Бесплатный фрагмент - В твоих руках и Цепи станут Жемчугом

Полуторатысячелетний Призрак

Германия. Саксония. 1500г.

Во мраке коридоров раздался тихий стук в дверь.

— Виктор… прошу прощения.

— Да, я вас слушаю. — мужчина отвлекся от футляра со шпагой, повернувшись к девушке лет четырнадцати, — Вы что-то хотели спросить, моя госпожа?

С опаской заглянув в комнату, Беатрис все же нашла в себе силы зайти в мрачную спальню. Тихо прикрыв за собой дверь, она нерешительно оглянулась по сторонам. Это место всегда было для нее чем-то вроде той самой таинственной комнаты, что есть почти в каждой сказке, чем-то, куда так непреодолимо влечет, и что при этом внушает стойкое чувство неотвратимости непредсказуемых последствий. Но пусть нечто и подсказывало девушке, что ей есть чего опасаться, она была уверена, что здесь ей ничего не грозит. Она слишком долго томила в себе эти чувства… тяжелое, непреодолимое бремя. Не зная, как поступить, она в бессилии закусывала губы, не решаясь поднять взгляда. Она больше так не может, она должна у него спросить, сказать ему, даже если он ее засмеет. Конечно, не пристало девушке ее положения спрашивать такое у взрослого мужчины, который ко всему прочему тренирует ее брата, но, видит бог, она больше так не может.

— Я… — девочка запнулась, в то время, как ее руки не находили себе места, то и дело теребя шнурки на платье. Она никак не могла сосредоточить взгляд в одной точке. — Я хотела бы спросить у вас…

— Говорите… — лицо мечника, обычно холодное, сохраняло напряженную серьезность. Но видя поведение юной воспитанницы, он едва ощутимо помрачнел.

— Прошу простить мне мою дерзость, если мои слова покажутся вам неуважительными… — издалека начала она, не смея поднимать глаз, — Вы достаточно давно живете с нами, Алоис обожает вас, родители очень довольны нашими успехами в учебе и фехтовании… И мне очень приятно находиться рядом с вами, учиться у вас…

— Безусловно, мне очень приятно это слышать, госпожа. — одними губами улыбнулся Виктор, принимая комплимент, но не теряя бдительности, — Но что-то мне подсказывает, что не желание сделать мне комплимент привело вас сюда в такой поздний час.

— Вы как всегда проницательны… — смутилась девушка, хватая ртом воздух снова заломив пальцы.

— Присядьте… — вздохнул мужчина, прикоснувшись ладонью к ее спине проводив ее к креслу у едва тлеющего камина.

Огонь мерцал и робко трепетал меж углей, создавая дрожащие блики на поверхностях, отчего черты лица мужчины, казалось, жили своей жизнью, хотя и не изображали ничего. И от этого становилось жутковато. Беатрис снова ощутила то самое выворачивающее нутро чувство, которое и привело ее в мрачную, увешанную старинным оружием спальню загадочного мечника из России — déjà vu. Невероятное по своей сути, ему невозможно было противиться и оттолкнуть прочь. Это была та иррациональная уверенность, когда сомнений быть не могло и оставалось лишь одно… И только усевшись поудобней в мягком кресле и сжав в руках вышитую бисером подушку, девушка смогла вдохнуть свободней.

— У меня такое чувство, — через некоторое время тихо заговорила она, глядя как потухающее пламя ласкает тлеющие угли, — будто я давно знаю вас. Когда вы рядом, я ощущаю прилив сил и уверенности в себе… Когда вы наставляете нас… каждое ваше слово направляет мою судьбу. За вами я как за каменной стеной.

— Это вполне нормально, моя госпожа, ведь я ваш наставник, тренер и гувернер. — кивнул Виктор, опустившийся на колено рядом с креслом, где сидела юная дворянка. — Это моя работа.

— Нет, вы не поняли! — ее глаза ярко вспыхнули в свете камина, тонкие брови сошлись в одну точку, прокладывая бороздки на лбу, а губы сжались, будто в последний момент сдерживая рвущиеся из нее чувства, — Вы мне как отец! Я… я не шучу. — она снова потупила взгляд, едва сдерживаясь, чтобы не закрыть руками краснеющие щеки. Она будто чувствовала, как у нее начинается жар, — Я сама не знаю, почему так происходит, ведь мы никогда не встречались с вами раньше. Когда-то давно мне снились сны. Я вижу в них… вас, таким, каким вы сейчас стоите передо мной. Будто я ваша еще не родившаяся дочь, а вы…

— Ухожу на войну?.. — вдруг закончил за нее Виктор. За обзором, что давало кресло, он сжал руки в кулаки. — И оставляю вас на растерзание неведомой силе?..

— Да… да… — она все же заплакала, не в силах больше сдерживаться, закрыв лицо руками, она не сразу решилась вновь открыть глаза, — И вы оставили нас с той красивой женщиной, что виделась мне мамой, не вернувшись. Мне… было так страшно. Это чувство… каждый раз будто поглощает меня, накрывает с головой. — задыхаясь, всхлипнула Беатрис, — Обездвиживает… лишает воздуха… — вновь зажмурившись, она глубоко вздохнула, будто пытаясь взять себя в руки, — И проходит это… стоит лишь вновь увидеть вас… В ту же минуту… становится легче.

Тут руки Виктора обхватили хрупкие плечи, и поддерживая ее за талию, мужчина сел в кресло, опустив девочку себе на колени. Беатрис тут же резко вжалась в ткань жилетки, крепко стискивая ее пальцами, словно это была последняя соломинка во время шторма, и от этого, вздохнув и сморгнув дымку перед глазами, что вызывал тусклый отблеск огня, мужчина воздел глаза к потолку, стиснув в полоску тонкие губы.

— Я не хотел… — он прижал ее голову к своей груди, склонившись к ней, зарывшись пальцами в густые черные локоны, уложенные в изящную прическу, — Я был должен, поймите, дитя мое…

— Так… неужели это правда?.. — с надеждой в голосе прошептала Беатрис, через силу поднимая заплаканные глаза в лицо своему наставнику, — Вы верите мне?..

Где-то глубоко в ее груди сердце билось подобно голубю в тесной клетке. И сквозь воздух, будто пошедший тонкой рябью, она смотрела, как плещется в глазах ее наставника огонь. И именно в этот момент… момент смятения и истины, он показался ей самым близким на свете существом.

— Я помню это так, будто это было вчера… — глухо ответил он, сжимая пальцами парчу ее платья, — Я проклинал каждый день, что я прожил без вас…

— Но как это возможно?..

— Понимаешь ли, дорогая Беатрис… — Виктор осторожно взял в руку тонкую ладонь девочки, — Есть в мире вещи, непостижимые даже тебе… пока что. — он медленно поднес ее руку к своему лицу, проведя ее пальцем по своим губам.

— Ай! — вскрикнула она, прижимая к себе руку с прокушенным пальцем, — Что все это значит, Виктор?

— А то и значит… — мрачно ответил он, вновь невесомым движением перехватывая ее руку и слизывая текущую по пальцам кровь, — Что иначе я бы не дожил до нашей встречи…

Госпожа и ее волки

Лейпциг 1498г.

«Мой дорогой друг,

Я помню, что по роду своей деятельности и согласно последствиям твоего выбора, ты стал несколько нелюдим, но, пойдя на поводу моего предчувствия, ты просил меня вмешаться, если вдруг случится непредвиденное. Так вот, надеюсь, что не отвлекаю тебя от дел сверхгосударственной важности, ибо именно это и произошло…»

— Где моя дочь?! — разрывался Генрих, вот уже в который раз собирая подле себя всех слуг и смотрителей, едва сдерживающих разрывающихся лаем собак.

Но все как в рот воды набрали. Или им просто нечего было сказать. Когда дело касалось юной госпожи, никогда нельзя было сказать наверняка. Иногда за ней просто невозможно было уследить. То она спокойно сидит в библиотеке за очередным учебником, не вызывая ни капли подозрения, то «фьюить» и…

— Мы обыскали все поместье уже несколько раз, господин Бойе.

— Значит, ищите за ним!

Пусть в ее понимании прошла всего пара часов, но в лесу, ночном лесу, время течет иначе. Особенно в лесу времен Перехода. Даже не сообразив накинуть на себя что-нибудь потеплее домашнего платья, Беатрис тихо, на цыпочках, продвигалась через заросли папоротника, боярышника и колючих кустов смородины, царапая руки, но будто не замечая противно ноющих мелких царапин, едва различимых глазу. Было темно, хоть глаз выколи, но… кого это беспокоит, когда тебе только семь лет, любопытство твое не знает границ, мир так велик и прекрасен, он еще не явил свою мерзотную суть, и будто подманивая ближе к краю пропасти, показывает тебе самые прекрасные и волнующие свои стороны. Как, например, «блуждающие огни»… светлячки, обман зрения… или же…

Девочка улыбнулась в ответ звонкому смеху, что слышался вдали. Ей безумно хотелось посмотреть, что же происходит там, на поляне в конце тропы, устеленной огнями, что брызгами светящейся в темноте росы, то тут, то там примостились на ровных дорожках мелких грибов вдоль едва различимой в темноте обочины. Она не знала еще ни о каких лесных духах, ни о каких правилах и опасностях, вернее… не помнила о них. Не хотела помнить сейчас, когда ее разум как никогда после был чист. Ей хотелось, пусть и подсознательно, радоваться тому, что происходит с ней. Ибо «такие» моменты наивной беспечности больше никогда не будут так дешево ей обходиться, как в этот раз. Однажды всему приходит конец и прошлое настигает тебя, чтобы напомнить о себе. Напомнить нам… кто мы на самом деле.

И порой рядом оказываются те, от кого в последнюю очередь можно ожидать помощи.

Девочка вздрогнула от протяжного волчьего воя, разорвавшего ночь, застыв на месте, как вкопанная. И это привело ее в чувства. Конечно же, папа же предупреждал ее, что в этом лесу водятся волки, как ее вообще угораздило вылезти из дома? Что она вообще забыла здесь одна в такое время? Кстати, а который сейчас час? Беатрис резко подняла голову к небу, пытаясь разглядеть среди покрова крон сосен луну…

По телу пронеслась волна холодных мурашек.

Иногда бывает трудно прийти в себя, разорвать вязкий флер наваждения. Будто охваченные сонным параличом или какой-то извращенной формой лунатизма, мы не в силах ничего поделать, ведомые вдаль невидимой указкой высших сил. Иногда они добры и милосердны, а иногда… изворотливы и коварны. И заметив даже малейшие признаки сопротивления, они тут же ринутся вперед, ревностно пытаясь отбить обратно свою зазевавшуюся добычу, уже вот-вот готовую было коснуться клейких нитей расставленных на нее сетей. Смех и стрекот слышались где-то позади, мерцание то и дело застилало взор, заставляя запинаться о невесть откуда появляющиеся из земли корни деревьев, но сейчас вполне реальные волки пугали куда больше каких-то там эфемерных духов природы, о которых до того она лишь читала в сказках в большой и теплой библиотеке своего отца.

И пусть на самом деле было наоборот, на то и был расчет. Когда тебе семь, клыков огромных мохнатых хищников боишься больше тысяч мельчайших когтей, что будут разрывать твою душу максимально долго и методично, пока не выдавят весь сок по капле… и никто не гарантирует, что на этом все закончится.

Она бежала, закрывая уши руками, стараясь не слушать воя волков, стараясь заглушить шепчущие ей на уши голоса, уже не зная, что пугает ее больше. Они смеялись над ней, звали за собой, обещали показать чудеса, каких еще не видел мир, но какая-то часть ее души, та, которой еще только предстояло пробудиться, заставляла крепче прижимать ладони к голове, чтобы только приглушить этот парад лжи и обмана. Может обычных детей они и потерзали бы пару дней, отпустив домой с миром и парой отметин, но ее… Нет, ее просто так не отпустят.

И пробежав таким образом еще немного, Беатрис, все же зацепившись ногой за услужливо выползший корень, рухнула вниз, скатившись на дно оврага, прямо в ворох прелых листьев, мха и мягкой от влажности хвои. И так, укрытая листьями, запутавшимися в волосах и платье ветках она пролежала еще сутки, пока ее не нашел отец, ведомый старым другом семьи…

«Мой дорогой друг,

Я рад, что ты находишься в добром здравии и дела твои идут как никогда спокойно. Бывали шальные деньки, да и сейчас не лучше, но надеюсь в Российском государстве дела обстоят хоть несколько иначе. Спешу утешить тебя и предотвратить дальнейшее волнение по поводу недавнего инцидента. С ней все хорошо, можно сказать, отделалась легким испугом и исцарапанными руками. Они не успели ее догнать, благо Мы подоспели вовремя. Алан не отходил от нее ни на минуту, впервые видел его таким. Отец посадил ее под домашний арест, как будто она и раньше часто выходила из дома… Никогда не понимал этой дурацкой повадки ограничивать свободу передвижения. Я бы уже взвыл от такого обращения, но видимо флегматичный взгляд на вещи достался ей все же от тебя. Честно сказать… я удивлен, не ожидал, что это случится настолько быстро, но и твое волнение вполне объяснимо, потому я и здесь, а не рядом с тобой, как это было уже долгие годы. Я подумаю, что можно сделать. Не так давно ее мать родила второго ребенка. Это мальчик. Вскоре он подрастет и наверняка детям понадобится опытный наставник, умеющий держать в руках что-нибудь посерьезнее иглы для вышивания. Думаю, мне удастся убедить Генриха нанять тебя в качестве гувернера, ведь твой опыт и познания в науках не знают пределов и уникальны по своей сути. Будь осторожен, Виктор, в Германии сейчас крайне неспокойно… А пока ты готовишься, а я подготавливаю почву, обещаю, что позабочусь обо всем.

Всегда мысленно с тобой,

Йохан фон Глос.»

***

— Ну, что можешь сказать теперь… брат мой?

Мужчины стояли на веранде поместья, опершись на перила глядя на то как тренируются дети. Весна была в самом разгаре, атмосфера непринужденности и беззаботности так и витала в воздухе, а потому, со смехом размахивая тренировочными шпагами, Беатрис и Алоис относились ко всему как к игре, носясь друг за другом по лужайке и рассекая оружием воздух. Неподалеку от них, то и дело сменяя в руках инструмент, сидя на ступенях веранды расположился смуглый юноша лет шестнадцати, и, вырезая из дерева какую-то фигурку, с улыбкой поднимал взгляд на детей хозяев дома в те моменты, когда они смеялись особенно громко.

— Она впервые взяла в руки оружие, Виктор. Скажи, все ли дети в двенадцать лет так хорошо управляются со шпагой?

— Она моя дочь… иначе и быть не могло. — иронично ухмыльнулся мужчина, прищурив глаза цвета спелого гранатового зерна. — Рано или поздно она сама попросит меня обучать ее наравне с братом. А пока что она вряд ли отдает себе отчет в том, что ее дух был рожден с оружием в руках.

— Что ты хочешь этим сказать? Что у нее нет выбора?

На некоторое время на веранде повисла пространная тишина. В воздухе перед мужчинами то и дело проносились юркие тени летучих мышей, совершенно безразличных к тому, о чем только что шла речь, будто унося с собой в сизое небо отголоски оставшегося без ответа вопроса. И было неясно, то ли Виктор в своей излюбленной манере хотел оставить вопрос открытым или же на него вовсе не было ответа, однако на эти несколько минут, что в чистом воздухе весенних сумерек не было слышно ничего кроме детского смеха, каждый из них про себя подумал о своем.

— Ты не хуже меня самого знаешь, что случайностей не бывает. — вдруг заговорил Виктор, обращаясь будто бы в никуда, однако заставляя ловить ухом каждое слово, будто оно имело ключевое значение.

Бросив в его сторону быстрый взгляд, его собеседник вновь направил чуть светящиеся в последних лучах сумерек глаза цвета майского меда на лужайку, следя за детьми.

— Я пытался забыть об этом всеми силами, воздвигнув стены, которые не пробить даже судьбе. Но ты и здесь решил поступить по-своему. И поэтому ты оставил свою стаю, а потом и меня, чтобы начать новую жизнь здесь. Будто пытаясь что-то доказать… Иногда я сомневался, имеет ли все это смысл, но…

— Я всегда доверял твоей интуиции. Но так ведь не могло продолжаться вечно.

— Ты всегда был более чуток в этом плане, чем я, Йохан, именно поэтому сейчас я впервые за полторы тысячи лет смог вновь увидеть свою дочь живой и невредимой. Однажды и она поймет это. А Выбора нет ни у кого из нас, брат мой. Пусть мы и вольны создавать вокруг себя довольно правдоподобные иллюзии.

— Говорят, противоположности притягиваются, иначе как еще объяснить твою теорию. Где же ты еще видел, чтобы оборотни водились с детьми ночи…

— А еще говорят, что это незаконно и противоестественно…

— Как будто тебя когда-либо волновало, что о тебе говорят. — рассмеявшись покачал головой Йохан, — Ты сам оставил свой Клан, покрылся плесенью и тебе постоянно приходится напоминать какой сейчас год. Если бы не мое письмо пять лет назад, ты бы до сих пор думал, что Римская Империя все еще является вершиной мира.

— Я никогда так не думал. — сухо прокомментировал Виктор, чуть приподняв бровь, — Это была просто бракованная свеча на именинном торте планеты. Всполох, оставивший после себя лишь руины, задав новый виток в развитии человеческого рода. Но речь не об этом. — его взгляд вновь смягчился, — Я, как и многие из нашего рода, склонен тонко чувствовать вибрации нитей паутины предопределения… почувствует и она. Пусть даже я не могу предугадать, во что это выльется для нее в дальнейшем. А что касается нас с тобой… — он тяжело вздохнул, на мгновение прикрыв глаза, — Ты был мне другом и братом, когда больше никто не желал им быть. Ты увидел во мне то, чего тогда не смог увидеть даже я сам. И мало кому из нас дано выбирать свою судьбу, пусть тогда… на заре этого мира, нам иногда это удавалось. Наша дружба старше предрассудков и этих детских дрязг. Однако не все ликантропы подобны тебе. Потому ей пока что лучше этого не знать.

— Я понимаю. Но ничто не мешает мне защищать ее и помогать, как и раньше. Она отлично поладила с Аланом, после того случая он крепко к ней привязался, недавно решил, что хочет вырезать для нее личный тренировочный меч с резьбой и вензелями, а ситуация в лесу практически полностью под контролем. Она не будет одна.

— Пусть твой сын не сильно увлекается. — вновь улыбнулся мужчина одним уголком губ. — Однако ничего не имею против, если она будет иногда играть со щенками.

— Это ты моего сына сейчас щенком назвал? — добродушно оскалился Йохан, склонив голову на бок, отчего длинные каштановые волосы, забранные в хвост, перекатились за спину, переливаясь медью в лучах заката, — Нарываешься на то, чтобы прямо сейчас показать Беатрис как нужно держать в руках настоящую шпагу?

— Волчья кровь… горяча и слепа… — улыбнулся в ответ мужчина, сжав и разжав пальцы на руках, обтянутых тонкими кожаными перчатками.

В отличие от своего названного брата, чья кожа в любое время года, казалось, отливала легкой бронзой, на его фоне Виктор выглядел подобно фарфоровой скульптуре, чьи скулы румянец посещал лишь в дни насыщения. И глядя на них со стороны никто не смог бы с первого раза определить, что же связывает таких разных по внешности и характеру людей. Однако, как мы уже знаем… их дружба была глубже чьих-то домыслов и предрассудков.

Покачав головой, Виктор лишь звякнул перстнем по эфесу своей шпаги.

— Спорим, ты вообще забыл как пользоваться человеческими руками, Ян?..

***

Германия. Кельн. 1514г.

«Дорогой друг,

Боюсь, это наши последние письма перед долгой разлукой. Я сейчас нахожусь в Кельне и спешу сообщить тебе новости, которые вызывают у меня не иначе как одно только смятение. Я слышал о череде страшных убийств во Фрайбурге, но не был уверен до конца, пока не увидел ее вновь. Она сейчас со мной в гостинице, но это ненадолго. Не знаю, насколько еще меня хватит, чтобы успокоить бушующие в ней чувства и не вызвать ненужных подозрений. Что между вами произошло? Она постоянно прячет глаза, а когда я между делом интересуюсь твоими делами, уводит разговор в сторону или начинает впадать в безумства. Даже для ее нынешнего состояния подобное поведение выходит за рамки нормы. Говорит, хочет путешествовать, куда угодно, лишь бы туда, где ее еще не было. И помня твои наставления, суть которых я по-прежнему отказываюсь принимать, отправляю ее в Милан, а там только Гейя знает, что с ней может случиться в этих краях. Ты прекрасно знаешь, как там опасно. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь…

И после всего, что произошло… она была права, ты никогда не был хорошим отцом.»

1486-1513-…

Монастырь в пригородах Милана. 1632г.

— Знаешь… я до сих пор не уверен, что там тогда произошло, но у нас есть некоторые новости относительно той твоей… просьбы.

Закрыв рот рукой, отец О’Брайан смотрел куда-то в грудь Айзека, казалось даже не «в», а сквозь него. В пору было бы начать нервничать. Предвкушать или паниковать, но теплый свет от канделябра и бархатистая тьма библиотеки действовали успокаивающе и внушали уверенность. Здесь всегда царила особая атмосфера спокойствия, окутывающая теплом и умиротворением. Даже пошедшее складками лицо святого отца не могло нарушить этого. Пауза грозила затянуться и скрип кожаной перчатки в стиснутом кулаке вырвал мужчину из оцепенения.

— Что вы узнали?

— Некоторое время тому назад, я послал небольшой «отряд» в Германию, в Саксонию… В Лейпциг, если быть точным.

— А почему не в Тампере?

— Очень смешно… — отрезал мужчина, стрельнув глазами в сторону своего собеседника, — Я перерыл столько архивов, сколько за всю свою жизнь не видел, пока до меня не дошло, откуда ноги растут у той вещицы, что ты мне принес тогда… — он кивнул на плащ Айзека, куда совсем недавно был спрятан небольшой черный мешочек, — И ребятам удалось поговорить кое с кем…

Воздух пошел чуть ли не физически ощутимой дрожью. Щекотливая волна пробежала по спине, заставив зашевелиться волосы на затылке.

— Он представился Германом Раухом… хранителем «тайного знания семьи» и внуком госпожи Бойе… Ты знаешь, что она была ведьмой? — нахмурился мужчина, не отнимая руки от лица, — Вся семья об этом знала, пусть и держала эту информацию подальше от общественности. Они даже выдали ее замуж за человека, который знал об этом и продолжал скрывать ее тайну от посторонних. Она просто родилась такой, никаких сделок, никаких знамений… я не встречался с таким раньше. Расслабь лицо, Айзек, я еще не закончил… Так вот, этот Герман, он рассказал, что в тысяча пятьсот тринадцатом году Беатрис пропала без вести, оставив мужа с двумя детьми. И он верит, что это было не просто несчастным случаем. Вместе с ней пропал и учитель фехтования, которого нанял еще ее отец для ее младшего брата Алоиса Бойе… Но это так, лирическое отступление. Наверняка тебе интересно, каким образом это связано с тобой…

— Невероятно… — глухо выдохнул мужчина, не прекращая скрипеть перчатками. Невероятно здесь было то, что он до сих пор сидит спокойно, а не крошит книжные стеллажи в припадке нетерпения.

— Господин Раух показал нам ее гробницу с пустым саркофагом… и ее комнату в фамильном поместье, где хранит все как было при ней. Одежда, личные вещи, дневники, которые она вела в девичестве. Часть он передал нам, позже сможешь пойти ознакомиться. А еще… он рассказал «легенду».

Все переворачивалось внутри от этих слов.

— Незадолго до помолвки с Теодором Раухом в тысяча пятьсот четвертом году, сразу после своего совершеннолетия, она закрылась в своей комнате на месяц. Не трогала еду, не разговаривала ни с кем. По ночам из ее комнаты доносились крики и плач. Днем шепот и шуршание пера по бумаге. В последнюю неделю не было слышно ничего. Ее тогда спас Виктор, тот самый фехтовальщик. Выбил дубовую дверь вместе с петлями и каким-то образом вывел из летаргического сна, в который она впала… Перед отъездом в Гамбург она обмолвилась матери, что однажды за ней вернутся. Все посчитали это очередной причудой безумной девушки, учитывая ее долгое затворничество, голодовку и этот странный приступ. Но после инцидента в тысяча пятьсот тринадцатом Генрих Бойе, ее отец, после того, как в припадке ярости чуть не спалил собственный дом, обыскал ее комнату и нашел вот это…

Генри наклонился, открывая ящик стола, вынимая из него темный конверт, подписанный белыми чернилами.

— Они слышали, как она кричала твое имя по ночам, но когда у нее спрашивали, она лишь плакала и отвечала, что ничего не помнит. Это письмо лежало нетронутым сто лет, Айзек. Если быть точным, сто двадцать семь лет. И ее внук отдал его нам, сказав, что предсказание его бабушки наконец осуществилось. Что он отдает это нам, ибо верит, что именно об этом она говорила тогда перед своим отъездом. За ней вернулись.

Айзек вырвал конверт из холодных рук святого отца быстрее, чем тот успел договорить. Бумага буквально физически жгла кожу, с трудом верилось, что это не очередная причуда его сознания. Схватив нож для писем со стола, он вскрыл конверт, даже спустя столько лет сохранивший свою прочность, не решаясь рвать его в опасении повредить содержимое. Он даже не прочитал строк, что были написаны теми же белыми чернилами на обороте конверта. Он хотел увидеть, что лежало внутри…

— Господи, что за запах?.. — воскликнул Генри, закрыв ладонью еще и нос.

Айзек сжал пальцы на кружеве, медленно, как через кисель поднося его к лицу. Руки дрожали, как при похмелье, аромат кружил голову. Он даже не заметил, как прокусил губу, кровь из которой впиталась в ткань. Будто выпав из реальности… он сейчас находился где-то далеко отсюда, не здесь и не сейчас. Именно тогда в его душу спустилось семя покоя… и надежды, которому предстояло взойти уже совсем скоро. Об одном он жалел тогда — что не мог забрать послание лично. Почему… вопрос это, конечно, был уже отдельный.

— Это белладонна… — хрипло выдохнул он, не открывая глаз…

***

Предместья Лейпцига, Германия. 1513г.

Родовое поместье Бойе… после той роковой ночи оно будто подернулось серой паутиной, роняя широкую тень на земли вокруг себя на многие мили вокруг. Безутешная мать, разбитый горем отец и охваченный умело скрываемой апатией брат. Молодой офицер двадцати двух лет, вырвавшийся с полей битвы междоусобных стычек Реформации, чтобы поддержать семью и попрощаться с сестрой. Точнее с тем, что от нее осталось. Тело так и не нашли, пусть вся семья в купе с многочисленной родней за полгода обыскала почти полстраны. Дневники, обрывки неотправленных писем адресату, имени которого никто не знал, безумные рисунки, стопками сложенные в укромно спрятанных сундучках… и прядь вороных волос в мраморном саркофаге. Рисунки Генрих сжег в припадке ярости, пока обыскивал ее комнату в поисках зацепок, а темный конверт, подписанный белыми чернилами именем Исаака, пылал синим пламенем, разбрасывая в стороны разноцветные искры ярче всего другого.

— Генрих, остановись! — кричала Фрида, оттаскивая мужа от пылающего посреди холла костра, — Ты сожжешь все поместье! Это ее не вернет! Опомнись, подумай, что скажет твой сын!

В затяжной стагнации прошла неделя. Шла к концу вторая и юноше пришло время возвращаться на фронт. В то время, что он провел с семьей, можно было сказать, он стал единственной опорой семьи. Заставляющим хоть как-то шевелиться близких и держащим в руках власть в доме. Помня уроки, данные ему мечником из России еще в детстве, Алоис прямо держал спину, когда прощался с семьей и садился на лошадь, смахивая с лица прилипшие волосы цвета свежей соломы.

Моросил противный дождь, вынимающий душу своей промозглостью, но вопреки всему освежающий голову запахом сырой земли и размокших листьев. В армии им гордились, и Беатрис наверняка тоже могла бы гордиться им… если бы могла увидеть. В последний раз он видел сестру на балу в честь рождения племянницы три года назад. Перед тем как его призвали. После того приступа перед помолвкой с Теодором на ее лице было трудно застать искреннюю улыбку, так и тогда, она улыбалась только потому что того требовали приличия. Остальные улыбались в ответ и веселились во всю, но его было не обмануть, он знал свою сестру лучше кого бы то ни было. Ее мысли омрачила страшная тайна, которую она томила в сердце, не смея довериться никому. Он почувствовал это, когда она так по-детски колко впилась пальцами в его плечо, пока он кружил ее в танце.

В детстве все было по-другому. Алоис был ее отдушиной. Старшие видели в нем наследника, воина и продолжение семьи, а Беатрис своей не свойственной возрасту, словно материнской заботой, будто доставала из него наружу все то человеческое, что в итоге сделало его тем, кем он стал. Тем, кто, выехав за ворота поместья, проезжая мимо кладбища, остановился, чтобы в последний раз возложить цветы на выгравированное на крышке имя.

— Ты всегда любила белые… — мокрые лепестки роз оросили мраморную плиту, впившись в нос ароматом, что не смог сбить даже дождь.

Он пытался вспомнить, была ли его сестра счастлива хоть когда-то в своей жизни, но мысли не находили, за что зацепиться. Разве что глаза ее стали блестеть много ярче однажды, через пару лет после того, как в их дом прибыл господин Сперанский. Виктор заменил ей отца, как после и мужа, он один лишь понимал муки ее мятежной души. Наверное и для него тоже он был больше, чем просто наставником.

Погруженный в свои мысли, он не сразу заприметил беспокойное поведение своей лошади, что ждала снаружи, на площадке у склепа. Выбежав на кладбище, он едва успел схватить поводья, чтобы не дать ей разрушить рядом стоящие надгробия. Разрывавший своим ржанием промозглые сумерки, конь бил копытами землю, то и дело вставая на дыбы.

— Прошу прощения, если напугал вашего коня…

Обернувшись, он метнулся в сторону, закрывая собой лошадь, воинственно фыркающую в спину своему хозяину, то и дело утыкаясь в нее носом.

— Кто вы?! Покажитесь! — выхватив шпагу, юноша направил ее в сторону входа в склеп, откуда он только что вышел. — Кто впустил вас сюда?

— Совестно должно быть, Алоис… Мы не виделись всего лишь три года, а ты уже забыл, как звучит голос того, кто научил тебя держать в руках эту самую шпагу… — с ухмылкой покачал головой Виктор, выходя под бледный свет луны, что изредка прорывался сквозь тонкие облака. — Как я сюда попал, тебя не должно беспокоить. Я такой же член этой семьи, как и ты. Я пришел попрощаться.

— Вы даже не явились на похороны. — нахмурился юноша, все же убрав оружие обратно в ножны, — О чем вы хотите говорить со мной теперь, когда от моей сестры осталась лишь прядь волос в мраморном гробу?

— О ее последней воле. — вздохнув сморгнул мужчина, приподнимая брови в усталом жесте. — Так вышло, что мне действительно больше не о чем говорить с вами, моими учениками. Ты меня больше не увидишь, остальным тоже нежелательно знать об этом разговоре, но у Беатрис есть что сказать кое-кому. Узнаешь?.. — из-за ворота камзола мановением длинных пальцев выплыл конверт цвета ночного неба.

— Откуда у вас это?.. — треснувшим голосом спросил Алоис, подходя ближе, чтобы убедиться в том, что зрение не обманывает его. — Отец сказал, что сжег все плоды ее «безумия»… Чуть было не спалил дом, в холле до сих пор на полу пятно…

— Сжег, да не сжег… — закатил глаза мечник, улыбаясь краем губ, — Полагаю, она догадывалась, что это может случиться, потому конвертов было два.

— Что в нем?..

— Боюсь, нам не суждено это узнать. — пожав плечами, мужчина вложил конверт в руки юноши, — Все, что от тебя требуется, сохранить это до того времени, когда подрастут ее потомки, чтобы отдать на хранение. Выбирай тщательно, от этого может зависеть ее будущее…

— Я не понимаю вас… — нахмурившись, Алоис все же последовал за холодной фигурой своего наставника, вновь скрываясь в склепе, — О каком будущем идет речь?

— Дальнем.

Обойдя саркофаг кругом, Виктор молча поддел крышку, легко сдвигая ее в сторону, будто она не весила ни грамма. Сощурил взгляд, будто мог разглядеть, что лежит внутри. Кивнул головой, дав знак Алоису положить послание.

— Я понимаю, что тебе сейчас будет трудно сохранить его в должном состоянии, поэтому запомни, где оставил. Скоро подрастет ее сын.

— Аскель? Ему только девять недавно исполнилось. И почему вы думаете… — его пальцы мелко дрожали, когда он погружал руку во тьму гробницы. Внутри саркофага воздух был будто холоднее, чем зима в Сибири.

— Сейчас это не важно. Просто запомни.

Лошадь скрылась в ночи, еще какое-то время разнося по округе плеск воды и чавканье копыт по размокшей земле. Тень Виктора несколько позже также скрылась из виду вместе с порывом холодного ветра и громким вороньим криком, прозвучавшим подобно громовому раскату. Оставив после себя лишь следы сапог двух людей на мраморном полу и алую розу, возложенную поверх белоснежного букета, принесенного Алоисом.

И конверт… в своем неодушевленном мире одушевленных вещей начавший обратный отсчет. Девять лет уже прошло… осталось еще сто восемнадцать.

***

— Сделай лицо попроще, старина! Будут у тебя в жизни еще победы, это не последние скачки в этом сезоне.

— Несомненно, дорогой дядюшка… несомненно. А-ну стоять!.. Что там за шум с утра со стороны реки, Эмма? — одернул он промелькнувшую в дверном проеме фигуру в пышном платье.

Как Алоис не старался сохранять ласковое и непринужденное настроение, с каждым годом это удавалось ему все трудней. Глядя на то, как растет без матери Аскель, как к своим детям относится старик Теодор, все сильней им овладевали мрачные думы о безрадостном будущем своих племянников. Эмма нашла радость, развлечение и отдушину в суете светской жизни. Что и говорить, безусловно, она была прекрасна, как ангел, изящна как виноградная лоза, умна и красноречива, но остра на язык, словно дьяволица. За табуном ее воздыхателей, поклонников и фаворитов вязким следом тянулся шлейф ее врагов. Но, поглощенная славой и блеском, который ей дарило ее положение и внешность, она предпочитала не замечать этого «маленького недоразумения».

— Не понимаю, о чем ты… — нехотя бросила девушка, обхватывая руками дверную створку, прижимаясь к ней грудью в усталом жесте. — Хотя, я где-то слышала, говорят, будто герр Вольф и герр Хартман что-то не поделили, и у них случилась… ссора.

— На шпагах или на пистолетах?.. — протер глаза ее брат, явно нисколько не удивленный ее словами. Это была далеко не первая дуэль за сомнительную честь его сестры в этом месяце, — И с кем из них ты идешь на сегодняшний прием?

— С Вернером конечно! — воскликнула та, будто глубоко оскорбившись его словами, — И, вероятней всего, я поеду с ним на охоту на следующей неделе.

— Только через мой труп… — процедил через зубы Аскель, в напряжении зажмурив глаза, — Ладно, отцу плевать на нас обоих, послушай хотя бы меня. Подобное поведение сведет тебя в могилу.

— Матушка очень любила приемы… — соврала Эмма, обиженно надув губы. Она не знала, что любила ее мать, но отлично знала, как избавиться от надоедливого братца.

— МАТЕРИ ЗДЕСЬ НЕТ! — ожидаемо прогремел на всю гостиную голос Аскеля, заставив задребезжать стекла в окнах, а Алоиса поморщиться, прочистив ухо, — НЕ БЫЛО И НЕ БУДЕТ. ПОШЛА ПРОЧЬ!

— …тебе не кажется, что ты слишком строг с ней? — саркастично ухмыльнулся он, глядя, как его собеседник рваными движениями набивает трубку.

— На самом деле я бы отправил ее на виселицу. Не ровен час, в наш дом явится инквизиция, ибо в свете уже шепчутся, будто Эмма продала душу Дьяволу за красоту и влияние. Сам знаешь, тут не только ее, весь наш дом сожгут дотла, а землю засыпят солью.

И хотя это вряд ли можно было назвать правдой, несмотря на то, что угрозы Аскеля и были неиллюзорны, Алоис на слова племянника лишь беззвучно хмыкнул, провожая задумчивым взглядом топот изящных туфелек по паркету где-то в другом конце коридора.

— Отец?..

Тихо, словно из пустоты, со стороны двери, где только что скрылась Эмма, появилась небольшая фигурка в изящном темно-синем сюртуке. Мальчик застыл в дверях, глядя на то, как его отец в раздражении рассыпает табак по столику.

— М… — нехотя откликнулся мужчина, не отвлекаясь от своего занятия.

Но после того, как Алоис многозначительно прочистил горло три раза подряд, Аскелю пришлось поднять голову на своего сына.

— А, Герман, малыш… Подойди сюда, садись, не бойся… — усадив сына на колени, мужчина отложил трубку в сторону.

— Почему ты опять кричал на тетю Эмму? — поинтересовался он.

— А почему ты бросил мать одну? Ты же знаешь, как ей сейчас необходима твоя поддержка…

— К ней пришла Грета, поменять компресс… велела погулять, ибо комнату нужно проветрить.

— Как себя чувствует Линда? — поднял бровь Алоис, отвлекшийся на разглядывание пуговиц на одежде внучатого племянника. Он о чем-то глубоко задумался, не сразу осознав, о ком идет речь.

На что Аскель лишь саркастично ухмыльнулся, то ли красноречиво заботясь о чувствах сына или же пренебрегая самочувствием жены.

Каждый раз очень трудно было уловить эту невидимую грань, но с каждым годом Алоис все больше склонялся ко второму варианту. Ибо только моральный урод может заставить своего малолетнего сына сидеть у ложа умирающей матери. Иногда, глядя на ее бледное лицо, глядя в с каждым днем гаснущие зеленые глаза, ему казалось, что он видит в этой женщине отражение своей давно пропавшей сестры. Та же доброта, та же нежность… с таким усердием втаптываемая в грязь усилиями ее мужа. Будто на этой женщине он хотел выместить всю ту боль и страдание, что причинила ему гибель матери. Будто хотел, чтобы его собственный сын прошел через то же самое, что и он в его возрасте, с той лишь разницей, что смерть своей матери хотя бы он сможет увидеть собственными глазами. Что ж… не через неделю, так через две, его старания дадут свои плоды. Он уже довел ее до депрессии и чахотки… и лучше ей, увы, не становилось.

Алоис уже давно не был молод. И родители присоединились к своей дочери в фамильном склепе. И каждый раз, принося цветы на крышки их саркофагов, он задумчиво глядел на выгравированное на крышке имя Беатрис. Вспоминая тот дождливый вечер тысяча пятьсот тринадцатого года, когда вместе с Виктором они вскрывали ее гробницу. Как дрожащей рукой он опускал внутрь реликвию, что должна была определить «ее будущее». Он часто размышлял о том, что бы это могло значить. Определенно, Виктор знал больше него, возможно, даже больше его сестры, но как это обычно бывало, подробностей от него добиться было невозможно. Легче было заставить Господа Бога спуститься с небес, чем вытрясти из Виктора Сперанского хоть слово. Проще было сдаться и ждать милости от судьбы, что когда-нибудь правда явит себя. И может быть даже никто не пострадает.

Кто был этот человек, которому предназначалось послание… он не знал. Даже ему, своему любимому брату, девушка не доверила этой тайны. Каждый раз при упоминании письма, ее глаза стекленели, а губы шептали невнятный бред о том, что ей не хочется об этом говорить. Только эти странные слова, сказанные матери перед свадьбой… и все. Семейные хлопоты казалось поглотили ее, было не до фантазий и грез. Хотя… кто знал, какой тяжкий груз кроется за внешней степенностью и спокойствием молодой матери.

Этого, конечно, Алоис знать не мог. Но, вспоминая слова своего наставника, внимательно следил за тем, как растут ее дети. Эмма отпадала сразу. В ее голове ветер, а на языке яд. Она даже не помнила лица своей матери, о том, чтобы доверить ей столь важное задание, не может идти и речи. Она росла, предоставленная сама себе во всем, ценности семьи для нее были далеко не на первом месте. Аскель… на него Виктор почему-то обратил особое внимание в ту ночь. Но гибель матери сильно его подкосила. Отец запил и совсем потерял из виду те ростки человечности, что успела взрастить Беатрис в своем сыне. Он озлобился, закрылся в себе. Ссоры с сестрой становились заместо ежедневных бесед за столом. Та совершенно не убивалась по тому, чему в ее жизни совсем не было места, и это злило Аскеля. Его злило пренебрежение той памятью, которая значила для него так много. И когда он встретил Линду, чьи блестящие глаза и смоляные локоны просто свели его с ума…

…

Ее похоронили спустя неделю. Как не старались несчастные лекари, они не смогли удержать на этом свете ту, что просто не хотела жить. Ей не хотелось мучить сына своими страданиями, ее измученное сердце обливалось кровью каждый раз, когда он выходил из ее комнаты, беспомощно бросая взгляд вслед. Ей не хотелось терпеть унижения мужа, одно радовало ее горящий рассудок, что может быть хотя бы после ее смерти ему станет легче. Она до последнего не понимала, что расплачивается за чужие грехи. Но на все воля Господа… пусть он позаботится о ее душе.

…

Держа внучатого племянника за руку, Алоис вел мальчика по мрачным коридорам. А тот тихо шел следом, лишь один раз, будто для галочки спросив, куда его ведут.

— Я хочу тебе кое-что показать, малыш.

Герман был воспитанным мальчиком. Для десяти лет на удивление взрослым, несмотря на то, как мало внимания ему уделял отец. В его глазах порой можно было заметить искры, которые Алоис думал, что не увидит больше никогда. Вместо того, чтобы играть с ровесниками или предаваться унынию уединенной жизни, он все больше посвящал внимания наукам. Учителя души в нем не чаяли и порой удивлялись, что им нечему его научить для его возраста. Книги заменили ему друзей. Гербарий и бабочки — деревянных солдатиков. И именно в то утро, когда на похоронах матери он, тайком срезав с клумбы алую розу, возложил ее поверх вороха белоснежных цветов, Алоис понял… что тогда имел в виду Виктор, когда предлагал внимательно следить за своим племянником. Дело было не в Аскеле… Доверить судьбу своей сестры он должен был ее внуку. Которого сейчас, мягко держа за прохладные пальцы, он вел через коридоры поместья на самый верх…

— Я люблю часто здесь бывать… — сказал Герман, оглядываясь по сторонам.

И действительно, в ворохе пыльного хлама на чердаке иногда можно было заметить следы человеческого влияния. Прибранные полки, расстеленные коврики, книги. Было видно, что он проводил здесь много времени и сделал немало. Но…

— Подойди сюда. — позвал его Алоис, кивая на пыльное покрывало, наброшенное на прислоненную к стене раму. В самом углу, потому неудивительно, что мальчик не обратил на нее внимания, — Твой отец снял его, едва понял, что деду плевать на то, висит он или нет. Однако это ценная реликвия, которую я хочу, чтобы ты сохранил…

Он сдернул с рамы ткань, открывая глазам мальчика портрет. Молодой женщины с ребенком на руках… мужем за спиной… и мальчиком у ее ног.

— Она так похожа на маму, — лишь смог выдохнуть Герман, завороженно разглядывая лицо двадцатичетырехлетней Беатрис. Лишь едва увидев ее черты, он уже мог поклясться, что не видел ничего прекраснее в своей пока еще столь короткой жизни.

— Тем не менее, это не она… — ухмыльнулся Алоис, сдувая с холста осевшую пыль, — Это твоя бабушка, Герман… Пропавшая без вести, когда твоему отцу еще не было и десяти, — он кивнул на ребенка, что сидел в ее ногах. — Здесь ему шесть. Этот портрет был написан за три года до ее гибели.

— А как это произошло? — вдруг спросил мальчик, оторвав глаза от картины, ошеломленно глядя в лицо своему двоюродному деду.

На что тот лишь задумчиво опустил взгляд. Ему самому хотелось бы знать, как это произошло…

— Она любила путешествовать по окрестной земле, дальние поездки она не любила… — сказал он, отвернувшись к окну, — Любила горы, леса… Порой сама стреляла мелкую дичь из лука, даже без собак. А однажды она просто не вернулась. Мы полгода искали ее по всей стране, но… она будто испарилась без следа. Даже ее лошадь не вернулась домой. Хотя уж этот жеребец был мудрее нас всех. — ухмыльнулся мужчина, предаваясь воспоминаниям.

Казалось, он целиком ушел в свои мысли, а Герман вновь обратил взор на портрет. И чем дольше он разглядывал черты этой женщины, такой удивительной и так сильно похожей на маму, что… ему казалось, будто он сделает все, чтобы только побольше узнать о ней.

— Ну… если ты этого так хочешь… — будто нехотя согласился Алоис, улыбаясь глазами.

Этим же летом он увез мальчика в поместье, где вырос. Где среди мшистых дубов и журчащих ручьев прошло его с Беатрис детство.

***

Аскеля было нетрудно убедить отпустить своего сына на лето с дядюшкой. После смерти жены ему не стало лучше. Будто потеряв отдушину для изъявления своего гнева, он потерял ориентиры, впав в депрессию. И даже спустя годы, когда его сестру, заигравшуюся в светскую львицу и сердцеедку, насадят на кинжал на очередном балу, от него будет трудно добиться хоть слова.

Шли годы, рос его сын, и однажды Алоис просто перевез вещи Германа в дом своих родителей в Лейпциге. Там Герман чувствовал себя дома гораздо больше, чем в месте, где родился и вырос. Там он был в большей безопасности, чем рядом с психопатом отцом и пьяницей дедом. Алоис тогда твердо решил для себя, что не позволит племяннику загубить в сыне то, что когда-то так бессмысленно отверг в себе сам. Изничтожить старания своей жены, вложенную в Германа любовь и заботу. Среди вещей своей бабушки он будто находил смысл своей жизни. И в канун его шестнадцатилетия…

Он застал племянника в склепе своей сестры. Очередная годовщина со дня ее гибели и каждый год они вместе приходили, чтобы возложить цветы на крышку ее саркофага. Они стояли, убирали рассыпавшиеся от времени прошлогодние лепестки и размышляли. Философию Герман любил наверно не меньше своей бабушки. Точной даты ее гибели никто не знал, потому в день Поминовения Усопших в начале ноября по традиции близкие приходили, чтобы поухаживать за последним приютом ее памяти. Осень в этом году была теплая, будто весной. Листья густым золотом укрывали кладбищенские дороги и солнце играло искрами на влажной от росы высохшей траве. От духа скорби здесь со временем будто не осталось и следа. Лишь чувство светлого ожидания…

— Ты уже совсем взрослый, Герман… — отметил мужчина, вынося на улицу очередной ворох цветов, — и очень умный. А еще я вижу, как ты любишь свою бабушку… пусть никогда ее и не видел.

— Это не обязательно. — улыбнулся юноша, щеткой счищая разводы на мраморной крышке, — Пусть я не знал ее лично, но мне кажется… что мы очень близки. Мне кажется, они бы очень подружились с мамой…

— Все может быть. — пожал плечами Алоис, вновь берясь за метлу. — Она бы очень гордилась тобой.

— Дедушка… — голос Германа вдруг стал серьезным, резко оборвав теплую беседу. — Можно я кое-что спрошу?

— Ну… ну конечно, спрашивай.

— Когда я читал книги в комнате бабушки… — начал Герман, окуная щетку в мыльную воду и снова возвращаясь к чистке, — я нашел некоторые ее личные записи… Я знаю, нехорошо так делать… но…

— Ты их прочел?.. — с тенью надежды в голосе поинтересовался Алоис.

— Да… немного. — смущенно признался юноша, — Бабушка была удивительной женщиной, я всегда это знал, но в последние дни перед тем, как она уехала к дедушке в Гамбург… с ней что-то случилось. Что-то нехорошее…

— О чем ты? — нахмурился мужчина, облокотившись на метлу.

Он никогда не решался трогать дневники своей сестры, лишь спасал их от праведного гнева отца, когда тот сметал все на своем пути. А теперь… он будто чувствовал, как из-под тяжелого занавеса тайны ее гибели начинает дуть легкий ветерок. И боялся его вспугнуть…

— Трудно разобрать… До этого записи четкие, аккуратные, но потом… там лишь какие-то обрывки, почерк рваный, дерганый… Что-то про Францию и Баварию, какие-то замки, обитель демонов… Она всегда была лаконична, когда писала о магии, но там… там какое-то безумие…

— А еще… — кивнул головой Алоис, нахмурившись пуще прежнего. Он, как и все в доме, слышал, как она кричала по ночам, как шуршала бумагой при свете дня, но, как и все, не мог разобрать ни слова, кроме…

— Кто такой Исаак? — вдруг спросил юноша, склонив голову на бок, будто убежденный, что Алоис наверняка должен знать ответ на этот вопрос.

— Понятия не имею, дружок… — усмехнулся он в ответ, пожав плечами. — Она писала что-нибудь об этом?

На что Герман лишь достал из кармана сюртука записную книгу, раскрыв ее на заложенной странице, развернув в сторону двоюродного деда.

— Господи Боже…

«Айзек… Айзек… Прошу, Господи… Где ты… Айзек… Исаак… Нет… Нет… Помоги ему, Господи… помилуй… Айзек… Айзек… Прошу, Господи… Где ты… Айзек… Исаак… Нет… Нет… Помоги ему, Господи… помилуй… Айзек… Айзек… Прошу, Господи… Где ты… Айзек… Исаак… Нет… Нет… Помоги ему, Господи… помилуй…»

— И так до последней страницы… — вздернул бровь Герман, убирая дневник на место, — Признаться, я никогда не был суеверен, но… от этого у меня волосы дыбом встали. Потому я и решил… спросить, может ты что-нибудь об этом знаешь…

— Хм… — Алоис закрыл глаза, обдумывая сказанное племянником.

Он знал, что этот день рано или поздно наступит, но даже в самом бредовом сне не мог представить, что все будет именно так. И глядя в горящие от жажды истины глаза Германа, он понял, что на этот раз ему не сбежать, скрывая рваные обрывки нитей, ведущих в никуда. Тянуть дальше смысла просто не было.

— Знаешь, малыш… кое-что, наверно, знаю. Иногда все бывает совсем не так, как нам кажется. Тогда нам всем было нелегко, и мы всерьез опасались за ее здоровье. Эта тема была запретной для нас долгие годы, мы даже не знаем, как прошли ее последние дни и было ли это причиной ее внезапному исчезновению. Я не знаю, как именно это связано с ее смертью, но почему-то уверен, что беда не приходит одна… Отложи щетку…

Обойдя саркофаг кругом и встав в изголовье, Алоис обхватил крышку по краям, пытаясь сдвинуть в сторону. Много раз до этого он пытался повторить проделанное Виктором в ту ночь, но не мог и ума приложить, каким образом он смог так легко поднять мраморную плиту, когда, чтобы только сдвинуть ее, Алоису приходилось надрывать спину в тщетных попытках. Но в этот раз на помощь ему подоспел Герман.

— Как холодно… — вздрогнул юноша, вскользь заглядывая внутрь, как смотрит вниз канатоходец, стоящий над бездной.

— Я тоже тогда так подумал… — ухмыльнулся мужчина, тяжело дыша облокотившийся на чуть сдвинутую крышку. — Ты читал о Викторе, полагаю?..

— О да. — закивал Герман, прижав руку к груди, где хранился дневник, — Она невероятно любила его.

— А что еще она о нем писала?.. — как бы между прочим поинтересовался Алоис.

Личность его наставника всегда вызывала у него больше вопросов, чем побуждала к ответам, он видел, как близка с ним была его сестра, пусть причин этому он так и не выяснил. Потому, пытаясь выехать на чувстве ностальгии и сопричастности, он решил выведать у Германа хоть немного из того, что составляло суть тайн его детства.

— Много всего… — уклончиво ответил Герман, — Как он обучал ее наукам, сопровождал на приемы…

Хотя конечно помимо этого он знал то, что Беатрис столь легкомысленно доверила бумаге. Пусть она умела шифровать свои записи, Герман чутьем догадывался до скрытого смысла ее слов, что, наполненные эмоциями, не могли не быть доверенными ее дневнику. И безусловно, из сказанного ею в воспоминаниях о самом ценном существе всей своей жизни, он догадался… кем был Виктор на самом деле. Что же действительно могло произойти в итоге той вереницы событий, что начала своим побегом Беатрис. И что он не расскажет об этом никому. Это та информация, что должна уйти в могилу вместе с ним… Почему-то при мыслях об этом ему вспоминалось окровавленное и истерзанное тело его тетушки Эммы…

— Понятно… — задумчиво ухмыльнулся Алоис, выслушав долгую и извилистую речь племянника о похождениях русского фехтовальщика в Саксонии и Гамбурге. — Так вот… после похорон твоей бабушки, он навестил нас в последний раз. И передал кое-что. То… что теперь я должен буду передать тебе. — он запустил руку в щель, долго что-то выискивая там.

С замиранием сердца Герман следил за его действиями, готовый в любую минуту защитить деда, если на него «нападут призраки». Но вскоре тот выпрямился, держа в руках покрытую изморозью бумагу. Развернув ее лицевой стороной в сторону Германа. Показав ему белесый росчерк имени, от которого его душа упала в самые пятки.

— Совпадает, правда?..

Я уснула в камере пыток

Германия. Гамбург. 1509г.

В каком возрасте и в какой момент времени она осознала, что с ней что-то не так? Может в малолетстве, когда она помогала матери находить мелочи туалета, которые та вечно теряла по всему дому или когда предсказывала что же привез ей отец после деловых поездок в город, едва было видно с горизонта крышу его экипажа. Когда впервые пошла за голубыми огнями холодным осенним вечером и ее пришлось два дня искать с собаками или при воспоминаниях о том дне, когда во время ее крещения треснула купель.

Нет… молитвы не жгли огнем ее душу, вода не превращала кожу в пепел, экзорцисты были бы бессильны, ибо воду из пустой бочки не вылить. Но глядя на то как растет его дочь, Генрих понимал все ясней — или жена родит ему наследника, или его род закончится на этом проклятом ребенке, которого не берет даже Господь. Но родился ее брат и, казалось, все это перестало иметь значение. И она затихла. Будто наваждение прошло и из бесноватого дитя Беатрис вновь стала обычной девочкой, воспитанной и послушной. Но не потому ли, что она поняла, что с ней что-то не так?..

***

Она стояла высоко подняв голову и с прямой спиной. Ясным взглядом всматриваясь в лицо Спасителю. Собор был пуст, служба давно закончилась, но пришла она сюда не за этим. Едва последние слова проповеди прекращали разгонять тишину и люди покидали скамьи, с самой последней, всегда скрытой в тени, поднималась одинокая фигура, вставала у алтаря и смотрела на распятого на кресте человека. Безмолвно, будто ведя диалог на уровне мыслей и взглядов. У нее было полно вопросов, но ответа на них никогда не следовало. Будто распятый лишь отрешенно качал головой, зная, что его слова все равно будут не в силах что-либо изменить. Вибрации, что наполняли воздух словами молитвы, будто проходили сквозь ее тело, не задевая ничего в душе. Будто она была призраком, которого не заметишь даже в мире тонких энергий. Невидимая для высших сил. И было совершенно неясно, что с этим делать…

Виктор говорил, что ничего…

— Мама…

А, может, просто не нашелся еще тот, кто мог помочь ей это исправить…

Беатрис опустила голову, ухватывая тонкими пальцами крохотную ладошку своего сына. Хвала небесам, хоть с ним все было в порядке.

— Да, дорогой… — тихо вздохнула Беатрис, крепче сжимая руку.

Но малыш, будто загипнотизированный, еще несколько секунд смотрел туда же, куда опять был направлен взгляд его матери, прежде чем заговорить вновь.

— А кто это такой?

— Хм… — ее озадачил этот вопрос.

Кто это такой… Как самим богом отлученной от церкви ведьме объяснить маленькому мальчику, кто это такой.

— Это… спаситель человечества, Аскель. Созданные свободными, дети Его, люди… потерялись, запутались. Как неразумные дети они могли погубить себя, и Господь послал Спасителя…

Подхватив сына на руки, девушка поцеловала его в лоб, прежде чем снова вернуть взгляд к распятию.

— Но почему он на кресте, мама?..

— Потому что люди предали его, сынок…

***

Замок Бельмонт. Испания. Кастилия. 1627г.

Вкус крови на губах… такой яркий, но, если покатать ее на языке, становилось ясно — это ее собственная. И густой черный ошметок вылетает из губ на землю, засыпанную песком, оставляя небольшую тягучую струйку стекать от губы по щеке, впитываясь в пыль. Глаза, застланные мутной пеленой, закрываются, и последнее, что они видят — это спины рыцарей, тени хлопающих на ветру плащей… и пару стражников в броне, в нетерпении гремя цепями подходящих к ней…

Ноги сводит от многочисленных шипов, что впиваются в кожу через опутывающие ее ступни «сапожки» из стальных пластин с вкраплением серебра. Они идут медленно и каждый раз, когда она пытается потерять сознание, заваливаясь к стене узких коридоров, сильный толчок в спину чем-то тяжелым приводит ее в чувства, заставляя пройти еще метров пять. Сегодня сопротивление начало ее утомлять. Ее отпускали в разы быстрее, если она «участвовала» в их бестолковых играх.

Шаги удаляются, оставляя рядом только пару дневного караула, то и дело заглядывающую внутрь ее камеры через тонкое окно-щель. Если бы ей позволили видеть дальше стен своей темницы и дальше заборов полигона, она бы могла догадаться, что власть в замке давно переменилась. С железной дисциплины и иерархии, построенной на уважении — на дисциплину жестокости и иерархию, построенную на страхе.

Крепость Бельмонт стала одной большой тюрьмой. Для нее и для каждого, кто знал о ее существовании и участвовал в содержании. Но она этого не знала, покорно выполняя отведенную ей роль, попутно издеваясь над мнимым превосходством человека перед ее силой, пародией на власть перед нечеловеческой волей, а ей просто некуда было пойти… А потому, когда язык в очередной раз прошелся по корке заветрившейся крови на губах, а глаза закатились, отпуская разум куда-то за пределы этих стен, невесть откуда взявшееся в закрытом помещении дуновение холодного ветра в лицо вызвало небывалый прилив… облегчения.

Казалось, что тьма просачивалась через щели в камнях, отовсюду, будто стремясь объять ее целиком, обласкать истерзанную плоть, прибитую к дереву, облизать неперестающие кровоточить раны. Небытие окутывало разум, стирая боль. Да… растворение в нем было так близко…

— Никуда ты не пойдешь. — голос гулкий, как из колодца.

— Lass mich… — прошептала Беатрис, не поднимая головы. Лишь пальцы дрогнули на забрызганных кровью запястьях, пронзенных серебряными гвоздями.

Она чувствовала Бездну, та звала ее… обещала свободу.

Но призрачная фигура в темном плаще лишь покачала головой. За дверью послышалось какое-то шевеление и взволнованный шепот.

— Еще рано…

Ржавый скрежет лезвия, качающегося в воздухе, такой мелодичный для нее сейчас… последнее, что слышат смертные перед тем, как обрести свободу. А касания тьмы ласкали ее ноги, обожжённые и истыканные шипами кандалов. Хриплый стон разорвал тишину. Тьма клубилась у ее ног и звала, но она не могла пойти следом… «еще рано».

— Egal… — прохрипела вампирша из-под спутанных волос. — Sie selbst werden mich bald tоten…

Но лишь замогильная ухмылка и трескучий вороний крик были ей ответом.

— Они не успеют…

Невесомое касание призрачных пальцев к ее волосам…

Холод отступал, а на замену приходила невыносимая боль. От ее тела оставались лишь ошметки, которые только чудом нашли за что приколотить обратно на крест. Но не успела она переварить сказанное, как ей в лицо уткнулась смердящая тряпка, протянутая на палке сквозь решетку клетки, пропитанная вчерашней кровью… возвращая ее в мир «живых людей».

Зашипев, она отдернула голову, заставив отшатнуться прочь стражника дневного караула, было решившего, будто игрушка сеньора инквизитора вздумала откинуть копыта прям в самый неудобный момент и додумавшегося привести ее в чувства остатками вчерашнего «обеда». Гнилая кровь… верная смерть. Она лучше снова впадет в спячку, чем хоть кончиком языка прикоснется к этой дряни…

— Kindlich… — усмехнулась она, едва за спиной мужчины захлопнулась дверь. Усмехнулась, а потом вновь закрыла глаза…

Здесь не над чем было смеяться…

1486-1513-… ч. 2

Германия. Саксония. 1632г.

В тот вечер ветер особенно таинственно шептал в кронах деревьев. Погода в Саксонии редко радовала своих жителей солнцем, потому можно было попытаться рискнуть и выбраться под открытое небо еще до заката. Лошади, уставшие от долгого галопа, теперь медленно шли бок о бок, лишь иногда похрапывая соприкасались мордами, будто пытаясь приободрить друг друга. Впрочем, ехать оставалось уже не так далеко.

— Прошло больше ста лет… почти ничего не изменилось. — вздохнула Беатрис, глубже одергивая капюшон. — Будто… я и не уезжала отсюда никогда.

— Изменилась ты.

Долгое время они не произносили ни звука, вслушиваясь в опустившуюся тишину. Они вообще мало говорили по пути сюда. Лишь мерный топот копыт по пыльной земле, ворчание уставших лошадей, черных, как смоль, да шепот ветра в кронах деревьев и уже подернувшейся рыжей «сединой» траве. Умиротворяющая меланхолия и будоражащее смятение. А если прикрыть глаза, можно было расслышать, как где-то на окраине леса журчит ручей.

Когда на горизонте замаячили земли поместья, девушка невольно закусила губу, крепче стиснув пальцы на поводьях. В последний раз она видела свой дом, когда… когда вышла замуж. Не то, чтобы она не скучала по родным местам, просто… она осознавала, что все это так же пройдет, как рано или поздно закончится и ее жизнь. Родители часто навещали ее, заботы о детях и постоянные тренировки почти не давали возможности отвлекаться. Она себе этого и не позволяла. И вот теперь… спустя столько лет, когда, казалось, прошло не сто двадцать семь, а тысяча сто двадцать семь лет, когда надежда была практически похоронена под грузом ошибок прошлого, она едва удержала себя от того, чтобы дернуть поводья на себя, заставив лошадь встать на дыбы от неожиданности.

— Что с тобой?

— Это прозвучит глупо… — сморгнула Беатрис, мотнув головой, будто смахивая прочь наваждение, — Но у меня такое чувство, будто в этом доме меня больше не ждет ничего, кроме обветшалых скелетов и обезумевших призраков. Будто из-за того, что я сделала тогда… все они оказались прокляты вместе со мной.

— Конечно же это не так. — послышалась усмешка справа от нее, — Иначе мне было бы гораздо труднее найти тебя…

— Мне трудно в это поверить.

— Скоро ты сама во всем убедишься…

Ворота, конечно, были старыми, но не обветшалыми. Пара минут возни в замке ловкими, опытными пальцами, и они распахнулись с тугим скрипом, впуская путников на внутренние земли. Витые кованные прутья, обвитые плющом, они могли бы стать непреодолимым препятствием на ее пути, но, сглотнув ком в горле, девушка пришпорила коня, его ногами переступая порог своего дома.

Широкая дорога, ведущая к дому, по которой спокойно мог бы проехать экипаж, была ухожена. Сад, который разбила еще ее прабабушка, и вековые дубы у пруда неподалеку… все было практически таким же, как во времена их с Алоисом детства. Только вот…

— Этого вольера с кроликами тут не было… — вздернула бровь Беатрис, кивая на небольшой кружевной заборчик, вырезанный из дерева в окружении цветочной изгороди, внутри которого суетились белые пушистые зверьки. Их было около пяти, трудно было разобрать из-за их постоянного движения. Внезапно девушка остановилась, сдергивая с головы капюшон. Пробежавшись взглядом из стороны в сторону, она в недоумении посмотрела на своего спутника… — Ты это слышал?

— О чем ты?

— Смех… — голос ее дрогнул, а лошадь сделала пару шагов вперед, будто повинуясь мыслям наездницы, — Детский.

— Смотри…

Из дверей дома во двор выбежали две фигуры. Совсем еще юные девушки, одна лет двенадцати, со светлой косой, и другая, постарше, с черными волосами, забранными сзади гребнем. Наперегонки они бежали к вольеру, неся в руках угощение для своих любимцев. Беатрис снова вздернула бровь, но, пришпорив коней, они двинулись вперед, чтобы обратить на себя внимание.

— Просим прощения, прелестные фройляйн. — начал мужчина, снимая с головы шляпу и прижав ее к груди, — Позвольте представиться. Я — сеньор Айзек де ла Ронда, старый знакомый вашей семьи. Мы с невестой приехали навестить вашего дедушку, не скажете нам, дома ли он?

Девочки замерли, сидя на коленях перед вольером, где сгрудились зверьки, подергивая носами в ожидании лакомства. Старшая некоторое время молчала, переводя хмурый взгляд с мужчины на женщину рядом, а потом дернула за руку сестру…

— Хватит пялиться, это невежливо. — шикнула она в ее сторону, но потом вновь подняла взгляд на мужчину, — Мы вас раньше не видели.

Путники и правда выглядели довольно неестественно для этих мест, привлекая неопытный взгляд. Одетые в плащи, тем не менее не способные скрыть той стати, присущей их владельцам, они пытались обезличить их, если бы не ряд исключений. Давно отвергшая регламенты светского этикета замужней женщины, не носящая чепца, оставляя волосы чернильным водопадом развеваться по ветру, Беатрис носила платья только в официальной обстановке, помимо отсутствия прически привлекая к себе внимание наличием кожаного мужского наряда. Лишь облегающий ее фигуру корсет, больше напоминающий оружейную сбрую, служил отдаленным напоминанием о ее женской натуре. Экзотично расшитый мешок за спиной, чехол с серебряными шпильками на поясе, все это отвлекало на себя внимание сильнее, чем даже ее спутник, чья мощная широкоплечая фигура, казалось, требовала индивидуального дверного проема.

— Я давно не бывал в этих краях. — ухмыльнулся он, окидывая взглядом окрестности, — Мои друзья приезжали сюда в прошлом году… может, вы слышали что-нибудь об этом?

— Кажется, припоминаю… — задумчиво нахмурилась девушка, еще раз окинув взглядом Беатрис, — Какие-то люди из церкви. Они спрашивали о нашей прапрабабушке, но и ваше имя мне вроде бы знакомо. Мое имя Линда. А это Габриэль. — кивнула она на свою сестру, — Дедушка дома, пойдемте, я провожу вас… — она поднялась на ноги, передав сестре пучок моркови и тихо шепнув ей что-то, потянула за собой.

Улыбнувшись девушке, Айзек спешился и помог спуститься с лошади Беатрис.

— Твои друзья?.. — оскалившись шикнула она, когда девочки отошли на некоторое расстояние вперед.

Но мужчина лишь усмехнулся в бороду, потупив взгляд. Потянув за поводья, они двинулись следом за девочками, чтобы оставить на конюшне своих лошадей.

— В последнее время ему стало немного хуже. — сообщила Линда, провожая гостей в дом. Она замерла в дверях, опустив руки на створки дверей в зал, — Потому не волнуйтесь, если он не сразу вас вспомнит.

— Годы берут свое… — вздохнул Айзек, крепче сжав пальцы Беатрис на своем локте.

Та кивнула, будто отвечая на беззвучно заданный вопрос.

Все это время она опасливо оглядывалась по сторонам, жадно цепляя взглядом детали, ни на секунду не выпуская крепкого локтя Айзека из своих рук. Здесь однозначно сделали ремонт и сменили некоторую мебель, и этот ковер в холле… его раньше не было. Где-то краем уха она слышала лай собак. Ей вдруг стало интересно, как изменилась псарня с тех пор как там держал своих породистых охотничьих собак дядюшка Йохан. Однозначно, здесь будто стало светлей, за сто лет в стране явно изменились вкусы на оформление интерьеров. Дом… оживал, когда она видела, как ведут себя эти девочки в его стенах. И невольно ее лицо озарила теплая улыбка. Да… это определенно были не гремящие по углам скелеты и не полтергейсты, разбрасывающие вокруг обломки старой мебели. Ее внук… и его внучки, как минимум, ей было за что благодарить небеса. О такой роскоши, как безбедное будущее своих потомков, она не могла и просить… после всего того, что она сделала.

— Дедушка… — тихо позвала Линда, распахивая двери в гостиную. — К тебе приехали гости. Примешь их или тебе нужно время?

В кресле у окна пошевелилась темная фигура, при оклике девушки сжавшая подлокотник сухими пальцами. Мужчина поднял голову, но из-за спинки кресла было видно только его силуэт.

— Какие гости, милая?

— Сеньор де ла Ронда с невестой… Помнишь, его друзья приезжали к тебе в том году по поводу бабушки Беатрис?

Мужчина замер в кресле на секунду, будто не до конца понимая, о чем идет речь… или же не веря…

— С невестой? — переспросил он, пытаясь обернуться, — Пусть подойдут поближе. А ты беги к матери, пусть велит накрывать на стол. Гости будут ужинать с нами.

— Хорошо, дедушка… — склонив голову, она скользнула взглядом по их фигурам, прежде чем скрыться в холле, взбежав по лестнице на второй этаж.

Едва за их спинами закрылись двери, путники приблизились к окну, в кресле у которого сидел мужчина в теплом халате с меховой оторочкой. Сгущались сумерки, но почему-то в комнате не горело ни одной свечи.

— Я и не надеялся когда-нибудь вновь услышать эти имена… — спустя некоторое время напряженного молчания глухо проговорил он, не двигаясь с места, — Я рад, что вы нашли то, что искали, Айзек…

— Без вас я бы не справился, господин Раух… — поклонился тот, за руку выводя Беатрис к креслу так, чтобы она смогла увидеть лицо своего внука. — Герман…

— Герман… — эхом повторила девушка, опускаясь на колени перед ним. Сжав холодными дрожащими пальцами тонкую руку на подлокотнике. Подняв взгляд в глаза, подернутые белесой пеленой.

— Неужели это ты… — хрипло усмехнулся старик, протянув руку к ее лицу, и на глазах его вдруг засверкала влага, — Правда ты… дорогая бабушка Беатрис…

Она подняла испуганный взгляд в лицо Айзеку. Впервые за все время, что они провели в пути, она не знала, как ей себя вести. Она обхватила его руку своей, обводя ею по контуру, позволяя ему «прощупать» ее образ. Ее дом все еще стоял, ее род все еще был жив… а что же делать дальше, убедившись в этом?

— Почему вы не в Гамбурге? — тихо поинтересовалась она, поглаживая морщинистую кожу с бугристыми линиями вен.

— Тебя не было столько лет, и первое, что ты спрашиваешь, почему я не в Гамбурге. — снова улыбнулся тот, облизнув пересохшие губы, — Ваш брат увез меня сюда, когда мне исполнилось тринадцать. Мой отец окончательно тронулся умом, а после того, что показал мне Алоис… я не мог больше оставаться там.

— Аскель? — Беатрис отшатнулась, в растерянности припав на одно колено. Снова пробежав испуганным взглядом по лицу Айзека, она нашла в себе силы задать свой вопрос, — Сын мой… Он… сошел с ума?

— Хах… он обезумел, моя госпожа. — дрогнул грудью Герман, дрожащей рукой смахнув с лица выступившие в порыве радости слезы, — Ваша гибель с годами лишила его смысла жизни, сначала он срывал свой гнев на тетушке Эмме, а потом свел в могилу и мою мать… только за то, что она была очень похожа на вас.

— О, боги… — едва слышно отозвалась девушка, закрыв рот рукой.

— Я остался здесь и после его смерти, и после гибели Алоиса… — продолжил Герман, сжав ее пальцы в ответ, — Женился… И пусть моя дорогая Рози не дожила до этого дня, как видите, народу в доме хватает. О возвращении в Гамбург я никогда и не думал, мой дом здесь… там, где мой долг. И, как я вижу теперь, — он замолчал на мгновение, чуть повернувшись к Айзеку, — он выполнен.

— Надеюсь, мои коллеги не сильно утомили вас. — иронично улыбнулся мужчина, скользя взглядом по фигуре Беатрис.

— Нет, что вы, сеньор… — махнул рукой старик, — Будь моя воля, я был бы рад, чтобы они остались подольше… мне столько хотелось им рассказать. Но я сделал, что был должен, и не смел их задерживать…

— О чем он говорит? — нахмурилась девушка, подняв взгляд на своего спутника, — Ты присылал сюда инквизицию? Что все это значит, Айзек?

— Они здесь не причем… — покачал головой мужчина, успокаивающе коснувшись ее волос, — Я всего лишь немного потолковал со своим наставником.

— Только не это…

— Разве вы не помните? — вздернув брови удивился Герман, — Хотя да… вы были еще очень молоды, да и не о том нужно было думать.

Резко ударивший в нос аромат цветов белладонны заставил Беатрис вздернуть голову вверх. И в последних отголосках сумерек она увидела как играют на свету брызги камней граната на черных кружевах в руке ее возлюбленного.

— Это…

— Долгая история. — Герман не дал ей договорить, и как раз в этот момент раздался тихий стук в дверь.

В дверном проеме показалась миниатюрная фигурка Линды, которая сообщила, что ужин уже скоро будет готов.

***

— Вы говорили, будто мой брат что-то показал вам… — напомнила Беатрис, под руку ведя внука по коридору в сторону библиотеки, — Что же это было?

— Как раз об этом я и хотел поговорить. — ответил он, тростью проверяя дорогу, постукивая ею по мягкому ковру, но хотя бы по тому, как он держался, можно было сказать, что нужна ему эта трость скорее для «галочки», — Было кое-что в нашем доме, о чем всеми силами пытались забыть. Я понимаю, что для вас значил ваш поступок, вы спасали свою жизнь, защищали тех, кто вам дорог, но наша семья так и не смогла справиться с утратой. Дедушка Теодор… помимо газет и пера его лучшим другом стал алкоголь. Он почти не выходил из своего кабинета, а когда выходил… легче было договориться со Смертью, чем с ним. Он совсем перестал писать со временем, взгляды его радикально изменились не в лучшую сторону. В свете от него быстро отвернулись. Отец… да что о нем говорить, я уже и так сказал более, чем достаточно, а большего он не заслуживает. Он покончил с собой спустя три года после смерти моей матери. Тетушка Эмма… — он тяжело вздохнул, будто переводя дух, — Если бы ее не насадили на кинжал, то точно сожгли бы на костре, нет, ей не передались какие-либо способности, просто львиная доля того природного обаяния, которым вы обладали, воплотилась в ней. И она не гнушалась пользоваться этим, выводя из себя отца своими выходками и мороча головы мужчинам. Тем летом, когда ее зарезали на балу ее же бывшие любовники, я был здесь… и просто попросил Алоиса забрать мои вещи и реликвию, которую он попросил меня сохранить.

Отворив ключом дверь, он пропустил вперед Беатрис и прошел за ней следом. И когда свет свечей в настольном канделябре мягко разогнал тьму, он продолжил.

— Может вы не помните свой дар Исааку, но это вы точно должны были запомнить. Алоис говорил мне, что дед нанял лучшего художника Гамбурга для этой работы. Должен сказать, когда я еще мог видеть, он продолжал выглядеть превосходно… я только сменил багет.

— Да вы что… — ошеломленно вздохнула Беатрис, подходя ближе.

С высокого полотна в человеческий рост на нее смотрели ее близкие. Как живые, будто время тогда остановилось для всех них. Теодор… степенный и серьезный, всеми силами старающийся не хмурить густые, кустистые брови, сжимающий крепкими пальцами ее хрупкие плечи. Аскель… в том самом возрасте, когда ей казалось, что она растит лучшего на свете сына. Умный… талантливый… добрый… как же блестели его глаза. На руках она держала маленький сверток из кружев, из-за которого можно было различить светлые кудряшки, отливающие майским медом. Эмма тогда только родилась, кроме шелковистых волос и огромных голубых глаз на пол-лица на ней больше ничего и не помещалось.

А она сама… Посмотрев в свои глаза, тогда еще ясно-зеленые, такие яркие в контрасте с темно-синим платьем, Беатрис вздрогнула в нерешительности. Будто в один миг она вспомнила, что испытывала в те минуты. Бесконечную усталость от жизни, безграничную любовь к своим детям, граничащую с отчаянием, терпение к мужу и… идущее трещинами ощущение мрачного грядущего. Ей было двадцать четыре года. И так тяжело давалось ей в последние годы ее обучение. Она никогда не давала себе поблажек, а спуская пар на тренировках, она помогала себе прожить еще один день. Теодор никогда не одобрял ее увлечений, но Беатрис была непреклонна. Она никогда не была курицей наседкой и не собиралась ей становиться, будь у нее хоть десять детей. Бунтарка по меркам своего времени, любой мужчина быстро указал бы ей на ее место у детской колыбели и в супружеской постели, но куда там…

— Да… Базиль был великолепным мастером. — вздохнула она, облизнув губы, — Я очень хотела, чтобы на портрете был и Виктор тоже, но…

— Все равно его не получилось бы изобразить. — договорил за нее Герман, — Его образ ускользал бы из разума художника, едва тот поднес бы к холсту кисть. Такого свойство вашего вида…

— Да… вы правы. — кивнула Беатрис.

— Этот портрет долгое время пылился на чердаке. Я провел там половину своего осознанного детства, но его спрятали так надежно, что, несмотря на мои старания, он остался мной незамеченным. Рама высохла и испортилась, а потускневший слой краски смогли восстановить мастера, что до сих пор занимаются реставрацией предметов искусства.

— Хочу выразить свое восхищение вашей стойкостью. Вы так невозмутимы по отношению ко мне… я очень благодарна вам. — печально улыбнулась она, оглянувшись на кресло, куда опустился Герман.

— Разве можно иначе? — хрипло рассмеялся мужчина. В мягком свете свеч его лицо выглядело бархатистым и светлым. Будто разгладились глубокие морщины и глаза блестели чуть ярче, несмотря на слепоту, — Пусть до сего дня я не знал вас лично, мне всегда казалось, будто вы рядом. Рядом со мной. Направляете мой путь, поддерживаете в трудный час. Здесь, в вашем доме, я обрел долгожданный покой. Еще будучи юношей, я приходил сюда и, сидя в этом самом кресле, говорил с вашим изображением на портрете, будто вы могли мне отвечать. Знаете, я верю в судьбу. Верю, что есть нечто, что выше и сильнее нас, любого, даже самого могучего на планете существа. Вы поступили так, как должны были, чтобы произошло то, что должно было произойти. Из тех обрывков записей в ваших дневниках мне немногое удалось понять, пусть я и очень пытался, но могу сказать точно… Когда я услышал имя сеньора де ла Ронда из уст тех господ из Сент-де-Труа, я понял, что должен делать. Я понял, что сделали вы. И не виню вас ни в чем, тем более, не боюсь того, кто вы есть. На закате своих дней, все, о чем я мог бы мечтать, сейчас есть у меня. И я говорю спасибо вам. А вы нашли единение с тем, кого любили. Это самое главное.

— Вы об Айзеке или о Викторе? — сощурила взгляд Беатрис, улыбнувшись крем губ.

Но Герман в ответ лишь добродушно улыбнулся, отрешенно покачав головой.

***

— Я поверить не могу, что ты уговорил меня сделать это… — в бессилии склонила голову Беатрис, стиснув пальцами спинку стула у туалетного столика, перед зеркалом которого она стояла, разглядывая отражение своей комнаты.

— Ну… скажем, это было не так уж и трудно. — лукаво улыбнулся мужчина, в этот момент проверяющий мягкость свежих покрывал на постели. — К тому же… у нас есть еще немного времени, и я решил, что это будет отличная идея, учитывая, что больше возможности может и не представиться.

— Бешеной собаке и семь верст не крюк, Айзек… — закатила глаза девушка, при этом не удержав вздернувшиеся уголки губ. — Ты хоть понимаешь, чем это может закончиться для моей семьи? А для нас?

— С ними все будет в порядке. — вздохнул он, протягивая руку вперед, увлекая девушку к себе на колени, — Неужели ты была не рада увидеться с ними?

Но на его слова она лишь смущенно потупила взгляд.

Конечно… после всего, через что ей пришлось пройти, снова увидеть своих близких, почувствовать себя нужной и родной, не покинутой и не забытой… о чем еще она могла бы мечтать. Несмотря на все, что обрушилось на них из-за нее, им удалось через это пройти и жить дальше, словно дерево после заморозка, пускающее в стороны новые ветви, покрытые сочной листвой, еще более сильной, чем прежде.

Казалось, Герман никак не мог наговориться, он показал ей каждый уголок поместья, рассказал о каждой измененной детали в доме, даже сводил ее на кладбище, где в просторном склепе покоились его предки. Пять новых саркофагов, учитывая, что он забрал из Гамбурга прах своей матери. Рассказал об истории, что поведал ему Алоис перед тем как передать заветное послание и как он хранил ее тайну все эти годы. Жалел он лишь об одном — он ослеп спустя месяц после отъезда священнослужителей, что приехали забрать послание. Будто злой рок настиг и его, дав ему надежду на лучшее будущее его бабушки, взамен отобрав возможность когда-либо убедиться в исполнении своего долга перед ней. Но… он поклялся сделать все, что сможет, протянув ей ключ от ее комнаты, где она жила в девичестве.

— Он оставил здесь все, как было при мне… — поджала она губы, — Приказал прислуге не трогать ничего, лишь вытирать пыль и регулярно менять белье. Знаешь, что он сказал своим детям, когда они узнали, что мы останемся здесь? «Я слепой, безумный столетний старик, владеющий алхимией. Я самый старший в этом доме, и будет так, как я сказал, иначе я вас всех в лягушек превращу!» — нахмурила она брови, пародируя манеру Германа, шутливо ударив кулаком по своему бедру, как тот ударил кулаком по обеденному столу, заставив подскочить хрустальный бокал с вином. — Ему определенно досталась частица моего дара… ты бы видел его коллекцию настоев и снадобий. Еще немного, и он мог бы сотворить лекарство от чумы…

— Хм… это было было бы очень своевременно.

— Как тебе это место? — внезапно перевела тему Беатрис, подняв сверкающие в полумраке глаза ему в лицо, — Ты только посмотри, даже розмариновая клумба на окне все той же формы, что и сто лет назад…

— Теперь здесь прекрасно все… — глухо прошептал мужчина, опускаясь спиной на кровать и увлекая девушку за собой, одной рукой придерживая за спину, а второй медленно приспуская рубашку с ее плеча, — В этой искусной мозаике не хватало лишь одной небольшой детали…

***

Шли к концу третьи сутки их пребывания в поместье. Первое время к гостям относились со снисходительным подозрением, но позже уже вся семья спокойно беседовала за столом и проводила вечерний досуг у камина в компании любимых собак Линды. И пусть Беатрис не решалась признаться остальным в том, кто она такая, несмотря на инстинкты хищника и жертвы, родная кровь все же притягивалась друг к другу. И порой она ловила на себе задумчивый взгляд старшей внучки Германа.

— Знаете… я перечитала ваши записи еще раз и мне кое-что пришло в голову…

— А может будем уже на «ты»? — прокряхтел мужчина, опираясь на трость, подходя к своему креслу после ужина, — Даже Габриэль перестала сторониться вас, а она тяжело привыкает к новым людям.

— Как пожелаешь. — бросила Беатрис, вновь прошелестев тетрадью, — Когда ты только начал терять зрение, я вижу, ты пытался найти лекарство от этого недуга…

— Да… было дело. — отрешенно вздохнул Герман, будто ему самому не было радостно об этом вспоминать, — Меньше резало глаза на солнце, но это все, чего мне удалось достичь. Через месяц я окончательно ослеп. Старость, давление, злой рок… Несмотря на нашу мирную жизнь, каждого, в ком течет твоя кровь, так или иначе коснулась его костлявая рука, прости мне эту гнусность.

— Я подумала, что могу помочь. — тяжело вздохнула она, переварив сказанное внуком, — Теперь.

— Целительные свойства твоей крови…

— Именно…

— И что же ты предлагаешь?.. — проговорил он после долгой паузы.

— Если вы позволите мне… — начала девушка, вновь что-то выискивая в тетради, — Мы можем дополнить одну из формул, что ты описывал в своих исследованиях. Регенеративные процессы устранят нарушения структуры сетчатки на более глубоком уровне и обратят вспять деформации рогового слоя… Конечно, это не дело одного дня, но через неделю такой терапии ты уже сможешь более-менее ясно различать предметы вблизи… Я подумала, после всего, что ты сделал для меня и нашей семьи… я должна сделать хоть что-то, дабы отблагодарить тебя, мой милый Герман.

— Ты моя семья. — улыбнулся мужчина, пространно поглядев куда-то в сторону камина, — Я твоя плоть и кровь. А учитывая то, чем ты поделилась со мной о своих странствиях, это я должен благодарить тебя за то, что нашла время навестить развалину внука в преддверии конца света. — крякнул он, сминая в руке набалдашник своей трости. — Но вся эта дьявольская метафизика мне чужда, моя магия построена на более материальных вещах. Я слышал обо всем, что происходит сейчас в Европе, о Чуме и войне, что сейчас идет, но, повинуясь долгу, стараюсь уберечь свою семью от ненужных потрясений. Мне уже недолго осталось, и я буду рад, если мне удастся хоть одним глазком взглянуть на тебя в последний раз… не на портрете в библиотеке.

— Уверена, ты сможешь сделать это двумя глазами. — улыбнулась она в ответ, сморгнув зеленые пятна, что плясали в глазах после того, как она посмотрела в камин.

***

— А ну-ка… попробуем теперь, осторожно… без резких движений.

Этот ее поступок дорого ей обойдется. По крайней мере, она думала именно так. Каждый раз, когда она пыталась изгаляться со своей кровью, это больно прилетало откатом по ее жизненному пути. Но сейчас Беатрис чувствовала, что балансирует на грани. Она может дать возможность своему внуку вновь увидеть краски этого мира и лица своих детей перед неизбежным концом или оставить его умирать с пустой оболочкой чувства выполненного долга. Человеческая жизнь полна противоречий и дилемм, а иногда смерть — это не самое страшное, что может нас настигнуть.

Медленно развязав повязку, закрывающую глаза и оберегающую их от излишней перегрузки во время восстановления тканей, Беатрис передала ее в руки сидящему рядом Айзеку, тоже наблюдающему за процессом. И она была бесконечно благодарна ему за то, что он не стал путаться под ногами и пытаться читать нудные нотации про то, как это противоестественно, о том, что ей не стоит испытывать судьбу. Пренебрежение какими бы то ни было авторитетами, жажда действий и авантюр, это, казалось, мутировавшее со временем чувство снова охватило ее за то время, что она провела в стенах родного дома.

— Открывай глаза… медленно, не торопись.

— Я еще никогда не чувствовал себя так хорошо… — откликнулся Герман, все это время послушно сидевший с закрытыми глазами.

Морщины вокруг них будто разгладились, оставив лишь небольшие бороздки в уголках, а сухость и потемнения на коже спали, омолодившись на года. Дрогнув веками, мужчина все же приоткрыл глаза, медленно и нерешительно переводя взгляд из стороны в сторону.

— Ну, как?

— Пока никак… Подожди, дай освоиться. Боже мой…

— Что такое… — поморщилась Беатрис, стиснув зубы, больно уж искренним был его восторг.

— Я… ты и вправду так похожа на мою мать…

— Неужели на этом свете нашлась женщина, что смогла приблизиться к такому совершенству. — все же усмехнулась девушка, облегченно выдохнув, когда поняла, что их эксперимент удался, — Может и вправду, у моего сына были не все дома. У тебя глаза Теодора... - заметила Беатрис, склонив голову на бок.

— В этом ты права, уж точно… не все. — ответил мужчина, обводя прищуренным взглядом комнату, — Спасибо тебе, дорогая Беатрис, я и мечтать не мог о таком…

— Я так и знала, что никакая она не Белинда из Австрии… — раздался хмурый голосок Линды со стороны дверей. — Дедушка, что здесь происходит?

— Вот шельма, все-таки устроила подпольное расследование. — добродушно рассмеялся Герман, протягивая руку к внучке, — Подойди-ка сюда, потолкуем. Друзья… — обратился он к Беатрис и мужчине рядом с ней, — Я прекрасно осознаю, что не сегодня так завтра отдам концы, отброшу копыта… и еще много неприятных, неблагозвучных выражений, обозначающих кончину…

— Дедушка… не говори так.

— Тихо, женщина. — наигранно пригрозил он, карикатурно ударив кулаком о подлокотник, — Так вот, как в свое время наше сакральное знание нашло во мне свой росток, теперь мне бы хотелось испросить твоего благословения, дорогая бабушка.

— Бабушка?!

— Цыц! Так вот, видишь ли, Линда младшая на удивление смышленая девочка. И не болтливая, что немаловажно. Целеустремленная и непреклонная. Она очень помогала мне при сборе ингредиентов для изготовления лекарств и отлично стреляет из лука, так, милая?

— Я, конечно, стараюсь, дедушка…

— Еще и скромная ко всему. Так вот…

— Ты хочешь передать ей «тайное знание семьи»? — наконец перебила его Беатрис, кинув взгляд в сторону нахмурившейся девушки. Она успела заметить, что, когда Линда смущалась, она начинала злиться. — И мои записи со всем… вытекающим?

— Боюсь, что так. — пожал плечами Герман, еще раз пройдясь взглядом по фигуре девушки, — Да брось, ей уже шестнадцать, я хорошо ее подготовил, к тому же она не глупая, сама небось раскусила весь этот безвкусный водевиль, что мы тут играем уже вторую неделю, правда, милая?

— Я заметила… как блестят ваши глаза в темноте. — отозвалась девушка, сжав руками колени, — И… за столом вы ни к чему не притрагивались, кроме вина. Да и этот портрет в кабинете дедушки… он еще ни с кем так не разговаривал, как с вами.

— Поверь, дорогая, моих родителей совершенно не смущал тот факт, что мой создатель вовсе не ел с нами за одним столом… Хотя и прожил с нами более десяти лет. — добродушно рассмеялась Беатрис, погладив ее по плечу. — Ты умеешь хранить секреты? Не боишься, что однажды за тобой могут приехать злые дяди в черных плащах и перерезать горло за то, что ты слишком много знаешь? — прищурилась она, будто пытаясь нагнать страху на свою правнучку. — Или что однажды столкнешься с чем-нибудь, против чего даже лук не сможет тебе помочь?

— Как и всем людям, мне свойственно бояться смерти… — ответила она через какое-то время, сверля твердым взглядом лицо Беатрис. Но она не отвела глаз, даже несмотря на то, что не все выдерживали долгое время под проницательным взором вампирши, — Но пример дедушки показал мне, что есть вещи, которые не стоят того, чтобы бояться неизбежного, ведь смерть… не самое страшное, что может с нами произойти.

— А она мне нравится. — задумчиво кивнула девушка, повернувшись в сторону Германа. — Не поднимает визга, не паникует… Хотя любопытство, граничащее с безрассудством, безусловно неотъемлемое качество любого, в ком течет моя кровь. Вот что бы тебе хотелось спросить?

— Как… как вы смогли вернуть зрение моему дедушке?

— О-о… это долгая история, дорогая Линда. — улыбнулась Беатрис, поднимаясь с ковра и увлекая девушку за собой в сторону библиотеки, — Понимаешь, классическая алхимия не всегда способна добиться идеального результата, когда дело касается необратимых повреждений человеческого организма…

— Это действительно надолго… — устало вздохнул Айзек, отбрасывая в сторону ставшую бесполезной повязку для глаз. Похлопав себя по поясу в поисках мешочка с табаком, он уперся локтями в колени, начав неторопливыми движениями набивать трубку.

— Позвольте и мне… — кивнул в его сторону Герман, потянувшись к чехлу с собственной трубкой, — Не курил нормально уже много лет, руки тряслись, не мог никак набить трубку, не разбросав при этом весь табак по полу.

— Да ради всего святого… — Айзек передал мужчине табак, — Все равно раньше чем через три часа они не вернутся…

Мужчины закурили, время от времени перекидываясь небольшими фразами и пуская клубы ароматного дыма. И наверно впервые за многие годы Айзек мог бы сказать, что… чувствует себя, как дома. Будто здесь… то самое место, где его душа сможет обрести покой рядом с дорогими и небезразличными к нему людьми.

— Это правда? — вдруг после долгого затишья подал голос Герман, — Правда, что она сказала про ваш Путь?

— Да… — нехотя выдавил из себя мужчина, тут же стиснув зубами мундштук, — Это правда.

— Хм… Я мог бы сделать что-нибудь для вас?

— Молитесь за нее, господин Раух… — уже более охотно отозвался он, подняв взгляд в его прояснившиеся серые, как припорошенный снегом озерный лед, глаза, — И да поможет нам Бог.

1486-1513-… ч. 3

Храп и гневное ржание доброго десятка коней, казалось, затмили все звуки мира, ударами молота отдаваясь в висках. Погребенные под топотом копыт, поднимающих пыльную взвесь, стелящуюся шлейфом за их спинами. Звонкие песни цикад и гулкие голоса сов были совершенно не слышны и, что там говорить, отброшены на задний план за ненадобностью. И когда спокойная дорога успела превратиться в ад?..

— Беатрис!

Схватившись рукой за левое плечо, она еще сильнее пришпорила коня, грозя сломать ему ребра. Но из искаженного в оскале рта не исторглось ничего, кроме сдавленной гневной помеси стона и рыка. Плащ крупными складками хлопал за ее спиной, сбившись на сторону, капюшон слетел с головы, а встречный ветер растрепал волосы, норовя застелить глаза.

— Все в порядке… Не отвлекайся!

Сзади были слышны рваные лающие звуки отдаваемых приказов, громогласным эхом разносящиеся в кристально-чистом ночном воздухе открытого поля, скрежет арбалетных скоб и лязг лат. Этого стоило ожидать, это было предсказуемо, но, тем не менее, как они могли так глупо угодить в засаду… будто они не могли догадаться, что границы ее земель будут охраняться.

Чертов ублюдок, пусть только попробует тронуть ее семью, она на нем живого места не оставит. На этот раз точно…

— Я могу… забрать нас… — послышался неуверенный крик, дрожащий от боли, — Шагнем в Бездну, там они до нас не доберутся… выйдем… подальше отсюда!

— Не смей!!! — прорычал мужчина, рефлекторно рванув поводья, вызвав тем самым возмущение своего коня, который и так уже был на пределе своих возможностей, — Ты же ранена! Это не решит наших проблем!

— Эти лошади слишком медленные!.. — огрызнулась Беатрис, — Я даже своим ходом доберусь быстрее, но я не могу тебя оставить!

— В твоем состоянии там нас сожрут еще быстрее!

Прямо между ними просвистел очередной болт, заставивший лошадей испугано дернуться в стороны, на секунду сбив темп галопа. Вскрикнув от боли в пронзенном плече, Беатрис чуть было не свалилась с коня, в последний момент вцепившись когтями ему в шею под возмущенное ржание и мощный рывок головы.

Серебряные наконечники, древки, пропитанные раствором вербены. Такая рана затянется не сразу, может быть даже останется шрам. Как например те, что у нее на запястьях. Ну конечно же, как же могло быть иначе. За пятнадцать лет заточения на ней было испытано такое количество препаратов, что выбрать нужный под ситуацию было раз плюнуть. Вот уж кто знал ее лучше, чем родная мать. Ее собственный палач.

Воздух разорвал грохот пистолетного выстрела, окутав их облаком густого и едкого дыма. Расточительно было тратить освященные пули на обычных людей, но сейчас некогда было об этом думать, а эти люди были не менее опасны, чем твари преисподней. Стрелять пришлось вслепую, с неудобного ракурса, снаряжать орудие заново просто не было времени, но все равно это было лучше, чем ничего. Лошади вздрогнули и раскатисто заржав от испуга рванулись вперед. Хоть что-то смогло подстегнуть их, дав возможность оторваться хотя бы еще ненамного.

Эта скачка грозила затянуться. Не разбирая дороги, они неслись по полю в сторону хвойного леса, что окружал поместье плотным кольцом, уже позже переходя на листву. Там она впервые познала все «прелести» общения с духами природы в раннем детстве, пусть не все они были такими хаотично-враждебными, просто время так совпало. Поздняя осень — не самый лучший период для поисков нирваны на свежем воздухе. Там же она впервые ходила с луком на дичь. Много всего, чем так богата человеческая жизнь, но теперь… хоть бы успеть туда до рассвета. С минуты на минуту небо начнет светлеть…

Очередной окрик на испанском где-то далеко за их спинами и очередной болт, со свистом пролетевший прямо над ее ухом. Несмотря на солидную экипировку в виде лат и громоздких арбалетов, коней рыцарям подобрали сильных и выносливых, не отстававших от них ни на метр. Однако, несмотря на преимущества, одну небольшую деталь они все-таки упустили, стреляя прицельно только по вампирше. Конечно, до ее спутника им не было никакого дела, на него приказ был другой. Основная задача — нейтрализовать ее и увезти туда, откуда выхода уже не будет. Куда-то со стенами более непреступными и толстыми, чем стены Бельмонта. А для этого и нужно-то всего ничего… просто пробить ей сердце.

И за считанные десятки метров до кромки леса конь Беатрис споткнулся, по инерции проскакав еще немного, прежде чем начать вихлять, подгибая заднюю ногу с пробитым арбалетным болтом коленом. И если бы не Айзек, вовремя перехвативший ее за талию и перетащивший на свою лошадь, девушка точно свернула бы себе шею. Несущественная травма, но в их положении весьма неуместная.

***

Тонкое пламя почти догоревшей свечи время от времени мелко дрожало на легком сквозняке, отражаясь в витиеватых узорах инея на мутном стекле небольшого окна. Предрассветная тишина, нарушаемая лишь тяжелым мужским храпом где-то за тонкой деревянной стеной. Ее тонкому слуху были различимы звуки, издаваемые еще одним человеком, но это было уже мерное, сонное, чуть сиплое сопение. Удивительно, как Рауль, Хром и Луис не мешали друг другу в таком тесном помещении гостевой спальни таверны, где они остановились, чтобы пополнить запасы. Вопреки всему, в их присутствии ей становилось спокойней. Несмотря на то, кем они были. За такое короткое время… они успели стать почти что семьей.

— Я тут подумал кое о чем…

— М?..

— Мы совсем недалеко от саксонских границ, а потому… Как ты смотришь на то, чтобы съездить домой?

— Да ну… что за глупости. — через некоторое время сонно пробормотала Беатрис, выше подтянув край одеяла, когда уже могло показаться, что она и не слышала вопроса, — Как ты себе это представляешь? Бывший экзекутор, рыцарь испанской короны, контрабандист под прикрытием борделя, священник и… вампирша. Не самые лучшие декорации и не самое удачное время… Для меня так точно… все давно уже кончено. И слишком поздно что-то менять. Нам некогда, Айзек…

— С ребятами я договорился, они будут ждать нас недалеко от Лиона, в надежном месте. Ради этого наши планы можно немного подвинуть.

— Твои планы с каждым днем все больше меня пугают. Какими бы они ни были…

— Какими бы они ни были. — он склонился над дремлющей девушкой, поцеловав ее в висок. Такая бледная в эти часы, ее кожа ярко контрастировала с желтоватой тканью постельного белья, украшенного простой вышивкой в виде полевых цветов. — Я обещаю, все будет хорошо… Но сейчас тебе необходимо отвлечься. Никогда не бывает слишком поздно менять что-то к лучшему. А сейчас… тебе нужно хорошенько выспаться.

— У тебя самого бред от переутомления. — усмехнулась из-под волос Беатрис, — А «сейчас»… заткнись и обними меня покрепче…

***

— Тише-тише… держись…

— Скотина… чертов содомит… — с трудом подбирая выражения, вжимаясь спиной в холодную ветхую стенку норы, Беатрис билась об нее головой, сжимая пальцами раненое плечо, полыхающее болью. Кусочки земли осыпались прямо ей в волосы, пачкая и без того грязное лицо, — Ублюдок, животное, падаль… Чтоб земля горела под твоими ногами… Будь ты проклят, Антонио Летто… будь ты проклят… — ее голос постепенно сходил на шепот, а грудь дрогнула, не вмещая эмоций.

Кто бы еще додумался до пропитки из вербены, при этом будучи не в состоянии даже освятить наконечники болтов. Пусть сейчас это отчасти и сыграло им на руку… за все есть своя цена. И за силу, что давала ее кровь, инквизитор заплатил как минимум литургической импотенцией. Даже самая сильная молитва из его уст теперь только лишь пощекочет ей нервы, но вот серебро и вербена… им плевать на всю эту метафизику. И даже сейчас, вместо того, чтобы явиться ей на глаза лично, он посылает своих прихвостней сторожить порог ее дома…

— Болт нужно достать… — тихо проговорил Айзек, разрезав рубашку на ее плече, открывая своим глазам весь масштаб повреждений. Кожа вокруг древка почернела от бугристой корки кровоподтеков, плоть опухла и пошла ярко-фиолетовыми линиями кровеносных сосудов, стелющихся до самых ключиц. Из-под древка прямо из раны сочился бурый гной, отдающий всем спектром ароматов протухшей плоти. Мужчина поморщился, с сожалением поглядев в глаза девушке, все это время не сводящей пылающих отчаянием глаз с его лица.

— Так глупо… — покачала она головой, скривив губы в усмешке, — Просто болт в плечо, в обычных условиях я могла бы сражаться, даже не вынимая его… но это… Ты же понимаешь, что рана даже не затянется, если ты его достанешь?

— Будет еще хуже, если мы его не достанем. А ты сейчас должна быть во всеоружии. — нахмурился он, закатывая рукава.

В узком пространстве норы, где они укрывались от погони, ему было трудно сидеть, даже подогнув ноги. Это место раньше было волчьей пещерой. В том самом овраге, где она пролежала целый день до прибытия родных под покрывалом влажной хвои и прелой травы, когда ей было семь. Раньше это было местом, где она в последствии бывала довольно часто, когда осознала, что те, кого ей наказывали бояться всю жизнь, на деле могут быть верными товарищами и надежной опорой. Играя со щенками, она вместе с ними училась снова становиться частью окружающей ее природы. Однако так было лишь до ее отъезда. Теперь же это была просто нора в земле… где даже не осталось запаха волчьей шерсти, а местами обвалившиеся своды пришлось прокапывать заново.

Когда-то эта земля принадлежала ей по праву признания. Пусть и недолго. А теперь… ярко бросающаяся в глаза разница ошеломляла. Кто бы что не говорил, оставив эти леса сто лет назад… она лишила своего покровительства и эту землю. Лишив силы ее обитателей. Лишив священных волков их главного вожака.

— Не волнуйся, просто доверься мне… — попытка улыбнуться получилась неубедительной, — Смотри только, не откуси мне руку…

Беатрис неуверенно кивнула, дрожащими пальцами обхватив его предплечье, мягким движением губ целуя кожу в грязных разводах, где часто и жарко билась голубая дорожка вен. Это был жест благодарности и согласия, и уже в следующее мгновение ее тело разорвала ужасная боль, заставившая рефлекторно сжать челюсти, с рычащим стоном впиваясь в плоть.

— Тихо… Пей… — доносился до нее тихий шепот сквозь агонию, — Не отвлекайся…

Даже не трудясь облизывать губы, игнорируя текущую по подбородку кровь, Беатрис старалась не думать ни о чем, ориентируясь лишь на звуки его голоса. Плечо разрывало от накатывающей волнами боли, когда кровь толчками вытекала из раны, а остановить сердце было нельзя, да и просто не было сил. Айзек склонился над ней, второй рукой гладя по голове, перебирая грязные и мокрые пряди, вдыхая ароматы свежей хвои и сырой земли.

Только он мог вот так спокойно сидеть рядом с ней, прижимая к груди, пока, не помня себя от ярости и боли, она пьет кровь прямо с его рук. И эта кровь, несмотря ни на что, придавала ей сил больше всего другого. Практически мгновенно отогнав скручивающую боль от сердца, гоня ее все дальше и дальше к своему очагу, чтобы там кровь вперемешку с гноем постепенно переставала сочиться под затягивающейся кожей. Конечно, этого было недостаточно для полного излечения, но через какое-то время ей все же пришлось обозначить предел и заставить себя остановиться. Каждый раз это было подобно отрыванию куска от сердца… отказывать себе в роскоши выпить его досуха. Покраснение и опухоль уйдут не сразу… но она хотя бы перестанет истекать кровью, теряя силы.

Робко и невесомо проводя кончиком языка по коже, она зализывала его раны, время от времени обмакивая языком покрасневшие губы.

— Вот видишь… сработало. — мягкое касание теплых губ к ее голове, — Сейчас сделаем перевязку…