Бесплатный фрагмент - Витражи

Уважаемые читатели

С радостью и благодарностью мы представляем наш коллективный сборник рассказов «Витражи». Мы хотим поделиться с вами нашими мыслями, эмоциями и вдохновением, вложенными в каждую страницу этой книги.

Наше решение создать этот сборник было обусловлено вечной актуальностью и волнующей значимостью тем поиска смысла жизни и человеческого счастья, а также ярким многообразием жизни. В наших рассказах мы стремились передать всю палитру чувств и эмоций, которые сопровождают нас в наших повседневных отношениях.

«Витражи» — это не просто название сборника, это символика, обладающая глубоким смыслом. Витражи — это яркая, красочная зеркальная мозаика, создающая неповторимую атмосферу и играющая солнечными лучами. Мы видим витражи как отражение наших эмоций, переживаний и опыта. Они становятся символом красоты, нежности и уникальности каждой рассказанной истории, как части единого целого.

Каждый автор внес свой особый вклад в этот сборник. Мы стремились создать разнообразие стилей и персонажей, чтобы каждый читатель мог найти что-то особенное и близкое для себя. Мы хотели, чтобы каждый рассказ вызывал у вас разные эмоции — от смеха и радости до грусти и задумчивости.

Мы приглашаем вас отправиться с нами в увлекательное путешествие по страницам нашего сборника. Мы обещаем, что каждый рассказ оставит след в вашем сердце и заставит задуматься о том, что такое настоящая любовь и как прожить свою жизнь героями, что в нашей жизни действительно ценно, а что преходяще.

Желаем вам приятного чтения и надеемся, что сборник «Витражи» станет для вас особенным и значимым, таким, каким он является для нас.

С любовью, авторы сборника «Витражи».

Денис Васильев

Зверская помощь

Смеркалось. Тучи висели низко, чуть ли не цепляясь за брови и ресницы. На дороге и вокруг себя Войтек мог разглядеть только кустарники и деревья на расстоянии не более двух шагов. Дул злой зимний ветер. Он шёл, прихрамывая, кутаясь в легкий суконный плащ с меховым воротником, помогая себе тяжёлой суковатой палкой. Позади оставались следы. Мокрый снег укрывал дорогу роскошными коврами, а ветви деревьев и кустарники — пушистыми рукавицами и муфтами.

— Эй, ходи сюда, человече! — окликнули его.

Голос был урчащим и мелодичным — будто кошка позвала. Спокойная, словно только что вылакала миску сметаны или перекусила парой хороших цыплят.

Войтек обернулся — позади него стояли двое, оба бледно-рыжие с серыми подпалинами и с черными кисточками на ушах. Рыси! Он было дернул пистолет из-за пояса, но в следующий миг передумал — от них не исходило агрессии, скорее — любопытство.

— Заплутал? — Войтек ощутил, как вопрос прозвучал от кота, что побольше — хоть тот и смотрел на него полуприкрытыми глазами, а его пасть оставалась закрытой. Мысленная прямая речь, вот это да! До сих пор ему не доводилось напрямую разговаривать со зверями.

— Да, так уж вышло, от погони скрылся, — ответил он. — Подранили, коня убили. Если б не поторопился, может, добили бы.

— Пойдем с нами, — мысленно позвал другой зверь. Было не различить по голосу, самка это или самец. Но этот был порыжее и с коричневыми, более яркими крапинками на шерсти.

Вопрос «идти или не идти?» не стоял. Во-первых, погоня ещё могла продолжаться. Во-вторых, от рысей он не чувствовал того, чем несло от полусотни пеших и конных людей с ружьями, рогатинами и легкими пиками — желания настичь добычу и убить. Хотя до сих пор ему и живой добычей быть не доводилось. К тому же не проходило ощущение, будто он наяву попал в сказку или легенду, а глубоко в груди некий голос шептал ему: «Подчинись, иди с ними, иначе упустишь нечто удивительное и необыкновенное».

— И куда двигаться? — он повернулся к ним. — Ведите.

Тот, что побольше, пошёл впереди, второй же замыкал. Усилившаяся позёмка быстро заметала следы. Через пару часов они достигли небольшого домика на заброшенной лесной полянке.

— Здесь есть печка, но тебе лучше её не разжигать, — муркнул тот, кто побольше. — Входи, располагайся.

И в два-три рысьих прыжка скрылись.

Войтек толкнул дверь и вошёл. Избушка была самой обыкновенной. У порога лежал коврик-циновка полтора на два шага, у левой стены в дальнем углу печь, справа — длинный стол и пара добротных лавок, там же единственное окошко, закрытое изнутри ставнями. Под столом вплотную стояли самовар, ведро с ледяной водой, лежали примерзшие к оберточной бумаге куски мяса да короб с солью, спичками и другими мелочами внутри. Жить можно, день-два, а то и побольше.

…Ему срочно нужно было выезжать, письмо герцога с сургучной печатью уже лежало в сумке. Казначей в тот день куда-то явно торопился — вышел из своей комнатки и на ходу бросил, что деньги лежат на столе. Они, точнее кожаный мешочек с ними, действительно были на столе. Поначалу этот мешок показался ему даже большим, но другого там не было. Войтек взял мешок, двинулся в сторону конюшни, и уже в конце коридора его настиг крик казначея: «Украли!!!». Судя по топоту ног, поднявшего шум сопровождали уже как минимум четверо солдат из дворцовой охраны. Думать пришлось быстро. Прокрутив в голове всю ситуацию, стольник понял, что сейчас его схватят, обвинят в краже денег, отберут письмо, доложат герцогу… Но тут как нельзя кстати рядом оказалась дверь на улицу недалеко от кухонных и складских помещений. Не теряя времени, Войтек выбежал через дверь, вскочил на ближайшего из гвардейских коней (их отличали синие чепраки с оранжевой отделкой) и дал ходу. Уже ближе к концу дня он понял, что за ним отрядили погоню.

Странно. Ни в сказках, ни в модных нынче рыцарских балладах он никогда не слышал и не читал такого — чтобы рыси да помогали человеку? Но неведомого в мире всегда больше, чем понятного или объяснимого.

Войтек осторожно приоткрыл дверь избушки и вышел на крыльцо. К вечеру начинало подмораживать: чернота неба пока была прикрыта серо-лиловыми шелками облаков — Создатель рассыпал по чёрному покрывалу песчинки самого разного цвета и блеклости.

По ярко-голубому блеску с бирюзовым отливом он отыскал три знакомые звездочки — созвездие Лучника (между Айсбергом и Целителем) — и обратился к своему Хранителю: «Спасибо, что уберёг от гибели!».

— Всегда буду рад помочь, — вновь прозвучал в голове голос бледно-рыжего спасителя. Войтек обернулся — кот подходил к крыльцу.

— Ты один? А где твой спутник?.. — мужчина замялся, не зная, что сказать и как продолжить разговор.

— Ему нужно помогать другим. Он ушёл, — ответил кот. — Есть ещё такие, кто нынче нуждается в спасении.

— Они… И они тоже придут сюда?

— Нет, каждому суждены свои дороги. В конце концов, Создатель каждому рассказывает только его историю.

Орасио и Элиона

Небо потемнело, начался ветер, грозивший пару раз сорвать плащ с одинокого всадника. Простой прямой меч с красивым эфесом-«бабочкой» и парный к нему кинжал, порыжевшая бархатная шапка-мегерка с отворотами из волчьей шкуры и неким подобием значка из трех изумрудов, потертая кожаная куртка, обшитая стальными и медными полосами на манер бригантины, суконные штаны с кожаными вставками и желтые сапоги со шпорами — всё говорило о том, что владелец их принадлежит к ополченским или армейским коронным сержантам. А вот моряцкий сундучок, притороченный к чепраку позади всадника, смутил бы внимательного наблюдателя. Обветренное лицо перетягивала черная повязка, закрывавшая левый глаз. Короткий осенний вечер и наступающая ночь явно не располагали к тому, чтобы ночевать в лесу, и всадник поторопил уставшего коня — очевидно, места были ему знакомы.

Не прошло и трети часа, как дорога и лес сменились изгородью и парой столбов высотой в 6—7 футов с фонарями, промасленными факелами и укрытыми от ветра в колпаки из мутного желтого стекла. За изгородью располагалась гостиница, два этажа которой были построены из камня, а верхний третий — из дерева. Услышав незнакомца, залаяли собаки. Тем временем всадник извлек из-за пояса молоток и постучал в ворота.

— Что вам нужно? — прокричал сквозь ветер и полуоткрытую дверцу ворот пожилой слуга с алебардой в руках. Без лишних слов всадник бросил ему монетку — в свете фонарей и факелов во дворе блеснуло серебро. Слуга поймал монету и молча принял поводья у одноглазого. Не мешкая, тот прошел в потрепанное временем строение гостиницы. Впрочем, в зале, куда он вошёл, на видном месте на стене висели деревянные щиты с гербами разной степени закопчёности — очевидный след тех славных господ и рыцарей, что когда-то посещали сию обитель случайных и прочих путников. Три или четыре длинных стола с лавками были единственной мебелью в зале. Хозяйка, миловидная ещё, пухленькая женщина лет сорока, и пара молоденьких служанок обслуживали гостей. С хозяйкой одноглазый обменялся кивком и полувзглядом — он не первый раз уже останавливался у госпожи Мануэлы. За одним из столов сидел музыкант. Он сидел, полностью закутавшийся в потрепанный, с заплатками кафтан цвета той копоти, что осела на гербах, держа старенькую арфу в руках. Одноглазый сел за один стол с музыкантом и жестом подозвал к себе служанку. Заказал себе подогретого вина с травами и мясного бульона, а сидящим с ним за одним столом гостям — пару кувшинов пива. Слова свои подкрепил он парой серебряных гроссо. Соседи по столу — трое объездчиков леса и четверо рудокопов — заметно оживились, увидев появившиеся на столе кувшины со свежим пивом, и потянулись к приезжему кружками. Тот лишь приветственно отсалютовал им чаркой с вином и улыбнулся. Поймав одну из пробегающих мимо служанок за край фартука, он обратился:

— Скажи г-же Мануэле, что мне нужна отдельная комната.

— С вас еще один гроссо, сударь, — улыбнулась та.

— Если позволите, мне ещё бы графинчик ордорейского, ваша милость, — как бы между прочим вставил музыкант. Одноглазый взял служанку под локоть:

— Слышишь, что просит господин артист? Принеси ему, что сказал, а мне — перо, чернила и бумагу.

Как уже было заведено, ему предоставили комнату на втором этаже, самом теплом в гостинице. Забрызганный дорожной грязью плащ он отдал одной из служанок с наказом отчистить завтра к утру. В отличие от других комнат, в этой, кроме кровати, имелись ещё стол и табурет. На столе стояли два подсвечника — с одной и с двумя свечами — верх роскоши по местным меркам. В других комнатах в лучшем случае оставляли в двух углах плошки с маслом и смоченными в этом масле длинными щепками — лучиной. Запах от масла был не ахти.

Присев за стол, молодой человек быстро черканул пять с половиной строчек, ненадолго задумался, перечитывая письмо, после чего кивнул и поставил подпись — – Ора́сио Фа́рреш.

Подойдя к топчану, он подвинул набитый соломой матрас и одеяло, присев на край. Снял с пояса кошелек и пересчитал оставшиеся монеты. От пересчёта их не прибавилось — три серебряных гроссо и немного меди. А коню полагается есть — на сено или овёс два гроссо в день выложи. Да и самому от полутора до четырех гроссо в день на еду не мешало бы тратить. Орасио почесал немытую голову — надо найти денег! Вопрос только — где? Вспомнилось, что недалеко отсюда есть удобная бухта, куда в своё время вставала на якорь шхуна «Пьяный лебедь», а капитаном там был Мансур Тааль. Рядом с бухтой — заброшенный замок, в подвалах и иных помещениях которого время от времени команда корабля делала захоронки.

Подумав, Орасио отстегнул меч. Снял тяжёлую бригантину, бросил её на табурет. Достал из мешка, надел и плотно, на все пуговицы, застегнул стёганый дублет из маодунского шёлка, не раз выручавший хозяина в схватках и абордажах. Проверил пистолет, кинжал и молот-клевец — из-за пояса они вынимались легко. Вышел в коридор, прикрыл дверь — к двери с внешней стороны гвоздем прибили записку «Не беспокойте господина кавалера». Значит, до утра в его комнату вряд ли кто заглянет. Спустился вниз по лестнице, мимо полусонных слуг прошел не во двор, а сразу черным ходом за ворота. И уверенно двинулся через лесные заросли на северо-запад, к замку. Всего-то три «песни»…

* * *

— Нет, нет и нет, дядя, –- говорила девушка пожилому человеку, явному землевладельцу, судя по длиннополой шаубэ (шаубе) с медвежьим воротником и оторочкой по борту и шляпе с белыми перьями вокруг тульи, — Я не выйду замуж за этого господина, как бы богат он ни был, и как бы бедны ни были мы.

«Этим господином» был не кто иной, как ещё недавний единовластный правитель графства Вайендо́к барон Дамза́н Гри́мбар, человек решительный и смелый, успевший стать правителем за счёт помощи коронным войскам в подавлении мятежа неверных дворян и их вассалов. Но то, что внимание своё он обратил на скромную дворянку Элио́ну Ге́мрит, последнюю явно не радовало. Сравнительно недавно она принимала участие в охоте, которую господин барон устроил для всех дворян округа, и стала невольной свидетельницей того, как разгорячённый Гримбар двумя ударами плётки забил собаку, попытавшуюся опередить его, мчавшегося верхом за оленем. А одного из охотников-слуг, появившегося с арбалетом наготове неподалёку, он вывел из строя, метнув ему нож в плечо. С тех пор внимание его милости отвергалось девушкой, что повергало в невероятное уныние её дядюшку, единственного опекуна и воспитателя Элионы. Собственных детей дядя не имел и изо всех сил заботился о дочери родного брата, погибшего в сражении с кораблём язычников-кама́йча, обитателей Юго-Западного Архипелага. Он баловал девочку, везде возил с собой и уделял много внимания её воспитанию, отчего впоследствии вместо обычных девичьих интересов Элиона предпочитала верховую езду, фехтование и охоту. С тех пор, как племяннице исполнилось пятнадцать лет, Бриа́н Гемрит старался устроить её жизнь, но никто из женихов не спешил брать в свой дом бесприданницу.

Теперь, когда на неё обратил внимание барон Гримбар, Элиона, к огорчению дяди, сама избегала этих отношений. Тем временем ей уже было 20 лет, многие её ровесницы успели выйти замуж и обзавестись детьми, а некоторые даже овдоветь.

Вот и сейчас, оставив дядюшку наедине со своими мыслями, Элиона умчалась кататься на коне по полю и подлеску. Она и не знала, что скоро ей пригодятся навыки конной езды и умение носить мужскую одежду, а её будут преследовать слуги господина жениха. Кто же знал, что жених может быть так настойчив…

* * *

Уже на обратном пути Орасио услышал тихий шаг лошади и обернулся.

— Эй, — окликнул его всадник, — вы не подскажете, где здесь можно остановиться? Я замёрз и устал.

— Пойдемте со мной, — он подошёл и взял лошадь за повод. — Здесь поблизости есть гостиница. Конечно, уже поздно, и ужина я вам не обещаю.

Заспанный слуга, увидев одного из постояльцев и нового гостя, пробурчал что-то себе под нос. А та из служанок, которая не спала, вопрос с комнатой решила просто:

— Все места и комнаты заняты, если только с собой положите.

— Согласен, — ответил Орасио и повёл нового знакомого по лестнице вверх. «Это хорошо, что молчаливый попался, — подумал он, — с такими проще». Разговаривать без толку бывший пират не любил. И только в комнате при свете свечи понял: что-то не так. Спутник снял капюшон, и длинные волнистые волосы рассыпались по плечам. Охотничий камзол был удобен и просторен, но не настолько, чтобы скрыть девичью грудь. Орасио присел на табурет и рассеянно кивнул на матрас:

— Садитесь, сударыня.

Ему было очень неудобно. С парнем проще — метнули жребий, кому спать на полу, а кому на матрасе, и делов-то. А тут не знаешь, как быть. И девушка, видно, не из тех, кто ищет приключений и легких отношений под светом лиловых фонарей — благородство не скрыть ничем. Впрочем, ей явно есть, что скрывать: зря в мужскую одежду женщины не рядятся. Да уж… Слишком много вопросов, но смысла их задавать Орасио не видел. Лучше поспать бы, не зря же оплатил отдельную комнату. Да и станет ли она отвечать? Видно, что сама устала и еле стоит на ногах.

— Спасибо, сударь, — она села, расстегнула ремни пояса и перевязи, сняла меч. Орасио без лишних разговоров стащил с себя дублет и положил его на пол, потянулся к своему мешку. Предупредил:

— Из-под матраса меч достаньте, пожалуйста. А то спать неудобно будет.

— Вы даже имени не спросите? — поинтересовалась она.

— Думаю, вы завтра пораньше захотите уехать, и дороги у нас с вами разные, скорее всего, — пояснил он. — Даже не знаю, чем могу вам помочь.

— Меня зовут Элиона, — представилась девушка.

— Очень приятно, меня — Орасио.

— За мной погоня. Но вы не подумайте, я н-ничего не украла…

— Вижу. Погоня не от жениха, часом? — наудачу спросил.

— Как вы узнали? — вздрогнула она.

— Так, просто предположил. На воровку вы не похожи. Не из портовых гулящих — этих я достаточно повидал, потрёпаны, перемазаны порой… «Фонарницы» разные бывают, но у этих свои манеры, своё «бэагородство». Актрисы из бродячих трупп и цирков — тоже видел, нередко к своей какой-то роли или маске привязаны, вот и играют одно и то же… Значит, вы — из благородных. Папаша захотел замуж выдать форсу ради, — а жених старик и урод, хоть и богатый.

— Вы почти угадали, — тихо рассмеялась. — Не отец, а дядя. И жених — да, богатый, но не старик и не урод. Не хочу просто.

— Бывает, — согласился Фарреш.

— А меня с собой возьмете? — спросила она. — Мне бы следы запутать…

— Со мной небезопасно.

— Со мной тоже.

— Ваш жених граф или принц, что ли?

— Барон. Барон Гримбар, слышали про такого?

Орасио лишь икнул от неожиданности.

Барон Гримбар, он же «Огненная рука»… не прошло и двух с половиной лет, когда в этих местах полыхал пожар восстания. Многие думали, что запрет древних, исконных привилегий дворянства королём — мера неправильная. Холопы поддерживали своих господ, старые нравы были им понятны и привычны. Молодой и энергичный барон тогда уже понимал, что принять сторону короля — проще и лучше, он не любил колебаться. На свои средства собрал отряд из слуг и наемников и запалил костёр для повстанцев. Селения, откуда хоть один житель ушёл к восставшим, сжигались полностью. Все живущие в тех селениях почитали за счастье попасть в темницу — смерть в огне, от пики, стрелы или дротика была их судьбой. Прибывший с коронными войсками генерал Не́абраш назначил барона временным наместником короны в этих краях и считал его своей правой рукой.

Около полугода назад несколько «вольных кавалеров» угодило в кандалы как сторонники бывших бунтовщиков — то была чушь, конечно. Просто не вовремя попались барону и его приспешникам, когда те активно отлавливали восставших. Никто из тех, кто за звонкую монету продавал купцам свой меч, и не стремился к восстановлению старых порядков. Но… барон лично прошел по баракам и распорядился «продать эту сволочь на Восток». В бескрайние степи и пустыни Боралистана и саванны Тешустана никто не рад был попасть. И те, кто уже одним словом барона был обречён стать рабами, решились бежать.

Орасио Фарреш был одним из них. За ними отрядили погоню — из солдат «Огненной руки». Часть людей погибла, но часть сумела уйти от погони. Бежавшие были отчаянные люди, жизнь и смерть они не ставили ни во что, и до политики им не было никакого дела. Но продавать в рабство своих земляков, да ещё и устраивать за ними погоню? На негласном совете барону вынесли приговор. Каждый, кто имеет возможность, приведёт его в исполнение. «Ну что, ваша милость снова на охоте? На сей раз за девицей…»

— Пока не знаю, чем вам помочь, но ручаюсь, что окажу всю необходимую помощь.

— Благодарю вас.

Утро было солнечное, но морозное — сказывались последние дни ноября. Фарреш потянулся, посмотрел на часы — половина девятого. Не рано, летом обычно с рассветом просыпаешься. Сегодня или завтра должна подойти каракка знакомого капитана. Может, попросить его о помощи, отправить Элиону на его корабле? Как всё-таки ей помочь? Или оставить в гостинице, снабдив деньгами? Наверняка слуги и солдаты барона найдут эту гостиницу, пусть и вдали от основного тракта… Нет, не вариант. Увезти? В глухую деревушку вряд ли кто захочет соваться.

— В дверь постучали.

— Кто там?

— Откройте, пожалуйста, господин Орасио, — это был дрожащий голос хозяйки.

— Ну что ещё? — он слегка приоткрыл тяжелую дубовую дверь.

— Здесь люди из отряда «Огненной руки», они ищут какую-то девушку.

— А я здесь причём?

— Вы-то да, но здесь ещё один постоялец. Может, он чего знает?

— Он уехал ещё, пока я спал. Наверно, у него были на то причины…

— Но его лошадь до сих пор в конюшне…

— Госпожа Мануэла, его здесь нет, а что до его лошади… Вы думаете, мне есть дело до неё? — свои слова он подкрепил золотым флорином. Хозяйка понимающе кивнула, и закрыла дверь. Заперев дверь со своей стороны засовом, Орасио подошел к спящей, заколебался на миг — будить или нет? Но она, похоже, проснулась от стука в дверь.

— Ваш жених весьма нетерпелив, сударыня. Чуть свет, а он уже здесь. Вы умеете молчать, не издавая даже мышиного писка? Прошу прощения за такое пробуждение и мою невежливость! Хозяйке я сказал, что вас уже нет, но если сюда войдут подчинённые его милости барона…

Неизвестно, как сложилось бы всё дальше, если во двор не въехал бы всадник в начищенной кирасе со знаком пламени, с фламбергом у седла и пистолетами в седельных кобурах, на голове блестящий рейтарский шлем с малиновыми и огненно-золотыми перьями, на плечах — черный плащ-накидка, расшитый золотым и алым галуном.

— Что вы здесь застряли, бездельники? — крикнул одному из верховых.

— Вот, говорят, что она здесь, — ответил тот.

— Она наверняка ускакала далеко вперёд, так что не теряйте времени. Собираемся в Рабанкауне.

Недолго думая, около трех десятков человек собрались в некое подобие строя (армейский офицер назвал бы это «сбродом» или «сволочью») и поспешили вслед за господином. Фарреш проследил за ними в окно на галерее, и вернулся в комнату.

— К счастью или к худу, ваш жених дал возможность не встречаться с ним. Я благодарен ему за это. Есть мысль, что сегодня имеет смысл не трогаться с места.

— Благодарю вас, Орасио, — ответила девушка.

— Думаю, не стоит. Всякий благородный человек на моем месте поступил бы так же. Однако, проследить путь господина барона… я бы даже сказал, предсказать — весьма сложно. Вам очень не хочется встречаться с ним?

— Может, вам просто в глаз двинуть? — излишне тихо и вежливо поинтересовалась она.

— Я лишь размышляю вслух, простите мне эту слабость.

— Мне казалось, вы готовы мне помочь, — начала она.

— Конечно, я хочу вам помочь, — он прошёл к окну, — Но для этого надо предугадать действия барона. А это очень сложно, не сказать — практически невозможно. Или вы остаетесь здесь, учитывая то, что дважды одно ядро в одно и то же место не попадает. Боюсь, это вам не понравится. В ином случае я провожаю вас до какой-нибудь очень тихой деревеньки, где живут родственники госпожи Мануэлы, а дальше еду один.

— Наверно, один или два дня я задержусь здесь, если позволите. За это время и решим, как быть. В конце концов, нас вдвоём никто не видел. А хозяйка не из болтливых.

— Госпожа Мануэла — золото, только ей об этом знать необязательно. Как вы насчёт завтрака?

— Буду рада.

— Тогда собирайтесь и спускаемся вниз. Или попросить подать сюда?

— Мне нужны вода и зеркало. Умоюсь, и спустимся вниз.

Орасио только усмехнулся:

— Может, вам ещё и баночку мыла подать?

А про себя отметил, что дворянка всегда останется дворянкой.

Спустились вниз вдвоём. Заказали настойку из местного вина на травах, сыр и хлеб. Как только сели за стол, кто-то прошёл мимо Элионы, неосторожно задев её. Она вспыхнула, и, недолго думая, вытащила меч. Обидевший её господин быстро сориентировался и тоже взялся за оружие. Несколько взмахов — и вот у него уже пара царапин на ноге, а по руке течёт струйка крови. Отступив на пару шагов к стене, тот применил оборону. Не прошло и минуты, как противник Элионы наткнулся на острие клинка, словно жук на булавку. Девушка только испуганно выдернула острие, и тело её невольного обидчика повалилось навзничь. Госпожа Мануэла дала знак слугам, и те оттащили остывающее тело на внутренний двор, чтобы закопать. Элиона — белая, как новенький батистовый платок — присела за стол и начала судорожно глотать настойку из своей кружки.

— Вы с ума сошли, — только и сказал ей Орасио.

— Дядя учил меня никому не спускать обид, — с трудом, явно сдерживая позывы к рвоте, усиленно дыша, ответила она.

— А с женихом как же тогда? — сдерживая усмешку, уточнил одноглазый.

— С женихом?.. — она машинально взяла полную кружку с настоем. Осушила в пару глотков. Служанка подала ей вина — девушка так же выпила и вино. Только после этого выдала:

— Да, с женихом мне не повезло! — и стукнула кулаком по столу.

— Не лезьте на рожон из–за пары неосторожных слов, — только и сказал Фарреш. Он положил ей руку на плечо. — Поверьте, мужчины бывают более рассудительны.

— Угу, точно. Я пос-стараюсь, — пообещала она начинающим пьянеть голосом.

— Господин Орасио, — подошла к ним Мануэла, — подводы прибыли.

— Госпожа Мануэла, я жду господина Кемвриха. Вы же знаете, что мы вдвоём занимаемся всеми делами.

Кемврих Йент приехал к обеду. Возчики с подводами были уже готовы, и Кемврих начал всех подгонять.

— Сегодня вечером подойдёт каррака, — как бы между прочим сказал он Фаррешу.

— Я поеду с вами, — сказала Элиона. Так, чтобы это услышал только Орасио. Он подумал минуту, потом кивнул — собирайтесь, мол.

— Что за девушка? — тихо спросил Кемврих у Орасио.

— Попутчица, — просто и тихо ответил тот. — В дороге встретились. Кемврих только хмыкнул.

Выехали поздно вечером, когда стемнело — возчики на двух подводах, Кемврих, Орасио и Элиона верхами. Заехали в глухую рыбацкую деревеньку, где к ним присоединились шестеро человек — грузчики, не раз уже помогавшие Йенту и Фаррешу. Далеко за полночь приехали в незаметную бухту, где на якоре стоял торговый корабль. Кемврих и шкипер обменялись паролями, и началась перегрузка мешков с корабля. Кемврих и Орасио считали и пересчитывали мешки, делали пометки в записных книжках. Наконец, как всё закончили, шкипер и грузчики получили каждый свою мзду. Возчики двинулись своей дорогой, а трое всадников — обратно в гостиницу.

Но не успела троица удалиться от бухты, как наткнулись на троих всадников в фиолетовых плащах, расшитых золотыми и алыми узорами — так одевались солдаты «Огненной руки». Пришлось взяться за оружие. Воспользовались неожиданностью — удара мечом или клевцом в лоб оказалось достаточно, чтобы противник уже больше не встал. Остальной путь проделали в спешке и молча — ещё раз встречаться со слугами барона никому не хотелось, да и вторая встреча могла оказаться менее удачной.

Вернувшись в гостиницу, Орасио и Кемврих попросили хозяйку распорядиться и подготовить еще две комнаты. Благо за утро со второго этажа успело выехать несколько постояльцев и освободить те комнаты, что были расположены рядом с Фаррешем. Госпожа Мануэла тотчас велела слугам подготовить помещения для гостей. Орасио поинтересовался, не было ли для него какой почты — но нет, ни с ближайшей голубиной станции, ни из других мест никаких весточек не было. Он попросил к себе в комнату чаю и кувшин с вином. Поднялся на второй этаж, плюхнулся на топчан с матрасом, набитым ароматным сеном и вытянулся. Служанка внесла пару кувшинов и глиняные кружки, по его просьбе налила чаю. Он отхлебнул и тут же подумал, что дважды за день появление солдат «Огненной руки» — это очень нехорошо. Пора действовать.

Он допил чай, встал, поставил кружку рядом со свечой и вышел из комнаты. Постучался к Элионе в соседнюю дверь. Та открыла:

— Входите, Орасио.

— Извините, что поздно. Не помешаю?

— Если бы помешали, я сказала бы вам.

— Элиона, вы хорошо знаете своего жениха?

— Пожалуй… — она задумалась. — Пожалуй, знаю. Не очень хорошо, но знаю.

— Расскажите всё, что о нём знаете.

— А вам-то к чему? — удивилась она.

— Не спрашивайте, просто расскажите. Сейчас это может иметь значение.

* * *

— Объясните мне, барон, — говорил Дамзану Гримбару толстяк в темно-красной гвардейской куртке, — какая радость вам гоняться за этой девчонкой?

— Тут дело принципа, милейший господин Бернхаш, — ответил барон. — Вот уж скоро полгода, как меня приказом его величества отстранили от должности временно управляющего Вайендоком. За последние три года у меня здесь набралось достаточно недругов. И лишняя возможность неповиновения мне ни к чему. Дядя девчонки, г-н Гемрит, благословил её выйти замуж за меня, а она отказывается подчиниться. Я не могу это так оставить.

Бернхаш в раздумии почесал бороду.

— Многих сильных мира сего сгубила женщина, — проговорил он. — Как помните из Священного Писания, Самсон доверился Далиле, и пал от руки филистимлян.

— Не люблю святош, принимающих личину коронного офицера, и офицеров, принимающих личину святош! — вспылил барон. — Признаться, с вашим коллегой капитаном Октином легче было говорить, а вы что, поп или проповедник? К месту и не к месту у вас цитаты из Святого Писания.

— Господин барон! — встал из-за стола офицер. — Вы сейчас всего лишь частное лицо, а я посланец его величества. Вам угодно любить или не любить священников, но офицера короны и его величество Карла Десятого вы уважать обязаны. Не забывайте, его величество благоволит вам — вы огнём и мечом усмирили здесь бунтовщиков. Но малейшее неповиновение мне или другому представителю короны приведёт вас на ту же виселицу, где ещё недавно болтались зачинщики бунта. — Бернхаш выждал паузу, налил из кувшина себе вина, отпил пару глотков, присел и уже более спокойно сказал. — Думайте, что говорите. И поверьте, мне лично не хотелось бы. Но, сами понимаете, — мой долг блюсти местные настроения.

Было видно, что слова гнева или даже приказа застряли в глотке барона. Красный было цвет лица спал, но не уступил места бледности. Гримбар понял, что собеседник его не шутит, и минуту-другую осознавал своё положение. Он, вчера еще властитель в целом графстве, сегодня уже простой дворянин, пусть и с баронским титулом. Впрочем, что титул? Пять тысяч золотых крон плюс ежегодно пятьсот марок серебром. Каждый третий купец и каждый десятый корабельный капитан уже могут купить баронский титул.

Гримбар вернулся в своё кресло, налил себе вина. Нет спору — ему нанесена обида, но тем тяжелее, что свидетелей нет, и подобного полусвятошу-полуофицера не призовёшь к ответу. Выход только один — ждать. Подниматься выше и ждать, когда сможешь отплатить за обиду.

* * *

В ту эпоху предпочтение в оружии пока ещё отдавалось мечу и его видам перед длинноствольными тяжеловесными пищалями, аркебузами и ручницами. Падение рыцарского сословия привело к тому, что меч из ограниченного употребления перешёл в руки простых пехотинцев, кавалеристов, артиллеристов, моряков… Всякий уважающий себя купец или ремесленник предпочитал повесить на пояс меч, а то и пару кинжалов подлиннее. Появились люди, предпочитавшие кутаться в серо-коричневые плащи с капюшонами, или закрывавшие лицо шляпами и повязками — таких по внешнему сходству с известной птицей и её образом жизни называли сычами. Они охотно продавали свой меч подороже или вставали на службу к появившейся ещё при Филиппе Благочестивом тайной полиции. Эти «рыцари» слыли не имеющими ни чести, ни совести.

Но были и другие, их называли ещё вольными кавалерами или кавалерами дороги, ещё «скименами» (львятами). Они водили дружбу с купцами и моряками, помогали крестьянам и фермерам. Кавалеров дороги можно было видеть и на корабле, идущем в Западные или Южные моря, и в охране купеческих караванов, идущих через горы в боралистанские степи, Бакрию, леса Черной Рыси, другие страны. В отличие от сычей вольный кавалер ни за какое золото не согласился бы убить человека, он мог согрешить излишним вниманием к вдовушке или девице, разорением погреба в трактире. Взять чужое считалось у кавалеров бесчестьем, но каждый клан или «товарищество» имел в заброшенных замках или пещерах свои схроны и клады, и каждый мог воспользоваться ими, как Фарреш в уже описанном случае. За смертоубийство в пьяном угаре или по неосторожности, без причины кавалера казнили свои же — живьём закапывали в яму, поверх него ставили гроб с убитым. Таковой кавалер мог стать контрабандистом, обыкновенным солдатом, но откровенный разбой претил благородной натуре и неписаному кодексу.

Настоящие разбойники, грабители и другие «работники ночи» соблюдали старый обычай и держались особо от сычей или «бьющих без промаха», и вольных кавалеров, «бьющих весело».

* * *

Только рассвело, когда Фарреш выехал в дорогу — до Рабанкауна всего день пути, а охотничий домик барона наверняка покажется раньше. Орасио предупредил Кемвриха, чтобы тот позаботился о девушке и постарался её занять. День туда, день там, день обратно — трёх дней достаточно, а если задержаться, то из охотника-одиночки он рискует стать дичью-одиночкой. Подобного ему не хотелось.

К концу дня нужный домик нашёлся. Слава Богу, он ещё и оказался пуст — значит, Орасио опередил противника на шаг. Это уже хорошо. Закрыв дверь, он расположился в уголке за холодным очагом, завернулся в плащ и провалился в тревожный чуткий сон.

…И также внезапно из него вынырнул — за окном всё было покрыто мелким снегом, лежать было очень холодно. Отчетливо слышались шаги. Он прислушался — двое верхами, сравнительно далеко отсюда. Поискал глазами, нашел крупную щепку и зажал зубами — чтобы те не стучали друг об друга. Вышел из домика. Проверил кинжал и меч — вынимаются легко. Посмотрел пистолет, запалил фитиль, чтобы тот тлел. Забил пули в оба ствола и осторожно засыпал порох.

Двое всадников оказались слугами и ехали прямо к домику.

— Ох, чую, будет сегодня охота, — сказал один.

— На оленя или на лань? — хохотнул другой.

— Там увидим.

Слуги скрылись за деревьями. Фарреш спрыгнул с коня и осторожно пошел вперёд. Ему посчастливилось — барон спокойно ехал один и дремал в седле. Удар камешка о кирасу заставил его подскочить и открыть глаза. Шагах в двадцати от него стоял человек с пистолетом наизготовку.

— Доброй охоты тебе не желаю, гиена, — нараспев сказал одноглазый человек с пистолетом. — Спешивайся, если тебе дорога честь.

— Я не знаю тебя, — ответил ему барон. — Судя по приветствию, ты из «скименов»? Я не имел с вами дела.

— Ты не имел дела, ты просто сначала ложно обвинил более двух сотен наших в помощи бунтовщикам, а потом решил продать нас в рабство потомкам Черной Рыси. Ты переусердствовал в своей службе королю и забыл о родине, барон.

Барон дёрнул было пистолет из седельной кобуры, но моментально нож воткнулся в его правую руку. Гримбар еле удержался, чтобы не зарычать и не застонать от боли, лишь скривился.

Как назло, из слуг и солдат в округе поблизости было всего двое. Пока услышат выстрел, пока прибегут… Барон сжал зубы, сползая с коня. Он взялся было за меч, но рука не слушалась.

— Ты видишь, я уже ранен. Дай мне уйти.

— Кирасу снимай, — потребовал одноглазый. — Иначе стреляю.

— На выстрел сбегутся слуги, их здесь около сорока.

— У меня лошадь поблизости, я успею уехать.

Барон начал расстёгивать левой рукой плащ и ремни кирасы. Воспользовавшись секундой, из чехла рядом с седлом той же левой достал кинжал и метнул в одноглазого.

Выстрел оглушительно разнёсся по округе, испугав утренних пташек, а пару мгновений спустя раздался второй. Одна пуля пробила лоб, вторая — горло. Фарреш подошёл к баронскому коню и переложил пистолеты из седельных сумок себе за пояс.

— Доброй дороги, господин барон. Ваша охота закончилась.

…Поздним вечером того же дня он въехал на гостиничный двор. Войдя в зал, мужчина с удивлением увидел, как навстречу ему из-за стола бросилась Элиона:

— Орасио, где вы были?! Я переживала за вас.

— Не стоило. Пришлось, конечно, поездить по делам, но всё хорошо, — он встретил взгляд Кемвриха. — С делами покончено, теперь можно и отдохнуть.

Дверь распахнулась, и в зал вошли пожилой помещик в дорожном кафтане и молодой человек в желтом офицерском мундире. Элиона бросилась к ним:

— Дядя Бриан! Михаллин! Как вы здесь?

— А мы тебя уж, считай, второй или третий день ищем, — ответил весело офицер.

Орасио невольно поймал себя на чувстве досады. Или разочарования? Впрочем, он сделал всё, что нужно, теперь же надо просто отдохнуть. Подняться на второй этаж и лечь на уже знакомый за несколько лет топчан. А благородная дева пусть и дальше обнимается с этим своим офицером.

Анна Эш

Родной

Да он и не дед им вовсе был. Он просто был другим мужем бабушки — так говорила Антоша. А настоящий дед погиб на фронте. А этот не родной. И им, Витальке и Польке он был «нет никто». И нечего к нему лезть, вон он как кашляет.

Они обе, и бабушка Полина, и мама Антоша, за что-то сердились на него. А дед Иван был добродушный весельчак: всегда курил через мундштук, всегда был «под шафэ», но почти никогда не бывал пьян. Разве что на 9 мая. И ещё один день в году, но тогда он был «хмуро пьяный». И даже Антоша боялась к нему подходить. У него было очень много наград, но надевал он их редко. Скромный и непритязательный в жизни, он работал токарем на заводе, в единственном цехе, который был не в «зоне», как все называли завод, огороженный забором, прямо в центре города, а «на воле», и от дома недалеко.

— А то за этим забором, как в плену! — говорил дед, хотя в плен не попадал.

Внуков, которые ему и «нет никто», любил и баловал. Единственное требование, которое он предъявлял спасённой им Родине — это чтобы Польке и Витальке к новому году самые лучшие подарки давали. Он мог даже «медалями потрясти». Он сам так говорил:

— Я — говорит, — и начальнику своему сказал, спокойно, без ругани, ты, мол, чего, рожа зажравшаяся, детишкам конфетков зажал? Ну, и что, что они мне не родные? Так, чать, живём-то под одной крышей, — говорит, — Детишков побаловать не заслужил я что ли? Надо, так я и орденами-медалями потрясти могу. Для детишков-то. Тока я потом тогда возьму дубину да твою хрячью морду под тульский пряник распишу, — беззлобно обещал дед.

Он вообще очень добрый был. Начальник, видимо, находил доводы деда очень убедительными, и Виталька с Полькой получали заветные горкомовские подарки. Ну и ещё он Витальке «мелочишку» подкидывал, только так, чтобы мать с бабкой не знали. Но Виталька с детства смышленый был, он бы и так ничего не сказал, ибо конфискуют, да и деду влетит. Называл его дед «эх, голова садова» и «герой–голова с дырой». А Польке, ну, что девчонке надо? Бантики да эти, как их, он всегда забывал, как они называются, и говорил «ну, эти» — прищепки для волос да иногда игрушки какие.

А ещё он привил им вечную любовь к астраханским арбузам, которые они оба до сих пор обожают. И один арбуз дед обязательно хранил до самого Полькиного дня рождения — аж до середины ноября! И ведь удавалось! Антоше надо отдать должное, она эту традицию надолго потом сохранила, за что Полька смотрела на неё влюблёнными глазами и готова была простить все обиды.

Но если бабушка или Антоша заставали деда «сюсюкающего» с детьми, доставалось всем троим. Особенно Польке, которая всегда норовила к деду на колени забраться, от бабушки:

— Иди, мойся, теперь ты грязная! — с вечно брезгливым видом говорила она.

Она за что-то обижалась на деда, и Полька подумала как-то, что бабушке обидно, что он ей, Польке, дарит «прищепки для волос», а бабушке нет. Ведь у бабушки очень красивые и густые волосы, а у Польки две вечно лохматые косички, как у Пеппи Длинный Чулок. И она честно отдала бабушке всё своё богатство с просьбой не сердиться на деда. Потом, когда шум улёгся, отец подошёл к ней и сказал тихонечко, на ушко:

— Мазурка, в следующий раз, когда тебе захочется исповедоваться, ты сначала мне скажи, ладно?

А Антоша в ужасе говорила:

— Это же мещанство! Все эти финтифлюшки! Да, что из неё вырастет, если с детства к таким вещам приучать!? Да ещё от чужого мужика!

Бабушка одобрительно кивала, поддерживая её. Отец пытался заступиться за дочь и тестя:

— Он ей дед, ну ты чего уже!

Но Антоша была непреклонна. Какое-то время спустя дед вышел на кухню, где Полька рисовала за кухонным столом под руководством отца, и, потрепав её за голову, протянул руку зятю, пожал и сказал:

— Хорошая девка получилась, искренняя, только трудно ей будет.

Когда бабушка умерла, это случилось в апреле, Польке было 7 лет, а Витальке около 9, дед как-то сразу захворал и надолго лёг в больницу. Потом, когда выписался, было уже лето, он жил на даче. Дом там был приспособлен для жилья, но он не был обжитым, хотя соседи через стенку и жили там круглый год. Когда-то это был посёлок «Алтай», но со временем все разъехались по квартирам, а эти участки стали дачами. Лето он перекантовался там, а потом вдруг… женился. Антоша с презрением высказалась:

— Недолго траур носил, а мама с ним всю жизнь мучилась!

На что муж ей тихо заметил:

— Он же просто квартиру освободил, чтобы нам не мешать.

— Как же, ему просто там пить удобнее, той-то бабке всё равно. Я в больницу к нему сколько бегала, а у него уже поди-ка шашни были, тьфу, — не унималась Антоша.

Отец засмеялся:

— Он и здесь никого не спрашивал, пить ему или нет. Вы же запилили его, что он живёт чуть не на иждивении, чтобы детей не трогал, он им нет никто. А Полька-то вон как к нему липнет. Да и Виталик про войну любит слушать. А в больницу он лёг, чтобы тебя не видеть. Сколько его помню, он не то, что к врачу, он таблетки-то у тебя ни одной не спросил, а тут вдруг его обследоваться приспичило. Ты, вроде, умная, а под носом у себя ничего не видишь — и добил, тихонько добавив, — А квартиру-то ему как ветерану дали и телефон провели.

Антоша взвилась, даже чуть не закричала:

— А ты думаешь, мне бы не дали?! У меня наград тоже достаточно и медали есть! Не военные, конечно, ну и что. А ты бы молчал, вот тебе бы точно не дали. Ты и свою-то пропил.

— А что ж не дали-то? — Владимир Гаврилович редко перечил жене, но иногда и его терпение лопалось. — А дом я не пропил, а Вальке оставил, она же сиротой осталась. Да и замуж она когда выходила, им с Андреем жить негде было. А я холостой был. И вообще жениться не собирался. Да вот встретил женщину-мечту.

Вспомнив резко и неожиданно родину, где он не был с момента переезда сюда, сестру, молодость, успех, сцену, потом свадьбу с любимой Антошей… Потом она сказала, что игры закончились и пора браться за ум. На творчество был наложен запрет. А работа в секретариате комсомола — ерунда. Это же комсомол. Тоже игры, а если бы в партии — это другое дело. Но такие партии не нужны. Володю как несмышлёныша определили на завод мастером, лишили права слова и они «зажили, как люди»… «Эх, ты, знать бы… А что толку, дед вон всю жизнь свой „айсберг“ растопить пытается, а она только кривится. В кого Антоше-то любящей быть, если мать такая? Полька, Полька — отдушина, осколок рая, маленький, толстый, глазастый комок. У неё вечно и смех и слёзы одним фонтаном срываются. Эх, если бы мать её любить умела, поломает она её. Та ведь, дурочка, вся нараспашку, хитрости, ну, хоть бы чуток! А сам… Ну, что он! Жалкий неудачник, обломок. Виталька, тот другой. Молчун, ну, может, оно и лучше». А вслух утвердительно сказал:

— Я бы тоже так сделал. Не суди его, Тоня. Он прав.

Тесть ему не мешал, и даже жаль было, что он уходит, но Владимир Гаврилович просто знал чуть больше, чем думала Антоша, и поэтому понимал и в глубине души поддерживал деда.

Что-то заставило разошедшуюся было не на шутку Антонину Витольдовну замолчать. Муж редко называл её просто по имени. Он однажды будто провёл черту, обратился к ней по имени-отчеству и — пошло. Не от избытка уважения, а просто понял, насколько она ему чужая, хотя и любил он её, но чужая. И никогда родной не была. Как мать у него умерла, так ни разу больше тепла душевного он ни от кого и не увидел. Полька не грела. Она обжигала, он понимал — его суть переняла. Ох, и наломает дров девка, если его дорогой её понесёт. Нет, нельзя ей всё это творчество прививать, подальше, Поля, подальше оттуда. Маму слушайся, она умная, она всё знает. Он всегда ей это внушал, как мама сказала, так и делай. И Полька делала, честно и от всей души, как и всё, что делала. Единственное, что она с детства не понимала, что и зачем она делает. И почему она должна делать то, что ей велят, а то, что интересно, ей нравится и, главное, у неё получается — нельзя, потому что это плохо. Но она не спорила, она делала. Мама ей всегда говорила:

— Ты не думай, а иди и делай. Думальщица нашлась! Умела б думать-то ещё!

И тут же пускалась на отца спокойно, тихо, флегматично:

— Ты всё со своими концертами да праздниками. Вот и она дурная растёт.

А деда решено было отпустить. Но только с тем, что он признает, что он плохой, потому что так быстро забыл «маму». И что бы к детям ни шагу. Иван Тимофеевич подписался бы под собственным расстрелом, только бы не оставаться с падчерицей под одной крышей. Они никогда не ругались. Просто, наверное, когда-то поняли друг друга и на дух не переносили. Дед ушёл к «той бабке», Полька её возненавидела сразу, а «той бабке» было начихать на них на всех. Кажется, что и на деда тоже.

— Она рассчитывает на его пенсию, зарплату и сберкнижку, — говорила Антоша. — А он поди-ка решил, что на него позарилась, тоже мне слиток золота!

Дед работал почти до последнего, да и пенсия у него была «геройская». Но дед не зря слыл весельчаком, он обидел сразу обеих. И ту бабку, и Антошу. Антоша была принципиально, по-партийному не меркантильная, а та бабка принципиально меркантильная. Поговаривали, что она, эта бабка, специально подбирает вдовых, переводит на себя их сбережения и спроваживает на тот свет. Правда или нет, но Иван Тимофеевич был у неё уже пятый муж. А предыдущих четверых она действительно схоронила. Полька только один раз была у неё дома и видела на стене портреты каких-то дедов. Их было четыре. Она спросила, кто они, а дед засмеялся и сказал, что это его счастливые предшественники и что его скоро рядом с ними повесят. При этом он взял пустую рамку для большой фотографии со стола и засунул туда голову, смешно высунув язык. Полька засмеялась, а глаза у деда стали грустными-грустными:

— Ты на бабку очень похожа, — сказал он ей тогда.