Ваня

1

Обидно, когда тебе дают подзатыльник ни за что. Да вообще обидно, когда распускают руки твои же сверстники, те люди, с которыми ты живёшь в одной комнате, кушаешь в одной столовой и спишь на соседних кроватях. Их пятеро и все здоровые, наглые и грубые. А я совсем один. На всём белом свете. У меня даже мамы с папой нет, какие уж тут друзья. Меня зовут Ваня. И я из детдома.

Моя мама оставила меня в роддоме. Просто собрала все свои вещи и ушла. Врачи и акушеры возмущались, конечно, но она сказала, что ей всё равно и моя дальнейшая судьба её совершенно не интересует. У неё карьера и портить её из-за «какого-то нежеланного отпрыска» она не готова и не собирается. За 10 лет ни одной весточки, никто не знает и никогда не видел мою маму. Я даже не знаю, жива она или нет. А так хочется посмотреть ей в глаза, прижаться к ней, такой родной и домашней. Я не сержусь на неё, нет.

Единственный, кто меня здесь понимает — это наш воспитатель — Андрей Валентинович. Он сам вырос в приюте, и не понаслышке знает, как здесь порой бывает нелегко; как лютым зверем смотрят однокашники, когда повариха тётя Люба пожалеет за обедом и даст тебе, а не им лишнюю корочку хлеба. За что и приходится глубокой ночью в туалете терпеть побои и оскорбления, а я ведь ничего плохого не делал, я просто хотел кушать, как, впрочем, и все здесь. Андрей Валентинович добрый. И мудрый, хоть и очень молодой. Он всё понимает, меня в обиду не даёт. Но ведь не может он находиться со мной круглые сутки, нас, ребят, вон ведь как много! Младшим тут совсем тошно, постоянно приходится терпеть насмешки и тычки старших. Я, по возможности, защищаю маленьких. Мы даже с Андреем Валентиновичем и ещё с парой ребят организовали, так сказать, дружинный отряд. Патрулируем здание детдома, чиним ребятишкам сломанные старшими игрушки, пресекаем несправедливость. А после ухода воспитателя опять начинаются пытки в туалете. Оскорбления, что я крыса, предаю своих же, прячась за спиной этого праведника. После моих возражений, что Андрей Валентинович добрый и справедливый, следует новая порция зуботычин.

Наш директор, Корсканова Лидия Семёновна, очень жёсткая и суровая женщина. Нас, детей, она считает отбросами общества, мерзкими, ограниченными тварями, брезгует даже прикоснуться к нам, а если и случается кого-то случайно задеть, очень долго моет руки и протирает их спиртом. А вообще она вся из себя, очень модная и гламурная. Одевается с иголочки, каждые день новая укладка, маникюр и всё такое прочее. Лично я считаю, что женщине в таком возрасте (почти 45 лет) не нужно излишне харахориться, нужно доказывать людям что-то своими хорошими делами, поступками, а не новой кофточкой и малиновыми губами. Её ничто не интересует кроме Салонов Красоты, модных бутиков и своего дорогого автомобиля, который она, кстати, купила на деньги, которые различные организации перечисляют в наш фонд. Я своими глазами видел квитанции денежных переводов, когда однажды провинился и меня заставили выносить мусор на свалку. Когда к нам в детдом приезжают различные гости и высокопоставленные чины, она, конечно же, очень нас любит, гладит по головке, поправляет нам кофточки… В будни от неё такого не дождёшься. Терпеть не могу двуличных людей.

Одного поля ягода с ней — это жена нашего воспитателя, Анжелика Александровна, такая же вся из себя фыфочка. Неудивительно, что с нашей директрисой они лучшие подруги! Не понимаю, за что её любит Андрей Валентинович. Она очень красивая, не спорю, но характер у неё, мягко скажем, стервозный. Разумеется, при нашем воспитателе она его не демонстрирует. Значит, такая же двуличная. Ни раз я слышал, как она пыталась наговорить, вернее, мягко намекнуть Андрею Валентиновичу, чтобы он бросал этих «заморышей» (т.е. нас) и всерьёз занялся бизнесом (у Андрея Валентиновича своя сеть ресторанов). Хорошо, что наш воспитатель не подкаблучник там какой-то, а взрослый человек со своими принципами и интересами. Он её аргументированно уверяет в том, что этот детдом для него — частичка жизни, которую у него никто и ничто не вправе отобрать, даже любимая женщина. Конечно, Анжелика Александровна обиженно надувает свои пухленькие розовые губки, но после того, как на арене появляется очередная купюра номиналом 500 у.е., забывает все свои обиды и упрёки, чмокает Андрея Валентиновича в щёчку и уносится в модный бутик за очередным нарядом.

Меня она почему-то не любит. Вернее, даже ревнует к Андрею Валентиновичу. Он, действительно, проводит очень много времени со мной. Намного больше, чем с другими ребятами. На мой вопрос, почему, воспитатель просто отвечает, что я добрый, особенный, не такой, как все. Он сам не может объяснить, почему его ко мне так тянет. А я только рад! Мне с ним очень хорошо. И спокойно. Не понимаю, как могут обычные дети (я имею в виду, из полноценной семьи) ругаться со своими родителями, обижаться на них и не слушаться. Я был бы очень послушным сыном, помогал бы маме по хозяйству, каждый день бы приносил ей свежие полевые цветы и радовал хорошими отметками в школе. А будь у меня такой папа, как Андрей Валентинович, я бы всю свою жизнь просто держал его за руку и никуда не отпускал.

Мне здесь нравится одна девочка. Я в неё даже маленько влюблён. Её зовут Настя, она младше меня на 1,5 года и живёт этажом ниже. Она очень добрая и красивая. Настя не здоровается со мной, но улыбается при встрече. И за эту улыбку я готов стерпеть всё: и побои, и оскорбления. Помню, как-то раз мне крепко досталось от старших, я лежал в своей комнате и даже встать не мог. Воспитателям наврал, что недомогаю, сослался на боли в желудке. Только Андрей Валентинович обо всём догадался. И Настя. Она принесла мне большущее яблоко, сам не знаю, откуда она его взяла. Я предложил с ней поделиться, на что она сначала наотрез отказалась, потом скромно взяла свою половинку и выбежала в коридор. Я её понимаю, не часто нас тут яблоками балуют. А кушать хочется всегда.

Она здесь тоже почти ни с кем не общается, как и я. Конечно, она разговаривает с девочками из своей комнаты, стайкой все ходят в туалет (вы ведь наверняка знаете, как это у девчонок бывает), но самое сокровенное, как и я, она не доверяет никому. Я не знаю это, но чувствую. Ей есть что сказать, вот только некому. Со мной она никогда не заговорит, я это прекрасно осознаю. Правильно, зачем нам нужны лишние сплетни по детдому? Проблем и так хватает. Просто нестерпимо больно от того, что знаешь, что вот он, совсем рядом близкий по духу тебе человечек, а заговорить с ним ты просто так не можешь.

Со мной в комнате живёт мальчик, его зовут Егор. Он старше меня на 7 месяцев, и тоже заглядывается на Настю. Один раз он меня с мальчишками из комнаты даже побил. Ночью. В туалете. По почкам, чтоб синяков не было видно. А всё из-за того, что я улыбнулся Насте. И она мне в ответ. Ему она не улыбается. Даже не смотрит в его сторону. Боится, наверное. Вот он и бесится. А мне достаётся. Но ради этой девочки я готов вытерпеть многое. Она мне очень сильно нравится. Честно.

2

Прошлой ночью я плохо спал. Всё тело болело после очередных разборок в туалете. В голову лезли всякие мысли. Морфей никак не хотел забирать меня в своё сонное царство. Стало душно. Я вылез из-под одеяла, надел шлёпанцы, и в одной майке и трусах подошёл к открытому окну. Ветер обдал меня весенней, почти летней прохладой. В воздухе пахло сиренью. Звёзды на иссиня-чёрном небе светили ярко, так далеко и одновременно так близко, что, казалось, вот-вот задену их рукой, стоит только протянуть её к ним…

Я ждал чего-то. Чего? Не знаю. Чуда какого-то, которое вот-вот должно произойти. Я даже не чувствовал это, а знал наверняка, что скоро всё изменится, станет совершенно по-другому…

Захотелось пить. Я на цыпочках пошёл к двери, но случайно что-то задел, раздался шум на всю комнату. Тотчас же в меня полетела подушка из того угла, где спал Егор.

— Ох, Коростелёв, видимо мало тебе досталось сегодня вечером. Ну ничего, завтра с пацанами повторим, чтоб не повадно было шляться по ночам, будить добрых людей.

«Это ты-то добрый?», подумал я про себя, усмехнулся, но сделал вид, что ничего не услышал и поспешно вышел в коридор.

Весь корпус спал. Ни одного шороха не раздавалось вокруг. Было тихо и спокойно. Даже вахтёрша тётя Зоя мирно посапывала, держа в руке очередной роман про любовь. Я вздохнул с облегчением, что не попадусь никому на глаза в столь поздний час, не получу замечания, и тихонько, на цыпочках, покрался к столовой за стаканом воды.

Когда я проходил мимо нашей комнаты отдыха, то краем уха услышал из-за приоткрытой двери еле различимый шорох. Я остановился, посмотрел по сторонам, набрался смелости и шагнул в дверной проём. Внутри было темно, кресла и диваны стояли на своих обычных местах, только ветер из приоткрытого окна шевелил занавески, да листочки растений, что стояли на полу. Я подошёл к подоконнику, залез на него с ногами и засмотрелся на огни ночного города. Я просидел так минут пятнадцать, думая и мечтая о чём-то своём, вдыхая свежий ночной воздух.

— Что, Ванюш, тоже не спится?

Я даже не вздрогнул. Больше того, я знал, что этот человек все время был здесь.

— Не могу уснуть. Жду чуда.

— Правильно, Иван, в чудеса надо верить. Они происходят с нами каждый день, просто мы настолько к ним привыкли, что уже не обращаем на них никакого внимания. У тебя ещё всё впереди, целая жизнь, и только от тебя зависит, оставишь ли ты в ней место для чудес или нет. Лично я перестал в в них верить.

Я резко обернулся. Андрей Валентинович сидел прямо за мной в глубоком кресле, рядом с ним стоял красивый графин и стопка коньяка (чему я несказанно удивился, вообще-то он не пьёт). Луна освещала его горькую улыбку, взгляд воспитателя был устремлён куда-то вдаль, а в глазах его читалась душевная боль, грусть и пустота одновременно.

— Перестали верить? Андрей Валентинович, но вы же сами только что сказали…

— Да, сказал. Но у тебя ещё всё впереди, Вань, всё впереди…

Воспитатель замолчал. И я не смел нарушить это молчание. Я ждал, когда он снова заговорит. Я догадывался, что это всё из-за неё — из-за этой противной Анжелики Александровны. С каждой секундой гнев на эту женщину и негодование нарастали во мне, как снежный ком, я просто не знал, куда себя деть. А при мимолётном взгляде на Андрея Валентиновича сердце моё сжимала такая тупая боль, что хотелось рыдать во всё горло, и бежать, ломать, крушить всё вокруг! Я нервно сглотнул.

— Это всё из-за неё, да? — тихо спросил я.

Андрей Валентинович поднял на меня глаза, полные слёз. Потом опустил голову, закрыл лицо рукой и тихо заплакал. Впервые в жизни я видел, как он плачет. Он был такой родной и трогательный в этот момент, что я присел возле него на коленки и осторожно начал поглаживать свободную руку. Он обнял меня по-отечески за плечо, и тихо прошептал:

— Спасибо, Вань, за то, что ты есть. Не поддавайся никому. Верь в чудеса, и всё у тебя непременно получится! А сейчас беги спать, время уже много. Ах, да! И ещё: не говори, пожалуйста, никому, что я здесь… Ну, ты сам понимаешь… Мужчины не плачут…

— Хорошо, Андрей Валентинович, доброй ночи!

— Спокойной ночи, Иван.

Уже выходя из комнаты, я заметил, что на одном из диванов лежат подушка и одеяло. Как я и предполагал, воспитатель сегодня будет ночевать здесь.

Через какое-то время я успокоился, наступило долгожданное мной умиротворение. Ощущение наступающего чуда опять дало о себе знать: сердце бешено билось, душа рвалась куда-то ввысь, а внутренний голос пел: всё будет хорошо, всё будет просто здорово, жди, Иван, совсем немного осталось!

3

Утро было серым. Капли дождя барабанили по подоконнику. Утренняя прохлада вкупе с холодным ветром из приоткрытого окна заставляли ёжиться в постели. Я натянул одеяло до самого носа, но так и не смог согреться. Тихонько дрожа, начал снова засыпать…

С меня сорвали одеяло, стащили на пол. Ничего не понимая, я приоткрыл глаза и увидел над собой фигуры пяти сожителей, агрессивно настроенных.

— Говорил я тебе, Коростелёв, не надо по ночам шляться, будить своих товарищей. Предупреждал, — это Егор.

— Ха, Егерь, да он поди к Настьке, своей возлюбленной ночью бегал!

Егор смутился, но виду не подал. Ещё бы! Кому захочется сознаваться в своей любви к девчонке, пусть даже такой красивой, как Настя.

— Ну и как прошла ночь, наш Казанова?

— Не смейте говорить про неё плохо, Настя хорошая и порядочная девочка, не то, что вы! Я вас всех ненавижу!

Меня начали пинать. По почкам. По ногам. По спине. По голове. Без разбора. Я скорчился на полу и не смел пошевелиться. Даже обороняться не смел, да и не смог бы. При всём желании. Казалось, на моём теле не было живого места. Одни синяки, шишки и ушибы. Я не плакал. Я думал. О Насте и о чуде.

— Все на завтрак, — послышалось в коридоре. Это тётя Люба обходила весь наш этаж, заглядывая в каждую комнату и приглашая детей на манную кашу.

— Пацаны, атас! Она уже в 312, скоро к нам заглянет! Прячьте этого урода.

Меня затолкали под кровать, занавесили одеялом.

— Мальчики, на завтрак, — показалось в дверном проёме приветливое лицо повара. — Ой, а где Иван у вас?

— Он, наверное, в туалет вышел, — сказал Егор, показывая мне за спиной кулак. — Мы ему передадим.

— Передадим, передадим, не беспокойтесь, тёть Люб! — вторили ему остальные.

Повариха странно посмотрели на них, пожала плечами, и вышла.

Егор присел на корточки, заглянул под мою кровать и зловещим голосом прошептал:

— Расскажешь что-нибудь своему защитнику, мы тебя на ремни порежем! Ты меня знаешь, рохля, лучше не нарывайся. Мы сейчас пойдём с ребятами позавтракаем, а ты лежи тут смирно, не рыпайся. Придём — продолжим с тобой, животное!

С этими словами он ещё раз больно пнул мне под рёбра, и вышел с дружками за дверь.

Я лежал на холодном полу. С закрытыми глазами. Минут пятнадцать. Дожидаться Егора с его шайкой я не собирался, поэтому с неимоверными усилиями вылез из-под кровати. Всё тело ныло и болело, суставы хрустели. Пошатываясь, я встал на ноги. В глазах помутнело. Я присел на краешек своей постели, пока взор не прояснился. Потом опять медленно встал. Маленькими шажками побрёл к умывальнику. Умылся холодной водой. Заметно полегчало. Чтобы там ни было, а на завтрак нужно идти. Набраться сил на предстоящий день. Вышел в коридор. Пошёл более уверенно и твёрдо. Ещё бы! Общество дисциплинирует, не позволяет проявить слабинку. В случае чего — загрызут. Или засмеют. Одно из двух, выбирать не приходится. Навстречу попадались ребята. Сытые и довольные. Строили планы на предстоящий день, шутили и дурачились. Девчонки, как всегда, ходили стайками. И хихикали над чем-то, одним только им известным.

Столовая была на втором этаже. Недалеко от Настиной комнаты. Каждый раз, подходя к столовой, сердце моё начинало бешено биться в груди от предчувствия того, что скоро я её увижу. В столовой или в коридоре, весело болтающую с девочками. Она мне улыбнётся, засмущается и отвернётся, начнет шушукаться с подружками о чём-то. А я, как идиот, с застывшей улыбкой на лице так и буду сидеть и лопать в столовой свой паёк минут пятнадцать, не меньше. Пока кто-нибудь не окликнет, или не пристанет с дурацкими расспросами, тем самым, выведя меня из состояния блаженства…

Настю я увидел в столовой. Хотя многие ребята уже давно позавтракали, она всё ещё была тут. Помогала тёте Любе убирать грязные тарелки со столов. Настя очень хозяйственная. И добрая. Никогда не откажет ближнему. Завидев меня ещё в дверях, девочка широко улыбнулась мне. Сердце моё опять бешено заколотилось, вот-вот готовое вырваться из груди. Я улыбнулся в ответ. По крайней мере, постарался. Но улыбка получилась какой-то натянутой. Вымученной что ли. Выражение лица Насти изменилось. Она пристально посмотрела на меня и выбежала из столовой. Я обернулся ей вслед, но был вынужден вернуться в исходное положение. Услышал прямо над своим ухом гадкий смех Егора.

— Ха, парни, только посмотрите! Тихоня явился отпотчевать.

— Слушай, рохля, от каши сильнее не становятся. Это взрослые нам так специально говорят, чтоб мы эту гадость ели.

— Хотя, пусть попробует. Авось силёнки-то и прибавится, — Егор стоял вальяжно, промокая уголки губ салфеткой.

— Я вас всех ненавижу, — процедил я сквозь зубы, до хруста в пальцах сжимая кулак.

— Вот и покажешь нам после приёма пищи, КАК. Ждём тебя в 315.

С этими словами Егор бросил салфетку мне в кашу, кивнул парням, мол, за мной. Вся шайка вышла из столовой.

Я брезгливо достал салфетку из тарелки двумя пальцами и принялся за завтрак. Вбежала Настя.

— Настенька, я уж думала ты всё, с концами ушла…

— Как можно, тёть Люб? Я пятно на платьице посадила, выбегала застирывать.

И как бы в доказательство своих слов встала слегка полубоком, демонстрируя мокрое пятно размером с блюдечко. Признаться, я сразу заметил подвох. Когда застирываешь вещь, она мнётся. Всё равно на этом месте остаются маленькие складочки, как ты их не разглаживай. Настино платьице же в том месте, где якобы должно было быть пятно, было идеально гладким, как только что отутюженным. Ощущение, как будто она это место просто смочила водой.

— Ну-ну, ты у меня одна помощница, Настенька, помоги уж, совсем немного осталось.

Настя довольно кивнула головой и принялась с ещё большим энтузиазмом убирать за товарищами грязную посуду. Когда она добралась до моего столика, то незаметно кинула мне на колени клочок тетрадного листочка, сложенный вчетверо. Я быстро убрал записку в карман штанов. Встал, чуть не опрокинув стол, отнёс грязную посуду и чуть ли не бегом вышел из столовой. В туалет. Читать послание. В нашей 315 у меня не будет такой возможности.

В туалете был один из младших. Он долго и тщательно мыл руки с мылом. Потом так же тщательно вытирал их полотенцем. Приглаживал чёлку набок возле зеркала. Мне казалось, прошла целая вечность…

Когда мальчик наконец вышел, я быстро запер дверь на шпингалет. Прислонился затылком к холодной стене, дрожащими пальцами достал из кармана записку. Повертел её в руках. Понюхал. Пахло чем-то сладким, девичьим, будоражившим кровь и затмевающим сознание. Поцеловал листочек зачем-то. Вздохнул и развернул его.

Почерк у Насти был красивый. Прямой, ровненький и аккуратный. Такой, наверное, и подобает иметь всем хорошим девочкам.

Через полчаса во дворе на третьей скамейке.

P.S. Первый раз в жизни сегодня врала, честное слово!

Я перечитывал эти две строчки снова и снова, до боли в глазах. Пока не услышал за дверью настойчивые удары. Я ведь совсем забыл, где нахожусь. Может, там кому-то тоже просто необходимо прочитать свою записку…

4

Я быстро убрал листочек в карман. Машинально открыл дверь, отошёл. За дверью стоял Гришка Осипов — мальчик, младше меня ровно на 3 месяца (у меня день рождения 29 августа, а у него — 29 мая). Хороший такой пацан, тихий, не задиристый. Кстати, мы с ним вместе патрулируем здание в качестве «дружинников», защищая младших.

— Здорова, Ванька! — и он со всего маху впечатал свою теплую ладошку в мою. — Ты уснул тут что ли?

— Привет, Гришка! Да нет, дело тут одно… — ответил я неопределённо и с пустым взором вышел в коридор.

По-моему, он ещё долго смотрел мне вслед. Я прямо чувствовал его удивлённый взгляд у себя между лопаток. Потом, видимо, он пожал плечами, мол, у каждого свои причуды, и закрыл за собой дверь.

А я шёл по коридору как во сне. Боже мой! Настя… Настенька… Настюша… Какая же она красивая, милая и… оказывается, такая храбрая! Сам бы я, наверное, никогда не решился написать ей записку. А вдруг эту записку бы потом нашли девчонки из её комнаты, что тогда? (Тут я подальше засунул записку в карман). Засмеяли бы. Всем растрещали и тихонечко злорадствовали, подкалывали на каждом шагу, хихикали бы надо мной и над Настей. А в душе бы, наверное, завидовали… Нет, всё-таки очень сильное влияние на меня оказывает чужое мнение. Наверное, я трус. Не написал бы я записку. Как сказал бы Егор и вся его банда — «кишка тонка». А вот Настя молодец, не побоялась, написала.

С такими мыслями я добрёл до своей комнаты. Глубоко вздохнул, взялся за холодную ручку, помедлил немного и широко распахнул дверь. На удивление, в комнате никого не было. Только вещи ребят были разбросаны по всей комнате так, как будто объявили военное положение и их срочно забрали на фронт. Если честно, я был бы не против, если бы их уже куда-нибудь забрали. Даже помог бы собраться и помахал белым платочком.

Тут я вспомнил, что и мне пора собираться, Настя через 15 минут будет ждать меня на третьей скамейке. Лучше места для свиданья не придумаешь! Скамейка находится в нашем парке в тени деревьев, её не видно ни из корпуса, ни с площадки, даже из самого парка нельзя увидеть тех, кто на ней сидит, если только не подойдёшь к скамье вплотную. Молодец Настя! Я снова достал записку, пробежался по ней глазами, аккуратно свернул её, поцеловал и спрятал в мой тайничок — место под кроватью, где отходила одна дощечка. Для надёжности прикрыл тайник тапками.

Я ещё раз умылся, причесался, надел чистую рубашку и взглянул в зеркало. Оттуда на меня смотрел смуглый мальчик со светлыми волосами и ярко-голубыми глазами. Эх, видела бы меня сейчас моя мама… Хотя где она сейчас, моя мама? Захотелось заплакать, но я сдержал подступивший к горлу комок. Не хватало ещё, чтобы Настя видела меня зарёванным. «Я мужчина и ни в коем случае не должен плакать», — повторял я себе, но одна предательская слезинка всё же скользнула по моей щеке.

В дверь тихонько постучали, и в проёме показалось доброе и, как всегда, очень приветливое лицо Андрея Валентиновича. Я быстро смахнул слезу и широко улыбнулся ему.

— Ааааа, привет, малыш! — поздоровался воспитатель, протянув мне свою широкую тёплую ладонь.

Я деловито пожал его руку. Странно, но он частенько называл меня так: «малыш», а я даже не обижался на него. Если бы кто-то из ребят меня назвал «малышом», я бы крепко обиделся, возможно, даже драку завязал. А у Андрея Валентиновича получалось это так ласково, искренне, по-домашнему как-то… Стыдно признаться, мне даже нравилось. Что примечательно, на людях он меня так никогда не называл. За это я ему был искренне благодарен.

— А я твоих охламонов на тренировку по футболу забрал. В пятницу соревнования состоятся между детскими домами города. Есть желание поучаствовать?

— Во-первых, как вы выразились, «охламоны» эти — не мои. А, во-вторых, вы же сами знаете, Андрей Валентинович, нога, — угрюмо буркнул я себе под нос и в следующую же секунду пожалел об этом. «Зачем я так с ним, он же мне добра желает, и единственный, кто здесь понимает и поддерживает».

— Поругались что ли опять? — как будто не заметив моей грубости, спросил воспитатель. — А про ногу извини, Вань, забыл.

Я вам не рассказывал, что маленько прихрамываю на одну ногу? В роддоме что-то произошло: то ли по ошибке врачей, то ли ещё из-за чего-то, но я чуть не остался инвалидом. Врачи вообще боялись, что это на всю жизнь, но, Слава Богу, всё обошлось. Раньше я ходил, опираясь на палочку, но сейчас на двух ногах стою вполне уверенно, даже могу немного мяч во дворе с ребятами погонять. Разумеется, воспитатели и Андрей Валентинович в частности стараются меня всячески оградить от сильных физических нагрузок, я с ними не спорю. Потому что иногда нога всё-таки ноет, особенно в дождливую и пасмурную погоду.

Чтобы как-то разрядить обстановку, я решил рассказать Андрею Валентиновичу про записку. Знаю, что он никому не расскажет и смеяться надо мной точно не станет. Меня захлестывала волна счастья, хотелось жмуриться от него, как от яркого солнышка, поэтому я и решил поделиться кусочком этого счастья с самым близким мне человеком в этом детдоме.

Андрей Валентинович очень внимательно выслушал меня; он кивал, улыбался при виде того, как я нервничаю и заикаюсь. В конце моего монолога он одобрительно похлопал меня по плечу, мягко улыбнулся и сказал: «Иди, Ваня, иди, Настя уже ждёт тебя. Негоже молодым людям опаздывать на свидания».

5

Действительно, Настя уже ждала меня. На третьей скамейке, как и договаривались. При виде меня она вскочила, потом села, поправила подол коротенького розового платьица. Я подошёл к ней и зачем-то поклонился. Она не смогла сдержать улыбки, я улыбнулся ей в ответ своей глупости. Обстановка более или менее разрядилась.

— Вань, привет.

— Я… — начали мы в голос, переглянулись и захохотали!

Она смеялась так звонко, игриво и задорно, что не смеяться с ней вместе было просто невозможно! Я присел к ней на скамейку, и мы хохотали добрых пять минут. Это были самые счастливые минуты за сегодняшний день, а, быть может, и за всю мою никчёмную жизнь. Забылось всё плохое: задиристые соседи, ночные побои в туалете, постоянное недоедание, даже отсутствие родителей в тот момент меня как-то не особо огорчало. Мне просто было хорошо с ней. Вот так вот вдвоём сидеть на третьей скамейке и хохотать над чем-то, одним только нам известным. Наконец, мы оба успокоились. То ли испугались, что кто-то услышит наш звонкий смех, то ли исчерпали весь запас смеха на сегодняшний день. Странно, но мы перестали смеяться одновременно. Просто замолчали оба и всё.

Молчание затянулось. По Насте было видно, что она крепко задумалась, сведя брови на переносице и судорожно барабаня пальцами по коленкам. А я не смел нарушить это молчание и прервать её мысли. Я чувствовал, как ей тяжело начать первой, как нелегко на это решиться. Но всё-таки понимал, что сделать это должна она, иначе, зачем же она меня сюда позвала?

Наконец, Настя глубоко вздохнула, видимо, собралась с мыслями и начала разговор так:

— Вань, на самом деле, я позвала тебя сюда, чтобы попрощаться.

— Попрощаться? — не понял я.

— Да, именно так. Я знаю, что подслушивать нехорошо, но как-то раз, вечером, проходя мимо кабинета Андрея Валентиновича, я случайно услышала его разговор с какой-то женщиной. И, похоже, она хочет забрать тебя к себе.

— Странно, а почему именно меня?

— Насколько я поняла из их разговора, она посмотрела какую-то передачу, которую снимали про наш детдом, и ты ей очень сильно понравился!

Действительно, недавно один из центральных каналов сделал репортаж про наш детский дом, в котором показывались наши жилищные условия, ну и, конечно же, мы, дети. Помнится, я тогда ещё прочитал стихотворение собственного сочинения про маму, про то, как я её люблю и хочу быть рядом с ней. Видимо, эти строки и запали в душу той самой женщины.

— Но… Это так неожиданно.

— Вань, да что ты! Это же просто чудесно! Наконец-то ты обретёшь свою семью, свой дом, ты будешь самым счастливым человеком на свете!

Непонятно, какие чувства переполняли меня в тот момент. С одной стороны, и радость, и таинственное ожидание чего-то нового (вот оно: предвкушение чуда!), но, в то же время — тихая грусть и какая-то необъяснимая пустота. Возможно, от осознания того, что совсем скоро потеряю Настю и Андрея Валентиновича…

— Вань, ну ты что, совсем ни капельки не рад? — спросила Настя, увидев тревогу в моих глазах.

— Почему же? Я очень рад! Только вот как же… ты, — чуть ли не выдавил я из себя.

Настя поняла, что я хотел сказать. Она тяжело вздохнула и достала из кармана своего платьица цветочек, сделанный из розового, белого и зелёного бисера размером со спичечный коробок. Бисеринки красиво переливались на солнышке.

— Ух ты! Как красиво! Сама сделала? — зачем-то спросил я, хотя прекрасно знал, что Настя любит заниматься бисероплетением, регулярно посещает наш детдомовский кружок и её работы уже не раз занимали призовые места на городских и областных соревнованиях.

— Ага. Ты сохрани его, ладно? Пусть он напоминает тебе о ребятах, нашем детском доме и …обо мне. — Снова вздохнула она, и я заметил, как стали намокать её глаза.

Ну не могу я смотреть, когда другие плачут! Особенно девочки. Особенно Настя. Я не знаю, что делать в подобных ситуациях, теряюсь, одним словом. Поэтому в следующий миг я резко соскочил со скамейки, взял цветочек из тёплых Настиных рук, небрежно засунул его в нагрудный карман рубашки. Поблагодарил её, пробормотал что-то вроде: «Я тоже буду скучать» и стремительно зашагал в сторону корпуса, чувствуя инстинктивно, что Настя смотрит мне вслед и вытирает намокшие глаза платочком. Знаю, конечно, что поступил я тогда поспешно и глупо, не по-джентельменски как-то… А что мне оставалось делать? Подарить ей мне было нечего, да и оставаться там, видя её слёзы мне было не под силу. Конечно, я потом часто ругал себя за то, что не остался с ней рядом, не утешил, не попрощался, как следует и толком не отблагодарил за подарок, но именно в тот момент я бежал, не думаю ни о чём. Бежал как трус: от Насти, своей беспомощности и своего загубленного детства.

6

— Нет, ты видел, как я сегодня забил последний гол? Прямое попадание! — услышал я, подходя к своей комнате. Как всегда, Егор хвастался перед ребятами.

— Да, ты сегодня был на высоте. Думаю, мы намотаем этот пятый детдом в пятницу на соревнованиях! — подхалимничали мои соседи.

— Ещё бы, с таким-то нападающим, как наш Егерь!

Тьфу, даже слушать противно! Мои сожители были так увлечены обсуждением сегодняшней тренировки, что даже не сразу заметили, как я вошёл.

— А, вот и рохля пожаловал. Что, залатал свои ранки?

— Да ты не боись, — это Егор. — Мы тебя бить не будем, по крайней мере, до вечера — точно! — расхохотался он своим противным смехом. Друзья тут же подхватили. — На трене выложились по-полной, не до тебя сейчас!

Я только хотел язвительно поблагодарить их за такую любезность, как в дверь вошёл Андрей Валентинович.

— Ну что, орлы, как прошла тренировка?

Все, как по команде, выставили большие пальцы вверх, мол, супер!

— Так держать! Иван, можно тебя на минутку, разговор есть.

Я кивнул и послушно вышел из комнаты, чувствуя гаденькие ухмылки своих соседей за спиной.

Кабинет Андрея Валентиновича был в конце коридора. Прямиком туда мы и направились. Пока шли, не перекинулись даже парой слов. Воспитатель был чем-то всерьёз озабочен, а я, кажется, догадывался, о чём сейчас пойдёт речь.

— Малыш, нам надо с тобой серьёзно поговорить, — начал было Андрей Валентинович, когда дверь за нами плотно захлопнулась.

— Я даже знаю, о чём. — Не совсем тактично перебил его я.

Воспитатель удивлённо вскинул брови.

— Да? И откуда же, позвольте узнать? — наигранно залюбезничал он.

Тут я понял, что поторопился. Ну кто меня за язык тянул? Так как рассказывать о том, что Настя случайно услышала разговор я не хотел, то буркнул: «Неважно».

Нет, ну зачем я себя вот так веду? Кто дал мне право так разговаривать с Андреем Валентиновичем, который всегда так добр ко мне? Иногда я просто ненавижу себя за это! Но в данном случае у меня не оставалось другого выхода.

Воспитатель немного помолчал. Затем спросил:

— И как ты на это смотришь?

— Я… я даже не знаю! С одной стороны, я очень-очень, просто безумно рад, что обрету свой дом, свою семью. Но, с другой — это так неожиданно, так внезапно! Складывается такое впечатление, что всё это происходит не со мной, как будто с другим мальчиком, как во сне, — затараторил я, пытаясь хоть как-то заглушить свою недавнюю грубость.

— Я понимаю твои чувства, Вань. Знаю, что в это трудно поверить, но, тем не менее, это так. Стыдно признаться, но мне самому немного горько от того, что скоро с тобой предстоит расстаться. На мой взгляд, ты самый искренний человечек из всех ребят, что живут в нашем детском доме. Быть может, поэтому эта женщина выбрала именно тебя.

Мы помолчали немного. Потом я робко спросил:

— А какая она из себя, ну, эта дама?

— Это чудесная женщина! — начал быстро говорить Андрей Валентинович. — Хоть я её никогда и не видел, но уверен, что она хорошая! Добрая, милая, по крайней мере, по разговору. Они с мужем в браке 25 лет, но, к сожалению, не могут иметь своих детей. А эта женщина (кстати, её зовут Ольга Георгиевна) всегда хотела иметь троих детей. Двое у них уже есть (взяли из детдома): старшая — Анна, ей семнадцать лет, средний — Михаил, ему сейчас четырнадцать. А вот младшим в своей семье они хотели бы видеть тебя. Как ты, наверное, догадался, ей запали в сердце строчки из твоего стихотворения про маму. Она нашла телефон нашего детского дома и связалась со мной. Завтра они хотели бы тебя забрать.

— Как, уже завтра? — на меня как ушат холодной воды вылили.

— Ну да, завтра. А почему бы и нет? Говорят, они даже срочно ремонт в детской сделали к твоему приезду. Как-никак, желанный ребёнок всё-таки.

Вот бы никогда не подумал, что последнее словосочетание может относиться ко мне.

— Послушай, малыш, я желаю тебе только добра. И я искренне верю в то, что в этой семье ты обретёшь ту заботу и душевную теплоту, которых тебе так не хватало все эти годы. Помнишь, ты мне говорил про ощущение чуда? Вот же оно! Чудеса случаются! Не упусти свой шанс, Ванюш. Главное, надейся на лучшее, и всё в твоей жизни сложится хорошо.

— Надеюсь, Андрей Валентинович, очень надеюсь на это…

7

Последнюю ночь в детском доме я опять плохо спал. Обещанную расправу соседи мне так и не учинили — слишком заняты были горячим обсуждением предстоящих соревнований. На всякий случай, я попросил Андрея Валентиновича никому не говорить о том, что завтра меня забирают. Зачем? Начнутся лишние разговоры, пересуды, зависть. Могут и побить. А мне этого в последний день даром не нужно.

Итак, всю ночь я не сомкнул глаз. Знаете, такое бывает, когда вроде очень сильно хочешь спать, сил никаких больше нет, а уснуть почему-то всё равно не можешь. В голову лезут всякие мысли: то тревожные, то радостные. И некая неопределённость перед будущим. И только с первыми лучами солнца я немного задремал.

Как это ни странно, разбудили меня с утра не мои злополучные соседи, а повариха тётя Люба, которая приглашала всех на завтрак. Она заглянула в комнату:

— Ребятки, все на завтрак! Ой, — она огляделась вокруг, — ты один тут, Вань. Что ж, айда завтракать! — сказала она и прикрыла за собой дверь.

Я приподнялся в своей кровати и то же огляделся — след моих сожителей давно простыл, а их кровати были аккуратно заправлены. «Как странно», подумалось мне. На душе стало тревожно, не по себе как-то. Обычно, если они куда-то собирались с утра, да ещё всей бандой, то уж точно не ходили, как мышки. Или я под утро так крепко уснул, что даже не слышал, как они ушли? Не знаю. Во всяком случае, предстоящие события сегодняшнего дня вытеснили из моей головы все страхи и дурные мысли.

Я сладко потянулся, резко встал (чего, по-моему, делать было нельзя), всунул ноги в свои разношенные тапки и пошёл умываться. Умылся, причесался, надел свою старую футболку и шорты и вышел в коридор. Потом подумал, что, возможно, последний раз сегодня увижу Настю в столовой, вернулся и переодел свою почти новую голубую рубашку. Глянул в зеркало — порядок! Повеселевший, я пошёл на завтрак.

Ребята выходили из своих комнат и, как и я, направлялись в столовую. То ли мне показалось, то ли действительно все сегодня улыбались, были приветливы и добры. Что особо радовало — Егора и всю его компанию по дороге в столовую я так и не встретил.

Когда мы всей гурьбой с ребятами ввалились в комнату приёма пищи, там нас ждал ещё один приятный сюрприз. На завтрак сегодня давали рисовую кашу (её тётя Люба готовит необычайно вкусно!) и треугольнички сыра «Hoсhland» — в нашем детском доме необычайная роскошь!

«Неужели чёрная полоса в моей жизни наконец-то закончилась?», невольно подумалось мне. И, как бы в подтверждение моих мыслей, я нашёл глазами Настю, которая улыбнулась мне своей очаровательной улыбкой и кивнула, то ли приветствуя, то ли подтверждая справедливость позитивных мыслей. Я улыбнулся ей в ответ, и понял, что в данный момент я — самый счастливый мальчик в нашем детдоме, в нашем городе, а, возможно, и на всей планете Земля!

Завтрак прошёл без происшествий. Все с удовольствием ели вкусную кашу, довольные, разворачивали треугольнички сыра. Как всегда, в конце трапезы, Настя и ещё пара девочек помогали тёте Любе убирать со стола грязные тарелки. Я тоже всё доел, облизал свою ложку с мыслью о том, что, возможно, делаю это в последний раз и начал думать, что же мне делать дальше: идти в свою комнату потихоньку собираться или же в кабинет к Андрею Валентиновичу, уточнить ещё кое-какие детали. С этими мыслями я и покинул столовую, так и не решив, что же мне сделать в первую очередь.

Всё разрешилось само собой. Когда я вышел в коридор, то увидел Андрея Валентиновича, приветливо машущего мне рукой и увлекая за собой в свой кабинет. Я бросил быстрый взгляд на часы, висевшие на стене в нашем коридоре. «Без пяти девять, — подумал я. — Быстро же они».

Как я и предполагал, меня уже ждали. Новые родители, новый дом, новая жизнь.

В кабинете нашего воспитателя сидели мужчина и женщина, лет так тридцати пяти — сорока. Причём женщина выглядела старше своего мужа. Немного полноватая, с короткими рыжими кудрявыми волосами, зелёными глазами, подведёнными изумрудными стрелками и густо накрашенными длинными ресницами. Она была одета в кофточку красивого мятного цвета и прямую юбку до колена, в туфли на небольшом устойчивом каблуке. Лицо её было добродушно и приветливо, а в глазах читалась некая детская непосредственность и даже наивность. При виде меня её огромные зелёные глаза распахнулись ещё больше, она широко улыбнулась. Не ответить на такую открытую, милую и какую-то домашнюю улыбку было просто невозможно. Моя будущая мама понравилась мне с первого взгляда.

Совершенно по-другому обстояло дело с моим будущим отцом. Высокий, худой, одетый во всё чёрное мужчина с коротким светлым ёжиком на голове и жилистыми руками не вызывал к себе доверия. Напротив, даже несколько настораживал. В его холодных голубых глазах я не увидел никаких эмоций — сплошное безразличие. Если в глазах мамы (надо же! Я уже мысленно её так называю) я увидел радость и необыкновенную теплоту, то глаза этого мужчины выражали лишь скуку и, как видимо, желание поскорее отсюда уйти. А со мной или без меня — это уже дело десятое.

Мои наблюдения прервал голос Андрея Валентиновича:

— Ну, знакомьтесь, дорогие родители. Ваш будущий сын Иван. А это, Вань, Ольга Георгиевна и Владимир Александрович, прошу уважать и почитать.

Я застенчиво улыбнулся и глянул на Ольгу Георгиевну, которая снова широко улыбнулась мне. Боковым зрением я заметил, что будущий отец сделал тяжёлый вдох и покосился на дверь.

— С документами у вас все в порядке, — сказал Андрей Валентинович. — Сейчас, когда со всеми формальностями покончено, предлагаю вам пообщаться с глазу на глаз, так сказать, без свидетелей.

После этих слов он вышел в коридор, плотно прикрыв за собой дверь. Сказать, что мне стало немного неловко — значит, вообще ничего не сказать. Я даже понятия не имел, о чём говорить с этими людьми, которые совсем скоро должны стать для меня самыми близкими. Ладно, Ольга Георгиевна, но вот Владимир Александрович…

— Ну что ж, давайте не будем терять ни минуты. По дороге домой и поговорим. Беги, собирайся, Ванюш. Мы тебя забираем. Если ты, конечно, не против, — быстро проговорил будущий отец.

Кстати, голос его, хоть и был грубым, но оказался довольно-таки приятным. Это был голос уверенного в себе человека; голос, не терпящий возражений и вызывающий к себе доверие. Я сразу же проникся к Владимиру Александровичу уважением.

— Да, да, конечно собирайся, Ванюш. Нам уже не терпится поскорее забрать тебя отсюда, — подтвердила Ольга Георгиевна.

Я судорожно сглотнул, быстро кивнул и опрометью кинулся в коридор, едва не угодив в дверной косяк. По коридору взад и вперёд прохаживался мой воспитатель.

— Как, уже поговорили? — удивлённо спросил он.

— Ну да, — ответил я на ходу. — Иду собираться.

— И как тебе твои будущие родители? — едва поспевал за мной Андрей Валентинович.

— Вроде ничего, нормальные.

— Смотри, Иван, лишь бы тебя всё устраивало. Тебе с ними жить, — сказал он тихо, постепенно отставая.

Я остановился, развернулся всем корпусом, пристально посмотрел на него, произнёс: «Да, Вы правы» и поспешил к себе паковать вещи.

В комнате меня ждали злобно настроенные соседи.

— Ты, рохля, никак покинуть нас собрался? — спросил Егор, почёсывая кулак. — Нехорошо поступаешь. Мог бы своей радостью с друзьями поделиться.

Меня как прорвало:

— Какие же вы мне друзья? Сволочи, вот вы кто! Я вас всех ненавижу, слышите?! Вы мне всю жизнь здесь испортили! — я не заметил, как перешёл на крик.

— Эээ, батенька, так дело не пойдёт. Что же ты разорался, как деревенский петух спозаранку? Мы тут тебя проводить собираемся со всеми почестями, как друга, — ехидно сказал Егор, — а ты нас сволотой обзываешь. Ай-яй-яй, как некрасиво.

— Нет, ну почему вот так всегда: одним дуракам только везёт, — завозмущались остальные. — Эта корова что, на смазливое личико этого гадёныша позарилась?