***
Закрыть бы городу глаза
с излишней дозой пустоты,
изъять из времени песок,
в котором дни болеют снами,
где тени бьются в потолок,
и в лихорадке бредят дали,
необнажённое дрожит
под спящим солнцем,
или пьяным,
где облака, касаясь крыш,
перерождаются
в туманы.
Закрыть бы городу глаза —
не позволять
смотреться в окна,
чьи стёкла чувствуют закат
под тихий шелест
звёзд морозных,
и танцевать
в бессонных стенах
под песни ангелов
простывших,
творивших море
в чайной кружке,
в которой
утопают мысли,
где в тишине
не слышен отзвук
от хруста
прогоревшей спички.
Закрыть бы
городу
глаза,
которому
ты был
не нужен…
Хмель
Беги отсюда, и вернись.
Колени жгу о землю,
не ведая зачем.
«Голландец» тоже уходил,
а с ветром возвращался.
Я не успела предвкусить
с тобой хмельного эля.
Дай мне возможность
приходить
среди недели пьяной,
и нежностью побыть,
чтобы тонуть
в твоём похмелье —
оно c улыбкою кутит,
и страстно шепчется
«хочу»,
а руки тело обнимают.
Намного слаще утонуть
в тебе
хмельном,
любимом,
чем
быть
в пустых,
холодных
дремлющих
объятьях.
Мой хмель —
твои шептания.
Бросаю
завтра
я дышать с тобой,
и умираю медленно
с похмелья…
Полынь
Пропах полынью дом твой тихий
в часы луны ущербной, властной,
где твёрдость слов, когда-то милых,
толчёным льдом валилась навзничь,
и каждонощно — вдох, как выдох,
питался горечью помятой
сухих бутонов эстрагона —
так одинокость уст дрожала.
Стучали аквилоны в спину,
босые ноги мчались к водам,
и чёрный карлик в жёлтых точках
слепил глаза своим приходом.
Целуя дно ручья живого,
слезами воду отравляя,
смывала слой полынной тиши —
застывших дней, где света мало…
…твоя полынь — моя отрава…
Вне
Ты был нужен вчера —
не сейчас,
пока лунное сердце светило
в лупоглазые окна домов,
пока небо держалось для гроз,
не упало на нас,
не разбилось.
Время кануло в облачный дрейф,
под навес умирающих звёзд,
в какофонию шёпота птиц,
на примятые травы…
…я здесь…
топчу серое небное море,
и не надо руки тянуть.
Спокойно.
И бумажные ангелы есть.
Не сгорают они,
как плесень —
жизни больше в них,
чем
в тебе.
Ты был нужен вчера,
а сегодня —
навсегда —
хочу
плыть с туманами
проседью,
и следы
отпечатывать
вне…
я Зима
Нет меня в тишине,
не видна.
Я под слоем пергаментной стружки,
и вовнутрь унылые ангелы
возвращаются,
словно с прогулки.
Есть вчерашние дни под надгробьем,
сверху вмятины две —
от следов,
и засохшие листья от прошлого
обдуваются розой ветров.
В пустоте обескровлены стены,
тени сущностей что-то бормочут:
я для них, как предмет
совершенный,
едкий ком среди масс одиночек.
Сон в проветренных мыслях,
сугробы,
и предчувствие долгих молчаний.
Я зима.
И уставшая вьюга.
Рассыпаюсь в себе снегом мрачным…
Оторопь
Оторопь снежная в трафиках города зябко сползает усталостью мёрзлой
с дальних ступеней небесного морока — пледом из ста беспорядочных капель.
И прикрывает умершую осень с ворохом чувств и унылых надежд,
бланжевым голосом трогая воздух.
Нам не вдыхать его пылкую нежность.
Мы на обрывках написанных песен, в шатких возможностях видеть рассвет,
и не причастны к слезам этой вечности.
Мы соль морей под дрожаньем ресниц.
Наш горизонт обрисован печалью — дали собой приютили ветра,
и только белая оторопь в мыслях, и холода,
холода,
холода…
Русалочье
В твоей глубине вижу страхи земли, нетронутой пустоты, молчанья безмерного,
дряблость луны, упавшей в тебя, чтобы плакать о том, что прошло и чему не бывать,
пока небо тянет — лучами — постоянное солнце в твоё тёмное скучное море,
но его свет бессилен в обители одиночества.
Глаза бы закрыть, да вода не даёт — ледяное дыхание подводных течений —
из мыслей твоих и касания волн — по ткани моего живого белого платья.
Давно отражаюсь в боках рыбьих тел, касаясь руками водоворотов владений твоих,
теперь вместо ног у меня — плавник, так легче тебя проплывать всего…
Вкушаю тебя с камнями подводными, скалою сложившимися, на соль пробую,
отдаюсь желаниям бессмысленным, кружу в тебе, плавясь, как воск при огне,
моё море —
безропотное, тихое, поддающееся, нежное, дрожащее…
Люблю,
пою теперь —
для тебя и в тебе —
русалочьи песни
кричащие…
Островное
Не ступай
на мой остров безмолвия,
не смотри
на пустыни мои —
здесь давно
не жемчужные россыпи,
в утончённости
нет красоты.
Здесь лишь страх
мне царапает веки
и сонливые ветры поют,
берега
в безразличных оттенках,
вместо солнца —
чернеющий спрут.
Души мёртвых надежд
здесь, как дети,
на деревьях рисуют
мечты,
и темнеют мазки
в сухом древе,
осыпаясь графитом
в пески.
Я давно в этом острове —
сердце.
Не ступай,
не ходи
по нему…
Мне ещё
не устало
сниться,
как я
остров
тебе
отдаю…
Осень-бродяжница
Осень-сомнамбула шепчет пророчества и по ошибке падает с крыш — не разбиваясь на мелкие клочья, а рассыпаясь на грязную ночь — на тротуар, неисхоженный нами, на одеяла галльских цветов, на переулки с оставшимся прошлым, на перепонки, что глохнут без слов. Я пропускаю параграфы будней: всё, что внутри, не дрожит под дождём. Осень в припадке отглаженной жизни, мы в этой сырости — памяти ход. Пальцы сгибаются с хрипом усталости, и равнозначны дыханию дня.
Осень-бродяжница с пятнами лунными мне возвращает мечты, но с тобой…
Простужаюсь
Осень зябнет от собственной сырости,
Растирая по небу портвейн,
И бросается мятыми листьями —
Город чахнет, и тлеет мой день.
Мысли тонут на дне чайной кружки,
Как озёра пустые — мертвы,
А чернила честнее, чем чувства
В одиночестве стылой луны.
И не снится уже расстояние
До размытых твоих берегов,
Прижимается время губами
И целует морщинисто в лоб…
Но, когда просыпается утро
От морганья холодного солнца,
Догола раздеваю вновь душу —
Простужаюсь,
любовью болею…
прозрачный
Молчаливые слёзы —
росы ночные,
омывают бока
кристального сердца,
как воды морей
острова обнимают,
как ветер влюблённый
свой дом оставляет,
в котором мутнеет
ненужный хрусталь,
жизнь серость смакует
за окнами дня,
звенит пустота
с приходом дождей…
Стеклянная бабочка
крылья теряет
под лампой,
в которой
давно
нет
огней…
зелёный
За маленькой ширмой —
с цветочным узором —
душа раздевалась,
снимая трилистник,
и магия листьев
окрасилась в «чёрный» —
треф — козырь сложился
для козней нечистых.
Рассветы свернулись
в змеиные кольца,
драконьим огнём
засверкал горизонт,
на сердце тоска
и «квак» жабы влюблённой,
а взгляд изумрудный
порос мягким мхом.
Душа из-за ширмы
не вышла нагой…
жёлтый
Вот, если бы сердце
вернуть мне с морей,
несклёванным
жирными чайками,
возможно бы,
вставила между костей,
скрутила бы
временно — с гайками,
чтоб снова немного
учиться любить
и чувствовать
землю привычную,
вдыхать кислород
с дальтоном частиц
и пиццу жевать
с оливками,
стоять без одежд
под тотальным дождём,
пока в коньяке
тонет солнце,
да, море
исчезло,
песок, как
сырец,
и чайки
давно
уже
сдохли.
синий
Пристально смотришь на меня, как-будто что-то хочешь сказать, но молчишь. От твоего взгляда проваливаюсь внутрь невидимой ямы — перестаёт существовать действительность, не чувствуются запахи, только ощущается вкус железа во рту. Васильковый цвет твоих глаз играет оттенками притяжения. Хочется отвести взгляд от них — из-за страха показаться нескромной. А в мыслях: «всю и вся к чёрту!», чтобы это утопия не останавливалась. Смелая глупость…
В твоих «ямах» тонуть, а не тлеть,
Забывать своё имя с рождения.
Быстротечное «холодеть»
Наступало, как утро осеннее.
Твоя сущность, как синий кит,
Бороздящий простор океанов,
Волокущий наш тесный мир
На спине, исцарапанной жаждой.
И предчувствие гибели зрело
(Быть раздавленной лапой морей),
Когда кит от усталости скинет
Свою ношу напалмом страстей —
Он качнёт плавником свои воды,
Отворяя врата предо мной —
Гул цунами стеною накроет
И к ногам падёт бездна нагой.
И, в иссиня-чернеющих далях —
По равнинам глубинного дна,
Настоящее канет в былое —
В однотонный лавандовый рай.
белый
невинность
нарядилась
воздушные шелка
во взгляде штиль
и космос безграничный
ромашковых полей
арктической весны
присутствие
защиты
простота
причинность
наслаждалась
закрасились уста
невероятно белый
волнисто-мотыльковый
питерских ночей
и набережных чаек
присутствие
бессилия
молчание
пустотность
побелела
обрисовались дуги
во взгляде моль
и гоблин равнодушный
и снег
и дождь
и стены
сумрак
блеклый
с души
упала
белая
руда
чёрный
Крестообразно
руки сложены,
глаза закрыты,
сглажены
морщины жизни
на каменном лице,
и невозможно
сумрак озарить
теперь
в кудрявых буквах лирики
возможной…
Свершил побег он —
к чёрной леди,
она от счастья
потирает кости,
сняв капюшон,
оскалив зубы,
собою умиляясь,
что смогла
плоть обессмертить,
вынуть душу,
закрасить
в «чёрный» небеса
для тех,
кому был нужен он…
И новый дом
вне зоны
всех рассветов,
где тьма — как ложе
взбито
странной вечностью —
и чёрный,
чёрный цвет
при ней.
И он готов
быть
с нею…
Небо мажется
Безобразно солнце собой, когда ленится утром вставать. Или небо его стесняется, сговорившись с серыми массами — они осенью часто властвуют. А потом диалог на язычном. Рассужденья — кто более важен. А в случайном моменте ругательств, может кто-то из них напакостить, распуская по воздуху щупальца — и с чернильницы падают капли на полосканное внизу чудище, и немного ветром обласканное. И кукожится зверь под искрами, прячет тело своё под пледами. Только дождь в ноябре слишком искренний — не сползает уже молитвами, а бьёт льдом, да кристально правильным, и вопит, как болячка вырезанная — «ты моё навсегда, чудище, я твоё постоянное жительство»…
Солнце спит, пока небо мажется…
Под фантом
Неугомонные чувствительные сны, когда в них не прощаются обиды,
а в шорох новостей ненужных истин
стучатся вновь
заплаканные дни.
В бокале виден горизонт без солнца, в бургундский цвет
окрашены мечты,
в углах холодных комнат нету бога, и сердце изнывает от тоски.
Бежать из тьмы во тьму, скрывая страхи,
нелепо так же, как рыдать без слёз.
Изнеженные чувства
умирали,
закрашивая суриком порок.
Пропахли горечью
ослепшие желанья,
и время спуталось
с кривою бытия,
доверье враг искусственному счастью,
когда любовь
под фантом
из стекла…
Без йода
Исцеловано небо до крови,
туго стянут день ворохом чувств,
и взбиваются пятками ночи
в неудобную плюш-простыню.
Захотелось запить кофе йодом
и в октябрь войти без потерь,
но жеманистый ворон под боком
чистит перья для свежих идей.
Веселись!
Ты не мой, Падший Рядом,
для тебя начала плесть венки…
Я не знаю молитв, чтобы разум
был сильнее, чем разум любви…
Разотри локти вяжущим словом,
можешь сжечь даже солнце вчера…
Ты простой, я заманчиво сложная.
Закрывай территорию сна…
Лучше сразу, и лучше — молча…
Пью я кофе, без йода пока…
Мёртвое солнце
В твоих глазах простыло лето,
и дюйм за дюймом — уныло и протяжно —
сентябрь, в одежды мрачные одетый,
стирает краски прошлого, рвёт связки.
И остаётся часть планеты,
лишь место одно живо — Рай Бессилья,
звучат в нём колыбельные, как вечность,
что собирает крохи «середины»,
где пятится пространство до предела
варёным раком, тыча в безысходность.
И начинают ночи обниматься
с луною многоликой, безупречной —
она рябит на белых стенах комнат,
бросая свет на скомканные крылья,
изнанке пустоты щекочет нервы,
чьи внутренности чтят её студёность.
В твоих глазах простыло наше лето…
Слепы рассветы с мёртвым солнцем…
Платья пудровые
Вчера осень издёргалась, нервничая, нерадиво расплакалась, хлипая.
Стало трудно её выслушивать, голос сердца осип, не выдержал.
Чем теперь его горло вылечить — до певучести, до протяжности,
До прозрачности звука выполоскать, отпустить недуг с ветром бродяжничать?
А у снадобья сроки исчерпаны — охрой дней, как ядом, пропитано.
Не смотри на меня, Осень, унылостью, дай прожить мне с тобой без слабостей.
Моя радость давно уж оплакана, следы счастья в прошлом повытерлись.
Будь премудрой, влюблённой, отчаянной, балуй солнцем — светом маисовым.
Ты опять не одна со мной маешься — я с тобой в твоих колких объятиях,
Если вновь не прощаешь, то смилуйся, не лукавь неизбежности сладостно.
Закружи меня в танце, рыжая, в опьяняющем ликовании,
Мы с тобой в дни пурпурные вырядимся в платья пудровые, струящиеся…
Больное спасибо
…Я знаю, что будет,
когда ты исчезнешь —
дожди не просохнут,
в углах ляжет плесень,
уснут мысли солнца,
дни склонятся к ночи,
сны зверем завоют,
покажется проседь.
…Оставишь усталость,
под дых ткнёшь тоскою,
умрёт твоя жалость
под дверью чужою.
А я распущу
по периметру неба
свободные крылья
эфирного цвета,
ведь ты говорил,
что я ветра сильнее,
пока пеленались
мы в синих рассветах.
…И пусть не увидишь,
как я догораю,
больное «спасибо»
отдам птицам рая.
Когда ты исчезнешь,
я окна закрою
в том доме, где ты
не проснёшься со мною.
Ты навсегда
Август нефритовый
Валится в осень,
Тянет меня
За собой в свой гамак.
Скорбно давно
Мной оплакано солнце.
Рыжей тропой
Покидаю твой рай.
Ты обитаешь
В тюльпановых вёснах,
В стылых закатах
И в талых снегах.
Ты меня жди,
Я вернусь к тебе снова
В час, когда здесь
Оживёт вешний сад.
Вновь подставляю
Лицо ветрам буйным
И растворяюсь
В спонтанности дней.
Мир только полнится
Голью беспутной —
Ты навсегда
Остаёшься в весне.
Ветер сменится
Сердце съёжилось мокрым августом, грусть пульсирует в ритме блюзовом — пресыщение одиночеством. Мою боль в бинты ангел кутает…
И не вяжется город пасмурный с кодом снов твоих странных бережно. Пролистать хочу тебя заново, и прошить семь раз нитью вечности…
Но взглянуть тебе в душу нежностью — недостаточно миль пути Млечного. Тебя нет в наступающей осени — жду другой, когда ветер сменится…
Облачное
Исчезла за спиной
Радость продолговатая.
Щурится нагло
Печаль постылая.
Успокоить в себе
Верность горькую
Спрятать страсть
Со свирепой пылкостью.
И смотреться в мир,
Сжатый до мрачности,
И не видеть в нём
Лживой нежности.
Растворить себя
В адском времени,
А потом возродиться
Ливнями.
И залить сплин
«к чёртовой матери»,
Выжать телом
Свои откровенности,
Стать обычным
Облаком — ветреным,
Безмятежным… и
Исчезающим.
***
Я вдали от страхов, дальше, чем возможно.
Угнетало небо стылой синевой.
Мир твой многосложный не помечен богом —
вывязан из нитей жутких пауков.
Я в нём раскрошилась на степную пудру,
украшая воздух свежим серебром,
наготу прикрыла свежестью морозной
от своих соблазнов и лилейных слов.
Выжжена годами ежедневной фальши,
одеял свинцовых ты просил в ответ.
Я не стала плакать. Улетела с ветром,
и теперь не пахну свежим имбирём.
Но тревожны мысли. А следы затёрты.
И свирель-сиринги не звучит в душе.
Засушила листья ядовитых лилий.
Их бросаю в тени — в память о тебе.
Нас нет
Как жаль, что этот город умер.
Пастель из вялых мотыльков.
Ленивый свет слоновой кости
По стенам, крадучись, ползёт.
Тоской пропахли вены Рая
В подвалах чуткой пустоты,
Лишь отпечатки Вашей жизни
На пальцах бархатных теплы.
Разбит флакон аква-тофана
Над центром тонких нежных чувств,
Наш город умер — Нас не стало,
Дрожит свирель в руках у муз.
Нерисовальное
Не рисует сны ангел
Те, что съедены молью
В сундуках огрубевшей души.
Четверть жизни сгорела
За попытку вернуться,
Чтобы вновь погибать не во сне.
Пляска дьявольских стрелок
На часах говорящих
Шепчет горькое слово «забудь»,
А другие часы бубнят имя и дату,
Город, улицу, дом. И июль.
География снов,
Как постскриптум из вязи —
Арабески твоей немоты,
Май вишнёвых садов
Уложился в гербарий,
Тот, в котором мы были важны.
И хромой тощий кат отрывает минуты
От наполненных чудом сердец,
И бросает под дверь,
Память болью волнуя,
Чтобы ангелам сны не смотреть.
Ничья
Дни упали давно в обнажённые летние ночи,
Сны брезгливо жуют одиночества жёсткие иглы,
Отстрелялась мечта в переулках теней бестолковых
И остыл сладкий чай из пропаренных кукольных мыслей.
Я сегодня — ничья. Я — тобою испитое море,
И тобою вчера заштрихованный яркий фрагмент,
Но тоска-нагарА набирает свой ритм рефлекторно
И надежды клюют — до икоты — простой абсорбент.
Позволяю тебе быть в моей гладко-вышитой памяти,
Разрешаю звучать твоим песням безнотных аккордов,
И хочу замереть, как на снимке — счастливой, нарядной,
Чтобы вдоволь дышать самым важным истоптанных тропок.
Ощущения
Я живое твоё ощущение —
тебе кажется — ты не спишь…
Не болея твоим отчуждением,
вспоминаю твой сброшенный крик
изнутри засекреченных комнат,
где небойкое сердце стучит
и швыряет лихие проклятья
на уставшие плечи мои.
Ты моё неживое больное,
мне не кажется — я не сплю…
Не владею своим вдохновением,
рассыпаюсь в мирах — вновь крошусь,
тороплюсь на единственный танец
звездочёта — он верит в мечту,
в ней моё сокровенное плачет
и вдыхает соль ветра в бреду.
Ты со мной, я с тобой — ощущения,
нам не кажется — нам снятся сны —
я в твоих — постоянство ранимое,
ты в моих — недочитанный стих…
Не тебя
Привыкаю любить не тебя на полвека быстрее, чем время,
а в ладонях остатки тепла и красуется линия сердца.
Да, теперь не умею летать, а шершавые крылья бьются
и за мной не плывут облака, только луны ночами смеются.
Я, как дерево голое, стылое — жизнью замершей средь поля,
только изредка добрые нищие собирают цветы у подножия.
Я себя отучаю не помнить под мостами бегущие воды,
чтоб единожды не обмануться — не шагнуть, куда дважды не входят.
Я учусь не любить тебя снова, только книги такому не учат
и врезаются в мысли три слова, от которых лишь дьявола мутит…
рай
Сто один день назад, и ещё триста дней
наш с тобой променад рисовал параллель
между сетью дорог монорельсов чужих,
миллион облаков и дождей молодых.
А потом аромат узких улиц прованса,
беглый взгляд на людей и лавандовый рай…
Антреприза огней между нами и в нас,
и без цифр подсчёта лазурь в простынях,
и кофейное утро побеждает рассвет
в поцелуях уютных, в тех которых
…нас нет…
С тобою быть мне мало века
Мне мало быть с тобою век,
Нырять во снах в твою стихию,
Считать страницы январей
И складывать июль в корзины,
Глаза купать в рассветах стылых,
Чертить на небе знаки-смыслы,
Бродить в плену туманов зыбких
И пить любовь из чаши жизни.
Ловить ветра с их пестротою,
Дрожать под ливнями, от плача,
Сходить с ума, целуя в темя
Безоговорочное счастье,
Дышать во времени свободно,
Которое цвета меняет,
И быть согретой теплотою
От слов твоих, что слух ласкают.
Летать без крыльев во Вселенной,
Бросая тень игривых линий,
Смеяться чисто, петь в мажоре,
Быть лёгкой, радужной, лучистой…
Мне много мира, где не спишь ты,
Не дышишь тихо, не мечтаешь,
С тобою быть — мне мало века,
Пусть даже ты не замечаешь…
Позволь
Позволь мне думать о тебе, пока со мною шепчут будни,
пока в чужих объятьях цепких не засыпаю пополудни,
позволь любить, скучать и грезить, врезаясь в лето, посекундно,
пока я с богом не ругаюсь за непопытку — рук коснуться …твоих,
и чувствовать свободу в желаньи — быть твоей любимой,
пусть не надолго, а на время узнать, что значит быть счастливой…
Пустота
…Обоюдно —
ты во мне, я с тобой —
амплитудный режим постоянства летающей пыли,
скудность запахов жизни, и всё тот же духов аромат от «Лакост»…
…Отболело
и внутри, и снаружи —
нечувствительный вдох новоявленных танцев теней,
их мелькание в играх при свете, и всё та же гиена от мыслей чужих…
…Потемнело
и вблизи, и вдали —
камуфляжный фиксаж окружающих зданий и улиц,
и моя пустота — буксировка души, где всё те же надежды сжигает химера…
***
В тебе есть всё —
мелодия небес и блики света,
что тоньше нитей паутины,
громче ливня,
прозрачная и хрупкая весна,
единственность планиды,
в ладонь упавшая ко мне.
В тебе все краски мира,
аромат полей,
ромашковая нежность,
фиалковый рассвет,
гранатовый закат и шелест рек,
которые текут, усталости не зная,
лазурность моря, мерцающем на солнце.
В тебе есть всё —
полёт стрекоз,
вулкан души, огнями счастья полный,
лёгкий ветер,
гоняющий воздушных змей…
Пускай это всегда будет в тебе!
Во взгляде пусть останется покой
и яркость жизни.
Я буду вечность наслаждаться волшебством
и отражаться —
твоей послушной тенью-оберегом.
Как страшно без тебя существовать!
наВылет
Я впустила тебя в одиночество, что засело в зашитых карманах,
Где в частотах песочного времени гнили чувства, оставшись на завтра.
Рассеклись друг об друга мгновенно и не важно, что падали навзничь —
Я ловила нас «фениксом-птицей», чтобы вновь мне в тебе повторяться.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.