который бежит с запиской в вытянутой руке. Споткнулся, его перекатывает на себе массовка, изображаюшая задним планом движение по кругу, стоя сзади кареты, а передним планом перекаты лежа. КРЕСЛА, СТОЛ. На тот же стол постелить другую скатерть. Трюмо. Боковую дверь можно сделать из ширмы. Две дамы смотрят в зал, как в окно. Анна Андреевна и Марья Антоновна. Сбоку маячит Бобчинский. Спешит передать записку.

Марья Антоновна:

— Смотри-ка, маменька, кто к нам спешит!

Сам Петр Иваныч в руке с депешей.

Бобчинский вбегает, ему открывают дверь.

— Сударыне и барыне — почтение.

Готовьте быстро стол и угощение.

Я на пиру здесь буду лишним.

Сейчас приедет к вам Всевышний!

Анна Андреевна:

— Как любите вы все преувеличить,

Скажите толком, что за личность?

Бобчинский:

— Он молод и умом остер.

Сюда к вам едет РЕВИЗОР!

Марья и маменька в полуобмороке.

Анна Андреевна:

— Ах, боже мой, а что в записке?

Бобчинский:

— Распоряжение, чтоб без риска…

Предупредить велел вас муж.

Не медлите, читайте уж. (Умоляюще складывает руки)

Анна Андреевна читает записку-счет:

— «За два соленых огурца

Три шкуры сняли, как с писца…»

С ума сошел мой муженек!

Бобчинский:

— Читайте ниже…

Анна Андреевна:

— « Мой дружок…

Ага-ага, о-ля-ля-ля.

Теперь пойдут у нас дела. (Отрывается от чтения записки)

Ну, Машенька, нам в туалете

Предстало быть… Как в высшем свете!

Марья Антоновна, вытаскивая из сумочки зеркальце:

— Мне брови до носу сурьмить

Иль выщипать совсем, как нить?

Анна Андреевна:

— Ты губки выкраси жирнее,

Ресницы смажь медовым клеем,

Чтобы к тебе взор прилепил

И никуда не отходил.

Анна Андреевна убегает, давая слугам распоряжения. Марья Антоновна тоже убегает.

МУЗЫКА И ТОПОТ КОПЫТ, ШУМ ПОДЪЕЗЖАЮЩЕЙ КАРЕТЫ. ОТВОРЯЮТСЯ ДВЕРИ. Входят: Хлестаков, Городничий, Добчинский в носках, Хлопов, Земляника и судья.

Хлестаков:

— Хорошие здесь заведения,

а завтрак — просто объедение.

Где мы так славно подкрепились?

Земляника:

— В больнице, да неужто вы забыли?

Хлестаков:

— В больнице всего десять человек?

Земляника:

— Они, как мухи, поправляются на грех…

Под чопорную музыку появляются ДАМЫ. Танец ДАМ.

Анна Андреевна:

— О, генерал! Наше почтение. (Музыка из песни Хлебниковой «Мой генерал»)

Марья Антоновна:

— Да, да, мы просто в умилении…

Городничий:

— Мое семейство: жена и дочь.

Хлестаков жадным взором оглядывает Марью:

— Приятно видеть… (в сторону)

Глаза как ночь!

Анна Андреевна загораживая дочь своим бюстом:

— Как нам приятно, не найду слова,

что вам приятно, так бы вот всегда!

Марья Антоновна загораживает мать: (обмахивается веером)

— Что Петербург, все так же на Неве?

Хлестаков:

— Там, кажется, судя по молве.

Марья Антоновна:

— Шутник, вы, право. Мы — провинциальны…

Хлестаков:

— Все пустяки

Анна Андреевна:

— Вы — гость наш званный…

Хлестаков, замечая накрытый стол, оживляется еще больше:

— К столу, пожалуйста, присядем!

Все хором: Не беспокойтесь, рядом встанем.

Хлестаков:

— Не надо церемониться, друзья…

Я с Пушкиным, бывало, господа,

Как с вами, об руку рука:

«Ну, что, брат-Пушкин, приуныл слегка?»

Анна Андреевна:

— Так вы еще писать мастак?

Хлестаков, важно задирая голову:

— Читали «Фауста»? Мои труды — вот так!

Ведь у меня такая легкость в мыслях,

Что за себя боюсь — как бы чего не вышло!

Марья Антоновна:

— Мне, кажется, что автор — Гете?

Хлестаков к ней наклоняется, говоря зловещим шепотом:

— Мой псевдоним… Звучит как форте!

Марья Антоновна громко:

— Зачем скрывать талант свой под личиной?

Хлестаков:

— От ложной скромности…

Анна Андреевна, кидаясь на него и всплескивая руками:

— О боже, ВОТ МУЖЧИНА!!!

Хлестаков:

— « Я памятник воздвиг», уж вы читали?

Анна Андреевна почти в шоке:

— Что, тоже — вы-ы?

Хлестаков:

— Цензура, « аморале»…

Пришлось скрываться меж чужих-то строчек

Анна Андреевна плачет, вытаскивая из бюста платочек:

— Позвольте, промокну слезу…

Ах, вот — платочек.

Земляника к Хлестакову, доставая блокнот с ручкой:

— Вы не изволите помедленней мысль течь.

Хочу я сохранить всю вашу речь,

Чтобы потомкам бисер искрометный

Оставить. Глаза открыть — кто Гете!

Хлестаков:

— Да-да, пишите (палец в зал) в будущее слово:

(Забирается на стул)

МЕНЯ ПРОИЗВЕДУТ В ГЕНЕРАЛИССИМУСЫ СКОРО!!!

Хлестаков чуть не навернулся со стула, его стаскивают.

Он обнимает Землянику и Хлопова:

— Бывало, Генералы, царь и я

В картишки разыграемся, друзья,

Министров всех оставим в «дураках»,

А после, веселимся на балах.

Хлестаков невзначай вытирает руки о пиджак Земляники после индюшки.

Земляника про себя, глядя трепетно на жирные пятна своего пиджака:

— О-о-о снизошел… от этой мысли млею.

Почистить этот фрак я боле не посмею.

АННА АНДРЕЕВНА РЕШАЕТСЯ РАЗВЛЕЧЬ ГОСТЯ И ПОКАЗАТЬ СЕБЯ И ДОЧКУ В ЛУЧШЕМ СВЕТЕ. Анна Андреевна подзывает дочку помузицировать.

Анна Андреевна:

— Манюша, ты талант свой вырой,

Да не скрывай, промузицируй

Марья Антоновна:

— Уроки я беру совсем недавно,

Как привезли нам фортепьяно.

Пантомимой в клоунадном духе изображается пианино. «Клавишу» изображает человек в позе отжимания, нажимают на голову ногой. «Клавиши» — массовка в два ряда в белых и черных шапочках. Играет «Чижика-пыжика», надавливая на головы массовки, те приседают и подают соответствующий ноте звук. На последнем звучании берется аккорд и нажимается клавиша продления звука: приседают белые и черная «клавиши», звук вместе и длинно. Нижняя клавиша отпускается вместе с верхними, звук обрывается. Длинной картонной коробкой закрывается импровизированное фортепьяно. На внутренней стороне нарисованы ноты на подставке. Анна Андреевна старается перещеголять свою дочурку из чисто женского эгоизма. Но это должно выглядеть чрезвычайно смешно и нелепо. Она рукой подзывает служанку, которая, повернувшись спиной к Хлестакову, поет вместо Анны Андреевны. Поет по-мужски басом, и служанку играет актер мужского пола мощного телосложения. Песня идет под фонограмму: «Э-х ухнем…» или из оперы про князя или Ивана Сусанина.

Анна Андреевна просит Машеньку станцевать:

— Мой свет, исполни по-французски

«Жеманс-де-данс» чуть в стиле русском.

Хлестаков сам пускается в пляс в стиле танго, подхватывая то Марью Антоновну, то ее мамашу.

— Прошу на танец, мадмуазель.

Марья Антоновна хватается за голову после сильного ее разворота партнером.

— Кружится все, как карусель.

Хлестаков Анне Андреевне:

— О, дайте руку мне, мадам!

Анна Андреевна с придыханием бросается на Хлестакова.

— Принадлежу всецело вам. (Танцуют)

Хлестаков запыхался.

Городничий к нему, волнуясь:

— Ва-ва-ва вашество превосходительство.

Хлестаков живо:

— Что вы хотите?

Городничий:

— Здесь из попечительства.

Земляника раскланивается:

— Богоугодных заведений.

Городничий:

— Филиппович Артемий.

Земляника:

— Артем Филиппович точнее…

Городничий принюхиваясь к Землянике:

— Здоровый дух он в теле сеет.

Городничий указывая на Хлопова Лука Лукича:

— По знаниям сей распорядитель.

Хлопов, надевая очки, представляется:

— Лука Лукич. Моя обитель-

Все школьные учреждения,

Они источник (заминка) новых веяний. (Подбирает, конфузясь: пенья, вдохновенья, оперенья).

Хлестаков пьяно на него и дружелюбно:

— Меня учили понемногу

чему-то там, но было в ногу

со временем, про что — не помню.

Но главное — чтоб было модно! (Костюм поправляет)

Что значит среднее образо-вание?

— Бывает ниже?

Хлопов Лука Лукич:

— Что вы! У нас все, как в Париже,

Все дипломаты с красною медалью

Из рук в руки в ВУЗы валом валят.

Пусть погрызут гранит науки в ВУЗах

Хлестаков смеется:

— А там уж зубы вставят в звании: зены, муза.

Городничий торжественно:

— Вот так прожить — не поле перейти

Хлопов:

— Свой след от плуга всем оставить,

Чтоб протаранить, пробуравить,

Искать не надо легкие пути!

Хлестаков, зевая:

— Похоже… я уже в раю,

Так хорошо здесь, может, сплю?

Хлестаков пристраивается на диване:

— Чего-то в сон меня клонит (начинает храпеть)

Судья, Хлопов, Земляника наклоняются к нему:

— Что вы сказали?

Затем все окружают диван с Хлестаковым.

Все хором:- Да он спит!

Городничий, оглядывая всех, качает головой и грозит пальцем:

— При важном госте без мундиров!

Ну, слава богу, пока с миром.

Все поют «колыбельную» Хлестакову:

«Баю-баюшки-баю

поцелуем вас в ступню.

Баю-баю-баю

Кто такой — мы знаем.

Баю-баю-баиньки

Пред тобою паиньки.

Накормили, как бычка,

Добежал бы до… (тс-с)»

Мужчины расходятся, переодеваясь в мундиры. Остается Хлестаков на диване, Марья Антоновна, Анна Андреевна.

Дамы окружают Хлестакова, разглядывая его:

Марья Антоновна:

— Ах, маменька, как он хорош.

В верхи он питерские вхож.

Анна Андреевна:

А как танцует, будто конь.

Марья Антоновна:

— Я вся дрожу, пойду-ка вон.

Анна Андреевна:

— Ступай, иди. Пусть голубь спит.

Во сне воркует (Х. громко храпит. Развалился до неприличности)

Славный вид. (Она его гладит по голове)

ВХОДИТ ОСИП. ОГЛЯДЫВАЕТ ХОЗЯИНА

Анна Андреевна подзывает его к себе жестом.

— Послушай, как тебя зовут?

Осип, конфузясь, в горле у него запершило:

— Осип, Осип я, сударыня.

Анна Андреевна:

— Переперчили и все недожарено?!

Осип хрипло:

— Все было вкусно, графину под стать. (Далее разговор двух глухих)

Анна Андреевна:

— Так, вы при графине, (реплика в сторону) его, видно, мать.

ПОДБЕГАЕТ МАРЬЯ АНТОНОВНА К ОСИПУ:

— Скажи-ка, дружок, глаза какой формы

Приятны ему: газели ли горной,

Или как дольки от апельсина?

Осип:

— Глазели б, глазели б, не слепую ж мужчине!

Анна Андреевна недовольно оглядывая его и притопывая каблуком. Осип, поняв, что сморозил глупость, быстро перестраивается:

— Такого не знаю сударыня, право,

Какая у глаз бывает оправа.

По мне канделябрами б очи горели,

Да чтобы с накалом, до косточек грели.

Марья Антоновна подставляет глаза, вытаскивая, неизвестно откуда, зеркальце и слюнявя карандаш:

— Маманя, рисуй, пока не проснулся.

— Быстрее, быстрее, смотри, потянулся.

ЧАСЫ БЬЮТ 4 ЧАСА. ВХОДЯТ ПРИ МУНДИРАХ НА ЦЫПОЧКАХ. СТРОЯТСЯ ПО РОСТУ, ПО ЖИВОТАМ, ПО БОТИНКАМ.

Говорят шепотом. Судья Ляпкин-Тяпкин:

— Вы, с пузом, Бобчинский, встаньте в конец,

Я прямо встану у дивана,

Тогда пойдет уж все, как надо (смотрит на Бобчинского, который пытается подтянуть живот.)

Ну, Бобчинский, вот молодец! (хлопает его по животу)

Земляника:

— Я думаю, не проскользнем,

Здесь надобно жирней подмазать.

Хлопов:

— Как будто мы на храм даем.

Судья Ляпкин-Тяпкин:

— Там разберется, эка важность.

ХЛЕСТАКОВ ПРОБУЖДАЕТСЯ, ПОДНИМАЕТ ГОЛОВУ

Хлестаков:

— Ну, я всхрапнул.

Все хором:

— Здравия желаем.

Вас с пробуждением поздравляем.

Хлестаков протирает глаза:

— Да вас тут целый эскадрон.

Какая выправка и тон!

Судья с Городничим совещаются и быстро объясняют другим:

(Полушепот) _

— Поодиночке и гуськом,

Не в складчину ж одним куском!

СЦЕНА ВЗЯТОК

Первого выталкивают оробевшего судью Ляпкина-Тяпкина. Кулак вперед, почти воинственно от инерции пинка. Кулак судьи с зажатыми в них деньгами оказывается прямо перед сонным взором Хлестакова. Сон как рукой стряхнуло.

Судья от избытка чувств орет охрипшим голосом на срыве:

— Принять извольте пять! (Раскрывает кулак. Деньги падают на пол. Пожимают друг другу руки.)

Хлестаков:

— Рад вам руку я пожать.

Хлестаков, подбирая деньги и быстро подсчитывая:

— Вы деньги уронили сотен пять!

Ляпкин-Тяпкин:

— Не мог я столько с собой взять! (Ужасаясь суммой своей взятки, своей немыслимой щедрости.)

Хлестаков кричит, строя из себя ангела справедливости. Затем, второй раз почти шепотом:

— Кто деньги обронил, откликнись!

Судья, суя ему руку с деньгами в карман:

— Они же — ваши, с этой мыслью свыкнитесь.

Хлестаков про себя (реплика в сторону):

— Они, похоже, не в себе —

Всех так встречать — урон казне.

Судья исчезает и тут же появляется следующий. Земляника.

Хлестаков все еще в своих мыслях:

— Кто хочет, будет одурачен,

Спрошу о деньгах на удачу.

Земляника:

— Я к вам пришел…

Хлестаков:

— Чего же более?

Земляника:

— Я вам принес…

Хлестаков, беря деньги:

— По своей воле…

Хлестаков ловко откуда-то достает поднос, на котором когда-то был хлеб с солью. Землянику учтиво выпроваживает, закрутив его в пируэте.

Следующие: Хлопов, Городничий и вдвоем Бобчинский и Добчинский.

Хлестаков:

— Да не стесняйтесь, вот поднос!

В порядке очереди — взнос. (Они шумят: «Я — первый!»)

Хлопов, приближаясь вплотную к Хлестакову:

— Я вам хотел бы на ушко,

Все доложить, как тут и что!

Хлестаков не дает ему договорить и разворачивает его вокруг себя:

— Сперва к подносу вас прошу,

Потом про все я запишу.

Добчинский, выворачивая карманы, глядя на Бобчинского:

— Всего-то двадцать пять рублей.

Бобчинский, рыская в кошельке:

— А у меня еще скромней.

Добчинский:

— В носок вы спрятали вчера.

Бобчинский, вытаскивая из носка деньги, сталкивается, поднимаясь, с носом Хлестакова, который желает объяснений этому нонсенсу.

Бобчинский:

— Так завалились… Вот беда.

В кармане пиджака дыра…

И сверху вниз они туда…

Хлестаков:

— Идите, было мило с вами,

Не шаркайте, прошу, ногами. (Все кланяются и расшаркиваются, спиной двигаясь к выходу. Хлестаков держится за голову, прилег на диван.)

ПОЯВЛЯЕТСЯ МАРЬЯ АНТОНОВНА с жутко накрашенными глазами. Глаза как у совы. (До бровей на вазелин вкруговую наложить грим, чтобы быстро стереть) При ее появлении всегда должна звучать одна и та же мелодия о любви лейтмотивом (Возможно из романса «Не искушай»)

Марья Антоновна на цыпочках подбирается к изголовью дивана и наклоняется над головой Хлестакова, смотря на него в перевернутом виде:

— Вам нравятся мои глаза?

Хлестаков вздрагивает от испуга, оправившись, спрашивает наугад:

— О-оо! В них ужалила оса? (Их ужалила оса)

Марья убегает в слезах.

Хлестаков садится, испуганно озираясь:

— О, Боже, что же это было,

Неужто Нечто привалило! (Громко кричит Осипу)

— Бумагу и перо, Осип!

Ну, побыстрее же неси! (Осип приносит бумагу, перо и чернила. Остается рядом.)

— Все фортели судьбы в статейку накатаю…

Видал, дурак, меня как генерала принимают!

Осип:

— Немного вы на лаврах посидели,

Попили, погуляли и поели,

Пора в дорогу, в самом деле.

СЛЫШНО КТО-ТО КРИЧИТ И СТУЧИТЬСЯ В ПРИХОЖУЮ ДВЕРЬ.

Осип:

— К тебе купцы, принять просили,

Мол, нету у них больше силы

Обиды Городничего терпеть.

ВЛАМЫВАЮТСЯ ЛЮДИ. На подносе еда. Они почти хором в один голос:

— Одни поборы, ваша честь.

Осип (деловито):

— Чего там на подносе принесли?

Хлестаков, не отрываясь от бумаги и пера (вполоборота):

— По мне деньгами б

Осип, забирая все:

— Спасибо, этим помогли.

Подносик можно тоже подарить. (Выдирает у них из рук. Заметив длинную нитку на рубахе подателей, отрывает ее зубами и — в карман себе.)

В хозяйстве пригодится даже нить.

Ступайте все, мой генерал устал.

Все поняли, что Городничий- плут, нахал.

МУЗЫКА ЛИРИЧНАЯ, можно с повторениями слова «любовь» на любых языках или романс «Не искушай». Медленно выплывает Марья Антоновна, сзади у нее на платье приколоты павлиньи перья.

Танцуя, она скользит то в одну, то в другую сторону перед Хлестаковым. Грим у глаз смыт. Хлестаков заворожен.

Хлестаков:

— Я был рассеян, не заметил блеска.

Так вы похожи… на алмазную подвеску.

Танец воркующего голубя. Полуприсед, фалды по полу, как хвост, слегка поддергивая их руками вверх. Ходит вокруг нее, затем оборот вокруг себя и курлычет: «Курлык-курлык-кур-лы-ык»

Хлестаков:

— Ах, что за перышки

Что за мысок. (Приподнимает длинное платье Марьи)

Как пахнет сладко кружевной платок. (Она играет платком у него перед носом)

Он пододвигает к ней стул, она от него на своем стуле.

Марья Антоновна:

— У вас стучит что-то в мундире…

Хлестаков:

— Наверно, сердце…

Он вытаскивает часы и проверяет время, трясет ими:

— Что, на часах опять четыре?

Марья Антоновна, отодвигаясь от него вместе со стулом, почти поучительно и торжественно произносит, стул ставит как точку-акцент:

— Любви не надобны часы! (Хлестаков поспешно прячет часы во внутренний карман, путаясь в длинной цепочке часов)

Хлестаков пододвигается к ней вместе со стулом, так же акцентируя на последнем слове и соприкосновении ножек стула с полом:

— Ну, наконец-то мы — одни!

Марья Антоновна столкнувшись с его стулом спинками (сидеть наоборот). Лицом к лицу.

Марья Антоновна вся, трепеща, голос дрожит, грудь поднимается и опускается (декольте):

— Лицом к лицу…

Хлестаков, глядя в декольте:

— Лица — не увидать.

Вскакивает на стул и заглядывает туда же уже сверху. Можно просто отбежать и руками сделать жест, охватывающий фигуру Марьи Антоновны (тогда она должна встать):

— Большое — видится на расстоянии.

Марья Антоновна:

— Не ровен час, увидит мать.

Хлестаков ползет к ней на коленях или подскакивает и падает на колени, можно проехать по полу на коленях до объекта любви. Необходим гладкий пол. Хлестаков:

— Я на коленях перед вами.

ШУМНО ВХОДИТ АННА АНДРЕЕВНА. ПАУЗА ШОКА. СЕКУНДА МОЛЧАНИЯ. Анна Андреевна без истеричного тона, а смеясь и вопросительно:

— Что вижу? Небольшой пассаж. (Подходит к дочери, грозя ей незаметно пальцем, та потупила глаза).

Хлестаков делает вид, что что-то ищет на полу. Отвернувшись про себя (реплика в сторону):

— Все, собираю саквояж!

Анна Андреевна, помогая ему встать на ноги, перед этим, поигравшись с его волосами:

— Скорее встаньте же с коленей!

Анна Андреевна женщина статная и высокая, крупного телосложения. Хлестаков, поднимаясь, становится ей по самую грудь. Он силится подняться на цыпочки. Он просто сражен масштабами красоты и мелет, что придет в голову, он искренен:

— Сударыня, я пламенею. (достает зажигалку и чиркает ею в знак доказательства)

Анна Андреевна, делая ему знаки на дочь, чтобы он был поосторожней в своих чувствах. Марья пытается быть поближе и разглядеть, что происходит между матерью и Хлестаковым, но мать от нее постоянно заслоняет все действия своим телом. В отличие от Бобчинского и Добчинского, у нее подушка или нашлепки, набивки, придающие ей объем, будут с обратной стороны, т.е. сзади. Все должно колыхаться, усугубляясь большими бантами или одним. Можно набить плотные эластичные колготки, взяв их на несколько размеров больше.

Анна Андреевна пытается его приподнять под локти:

— Да встаньте ж, пол совсем не чист.

Хлестаков, уткнувшись в нее:

— От страсти млею (снова падает на колени)

Анна Андреевна, сцепив руки:

— Как, речист!

Хлестаков, уцепившись за руку Анны Андреевны (пластически можно изобразить как отделение руки от тела, стиль «кукла»):

— Отдайте руку вашу навсегда!

Анна Андреевна:

— Мою? (пауза) Возьмите всю! Да вот беда…

Я как бы замужем слегка.

Марья Антоновна протискивается к ним и замирает в ужасе:

— Ах, маменька, что вижу я!

Анна Андреевна быстро поднимает Хлестакова с коленей и отирает платком его брюки, смотря на платок, показывает его дочери:

— Паркет не чистили три дня.

С чего ведешь себя столь шумно,

Ты будь, как мать — благоразумной.

Хлестаков поспешно хватает руку Марьи Антоновны:

— Анна Андреевна — вы мать!

Благословите!

Анна Андреевна:

— Вы — мой зять?!

МУЗЫКА, ПОЧТИ ТОРЖЕСТВЕННАЯ. ВХОДИТ ГОРОДНИЧИЙ.

Городничий благодушно:

— Приятно видеть, вы все здесь.

Анна Андреевна слегка берет мужа за плечи:

— Крепись, сейчас услышишь весть.

Хлестаков воодушевленно, на подъеме:

— Отдайте мне руку Марьи Антоны,

Не то… разбегусь и лбом о колонну (Его останавливают)

Анна Андреевна суетливо сует портрет Гоголя или книгу Гоголя мужу в руки:

— Благословляй, чего медлишь, Антоша,

Не то ваша честь себя прикокошит.

МУЗЫКА МЕНДЕЛЬСОНА. В ЭТОТ МОМЕНТ ВХОДИТ ОСИП С САКВОЯЖЕМ И ПОДНОСОМ ПОД МЫШКОЙ.

Осип деловито:

— Что, барин, пора нам в дорогу?

Городничий, его жена и дочь в один голос:

— А свадьбу сыграть?!

Осип:

— Сейчас — это не модно!

Хлестаков перебивает слугу:

— Я скоро с подарком вернусь на неделе.

Прощайте, родные!

(Отвернувшись, реплика в сторону)

Как вы мне надоели!

Городничий, его жена и дочь в один голос:

— Мы ждем возвращенья!

Хлестаков:

— Я скороходом, одна нога здесь, другая — в дороге.

ЗА СЦЕНОЙ ШУМ ПОДЪЕЗЖАЮЩИХ ДРОЖЕК. ЦОКОТ КОПЫТ. РЖАНИЕ ЛОШАДИ.

Вбегает Осип:

— Дрожки готовы.

Городничий в возмущении:

— Зачем же на дрожках?

Осип:

— А мы по-простому.

Городничий :

— Не почину одежка.

Несите из дома шкуру медведя!

Постелем ее прям на сиденье.

Да денег возьмите себе на дорогу.

Хлестаков:

— Спасибо, родные, до слез… ну, ей богу.

(Действие происходит почти спиной к залу. Лошади не видно, но слышно, как Осип ворчит у дрожек, застилая медвежью шкуру за задней кулисой или боковой.)

ЦОКОТ КОПЫТ. ХЛЕСТАКОВ С ОСИПОМ УЕЗЖАЮТ.

Городничий облегченно вздыхает, глядит на дочь сияющими глазами. (Может озорно пригрозить ей пальцем)

Городничий к Марье:

— Ну, Марья — искусница (как молодец)

искусница (как искусительница) –вдвое.

Городничий, размахивая руками, кричит:

— Эй, слуги, трезвоньте, трубите, зовите!

Теперь наша Марья в самом зените!

ВХОДЯТ И ВБЕГАЮТ ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ. КТО ДЕРЖИТ БОКАЛ С ВИНОМ, КТО ПРОТИРАЕТ ОЧКИ, КТО ДЕРЖИТ В РУКАХ СИГАРУ. ДОЛЖНО БЫТЬ ОЩУЩЕНИЕ, ЧТО ОНИ ТОЛЬКО ИЗ ГОСТИНОЙ, ОТ ШВЕДСКОГО СТОЛА.

Городничий принимает позу ферта (руки в боки):

— Почти королева, не вам всем чета!

Целуйте ей ручку, прошу, господа!

(Каждый испуганно подходит приложиться к ручке Марьи Антоновны)

Судья Ляпкин-Тяпкин:

— Так что же стряслось? Быстрей расскажите!

Анна Андреевна, делая из веера корону над головой дочери:

— Мы с Анной отсель уезжаем в Питер.

Наш Ревизор замуж Анну зовет,

Думали долго… Да, что за народ

здесь, в глуши… Кто оценит величье,

Всю красоту… Нужно ехать в столицу!

Городничий обходит всех, горделиво задрав голову, и поглаживая себя по животу:

— Теперь заживем! Ананасы в шампанском,

Анна Андреевна, сглатывая слюну:

— И семга, омары и сыр голландский!

Марья Антоновна:

— Свой особняк, где Невский проспект.

Городничий вставляет:

— Меня в генералы, такой вот прожект!

Марья Антоновна задумчиво:

— Он будет прекрасен всегда на заре… (Каждый о своем)

Анна Андреевна:

— А в комнате каждой… такое амбре (делает руками волнообразные движения)

Особо в бильярдной, там, где биде…

Марья Антоновна, кивая головой:

— По моде последней, с журнала «Бурдэ».

Городничий:

— Мастер французский обделает дом!

Анна Андреевна:

— Так, что и страшно-то жить будет в нем.

ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ НАЧИНАЮТ В ПОДЧТЕНИИ, ПОСТЕПЕННО, ВСЕ НИЖЕ И НИЖЕ ПРОГИБАТЬСЯ. ОБЩИЙ ФОН, КАК ШЕЛЕСТ СО СЛОВОМ (вразнобой) «ПОЗДРАВЛЯЕМ».

Судья Ляпкин-Тяпкин, наклоняясь, замечает НЕОТПРАВЛЕННОЕ письмо на столе. Начинает его читать про себя, затем в ужасе всех оповещает:

Ляпкин-Тяпкин:

— Прошу вас прекратить веселье!

Не ревизор он, а приезжий пустомеля.

Он нас в посмешище всех превратил,

Обчистил всех и — тут-то был.

Дамы за сердце и почти в один голос:

— Не может быть, да здесь ошибка.

Ляпкин-Тяпкин сует им под нос письмо и читает вслух:

— «Две дуры, но приятны шибко»

Земляника подбегает к Ляпкину-Тяпкину. Ляпкин-Тяпкин продолжает, смеясь над Земляникой:

— А вы — так совершенная свинья

И луком прет от вас всегда.

Здесь про меня совсем немного,

Да стоит ли все это трогать?

Земляника:

— А кто всю кашу заварил? (смотрит зло на Добчинского и Бобчинского)

Бобчинский и Добчинский вразбивку:

— Я-я- я ничего не говорил (отступая)

Все шумят и ругаются между собой. Гул пчелиного улья. Гул–ругань нарастает. Бобчинского и Добчинского покалачивают, кто-то вцепился им в волосы (Анна Андреевна). ВДРУГ РЕЗКИЙ ГРОМКИЙ ГОЛОС (раскатистый) ОПОВЕЩАЕТ.

ГОГОЛЬ:

— «Дамы и господа: пренеприятное известие, из Петербурга Ревизор, ну, так примите… с честью!»

В образе Ревизора Гоголь и последние слова за ним. Он появляется на возвышении сзади. Свет из-за спины, затем освещает его целиком, а середина сцены приглушается. Акцент на Гоголя. После слов Гоголя о приезде Ревизора все застывают, но с ответной реакцией на слова. (Смотреть на ссылки Н.В.Гоголя в «немой сцене». ) Паузу держать до конца речи Гоголя. Свет потихонечку приглушается с основной сцены на край авансцены или боковую лестницу, ведущую на сцену. В центре внимания Гоголь. Гоголь проходит и ставит на место табличку крупным планом «Музей восковых фигур».

ГОГОЛЬ:

— Я решил собрать все дурное, какое только я знал, и за одним разом над ним посмеяться. Если сила смеха так велика, что ее боятся, то ее не следует тратить по-пустому. Страшнее всего раскрывать познания над собственной душою. «Ревизор» «Ревизором», а применение к самому себе есть непременная вещь, которую должен сделать всяк зритель изо всего, даже и не «Ревизора», но которое приличней ему сделать по поводу «Ревизора».

(Разворачивает зеркало, средней величины, к залу, ставит его на стул. Зеркало сделано на обратной стороне таблички «Музей восковых фигур», из фольги)

Мальчик из зала:

— Николай Васильевич, что за спор был у вас с Белинским?

Гоголь чуть раздраженно:

— Уверяю, нигде не было у меня насмешки над тем, что составляет основание русского характера и его великие силы. (Протирает зеркало) Насмешка была только над мелочью, не свойственной его характеру, и еще: я не вижу спасения России в европейской цивилизации, кроме, как разрушения. У России свой путь, но это уже другая повесть, а затем разрешите откланяться.

(НИЗКИЙ ПОКЛОН)

Чтобы взбодрить обстановку: яркий свет, музыка и выход актеров, которых приглашает на сцену Гоголь. Зеркало так и остается в середине, развернутое к залу. Когда актеры выходят на поклон, встают по обе стороны зеркала, удаляющимся ракурсом. Зеркало долго остается на сцене.

Долгое путешествие Василисы в лесном царстве

Пища для ума, от yfnfkb.

Долгое путешествие Василисы в лесном царстве.

(Полностью русская сказка. Без версий.)

Глава 1: нулевой уровень

На каникулы Василису всегда привозили к бабушке. Она очень любила уютную бабушкину комнату со старой мебелью. Большое старинное кожаное кресло, резной столик, тяжелый комод, а на нем фарфоровые слоники и корзиночка с засушенными колосками пшеницы. На стене часы-ходики с охрипшей кукушкой. Каждая вещь хранила в себе тайну прожитой жизни. Василисе они казались живыми. У мамы с папой не было ни одной такой вещи, разве только старая фотография, где бабушка совсем молоденькая. Бабушка-подросток стояла на фоне памятника адмиралу Нельсону на Трафальгарской площади в Англии. Прадедушка Василисы часто жил в Англии подолгу. Бабуля частенько вспоминала Англию и о том, как скучала по России и дому. После воспоминаний она каждый раз заключала: ” Но долг и служба превыше всего!».

Внучка забралась в кресло, поджав под себя ноги, принялась грызть яблоко. Все бы хорошо, да без бабушки было очень скучно. Бабушка ушла в гости, оставив внучке вазу мытых яблок, гору пирожков и миллион наставлений: «Не кормить кота Барсика пирожками, не открывать окно, а то простудишься, не лазить в холодильник, и еще, и еще…» Если бы был у бабули компьютер, было бы чем заняться. На глаза попалась книга Л. Кэрролла «Приключения Алисы в стране чудес». Она заглянула в книжку, но английская литература не тронула ее сердце. Девочка стала наблюдать с большим интересом за огромной мухой. Муха подползла к картине Шишкина «Три медведя», неуклюже взгромоздилась на рамку. Василиса решительно надкусила яблоко и подошла разобраться с нахальной мухой.

Плохо прикрытое окно с шумом распахнулось. Летний ветер влетел в комнату. В комнате запахло цветами, лесом и лесными ирисками. Лес на картине преобразился, он не заканчивался рамкой, а уходил вглубь.

Перед глазами промелькнуло нечто стремительно-розовое, зависло и затрепыхало в воздухе. От неожиданности она подавилась яблоком и начала откашливаться. Над самым ее ухом пропищало:

— Ой, ой! Не дуйте так сильно, я могу простудиться.

Бантик не бантик, бабочка не бабочка — только что-то уж весьма непонятное, маленькое, розовое и живое.

— Ты кто? — cпросила она пришельца.

— Я тот самый, кого тебе не хватало, — послышалось над самой головой, — ты думала: “ Вот бы попасть в тот лес на картине. Только не одной, ведь одной так страшно, а с тем, кто без страха».

— Такой — малюсенький, и ничего не боишься? — удивилась Василиса.

Розовый покружился, покружился и сел ей на голову:

— Когда-то я прославился на голове девочки Алисы. Сидел до тех пор, пока она не подросла, и мне пришлось слететь с ее головы на твою голову. У фантазии нет границ и таможенного надзора.

— Вечно со мной что-то приключается. Хватит болтать. Как мне влезть в тот лес, я ведь уже такая большая. Туда с трудом поместится только одна голова, а быть колобком мне совсем не хочется.

— Придется тебе срочно стать маленькой.

Искушение было велико. Но как она сможет так просто, без ничего, уменьшиться? Бантик недовольно слетел с головы:

— Есть два средства: устрашающее и желающее.

Она перебила его:

— Если это игра, нужно нажать кнопки, а после двигать мышью.

Бантик скрестил в воздухе крохотные атласные ножки, возразив ей:

— Канцелярские кнопки тебе здесь не помогут. А трогать мышей — это уж совсем последнее дело для девочек.

— Так ты совсем не рубишь в «компе». Ты — просто отстойный ламер! — возмутилась девочка на современном языке подростков.

— Можно перевести все сказанное на русский язык. Конечно, я отстал от современной жизни, но мудрости мне не занимать. В компот я никого никогда не рубил, я — пацифист. Тебе никогда не попасть в тот лес и останешься навсегда, похожей на симпошного жмуря, который спит на солнцепеке.

Самолюбие было уязвлено, ей очень не хотелось походить на какого-то там жмуря. В комнату через раскрытое окно залетел воробей, за ним погнался кот Барсик, а воробей вприпрыжку припустил за пауком. Паук, быстро перебирая лапками, спешил за сонной мухой. Этакой вереницей все они гонялись друг за другом, пытаясь друг друга съесть. Вокруг события стали происходить столь быстро, что у девочки пошла голова кругом.

— Что-то мне не по себе. Ай, ай, где это я?

Она сидела верхом на бантике — такой стала махонькой. Что случилось дальше, не успела понять.

Ветер зашумел в ушах, послышался треск прорываемой бумаги, ей стало немного страшно, и от этого она уменьшилась еще на чуть-чуть.

От страха всегда так бывает, даже со взрослыми. Большие становятся — маленькими, маленькие — крошечными, а иногда и вовсе исчезают.

Такие бывают чудеса на свете, только б их не проглядеть!

Глава 2: первый уровень

Они летели над лесом. Сверху было видно, что на полянке творилось нечто невообразимое. Три жирные зеленые гусеницы везли на себе шляпку гриба. На грибе толпились всевозможные насекомые. Стоял такой гвалт, что ничего нельзя было разобрать.

Василиса испуганно спросила атласного друга:

— А куда же подевались три медведя с картины Шишкина?

Бантик, запыхавшись, ответил:

— Судя по всему, они уменьшились вместе с тобой или превратились в кого-нибудь более безобидного.- Ее друг еле шевелил ленточками.- Мы вынуждены совершить непредвиденную посадку. У меня иссякли ресурсы пассажирского лайнера, сейчас я даже не потяну как маленький планер. Зато как взлетели!

Девочка плюхнулась в самую кашу запутанного живого клубка. Чья-то волосатая мордочка ткнулась ей в шею и защекотала длинными усами:

— Вы мне отдавили все крылья, а моему другу обломали усы!

— Ох, извините, ради бога, — попросила прощения Василиса.

Мордочка занервничала и начала сильно вонять:

— С клопами, столь невежливо, так себя не ведут. Понаехали тут всякие. Дышать нечем стало. Простым «извините» вы от меня не отделаетесь, только кровавое возмездие успокоит мое сердце!

Клопу не дали договорить…

Бантик подбодрил Василису своими комментариями:

— Это домашний постельный клоп. Он должен сидеть дома в постели, а не лазить по лесу. Только лесные клопы могут летать. А этого приспособленца только ноги и кормят, крылья у него давно атрофировались. Лесные клопы не кровожадны, они питаются соком растений.

Гусеницы резко повернули, и все пассажиры попадали друг на друга. Кто-то ее успел любезно предупредить:

— Пардон, но я вас слегка припру, потому что не могу поступить по-другому.

«Главное всегда быть вежливой», — успокаивала себя девочка.

— Нет, нет. Располагайтесь, как вам будет удобно.

Лапка с мохнатыми пальчиками потянулась и схватила девочку за нос.

— Что вы делаете, мне же больно, я вам не ручка от чемодана!

— Послушайте, мне тоже надо за что-то держаться на такой сумасшедшей скорости и с такими поворотами. Какой русский не любит быстрой езды! — ответило непонятное прямокрылое насекомое и зачмокало губами.

«Прямо какое-то чмо», — пронеслось у нее в голове.

В ответ ее больно крутанули за нос.

— Извините, кру-у-той поворот.

Василиса поинтересовалась:

— А остановки у вас не объявляют?

Кто-то из пассажиров решил поддержать беседу:

— Вам уже пора? Как кому надоест, того и сбрасывают.

Только она хотела продолжить начатый разговор, как ее вместе с Бантиком подхватили и начали раскачивать. Под дружные «эх, раз, эх, два, эх три», они полетели кубарем в мягкий мох, где неподалеку валялась бутылка из-под пива с этикеткой “ Три медведя». «Чуть не убилась, — выругалась она, — не лес, а свалка».

— Какие все невоспитанные. На чем мы ехали и куда? — вскочив на ноги, побежала посмотреть, какой номер у автобуса. Ей ведь надо будет вернуться потом назад, домой, тем же маршрутом.

Помятый Бант отряхивался от грязи, он умел читать ее мысли:

— Выходы могут быть разные, но пока не повысишь свой уровень, пути назад не будет. Придется набираться ума-разума. А так бы шла себе и шла по протоптанной дорожке и никаких тебе приключений и неприятностей.

Сзади послышался топот и учащенное дыхание:

— Подождите, подождите. Я устала за вами гнаться, а вы не обращаете на меня никакого внимания. Не вынуждайте меня приковывать вас к себе стрелами любви! Не бойтесь, это совсем не больно. Я просто брызжу любовью. Мое любовное вещество, даже при случае, нельзя предъявить как вещественное доказательство.

Огромная круглая улитка еле отлепила свою единственную ногу от земли и медленно поползла на пень. Она сильно наследила позади себя блестящей слизью. Наконец, Улитка оказалась на покоренной высоте пенька. Наверное, для того чтобы ее быстрее заметили, она решила забраться повыше.

— Я хотела ответить на ваш вопрос. Вы ехали на шляпке гриба, а гриб ехал на трех гусеницах. Они везут этот круглый «стол» вместе с гостями к себе в гости, и я тоже тороплюсь туда. Если хотите, присаживайтесь, я вас подвезу. Дорогой поболтаем. Я ведь мигом: одна нога тут, другая — там.

«Все друг на друге ездят, и все болтливые, как в банке болтушка. На ней где сядешь, там и слезешь. Она круглая и гладкая, и еле ползет». — Подумала про себя Василиса, а вслух произнесла:

— Торопитесь, пожалуйста, без нас. Мы как-нибудь на своих двоих доберемся.

Бантик ей зааплодировал ленточками:

— Браво, мы переходим на новый уровень: первый с ниточкой. Ты настолько возросла, что я теперь могу отдохнуть на твоей голове. Имей в виду, что вести беседу с улитками бессмысленно, они все глухи на два уха. — Бантик укрепился на волосах у девочки, свешиваясь над ее ушами. — Ничего, что я прикололся к твоим волосам?

Солнце нестерпимо палило. Бант, расползшись по всей голове, разомлел до неприличности и говорил тихо сам с собой:

— Тише едешь — дальше будешь, и обратное: чем меньше несбывшихся идей, тем больше возможностей осуществить их потом.

Ноги путешественницы стали заплетаться от усталости. Она присела к дереву, в тень.

На дереве копошились различные гусеницы. Хруст и чавканье зеленоядных мешали девочке сосредоточиться, чтобы пораскинуть мозгами о происходящих с ней приключениях.

Они поедали зелень со стремительной скоростью, не штуками, а пачками листьев. Несколько других гусениц водили хоровод вокруг липы. Приглядевшись к их действиям, Василиса, наконец, поняла, что они делали. Гусеницы обмеривали липку, пытаясь обхватить ее ствол.

— И что вы нашли в этой липе? — спросила она их.

— Как что? — гусеницы рассердились не на шутку. — А листья на что? Чем шире ствол, тем больше зелени. А чем больше зелени, чем больше ствол.

Она так и не поняла:

— А листья вам зачем?

Гусеницы переглянулись, явно озадаченные такой недальновидностью гостьи:

— Для жизни, это и продрыге понятно. Будем сушить, солить, листать, шелестеть, к столу подавать, дурака валять, в общем — перелистывать. Присоединяйся, не заметишь, как куколкой станешь.

Девочка поблагодарила за предложение и деликатно отказала:

— Спасибо за заботу.

Зеленые гусеницы ели и ели листья, жирнея и увеличиваясь на глазах.

— Зачем же так разъедаться, вас же может разорвать на части? — недоумевали Бантик и его подруга. — А вдруг у вас что-нибудь отвалится? Наесться до отвала — это не есть хорошо, а плохо. Нужно есть в меру. Но прожорливые листьяеды не унимались:

— Ничего страшного. Появилось много хороших средств для похудения. Глисты разработали костюм. Надеваешь и худеешь на глазах. Улитки придумали диету под названием: «Летаргический сон без еды». Они, если долго не находят, чем поживиться, впадают в анабиозный сон. Трясогузки открыли тренажерный лужок “ Тряси огузками». Для жирных гусениц и на кого нападает жор. Сейчас многие работают над нашим процветанием. Расслабься, девочка.

Одна из гусениц попыталась укрепиться на листе, который она жадно поглощала, и, когда листа совсем не осталось, она шлепнулась вниз с высоты липового дерева и больше не шевелилась. Остальные зашумели на Василису:

— Ловить надо было, ловить лове-е… Беднее всех бед, когда зелени нет.

— Так ее звали — Лове, — грустно произнесла девочка.

Бантик слегка дернул ее за волосы:

— Что ж, она решила все свои проблемы разом. Удивительные превращения происходят с ними. Гусеницы становятся куколками, а из куколок вылупляются бабочки. Но самое непостижимое, что все это едино в трех лицах. Но, посмотри, — отвлек он внимание Василисы, — откуда это летит столько пуха? Необходимо быть в курсе всех событий, чтобы набраться жизненного опыта. Беги собирать багаж, Василиса!

— Я не успела с собой ничего прихватить.

Неподалеку от липы, высился тополь-великан. Скворцы выбивали тополиный пух с веток дерева. Пуху сыпало столько, что невозможно было ни летать по воздуху, ни находиться на земле.

— Здравствуйте, труженики. Вы пух на перину собираете? — поинтересовалась путешественница у Скворцов.

На что получила вразумительный ответ тружеников:

— Как к земле прибьет, так земля пухом станет. Если тебе эта затея не нравится, можешь уходить подальше, но прежде дай нам оброк! Везде, куда бы ни распространился пух — наша облагаемая территория.

Бантик захихикал, подпрыгивая от смеха на голове:

— Оболгались придумщики. Ни рогов, ни копыт, да и Земля — одна на всех. Вот перевернется, и делить нечего станет.

Но Скворцы не шутили. Дело принимало неприятный оборот.

— Ты с Бантиком пойдешь к нам оброком. Птенцов высиживать будешь, а то мы всегда при деле, нам не до них.

Розовый, в который раз, бросился на выручку подруге:

— Нетушки! Бантик — отдельно, девочка — отдельно. Она все яйца передавит. А после с птенцами ей и подавно не справиться. Я буду им хорошим учителем и отцом. Скворчата быстро перенимают опыт учителей.

Два жука- оратора приземлились на ветку тополя и начали верещать. Их грубо перебил Скворец-председатель и взял их оброком целиком двоих, только крылышки похрустывали.

Бантик не замедлил подхватить Василису за волосы в воздух, и они полетели подальше от этого тополиного царства.

Бантик летел и вспоминал, кого же в лесу принято считать мудрой птицей:

— Вспомнил, сова — мудрая! Мы совсем потерялись в этом лесу. Она нам поможет выпутаться из леса. Хватит блуждать вокруг да около.

Василиса заметила, пролетая, на сосне двух белок и прокричала им:

— Извините, вы не подскажите, где можно найти мудрую Сову?

Белки замахали радостно хвостами:

— Здесь она. На самой толстой ветке ведет дневной прием.

— Но, я боюсь, не усижу на ветке. Передайте, пожалуйста, Сове: пусть она спуститься вниз, если ее это не затруднит.

Белки поворчали-поворчали и, подхватив Сову под оба крыла, спустили на землю.

Птица была солидна: в очках, обвешена бузиничными бусами и различными амулетами. На шее красовался магнитный ошейник. Белки без промедления представили гостям великородную птицу:

— Потомственная ясновидица — Сованга! Видит все, даже чего не видит. А залечит так, что уже и лечить-то больше нечего.

Сованга сделала пару ритуальных взмахов крыльями (от комаров) и поправила очки. Первые ее слова были очень проницательны:

— Похоже, не мышь, да и не мелкая пташка. Кто же это? — в заключение спросила она двух беззубых Белок.

Девочка посочувствовала Белкам: «Все лечит, а зубы ассистентам-помощникам не вставила». Как выяснилось позднее, на девочек ее пронзительное видение не распространялось. Василиса так надеялась на помощь Совы:

— Эх, так вы — совсем слепая, — огорчилась девочка.

— Неправда, — возразила ясновидица. — Не всегда. Ночью мышей провижу, пичуг, змей и всякую мелочь. — Горделиво добавила. — Мои постоянные клиенты.

Василиса здорово разозлилась на мудрую птицу:

— Зачем тогда обманывать, что все знаете!

Сованга, не спеша, разложила перед собой предметы культа, продолжая говорить:

— Всем нужна вера, если ее теряют, то я даю возможность всем ее найти… Вот, может тебя это утешит: амулет целительной силы — «Лампа Чижа», вернее светящийся глаз от него. Иссохший помет самой целительницы Сованги. На клюв воды, клюв снадобья. Магнитный обруч из липкой сосновой смолы. Так приклеится — не оторвешь.

Сова призадумалась и вдруг вспомнила что-то:

— Светлое к светлому, темное к темному. Ищи светлую личность, он тебе как брат будет. Ищи, он поможет.

— А кто он? — полюбопытствовала Василиса.

Сованга уже сквозь дрему процедила:

— Сейчас снимем венец безбратия, тогда и найдешь своего незванного братца.

Белки сплели венок из лютиков, и надели девочке на голову. Бантик чуть было не отравился ядовитыми цветами, он начал протестовать, громко чихая:

— Апчхи! Снимайте быстрее венец!

Белки сорвали венок с головы девочки и кинули его в ручей.

— Беги за ним, он приплывет к другу! Там и поймешь, кто тебе будет как брат.

Василиса побежала вперед, стараясь не упускать из виду плывущий по ручью венок из цветов. Девочка выросла еще на несколько сантиметров. Но заметила это не сразу, а когда споткнулась о кочку и упала. Слава богу, венок течением прибило к берегу и он, на время, прекратил свою навигацию по ручейку.

Василиса попала в сеть паука рукой. Кочка, о которую она споткнулась, была вся оплетена паутиной. В нее был вбит кол. От кола вилась паутина к соседней березе. Кочку окружала болотная жижа. Этот «островок» находился на приколе у березы. В паутине сидели, замотанные в сеть, мухи. Посередине паутины, развалившись брюхом кверху, возлегала большущая паучиха. Каждая из мух, старалась хоть разок, но нажать на бородавки паучихи, расположенные у нее на брюхе. Еле живые мухи, не глядя на девочку, проинформировали вновь прибывших гостей:

— Здесь прикольно, в сети. Мы здесь с утра на приколе у паучихи торчим. Присоединяйся, дадим на Клаву подавить. Она смирная. У нее из бородавок сеть устанавливается для нас. Во, прикольно!

Таких «приколистов» на этой кочке было много. Паучиха здорово обработала всех своим ядовитым когтем, те уже слабо что соображали и ни на что не реагировали. Василиса начала было их тормошить, чтобы вывести из оцепенения, но они были сильно поражены паучихой Клавой. Чем больше они выдавливали паутины, тем все более запутывались в ней. Лишь одна из мух мудро попросила:

— Да забей ты, забей. Василиса не могла обидеть даже муху.

Поднялся теплый ветер, и тополиный пух понесло в сторону кочки. Пух лез в глаза и рот. Дышать стало трудно. Девочка начала задыхаться и кашлять. Обитатели кочки разом обратились к ней: «Забей ты, забей!»

Такого массового самоубийства она не могла перенести. Василиса схватила паутину руками, пытаясь ее порвать. Паутина затрещала, с трудом поддаваясь, и понеслась с ветром прочь. Мухи были вызволены из сети. Победительница радостно сообщила им об этом:

— Летите, летите, вы свободны!

Но мухи, как ни в чем не бывало, отвечали:

— Да забей ты, забей.

Бантик заторопил свою подругу, махнув на них ленточкой:

— Да бог с ними. Ты так легко, с таким порывом порвала сеть! Ради этих опустошенных внутри созданий… Свои мысли и желания не всунешь другим, они свободны в своем выборе, а выбор ты им попыталась подарить. Твоя совесть чиста. Надо торопиться, венок течением вынесло на середину ручья. Вперед за ним!

На кочке обитали далеко не светлые личности. После них у друзей осталось тягостное впечатление: «Все-то им в тягость, крылья есть, а к земле тянут».

Оглянувшись, девочка с Бантиком увидели, как разносятся по ветру на собственной паутине маленькие паучата.

Течение в ручейке заметно ускорило продвижение желтого венца. Устье ручейка сужалось, и поток воды стремительнее мчался вперед. Ноги девочки еле поспевали за желтым круглым объектом. Она взмолилась:

— Господи, да придумай же что-нибудь! Я выбилась из сил. Сейчас упаду, и мне крышка.

Атласный друг слетел с ее головы и, чуть летя впереди, замелькал у нее перед глазами:

— Зачем тревожить Всевышнего по пустякам, когда я есть у тебя. Ты стала такой большой, что едва промочишь ноги, если пойдешь вброд и вытащишь на время этот быстротечный венок. Он нас совсем загонял.

— Ты — просто ангел! Я же не сахарная, не растаю.

Ручей ей был по пояс. Чтобы не потерять мокрый венок, она машинально надела его на голову. Насквозь промокшая она вышла на лужайку. Жара не спадала. Василиса огляделась вокруг, где бы ей присесть обсохнуть. Отдых нашла под тенью ветвистого дуба. Розовый решил ее как-то поразвлечь. Он кувыркался в воздухе, выполняя различные пируэты, а затем перешел к торжественной части показательной программы: воздушные трюки высшего пилотажа. Он то, обмякнув, падал вниз, то развязывался в воздухе в прямую ленту, а затем стремительно делал петлю за петлей, затягивая на себе множество узлов. Отдышавшись, Бантик забубнил под нос песенку:

— Как хорошо в погожий день

Ушами дрему разгонять.

Лететь со свистом мне не лень,

Мне очень нравится порхать.

Не воробей я, не орел,

Хотя рожден я и орлом!

Скромняга я большой во всем,

А впрочем, это ни при чем.

Я ей во всем — “ солюшн»,

Как в интернете — уши.

Василиса погналась за розовым другом, подпрыгивая и приговаривая:

— Так ты просто притворялся отсталым от нашего времени. А сам уже и в интернете побывал!

Старый Дуб, недовольный нарушенным покоем, скрипел и старался подцепить шумных гостей самой длинной веткой. У него никак это не получалось, тогда он лениво зевнул, и девочку с шумом затянуло в дупло Исполина. Дуб, потряхивая ветвями, давился от смеха. Противная девчонка нестерпимо щекотала его изнутри.

— Кхе-кхе, прекратите меня, кхе-кхе… у меня слабое здоровье и тяжелый нрав. Уф, кажется, проскочила, — проскрипел старый ветвистый Дуб.

В дупле дерева было темно и сыро, откуда-то сверху все время поддувало. Она позвала атласного друга, но он остался там, наверху, где светило солнце. Ей никогда не было так одиноко и страшно. Внутренний мир Дуба походил на совершенно новое измерение с необычными ощущениями. Так она еще себя никогда не чувствовала. Даже не было видно вблизи ее рук.

«Неужели я умерла, такая молодая и живая девочка, — попыталась она подбодрить себя оживленным разговором. — Может, я заснула и забыла случайно закрыть глаза? — проморгавшись, убедилась, что это не сон. — Как хорошо быть с теми, кто тебя любит. Там, дома, есть все, а здесь только я сама. Там у меня есть: кот Барсик, канарейка Гира, белая мышь Красноглазка, аквариум с рыбками, а еще бабушка, мама и папа.

От воспоминаний ей стало совсем грустно, слезы вот-вот готовы были обрушиться двумя водопадами. Только она приготовилась всплакнуть, как увидела вдалеке зеленоватый свет. Путешественница встала и пошла на свет.

В комнатушке дубового дома, примостившись на большом желуде, сидел худой рыжий таракан и что-то писал. Освещение было тусклое, обстановка очень скромная. Посмотреть не на что. Объектом всепоглощающего внимания был таракан. Он никого и ничего не замечал, так был увлечен своей работой. Таракан, лишь изредка, поправлял, привязанного за ноги к потолку, светлячка. От брюшка светляка исходил слегка зеленоватый свет. Одетая на него юбочка заменяла абажур. Свет мерцал потому, что живой абажур шевелил усами и, периодически почесывался передними лапками.

«Творческая личность», — сразу определила Василиса, глядя на Таракана.

Умный Таракан то и дело протирал очки носовым платком, после чего принимался звучно в него же сморкаться. Затем привешивал платок сушиться к лапке живой лампы. В углу комнатушки была навалена целая кипа исписанных сухих дубовых листьев. “ Ну и почерк! Будто белье полощет». — Девочка с благоговейным почтением взирала на двух светил, не зная, как обратиться к Таракану.

«Как бы мне к нему обратиться, чтобы не обидеть? — Начала вспоминать. — Тетенька, дяденька — это уж слишком просто. Еще не захочет со мной разговаривать. Товарищ, гражданин… не подходит. Обычно так говорят, когда надо что-нибудь предъявить, это он сочтет за бестактность. Не может же он предъявить сам себя. Судари и сударыни давно вымерли. — Вдруг вспомнила, как обычно начинаются послания. — „Уважаемый…“ Да, но я совсем его не знаю, уважаемый он или только притворяется. По-моему, всеми уважаемый не стал бы сидеть здесь один, ведь тогда его не смогли бы уважать и уважить, было бы некому. А „дорогой мой“, подавно, ни в какие ворота не лезет, еще подумает что-нибудь…» — Василиса приуныла, но тут ей припомнилось, как бабушка обращалась к маме: «Голубушка ты моя…» Вот, это подходило! И учтиво, и серьезно, и с любовью, и вроде — обращение.

Девочка откашлялась, поправила платьице, выставила ногу вперед и громко обратилась:

— Сидишь, голубчик! — ей казалось, звучит это как приветствие, но у рыжего Таракана сползли очки на нос, а на листе появилась жирная клякса.

Светляк-абажур завертелся под потолком. Светило мысли охрипшим и грубоватым от сырости голосом изрек:

— Спасибо за комплимент, но рожденный ползать и взлететь не может, а о поползновениях к полетам я и не говорю. Если только немножко, в свободное от жизни время… — Неожиданно он прервался. Засунул градусник себе под лапку, и быстро измерив температуру, сообщил. — Похолодало на один градус! Мы, прусаки, вот уже четвертое столетие никак не можем привыкнуть к русскому холоду. — Он пошевелил усами. — Ой, откуда-то сильно дует!

Волнение воздуха шло от взволнованного Светляка-абажура. Таракан-прусак быстро поставил его на свое место только одним своим взглядом, вернее, блеском своих очков. Затем продолжил прерванный разговор:

— Правда, ты не совсем вовремя. Я сейчас дописываю второй том мемуаров о прожитой жизни в цивилизации. Понимаешь, эмигрировал я из города после очередной травли. Новое средство на выживание нашего брата придумали. Запускают в квартиру тетю Машеньку — и каюк! Только в микроволновой печи и спасался. После нее поседел малость. Подумал и решил: так больше жить нельзя, у меня уж было невроз начался и атрофия жизненно-важного органа — сознания или совести (не знаю, где уж он там расположен). Другие живут как-то, а я — страдаю. Решил, по обоюдному согласию, произвести родственный обмен жилплощадью с Пауком. Он в город переехал, а я вещички прихватил и сюда, в однокомнатную трущебку. Конечно, это не хоромы крутоклювых и зеленоядных, да и сыровато, зато — тихо, спокойно и, главное, свежий воздух циркулирует, навевает свежие мысли. В городе сытно было — желудок надорвал. Ничего в голову не лезло, кроме еды. Наедался так, что вздохнуть сил не хватало, какое уж там вдохновение…

Эмигрант снял с прищепки платок и смачно высморкался, после чего повесил платок на просушку. Светляк молчал, молчал, затем не выдержал и сорвался:

— Меня чего ж, вы не заметили, что ли?

Василиса испугалась за него:

— Вы не ушиблись? — услышав, что «нисколечко», успокоила его. — Почему не заметила, я давно держу вас на примете.

Светляк разразился красноречием. Жаловался на свою «светлую» жизнь, видно, совсем одичал. Так же, как начал, он внезапно умолк.

Вспомнив про «светлую личность» и «не званного брата», девочка пощупала волосы на голове, но кроме волос не обнаружила венка из лютиков. Значит, он слетел с головы раньше, чем она попала в дупло дуба. “ Если нет венка рядом, то здесь не должно быть «светлого друга», который ей поможет найти выход из леса домой. Хотя, они оба — такие милые, не то, что гусеницы и скворцы. Все, обдумав, она решилась спросить:

— Вы не подскажете, как отсюда мне выбраться на свет божий?

Таракану вдруг тоже захотелось туда же. Он заторопился и попросил помочь справиться со Светляком. Его волочили за собой на веревке, но он ни в какую не хотел уходить с насиженного места и идти у них на поводу.

— Я вас догоню, а вы следуйте все время вверх по туннелю, прямо на свет. Мне еще нужно собраться. — Расстроенно попросил прусак-писатель.

— А где ваши книги можно будет потом почитать? — вежливо поинтересовалась Василиса.

Таракан удивленно пошевелил усами:

— Где придется. А разве кто-то берет в руки книги? В большом городе я такого не встречал. Иногда школьники пролистнут разок в год учебник, да еще любители журналов. Например, популярный журнал «Работа для вас», «Бухгалтерский учет» и всякие дамские журналы с ненавязчивыми советами: как и где вам отдохнуть. Конечно, на курортах Атлантического океана: на Багамских и на Канарских островах, подальше от материков, завершая свое путешествие на острове Святой Елены и острове Вознесения.

Щеки девочки покраснели со стыда. Она и правда не любила читать, ей больше нравилось смотреть телевизор и играть в компьютер.

Усатый писатель зашмыгал носом, чувствуя неловкость в затянувшейся паузе:

— Чтобы напечатать художественное произведение, нужно пройти через главного редактора Раптора. А через него живым не выйдешь. Он любит все произведения со смертельным исходом. Не будем расставаться на грустной ноте. — Таракан потряс сонного Светляка, тот вяло застрекотал крылышками, немного тем разрядив атмосферу.

Василиса вышла из дупла довольно быстро. Дневной свет ударил ей в глаза, она заслонилась от яркого света рукой. Солнечный зайчик прыгал вокруг нее, залезал за шиворот, щекотал, запрыгивал в карман платьица и смеялся радужным пестрым смехом.

Девочка погналась за ним: «Хорошо бы было его поймать, потом запихнуть в коробочку и подарить Таракану. Светляк жаловался: ему крайне тяжело жить с гением, он давно потерял свою личность и помнит себя только абажуром, а когда-то был жучком-светлячком и жил, как все нормальные жуки». Она сложила ладони лодочкой и нырнула вслед за солнечным зайцем. Солнечный шарик на ощупь был теплым и пушистым. Он выглядывал сквозь ее пальцы. «Зайчика» она завернула аккуратно в носовой платок и положила в карман. Вдруг в одном ухе у нее зазвенело. От неожиданности она вздрогнула:

— Ой, кто это?

В воздухе висел Бантик и спокойно ждал, когда на него обратят внимание. В одном из концов ленты, как в крошечной руке, был зажат голубой колокольчик, который мелодично позванивал. Василиса всплеснула руками от радости:

— Где тебя носило?

Розовый находился в еще более восторженном настроении:

— Со встречей, моя голубушка! — затем перешел на стихотворную речь и подарил ей цветок.

— Я всегда там, где нет меня,

Иль все — наоборот.

Нет никого, где всегда я,

Как двери без ворот.

— Одни глупости слагаешь, ничего умного в рифму не скажешь, — возмутилась она.

Бантик вытянулся в струну и пропел серьезным голосом:

— А коль назвался ты гвоздем,

Изволь держать свой стан,

Ведь жизнь огромным молотком

Колотит тут и там.

Не унывай, шляпку не гни.

Твой стержень — дух и плоть.

Года летят, мелькают дни,

Хранит твой свет Господь.

— А как ты узнал про свет? Я видела свет, а этим светом оказался жучок-светлячок.

Он ей ответил прозой, а не стихами:

— Ты исчезла, как в сказке, просто — улетучилась. Венок утащила сорока, но я думаю, пока он тебе не понадобится. Ты уже напала на верный след. А что это за свет торчит и маячит у тебя из кармана?

— Это подарок Таракану — солнечный зайчик, там, в дупле было очень темно. Немного солнечного света не помешает обитателям дупла. Послушай, а чем беженец отличается от эмигранта? — так же закончила Василиса свою речь вопросом.

Если б они не понимали друг друга с полуслова, они ничего бы не поняли из недоговоренной, сумбурной речи. Бантик составил логическую цепочку путешествия Василисы и заключил:

— Твой новый друг — Таракан, хотя себя и называет эмигрантом, но мало чем отличается от беженца. Он же просто бежал из города, что совершенно не соответствует паразитическому образу жизни его однокашников. Среди паразитов, похоже, тоже встречаются порядочные отшельники. Эмигранты, как правило, уезжают в места столь отдаленные, чтобы мигом стать грандиозными и грациозными грандами. Беженцы бегут сломя голову и ноги до ближайшей больницы, некоторым везет больше, они оседают в осадок и ведут оседлый образ жизни.

— Знаю, знаю. Это — отстой! — взвизгнула девочка, удивляясь своей прозорливости.

Но Бант строго ее осадил, сделав серьезную гримасу на своем узелке:

— Если настою дать отстояться, то получится хорошее термоядерное лекарство или средство для выживания. Ну, хватит болтать. Наше время истекло. В дорогу за упущенным временем!

Василиса вспомнила про Улитку:

— А Улитка как же? Она постоянно теряет много времени, когда она его успевает наверстывать? Бантик торопил подругу:

— Она живет в своем времени, ей торопиться некуда. Она все возит с собой: и дом, и химическую лабораторию по определению состава растений, кожей чует. Ей и не скучно: захочет — станет этим, захочет — той, по настроению. Мужское и женское начало живет в одной улитке. А, мы с тобой потеряли еще пару минут на рассуждения.

Девочке казалось, что она ничего не потеряла, а даже наоборот, приобрела. Она потрогала оттопыренный карман:

— Если я успела столько увидеть, столько узнать и найти себе новых друзей…

А ты все время торчал на одном месте, и с тобой ничего не происходило и не произошло, значит, я обогнала тебя на целый день вперед! — торжественно заключила Василиса.

— Неправда! — распалился Розовый и даже слегка покраснел. — Ты даже не догадываешься, что со мной происходило внутри. Я весь извелся, испереживался за тебя, словно колба с химической реакцией, да еще с катализатором. Ну, это, когда масла в огонь добавляют или искру раздувают до пожара.

Пока они мило беседовали, друзья не заметили, как ноги Василисы принесли их на опушку леса, и они оказались среди шумной и знакомой нам компании. За шляпкой гриба усаживались гости, толкая друг друга и тихо переругиваясь.

Глава 3: второй уровень

В середине круглой шляпки «стола», в блюде восседал бородатый и усатый Дятел. Все собравшиеся гости с умилением пялились на него.

Бантик подбодрил Василису:

— Ну, держись, повышай свой потенциал игры. Время здесь хаотично и порядку почти никакого.

Заиграл местный ансамбль “ Через пень колоду». Грянули марш. Заяц-беляк с красными глазами бил дробь длинными зубами так, что зуб на зуб не попадал, и стучал лапами по толстому жабьему брюху. Жаба, в свою очередь, исполняла соло контрабаса. Кузнечики прыгали взад и вперед, они отвечали за общий шумовой фон произведения. Птичка-Малиновка дергала Ежа за иголки. Еж в течение всего произведения пытался от нее убежать: щетинился, шипел, нервно тикал, как часы и ругался. Карась в банке с водой, престарелая Змея с двойным подбородком и скромный комар составляли хор мальчиков. Паук, обвив хор мальчиков паутиной, натягивал на них сеть. Один из участников ансамбля так громко бил в баклуши, что все едва не оглохли. Беззубая Белка с накладным шиньоном вместо хвоста грызла семечки и сыпала сверху шелухой на ансамбль. Дирижером была сорока. Она помахивала на исполнителей хвостом, чтобы им не было жарко. Зеленые гусеницы громко чавкали и плевали на всех тягучей жидкостью. Она быстро застывала, образуя нити.

Василисе стало неприятно смотреть на них, и она отвернулась в сторону.

Наконец-то, торжественный марш закончился. Девочка облегченно вздохнула:

— Слава, богу, все благополучно кончилось!

К ней приблизилась небольшая Змея. “ Может, не ядовитая», — обнадеживающе подумала Василиса.

Змейка зашипела прямо ей в ухо:

— А вы-ы хотели жа ошиновый лишт ду-у-ховой оркештр жакажать.

— Да ничего я не хотела. Если честно, то мне только хочется домой. — Пыталась возразить собеседница.

Змея, хоть и мала была ростом, но в наличии у нее имелись все семь пядей во лбу, и за себя она не отступилась бы ни пяди назад.

— Про-о-што никогда нищего не бывает, даже Шова, прошто так, не шъешт, и гнусы одолевать нащинают, шобы ты упраж-ж-жнялась в выдерж-ж-ке, а не давала сразу отбой. — Гадюка приветливо обвилась вокруг девочки, продолжая. — Вы шлышали, как я ши-и-пела в хоре мальщиков. Эх, какой я была раньше ядовитой, а шейщас прешмыкаться приходитша, вше жубы выпали от штарошти. Удавка, удавкой штала.

Вокруг шляпки гриба начали рассаживаться гости. Главой застолья выбрали Сороконожку. Девочку каждый раз пересаживали, то по правую лапу Сороконожки, то по левую, то, вообще, запихивали под грибной стол. Но так и не решили, куда ее посадить, ведь у Сороконожки много левых и правых ножек. Пока ее оставили между Птичкой-Малиновкой и престарелой Гадюкой. Малиновка деликатно наклонила головку, мило щебеча:

— Сороконожку не просто так выбрали тамадой застолья. Она прошла школу выпендровых. Хотя и высиживает своих детенышей до поры, свернувшись в клубок, ничем не питаясь, зато потом, если дети хоть усом поперек поведут, может запросто их сожрать. Вот это воспитание!

Сороконожка взяла первое слово, как тамада застолья. На время все гости притихли.

— Уважаемые твари, букашки, канальи и бестии, мы собрались в гостях у гусениц по поводу знаменательного события: Дятел так оброс, что решил побриться, ура!

Со всех сторон раздались громкие аплодисменты и «ура» на все лады. Бородатый и усатый Дятел хорохорился в блюде и почесывал свою козлиную бородку. Бантик проснулся и подал о себе знать парикмахерскими рекомендациями:

— Усики я бы не советовал ему сбривать. Древесная пыль и стружки забьют ему нос, и он будет похож на Буратино, а борода — это не его стиль.

Змея пролезла под рукой у девочки и шикнула ей в ухо:

— Интерешно, кем они будут его шбривать? Рак только клашищешкие выщипы делает. Так, его недавно приглашили на передащу «Шмак». Гусеницы только укладками занимаютша, коконы штабелями укладывают. Шаранща отбыл на шенокош. Может, у тебя ешть штой-то оштренькое?

Василиса не могла слушать всех разом: и тамаду, и Змею, и Бантика, поэтому она поняла только главное, что Змее захотелось полакомиться чем-то остреньким. Во втором кармане она нашла надкусанную конфету.

— Хотите, конфету? Правда, она не совсем новая, ее немножко уже не хватает.

Престарелая Гадюка прищурила мутные глаза и посмотрела на Василису в бинокль. Змея проглотила конфету и снова начала попрошайничать остренького. Бантик свесился у девочки перед глазами:

— Похоже, она линять собралась. Видишь, у нее глаза помутнели.

Змея, несмотря на узкие зрачки и мутный взгляд, замечала абсолютно все. Из ее виду не был упущен и Бант.

— А это шо за лох лохматый сверху торщит? — глядя гипнотически на Бантик прошипела она.

— Это мое украшение, — успокоила Василиса Гадюку.

Гусеницы подали на стол переспелую, забродившую землянику. Птичка-Малиновка закатила глаза и оживленно защебетала.

— Наконец-то, мое самое любимое блюдо! Бренди солнечный, лучше, чем бренди водочный. Первый выпаривают на солнце, второй — замачивают в воде.

Василиса раскрыла было рот, чтобы попробовать переспелую землянику…

Любопытная Змея была тут как тут. Она вытянула шею и заглянула в рот к девочке.

— А это шо такое? Нехорошо обманывать штрашных, я ведь штарше тебя. Шо же ты говорила оштренького нет?

Улыбка исчезла с лица Василисы. Возмущенная нахальством Змеи, она не знала, что и ответить. Василиса, в сердцах, всунула в рот обжоры свою порцию солнечного бренди. Ягодка, не задерживаясь, отправилась догонять конфету. Малиновка смаковала излюбленное блюдо.

— Вы почувствовали разницу между ними, правда, этот бренди намного вкуснее? — рассыпала малиновой трелью ее суетливая соседка.

Девочка всегда отличалась вежливостью (сказывалось бабушкино воспитание), и, чтобы не врать себе и не обидеть птичку, двусмысленно ответила:

— Да, я об этом давно догадывалась.

Половина метра Гадюки (ПМГ) в течение всей беседы смотрела ей в рот в театральный бинокль. От этого Василиса чувствовала некоторую неловкость. Птаха-Малиновка успокоила ее:

— Ты же видишь, у нее прямая кишка, и неизвестно, чем заканчивается голова, ведь шеи у нее нет. Так же, как у бегемота — нету талии. Пока ее не заполнишь до отказа, ото рта до кончика хвоста, она не прекратит говорить всякие глупости.

Девочка придвинулась поближе к Малиновке, но Гадюка уже спала детским, безмятежным сном, пригревшись на ее коленях.

— Сейчас она выглядит не такой уж плохой, пускай поспит, наверное, она устала все время смотреть мне в рот.

За столом снова все зашумели, они решали, кого бы выдвинуть в брадобреи.

Гусеницы зашуршали зеленью:

— За все заплачено! Брейте, короче!

Дятел в блюде, как воды в рот набрал, только усы топорщил. “ Когда кто-нибудь молчит с умным видом, то он кажется очень загадочной и необыкновенной личностью, но, как только раскроет рот…» — рассуждала про себя Василиса, глядя на Дятла, но Сороконожка сбила ее с верной мысли.

Тамада застучала по шляпке гриба, столь напоминавший стол. Дятел в блюде начал подпрыгивать, хлопая глазами, не понимая, почему он так внезапно пришел в движение и заскакал по блюду, как блин на раскаленной сковороде. Сороконожка продолжала молотить по «столу». Мелкие зеленые гусеницы начали расползаться в разные стороны. Тамада строго приказала:

— Ну-ка, марш к столу!

Беззубая белка тотчас подала маленьких гусениц к столу, объявив новое блюдо:

— Колбаса свежая!

Змея приоткрыла один глаз:

— А пощему тогда она зеленая?

Белка цыкнула на Змею единственным зубом.

— Потому что свежая.

Не успели подать на стол, как две «свежих колбасы», взявшись за ручки, проследовали через весь стол к ближайшей березе и принялись водить вокруг нее хоровод. Василиса засмеялась, наблюдая сцену с гусеницами: — Я уже столько успела повидать, но это уже ни в какие ворота не лезет. Сколько можно прыгать вокруг зеленых насаждений?

Птичка-Малиновка обнадеживающе просвистела:

— Подождите, подождите. Всему свое время. На каждого найдется свой рот, и кто-нибудь туда да влезет, — она кокетливо сверкнула одним глазком, наклонив головку, и спросила. — Сколько же вам лет, если вы успели столько повидать?

Девочка застенчиво опустила глаза и ответила:

— Десять!

Жук-краевед, заинтересовавшись беседой, неожиданно влез в разговор и громко зажужжал:

— Так в-в-вы уж-ж-же в в-в-возрасте! Ж-ж-жуки столько не ж-ж-живут.

Малиновка притронулась к руке девочки и заключила:

— Выглядит очень свежей и неиспорченной девочкой.

Тамада обратилась к присутствующим:

— У кого какие будут предложения насчет Дятла?

Толстая лесная Жаба, вся в пупырях, выпучила глаза и попробовала встать из-за «cтола». Она развернулась, и сидящие рядом соседи полетели в разные стороны. Все накинулись на Жабу, взывая к ее совести. Она, расстроенно квакнув, поворотила свое тело в другую сторону. Гости, усевшись было на свои места, вынуждены были их покинуть. Вконец растерявшись, Жаба хотела оправдаться:

— Я хотела только взять слово, чтобы развернуть речь: слово за слово. Набрала в себя побольше воздуха, а они вдруг сами взлетели на воздух.

Сороконожка притопнула средней ножкой:

— Говори быстрей, пока все не заняли свои места!

Бантик высказал свое мнение о Жабе.

— Чего она так распалилась, она же из хладнокровных.

Жаба засмущалась, оказавшись на всеобщем обозрении. Все внимание было приковано к ней. Внезапно Жаба выскочила из-за стола и быстро очутилась в ближайшем болотце. Она ушла в тину по самую голову. Так она выглядела куда приятней. В сторону болотца посыпались шишки и ругань:

— Раз взяла слово, так держи! Чего молчишь?

Жабья голова грустно поникла в воду. Она сдавленным голосом, заикаясь, промямлила:

— Я так-квак долго готовилась-квак, что все забыла-квак, вот так.

Все обитатели лесной полянки махнули на жабу рукой. Жабе совсем стало нехорошо от собственной скромности, и она чуть было не утонула, уйдя на дно болотца. Нашлись добровольцы, кто решил ее обмахивать, пока ее голова не пришла в чувство.

Тамада попыталась привлечь, хоть чье-нибудь, внимание к виновнику торжества:

— Ближе к делу! Кто и чем будет брить Дятла, иначе теряется смысл нашего праздника. Придется все упразднить.

Змея встрепенулась на коленях у девочки:

— Главное вовремя жашнуть или шделать вид, шо шпишь и тебе ни до кого.

Василиса воспротивилась ей:

— И даже не до себя?