Знаете ли вы, что такое любовь? Это просто ветер, который прошелестит в розовых кустах и стихнет. Но бывает любовь — точно неизгладимая печать, она не стирается всю жизнь, не стирается до самой могилы.
И еще один маленький вопрос: случалось ли вам хоть однажды, хоть однажды в жизни видеть, чтобы мужчина получил в жены ту, которую хотел?
Кнут Гамсун
…у вас две новости — хорошая и плохая. Хорошая новость: вашей жене все обрыдло, и она от вас уходит. Плохая новость: вы начинаете новую книгу.
Фредерик Бегбедер
Посвящается той девушке, которая взяла и отказалась носить мою фамилию, отчего и родилась эта печальная штуковина.
Часть I. ВОТ ОНА ПРИШЛА ЛЮБОВЬ, КАК ПАРАНОЙЯ!
1
Я понял, что я постарел, когда дети на практике в школе перестали вызывать у меня отвращение. Когда я полюбил их, когда стал называть своими и когда их жалел. Я видел старание ребенка и за это старание завышал ему оценки. Хотя раньше я был сущим адом: твои проблемы — два. Я стал применять индивидуальный подход, разрабатывал интересные уроки, общался с детьми… Я понял, что мне пришел конец. Вскоре я захотел своего ребенка. Я захотел покоя, семью, любимую, единственную женщину. Я приговорил к смерти Казанову в душе. Убил молодость.
Все, кто знал меня, конечно же, над этим смеялись. Они привыкли к Роберту, тому самому Роберту, который считался бабником, который, по их мнению, менял девчонок как перчатки. Они все спрашивали меня о личной жизни не так:
— А у тебя как на личном фронте?
И даже не так:
— Ну что, нашел себе девушку?
Они интересовались, думая, что у меня нет, и никогда не может быть с этим проблем:
— Ну, как твои девушки?
Не знаю, каким обаянием или шармом я обладал, но, видимо у меня была какая-то красота — внутренняя или внешняя, что им и в голову не могло придти, что я один, что тоже могу страдать и находиться в поиске.
Может быть, они считали, что у меня нет сердца?
Или, может быть, им казалось, что я поверхностный?
Или они просто не верили в существование любви? В то, что я могу любить, конечно. Потому что иногда они говорили мне с некоторым удовольствием:
— Роберт, ты никогда не женишься!
Или:
— Чтобы Роберт женился?! Не смешите меня!
Мне говорили, что я достаточно умен, чтобы сделать такую ошибку в жизни — вступить в брак.
Мне пророчили вечные тусовки и много детей — внебрачных детей.
Одна даже карьеру мне пророчила (самому первому среди двоечников и хулиганов своего института), но все вышло иначе.
Наверное, я глуп. Я влюбился.
2
А влюбился я в Ирину. И ничего, поверьте, ничего мне об этом ужасе не предвещало. Все было прекрасно, как и всегда. Шло начало лета, я учился в институте, в который меня засунуло высокое положение моего отца, и получал качественное образование. То, которое тебя всегда прокормит. И мать этому тоже была рада, ибо для неё важнее всего — держать меня подальше от ужасов сего мира, то есть от реальности. Она верила, что я есть маменькин сыночек собственной персоны, хороший и плюшевый, не творящий никаких гадостей, чистый и чисто выбритый.
Но я институт не любил, тем более, не любил практику, которую он мне предлагал, поэтому ухитрился договориться с преподавателем не отправлять меня в ссылку, а оставить не вдали от родных тусовок — при них. И, слава Богу, что я успел до этого натворить что-то ужасное невероятно, поэтому профессор, который головой своей отвечал за практику и за меня, не долго думая, сказал мне, что я распределен оставаться под его присмотром, показал кулак, я слезно поклялся ничего не натворить и благодарил его чуть ли не валяясь в коленях.
Ах, если б я знал, чему я радуюсь, к чему все это приведет!
Но, что случилось, то случилось! Я был оставлен дома, мог жить и тусоваться, и стал кутить на все средства, что, в общем-то, так тщетно родителями копились на дальнюю поездку. Ну, и ходил на практику, конечно.
Каждый день я вставал около семи утра. Полчаса уходило у меня на процедуры бритья и умывания, немного на завтрак и двадцать минут на то, чтобы напялить на себя линзы вместо очков и предстать перед будущими студентами нашего ВУЗа во всей красе. Потом я шел винститут, брал на вахте ключ и спокойно открывал дверь с надписью «Приёмная комиссия». В ней мне надлежало работать месяц, в ней мне надлежало месяц скучать.
Кому-нибудь покажется интересным принимать девочек: есть возможность заглядывать под юбки, проверять IQ, да тут, же и вся информация о ней у тебя в руках, но мне было скучно. Приходили не девочки, а одни crocodiles! И единственным моим развлечением было общение со сдающими экзамен первокурсниками. Одна девочка даже в обморок упала перед моей дверью после экзамена — преподаватель не оценил её стараний, и она получила «неуд». Но потом и этонадоело — и я заскучал. Порой мне даже сало казаться, что между красотой и тем самым умом существует какая-то неясная, глубокая связь. Все друг от друга странным образом должно зависеть. И, так как я временами писал статейки в научную газету, я даже задумался над этим вопросом всерьез и когда-нибудь решил написать трактат на эту тему. Единственным необходимым, как мне тогда показалось, нужно было узнать, что такое трактат, а вот кроликов для опыта хоть отбавляй.
Каждый день ко мне приходил ответственный секретарь по приему и спрашивал, сколько появилось абитуриентов. В другой день он зашел ко мне и стал орать, стал орать из-за того, что я взял девушку с какой-то болезнью нервов на педагогическое поприще и даже убедилеё в том, что по закону ей предоставляется много льгот.
— Ты что, Роберто? — кричал преподаватель испанского и в то же время тот самый секретарь, — Дети с таким диагнозом не имеют право обучаться по специальности 050303! (это и была специальность педагог, на которую я принял так любезно горе-абитуриентку).
Что ж поделаешь! Пришлось разыскивать и расстраивать человека!
Но именно в этот день, когда я этим занимался, пришла она — Ирина Алексеевна! (К чему фамилии? Еще ж не в загсе, к сожалению.)
3
Я справилсяпо телефону о том, что данная мною абитуриентка уехала в столь солнечный день с отцом на рыбалку и будет только к вечеру, положил трубку и вернулся на свое место — в кресло секретаря приемной комиссии. Я сидел на нем, свесив ножки, и строил рожицы, пытаясь этим самым разработать свой речевой аппарат. Потом то и дело поглядывал на часы — приближался обед, и, хотя я не был так голоден, я решил взять себе баночку соку и пройти прогуляться. День был действительно очень солнечный и прекрасный, не зря та девчонка поехала хвастаться своей большой грудью (уж это я запомнил) на пляж перед мальчиками.
Я еще раз зевнул, смотря на кипы бумаг, которые директорша сегодня мне принесла для того, чтобы я их внимательноизучил (а не вздыхал от жары и безделья, как все нормальные люди) и запомнил, и встал — подошел к окну. В голове у меня мелькала мысль смыться, но выйдя затем в коридор, я обнаружил, что директор у себя, а он любит заходить минут за десять до перерыва и проверить на месте я или не на месте? «Да, нам важен каждый абитуриент, поэтому с нетерпением ждем его каждую минуту!» И только я погрузился в воспоминания о том, как я сюда поступал, он и вошел — директор.
— Роберт, займись! — приказала она мне.
И ввела двух дам: маму и дочь.
Мама была огромная и страшная. Наверное, от того, что я являлся ее потенциальным зятем, я уже инстинктивно боялся мою потенциальную тещу. Девочка, стоявшая рядом дочка — моя потенциальная жена, как раз как-то расстроено стояла у двери, не решаясь пройти дальше и, засунув палец в рот, стояла задумчиво, ковыляя ножкой пол.
— Э, заходите, пожалуйста! Садитесь! — расцвел я после минутного шока, все еще не решаясь хорошенько разглядеть абитуриентку.
Девочка все также, сверля глазами пол, дошла до стула, отодвинула его и села.
Вбежала директорша и стала о чем-то говорить сеё матерью. «Наверное, дура боится, что её дочь к нам не поступит?» — решил я и усмехнулся, теперь я по опыту знал к нам невозможно не поступить! У нас нехватка абитуриентов, вот-вот, если директор будет плохо лгать, а мы (приемная комиссия — теперь я к ней себя причислял) плохо работать, студенты, если их должным образом не пугать отчислением — плохо учиться, то пиши — пропало! Прикроют нашу шарашкину контору, как пить дать, прикроют! На нас давно уже управление образованием зуб точит (во главе с Кулдыкиным — его главой), оно давно ведет с нами информационную борьбу, давая ложные сведения о нашем закрытии и прочее тому подобное. Но, мы отвлеклись…
Пытаясь одним ухом подслушивать то, о чем ведут речь две старые дамы, другим ухом я был весь во внимании девочки и пытался строить из себя вежливого продавца Эльдорадо, которому позарез нужно сплавить какой-нибудь жидкокристаллическийтелевизор или его уволят, или его лишат премии, а он и так в долгах.
— На какой факультет хотите поступать? — обратился я.
— На иностранное отделение! — парировала за неё мамочка.
— Документы она позже принесет! Не волнуйся, Роберт, оформляй! — вставила директриса.
Я решил, что это дочь какой-нибудь шишки. У меня тут же пропал к ней интерес.
Я вытащил чистый бланк для заполнения заявления на провозглашенный её матерью факультет, и вытащил ей пример для заполнения. Подал. Рядом положил два чистых бланка на случай ошибки — ни разу еще не было, чтобы никто не ошибся в этих заявлениях. Только если я? Хотя нет, и я ошибался.
Девочка взяла бланк и начала все заполнять аккуратным почерком. А я сделал вид, что изучаю документы на столе. Этот жест имел несколько значений. Во-первых, я показывал директору, насколько хорошо я справляюсь с обязанностями — может, сделает доброе дело и очень скоро освободит меня от всего этого на тусовки? Во-вторых, я показывал девушке то, какой я умный и серьезный парень, не смотря на мой возраст. А в-третьих, действительно было скучно: девушка была слишком скромно одета, ни дать ни взять– монахиня! А разговоры были тем неинтересным бредом, о котором я вам уже говорил — а вдруг не поступит? Ага, размечталась! Хотя, в принципе, если будешь говорить, что поступит обязательно, не захочет ли она сменить нашу шарашкину контору на хороший ВУЗ с большим конкурсом? Сбежит ли? Или ей плевать на счастье ребенка, как в случае с моими родителями — лишь бы его куда-нибудь засунуть? Вопросец!
Или пугать родителей? Что, мол, ого как мы хороши! Но тогда вдруг она испугается и уйдет туда, где легко? Очень трудно разрешить эту дилемму.
Я зевнул, читая как бы эти документы, и посмотрел на директрису, не заметила ли? Нет. Девочка тем временем все дописала и робко отодвинула листок мне. Я стал его читать и сверять с её паспортом — нет ли ошибок? Их не оказалось. Вообще, девочка оказалась очень умной.
Через некоторое время мы закончили процедуру и девочка встала.
— Все, да? — проснулась её мать, и две квочки (она и мой живодёр) перестали трещать.
— Все, Роберт? — обратился директор ко мне за помощью.
— Все, все!
— Прекрасно! Мы поедем, извини нас, мне еще на работу! — тут же доложила мать абитуриентки своей подруге.
— Да, да, конечно! — ответила директорша.
— До свидания! — обратилась мамочка уже ко мне вежливо, и направилась к выходу, — Документы Ира потом занесет!
— Хорошо!
Директор, молча, постоял в раздумьях, когда двое удалились, потом спросил меня:
— Работаешь?
— Да.
— Изучаешь документы?
— Да, да, — закивал я.
— Всё ясно?
Киваю.
— Хорошо, — она взглянула на часы, что висели над доской с информацией цифр прибывших абитуриентов. — Сейчас обед. Идем.
— Спасибо!
Она собралась уходить, затем крикнула вдогонку:
— Завтра занесу еще пару документов! Постарайся после обеда изучить эти! — и совсем исчезла.
Я облегченно вздохнул. Посмотрел на документы и сделал выводы о том, что и эта девушка оказалась crocodile. Я вздохнул: что ж, опять не повезло! Я еще не знал, что первые впечатления порой обманчивы, о, как обманчивы они порой!
Вот так вот и прошла нелепо наша с ней первая в жизни встреча. Уже в самом начале нас разлучали, как могли, и ни минуты не давали остаться вместе!
Я подошел к доске, поправил цифру на иностранном отделении, сделав её на одного абитуриента больше, и, звеня ключами в кармане, вышел на обед. Закрыл за собой дверь и смылся.
4
Жан-Батист Гренуй вошел, и я ему несказанно обрадовался!
В тот день было особенно скучно, особенно жарко и особенно от этого тоскливо!
Конечно же, друзья мои, сразу же хочу внести ясность, чтобы между нами воцарилось полное взаимопонимание, кто такой Жан-Батист Гренуй, откуда взялся, ведь, скажите вы, того, кто сразу приходит на ум (блистательный парфюмер и девственник), его же съели? Однофамилец по типу нашего Александра Блока — Александр Блок во Франции? Нет!
Жан-Батист Гренуй — это кличка немного толстоватого, безобразного, однако отчего-то чертовски привлекательного для девчонок парня. Может быть, их влечет его добрая душа, коей обычно обладают все пышные люди? Этого я сказать вам не могу, поэтому не буду. Так вот, привлекая этой самой своей неестественностью всевозможных половых партнеров, через чур сексапильный Жан-Батист Гренуй не мог найти себе постоянную любовь.
— Прости, не ты! — говорил он всем своим девушкам после любви и выгонял из жизни навсегда. Вычеркивал.
Однако, он не завоевал репутацию бабника. Он завоевал репутацию бедногомилахи, тщетно ищущей свою любовь, а вот я, который всегда находился рядом с ним, вот я, вечно одинокий и обделенный обычно лаской девчонок, назывался несправедливо бабником. «Ну и черт с ним!» — думалось иногда мне, а иногда, считая девушек и обнаруживая, что Жан-Батист Гренуй тут опережает меня во много и много раз, я понимал головой, злился на него, но все ж он был очень добродушный и привлекательный (а уж не педик ли я?!).
Кстати, забыл о главном. Эту кличку — Жан-Батист Гренуй — дал ему я. Дал за то, что он перед тем, как спутаться с девушкой, любил её немного придушить. Слегка так. Это его возбуждало. И жертв тоже, думал он. Мелкий рыжий садист. Ну, после того, как я дал ему кличку, она оказалась всем по вкусу, и все так и забыли, как его на самом деле звать. Порой даже преподаватели в институте обращались к нему так:
— Гренуй!
Вот, и вы благополучно забудьте об его сложном еврейском имени.
Жан-Батист Гренуй перед вами мог появиться в нескольких случаях. Во-первых, если он опасался кого-нибудь и прятался (вроде, я упоминал о его вечных синяках?). Во-вторых, если ему требовалось одолжить у вас некую сумму денег или стрельнуть сигарет (один раз ему случилось стрельнуть у меня пару презервативов). В-третьих, если вы являетесь красивой девушкой и готовы с ним переспать (а я думаю, любая на свете девушка готова с ним переспать), либо тем, кто стоит на пути к этому. Он мог появиться перед вами, если вы его преподаватель, чтобы слёзно пообещать еще раз, что уж на следующей неделе он пересдаст вам ваш предмет (это, в-четвертых). Ну, и пятая причина, по которой он мог перед вами появиться — случайна. Он мог просто столкнуться с вами, но он обязательно бы подобрал одну из причин выше, чтобы обратиться к вам.
Сейчас Жан-Батист Гренуй появился передо мной от скуки с третьей причиной из списка, хотя, для начала, он завязал разговор так:
— Чувак, прошу, сжалься! Дай сигарету, а!
Я пробормотал что-то о вреде курения в такую жару просто из вредности и угостил его парой сигарет.
Гренуй же был профессионалом в своем деле и сразу, получив желаемое, исчезать не стал, а болтался перед вами еще пару минут, делая вид, что это его просьба, выполненная вами, на самом деле ничего для него не стоит, и он рядом с вами ради вас.
Он оглядел таблицу, потом мой стол, сел напротив на стул, в который усаживали свои худенькие попки аппетитные абитуриентки и невзначай, почти без интереса, бросил:
— Ну как, новых девушек не появилось?
— Было парочку! — зевнул я и посмотрел на часы, ибо всегда ждал времени, когда отсюда можно было смыться.
— И как? — проснулся Гренуй и его глаза засветились. Он прямо-таки ожил! — Есть красивые?
На этот вопрос я ответа сразу дать не успел, толстяк сразу же зашвырялся у меня в бумагах.
— Эту я уже видел, эту тоже, эта страшненькая…. Блин, нет новых! Что ты лжешь?! Хотя… О! Вот классная!
Я взглянул.
— Классная же?! — загорелся он.
— Ну не знаю, нормальная, — ответил я, чтобы не обижать его вкус и, стараясь найти в ней хоть что-то отличающее её от крокодила.
— На фотках они все не очень, — добавил я в свое оправдание.
— Слушай! — вдруг взмолился на меня Гренуй и чуть ли не сел передо мной на колени, — Можно я запишу у тебя её телефон! У тебя же он есть?
Интересно, подумал я, как он себе представляет мой категорический отказ? Разве это возможно, даже если бы я этого очень-очень сильно захотел?
— Да, бери, — наплевательски сказал я, а потом быстро прибавил, — Только она подумает, что это я ей позвонил…
— Нет-нет! — тут же запротестовал Гренуй, — Я ей сразу признаюсь, что это я!
И влюбленный, нашарив в документах заветные циферки, быстро стал их переписывать в свой сотовый телефон.
— Спасибо, спасибо большое! — поблагодарил он.
Я стал приводить бардак в рабочее место, а Гренуй тут же стал ей звонить.
— Что, прямо сейчас? — полезли у меня глаза на лоб.
— А зачем откладывать на завтра? — парировал Гренуй мне так, что ведь и поспорить-то с ним никак нельзя было.
5
Итак, Гренуй попытался дозвониться. А попытался он, так как с первого раза (как это обычно и бывает) у него ничего не выходит, и он, измяв своими большущими и отчего-то жирными (полагаю от пирогов) пальцами бедный малюсенький телефон, услышал, наконец, что у него ноль на счету, ни копейки. (Кто бы сомневался!) Он даже в минус ушел и поэтому, набрав пару раз номер дающий на экран всю информацию о его положении счета, убедился в этом сам а потом и набрал еще раз, чтобы убедить в этом меня. Жан-Батист в какой-то бешеной истерике тыкал мне своим экраном телефона в нос и повторял о том, чтобы я дал ему позвонить.
— Ну, такая девушка, Роберто! Дай позвонить! Я тебе на счет кину, клянусь!
— Можешь позвонить позже, — не то чтобы я был жаден, а просто надеялся, что Гренуй теперь, уже порядком мне надоев, уйдет отсюда хотя бы ради девушки этой к автомату для пополнения мобильного счета.
— Мне сейчас хочется! Ну, Роберто, будь человеком!
И я полез в карман для того, чтобы стать человеком для этого кретина, ну, хотя бы на словах.
— Держи! — протянул я ему руку помощи, в которой был телефон.
Гренуй быстро засунул в карман свой и, схватив мой, чуть ли не отцапал мне руку.
— О! О! О! — заметался он тут в растерянности же по комнате, не зная, что теперь ему с моею любезностью делать.
— Слушай, — остановился он, наконец, перестав играть в «горячую картошку» с моим недешевым мобильником, — а номер можно еще раз посмотреть?
И я открыл ему её номер, не напоминая ему о том, что он у него уже есть.
— Спасибо!
Гренуй лихорадочно его набрал, потом сел ко мне на стол и с важным видом стал дожидаться звонка.
— Алло, Ирина?! — сказал он, наконец, ибо, похоже, на том конце провода кто-то появился, — Ирина, привет. Это Жан-Батист Гренуй… То есть… Нет…
Он повернулся ко мне.
— Бросила трубку, — пожал он обиженно плечами.
Я не нашелся, что ответить.
— Э, можно на улице позвоню? И телефон сразу же занесу.
— Конечно!
И Гренуй исчез с кучей благодарностей, как исчезают с ними же разного рода слуги, бедняки и помилованные ублюдки перед важной персоной или государем.
Я остался один и, воспользовавшись этим моментом, привел весь мой бардак на столе в порядок. Потом встал, немного размялся, походив по кабинету и посмотрев в окно, потом вновь сел за стол к документам. От скуки я стал их листать, а поводом было проверить все ли с моими документами в порядке, хотя я и так знал, что все всегда держу в идеальном состоянии до прихода баламутов вродеГренуя.
Я зевнул и даже принялся читать документы, которые директриса оставила мне изучить. О, как она ошибалась, ибо я, зевая уже от скуки и долгого ожидания и так, взяв их в руки, зевнул еще больше. Все-таки, учителя действительно верят в нас и пытаются найти что-то хорошее, когда говорят об этом. Это не пустые слова!
Я, конечно, знал, что Гренуй самый последний лжец на земле! Я знал, что мне придется его долго ждать, но то, что настолько — этому был удивлен даже я. «Что он там с ней делает? — подумал я, — И по моему-то телефону?»
Но, как только ко мне в голову ворвалась сия мысль, с нею же ко мне в кабинет залетел и Гренуй.
Он выглядел возбужденно. Устало, будто попытался что-то вовремя сдать из предметов или вновь бегал от кулаков своих друзей-наркоманов, которым немало задолжал, и пробежал при этом марафонскую дистанцию.
— Вот! — протянул он мне мой мобильник гордо и радостно, но тут же сгорбился и стал извиняться. Наверное, хотя я и не пытался его никоем образом изобразить, мое недовольство само собой вылезло наружу. Прямо как краска на лице, хотя все говорят, что я не краснею. Не краснею? Но я, же это чувствую!
— Извини, я… Тут просто…
Я остановил Гренуя жестом, как какой-нибудь римский диктатор.
— Ничего, чувак, — сказал я ему, — Как все прошло-то?
Гренуй заулыбался как сытый мамин дитя-Даун.
— Завтра свидание!
— Вот как? — удивился я.
— В парке, — добавил Гренуй и, попрощавшись и снова поблагодарив меня, скрылся.
«Господи», — подумал я, — «Ну, как с ним можно встречаться?! И еще раз раскрыл ту девочку, которой хватило духу согласиться с ним встретиться».
6
Что-что, а уж этот день у меня пройдет довольно типично и безрадостно, думал я, но, как всегда, ошибался.
Безрадостно должен был он у меня пройти потому, что вот уже несколько дней, как я на посту, а в педагоги идти ко мне никто не рвется. Сдавать экзамены наши выпускники сегодня тоже не будут, это я знал точно, ибо уходя каждый раз, это проверял. Многие из них заходили ко мне поболтать, сдавая свои ГОСы, и я отслеживал их, и ждал их, ибо мне было одиноко и скучно без их нервов. И, наконец, оттого мне безрадостно было, что, имея сотовый телефон полный денег на счету, я позвонить даже не могу никому, а этот выхухоль, живущий на аске, сейчас на очередном свидании кадрит очередную кралю. И как грустно мне стало, что зареветь захотелось, как брошенной пятнадцатилетней девчонке. Грустно от одиночества! «Но ничего. Этот день мне нужно просто пережить! Зато он спокоен как ни один другой! Все в порядке. Сиди себе и сиди, а то прыгал бы сейчас где-нибудь в лесу с этими детишками с лагеря!» — подумалось мне, — «Ногу бы еще сломал, не приведи Господь! Они наверняка сейчас там локти кусают, одногруппницы мои! Или экзамены учи — трясись. Мне все же лучше! А завтра ко мне все заглянут, и Гренуй расскажет о своем свидании, и целая армия нервных девчонок будет просить меня о том, чтобы я успокоил их перед экзаменом!