Бесплатный фрагмент - Весёлые и грустные поэтические картинки Эмануила Глускина

Я вплываю в воды, в которых ещё никто не бывал

Данте Алигьери

To my wife, Shulamit — who does not know Russian, but tolerates, for so many years, the one, who can think, in any sense of this word, only in RUSSIAN.

Авторское введение

Дорогой Читатель — «Примите исповедь мою»…

Я всегда высказываю своё мнение в резкой форме. Это совершенно не означает что я пытаюсь «заглушить» чью-то мысль — просто я заметил, что всё мягко и деликатно (не «круто») сказанное забывается через минуту. Так что вопрос прежде всего в том, важна ли твоя точка зрения — даже если это просто какая-то специфическая добавка к тому что все остальные думают. Действительно ли тебе есть что сказать — что-то ценное, нужное людям. В отношении поэзии, это означает что мысль не должна гасится мелодией стиха. Конечно, резкость в искусстве не рекомендуется, тем более цинизм, который взятый сам по себе — звучит как плохое слово. Однако в артистическом (и научном) контексте всё это меняется, и я был очень обрадован увидев недавно одно интервью замечательного танцора и нынешнего директора Большого Театра, Николая Цискаридзе, в котором он говорит о вкладе великих деятелей русского (российского) театра, подчёркивая, совершенно на равных, в их мотивациях и достижениях, роли прямоты (честности) и цинизма. Можно ли (научно) видеть цинизм как органическую часть прямоты — я не знаю, но я почувствовал, что есть некоторая моральная поддержка людям, которые видят этот мир с горечью и хотят его исправить.

Своё еврейство я всегда подчёркиваю — всё-таки докладчика надо представлять слушателям, которым стоит понимать его ограниченность. Моя мама любила слова И. А. Бродского: «На Васильевский Остров я приду умирать», и я написал:

Бес в ребро моё, седина в бороду;

Я приду умирать в Иерусалим —

Повидаться с ним —

С моим Старым Городом.

Допустим, что кто-то нашёл несколько уравнений относящихся к некоторой физической системе, и Г-дь Б-г сделал этот мир так, что эти уравнения образуют внутренне непротиворечивую математическую систему. Это рождение теории, как рождение ребёнка. Тот, кто понял красоту возникшей ситуации — пойдёт с ней вперёд. Я люблю еврейскую тему, потому что я умею говорить о ней с достоинством. Как это во мне родилось — я не знаю, но это так, и мне с этим очень хорошо. Это даёт мне силы делать что-то и для других.

Всё же, осуждение антисемитизма у меня чисто сознательное. Так же как в начале 20-го века была грандиозная революция в физике — так и сегодня близится серьёзная революция в социологии, и антисемитизм — этот острейший кинжал антиинтеллектуализма — безусловно является социологической темой. Я верю, что мои усилия не напрасны, и придёт пора, когда мою более раннюю книгу «Приглашение на Жизнь» будут учить в обычной школе.

Я благодарен многим своим ФБ-друзьям, за мотивацию. Каждый кто это заслуживает, себя тут найдёт. Но особенно я благодарен выдающемуся учёному-академику (Россия и США), замечательному поэту и человеку, Владимиру Евгеньевичу Захарову, который доброжелательно меня воспитывал через эти мои стихи.

Как в этом собрании, так и в «Приглашении на Жизнь» — я стараюсь всегда видеть, как красоту, так и ужасы жизни РОМАНТИЧНО. При этом мой «цинизм» всегда доброжелателен. Наконец, следует иметь в виду, что «Приглашение на Жизнь» значительно труднее, и несмотря на относительную краткость книги, скорее настоящее собрание является введение к ней, а не наоборот.

---

Карелия

В лесу карельском утром рано

Расставив уши, ноги врозь,

Чуть видный в завесе тумана

Стоит величественный лось.

Синайской пальме

Ах, эта пальма!

В застывшем танце вдруг проснется,

В дрожащем воздухе взовьётся,

Истому нежную пробудит,

И к грозди фиников как к груди,

Верблюд надменный прикоснётся.

В Париже

Я не знаю за что мне такие подарки,

Но сейчас я стою в Париже,

И с наполеоновской Арки

На меня кони пеною брызжут.

И не верю я, что не вру,

что я брошен свирепому Лувру,

И что не в прорубленном там оконце,

А прямо тут, где Париж-столица,

Восходит со мною огромное Солнце, —

— Солнце Аустерлица.

Ответ Тютчеву

Как нам даётся благодать —

— Вдруг чьё-то слово нас коснётся,

Нежданно с силой отзовётся,

— И нами вдруг произнесётся, —

— ЧТО нам удастся вдруг понять?

Вертинскому

Мне-то одному,

Да и всем Вам, каждому,

Припомнить не лишне ещё

Что очень важно для любви

Что соловьи поют на кладбище,

Александру Вертинскому, —

Те же соловьи!

А я хочу умереть в январе,

Чтоб согреться под снегом пушистым и чистым,

И на смертном одре

Я хочу спеть Вертинского чтоб остаться Артистом.

И остался, как Есенин нежный,

В этот мир влюблён;

В этот Райский Сад безбрежный,

И в девичий стон.

---

Ван Гогу (1)

Смотри как даль свежа,

Как высь поёт,

И как в кулоне изумруд,

Тут замок вставлен.

И не скажи: «Какой здесь труд!

Как собран был, направлен»…

И не скажи мне: «Ах, как мил!»

Скажи мне: «Видишь, —

Он краски ветром закружил;

Ведь это он один так мог,

И знал лишь в этом бытиё;

И с гордостью навек зажёг

Он имя чудное своё, —

— Винсент Ван Гог!»

Ван Гогу (2)

Краски ветром закружились У Ван Гога,

Понеслись и опустились на холстину.

Странно, необычно, и нестрого

Жизни он нарисовал картину.

Надо бы прийти мне на подмогу,

Чтоб облечь в словесную рутину

Этих красок радость и тревогу,

Я же сделал всё что мог, ей Богу!

Блоку

Ищу средь поэтических теней

Соотношений мне знакомых чисел

И признаки привычных мне явлений.

Так, «Скифов» Блока вижу средь своих детей;

И моя Шира — это острый галльский смысл,

А Гили, — это «сумрачный германский гений».

Бродскому

Клеопатра, нож, простынь,

Золотая кровать,

На Васильевский Остров

Я иду умирать!

Вермееру (… и Н.)

Всё тех же комнат, тех же лиц,

Опять открыл я веер;

Под шелест грустных нам страниц

Я вижу трепетных девиц…

Пред кем бы пал бы я тут ниц,

Когда бы не Вермеер?

Но эту пару что с бокалом, —

— Наивным, верно, идеалом, —

— Я долго видел на стене

У бедной девушки одной…

Там время шло как бы во сне,

И даже снег вокруг краснел

Той раннею весной.

Кате Вильскер

У журчащей у реки,

У чистенькой водички

Птички словно васильки,

Васильки как птички.

Анненскому (1)

Миры лжецов, неверный свет светил,

Внимаю лжи, молчу, молчу я снова;

Не потому что правду я забыл —

— А потому что я забыл себя иного.

Но если мне на сердце тяжело —

— Я у Другого Я ищу ответа;

И нам обоим от Меня светло

И в нас обоих есть немало света!

Пастернаку

Подпишусь — коль хотите — «Дурак»

Я пером индианского клана,

Но клянусь топором — Пастернак —

Это мартовский снег Левитана!

---

Петрову-Водкину

Стало ясно —

Жизнь напрасна,

Смерти мало,

Стало ало,

Стало красно

Стало страстно,

Повсеместно и всечасно

Стало мясно, мясно, мясно!

Душ кружатся в тени рои,

В них герои на покое —

Препрозрачные герои

Что за жизнь мою в ответе —

Без оторванных ботинок,

И картинок что в газете.

---

Сезанну

Кувшин,

портрет,

сосна,

олива,

Природы обнажённый стан,

Цветы прекрасны, кисть игрива,

Cезанн,…

Cезанн,…

Cезанн,…

Рядом красавица готова

И правду слышать и обман;

Я ей твержу ТРИ НЕЖНЫХ СЛОВА:

«Cезанн,

Cезанн,

Cезанн.»

Когда ж меня таранят снова

Злость, зависть, чёрствость, лжи дурман;

Моим щитом гремят три слова:

CЕЗАНН!

CЕЗАНН!!

CЕЗАНН!!!

Каналетто

Был каналья, наверно;

Живописный прохвост,

Всем девицам в тавернах

Заглянул он под хвост.

Но в картинных анналах

Будет вечное лето

В тех канальных кварталах

Где гулял Каналетто.

Николаю Заболоцкому

В Крыму, над могилой Волошина,

Жизнь должна быть просветлённая,

Счастья слезой обновлённая,

На землю для этого брошена

Глина одушевлённая!

2005

Лермонтову

«Повсюду стали слышны речи —

Пора добраться до картечи…»

Но я сомненьем не совру —

А как же свечи — как же свечи,

Что в наших душах на ветру?

Трое

Не вечеринками, концертами, винами,

А как бы водами великих рек, —

Сильней чем свободный олень чукотский —

— Мчат отгремевший струнами

Российский Двадцатый век:

Вертинский,

Окуджава,

Высоцкий!

---

Эгону Шилле

В восторге бреда я ору

О том, что сплю в блестящем стиле,

И простынь, сбитая к утру —

Автопортрет Эгона Шилле!

2005

To fall in love…

To fall in love, —

Вот лобик хмурый

И два стремительных крыла,

Вот ручка поднята Амура,

И в сердце трепещит стрела.

И не за что уж ухватиться,

И в пропасть я лечу стремглав, —

— Как же могло это случиться, —

To fall in love?

Но лезу вверх, и всё изрезав,

Зажавши кровь,

Я вырвал ржавое железо

Из сердца вновь.

Вот подо мной уже пик скальный,

Сижу колени я обняв,…

И вновь готов, многострадальный,

To fall in love!

---

Сватовство

Ну какая пара это!

Не Ромео и Джульетта, —

— С перва взгляда, — где уж нам уж,

Громко в животах бурчит;

Я молчу, она молчит, —

— Не уходит, — хочет замуж.

1978

Обида

Мантией вейся, чёрная злость

Дрожи всё в глазах от слёз, —

— Алую кровь, белую кость

Вижу средь этих роз.

Ваза летит звеня,

Припоминаю тужась…

А-а-а… это Каменный Гость

Был у меня…

О ужас,…

УЖАС!

Май 1978

---

Ветер и девушка

«Ветер, ветер, на всём белом свете…»

«Двенадцать». А. Блок

Ветер жару вертит,

Ветер слова твердит:

«Артик! Банана-Артик!»

А, это ты, Юдит,

Сядь со мной, расскажи

Как это будет.

«По Нью-Йорку пройду- пройду,

Американца рожу;

По Зигмунду Фрейду

Жизни сплету ажур.»

«Пока не окликнут: Эй! —

Пока не прибавят: Jew?»

«Ах, всё бы тебе цепляться,

Всё бы тебе издеваться…

Что? Хочу ли? Зачем лечу?

Важное ль это дело?

Он бы хотел, — и я б хотела, —

И потому — хочу.

Да и плохо мне тут оставаться,

Ведь не друг другу ль признаться, —

— даль страшна поутру,

И всегда тут на ветру

Двое, а не двенадцать».

Июнь 1978

---

21й век

Видишь, — головы элиты

Наголо побриты;

Атеисты победили,

Остальные все забыты;

Даже слёзы крокодильи

Не пролиты.

Электронные заботы,

Постоянные бега;

Для контактов позолоты

Солнца луч изрезал кто-то,

И смеяся до икоты

Блики строятся как ноты

В восхитительные роты…

Сквозь болота и снега

На пески идёт пехота…

Капля пота как серьга

И серьга как капля пота.

Ночной поход

С каждой минутой вплываешь

В бездонную времени пасть,

С каждым шагом падаешь

В темноты пропасть.

---

Мой Jeep

По дюнам песчаным пустыни,

Ветрами гонимыми вдаль.

Где сумерки фиолетово-сини

Мой Jeep тихо едет… Мне жаль!

Мне жаль что любил гаража он чертог,

Что я избежал с ним к побегам влеченья,

Что лишь Академии злоключенья

Позволил мне строгий, всё видящий Б-г.

Пришёл час возврата, и тяжек и прост;

Тому кто за лень мне расплатой грозился,

Тому кто старее чем мир этот стар, —

— Мой Jeep с благодарностью поклонился.

Как Всадник на Глыбе застыл во весь рост,

Спокойно отбросил земной тёплый шар,

И выключив свет от ненужных там фар,

Он в облако врезался звёзд.

---

Всё!

Сверкнуло всё владенье лани,

Осколки засвистели, грани,

Бил «РПГ», броню тараня,

«Маках» стрелял, скалу треся,

И шла дивизия Голани,

ВСЁ на себе неся.

Голани волки хмурые,

Бесшумные ягуары,

Время кидая вспять, —

Идут наши самураи,

Идут наши гусары,

Идёт наша Королевская Рать!

1977

---

Граница

Я был вчера в дубах Ливана

Что со древнейших держат дней

Застывший водопад камней;

Там где с Горы Медвежей рано

В свинцово-облачную тень

Исходит сумерками день.

Где в белой шапке, чуден вам,

Хермон и сед и вечно юн;

Литани где, где Эль-Хийам,

Где Тайбе, Шаба, Мардж-Аюн.

Где смысл жизни жалко мним

перед деревней разрушённой,

Где шуткою весёлый мрак бункера одушевлённый,

Где мир ужасно потрясённый

И будущего нет за ним.

1978

Евреи

Мы смело открылись великому Богу

Чтоб он не оставил нас всех без внимания;

Чтоб посох змеиный нам дал на дорогу

И жажду знаний как яд наказания!

Еврей («Вечный жид»)

Сам с собой как суровые брови сдвоен,

Я остался единственный в поле воин.

Хоть устал, но исхода позиций не сдал,

И с презреньем отверг для себя формалин,

Я один и невидный вам всем тронный зал;

Я ОДИН!

Март 2003

* * *

Я невзрачный грач

С мрачной головой,

Я прозрачно груб,

Дорогой, с тобой.

Я пишу для труб

Детский плач,

То-есть волчий вой;

Вызвав всех на бой,

Я горжусь собой…

Б-же мой!…

Б-же мой!

---

Визит в Ленинград в 1988; Кате

Надоело мне дурака валять.

И утюжить Невский гранит;

Расцелую Борину Катю

И уеду к своей Шломит.

Я сказал, что её расцелую,

Но что это всего лишь ТЕМА, —

— Ведь нельзя же смущать такую

Которая для другого бесценна;

Что не надо слишком тревожиться.

Страх с надеждой в себе стравив…

Эта щёчки тонкая кожица,

Ленинград,

Париж,

Тель-Авив.

Бывший псковский школьник

Когда-то псковской школы школьник

Я сам себе придумал бытиё —

Я положил Синая треугольник

На плавательной трубки остриё;

Кораллов видел сладкий сон

И под руины лез в сам ад;

Я видел с севера Хермон,

И видел с юга Рас-Мухаммад.

Соне

Поэма о маминой сестре, которая меня воспитывала в Пскове (Плескове)

I

Я вообще из простаков,

Но сегодня я таков, —

— На вершине облаков.

Я в объятиях сладкой лени;

Мне не нужны Маркс и Ленин, —

— Нужен мне Душевный Гений, —

— Нужен Лермонтов, Лесков,

Пушкин, Тютчев, Аненков.

Моё облако тут как берёза,

Как легчайшая акварель —

— Так разумно мой верный Спиноза

Мне обставил небесный отель.

В нём с моей синайской пальмой

И с своим карельским лосем

И с душой многострадальной

Тётку Соню в гости просим;

Вот она; не сторонится;

Рада радугой явится

С дождевой живой водой…

Пессимист я окаянный!

Как же мне не веселиться, —

— Цвет лица её румяный,

Цвет лица её живой!

Мы тут с Соней лучше, краше;

Ангелы играют туш;

Управляют души наши

Чудным сонмом живых душ!

Ну, спасибо, Ваша милость,

Чувствую, — собой сильней;

Наведём тут справедливость

С Менделевной, с Софией!

II

А в отеле вдруг тают все стены,

На меня наплывает нирвана,

И без диска, и без антенны

Слышу я Вертинского и Ив-Монтана.

Слышу: «Облако-Мороз

В ореоле белых роз

Никогда не пахнет псиной;

Отдохнул бы я от слёз

Всей душой, хотя бы в грёзах, —

— Я — твоя метаморфоза, —

Бедный Пикколо-Бомбино».

Он как облако-овчина

Без упрёка и вопроса;

Сердцем весь раскованный…

Эй!.. Для Пикколо-Бомбино

Грушеньку столкни с утёса,

Странник Очарованный!

III

На меня не направлен наган,

Под нахмуренные вставленный брови;

Рвутся все поводки коротки, —

Ведь со мною тут: Поль Сезанн,

Константин Коровин,

Козьма Петров-Водкин,

И ещё кое-кто… с Константином в лодке.

Не найдётся тут капелька грязи;

Тут ковры — облака перистые;

И как собственных доченек пара, —

Сквозь перистые эти жалюзи

Смотрят испанки от сердца чистые,

Леонора и Ампара, —

— Чья это там гитара, —

— Каковы гитаристы плечисты?

Да и это не тонкая тучка

Беззаботно на солнышке тает

На вершине возвышенной тучи, —

— Это гордая польская внучка, —

— Марина Цветаева, —

— Меня русскому языку учит;

Я «УМИРАЮ»!

И для сердца спасительно нужные

Мне, — как строгие честные лица, —

— Вижу речи народной жемчужины

Из словарных-то экспедиций.

И чего там судьба нагородит!

Вижу в сердцеразрывающем ПОСе:

«Тоня-то ходит

Ивриёначка носит».

Да! Это не Соня те тонет

В своём словарном заносе,

А Тоня то ходит,

И пророка еврейского носит.

Видно хочет быть мамочка-самочка

Как та Наташа Ростова,

И набирать в себе молочка

Для орущего Ивриёначка

Не для Тони я тут на троне,

В поэтической грозной короне,

И младенцы мне не сюрприз…

Ну да ладно, — для этой Тони

Вместе с Соней заглянем вниз.

IV

Как же ты, Тонечка, влипла во щи?

Трудно понять без припевок;

И без сердечной-то, что-ли, помощи

От плесковских парней и девок.

Парни:

«Пила Тоня вино, ела сало,

Хлеб к Субботе не покрывала

Не всегда была в платие длинном,

Говорила с ребятами смело;

Никогда на яву не мечтала,

И в девических снах не хотела

Породниться с сынами Селима

И душой отделиться от тела

Под стенами Иерусалима».

А-а-а… так вижу всё с высоты, —

— Тут голубушка с косой,

С белою ногой босой,

И рябина тонка у окна,

А там — Врубеля каменные цветы

И тоска ястребиная Демона.

Вижу кровь с молоком

И долмонтскую кость,

Вижу чары и кружку вина…

Чёрный человек!

— Ты презренный гость.

И нежданный ты, — хуже татарина!

Жарко Тонины щёки пылают в избе;

Думает, — я ведь крест целую;

А эта самая Вещь в себе, —

В жестах холода совершенно нем, —

— Сливою — говорит, — переспелою, —

— Я вино заем!

Крест, скрижали и каменные цветы!

Сердце к сердцу стучит всё сильней и сильней;

Его тысяча тысяч дней, —

— Это сейчас только ты!

Девки:

«Что же, — грейся, — а не то

В зимнем холодно пальто

И вообще в России-то;

Тут заморские цветы

На морозе быстро вянут;

И уже не спросишь ты —

Что, удался я? Как, мол?

Потому Жидовский холм

В ПОСе упомянут».

V

Ах, как застыли птенцовы рты!

Как в этом мире безбрежном

Все влюблённые покрыты

Одеялом снежным!

Снег поутру золотист,

А к закату уже синий;

Грустна пляска вьюжных линий

Под суровый ветра свист!

Постепенно станет вьюжно,

Разовьётся злобно вьюга,

И влюблённым парам нужно

Крепче обнимать друг друга;

К утру очень крепко спать,

Обнимать и понимать.

Девки:

«Вот уж Тоня тысчу дней

Одна без жеребёночка…

Как чинить протёкший кров?

Да нашла милёночка, —

— Не татарин, не еврей, —

— Да ещё собой каков!…

Стол накрыть поможет ей

Дочка-ивриёночка».

VI

Умираю от Тони красы я, —

— И меня-то косою скосила;

Знаю, что не решалось на Вече,

А решила Крестная сила;

И что Тоня, — это не Тоня, —

— А Тоня — это Россия.

А она уже за холмом далече,

Перевал давно переступила!

Голубой шар иначе тут вертится, —

Даже верится, что не сердится;

В позе вечного отрешенца

Развалился я в облаке-стоге

От крестьянина-возмущенца…

А он смотрит и видит Младенца

в моём Моисеевом Боге.

И картечи тут не визжали

Разгоняя архангелов сонмы

Иль синайские превращая скрижали

В генералиссимусов погоны.

В глубине голубой этой глины

Не найдётся пороховой вам мины

Иль другой нечестной забавы;

Грянет бой тут не ради славы, —

— А ради рериховой картины!

И всё новые, тут как тут,

Облака на меня-то плывут;

И все вместе как войско насели, —

Так заносит зелёные ели

К рождеству заострённые пикой

Снег в России иконоликой;

Так, как в марте или апреле

Лёд идёт по реке Великой)…

От великого жизни обета

Вижу солнца золотую карету,

И да не придёт сюда конец света —

Тем более, конец свету!

Сам собой заброшенный, —

— Под свою-то дуду

Даже вспомнить я могу

Что-нибудь хорошее…

ПРЯМО «НЕ МОГУ»!

2002

---

* * *

Красавица, —

От тела, от лица!

И для Семьи, наверное, Надежда, —

Она ж и Вера и Любовь!

Но всё же, — ГДЕ ЕЁ ОДЕЖДА?

Открой, почтенная свекровь!

От счастья светится, блистая, —

Быть первой вышло на роду…

Гляжу, — Рембрантова Даная,

Трясясь, предчувствует беду

И одевается, рыдая!

* * *

Не брейте, девочки, там, где не надо брить —

Воздастся вам за это в небесах,

Свою природу надо гордо чтить,

Изображать культурную фрэндозу,

Не превращать себя в позор и страх, —

Оставить с лепестками эту розу

В своих живых, прекрасных волосах!

Ведь мужикам, нам, надо видеть нежность

У королевы самой важной, снежной, —

Вы ж помните что «НА МОРОЗЕ

ДАЖЕ РОЗЫ ПАХНУТ ПСИНОЙ —

БЭДНЫЙ ПИКОЛО-БАМБИНО!

Есть город такой «Гиватаим»

C Ривкой Михаэли (ей) против «гордой демонстрации» в Тель Авиве (трудное стихотворение)

I

Есть город такой «Гиватаим»

От Тель Авива недалеко;

«ХОЛМ И ХОЛМ» — на Иврите «гивА вэ гивА» —

Получается «Гиватаим» —

То есть, холма там есть ДВА, —

И вот он вам вмиг

Столь древний и чудный Синайский язык,

Который, навек обозначится раем!

Два друга там пили себе молоко —

Всё пили и пили, орали «Лехаим!»

Но это от водки совсем далеко

И за это, читатель, поэта [ты Ривку] прости —

На них стали весело груди [сиськи] расти!

II

И вот они в демонстрации, каждый,

Собой восхитительно гордый, —

Со своей восхитительной рожей,

Или, если хотите, — мордой!

И своею щелью, он (каждый), анальной —

Друг другу улыбаются ортогонально!

А я тут заброшен в ужасной прострации —

На мне уж семь внуков, а нет демонстрации;

Прошедши за них всю Ливанскую сечь, —

Гордиться ведь мне совершенно и нечем!

И один друг вдруг взял и сказал другому:

«Полно проблем есть, дружочек, по дому:

Заштопать бы нам там скорее бельё,

И прокипятить бы тот тухлый бульон, —

Иди и всё делай — не будь ты мне б-дь,

А я покручусь чтобы торта занять.»

III

А я, как поэт, вот совсем не таков —

Мужик настоящий из простаков [дураков] —

По Дарье Мельниковой всегда умираю,

И философию, блин, потрясающе знаю:

Гегеля, Маркса и Поля Сартра…

Для меня сама Смерть и глупа и стара,

Дьявол придёт — я ему!

Чувствую я — Клеопатра

Рыщет по Гиватаиму!

Да я романтический Нил Армстронг

Что забыл, в походе к воронке,

Электронную корону

Там, где Ведьма крутится в кратере,

А Чёрт гоняет ей мяч по двору,

Промахиваясь, по крайней мере, —

А я вот, хвастаяся, не вру,

А слов бросаю орла и решку…

Да умойтесь вы все и побрейтесь,

И закройте свою варешку-врёшку —

Или надо мною нагло посмейтесь —

За то, что я всех честнее пою!

Но и поплачьте по мне немножко…

И даже если из вас кто тут был, —

Лишь бы молока он — как те вот, не пил

Ни за какого, — как те, вот, — урода,

А водку чистую и до дна —

Даже если земля наша нам и дана —

Как ЗЕМЛЯ ТЕКУЩЕГО МОЛОКА И МЁДА —

Так ОН нам дал, — и ты даёшь и дашь —

ЭРЕЦ ЗАВАТ ХАЛАВ — ХАЛАВ У ДВАШ!

Новелле Матвеевой

Я вплываю в воды,

В которые ещё не вплывал никто —

И никто до меня не бывал,

И не страшен мне этот 9й вал —

Говорил гордый Дант Алигъери

В капитанском своём пальто, —

Корабли мои сами с усами —

То есть, с рулями и парусами, —

И на мель никогда не сели…

И я спросил его — КАРАВЕЛЛЫ?

— Ну что ты — ФРЕГАТ — Я ж не франт —

Мне ответил весёлый Дант.

Но тут — слаще Сциллы и Харибды

Матвеева прозвучала Новелла —

Скромная, в платочке,

Лишь с гитарой одной, мадам

И в сердце моём вдруг исчез тарарам, —

За Россию весь страх и срам —

Знал, что откроет она всем нам

Волшебным своим голосочком:

«ПЛЫЛ КОРАБЛИК ПО ДАЛЬНИМ МОРЯМ,

СТРОИЛ РОЖИ ПОСЛЕДНИМ ЦАРЯМ…»

И солнцем морским обожжённый

Галантный всегда, — неизменно,

Но как-то необыкновенно

Пред нею совсем откровенный, —

Дант стоял поражённый!

* * *

Русский язык — это моё основное интеллектуальное богатство,

А то, что я делаю в нём огромное количество ошибок —

Это возмутительнейшее хулиганство

Поэтических золотых рыбок!

* * *

Необъятного не обнять.

Не обнять огня,

Даже то, что построил Ной.

Даже если ты Свой Герой

И дожил до ста,

И, при том, еврей и изгой —

Не обнять пылающего куста

Пред синайской горой!

* * *

Не беги меня родной —

Отдышись, дорогой —

Я нашёл тебе поздравления гвоздь —

Если чёрен ты был ДУШОЙ —

То чтоб в новом году стал ты светлым —

Покорись судьбе, и скажи себе:

«Чёрный человек — ты презренный гость —

Я развею тебя над кострищем, пеплом!»

* * *

И научила меня Доменика (Дем), чудна и велИка, что в «Слове о полку Игореве» «Мысь» это «белка». А я — хотя в аэропорту, приехав в Израиль, и вспомнив — «А вокруг всё полчища поганые…», этого не знал!

Так значит: «Мыська песенки поёт, и орешки всё грызёт!»?

И да будет в Эсперанто

Мыська нам — чья-то Маруська —

Как будто что-то по-французски…

Не зря ж в притонах Сан-Франциско

На зависть всех других Марусек

Прекрасной Музочке — из Мусек

Лиловый негр подаёт манто!

---

* * *

Людмиле М.

Вместе скажем: «Баю-Баю»

РубаЮ (1-2-4) —

Я Вам версию свою (1-2- (3—3) -4) (*)

Предлагаю:

Вы мне снитесь красивы и пьяны

И мои исчезают изъяны,

И не вижу над русской закуской

Я падающей небесной манны!

______

(*) — 3—3 это внутренняя рифма в третьей строчке (русской закуской). Обычная рубая — это рифмование строчек 1,2,4 в четверостишии. Вот неожиданный пример обычной рубаи — который удивил бы Омара Хайама — изобретателя этого стиля — взятый мною из песни Аркадия Северного:

Девочка в платье из ситца

Каждую ночь мне снится —

Не позволяет мне мама твоя

На тебе жениться!

---

* * *

Следуя совету Владимира Захарова, — я добавил в нижеследующем, пункт о Ницше (а уж Анненский сам вошёл с ним в открытую дверь):

1. «Ничто другое не поможет — только любовь к людям» — гордо сказал Христианин, и пошёл умывать руки.

Да — сказал я — но надо сначала определить всех людей как людей — ведь это так просто сказать (м.б. просто из зависти): я всех людей люблю без исключения — даже собак и свиней, — но эти же не люди — они хуже червей — убивайте их! И тогда нету тут ничего, Господин Хороший, кроме самолюбования. Нет, это не Истинный Иаков!

2. «Сердцу не прикажешь!» — сказал Русский Народ.

3. «Любовь не обязана идти от сердца — она может идти и от головы — как же иначе Эйнштейн мог любить людей — ведь любить сердцем можно только очень немногих» — сказал Старый Еврей.

4. «От головы?!» — возмутился Христос — «Б-же упаси! Вы что, думаете, что у всех такая голова как у меня? Да обычная голова переваривает гуманизм хуже, чем мой желудок переваривает песок… Не зря сказал я тем, кто хочет принести вам свет — не мечите бисера перед ними, дабы они на вас не набросились»!

5. «Люби дальнего» сказал Ницше, и «Одной звезды я повторяю имя» — откликнулся на это Анненский.

---

6. «Любовь ко мне придёт к вам от моего меча» — сказал Мусульманин.

7. «Утро вечера мудренее» — сказал я и пошёл спать.

8. И вдруг вспомнилась — мне уже с закрытыми глазами — о н а — Задумчивая Муза, и я её спросил: «А если я буду рядом и никто нас не будет видеть — поцелуешь?» — «Попробую» — сказала она. И сказав ей: «Обернись!» …, я уснул.

* * *

И мне, как вам, невыносимо —

И вместе дружно мы завыли,

Как понял я разбитым лбом

Что значит: «Белые священники с улыбкой хоронили

Маленькую девочку в платье голубом» —

В ЭТОЙ СТРАШНЫХ СЛОВ ТРЯСИНЕ —

ДЕТСКИЙ ТРУПИК УЖЕ СИНИЙ!

---

* * *

Вот так Лагранж переносит Бродского на обобщённые координаты:

Женщине

Набрал цветы я всех оттенков,

Упал с букетом на коленки,

В передник долго плакал ей:

«Ты подними меня скорей —

Из пепла жалкого — и в список Клеопатры —

Ведь жизнь несётся всё быстрей —

Уходят в Лету мальцев кадры»

Срослась меж нами трещина

Сирийско-Африканская —

Ах какая женщина!

Умна как Ибн-Сина!

С ней лучшие Кавказа вина

И песнь тоски Иранская…

Ах какая дева!

Девчонка моих грёз —

Дождя из слёз

Я жду для семени посева…

Но я ей деревенщина,

И быть с печалью бедною от хлева

Я ей всегда готов…

Ведь там священная корова…

И СПЕКТР НАБРАННЫХ ЦВЕТОВ

КОЧНУЛСЯ ВПРАВО,

КОЧНУВШИСЬ ВЛЕВО!

Академия

Вот поёт соловей —

Он один как волшебное трио,

И снега, те что вечно холодные —

Тают.

Уж стервятники на него налетают —

Нет! Совсем не голодные —

Просто поёт он им слишком красиво!

* * *

Иосифу Бродскому из Кфар-Сабы

Как роза жёлтая, тут в парке

Малюсенькая псина —

Всё вертится — как все, свободе рада,

И в памяти восторженном окне

Что-то плывущее напоминает мне, —

НОЧНОЙ КОРАБЛИК НЕГАСИМЫЙ —

Тот что вещественный и мнимый —

ИЗ АЛЕКСАНДРОВСКОГО САДА…

Всё в неизбежном, из мечтаний, сне…

---

* * *

Если этот Бродский из меня не выйдет — я его порву!

Как внук Раввина Ленинграда

Я и вещественный и мнимый;

Я лук натянутый, стрела —

Адмиралтейская Игла

Во мне по-пушкински светла…

Все ночи серо-белые

И в них

Поэты оголтелые,

И во мне Бродский — тоже псих;

Всегда я мчуся в Никуда —

Я весь ходячая бравада;

Любою девкою палимый,

Но не бандитскою малиной —

НОЧНОЙ КОРАБЛИК НАГАСИМЫЙ

ИЗ АЛЕКСАНДРОВСКОГО САДА!

* * *

Дорогой Владимир Евгеньевич! Я уже внес (как я всегда делал по Вашим замечаниям) предложенные Вами изменения в мой стих о «засевшем» во мне Бродском. Но если я уже завёл речь о преподавании — у меня есть следующая мысль — педагогический эксперимент — которую мне тут никогда не позволят реализовать, а Вам, с Вашим авторитетом — могут, я думаю, позволить. Итак:

Преподаватель вешает на доску объявлений текст будущего экзамена, и рядом с ним его компактное решение. Текст решения НЕ разрешается вносить на экзамен. Моя гипотеза состоит в том, что оценки будут ТЕМИ ЖЕ САМЫМИ. Просто — если студент дошёл в структуре своего мышления (а что ещё должно дать преподавание\обучение?) до уровня понимания решения — он его запомнит — а если не дошёл — не запомнит.

Ещё раз спасибо, Будьте здоровы,

Ваш,

Эмануил.

* * *

Великий дал нам кость, и мышление, и кровь —

Но это всё не было совершенство —

И превратив противное в блаженство —

Он дал любовь!

Субботний отчёт

Я снова к Бродскому с повинной —

К нему, а также к Ибн Сине

(что по-арабски «Сын Синая» —

еврея в нём подозреваю).

Я — внук раввина Ленинграда —

В Кфар-Сабе совершенно мнимый —

Гуляю сам с собой как псина,

Ищу где бы отлить для гада —

НОЧНОЙ КОРАБЛИК НЕГАСИМЫЙ

ИЗ АЛЕКСАНДРОВСКОГО САДА!

В России, воротник был — иней,

Я горку скользкую брал с гонкой —

А тут собачка что с девчонкой

Меня решительно красивей!

* * *

ВОТ. Так я и гулял по парку в эту субботу и встретил кого-то, кто сперва показался мне знакомым из синагоги. Я его поприветствовал, отсалютовав. Он неожиданно остановился и сказал: «Ты молодец что отдаёшь честь — это уважительно.» «Да что там» — гордо сказал я — «В следующий раз, я буду в треугольной шляпе, чтобы ты понял какую честь я готов тебе оказать!». Тут мой собеседник сделал шаг ко мне, и — рассмотрев его лицо получше, — я вдруг узнал его — это был старик Зигмунд Фрейд собственной персоной! «Так-так» — сказал он — «Однако!»

Выйдя из парка, я пошёл домой. Вдруг, близко передо мной, справа, выскочила с левым поворотом какая-то дранная девка на старой машине. Водительское окно было открыто, и я заорал страшным голосом: «Даже ТУТ я чувствую запах курева — подумала бы ты о своём здоровье!». Но она только ухмыльнулась — как всегда делают мои ЭФ-БЭ Фрэндозы. Надо бы и её зафрэндить — грандиозно зафрэндиозить!

---

* * *

Люблю грозу в начала мая

И Пушкина прекрасные глаза,

Когда он, мыслею играя —

Библиотеку в кабинете создавал,

И русскую религиозную архитектуру —

Которая во мне спасает Киев

С его мне непонятным мовом

И львов Италии, из мрамора, с глазами голубыми, —

Тех, что с спектрально-белым рёвом

Надменно появилися в России!

* * *

Наша девка то не дура —

Не пошла с парнями в лес —

Чистую стрелу Амура

Присердечила с небес!

Чистую и честную,

Чистую и честную,

Чистую и честную,

И девичий мех!

---

Автопортрет

Когда ты встретишь человека —

Пусть для начала просто Некто —

В коем толпа растрёпанных злодеев

Не уважает Ев —

Старушек из евреев,

И много глупых остряков

Всё мнут себя «Козьма Прутков»…

Кто миром этим искалечен,

И хлеба крошкам знает счёт;

Уж бисера давно не мечёт, —

Ведь понял — этот мир свинья,

Скотина, скот…

При этом сам он «ещё тот», —

ЗНАЙ — ЭТО Я!

* * *

Вот начинаю я стареть,

И от ума осталось больно мало,

Но чтобы внуков-то иметь —

Кому ума не доставало?!

В мои года не должно сметь

Прелестных внуков не иметь!

И пусть через небесну твердь

Меня похитит сама смерть —

На троне буду там сидеть

И в даль глядеть

И сладко млеть!

* * *

Из мыслей по поводу ракетного обстрела:

Когда-то Арафат сказал, что если будут мирные переговоры, то ни одна ракета не упадёт на Израиль!

Он ошибся! Оказывается, что в гравитационном поле Земли не только плевки, но и ракеты падают!

* * *

«Там где на землю брошена с неба небесная глина…»

Николай Заболоцкий. Так…

Ракета близко от Хамаса —

Дурная учится свистеть

Как будто от Данилы Хармса —

Завидует нам, стерва, ведь!

А где-то выше — спутник НАСА…

Но надо всеми — им досада —

Там золотой, небесно-глинный —

Ночной кораблик негасимый

Из Александровского Сада!

Путь романтизма прост —

Он плотский,

Он с Маяковским во весь рост…

Где Заболоцкий —

Там и Бродский!

* * *

Не Нобель с нами ли орёл?

Не он ли порох изобрёл?

Ах нет — не Нобель — Бертольд Шварц

Вот эту бы заразу — в карцер!

И был он бес,

И был он бес,

И был он лох,

И был он лох, —

Удрал, не схлопотав ответа

(Где чёрная Жуковского карета?!)

Так в лаврах весь — удрал и сдох!

И вот Дантес,

И вот Дантес —

Вдруг встал и удалился в лес —

Насыпать этот самый порох

Себе на полку пистолета.

Как элегантно было это!

Долинам это и горам

Что эхам выстрела обзавелись

Как в простоте всё хорошо —

Всего немного грамм —

Во что нам это обошлось —

Бездарным этим Нам!

К каким чертям Поэт пошёл?

Заплачь и улыбнись,

Мир вспомни без дилемм,

Заплачь и улыбнись, великим Гоголем, —

Ты — образованный осёл!

* * *

Мы вам дали великих пророков,

И вы породили прекрасных святых…

Ну и зачем вы разинули рты

Как студенты на моих уроках?

Я ведь тоже, с весною, с грозами,

Хочу внести свою скромную лепту —

Так что же вы смотрите голубыми глазами

Не помутнёнными интеллектом?

Ваша мысль бьёт весенним бурлящим потоком —

Что — зараза я — сердцем чист, —

Но еврейским я стану вам Новым Пророком

Под осенний свист!

Пусть мечту о здоровье безмерно лелея,

Ноги вытираете вы свои досуха —

Вас проглотит святая змея

Нашего старого Моисея посоха!

* * *

Стань поэтом — будь «на ты»

С КРАСОТОЮ простоты, —

А как станешь ты «на ты»

С ПРОСТОТОЮ красоты

Как с берёзовой корой, —

Осенью, зимой и летом,

И конечно же весной

(Даже грустною порой …) —

Смысл жизни будет в ЭТОМ,

* * *

Россия! В ней пойди и чудо встреть —

Всё то что новое сейчас, и то что было встарь.

Вот Русский Царь —

В погонах, с грозною натурой —

Как лис — красавец чернобурый

И сильный как медведь —

Кто от народа много чести знал…

Ах, эту честь в колокола ты бей!

Кто взял Париж, кто основал Лицей,

Кто Пушкина курчавого критиковал…

А Пушкин — Александр Истинный высокого столпа —

Тот кто писал и весело и колко,

Оставив всех читателей в истоме…

И где-то там еврейская кипА —

То бишь еврейская ермолка

Растоптанная при погроме…

И на стене — вот Моисеева утрата! —

Еврей худой какой-то и распятый —

Он мёртвый — потому «хороший» —

Не просто так России с неба сброшен…

* * *

Мир — достигнутый, иль нет, даёт нам огромную силу,

Которую не все понимают.

Я заплачу и брошусь в Мира могилу

Перед тем как её засыпают!

Шенгели

Читать — да, не читать — нет!

Называется «Русский Сонет»,

Страница 430.

Шенгели написал о Спинозе*)

Как о девочке в платье из ситца

К которой Вертинский идёт с повинной

Потому что розы — ну просто розы —

Пахнут обыкновенной псиной

На суровом русском морозе!

Так писать о Спинозе — еврейской занозе!

В Амстердаме, в Еврейском Квартале

Где кисть Рембрандта о раму билась

И муза рисунка где возносилась —

Перед нырянием в Лету-Реку —

Пишет — как какую то логику

Свою прекрасную «Этику»…

В этом скромном еврейском квартале

Где лишь тюльпаны расцветали садом —

Вдруг Голландцы на вытяжку встали!

А Фрейд потом прочитал и сказал:

«Как это он сам угадал,

Что любовь и ненависть — рядом?!»

Еврейство, Вечность, и Стихи,

Гусиное пера еврея,

Россия, Лета, Лорелея,

И Шенгели, «Русский Сонет»…

Всё остальное лишь мой бред

И волчий вой,

И Шери-брэнди, Ангел Мой!

В тюрьме поэзии сидел бы до последних дней,

Там, рядом с Шенгели —

Садовником души своей

С ним станешь ты!

---

И честь отдашь ты вечной Принца Розе

И так сумеешь навострится

Что сам напишешь вдруг стих о Спинозе

Как о девочке в платье из ситца!

*Спиноза (Шенгели, 1919):

Они рассеяны. И тихий Амстердам

Доброжелательно отвел им два квартала,

И желтая вода отточного канала

В себе удвоила их небогатый храм.

Ростя презрение к неверным племенам,

И в сердце бередя невынутое жало,

Их боль извечная им руки спеленала

И быть едиными им повелела там.

А нежный их мудрец не почитает Тору,

С эпикурейцами он предается спору

И в час, когда горят светильники суббот,

Он, наклонясь к столу, шлифует чечевицы,

Иль мыслит о судьбе и далее ведет

Трактата грешного безумные страницы.

---

Мой флаг

У всех флаги с черепами,

И с костями,

И с косой,

И с военную красой;

И все штыком упрочены;

А коль в крови намочены

На одну лишь только треть —

Любо-дорого смотреть!

А у мэне сиротынки

И у верной моей жинки —

Только щит один Давида

Две полоски от талита —

И всё цвета моря, неба

Где свободен сразу буду

(А на «нет» — стиха тут нет!)

Передав чужому люду

Кровь свою и Б-ий Свет…

Мне вообще всё нипочём —

Я за красную корову

Тору прокричу грачом…

Только следующее слово

Тут как будто не причём:

Вижу в уголке я флага —

Как бы слез сердечных влага —

Но от вьюги не вредим,

С светлой мысли взглядом карим, —

Как и я всегда один,

И как я из Ленинграда —

Солнцем тропиков палимый —

Ночной кораблик негасимый

Из Александровского Сада!

* * *

Обожаю вас, молодёжь!

Но прекратите уже этот страшный галдёж —

Я говорю вам как честный родитель —

Уходите уже, уходите!

И тише! Пожалуйста тише!

У вас ещё не полопались крыши?

А вы знаете почему старики уходят

Как уходят старые пароходы

И старые трамваи?

Почему на девок не говорят «Ай!»

А на внуков глядят прямо тая?

И всё ставят вам красные лайки,

Даже уже не всегда читая?

Они любят вас от всего сердца —

Вот у меня птичка сердца всегда весело пела,

Но уже в волновое пространство дверца

Так же весело заскрипела!

Туда, где я уже не кариатида и не колонна,

А сферическая волна…

Это вам не пенье сирен,

Даже не для головы топор и пень —

Это скрип колен и ступень!

Это уходит данный мне день,

Но я знаю — какого чёрта! —

Жизнь — это функция compactly supported —

И я уйду совершенно гордо —

Без шампанского и без торта!

---

Почти шутка

Перестав уже расти,

Став сварливым старым дедом, —

Я решил изобрести

Девочку с велосипедом…

Чтоб была немного робкой,

С носиком картошкой-кнопкой,

И крутила быстро попкой;

Но Глупиха и Лениха,

И ещё Наразбериха —

Не хотят меня пустить

Сладку девку навестить.

Только я им не внимаю

И как-раз их унимаю:

«Я писАрь или дитя?» —

Вопрошаю не шутя,

Я — прекрасный Романтя!

---

* * *

Cегодня предсказание гадалки

Сбылось. «Честь и хвала», мадам!

Огонь — не блеск волос одной русалки —

Горит cегодня Нотр-Дам!

Горит всё это ярче ЛЕДа,

А у меня-то, домоседа,

Завета Ветхого иврит

Единственный в душе горит!

Архитектуру обожая,

К гуманности душой не пуст —

Я вижу у горы Синая

Тот же горящий вещий куст!

Я не знавал бургундских вин —

Мой дед великий был раввин,

Я не великий, но за ним

Философом я стал от роду —

Не за горящий Нотр-Дам

Я жизнь отдам —

А за беднягу Квазимоду!

* * *

Пройдя по моря дну свою дорогу,

ПОтом синайские пески засея, —

волшебные нарисовали сны,

Но чтоб единому молиться Б-гу

Мы не повесили икону Моисея…

Нет — вовсе не такие мы!

* * *

Александр Пушкин:

Гавриилиада (Поэма, см. в гугл)

«Воистину еврейки молодой

Мне дорого душевное спасенье.

Приди ко мне, прелестный ангел мой,

И мирное прими благословенье.

Спасти хочу земную красоту!

Любезных уст улыбкою довольный,

Царю небес и господу Христу

Пою стихи на лире богомольной…»

НЕБОЛЬШАЯ МОЯ ВАРИАЦИЯ НА ЭТУ ТЕМУ:

Да нет, не появилась злость —

А как-то странно началось,

И как-то небывало мило —

Аж без сплетенья жарких тел —

От Пророка Гавриила

К маме голубь прилетел —

Умный Голубь-Гавриил —

Так уж Пушкин начудил!…

И страдаю я с креста,

Хоть без злобы — нету сил,

Вижу — жизнь не проста,

Не светла и не чиста,

Каждый жрёт как крокодил…

Подниму я к небу очи

Чтоб не замечать засранца —

А он как бы между прочим

От соседа откусил

Лакомый кусочек, —

А страна в огне его —

Две тонны угольного сланца —

Ого-го и ого-го!…

Надоело мне играть

Всем вам дохлого еврея

(И совсем не Моисея …);

Знаю — мёртвый — он «хороший»,

Но для бедного креста — тяжеленая я ноша!

Лучше б печень мне клевать

Орёл примчался Прометея…

Мир стоит на трёх китах,

Я вишу на трёх гвоздях —

Всё, всё, — ВСЁ мне больно… АХ!

* * *

«Суровый Дант не презирал сонета…» —

Не позволяла ему Муза это,

Морочила кокетка мозги Данту;

Эта девчоночка-иголка

Сидела на коленях у поэта

Чтоб он вплетал ей шёлковую ленту

Для мыслей поэтического толка

И воспаленья мозговой коры;

Чтоб восхваляли его наши рты

А её кудри — были б завиты,

Изящны, сладки и мудры!

---

* * *

Был Великий Минчанин в нашем роду

И была река Великая

Что текла по Пскову-Городу;

Вот и весь трюк. А я

Гоню свои сани

Хоть они и сами с усами,

Я — себе тройка — сам…

По мокрым и скользким рифмам…

И на старом льду уже надлом…

Шабат Шалом, дорогие мои,

Мир вам всем, и всем, всем, всем Шалом!

---

* * *

Глубина мышления Цветаевой всегда меня поражала. Наверное, это у неё от польских кровей — от великого Коперника. Это не только талант поэтизации (романтизации) тяжёлой действительности. Она великий непрофессиональный (то есть, не от академии) мыслитель. Как Ганс Христиан Андерсен.

Губки у Поэта сжаты —

Королевские палаты,

И оттуда смотрит Б-г

К нам через порог!

Как-то, старому поэту —

Не тебе, а мне —

Написал я прозу эту

Днём, или во сне:

Ты улицу метлой мети

И, кожу протерев до дыр,

На той же ты метле лети,

Благословляя мир!

Твой старый сыпется песок,

Разбросан уж и тут, и сям —

Его метёшь ты смело сам;

Он, видимо, от дыр носков…

Нет! Это золотой твой рок

С небесных приисков!

Есть изобилия там рог

И манна на тебя всё сыпется,

Боюсь я, что наш старый Б-г,

На нашей-то небесной станции

Задремлет …, но не выспится

Из-за какого-то засранца!

---

Слово о носах

(не путать со Словом о Полке Игореве, ХОТЯ …):

Носы бывают разные:

Еврейские заразные,

И гордые, орлиные, —

То бишь не просто длинные;

И русские кулачные

Как более удачные —

Ударные российские носы

«Пацан, не ссы!».

Они бывают красные

Что высоко стояли,

Хотя в них пальцы праздные

Разок-другой застряли.

Бывают итальянские,

Французские, английские…

Один раз даже видел я,

Кладя горчицу в миску,

Румяный, очень вкусный нос,

Похожий на сосиску!

Так как же тут я на пороге

Серьёзных изменений

И философских трений

Когда чей-то сопливый Нос

Захлюпал в синагоге

Сказал мне: «думать? — не даю!

И я на пропасти краю —

Пойди меняй религию!

Но всё-таки, я да-люблю

Людей еврейскую красу —

Две дырочки в носу…

И пусть мне эта жисть — жесть

И медленна лет арба…

И совсем уж «не Б-г весть»

Эта моя судьба!

* * *