Валерий Брюсов. Художник на рубеже

Предисловие

Культуру рубежа XIX — XX веков определяет личность художника. Наличие субъективно-лирического авторского высказывания является фундаментальной основой драматургии и театра серебряного века. И в этой связи особенно интересным представляется театральное наследие Валерия Яковлевича Брюсова.

Валерий Яковлевич Брюсов — один из интереснейших художников рубежа XIX — XX веков, и русского символизма в частности. В основном мы знаем его как русского поэта начала 20 века, выделяя тем самым лишь одну сторону его литературного облика. Но роль Брюсова в развитии русской литературы определяется не только его главным делом — лирической поэзией, но и творчеством, окружающим и дополняющим его лирику — художественной прозой, очерками, переводами, критическими и теоретическими статьями, наконец, драматургией. В этом обширном творческом наследии драматургия и выступления на театрально-критические и теоретические темы, то есть наследие собственно театральное, занимает значимое место.

Однако, его драматургия остаётся почти без внимания исследователей творчества Брюсова. Рассматривать же личность художника, тем более столь сложного и неординарного, необходимо, безусловно, через всю призму его творчества, а не только через одну её грань.

Лишь некоторым пьесам Брюсова посчастливилось увидеть свет рампы. В 1893 г. в московском Немецком клубе силами любителей были поставлены этюд «Проза» и драма «Декаденты»Гудзий Н. К. «Из истории раннего русского символизма» — «Искусство», М., 1927, кн. IV, т. 3, с. 186; а также Брюсов В. «Автобиография» (1912—1913 гг.) — Брюсов В. «Голос часов», М., «Центр-100», 1997, с. 53. (где главные роли исполнял сам автор). Над самой известной брюсовской драмой «Земля» в течение года работал Мейерхольд в Театре-Студии на Поварской (1905), а позже, в 1922 г. она была поставлена в Петрограде сразу в двух — Большом Драматическом и Ленинградском Государственном Экспериментальном — театрах. Неоднократно шла в разных театрах психодрама (авторское жанровое определение) «Путник»Малышев А. «Валерий Брюсов — как драматург» — «Жизнь искусства», Л., 1923, №49, с. 9.. Приходится констатировать, что драматургия Брюсова почти не имеет сценической истории, а по тем редким, незначительным откликам, которые были на некоторые из этих постановок, почти невозможно восстановить спектакль, уяснить границы интерпретаций режиссёрами брюсовских идей, поэтому в данной работе эта тема останется в стороне.

Невнимание театрального мира к пьесам Брюсова, краткие и сдержанные высказывания современников — А. Блока, А. Белого, М. Волошина (в основном о драме «Земля»), сопоставление драм Брюсова с драматургией других русских символистов, зачастую не в пользу первых, в значительной степени сформировали мнение о Брюсове как драматурге рассудочном, хладнокровном, отчасти формальном, драматурге-ремесленнике.

Создаётся ощущение, что рядом с поэтическими драмами А. Блока, философско-психологическими трагедиями Ин. Анненского, религиозно-метафорическими пьесами Д. Мережковского и З. Гиппиус, уходящими корнями в древнерусскую культуру трагифарсами А. Ремизова, пессимистическими творениями Ф. Сологуба, и даже «архаическими» опытами Вяч. Иванова — драматургия Валерия Брюсова, строгая по форме, логически продуманная, проигрывает. Многие, пишущие о Брюсове, говорят о нём, как о человеке «вне изменений, вне развития»Мочульский К. «Валерий Брюсов» — «А. Блок. А. Белый. В. Брюсов», М., «Республика», 1997, с. 377., в драматургии которого «нет ничего личного»Мочульский К. «Валерий Брюсов» — «А. Блок. А. Белый. В. Брюсов», М., «Республика», 1997, с. 419.. Но так ли это? Какой материал может дать театральное наследие Брюсова для развития этой темы, для выявления процесса самопознания и становления художника?

Попробуем, задавшись этим вопросом, выявить лирического героя драматургии Валерия Брюсова, с которым он себя самоидентифицирует, определить особенности его индивидуальности и мышления. Предпримем попытку реконструкции литературного героя и познакомимся ближе с его автором — неординарным, сложным художником рубежа веков.

Fin du siècle

Начало 90-х годов XIX века можно уверенно назвать началом русского символизма, хотя «некоторые „предвестия“ символизма были ощутимы уже в 80-х гг.»Максимов Д. Е. «Поэзия Валерия Брюсова», Л., «Худ. лит», 1940, с. 14.. В 1890 г. в книге Н. Минского «При свете совести» вполне отчётливо проявилась «тенденция к новому мистико-индивидуалистическому мировоззрению»Максимов Д. Е. «Поэзия Валерия Брюсова», Л., «Худ. лит», 1940, с. 14., являющемуся одной из основных черт символической школы. В 1892 г. вышел сборник стихотворений Д. Мережковского «Символы», «в котором элементы новой, декадентской тематики облекались в старые, эпигонские и полуэпигонские формы»Максимов Д. Е. «Поэзия Валерия Брюсова», Л., «Худ. лит», 1940, с. 14., и которым зачитывался Брюсов. В этом же году Брюсов познакомился с французским символизмом, правда «не непосредственно, а через статью З. Венгеровой „Поэты символисты во Франции“ в „Вестнике Европы“ 1892 года №9»Черновая запись Брюсова, относящаяся к стихотворению «Из Римбо», цит. по: Ильинский А. «Литературное наследство В. Брюсова» — «Литературное наследство», т. 27—28 («Русский символизм»), М., 1937, с. 486.. В следующем году появилась брошюра Д. Мережковского «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы», где автор пытался определить существенные признаки нового литературного направления. « (…) Мережковский видел их не только в области «чистой идеологии» («мистическое содержание»), но и в плане поэтики («расширение художественной впечатлительности» — импрессионизм и «символы»).Максимов Д. «Поэзия Валерия Брюсова», Л., «Худ. лит», 1940, с. 14. Тогда же была напечатана статья Н. Михайловского «Русское отражение французского символизма», в которой новое поэтическое течение признавалось существующим в России. Вслед за этим вышел сборник стихов К. Бальмонта «Под северным небом» (1894 г.). Главным оплотом новой индивидуалистической эстетики стал с 1891–1892 гг. журнал «Северный вестник», во многом благодаря критику А. Волынскому, пропагандировавший новых авторов — Метерлинка, д’Аннунцио, Гамсуна.

В том же «знаменательном в истории символизма 1893 году»Максимов Д. Е. «Поэзия Валерия Брюсова», Л., «Худ. лит», 1940, с. 14., 13 августа Брюсов гордо записал в своём дневнике: «Третьего дня кончил свою комедию. Вчера читал её маме и другим. Даже мне самому она очень нравится»Брюсов В. «Дневники (1891—1910)», М., изд. Сабашниковых, 1927, с. 14.. Речь идёт об одной из первых законченных пьес Брюсова, получившей в окончательном варианте жанровое определение «драматической шутки», — «Дачные страсти».

«Брюсов в своих первых пьесах ставил своеобразную задачу психологического „изучения“ „нового поэта“ (…) По мере расширения представлений о символистско-декадентском искусстве Брюсов делает своих героев носителями не только личностных качеств, но и теоретических тенденций (…), как бы идя от зарисовок характера „нового поэта“ к обоснованию характера „новой поэзии“»Страшкова О. «Эволюция «нового поэта» в первых драматических произведениях Брюсова» — «Валерий Брюсов и литература кон. XIX — XX века», Ставрополь, 1979, с. 72..

Узнать подробнее о «характере „нового поэта“» в значительной степени позволяет биография самого молодого Валерия Брюсова.

Ещё в школьные годы на Брюсова писались эпиграммы, и одну из них он приводит в своём дневнике, снабдив коротким сухим комментарием:

«Есть ещё эпиграмма на меня:

Математик и поэт,

Но философ страстный.

Что ж, феномен он? О, нет!

Лишь хвастун ужасный»Брюсов В. «Дневники (1891—1910)», М., изд. Сабашниковых, 1927, запись 12 апреля 1891 г., с. 3..

Видимо, это «хвастун ужасный» сильно задело самолюбие Брюсова, ведь он действительно равно интересовался математикой, философией, поэзией, и пожалуй, математикой даже больше поэзии. Брюсов «всегда любил непобедимую логику математики, но в те годы, между своими 16 — 18 годами, особенно увлекался ею и долгое время держался намерения (…) избрать математический факультет»Брюсов В. «Автобиография» (1912—1913 гг.) — Брюсов В. «Голос часов», М., «Центр-100», 1997, с. 37..

Но в то же время и символизм, который «не хотел быть только художественной школой, литературным течением», в котором «внутри каждой личности боролись за преобладание «человек» и «писатель»» и»«дар писать» и «дар жить» расценивались почти одинаково»Ходасевич В. Ф. «Конец Ренаты» — Брюсов В. «Огненный ангел», Спб, «Северо-Запад», 1993, с. 863—864., был чрезвычайно близок ему. Стремление соединить жизнь и творчество влекло его к актёрству перед самим собой, как к «разыгрыванию собственной жизни»Ходасевич В. Ф. «Конец Ренаты» — Брюсов В. «Огненный ангел», Спб, «Северо-Запад», 1993, с. 866., так и к «разыгрыванию» своего творчества. И здесь в ход шло всё: от откровенного эпатажа, или того, что воспринималось таковым (вроде знаменитого одностишия Брюсова «О закрой свои бледные ноги»Брюсов В. Собр. соч. в 7 тт., М., «Худ. лит», 1973, т. 1, с. 36.) в творчестве, до странных выходок и мистификаций в жизни. Каждый из «новых поэтов» как бы постоянно носил маску, а то и не одну, и трудно было понять, где он настоящий, а где — сам себя играющий. Зачастую, это даже не скрывалось. В 1896 г. Брюсов работает над статьёй «О молодых поэтах», которая не была издана. Он пишет о себе (статья должна была выйти под псевдонимом): «В одном романе есть женщина, которая во что бы то ни стало желает себя компрометировать. Валерий Брюсов весьма похож на эту женщину… Подождём пока он станет самим собой»Цитируется по: Паниян Ю. М. «Ранние критические статьи Брюсова» — «Брюсовские чтения 1863 г.», Ереван, «Айастан», 1964, с. 276. [здесь и далее выделено мной — К. Л.].

Интересно описывает Брюсова этого периода Андрей Белый: «Можно было подумать: в почтенное место являлся сюртук в… черной маске: историка, пушкиноведа или латиниста»Белый А. «Начало века», М., «Художественная литература», 1990, с. 164.. «Придёт и чарует («Ах, — умница»); просят стихи почитать; поднимается, складывая на груди свои руки, с глазами египетской кошки, с улыбкою почти нежной, дёргаясь бледным лицом, чтоб выорнуть нежно и грустно, как тешится лаской с козою он и как валяется труп прокажённого»Белый А. «Начало века», М., «Художественная литература», 1990, с. 165.. А однажды Брюсов пришёл в гости к Белому и «увидавши гасильник, с прекрасно разыгранным вздрогом гасильник схватил, повертел (…)

— «Вот как? Гасильник… Позвольте мне, Александра Дмитриевна, посмотреть, как действует гасильник?»

И, опустивши стекло, погасивши настенник, с разыгранным смехом он матери бросил:

— «Ну, я — удаляюсь».

И — выскочил.

(…) Жутковатые игры придумывал; и деловито разыгрывал»Белый А. «Начало века», М., «Художественная литература», 1990, с. 177..

Но никогда не позволял Брюсов этим играм подчинить себя, увести в сторону (как, например, А. Добролюбов, выпустивший одну книжку стихов, а потом ставший сектантом и забросивший поэзию), всегда помнил о своей главной цели. Цель эта была проста, и высказал он её в том же 1893 году:

«Вот программа этого года:

Выступи на литературном поприще.

(…)

Блистательно кончи гимназию.

Займи отдельное положение в университете.

Приведи в порядок все свои убеждения»Брюсов В. «Дневники (1891—1910)», М., изд. Сабашниковых, 1927, запись 2 янв. 1893 г., с. 10..

По мнению К. Мочульского «первоначальное в нём [Брюсове — К. Л.] — честолюбие, производное — писательство»Мочульский К. «Валерий Брюсов» — Мочульский К. «А. Блок. А. Белый. В. Брюсов», М., «Республика», 1997, с. 378. Это подтверждают многие дневниковые записи Брюсова: «Надо работать! Надо что-нибудь сделать! А то столько говоришь о себе, а нет ничего: становится чуть ли не смешно! За работу, жизнь не ждёт!»Брюсов В. «Дневники (1891—1910)», М., изд. Сабашниковых, 1927, запись 28 июля 1892 г., с. 6, или «Талант, даже гений честно дадут только медленный успех, если дадут его. Это мало! Мне мало. (…) Надо (…) найти путеводную звезду в тумане. И я вижу её: это декадентство. Да! Что ни говорить, ложно ли оно, смешно ли, но оно идёт вперёд, развивается и будущее будет принадлежать ему, особенно, когда оно найдёт достойного вождя. А этим вождём буду Я! Да, я!»Брюсов В. «Дневники (1891—1910)», М., изд. Сабашниковых, 1927, запись 4 марта 1893 г., с. 12..

Брюсовское честолюбие — это не просто жажда славы любой ценой, но скорее желание создать нечто новое, значительное, сказать своё слово в искусстве. Именно искусство было для него всем, только ему он поклонялся, «только ему, безраздумно, бесцельно»Брюсов В. «Юному поэту» (1896) — Брюсов В. «Голос часов», М., «Центр-100», 1997, с. 94.. Интересное противоречие: с одной стороны, искусство помогает достичь определённых вещей, «выступить на поприще», «занять положение», «стать вождём», с другой — призыв к «бесцельному», бескорыстному служению искусству. Оно характеризует Брюсова, как очень противоречивого человека. В начале 1890-х гг. происходит становление Брюсова, и как личности и как художника, он пытается найти своё место в жизни, в литературе, в искусстве, а для этого ему надо было понять самого себя.

Тем не менее, никакие честолюбивые замыслы не должны были причинять ущерб творчеству. «Чем я горжусь, — писал Брюсов, — так это следующим: никогда не позволял я оставить в стихах то, что — как я знал — нравится другим, но что не нравится мне»Брюсов В. «Дневники (1891—1910)», М., изд. Сабашниковых, 1927, запись 16 сентября 1894 г., с. 19.. «Он любил литературу, только её. Самого себя — тоже только во имя её»Ходасевич В. Ф. «Брюсов» — Брюсов В. «Голос часов», М., «Центр-100», 1997, с. 350.. И сам мир, в котором он жил, был миром книг и фантазий; не раз среди его стихов можно найти подобные строки:

«О, милый мой мир: вот Бодлер, вот Верлен,

Вот Тютчев, — любимые верные книги!»Брюсов В. «Измена» (1895) — Брюсов В. Собр. соч. в 7 тт., М., «Худ. лит», 1973, т. 1, с.58.

Неудивительно поэтому, что изображая своих драматургических героев, Брюсов очень часто будет опираться на литературные реминисценции и ассоциации. Однако не только литературная основа сформирует характеры героев Брюсова, значительной их составляющей станет автобиографизм.

Брюсов, особенно в юности, обладал чрезвычайно завышенной самооценкой. Так, в 1894 году Брюсов полагал, что он «один в целом мире идиотов. Миропольские! Иванов [имеется в виду „музыкант — символист“ Алексей Иванович Иванов — К. Л.] и Емельянов-Коханский. Дураки — бездарности! Поэты — хахаха! Символисты — хахаха!»Письмо Брюсова А. Добролюбову от 14 или 15 сентября 1894 г., цитируется по: «Литературное наследство», т. 98 («В. Брюсов и его корреспонденты»), кн. 1, М., «Наука», 1991, с. 632. Показателен случай, описанный Брюсовым в письме к знакомой, где он рассказывает, впрочем не без иронии, о том, как вмешался в уличный скандал, когда хозяин ресторана обидел какого-то официанта: «Пришёл околоточный и прямо его [официанта — К. Л.] кулаком в затылок (…) Какие-то кадеты вмешались. Околоточный и их за шиворот (…) Вмешался я (…) Толпа стала галдеть: „Драться не позволено!“ Околоточный закричал: „Что это? Бунт? восстание?“ Я говорю: „Революция“. Он на меня: „Ты кто такой?“ Я ему: „А ты кто такой?“ Он мне: „Я представитель государя“. Я ему: „А я представитель господа бога“. Он мне: „Так пожалуйте в участок“. Я ему: „С удовольствием“ (…)».Письмо Брюсова А. А. Шестёркиной от 8 июля 1901, цитируется по: «Литературное наследство», т. 85 («Валерий Брюсов»), М., «Наука», 1976, с. 645.

Подобное эгоцентричное восприятие себя в качестве «гласа божьего» было присуще и героям первых пьес Брюсова. Подчёркнуто ироническое отношение автора к ним сменяется от пьесы к пьесе более углублённой разработкой характеров и типов «новых поэтов» и более внимательным и увлечённым отношением к самому искусству fin du siècle (конца века, фр.).

Герой небольшой пьески «Дачные страсти» — декадентствующий поэт Финдесьеклев — во многом автобиографичен. Это начинающий амбициозный поэт, «жертва своего гения»Брюсов В. «Дачные страсти» — «Звезда», Л., 1939, кн. 10—11, с. 227., выражающий в своих стихах все «муки своей мысли и грёзы своей души»Брюсов В. «Дачные страсти» — «Звезда», Л., 1939, кн. 10—11, с. 226.. Да и описанная ситуация — сразу две девушки, сёстры Мэри и Таля в поисках выгодного замужества признаются молодому поэту Финдесьеклеву в любви, а герой, испытывая необходимость в чувстве вдохновляющей влюблённости, влюбляется в обеих — взята из жизни самого Брюсова. Её начало описано Брюсовым в дневнике: «Кстати о Варе. Больше я не сомневаюсь: любовь, любовь! Сначала я был поражён её поведением ко мне. Садится со мной рядом, первая заговаривает. Потом сообразил: она кокетничает — раз. Её убеждают, что я выгодный жених — два. Она… Она… ей… чуть-чуть нравлюсь я — три! Браво! Браво! Вперёд! Есть надежда, я счастлив»Брюсов В. «Дневники (1891—1910)», М., изд. Сабашниковых, 1927, запись 12 августа 1892 г., с. 7.. Позже Брюсов признавался: «в сущности, мне было всё равно, в кого ни быть влюблённым — мне просто нужен был чей-нибудь образ, чтобы писать к нему стихи и мечтать о нём»Брюсов В. «Из моей жизни», М., 1927, с. 84. Подобное заявление делает и герой Брюсова: «Увы, я бы любил тебя, если бы моей истерзанной душе была доступна любовь. Но мои чувства слишком извращены для этого»Брюсов В. «Дачные страсти» — «Звезда», Л., 1939, кн. 10—11, с. 227.. В этих словах заметна насмешка над представителем нового течения, которого «только возвышенное может касаться (…) своим крылом»Брюсов В. «Дачные страсти» — «Звезда», Л., 1939, кн. 10—11, с. 229., может быть даже автоирония.

«Дачные страсти» были опубликованы впервые лишь в 1939 г. в журнале «Звезда». Публикатор пьесы Вл. Боцяновский отмечает множество автобиографических черт, которыми Брюсов наделил Финдесьеклева, например, — «Брюсов пишет поэму «Демон» и сочинение о типах демона в литературе», и «героем Финдесьеклева является Люцифер»Боцяновский Вл. «Неизданная пьеса Брюсова» — «Звезда», Л., 1939, кн. 10—11, с. 234.; Финдесьеклев цитирует стихотворение «Одиночество» К. Фофанова:

«Оставьте меня одного:

Печаль моя — сердцу услада!

Я вам не скажу ничего,

А ваших речей мне не надо»Брюсов В. «Дачные страсти» — «Звезда», Л., 1939, кн. 10—11, с. 229.,

которого Брюсов очень любил, и в начале 1890-х гг. «собирал где мог рассеянные по журналам и сборникам стихи Фофанова»Боцяновский Вл. «Неизданная пьеса Брюсова» — «Звезда», Л., 1939, кн. 10—11, с. 234. Боцяновский приводит высказывание Брюсова об отношении к Фофанову по книге Брюсова «Из моей жизни» (М., 1927, с. 76).; а также говорит словами самого Брюсова, которые тот записал в своём дневнике на странице 14:

«Под угрозами ненастья,

В день сомнений и потерь

Смело жди минуты счастья

И в грядущее поверь!»Брюсов В. «Дачные страсти» — «Звезда», Л., 1939, кн. 10—11, с. 228. Здесь Боцяновский ошибся: хотя эти строки и приведены в дневнике Брюсова, но это не его оригинальные стихи, а часть перевода стихотворения Верлена (см. комментарий к стихотворению «Из Верлена» в кн. Брюсов В. «Неизданное и несобранное», М., «Ключ» и «Книга и бизнес», 1998, с. 275).

На этом основании Боцяновский полагает, что «центральная фигура пьесы (…) по существу — alter ego молодого Брюсова»Боцяновский Вл. «Неизданная пьеса Брюсова» — «Звезда», Л., 1939, кн. 10—11, с. 233., что «Брюсов не иронизирует над Финдесьеклевым, он сам был таким»Боцяновский Вл. «Неизданная пьеса Брюсова» — «Звезда», Л., 1939, кн. 10—11, с. 235.. С этим трудно согласится, ведь уже сама комически-гротескная фамилия начинающего поэта никак не выдаёт серьёзного к нему отношения автора.

Авторская ирония определяет весь настрой «Дачных страстей». В юмористических красках Брюсов описывает не только любовные томления героев, но и творчество молодого поэта:

«Финдесьеклев. (…) В следующий раз я положу у ног твоих моего Люцифера.

Мэри. Ах, нет, собак-то я боюсь.

Финдесьеклев. Это не собака, а моя поэма. Моё новое творение. О, это глубокое произведение. Боюсь, что мир не поймёт его.

Мэри. Меня тоже никто не понимает.

Финдесьеклев. Вообрази себе хаотическое пространство — безграничность и безвременность. Там блуждают кометы. И вот Люцифер бросается в пламя.

Мэри. Зачем?

Финдесьеклев. Как ты не понимаешь? Это порыв вечности, безумие могущества. И вот тогда разверзаются катакомбы и выходят сонмы египетских царей, фараонов. О, только мне могла прийти такая мысль, — Байрону и мне.

Мэри. Да-а!

Финдесьеклев. Я понимаю твоё смущение. Ты подавлена грандиозностью начертанной мной картины»Брюсов В. «Дачные страсти» — «Звезда», Л., 1939, кн. 10—11, с. 227—228..

Очевидно, что, с одной стороны, Брюсов «ни на минуту не увлекался символизмом так, как, например, увлекался Бальмонт»Боцяновский Вл. «Неизданная пьеса Брюсова» — «Звезда», Л., 1939, кн. 10—11, с. 235., с другой, что Брюсов, не делающий никакой разницы между художественными «школами», овладевает всецело «новыми приёмами творчества», которые он, со свойственной ему энергией, старается ввести в общий художественный оборот. Именно постепенное увлечение Брюсова декадентством (которое на данном этапе отождествляется им с символизмом), и можно проследить по эволюции брюсовского героя — поэта-символиста — в его первых пьесах.

«Дачные страсти» — типичная бытовая комедия со всеми присущими ей реалиями: обсуждением покупок («Вот колбаса, вот духи, вот мазь от клопов»Брюсов В. «Дачные страсти» — «Звезда», Л., 1939, кн. 10—11, с. 224.), обычными дачными развлечениями (игра в винт) и разговорами («Позвольте вас угостить чаем со свежим вареньем и деревенским молоком. Вы любите такие дачные удовольствия?»Брюсов В. «Дачные страсти» — «Звезда», Л., 1939, кн. 10—11, с. 226.), и тому подобным. В области формы Брюсов пока ещё очевидно не самостоятелен и заимствует её у театра XIX века.

Комедия «Дачные страсти» была запрещена цензурой по следующим соображениям: цензор счёл, что аморально выводить на сцене персонажа, волочащегося сразу за двумя девушками, а также самих девушек, с лёгкостью меняющих одного кандидата в женихи на другого. Брюсов «сначала (…) был подавлен, но духом не пал»Брюсов В. «Дневники (1891—1910)», М., изд. Сабашниковых, 1927, запись 18 сент. 1993 г., с. 14., в буквальном смысле как и его герой: когда Финдесьеклева прогоняют, он гордо уходит со словами:

«Пойду искать по свету,

Где оскорблённому есть чувству уголок»,

не обращая внимания на ехидные передразнивания:

«Карету мне, карету!»Брюсов В. «Дачные страсти» — «Звезда», Л., 1939, кн. 10—11, с. 232.

В драматическом этюде «Проза» (1893 г.) иронические интонации уже сглаживаются. Об изменении авторского отношения к герою свидетельствует и изменение его имени: имя поэта в «Дачных страстях» Владимир Александрович Финдесьеклев — фамилия произведена от «fin du siècle» и имеет яркий иронический оттенок. В «Прозе» героя зовут опять же Владимир Александрович, но его фамилия уже Даров, то есть явно от слова «дар, талант», а может быть, Брюсов имел в виду те поэтические откровения, которые его герой способен подарить миру.

Пьеса так же пронизана прямыми автобиографическими реминисценциями: например, известно, что псевдонимом «В. Даров» Брюсов подписывал несколько стихотворений во 2-м и 3-м выпусках «Русских символистов». Сонетом Дарова «Гаснут розовые краски», названном впоследствии «Осеннее чувство», открывается первый выпуск «Русских символистов». Тот факт, что Брюсов скрывает своё авторское «Я» за именем своего же героя, свидетельствует о его попытке понять самого себя, найти свою дорогу в литературе. Брюсов писал Дарова с себя, поэтому и берёт впоследствии его фамилию в качестве псевдонима, давая тем самым читателю понять, что Даров — герой пьесы «Проза» и Даров — один из авторов «Русских символистов» придерживаются одних и тех же взглядов, — по сути его, Брюсова, взглядов.

Даров, как и молодой Брюсов, которому тогда были закрыты все пути в серьёзные периодические издания, вынужден публиковать свои произведения за собственный счёт; в пьесе он поставлен перед вполне «прозаическим» выбором: издать книжку своих заветных творений или купить жене новое платье. Во имя семейного счастья Даров отказывается от своей мечты и своего творчества — рвёт тетрадку со своими стихами.

Любопытно, что центральное место пьесы отведено монологу Дарова, где Брюсов вводит объяснение принципа «циклизации», ставшего одной из своеобразных и отличительных черт его собственной лирики:

«Наконец-то я не завишу ни от редакторов, ни от издателей. Теперь публика узнает меня таким, каким я сам хочу быть. (Берёт рукопись.) О, моя милая тетрадка, как я люблю тебя. Как ты мне близка. В тебе мне знакомо каждое слово — все они дети моих грёз. Скоро выпорхните вы из этой темницы на волю.

Я думаю, многим вы покажетесь странными. Многие не поймут этого нововведения, чтобы сборник стихотворений составлял одно целое, как роман или поэма. Каждое стихотворение связано с прежним и готовит следующее, пока всё не разрешится последним чарующим аккордом»Брюсов В. «Проза», цитируется по: Страшкова О. «Эволюция „нового поэта“ в первых драматических произведениях Брюсова» — «Валерий Брюсов и литература кон. XIX—XX века», Ставрополь, 1979, с. 67..

Этот принцип, при котором все стихотворения в сборнике объединены тематически и представляют собой как бы части одного произведения, Брюсов уже от своего имени через несколько лет повторит почти дословно в предисловии к своему сборнику стихов «Urbi et Orbi» («Городу и миру» — 1903 г.):

«Книга стихов должна быть не случайным сборником разнородных стихотворений, а именно книгой, замкнутым целым, объединенным единой мыслью. Как роман, как трактат, книга стихов раскрывает свое содержание последовательно от первой страницы к последней. Стихотворение, выхваченное из общей связи, теряет столько же, как отдельная страница из связанного рассуждения. Отделы в книге стихов — не более как главы, поясняющие одна другую, которых нельзя переставлять произвольно.»Брюсов В. Я. «Urbi et Orbi: Предисловие» // Собр. соч.: В 2 тт., М., 1987. Т. 1, с. 494.

Даров, как и Финдесьеклев, говорит витиевато и приподнято. Его стихи также «сотканы из лучей луны и слиты из музыкальных волн»Брюсов В. «Проза», цитируется по: Страшкова О. «Эволюция «нового поэта» в первых драматических произведениях Брюсова» — «Валерий Брюсов и литература кон. XIX—XX века», Ставрополь, 1979, с. 66.. Эти герои несут в себе, «развивают и дополняют одни и те же черты, по существу, воссоздавая единый тип «нового поэта»Страшкова О. «Эволюция «нового поэта» в первых драматических произведениях Брюсова» — «Валерий Брюсов и литература кон. XIX—XX века», Ставрополь, 1979, с. 67., и помогают Брюсову понять, каков же он сам. Брюсов как бы моделирует характер поэта, чтобы посмотреть на него, а заодно и на себя, со стороны.

В драме «Декаденты» (1893 г.) Брюсов уже осознанно показывает несколько типов представителей искусства fin du siècle. Близость ранних пьес подчёркивается и тем, что первое, черновое, название «Декадентов» — «Конец столетия».