Вне

***

Закрыть бы городу глаза

с излишней дозой пустоты,

изъять из времени песок,

в котором дни болеют снами,

где тени бьются в потолок,

и в лихорадке бредят дали,

необнажённое дрожит

под спящим солнцем,

или пьяным,

где облака, касаясь крыш,

перерождаются

в туманы.

Закрыть бы городу глаза —

не позволять

смотреться в окна,

чьи стёкла чувствуют закат

под тихий шелест

звёзд морозных,

и танцевать

в бессонных стенах

под песни ангелов

простывших,

творивших море

в чайной кружке,

в которой

утопают мысли,

где в тишине

не слышен отзвук

от хруста

прогоревшей спички.

Закрыть бы

городу

глаза,

которому

ты был

не нужен…

Хмель

Беги отсюда, и вернись.

Колени жгу о землю,

не ведая зачем.

«Голландец» тоже уходил,

а с ветром возвращался.

Я не успела предвкусить

с тобой хмельного эля.

Дай мне возможность

приходить

среди недели пьяной,

и нежностью побыть,

чтобы тонуть

в твоём похмелье —

оно c улыбкою кутит,

и страстно шепчется

«хочу»,

а руки тело обнимают.

Намного слаще утонуть

в тебе

хмельном,

любимом,

чем

быть

в пустых,

холодных

дремлющих

объятьях.

Мой хмель —

твои шептания.

Бросаю

завтра

я дышать с тобой,

и умираю медленно

с похмелья…

Полынь

Пропах полынью дом твой тихий

в часы луны ущербной, властной,

где твёрдость слов, когда-то милых,

толчёным льдом валилась навзничь,

и каждонощно — вдох, как выдох,

питался горечью помятой

сухих бутонов эстрагона —

так одинокость уст дрожала.

Стучали аквилоны в спину,

босые ноги мчались к водам,

и чёрный карликчерный карлик — короткая ночь в жёлтых точках

слепил глаза своим приходом.

Целуя дно ручья живого,

слезами воду отравляя,

смывала слой полынной тиши —

застывших дней, где света мало…

…твоя полынь — моя отрава…

Вне

Ты был нужен вчера —

не сейчас,

пока лунное сердце светило

в лупоглазые окна домов,

пока небо держалось для гроз,

не упало на нас,

не разбилось.

Время кануло в облачный дрейф,

под навес умирающих звёзд,

в какофонию шёпота птиц,

на примятые травы…

…я здесь…

топчу серое небное море,

и не надо руки тянуть.

Спокойно.

И бумажные ангелы есть.

Не сгорают они,

как плесень —

жизни больше в них,

чем

в тебе.

Ты был нужен вчера,

а сегодня —

навсегда —

хочу

плыть с туманами

проседью,

и следы

отпечатывать

вне…

я Зима

Нет меня в тишине,

не видна.

Я под слоем пергаментной стружки,

и вовнутрь унылые ангелы

возвращаются,

словно с прогулки.

Есть вчерашние дни под надгробьем,

сверху вмятины две —

от следов,

и засохшие листья от прошлого

обдуваются розой ветров.

В пустоте обескровлены стены,

тени сущностей что-то бормочут:

я для них, как предмет

совершенный,

едкий ком среди масс одиночек.

Сон в проветренных мыслях,

сугробы,

и предчувствие долгих молчаний.

Я зима.

И уставшая вьюга.

Рассыпаюсь в себе снегом мрачным…

Оторопь

Оторопь снежная в трафиках города зябко сползает усталостью мёрзлой

с дальних ступеней небесного морока — пледом из ста беспорядочных капель.

И прикрывает умершую осень с ворохом чувств и унылых надежд,

бланжевым голосом трогая воздух.

Нам не вдыхать его пылкую нежность.

Мы на обрывках написанных песен, в шатких возможностях видеть рассвет,

и не причастны к слезам этой вечности.

Мы соль морей под дрожаньем ресниц.

Наш горизонт обрисован печалью — дали собой приютили ветра,

и только белая оторопь в мыслях, и холода,

                                                                  холода,

                                                                           холода…

Русалочье

В твоей глубине вижу страхи земли, нетронутой пустоты, молчанья безмерного,

дряблость луны, упавшей в тебя, чтобы плакать о том, что прошло и чему не бывать,

пока небо тянет — лучами — постоянное солнце в твоё тёмное скучное море,

но его свет бессилен в обители одиночества.

Глаза бы закрыть, да вода не даёт — ледяное дыхание подводных течений —

из мыслей твоих и касания волн — по ткани моего живого белого платья.

Давно отражаюсь в боках рыбьих тел, касаясь руками водоворотов владений твоих,

теперь вместо ног у меня — плавник, так легче тебя проплывать всего…

Вкушаю тебя с камнями подводными, скалою сложившимися, на соль пробую,

отдаюсь желаниям бессмысленным, кружу в тебе, плавясь, как воск при огне,

моё море —

безропотное, тихое, поддающееся, нежное, дрожащее…

Люблю,

пою теперь —

для тебя и в тебе —

русалочьи песни

кричащие…

Островное

Не ступай

на мой остров безмолвия,

не смотри

на пустыни мои —

здесь давно

не жемчужные россыпи,

в утончённости

нет красоты.

Здесь лишь страх

мне царапает веки

и сонливые ветры поют,

берега

в безразличных оттенках,

вместо солнца —

чернеющий спрут.

Души мёртвых надежд

здесь, как дети,

на деревьях рисуют

мечты,

и темнеют мазки

в сухом древе,

осыпаясь графитом

в пески.

Я давно в этом острове —

сердце.

Не ступай,

не ходи

по нему…

Мне ещё

не устало

сниться,

как я

остров

тебе

отдаю…

Осень-бродяжница

Осень-сомнамбула шепчет пророчества и по ошибке падает с крыш — не разбиваясь на мелкие клочья, а рассыпаясь на грязную ночь — на тротуар, неисхоженный нами, на одеяла галльских цветов, на переулки с оставшимся прошлым, на перепонки, что глохнут без слов. Я пропускаю параграфы будней: всё, что внутри, не дрожит под дождём. Осень в припадке отглаженной жизни, мы в этой сырости — памяти ход. Пальцы сгибаются с хрипом усталости, и равнозначны дыханию дня.

Осень-бродяжница с пятнами лунными мне возвращает мечты, но с тобой…

Простужаюсь

Осень зябнет от собственной сырости,

Растирая по небу портвейн,

И бросается мятыми листьями —

Город чахнет, и тлеет мой день.

Мысли тонут на дне чайной кружки,

Как озёра пустые — мертвы,

А чернила честнее, чем чувства

В одиночестве стылой луны.

И не снится уже расстояние

До размытых твоих берегов,

Прижимается время губами

И целует морщинисто в лоб…

Но, когда просыпается утро

От морганья холодного солнца,

Догола раздеваю вновь душу —

Простужаюсь,

                        любовью болею…

прозрачный

Молчаливые слёзы —

росы ночные,

омывают бока

кристального сердца,

как воды морей

острова обнимают,

как ветер влюблённый

свой дом оставляет,

в котором мутнеет

ненужный хрусталь,

жизнь серость смакует

за окнами дня,

звенит пустота

с приходом дождей…

Стеклянная бабочка

крылья теряет

под лампой,

в которой

давно

нет

огней…

зелёный

За маленькой ширмой —

с цветочным узором —

душа раздевалась,

снимая трилистник,

и магия листьев

окрасилась в «чёрный» —

треф — козырь сложился

для козней нечистых.

Рассветы свернулись

в змеиные кольца,

драконьим огнём

засверкал горизонт,

на сердце тоска

и «квак» жабы влюблённой,

а взгляд изумрудный

порос мягким мхом.

Душа из-за ширмы

не вышла нагой…

жёлтый

Вот, если бы сердце

вернуть мне с морей,

несклёванным

жирными чайками,

возможно бы,

вставила между костей,

скрутила бы

временно — с гайками,

чтоб снова немного

учиться любить

и чувствовать

землю привычную,

вдыхать кислород

с дальтоном частиц

и пиццу жевать

с оливками,

стоять без одежд

под тотальным дождём,

пока в коньяке

тонет солнце,

да, море

исчезло,

песок, как

сырец,

и чайки

давно

уже

сдохли.

синий

Пристально смотришь на меня, как-будто что-то хочешь сказать, но молчишь. От твоего взгляда проваливаюсь внутрь невидимой ямы — перестаёт существовать действительность, не чувствуются запахи, только ощущается вкус железа во рту. Васильковый цвет твоих глаз играет оттенками притяжения. Хочется отвести взгляд от них — из-за страха показаться нескромной. А в мыслях: «всю и вся к чёрту!», чтобы это утопия не останавливалась. Смелая глупость…

В твоих «ямах» тонуть, а не тлеть,

Забывать своё имя с рождения.

Быстротечное «холодеть»

Наступало, как утро осеннее.

Твоя сущность, как синий кит,

Бороздящий простор океанов,

Волокущий наш тесный мир

На спине, исцарапанной жаждой.

И предчувствие гибели зрело

(Быть раздавленной лапой морей),

Когда кит от усталости скинет

Свою ношу напалмом страстей —

Он качнёт плавником свои воды,

Отворяя врата предо мной —

Гул цунами стеною накроет

И к ногам падёт бездна нагой.

И, в иссиня-чернеющих далях —

По равнинам глубинного дна,

Настоящее канет в былое —

В однотонный лавандовый рай.

белый

невинность

нарядилась

воздушные шелка

во взгляде штиль

и космос безграничный

ромашковых полей

арктической весны

присутствие

защиты

простота

причинность

наслаждалась

закрасились уста

невероятно белый

волнисто-мотыльковый

питерских ночей

и набережных чаек

присутствие

бессилия

молчание

пустотность

побелела

обрисовались дуги

во взгляде моль

и гоблин равнодушный

и снег

и дождь

и стены

сумрак

блеклый

с души

упала

белая

руда

чёрный

Крестообразно

руки сложены,

глаза закрыты,

сглажены

морщины жизни

на каменном лице,

и невозможно

сумрак озарить

теперь

в кудрявых буквах лирики

возможной…

Свершил побег он —

к чёрной леди,

она от счастья

потирает кости,

сняв капюшон,

оскалив зубы,

собою умиляясь,

что смогла

плоть обессмертить,

вынуть душу,

закрасить

в «чёрный» небеса

для тех,

кому был нужен он…

И новый дом

вне зоны

всех рассветов,

где тьма — как ложе

взбито

странной вечностью —

и чёрный,

чёрный цвет

при ней.

И он готов

быть

с нею…

Небо мажется

Безобразно солнце собой, когда ленится утром вставать. Или небо его стесняется, сговорившись с серыми массами — они осенью часто властвуют. А потом диалог на язычном. Рассужденья — кто более важен. А в случайном моменте ругательств, может кто-то из них напакостить, распуская по воздуху щупальца — и с чернильницы падают капли на полосканное внизу чудище, и немного ветром обласканное. И кукожится зверь под искрами, прячет тело своё под пледами. Только дождь в ноябре слишком искренний — не сползает уже молитвами, а бьёт льдом, да кристально правильным, и вопит, как болячка вырезанная — «ты моё навсегда, чудище, я твоё постоянное жительство»…

Солнце спит, пока небо мажется…

Под фантом

Неугомонные чувствительные сны, когда в них не прощаются обиды,

а в шорох новостей ненужных истин

стучатся вновь

заплаканные дни.

В бокале виден горизонт без солнца, в бургундский цвет

окрашены мечты,

в углах холодных комнат нету бога, и сердце изнывает от тоски.

Бежать из тьмы во тьму, скрывая страхи,

нелепо так же, как рыдать без слёз.

Изнеженные чувства

умирали,

закрашивая суриком порок.

Пропахли горечью

ослепшие желанья,

и время спуталось

с кривою бытия,

доверье враг искусственному счастью,

когда любовь

под фантом

из стекла…

Без йода

Исцеловано небо до крови,

туго стянут день ворохом чувств,

и взбиваются пятками ночи

в неудобную плюш-простыню.

Захотелось запить кофе йодом

и в октябрь войти без потерь,

но жеманистый ворон под боком

чистит перья для свежих идей.

Веселись!

Ты не мой, Падший Рядом,

для тебя начала плесть венки…

Я не знаю молитв, чтобы разум

был сильнее, чем разум любви…

Разотри локти вяжущим словом,

можешь сжечь даже солнце вчера…

Ты простой, я заманчиво сложная.

Закрывай территорию сна…

Лучше сразу, и лучше — молча…

Пью я кофе, без йода пока…

Мёртвое солнце

В твоих глазах простыло лето,

и дюйм за дюймом — уныло и протяжно —

сентябрь, в одежды мрачные одетый,

стирает краски прошлого, рвёт связки.

И остаётся часть планеты,

лишь место одно живо — Рай Бессилья,

звучат в нём колыбельные, как вечность,

что собирает крохи «середины»,

где пятится пространство до предела

варёным раком, тыча в безысходность.

И начинают ночи обниматься

с луною многоликой, безупречной —

она рябит на белых стенах комнат,

бросая свет на скомканные крылья,

изнанке пустоты щекочет нервы,

чьи внутренности чтят её студёность.

В твоих глазах простыло наше лето…

Слепы рассветы с мёртвым солнцем…

Платья пудровые

Вчера осень издёргалась, нервничая, нерадиво расплакалась, хлипая.

Стало трудно её выслушивать, голос сердца осип, не выдержал.

Чем теперь его горло вылечить — до певучести, до протяжности,

До прозрачности звука выполоскать, отпустить недуг с ветром бродяжничать?

А у снадобья сроки исчерпаны — охрой дней, как ядом, пропитано.

Не смотри на меня, Осень, унылостью, дай прожить мне с тобой без слабостей.

Моя радость давно уж оплакана, следы счастья в прошлом повытерлись.

Будь премудрой, влюблённой, отчаянной, балуй солнцем — светом маисовым.

Ты опять не одна со мной маешься — я с тобой в твоих колких объятиях,

Если вновь не прощаешь, то смилуйся, не лукавь неизбежности сладостно.

Закружи меня в танце, рыжая, в опьяняющем ликовании,

Мы с тобой в дни пурпурные вырядимся в платья пудровые, струящиеся…

Больное спасибо

…Я знаю, что будет,

когда ты исчезнешь —

дожди не просохнут,

в углах ляжет плесень,

уснут мысли солнца,

дни склонятся к ночи,

сны зверем завоют,

покажется проседь.

…Оставишь усталость,

под дых ткнёшь тоскою,

умрёт твоя жалость

под дверью чужою.

А я распущу

по периметру неба

свободные крылья

эфирного цвета,

ведь ты говорил,

что я ветра сильнее,

пока пеленались

мы в синих рассветах.

…И пусть не увидишь,

как я догораю,

больное «спасибо»

отдам птицам рая.

Когда ты исчезнешь,

я окна закрою

в том доме, где ты

не проснёшься со мною.

Ты навсегда

Август нефритовый

Валится в осень,

Тянет меня

За собой в свой гамак.

Скорбно давно

Мной оплакано солнце.

Рыжей тропой

Покидаю твой рай.

Ты обитаешь

В тюльпановых вёснах,

В стылых закатах

И в талых снегах.

Ты меня жди,

Я вернусь к тебе снова

В час, когда здесь

Оживёт вешний сад.

Вновь подставляю

Лицо ветрам буйным

И растворяюсь

В спонтанности дней.

Мир только полнится

Голью беспутной —

Ты навсегда

Остаёшься в весне.

Ветер сменится

Сердце съёжилось мокрым августом, грусть пульсирует в ритме блюзовом — пресыщение одиночеством. Мою боль в бинты ангел кутает…

И не вяжется город пасмурный с кодом снов твоих странных бережно. Пролистать хочу тебя заново, и прошить семь раз нитью вечности…

Но взглянуть тебе в душу нежностью — недостаточно миль пути Млечного. Тебя нет в наступающей осени — жду другой, когда ветер сменится…

Облачное

Исчезла за спиной

Радость продолговатая.

Щурится нагло

Печаль постылая.

Успокоить в себе

Верность горькую

Спрятать страсть

Со свирепой пылкостью.

И смотреться в мир,

Сжатый до мрачности,

И не видеть в нём

Лживой нежности.

Растворить себя

В адском времени,

А потом возродиться

Ливнями.

И залить сплин

«к чёртовой матери»,

Выжать телом

Свои откровенности,

Стать обычным

Облаком — ветреным,

Безмятежным… и

Исчезающим.

***

Я вдали от страхов, дальше, чем возможно.

Угнетало небо стылой синевой.

Мир твой многосложный не помечен богом —

вывязан из нитей жутких пауков.

Я в нём раскрошилась на степную пудру,

украшая воздух свежим серебром,

наготу прикрыла свежестью морозной

от своих соблазнов и лилейных слов.

Выжжена годами ежедневной фальши,

одеял свинцовых ты просил в ответ.

Я не стала плакать. Улетела с ветром,

и теперь не пахну свежим имбирём.

Но тревожны мысли. А следы затёрты.

И свирель-сиринги не звучит в душе.

Засушила листья ядовитых лилий.

Их бросаю в тени — в память о тебе.

Нас нет

Как жаль, что этот город умер.

Пастель из вялых мотыльков.

Ленивый свет слоновой кости

По стенам, крадучись, ползёт.

Тоской пропахли вены Рая

В подвалах чуткой пустоты,

Лишь отпечатки Вашей жизни

На пальцах бархатных теплы.

Разбит флакон аква-тофана

Над центром тонких нежных чувств,

Наш город умер — Нас не стало,

Дрожит свирель в руках у муз.

Нерисовальное

Не рисует сны ангел

Те, что съедены молью

В сундуках огрубевшей души.

Четверть жизни сгорела

За попытку вернуться,

Чтобы вновь погибать не во сне.

Пляска дьявольских стрелок

На часах говорящих

Шепчет горькое слово «забудь»,

А другие часы бубнят имя и дату,

Город, улицу, дом. И июль.

География снов,

Как постскриптум из вязи —

Арабески твоей немоты,

Май вишнёвых садов

Уложился в гербарий,

Тот, в котором мы были важны.

И хромой тощий кат отрывает минуты

От наполненных чудом сердец,

И бросает под дверь,

Память болью волнуя,

Чтобы ангелам сны не смотреть.

Ничья

Дни упали давно в обнажённые летние ночи,

Сны брезгливо жуют одиночества жёсткие иглы,

Отстрелялась мечта в переулках теней бестолковых

И остыл сладкий чай из пропаренных кукольных мыслей.

Я сегодня — ничья. Я — тобою испитое море,

И тобою вчера заштрихованный яркий фрагмент,

Но тоска-нагарА набирает свой ритм рефлекторно

И надежды клюют — до икоты — простой абсорбент.

Позволяю тебе быть в моей гладко-вышитой памяти,

Разрешаю звучать твоим песням безнотных аккордов,

И хочу замереть, как на снимке — счастливой, нарядной,

Чтобы вдоволь дышать самым важным истоптанных тропок.

Ощущения

Я живое твоё ощущение —

тебе кажется — ты не спишь…

Не болея твоим отчуждением,

вспоминаю твой сброшенный крик

изнутри засекреченных комнат,

где небойкое сердце стучит

и швыряет лихие проклятья

на уставшие плечи мои.

Ты моё неживое больное,

мне не кажется — я не сплю…

Не владею своим вдохновением,

рассыпаюсь в мирах — вновь крошусь,

тороплюсь на единственный танец

звездочёта — он верит в мечту,

в ней моё сокровенное плачет

и вдыхает соль ветра в бреду.

Ты со мной, я с тобой — ощущения,

нам не кажется — нам снятся сны —

я в твоих — постоянство ранимое,

ты в моих — недочитанный стих…

Не тебя

Привыкаю любить не тебя на полвека быстрее, чем время,

а в ладонях остатки тепла и красуется линия сердца.

Да, теперь не умею летать, а шершавые крылья бьются

и за мной не плывут облака, только луны ночами смеются.

Я, как дерево голое, стылое — жизнью замершей средь поля,

только изредка добрые нищие собирают цветы у подножия.

Я себя отучаю не помнить под мостами бегущие воды,

чтоб единожды не обмануться — не шагнуть, куда дважды не входят.

Я учусь не любить тебя снова, только книги такому не учат

и врезаются в мысли три слова, от которых лишь дьявола мутит…

рай

Сто один день назад, и ещё триста дней

наш с тобой променад рисовал параллель

между сетью дорог монорельсов чужих,

миллион облаков и дождей молодых.

А потом аромат узких улиц прованса,

беглый взгляд на людей и лавандовый рай…

Антреприза огней между нами и в нас,

и без цифр подсчёта лазурь в простынях,

и кофейное утро побеждает рассвет

в поцелуях уютных, в тех которых

                                                    …нас нет…

С тобою быть мне мало века

Мне мало быть с тобою век,

Нырять во снах в твою стихию,

Считать страницы январей

И складывать июль в корзины,

Глаза купать в рассветах стылых,

Чертить на небе знаки-смыслы,

Бродить в плену туманов зыбких

И пить любовь из чаши жизни.

Ловить ветра с их пестротою,

Дрожать под ливнями, от плача,

Сходить с ума, целуя в темя

Безоговорочное счастье,

Дышать во времени свободно,

Которое цвета меняет,

И быть согретой теплотою

От слов твоих, что слух ласкают.

Летать без крыльев во Вселенной,

Бросая тень игривых линий,

Смеяться чисто, петь в мажоре,

Быть лёгкой, радужной, лучистой…

Мне много мира, где не спишь ты,

Не дышишь тихо, не мечтаешь,

С тобою быть — мне мало века,

Пусть даже ты не замечаешь…

Позволь

Позволь мне думать о тебе, пока со мною шепчут будни,

 пока в чужих объятьях цепких не засыпаю пополудни,

  позволь любить, скучать и грезить, врезаясь в лето, посекундно,

   пока я с богом не ругаюсь за непопытку — рук коснуться …твоих,

    и чувствовать свободу в желаньи — быть твоей любимой,

     пусть не надолго, а на время узнать, что значит быть счастливой…

Пустота

…Обоюдно —

ты во мне, я с тобой —

амплитудный режим постоянства летающей пыли,

скудность запахов жизни, и всё тот же духов аромат от «Лакост»…

…Отболело

и внутри, и снаружи —

нечувствительный вдох новоявленных танцев теней,

их мелькание в играх при свете, и всё та же гиена от мыслей чужих…

…Потемнело

и вблизи, и вдали —

камуфляжный фиксаж окружающих зданий и улиц,

и моя пустота — буксировка души, где всё те же надежды сжигает химера…

***

В тебе есть всё —

мелодия небес и блики света,

что тоньше нитей паутины,

громче ливня,

прозрачная и хрупкая весна,

единственность планиды,

в ладонь упавшая ко мне.

В тебе все краски мира,

аромат полей,

ромашковая нежность,

фиалковый рассвет,

гранатовый закат и шелест рек,

которые текут, усталости не зная,

лазурность моря, мерцающем на солнце.

В тебе есть всё —

полёт стрекоз,

вулкан души, огнями счастья полный,

лёгкий ветер,

гоняющий воздушных змей…

Пускай это всегда будет в тебе!

Во взгляде пусть останется покой

и яркость жизни.

Я буду вечность наслаждаться волшебством

и отражаться —

твоей послушной тенью-оберегом.

Как страшно без тебя существовать!

наВылет

Я впустила тебя в одиночество, что засело в зашитых карманах,

Где в частотах песочного времени гнили чувства, оставшись на завтра.

Рассеклись друг об друга мгновенно и не важно, что падали навзничь —

Я ловила нас «фениксом-птицей», чтобы вновь мне в тебе повторяться.