16+
Ван Гог. С любовью, Винсент

Электронная книга - Бесплатно

Скачать:

Объем: 64 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Заметка в местной газете AUVERS-SUR-OISE от 7 августа 1890 г.: «В воскресенье, 27 июля, некто, именуемый Ван Гог, 37 лет, голландский подданный, художник, временно находящийся в Овер, выстрелил в себя из револьвера в поле и, будучи только ранен, вернулся к себе в номер, где на третий день умер».

1.

Арль, юг-восток Франции, год спустя.

Крепкий смачный тумак заставил отлететь к стене зуава. Феска слетела с его шадровитой, покрытой плешинами от оспы головы. Озорные блескучие глаза поматовели, вмиг приглушая спесь и наглость, наёмник обмяк и маслянистым пятном сполз по стене генгета, мягко брякнувшись о земляной пол, покрытый плевками и окурками. Нападавший — высокий юноша двадцати лет в табачном плаще и широкополой шляпе, сутуловатый, молчаливый и суровый — всё же выдавил на прощание поверженному турку:

— Это будет тебе уроком! В следующий раз не станешь выставлять отца безумцем.

Довольный собой, он поправил шляпу и твёрдым шагом направился внутрь генгета — небольшого питейного кабачка на улице Рибот. Не успел юноша сделать и пяти шагов к свободному столу, как его окликнул властный голос:

— Арман Рулен, остановись!

Арман вздрогнул, вслушиваясь, как позванивают шпоры и строгий китель национальной жандармерии стремительно настигает его от дверей. Но рассмотрев рыжую холёную бороду (которой всё же было далеко до почтмейстерской брады Жозефа), Арман расслабился лицом и мыслями. Перед ним стоял старый знакомец его отца — Феликс. Между тем, рыжебородый раздувал ноздри от быстрого шага и теперь, заложив большие пальцы за портупею, неспешно восстанавливал дыхание, обходя по кругу уличного драчуна. Наконец он лукаво попенял:

— Опять дебоширишь?

Арман ничуть не смутился, наоборот — усмехнулся с горчинкой, что означало, по-видимому, желание наподдать обидчику ещё. Юноша схватил початую бутылку из-под локтя пьяного в стельку посетителя, мирно спавшего косматым лицом на ещё пахнущей хвоей и еловым маслом свежеструганой доске столешницы, и докончил свой путь — к дальнему свободному столу, на котором, правда, стояли неубранными гранёные бокалы и миска, полная каштановой лузги. Жестом он предложил жандарму разделить с ним выпивку.

— По-твоему, ты поступаешь правильно? — спросил Феликс, и было неясно, что он имел в виду: недавнюю потасовку с солдатом Французского легиона или возлияние за счёт местных забулдыг.

Арман угрюмо промолчал, схватил со стола бокалы и наполнил их до краёв молодым игристым вином.

Жандарм не стал дожидаться второго приглашения, потому что знал: его не будет. Смена Феликса подходила к концу и желание промочить горло давно докучало своей неотвратимостью. В конце концов, почему нет? Он сел напротив Армана. В руках жандарм сжимал жёлтый конверт.

— Ты обронил на улице вот это…

Одним большим глотком Арман осушил бокал, налил снова и резко прервал Феликса:

— Это не моё. Это письмо Винсента.

Феликс снял фуражку, оставив её покоиться на столе твёрдым донышком вниз, и придвинул масляную лампу поближе к глазам, что разобрать мелкий неаккуратный почерк отправителя:

— Господину Тео Ван Гогу. Это же брат Винсента, верно?

— Да, — недовольно огрызнулся Арман и снова отхлебнул до половины из бокала, утолив наконец свою жажду. — Владелец пансиона, где жил Винсент, наводил порядок и нашёл это. Он отдал письмо отцу, и тот сказал, что именно я должен доставить его. Будто это моё дело: разносить письма.

— Твой отец всего лишь хочет проявить уважение.

— Не вижу никакого смысла доставлять письмо от мертвеца, — не сдавался Арман, всем своим видом показывая, как он недоволен волеизъявлением отца. — Да и с чего вдруг: уважение? Что этот человечишко сделал для нашей семьи? Нас здесь ненавидят. В знак доказательства своих слов Арман махнул рукой в сторону двери, через которую пять минут назад вышла подгулявшая толпа во главе с турком, отпустившим вслух неуместную реплику про старшего Рулена. — Ненавидят с тех самых пор, как мой старик отказался подписать петицию…

— … петицию вышвырнуть художника из города, — докончил за Армана Феликс и пригубил вина из своего бокала.

— А я подписала! — крикнула гризетка за соседним столом, самым бессовестным образом подслушивая разговор двух мужчин. На её столе стояла бутылка вина, а в уголках напомаженного рта дымился мундштук с тонкой сигаретой. — И не зря: он был безумен!

— Нет, не был, — возразил Феликс. — Он был сдержанным человеком, сдержанным и неимпульсивным. У него всё пошло наперекосяк только когда приехал друг Гоген. Кажется, это было года три назад, осенью.

Жандарм запрокинул голову на спинку стула, ругнулся без причины и степенно продолжал свой рассказ дальше.

— Винсенту очень хотелось осуществить заветную мечту — устроить в Арле коммуну для художников, а Гоген стал бы первым завсегдатаем жёлтого дома, который Винсент снял для обустройства творческой общины. Но когда Гоген наконец приехал, они очень быстро от дружбы перешли к яростным ссорам. Незадолго до Рождества между ними возник конфликт, свидетелем которого я невольно стал. Всё это закончилось разрывом отношений и отъездом Поля. — Феликс в задумчивости пожевал верхнюю губу. — Вы же помните тот жуткий случай, когда Ван Гог подарил какой-то блуднице платочный свёрток, в котором та нашла отрезанное человеческое ухо? Это случилось почти сразу после отъезда Гогена. В Винсента будто вселился бес.

— Неимпульсивный, говорите? — скептически заметил Арман.

Он многозначительно хмыкнул и, не смущаясь, приложился к горлышку бутылки.

2.

Вечер выдался свежий, подбитый ветерком. Густились сумерки, размачивая и без того размякнувшие тени шумящих на ветру каштанов. Редкие прохожие одаривали вниманием тихую улочку Рибот. Её давно забыли, когда часы на ратуше пробили полночь. Уронив голову на стол, ровно, как и другие завсегдатаи генгета, Арман дремал в приятном полупьяном забытье. Но кто-то его пытался добудиться, выдернуть из сна — и это младшему Рулену решительно не нравилось. Арман всегда и при любом количестве выпитого алкоголя сохранял память и кристальную ясность мысли. Не размыкая глаз, он решил, что это Феликс, и попытался перехватить того за руку. Наконец, он приподнял отяжелевшую голову и открыл один заплывший глаз, но с удивлением отметил, что жандарма нет, как нет гризетки и прочих визитёров, кутивших в кабачке. Только уборщик елозил тряпкой по грязным половицам, закидывая стулья на столы гнутыми ногами вверх. Важные стенные часы с латунным маятником на длинной ножке показывали четверть пятого. Арман нахмурилс и разглядел подле часов своего отца. Внешность Жозефа была весьма примечательна и внушительна. Высокого роста, в сером, ладном мундире почтового служащего — казалось, он никогда не расставался с формой. Пышная борода с усами, врастающими в баки, закрывала пол-лица до самых скул и раздваивалась к заострённым лацканам мундира на два вилочных зубца.

— Гийом, — окликнул уборщика Жозеф, — попроси Альбера заварить крепкого чая. Скажи, что для меня, он не откажет.

Гийом понимающе кивнул и исчез за ширмой, а Жозеф занял место Феликса, снял очки и положил их рядом на стол среди опорожнённого винного стекла. Заметил беспечно брошенное письмо и с мягким укором сказал:

— Ты должен был уехать в Париж.

— Почему бы не послать его почтой? — пьяным голосом спросил Арман, тронул пальцами бумагу и вдруг со злостью оттолкнул, отчего конверт слетел на пол.

— Я посылал, но оно вернулось, — терпеливо растолковывал Жозеф, подбирая конверт и возвращая его в карман младшему Рулену, — адресат не найден.

— А почему ты решил, что я найду его, раз даже почта не смогла?

Арман с трудом подбирал слова — говорить было тяжело.

— Прояви смекалку, — разозлился отец. — Господин Тео Ван Гог важный человек. Поспрашивай людей…

— Ну и что я скажу, когда найду его?

— Можно начать с «примите мои соболезнования!»

Появился Гийом с подносом. Он выгрузил на стол курносый чайник и две щербатые на блюдцах чашки. Несмотря на позднее время, хозяин генгета Альбер Бошу не только не отказал Жозефу, но и взял на себя труд пополнить его заказ плошкой колотого сахара и малёхоньким бутыльком шерри-бренди.

— За счёт заведения.

Жозеф кивнул в знак благодарности и разлил крепкий чайный настой по чашкам. Арман воодушевился, растёр виски и под немые укоры отца в два глотка опустошил хмельную склянку. Только после этого он с удовольствием приступил к чаю.

— Езжай утренним поездом, — настаивал Жозеф на своём. — И передавай глубочайшие соболезнования от меня, матери, твоего брата и да, конечно же, от маленькой Марсель. Она тоже была ему другом.

Арман неприязненно качнул головой.

— Ей было девять месяцев, отец.

— Дети как животные, сынок. Они видят душу человека по его глазам.

Арман отхлебнул из чашки и устремил свой взор куда-то вдаль.

— Конечно, видят! — недоверчиво повторил он, но Жозеф, кажется, не замечал скепсиса сына.

— Взрослым недоступна такая преданность, — проговорил он. — Взять хоть Жену. Целый год брал с Винсента деньги за жильё и улыбался, а потом подписал против него петицию. Жену поступил скверно. Он и не думал о последствиях, пока не узнал о том, что Винсент…

— … покончил с собой? — убедительно закончил за отца Арман. — Почему тебе так сложно в это поверить? Ты видел, что здесь было.

— Он сорвался. Иногда такое случается…

— … со слабаками!

— Поживи подольше — и увидишь! — ответил отец и глаза его затуманились элегической печалью. — Жизнь ломает даже сильных. После той дикой и нелепой истории с ухом ему не давали ни малейшего шанса, даже дети над ним измывались.

— Это я называю слабостью — позволить, чтобы дети довели тебя до сумасшествия.

— … и его соседи… и полиция, — продолжал Жозеф. — И градоначальник! Весь город против больного человека. Он какое-то время лечился в Сан-Реми и, между прочим, ему стало лучше.

— Что-то ненадолго ему полегчало! — горячился Арман, не в силах продолжать бессмысленный спор.

Жозефу не оставалось ничего, как воспользоваться ещё одним, последним аргументом. В руках почтмейстера возник бумажный фунтик — письмо, сложенное, по меньшей мере, вшестеро. Жозеф носил его под толстой подкладкой мундира, там, где лежал понюх табака. Вот и сейчас от испещрённого чернилами листа пахло табаком, а с его многочисленных складок ссыпалась пересохшая табачная труха.

— Я чувствую себя абсолютно спокойным и нормальным, — зачитал дрожащим голосом Жозеф. — Вот что он мне написал за полтора месяца до смерти.

Отец замахал изжёванным листком перед носом Армана, и тому вдруг до чёртиков захотелось курить. Он смертельно устал от отца, его писем, от этих бесполезных разговоров.

— Как можно от чувства абсолютного спокойствия до самоубийства дойти за шесть недель? — не унимался отец и всё заглядывал в одурманенные сыновьи глаза, будто искал на их зыбком дне ответ.

Видя, как взвинчен отец, Арман утихомирил его пыл.

— Печально, я понимаю, — задумчиво негромко произнёс он. — Но какой смысл доставлять это письмо сейчас?

— Они были очень близки. Винсент писал своему брату каждый день. Мне ли не знать: я приносил эти письма. Если бы, не дай Бог, ты написал мне письмо и умер, не отправив, я бы хотел получить его. А ты: нет? Если бы это было моё письмо…

3.

Всю дорогу до Парижа Арман проспал. К дремоте усталости добавился хмель и винные пары: в привокзальной таверне он успел распить бутылочку с незнакомым кочегаром. Выкурив под бургундское несметное количество папирос, юноша уснул в купе, едва его голова коснулась подголовника мягкого сиденья. Он проснулся уже по ту сторону вояжа, от паровозного гудка, извещающего пассажиров о прибытии.

Большой город встретил младшего Рулена грохотом омнибусов и конок. Многоместная карета позволяла всего за четыре сантима добраться от центра до окраин. Дорога занимала немало времени, но всё же это выходило дешевле, чем брать фиакр и быстрее, чем идти пешком. Механические кентавры — полулошади-полупоезда, совсем короткие, на один или два вагона — попадались реже и курсировали по узкоколейке, проложенной по городским артериям самых оживлённых улиц. Они и стоили дороже на сантим, но у Армана не было в кармане лишнего су, поэтому он решился на пешую прогулку, благо погода располагала к променаду. Уличная жизнь Парижа пугала, удивляла и восторгала. По бульварам праздно шатались молодые бездельники в модных туалетах, важно зажимавшие под мышками замусоленные томики стихов. Иногда они выкрикивали непристойности, пытаясь привлечь к себе внимание, но чаще расхаживали молча, с петушиным видом. Кроме светских вертопрахов, на улицах отирался и обычный люд — извозчики, приказчики, рабочие. Последних можно было узнать по широким панталонам и заправленной в них блузе. Много было бродячих музыкантов в шутовских поношенных рубищах и рисовальщиков в бархатных беретах с перепачканными от угля руками. Арман заметил, что пока одни прогуливались, другие сидели на стульях прямо на улице и пристально рассматривали гуляющих. Больше всего «сидящих» было на правобережных бульварах, выходивших к Сене.

Художественная лавка Жюльена-Франсуа Танги находилась в старом квартале Маре, как раз на правом берегу Сены. От отца Арман слышал, что папаша Танги, как называли многие художники известного на весь квартал (и даже за его пределами) поставщика художественных принадлежностей, снабжал всем необходимым для работы Винсента. Следовательно, он мог знать Тео. По слухам, у Жюльена отоваривались Огюст Ренуар и Камиль Писсаро — весьма известные живописцы, снискавшие успех у публики. А ещё — если верить всё той же народной молве — папаша Танги был настоящим меценатом, разрешавшим покупателям расплачиваться с ним картинами. Успех художника на профессиональном поприще отнюдь не был критерием для папаши Танги: он охотно брал работы малоизвестных живописцев, так что и Винсент однажды написал портрет владельца лавки в счёт уплаты долга за краски и мольберт.

Так это или нет, Арман не стал выспрашивать у низкорослого человека в соломенной шляпе с поднятыми полями и синем муаровом жилете с двумя рядами роговых пуговиц, открывшего ему дверь магазина. Это могло бы показаться невежливым: продавца Арман видел впервые в жизни. Он представился и коротко изложил цель своего визита.

— Я думаю, нам следует поговорить, — произнёс Жюльен и указал на крохотную комнату за нитяными шторами из деревянных косточек.

Он препроводил гостя внутрь каморки, сплошь завешенной рисунками с японскими мотивами. В основном это были островные или горные пейзажи в технике акварели, реже попадались натюрморты — пёстрая палитра японских цветов: нежных глициний, нарциссов или мускари. Несколько рисунков, выполненных тушью, изображали японских женщин в национальных нарядах. Из мебели в каморе был только треногий табурет с бамбуковыми ножками, банкетка и высокий стол с откидной доской, похожий на конторку. На столе действительно лежали несколько листов незамаранной бумаги и чернильница. Но письменные принадлежности были отодвинуты в сторону, а на передний край выставлены более потребные вещи: серебряная папиросница, спичечный футляр и изящный марафет красиво расставленных флаконов.

Жюльен хлопнул о тёрку спичкой и пыхнул жёлтой папироской, заняв банкетку: сел, скрестив ноги, словно застыл в нелепом танце.

— Вы сядьте. Закурите?

Гость благосклонно принял угощение: закурил вместе с хозяином лавки, примостившись на табурете напротив Танги.

— По адресу, который был у нас, — начал Арман, — его нет.

— Я боюсь, — папаша Танги сощурился от горького дыма, потёкшего из ноздрей, — что вы уже не сможете доставить письмо Тео Ван Гогу.

— Нет? А почему?

— Два сердца — один разум. Так мне говорил Винсент. Может, так оно и было. Смерть Винсента сильно подкосила брата. Он пробыл с ним весь последний день, когда Винсент был уже смертельно ранен. Он сказал Тео, что хочет говорить с ним о жизни, а не о смерти. Он и словом не обмолвился о роковом выстреле в поле у Овера. Тео всё выспрашивал, почему, но не получал ответа. И никакой предсмертной записки. Так это и осталось тайной. Теодоруса Ван Гога не стало через полгода после смерти брата. Скоропостижно скончался в Голландии. Я слышал, его разбил паралич. Всё произошло стремительно.

— Один за другим? — Арман крепко задумался. — А всё-таки как Винсент умер?

— Его очаровывали огромные пространства зерновых полей, раскинувшихся в окрестностях Овер-сюр-Уаз. Он застрелился в пшеничном поле за любимым делом, у своего мольберта.

— И… вы не знаете почему?

— Нет. Тео полагал, что несчастье его брата уходит корнями в детство. Маленький Винс очень старался, чтобы в семье его любили, но у него не вышло заслужить любви матери. Винсент говорил мне, что он был старшим сыном, но не первенцем. Мертворождённый мальчик, с которым Винсент никогда не мог сравниться в глазах их матери. Он отчаянно старался быть таким, каким его хотели видеть. Он стал работать в художественно-торговой фирме своего дяди, но его выгнали с позором. Пытался стать пастырем, как его отец, но учёба упорно не давалась, и он стал миссионером низшего ранга, увы, тоже ненадолго. Его уволили снова. Казалось, тупик, но Тео сказал, что верит в Винсента, и, если тот будет бороться за себя, Тео станет бороться вместе с ним. И вот так и случилось. Винс впервые берётся за кисть. Ему двадцать восемь. Раз Тео на его стороне, то для него нет преград.

— И что случилось потом?

— Париж конечно.

Папаша Танги нарушил ансамбль стеклянных пузырьков, выдернул пару и протянул один Арману.

— Ренуар, Синьяк, Писсаро, Тулуз, Бернар, Моне и Мане — они все сюда приезжают, потому что всё, что происходит в искусстве, происходит здесь. И к кому они идут покупать краски? Конечно же, к папаше Танги.

Утопив окурок в пепельнице, Танги зубами выворотил из крохотного горлышка пробку и блаженно булькнул скоротечным глотком.

— Для многих художников, — продолжал он неторопливо, откинув голову, ворочая воспоминания, — Париж конечная цель, но не для Винсента. Это была остановка, чтобы подучиться, а затем он продолжил путь дальше. Я снова встретил его два года спустя. Он был гораздо спокойнее, увереннее в себе, и я подумал: вот человек, чья история закончится хорошо. Наконец-то восходит его звезда, его революция победила. Так что представьте себе, какое это потрясение — стоять над его гробом всего полтора месяца спустя. Его не отпевали, местный кюре отказал проводить мессу для протестанта и самоубийцы. Уже отпечатанное уведомление о погребении, включавшее и сообщение о церковной службе, пришлось исправлять вручную, так что церемония прощания проходила в пансионе, где жил Винс. Гроб затащили на бильярдный стол, а стены украсили его картинами. Поверх гроба простое белое покрывало и множество цветов, которые он так любил: георгины, подсолнухи, а рядом на полу — его мольберт, складной стул и кисти. Злые языки судачили, что Ван Гог имел душевный недуг. Может и так, не знаю. Доктор Гаше, с которым я обмолвился на похоронах парой слов, присматривал за Винсентом в Овере и уверял, что тот был абсолютно здоров. Признаться, вначале я подумал, что Гаше — это брат Винсента. Доктор говорил надгробную речь и рыдал всё время, пока произносил её, а через час уже бегал и снимал со стен лучшие картины, так, будто они были его собственностью. Он утверждал, что так оно и есть, что это плата за лечение. Доктор пользовался полным доверием у Тео. Полагаю, он всё ещё близок с семьёй Ван Гогов. Может стоит спросить у него о причинах.

— Это мой отец хочет знать причины, а мне нужно всего лишь передать письмо Тео. — Арман недвусмысленно поднялся и кивнул, благодаря за тёплое гостеприимство.

— В Париже остались лишь тени Ван Гогов, — сказал Танги, подавая Арману шляпу. — Боюсь, вам придётся вернуть письмо отцу. Мои соболезнования.

4.

На литерный поезд, следующий из Парижа в Нормандию, к океану, с короткой в минуту остановкой в Овере, Арман едва успел. Пришлось запрыгивать на подножку последнего вагона. Время в пути два с небольшим часа, и за это время Арман успел не только насладиться окрестными пейзажами, но и написать письмо отцу, которое он опустил по прибытии в почтовый ящик. «Дорогой отец, — писал он, — похоже, мне придётся ехать дальше, чтобы найти нового адресата, потому что, к несчастью, Тео скончался. Но есть один доктор и, я думаю, письмо нужно передать ему».

Овер-сюр-Уаз совсем маленький городок с населением в две тысячи душ. Жизнь здесь существенно дешевле парижской. Огромный дом, который мог себе позволить содержать доктор, было видно со станции. Умывшись и утолив жажду на станционной водокачке, Арман, причесавшись гребешком растопыренных пальцев, двинул к дому по утрамбованной колёсами телег и башмаками ухабистой дороге. Дорога петляла трусливым зайцем и путь до особняка растянулся ещё на полчаса. Ориентированный на новый свободный стиль модерн, дом зачаровывал эмоциональной выразительностью томных извивов, но с трудом вписывался в окружающий его сельский ландшафт. Казалось, он сбежал сюда от столичной суеты в тишину и безмятежность глухого пригорода, под тень рододендронов и орешника. За невысокой изгородью, оплетённой диким плющом, с гостеприимно распахнутой калиткой, скрывался ухоженный сад, миновав который Арман вышел к крыльцу с парадным входом. Вежливо, но громко он постучал дверным молоточком, но внутри не отозвались. Откуда-то со стороны бокового фасада до молодого человека донеслись глухие звуки пианино: кто-то разучивал гаммы. Влекомый, Арман пошёл на этот звук, ступая по рассыпанному гравию дорожки. Из-за приоткрытой террасной двери, остеклённой цветной мозаикой, юная особа, примерно одних лет с младшим Руленом, в газовом платье, нежно повторяющем очертания женского силуэта, закончила упражняться в гаммах, и стала музицировать, мягко перебирая пальцами по чёрно-белым клавишам. Девушка часто посматривала в раскрытые ноты, но мелодия не была знакома Арману. Впрочем, он заслушался, обворожённый минорными мотивами, блестяще сочетающимися с кроткою печалью мадемуазель. Его подглядывание не осталось незамеченным. Очарованного обаянием девушки Армана вернула к действительности женщина с букетом свежесрезанных роз. Неожиданно под окнами террасы она обнаружила незнакомого мужчину и теперь размышляла, как лучше реагировать на это неприятное открытие. Арман смутился, покраснел и, отскочив от окна, в приветственном жесте приподнял шляпу.

— О, доброе утро, мадам! — спешно поздоровался он. — Мне нужен доктор Гаше.

— Доктор? — не сразу справляясь от удивления, повторила женщина, внимательно изучая визитёра. — Вы записаны на приём?

— Нет, у меня для него письмо от Винсента Ван Гога, друга моего отца из Арля.

Арман пропустил ладонь под клапан наплечной сумки и вытащил оттуда желтый прямоугольник конверта.

— Вы не знаете? — воскликнула женщина, задумчиво заправляя за ухо сбившуюся прядь тёмных волос, в которых проглядывали седые нити. — Винсент Ван Гог скончался.

— Знаю.

— А доктор в Париже и вернётся только завтра. Тогда я и передам ему письмо. — Она нагрузила сгиб локтя увесистым букетом и протянула свободную руку, чтобы принять письмо из рук Рулена.

— Нет, — спешно отстранился Арман, — я предпочту вручить его лично. Хочу поговорить с доктором о Винсенте.

— Что ж, — кивнули Арману в ответ, не скрывая досады. — Мне есть, что сказать о нём. Дурной он был.

— Это медицинское заключение? — с фривольной капризностью Арман нахмурил переносицу.

— Я работаю экономкой у доктора Гаше с переезда его семьи в Овер, — как можно равнодушнее произнесла женщина, — и безошибочно определяю людей. Поверьте, могу в них разбираться. С первого взгляда, как увидела этого, с позволения, художника, я знала, что это плохо кончится. У него был такой потерянный взгляд и в нём определённо было что-то безумное, что-то такое, на что невозможно смотреть. — Она зашуршала сухими пальцами, пытаясь подыскать нужные слова, но, так и не найдя их, укоризненно вздохнула. — Я пошлю за вами, когда доктор решит, что сможет вас принять. Где вы остановились?

— А где жил Винсент?

— На постоялом дворе Раву.

— А! — протянул Арман. Ему пришла в голову блестящая идея: если уж суждено здесь задержаться на денёк-другой, то почему бы не провести время с пользой. — Вот там я и буду.

— Настоятельно не советую. — Экономка окатила легкомысленного посетителя ледяным презрением. — Это дыра, так и знайте! Доктор нашёл ему хорошее место у нас: мансарда с видом на прекрасный, цветущий, ухоженный сад, но — Винсенту, очевидно, по душе была дыра. — Она повторила это слово: дыра, ударением отчёркивая, сколь ненавистно ей это место.

— И тем не менее, — Арман приподнял шляпу, — вы найдёте меня там.

У калитки экономка нагнала Армана. Женщина пыталась подавить возникшее волнение.

— Вы же не будете снова поднимать здесь шум? В этом доме пролито уже слишком много слёз по этому безумцу.

5.

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.

Скачать: