Бесплатный фрагмент - В свете полной Луны

---

---

— 1 —

Было светло как днем. Мягкий и нежный свет проникал из не зашторенного окна, вызывая тревогу и умиротворение одновременно. Сознание осмыслило два вопроса: «Что случилось?» и «Где я?». Оно включалось и выключалось самостоятельно, очевидно, реагируя на лунный свет. При очередном включении сознания на фоне освещенной луной стены взгляд уловил силуэт старухи в белом одеянии с седыми распущенными волосами. «Смерть! Но почему без косы?» Не то чтобы я испугалась, но она продолжала сидеть, и смотреть, и… ждать! Это было жутко! «Чего же она ждет? Или — кого? Меня!» Только успела подумать и… отключилась.

Так старуха мучала меня несколько ночей подряд, пока было полнолуние. Сидит и смотрит… Я успела в короткие перерывы между забытьем и сознанием хорошо разглядеть ее. В белой больничной рубахе, с распущенными по плечам седыми волосами. «Это же не Смерть!» — догадалась я. Правильные и выразительные черты лица выдавали человека с прямым и властным характером, умеющего постоять за себя и прошедшего большую школу жизни. На вид ей было лет восемьдесят, но это была женщина красиво стареющая. Правая нога загипсована до самого паха, но она каким-то образом умудрялась на ней ходить между кроватями, материться и стучать металлической ложкой по спинке кровати так, что у меня в голове это все отзывалось троекратным эхо, я теряла сознание…

Диск Луны незаметно для глаза стал уменьшаться — полнолуние закончилось. Я начала потихоньку приходить в себя. Старуха оказалась обыкновенной пациенткой со сломанной ногой в бедре. Но такой сварливой, что ее положили в палату ко мне, где была звукоизоляция. Травматология переполнена, как обычно зимой, а в коридоре она всех так достала, что ее сунули ко мне, очевидно, не надеялись, что я выживу…

— Я боялась тебя, — призналась старуха. — Ты все звала какого-то Георгия.

— А чего меня бояться? — спросила я. — Что, я такая страшная? — и сама испугалась своего шепота.

— Думала, что ты помрешь, а я жуть как боюсь покойников. Кто такой Георгий?

Но я не смогла вспомнить, кто такой Георгий и как меня зовут — тоже… Смешно получилось: я боялась ее по ночам, а она — меня. Со мной действительно было страшно находиться рядом: вся в бинтах, с обеими сломанными ногами и ребрами, перевязанной головой да еще без памяти… Бедная старуха — натерпелась… В палату никто не заходил, разве что медсестра ставила обезболивающие уколы и по утрам — обход лечащего врача. Я постоянно стонала и просила пить. Вот потому она и пыталась достучаться ложкой. Она терпеливо ухаживала за мной, насколько позволяли ее возможности. Давала пить и пыталась покормить больничной едой. Но я не могла есть, рот не открывался (видимо, задета челюсть), да и голода я не ощущала…

— Поешь, милая, хоть ложечку проглоти, а то ослабеешь совсем, — уговаривала она.

Я не помню, как старуха исчезла. Очевидно, забрал сын, которым она пугала всех, что он-де им всем «покажет», когда приедет за ней. После я увидела простенькое колечко на своем пальце с надписью «Спаси и сохрани». Это было старухино колечко. Я видела его у нее на безымянном пальце. Уходя, она надела его на мой палец, не тревожа…

Постепенно я стала приходить в себя. Пыталась заглянуть в память, но кроме старухи и ее кольца — ничего, как будто стер кто-то все, крутится в голове один и тот же вопрос: «А вдруг это навсегда?» Тогда — лучше не жить! Приходил психолог. Больше говорил он, а я слушала и поняла, что восстановление памяти очень длительный процесс и не до конца изучен учеными. Что включает в мозгу память? Ответ не найден…

Прошел ровно месяц, потому что проснулась от яркого света полной луны, как будто кто-то легонько дотронулся и… разбудил… Мысли путаются, но спешат к какому-то логическому построению. Вдруг вспоминаю слова мамы: «Тебя назвали именем бабушки, ее звали Любава Платоновна» — значит, я знаю свое имя! И тут пошло… Самолет… Южно-Сахалинск… встреча с мужем Георгием… гостиница… еще много чего и очень быстро… Муж мой, Георгий, проходил армейскую службу после окончания института — какого? Не помню… Я приехала к нему как бы «на побывку» в Южно-Сахалинск — откуда? Не помню… Георгию дали увольнительную на четверо суток. Мы поселились в ближайшей гостинице недалеко от вокзала. Нашу встречу я вспомнила до мельчайших подробностей.

Радость… поцелуи… страсть зашкаливала. Не было в моей теперешней отключенной памяти никаких сравнений с прошлым… Георгий был ласковым, нежным, страстным и таким любимым! А у меня — все как в первый раз! Мы пошли погулять после трехдневного пребывания в постели. Нанежившиеся и счастливые от нашей встречи!.. Осень… листья на земле… прохладно… я одета в светло-голубой плащ, который промок на плечах от высокой сахалинской влажности…

— А могли бы тебе дать отпуск? — спросила я.

— У нас еще никто не отлучался ни в отпуск, ни в увольнение, очень жесткие требования, — ответил муж. — Но в случае серьезной болезни или смерти кого-то из близких отпуск дают, — добавил он.

— Как это происходит? — меня раздирало любопытство.

— Приходит телеграмма, но она должна быть заверена врачом.

— Хорошо, жди такую телеграмму в Новый год! — не задумываясь ответила я и была в этот момент уверена, что пришлю ему телеграмму, заверенную врачом. Расставание… мои слезы… родное лицо Георгия, освещенное полной луной, бледное и печальное… Часы на вокзале показывали полночь!.. Предчувствие чего-то непоправимого… чего? …и я заснула… Утром я еще раз прокрутила все события в памяти и поняла, что помню все и это — мой багаж и моя надежда на восстановление…

— 2 —

Георгий с нетерпением ждал прихода Нового года. Он надеялся на какое-то чудо, которое поможет ему хоть на недельку оказаться в родном городе, где родился. Тоска по дому не отпускала, хотя он прослужил уже семь месяцев на Сахалине, пора бы уже привыкнуть к солдатской жизни, но встреча с женой осенью не давала покоя, мысли все время возвращались к их последнему разговору, когда Любава сказала о телеграмме. Но в последнем письме она даже намека не подала на встречу…

Молодые солдаты тщательно готовились к Новому году. Ждали и писали письма, подписывали красочные открытки, кто не успел поздравить заранее — поздравляли сразу и со старым Новым годом! Припасали по тумбочкам что-нибудь вкусненькое, если удавалось приобрести в магазине части. Рассказывали друг другу о вечеринках и девчонках, с которыми вели переписку и с которыми не вели, но… переспали, здесь их все равно никто не знал, так что можно поболтать, даже приврать или, мягко сказать, «приукрасить» и «приумножить» действо. Георгий был, по их понятиям — старик, потому что службу нес после окончания института рядовым, так как в институте не было военной кафедры.

В новогоднюю ночь Георгий нес караул. Два часа спишь, два часа бодришь, потом — отдых… и все сначала. В первых караулах было жутковато: казалось, один среди ночи и кругом ни зги. Темень. Но сегодня полнолуние, и все вокруг такое волшебное! Выпал небольшой снежок и искрился при лунном свете, будто он посыпан мелкими бриллиантовыми крошками. Завораживающе красиво! На фоне этого новогоднего великолепия Георгия вдруг охватило чувство щемящего беспокойства. Чувство не отпускало, а становилось все сильнее вплоть до внутренней паники! Что это? Наваждение? Или предчувствие чего-то? «Да, ладно… — подумал он. — Наверно, просто Новый год!» — и сам себя поздравил.

На вечернее построение пришел сам командир части. Ни разу не приходил, а тут появился какой-то сосредоточенный, как будто что-то произошло. Ротный отрапортовал, что положено по уставу. Командир поздравил всех с Новым годом, пожелал всего всем и сразу, а потом, сделав паузу, сказал:

— В часть поступила телеграмма. Командир прочтет вам ее. Крепись, солдат. Сочувствую. Необходимые распоряжения я уже дал. Вольно, — и ушел.

Радость распирала Георгия! Любимая сдержала обещанное (связи у нее были) — пришла в часть телеграмма, заверенная врачом. Могут дать отпуск, хотя бы на короткое время. Но он старался сдерживаться. Пока ему это удавалось, но могли выдать его комсомольские глаза, не умеющие лгать.

«А вдруг телеграмма не мне?» — подумал Георгий.

Паническое чувство все нарастало… Всех отпустили, а его оставили.

«Значит, мне!» — радостно подумал он.

Приказом командира части Георгию предоставили отпуск на десять дней для поездки домой в связи с тяжелым состоянием жены. Когда поезд делал остановки на станциях, то это забирало время, и Георгию казалось, что оно останавливается вместе с поездом, который должен лететь на крыльях!

Заснеженный вокзал родного города встретил хмуро и безлюдно. Было раннее утро четвертого дня нового года. В зале ожидания несколько мужчин опохмелялись любимым жигулевским пивом и были уже навеселе, видимо, еще не отошли после встречи Нового года. На улице минус тридцать, а здесь тепло и можно скоротать время до прихода первого автобуса в город. На автобусной остановке тоже мало народу. Мороз крепчал. Георгию повезло, подъехало такси.

— Садись, солдат, если тебе в центр, довезу, а то околеешь в сапогах-то! — крикнул таксист.

«У меня не хватит денег заплатить», — хотел отказаться Георгий, но соблазн одержал верх, и он сноровисто юркнул на свободное место рядом с водителем. Таксист довез его почти до дома, про деньги даже не намекнул, как будто каждый день развозил солдат по домам. Только спросил:

— Где служишь? Надолго ли домой? По какой причине отпуск?

— Все хорошо у меня! Спасибо! — крикнул на прощание Георгий и бегом побежал на четвертый этаж. Навстречу ему сверху спускалась по лестнице соседка, пенсионерка Раиса — то ли Аполлоновна, то ли Илларионовна, Георгий все никак не мог запомнить ее отчество, да и сейчас это было неважно.

— Здравствуйте! — так громко поздоровался он, что старушка выронила мусорное ведро на лестничной площадке. В солдатской форме она его не узнала. Да и жили-то рядом как соседи — всего месяц до его призыва в армию. Квартиру Георгий получил от завода, по направлению в институт поступал — тоже от завода и работать пришел опять же на завод. Соседка до пенсии долгое время работала на этом же заводе. Дом заводской, и в каждой квартире кто-то из семьи был связан с родным заводом.

Сколько он звонил и стучал в дверь — показалось вечностью! Неужели ее нет дома? Разочарованный он быстро сбежал по лестнице, выскочил из подъезда, минуту подумал: «Что теперь?»

«Ведь Любава не знает, что я приехал?» Конечно, она у его родителей, как он сразу об этом не подумал, успокоил он себя. Быстрым солдатским шагом пошел на ту улицу, где был родительский дом. Родители жили в частном доме на улице Коммунистической. Уличный свет уже погасили. Зимой в Сибири светает поздно. Примерно был десятый час. Порошило. Когда Георгий толкнул незапертую калитку, то увидел отца, подметающего двор. Увидев сына, отец как-то тяжело сел на крыльцо и заплакал. Таким подавленным Георгий его никогда не видел. Плечи опустились, губы вздрагивали — это были не слезы радости, а скорее — отчаяния…

Только сейчас Георгий почувствовал что-то неладное. Неужели телеграмма — настоящая?.. И понял все…

Отец Георгия, Петр Иванович, всю свою жизнь работал водителем. Родился он в большой шахтерской семье, но его с детства тянуло к машинам. Еще подростком он подружился с соседом-шофером, тот научил водить грузовик. На нем сосед развозил почту. Пригодилось умение на фронте. Он подвозил снаряды к артиллерийским расчетам. Имел боевые награды. Был ранен, но не серьезно. Наверно, молитвы матери помогали и хранили. Мать была верующим человеком и, стоя на коленях часами, молилась за своих пятерых сыновей, воевавших на разных фронтах. Живыми вернулись все, ранение получил только Петр. После ранения он лежал в госпитале, а потом — домой в отпуск. В поезде он встретил свою Катю. Катя оканчивала техникум в Иркутске и ехала на сессию. Так и поженились за этот короткий отпуск в самом конце войны. А после войны родился Георгий.

— Прости, сынок, не уберегли мы с матерью твою Любушку. Нашли на дороге всю покалеченную! Выживет ли? — выпалил все сразу отец с присущей ему прямолинейностью, а сам подумал: «Уж лучше смерть, чем жить калекой!» Но сыну ничего не сказал, тому и так нелегко. Только добавил:

— Бог даст, выживет. Она лежит в реанимации в Центральной больнице. У Любушки была с собой сумочка и паспорт, а нам сообщила ваша соседка.

«Так вот почему она выронила ведро, увидев меня. Не знала, как сказать, ведь я был такой счастливый! Я же думал совсем о другой встрече. Она бы не смогла найти слова, чтобы меня утешить…» Георгия обожгло с головы до ног, он едва устоял…

Не заходя в дом, бросил рюкзак, который дал в дорогу ротный, и побежал на остановку трамвая. Кирзовые сапоги скользили по тротуару, как коньки. Упал несколько раз, в кровь разбил колено, но не замечал боли и вообще не помнил, как очутился в вестибюле больницы.

В реанимационное отделение его, конечно, не пустили. Он долго упрашивал дежурного врача, но тот оставался, как казалось Георгию, безучастным, бездушным, и хотелось залепить ему по физиономии, но сдерживала форма солдата. Хирурги-ординаторы были на совещании у главврача, как и положено по больничному распорядку после утреннего обхода. Дождался хирурга, это был заведующий отделением травматологии, кандидат медицинских наук, так гласила табличка на входной двери в его кабинет. Небольшого роста, в очках, на вид лет сорока, надвинутая на лоб белая шапочка делала его похожим на Айболита. Приветливый интеллигент.

— У вашей жены серьезнейшая травма головы с потерей памяти, перелом обеих ног в области бедер и голени, нескольких ребер, множественные… — только начал он перечислять… Георгию стало плохо, и пришлось приводить его в чувства.

— Какой прогноз? — спросил Георгий, стыдясь своей слабости…

— Пока трудно сказать, кости срастутся, травмы залечатся, но остается серьезная проблема с памятью, здесь, как говорят, одному Богу известно, что ее может включить и восстановить. Будем делать все от врачей зависящее, чтобы улучшить состояние, но сами понимаете, какой это нелегкий и долгий путь, иногда это на годы или… навсегда. Сейчас она не помнит ни-че-го из прошлого и никого не узнает, даже близких ей людей. Вас она все равно сейчас не узнает, ей прописаны соответствующие лекарства. Да и надо ли вам видеть все это?

Это он намекнул на слабые нервы, боясь, что Георгию опять станет плохо.

— Да и в реанимационное отделение вход только для медперсонала. Ждите, когда станет лучше и вашу жену переведут в другую палату.

— Значит, кома? — напрямую спросил Георгий, видя, как врач подбирает тщательно слова, чтобы его не травмировать.

— Про кому я вам ничего не говорил, но пока без сознания, — сказал коротко и резко. — До свидания.

«Не такой уж он белый и пушистый, как показался на первый взгляд. Значит, свое дело — знает. Заведующий отделением здесь — как командир, уговаривать — бесполезно», — подытожил Георгий…

Пришлось сдать позиции и вернуться домой. «Надо найти другие пути», — задумал Георгий. На следующий день он решил снова попытать счастья увидеть жену. В гражданскую одежду переодеваться не стал специально, а вдруг проснется жалость к солдату у кого-то из медперсонала и он увидит свою любимую. Трамвай только что ушел, и Георгий стал ловить такси. В тот момент, когда такси остановилось, откуда ни возьмись девушка запрыгнула в машину и улыбаясь спросила:

— Вам куда?

— Мне до Центральной больницы.

— Садитесь быстрей, я опаздываю, нам по пути.

В такси ехали молча, но, выйдя из машины, Георгий понял, что девушка тоже идет в направлении больницы, тогда он быстро догнал ее и решил заговорить.

— Вы здесь работаете?

— Да, в травме медсестрой, — ответила девушка.

— Тогда, можно я вас провожу до места работы?

— У вас кто-то там лежит? — спросила она. По опыту Ольга знала, что многие стремятся познакомиться с медсестрами из травмы, так, на всякий случай, а вдруг что-нибудь передать, особенно у кого неходячие. Ольга была операционной медсестрой, и редко приходилось иметь дело с посетителями, разве что когда заменяла в ночных дежурствах медсестер в палатах. Ночью посетителей нет. Но парень такой видный! А вдруг ею заинтересовался? Сердечко екнуло…

— Как вы догадались? — удивился Георгий.

— Да, уж… знаю, — без настроения ответила Ольга.

— Жена с тяжелой травмой, зовут Любава, поступила в Новый год, может, знаете? — с надеждой в голосе спросил он.

— Да, знаю, меня зовут Ольга, обращайтесь, а сейчас я тороплюсь, — и быстро ушла вверх по лестнице на второй этаж, где находилась операционная, и туда не пускали. Георгий остался в вестибюле, подошел к окошку регистрации, здесь все узнавали о состоянии больных. Спросил и он. Ответ не удивил: стабильно тяжелое.

На следующий день Георгий с раннего утра стоял на остановке и ждал Ольгу. Увидев его издалека, она подошла к нему сама и спросила:

— Ловишь такси? — как будто они знали друг друга с детства.

— Да, конечно. Но вы, Оля, ничего мне вчера не рассказали. Мне через три дня надо уезжать, а я жену еще не видел, ваш Айболит не пустил.

— Откуда вы знаете, что за глаза его все зовут Айболитом? Даже главврач.

— Да просто он очень похож. Меня, кстати, зовут Георгий.

Ольга рассказала Георгию все, что знала про случившееся с женой. Что она поступила в девять утра Нового года в сильном шоковом состоянии, из которого ее долго выводили. Потом оперировали. Собрали по косточкам. Она присутствовала при операции.

Новый год медперсонал старался встретить в домашней обстановке. Особенно те, у которых маленькие или подростковые дети. Ольга была незамужняя и не успела родить ребенка. Поэтому в эту ночь была на дежурстве.

— Приходил следователь, задавал вопросы, но никто толком ничего не мог объяснить, а жена ваша тем более.

Ольга не знала, чем еще могла помочь этому красивому, статному парню, о каком мечтала давно. А тут вот он — рядом, нуждается в ее помощи!

— Приходи завтра в шесть вечера, что-нибудь придумаю.

Так, с помощью Ольги он увидел жену на несколько минут. Ольга спрятала его в подсобном помещении, а когда все стихло, потихоньку дала ему белый халат и бахилы, провела туда, где недвижно лежала его любимая. Вся в трубках, под капельницей, из которой медленно капала прозрачная жидкость, как плакала… Ноги выше головы, на каком-то «пропеллере», а голова вся — в бинтах. Она даже не стонала, только дышала тихо, почти незаметно, лишь приборы показывали, что сердце еще бьется… «Любушка моя! Только живи! Не оставляй меня! Я люблю тебя!» — Так кричало сердце несчастного Георгия. Теперь плакали двое: капельница и муж у постели умирающей жены…

— 3 —

Увидев плачущего Георгия, Ольга поняла, что пока у нее нет шансов, дружески обняла его, даже успела чмокнуть в мокрую от слез щеку. Ее он не стеснялся, а она впервые влюбилась по-настоящему! «Ах! Если бы не жена, да еще в таком состоянии, лучше бы она…» — эта мысль обожгла ее. Георгий ушел, он не мог подвести Ольгу. Посетившая Ольгу страшная мысль начала расти и укрепляться, переросла в желание. Ольга вернулась, подошла поближе к постели… «Можно положить подушку ей на лицо, и все… можно отключить приборы… можно увеличить дозу снотворного…» — мысли путались, наслаивались друг на друга варианты убийства! На какой-то момент Ольге показалось, что больная не дышит. Она наклонилась, даже перестала дышать сама, прислушалась… и вдруг Любава широко открыла свои огромные синие глаза, полные ужаса и страданий…

Ольга так испугалась, что от неожиданности громко вскрикнула, выбежала из палаты, запнувшись — упала, поднялась и побежала по пустому коридору. Только в ночной тишине стучали каблуки, отдаваясь гулко от стен уставшей за день больницы. В конце коридора тихо спала дежурная медсестра, никак не прореагировавшая на убегающую Ольгу. Забежала в сестринскую — никого, лихорадочно закурила…

«Господи, что это со мной? Схожу с ума?» — со страхом думала Ольга. Она перебрала в памяти все свои недостатки, которые за собой замечала. Да — высокомерная. Да — избалованная дочь материально обеспеченных родителей. Причем — единственная дочь. Да — влюблялась, но не так, как сейчас. Еще много другого… Но чтобы решиться на такое? Даже в страшном сне — не пришло бы в голову.

«Что это за любовь-то такая? Мучительная…»

На следующий день Георгий опять пришел в это же время в надежде на встречу с женой, но Ольга решила больше не рисковать. Тогда Георгий пригласил ее в соседнее кафе на чашку кофе. Ему надо было чье-то участие. Больше говорил он, а она — слушала. Как познакомились в институте, женились, что у них есть дочурка и он не сможет жить, если Любава не выживет, рассказывал еще о чем-то, а Ольга с восхищением смотрела на него и все сильнее влюблялась. Ей хотелось заплакать от отчаяния. Она бы согласилась быть на месте Любавы в теперешнем ее положении (ну, не в таком тяжелом, конечно…).

«Бедный солдатик, — сказала она себе, — он такой большой джентльмен, что просто не знает, как ему себя вести».

Сама-то она почти сразу решила, какой ей держаться линии поведения, когда он откроется ей в любви, что рано или поздно должно было произойти. Одно ей было понятно без обиняков: стоит ему только поманить, и она прыгнет к нему в постель. Но на самом деле, размышляла Ольга, если он попробует с ней такие штучки, она разыграет оскорбленную добродетель. Может, даже укажет на дверь. С другой стороны, если он будет скован, не сможет из себя выдавить путного слова от смущения и расстройства чувств, она и сама будет робка и трепетна, слезы в голосе и все такое. Она скажет, что ей и в голову не приходило, какие он испытывает к ней чувства, и — нет, нет, это невозможно. Это разобьет Георгию сердце. Они вместе выплачутся, и потом все будет как надо.

Из мечтаний вывел серьезный голос Георгия.

— Спасибо тебе, Оля, ты единственный человек в этой больнице, который пошел мне навстречу.

«Знал бы ты, что я хотела сотворить с твоей женой», — со стыдом подумала Ольга. Она покраснела, а Георгий подумал, что застеснялась. Проводил Ольгу до больницы, прощаясь, задержал ее руку в своей, а она подумала: «Жаль, что он завтра уезжает…»

— Вот мои координаты, пиши, звони, если что…

— Спасибо, — ответил Георгий и спрятал записку в карман.

А Ольгу опять мучали сомнения, значит, у них есть дочь? Дочь в ее планы не входила.

— 4 —

После того как выписали старуху (дай Бог ей здоровья), в палату никто не заходил, лишь медсестра ставила обезболивающие уколы и снотворное на ночь. Да еще лечащий врач, его я и не запомнила толком. Приносили еду, но кормить меня было некому, да и чувство голода я не испытывала, с ворчанием все забиралось обратно. Однажды медсестра зашла в мою палату, но кто-то позвал ее к телефону, она стремглав побежала и оставила дверь полуоткрытой. В этот момент прошмыгнула женщина в мужской больничной пижаме. Выглядела она смешно. Один рукав был оторван, и из него торчала рука в гипсе, как будто приветствовала всех. Похожая на пугало, она быстро-быстро говорила полушепотом:

— Завтра понедельник, будет большой обход врачей. Просись в третью палату, а то здесь сдохнешь. Поняла? Третья палата! — крикнула она, толкнула гипсом шире дверь и исчезла так же быстро, как появилась.

Палата №3 — женская. В ней одиннадцать больных, из которых ходячих только двое. Галя из ходячих, та женщина, которая ко мне заходила. Четыре женщины с тяжелыми травмами, они стонут и мечутся, пока не поставят обезболивающий укол, особенно под утро, когда действие укола прошло. Я тут. С ними.

Пятеро на вытяжке. Это когда переломанные кости настолько смещены относительно друг друга, что их постепенно как бы вытягивают через небольшой промежуток времени, подвешивая очередной груз к ноге. А кость предварительно просверливают в области голени и вдевают в нее металлическую спицу в виде петли. На эту петлю и подвешивают груз, постепенно увеличивая его. Так, через месяц-полтора мышцы вытягиваются, кости можно состыковать и загипсовать. Время вытяжки зависит от сложности перелома и величины смещения. Мучительная процедура, доложу я вам. Терпения хватает не всем. Больной лежит постоянно на спине без малейшей возможности повернуться на бок. У меня сломаны обе ноги, значит, лежать месяца три-четыре, как пойдет… Все, что происходит вокруг, я хорошо запоминаю и помню, но как только начинаю напрягать мозг и хочу вспомнить прошлое, то сразу переклинивает, и я начинаю нервничать. Было бы хорошо, если бы кто-то из родных был рядом и рассказал мне обо всем и обо всех, но в больнице объявили карантин в связи с эпидемией гриппа, и потому строго никого не пускали.

Больше всех хотелось видеть Георгия. Мне сказали, что он приезжал, но ко мне то ли приходил, то ли не приходил, а я не помню, была без сознания… Его печально-прощальное лицо будто отпечаталось в памяти, как цветное фото, когда я уезжала домой после нашей короткой, полной любви и страсти встречи на Сахалине. Пока я была в отключке, посещали меня родные, друзья и просто любопытные. Не верившие в выздоровление приходили попрощаться…

Это было до карантина. Но я тогда «летала… туда, не знаю — куда», естественно — никого не видела. Интересно, как выглядит мама? Она слегла с инсультом и вряд ли скоро придет. Эти сведения где-то добывала операционная медсестра Ольга, которая иногда заходила в палату и всегда говорила одно и то же «Привет!», как будто мы давно знаем друг друга или даже — подруги, и выкладывала эти новости, чаще не очень стесняясь и чаще — не хорошие, как мне показалось, с удовольствием. Почему она меня невзлюбила? От ее негативных сведений становилось не по себе, я ощущала непонятную тревогу вплоть до паники, но она приносила весточки извне, а я цеплялась за каждую информацию. Потому старалась не обращать внимания на такие ее реплики, как: «сейчас такие мужья пошли, что вряд ли будут ухаживать за больной женой…», ну и дальше в таком же духе. Я лежала строго на спине уже почти два месяца. Ноги приспустили, но все равно они были выше, чем туловище, чтоб не отекали. Да и сломанные ребра отбивали желание двигаться. Это неподвижное лежание образовало такой гигантский пролежень на попе, что медсестрам досталось по полной программе, они-де проморгали лежачего больного! А я не чувствовала никакой боли в этом интересном месте, видимо, хватало других болей.

Айболит выгнал всех ходячих из палаты, на час включили кварцевые лампы, застелили мою кровать свежими простынями, меня подняли до сидячего положения. Смешно, наверно, получилось — ноги на «пропеллере», а попа — на весу! И, чтобы не скатилась, крепко притянули за подмышки к металлической шпалере, которую привинтили к спинке кровати, как бы подвесили. Меня нельзя было передвигать, чтобы не сместились кости. Вот в таком положении делал Айболит операцию прямо в палате, вырезая кусочек за кусочком мертвую ткань, которая уже почернела и начала разлагаться. Пока резал мертвую ткань по кругу глубиной до кости (делал это очень быстро), особо боли не чувствовалось, но когда скальпель задевал живую ткань, то от боли я теряла сознание. В чувство приводили элементарно — нашатырем. И опять все сначала… Через три дня экзекуцию повторили в точности, а еще через три дня от ягодицы осталась одна треть. Под попу подложили резиновый круг, чтобы она не соприкасалась с кроватью. Когда действие обезболивающих уколов проходило, то боль становилась невыносимой… Так я «выздоравливала»…

В ту ночь я долго ждала луну, глядела в темный проем окна, но было еще рано, и я не смогла побороть сон. В девять часов вечера поставили обезболивающий и снотворный уколы.

Просыпаюсь опять от какого-то легкого толчка, как будто кто-то легонько дотронулся… Опять в окно светит полная луна, ощущение беспокойства и легкой тревоги. И тут пошло… Аэропорт… Самолет… Москва… Домодедово… Отпуск! Первый отпуск! И мы с Георгием решили провести его в столице. Отпускных мы получили не так много, как бы хотелось, но ровно столько, сколько позволяла зарплата молодых инженеров после окончания вуза. Решили, что проведем время без шика, но с пользой. Москва! Какой замечательный город, но очень большой. Все это медленно, но уверенно всплывает в памяти, и я боюсь даже глубоко вздохнуть, чтоб не спугнуть мысли воспоминаний. Гостиница… Наш чемодан — черный в крапинку… Недорогой, но вместительный… Ужин в ресторане гостиницы… Свечи… Ужин в номере… Вино… Все проносилось так быстро, как вспышка фотоаппарата. И, конечно же, — любовь! любовь! любовь! Георгий шептал мне на ухо такие ласковые слова, что с каждым его прикосновением я слабела больше и больше. Он все шептал и шептал. Слегка покусывая мое ухо и заканчивая свое шептание крепким предвкушающим поцелуем, переходящим в ласку рук, ног и всего моего тела… Я отвечала тем же, любила и желала… Я вспомнила каждое его движение, и по телу… прошла дрожь! Значит, я вспомнила, что такое любить и быть любимой! Какое счастье! Но тут же всплыли откуда-то слова медсестры «сейчас такие мужья пошли, что…». При этом померкли только что охватившие чувства. Сменились отчаянием и тревогой… И я заснула…

Назавтра в полночь снова проснулась от какого-то внутреннего толчка. Беспокойство нарастало, и я поняла, что на полную луну реагирует мой мозг, опять настало время воспоминаний… Решила попробовать управлять этим. Итак, на чем я остановилась?

Опять самолет… Сухуми… море… стоп. Все по порядку. Мы с Георгием решили в оставшиеся десять дней отпуска навестить дядю Василия с тетей Марией, которые жили давно в Абхазии, на берегу Черного моря. Был вечер. Горячий влажный воздух, похожий на тепличный. Дом дяди Василия стоял метрах в ста от берега моря. Он так обрадовался нашему неожиданному приезду, что не успел даже растеряться. Сразу же провел экскурсию по дому. У нас в Сибири таких домов я не встречала, а здесь хоромы в два этажа! Показал винный погреб со множеством ровно стоящих бутылей с вином. Бутыли литров по десять. Вино разных цветов. А дядька с гордостью представлял, как девиц на выданье, каждую бутыль индивидуально.

— Это Изабелла, это Мускат. А это Француз (видимо, он забыл французский сорт и назвал его на свое усмотрение)…

— Выбирай, племяшка, какой тебе больше нравится.

Я в винах особо не разбиралась. У нас в Сибири в основном пьют водку и самогон. Ну и производные от них. Настойки: брусничная… перцовая… облепиховая… клюковка, к примеру… А тут — вина, да еще из собственно выращенного винограда! Помню, что сначала я бы назвала это вино — кислятиной, но из уважения к дяде мужа выпила до дна, похвалила, солгав. Второй стакан пошел лучше. Ну а третий — как за «здрасьте вам»! Дядя Вася рассказывал и рассказывал. Про войну, за погибших однополчан выпили не чокаясь, за Сибирь — матушку, за родню… Дядька играл на гармошке… На-пи-лась!

Василий прошел фронтовые дороги, дошел до Берлина, участвовал в его восстановлении после победы и домой вернулся позже, чем другие братья. В Берлине и познакомился с Машей, ее в сорок третьем угнали в Германию с Украины. На Украине она работала агрономом после окончания техникума. Домой ехали вместе, женились, а потом переехали к отцу. Мать Маши после тяжелой болезни умерла в Сухуми, и отец остался один.

— Ну, а теперь на море, — скомандовал Василий.

Вино развязывает язык, но связывает ноги. Встать было очень трудно! Вроде все понимаешь. Трезво мыслишь, а идти трудно. Но до моря мы дошли благополучно. Я раньше, кроме Байкала, другого моря не видела. Большая волна… шум… восторг… хотелось кричать… петь… читать стихи!

Не разбудит меня шум прибоя,

Не пугает большая волна!..

Хорошо, что у моря с тобою

И давно отгремела война!

— громко кричала я рифмой.

Видимо, дядины рассказы о войне возымели действие на выпившую молодую женщину!

Новый Афон… озеро Рица… серпантин Военной грузинской дороги… дача Сталина… обезьяний питомник… Все быстро мелькало, как слайды. Почему-то обезьяний питомник особенно четко вырисовывался среди всего остального великолепия. Живут же люди в таких замечательных краях! Зимы нет. Продолжительное лето и долгая осень. Обезьяны в вольерах, в которых они привыкли жить, многие из них уже здесь родились и выросли, ведь питомник существует уже давно. В нем ученые изобретают новые лекарства и испытывают на обезьянах. Зеленой маленькой мартышке даже поставлен памятник за то, что из крови этой обезьянки сумели изготовить вакцину от полиомиелита. Спасла жизни многим больным детям. Мы с Георгием просто влюбились в эти места.

— Вот пожить бы здесь хотя бы годик! — размечталась я вслух, Василий улыбнулся, но ничего не сказал.

Два дня под вечер дядя с племянником уходили куда-то «по делам». После муж признался, что ходил смотреть недорогие дома с участком земли. Когда назвал цену, то я только промолвила:

— Ничего себе «недорогие», да нам за всю жизнь не заработать столько! Муж все понял и больше не соблазнялся на дядины мечты — переманить племянника жить поближе к нему. Родная кровь все-таки.

За день до отъезда Георгий рассказал сон, как друг его, Борис, спрашивал во сне:

— Где ты потерялся? Нужен твой паспорт — к чему бы это? Муж как-то засуетился, заторопился обратно… Мы летим домой…

А травматология жила своей жизнью. Многие выписывались, но кто-то умирал… Иногда случался психоз у кого-то из больных, особенно в мужских палатах. Мужчины хуже переносят длительное лежание. У них это состояние окончательно сносит крышу. Матерятся, кричат, ругают врачей и обвиняют во всех своих несчастьях, даже в тех, которые были до травмы. Один так кричал, что свалился с кровати по пояс в гипсе, сломал его, и пришлось начинать все сначала. Когда попадаешь в такие условия с нормальным багажом памяти и помнишь, что бегал, прыгал или просто — ходил, то вылежать несколько месяцев в одном положении, наверно, невыносимо тяжело. У меня же было все по-другому. Я не помнила прошлой жизни, и длительное лежание так не угнетало, хотя хотелось встать, пройтись… ну, хотя бы — до туалета…

Карантин еще не отменили, но опасность заражения гриппом пошла на спад. И скоро разрешат по выходным вход посетителям. Мне сделали, я так думаю, замечательную, но очень сложную операцию по новой методике. Она называлась «металлостеосинтез обоих бедер». В головку сустава бедренной кости вколачивается штырь из специального материала толщиной примерно сантиметр, а длина его — до коленного сустава. В месте перелома мышца разрезается до кости и на штырь нанизывается кость для срастания. В начале штыря имеется ушко, как у швейной иглы. За это отверстие вынимается штырь после срастания костей. Так объяснил наш любимый всей палатой Айболит. У меня было два штыря, и эти дорогие карандаши нельзя было сдвинуть даже на миллиметр, пока рентген не отобразит так называемую «мозоль» в месте перелома. А это служит началом образования хрящевой ткани. Гипс не накладывают, его я бы точно не выдержала. Это же обе ноги по самую грудь. Ужас!

— Береги штыри. В них много платины. Не сломай! — так шутил Айболит. Как будто платины там станет меньше, если я их сломаю.

— Ты, главное, никому не говори, что в тебе драгоценный металл, а то позарятся, — подзадоривали больные. Так старался подбодрить, поднять настроение Айболит, и если видел мои слезы отчаяния, то всегда громко говорил медсестре, его сопровождающей:

— Запишите, голубушка, в третью палату ведро микстуры Павлова, и проследите за приемом лекарства! Всей палатой пусть пьют, у всех «слезки на колесах»!

Меня жалели. Ольга сказала, что по паспорту мне двадцать шесть лет, а она всегда все знает.

— 5 —

Ольгу мучали угрызения совести за сумасшедшие мысли в ту ночь, когда она увидела плачущего Георгия. Говорила себе: «Забудь, забудь, забудь!», но опять возвращалась в те дни, когда познакомилась с солдатом в кирзовых сапогах на трескучем сибирском морозе. Его растерянный и печальный взгляд, посиневшие от мороза губы, которые ей хотелось поцелуем отогреть, зажечь в глазах искорку радости! Ни к кому из ее знакомых парней она не испытывала ничего подобного. Как будто ждала этого часа, когда с ней в такси поедет молодой, красивый, хорошо сложенный, насквозь промерзший парень в солдатской шинели. Все бы отдала, лишь бы быть с ним рядом! Но, увы, у него есть любимая жена и маленькая дочка, о которой он рассказал. Так подумала Ольга, но при слове «любимая жена» задумалась, и ей показалось, что правильнее было бы без слова «любимая», а просто «жена». Она решила внимательно просматривать почту. Однажды увидела письмо, свернутое треугольником. Это было письмо от Георгия. Армейское. Не отрываясь, она несколько секунд смотрела на письмо, как на гранату, которая может взорваться каждую секунду. Это было письмо от Георгия своей искалеченной жене. Ольга машинально сунула письмо в карман белого халата и почти бегом кинулась по коридору прочь. В ординаторской — никого, все врачи на обходе. Понимала, что делает то, чего никогда бы не сделала раньше, до знакомства с Георгием. Она лихорадочно вскрыла незапечатанный солдатский треугольник. «Любимая, если ты читаешь мое письмо, то это для меня — счастье! Я видел тебя! Трогал твои руки! Чувствовала ли ты меня? Родная, любимая моя! Держись, мы все преодолеем! Люблю тебя! Люблю! Люблю… твой навсегда! Георгий». Скорее это было не письмо, а ободряющая записка. Ольга быстро спрятала письмо в карман белоснежного, тщательно отглаженного халата, быстро вышла из ординаторской, шмыгнула в женский туалет (время обхода, и там — никого), достала зажигалку из кармана и подожгла письмо… Оно быстро сгорело, и Ольга закурила.

— Чего я хочу добиться? — спрашивала она себя. — У них маленькая дочь, которой нужен отец. Но что-то внутри яростно сопротивлялось ее здравым рассуждениям и отчаянно кричало: «ОН — мой!» Покурив и немного успокоившись, Ольга вышла из туалета, все мысли были заняты одним — мыслями и мечтами о любимом Георгии. Все остальное ушло на последний план и никак не волновало сегодня. Она решила следить тщательно за почтой. Обход врачей закончился, и началась обычная больничная жизнь с ее горестями и хотя бы — маленькими победами над болезнью. Из этих маленьких побед складывались и срастались кости, заживали раны, успокаивалась психика больных, укрепляя веру в выздоровление.

Ольга зашла в небольшой кабинет для операционных медсестер. Никого не было. После обхода все собирались на летучку у заведующего отделением, т.е. у Айболита. Она так была занята письмом от Георгия, что совсем об этом забыла. Теперь уже совещание — к концу, идти туда было не совсем разумно. Да и не хотелось… Ольга устала от мыслей о Георгии, о Любаве, об их маленькой дочурке. А больше всего о сожженном ею письме Георгия, полном любви и нежности к своей искалеченной жене, которую она увидела как бы — между строк… Ольга подошла к медицинскому шкафчику, достала склянку со спиртом, долила туда немного воды из-под крана, взболтала и… выпила все одним глотком. Легла на кушетку и… заснула.

Ей снилось море, Георгий. Они голышом вместе плавают, смеются, рассекая бегущие к берегу волны. Кругом никого нет. Вдруг откуда ни возьмись — чайка кричит! Похоже на стон человека или крик ребенка, даже мурашки по телу… Ольга проснулась от этого, как ей показалось, крика.

За окном был глубокий вечер, никто ее не разбудил. Может, никто и не заходил в сестринскую и она проспала так долго? Но дверь была закрыта на ключ, значит, кто-то заходил… На ночь Ольга решила остаться в больнице, хотя была не ее смена. Благо пока никого экстренных не поступило. Ночь, похоже, пройдет спокойно…

Дверь своим ключом открыла Валентина, сегодня ее смена. Она сказала:

— Привет, чего домой не ушла?

Не заметила состояние Ольги или не хотела замечать. Может, и заметила, но не подала вида. От нее можно было ожидать всякое, короче — себе на уме.

— Ты спала и какого-то парня во сне звала, кажется, Георгия, признавайся — кто это?

— Да на танцах познакомились, так — ничего особенного! — ответила Ольга.

— Так уж и ничего особенного? А сама от него какую-то птицу отгоняла! Переживала, что он за птицей уплывет! Шептала: «Не плыви за ней! Не плыви! Останься!» Готова была убить эту птицу! За него боролась? — но, увидев сердитый взгляд, Валентина осеклась и сказала: — Мне-то какое дело? Ничего особенного — так ничего особенного!

И вышла.

Эту ночь Ольга ночевала в больнице первый раз по собственной воле, а не по работе. Домой идти не хотелось… утром ее смена.

— 6 —

Дорожное транспортное происшествие, ДТП — дело часто случающееся, особенно на городских улицах, даже в праздничную новогоднюю ночь. Но то, что увидел Семен Ильич на дороге утром первого января, было необычным. Он возвращался со смены рано утром. Работал кочегаром в котельной №2. Сдал смену и отправился домой. Шел налегке быстрым шагом, торопясь пропустить рюмочку-другую за Новый год. Было еще темно. Густо порошило. Снежинки, тихо падая на проезжую часть дороги, красиво отражались в свете единственного уличного фонаря, рядом стоящего с остановкой трамвая. Трамвайная линия проложена, как обычно — посередине асфальта широкой улицы, где места хватало и для автомашин, и для трамваев.

Навстречу шел первый утренний трамвай почти пустой, город еще спал, встретив Новый год, как положено в СССР, — с размахом! Трамвай сделал остановку. Сквозь наполовину замерзшее окно трамвая Семен Ильич отчетливо видел троих стоявших людей. Молодая красивая женщина в цигейковой шубе и дорогой собольей шапке попрощалась с мужчиной и женщиной, очевидно, с семейной парой, и вышла из трамвая на проезжую часть дороги. Мужчина был изрядно подвыпивший, пытался удержать женщину в шубе. Что-то кричал ей вслед, но не было слышно из-за тронувшегося трамвая.

Семен Ильич свернул на улицу, где горели фонари, и пошел дальше. Снег перестал валить, небо очистилось. Показалась полная луна. Стало светло почти как днем.

«Что это я пошел вокруг? Луна-то хорошо светит», — минут через сорок сам себя спросил, сам себе ответил и повернул обратно. «Так же ближе», подумал он, удивился — по этой дороге ходит уже много лет и никогда не блудил. А тут ушел совсем в противоположную от дома сторону. Пошел опять вдоль трамвайной линии. Скользкую, накатанную дорогу засыпал свежий снег и искрился под луной. «Настоящее новогоднее утро, как в сказках пишут. Только бы мороза поменьше», — с удовольствием размышлял Семен Ильич.

Прошел уже метров двести и вдруг увидел на проезжей части дороги впереди что-то темное. Издалека ему показалось, что это мешок. «Вывалился из чьей-то машины, наверно», — решил подойти поближе из любопытства. То, что он увидел, привело его в полный ступор. На дороге лежало что-то, похожее на труп, завернутый в цигейковую шубу. В стороне, ближе к обочине дороги, на снегу лежала маленькая черная лакированная сумочка. Сумочка была раскрыта. Вокруг валялись мелкие вещицы: пудреница, помада, расческа… паспорт… кошелек…

Семен Ильич мужчина не из трусливых, но дел с трупами никогда не имел. Первая мысль была: «Где-то я эту шубу уже видел». Мысли путались. Он растерялся.

— Что же делать?.. Что же делать? — лихорадочно бубнил он вслух один и тот же вопрос. Огляделся. В округе, сколько позволяла видимость при лунном свете, не было ни души. Близился рассвет. Круглый диск луны уже не казался таким ярким. Понемногу бледнел. Он был один на один с валявшимся на дороге трупом. «И позвать-то некого, надо валить отсюда скорее, пока не влип в эту историю…» Решил быть подальше от злополучного места, чтобы не попасть в неприятности с самого начала года. «Как год начнешь, так он и покатится…» — говорила не раз бабушка, пока была жива. Но тут услышал тихий стон. «Наверно, уже мерещится…» Оглянулся. Ему показалось, что труп пошевелил рукой. Он даже машинально наложил крест на себя и в сторону трупа, хотя был неверующим, как он себя ощущал. «А если — еще жив?»

Поборов страх, Семен Ильич вернулся. Светало. Уже хорошо были видны очертания домов в частном секторе. Из некоторых труб шел дымок. Рано проснувшиеся жильцы затопили печи. Обозначился и его дом, но дыма не видно. Значит, еще спит, хотя жена всегда ждала его с ночной смены, но сегодня — Новый год! Можно и расслабиться.

Семен Ильич подошел поближе к трупу. Дотронулся до руки. Не окоченела. Перевернул тело на спину… и остолбенел… Густые длинные волосы копной высыпались из шубы на свежий выпавший снег, закрывая лицо. Чисто интуитивно Семен Ильич почувствовал, что он видел эту женщину выходящей из трамвая накануне. Он узнал бы ее из тысячи женщин, такое яркое впечатление произвела на пятидесятилетнего мужчину молодая женщина из трамвая. Он откинул прядь волос, которая закрывала лицо… Да, это была именно она. Но изменившаяся до неузнаваемости… Из-под копны волос тонкой струйкой стекала кровь, пачкая белый снег. В предрассветную рань кровь казалась не красной, а имела коричнево-серый цвет. Лицо было настолько бледным, что сливалось со снегом.

Семен Ильич осмотрел ее с головы до ног… «Ах ты, бедная!» Ноги были в неестественном состоянии, как будто их хотели перерубить, но спасла кожа и теплые плотные рейтузы… Крови на рейтузах не видно… «Переломаны обе…» — с жалостью диагностировал Семен Ильич, глядя на ноги женщины. Если бы оборвались пуговицы и распахнулась шуба, то, лежа ничком на снегу, женщина бы замерзла… Прочная теплая шуба из натуральной овчины была порвана в области лопаток. Вырван небольшой кусок меха, как будто зацепилась за что-то. Шуба спасла тело от мороза, который крепчал всегда перед восходом, а шикарная копна волос — спасла голову…

Не помня себя, Семен Ильич побежал искать ближайший исправный телефон, чтобы вызвать милицию и скорую помощь…

— Замерзнет ведь, — будто кто-то ему подсказал.

— Что же я делаю, старый пень? — и повернул обратно…

«Старым пнем» его называла жена, когда на него сердилась. Сам же он таковым себя не считал, а тут надо же — сам себя так и назвал… ситуация…

Семен Ильич скинул с себя овчинный тулуп, в котором ходил в ночную смену, расстелил его на снегу. Осторожно переложил еще живую женщину на расстеленный тулуп, туда же собрал с дороги содержимое сумочки и саму сумочку, крепко завернул все в тулуп и понес на руках к себе домой. Оставить посреди дороги он ее уже не смог… Женщина была без сознания, легкая как пушинка, она даже не стонала…

Возле ворот соседа стояла машина — хлебовозка. Сосед Михаил работал водителем. Развозил хлеб с хлебозавода №1 по магазинам.

— У него же есть телефон! — обрадованно вспомнил Семен Ильич. — Как же я мог забыть? Сейчас, потерпи, милая, — приговаривал он, занося в свой дом пострадавшую. Ничего не говоря растерянной от неожиданности жене, он положил осторожно тулуп с содержимым на диван в прихожей, выскочил за ворота и побежал к соседу — позвонить. Дверь никто не открывал, хотя Семен Ильич стучал в ворота сильно и долго. Залаяла собака, откликнулись собаки соседних дворов.

«Наверно, в машине спит», — решил Семен Ильич.

---

Михаил иногда «погуливал» и, чтобы не тревожить домашних, летом дремал в кабине. Но в машине никого не было, да и зима к тому же.

«Странно, — Семен Ильич обошел вокруг машину, потрогал капот. Он был теплый. — Значит, недавно приехал», — Семен Ильич обратил внимание на крюк, висевший на дверке, через которую загружают и разгружают лотки с хлебом. Крюк этот сосед приварил сам, чтобы зацеплять створку двери за машину при погрузке. Ну, чтобы не мешала. На конце погнутого крюка висел кусочек меха в точности такой, как шуба покалеченной женщины. Машинально Семен Ильич снял кусочек меха с крюка, сунул в карман брюк. Сбитый с толку, он побежал в сторону продовольственного магазина. Там стоял телефон-автомат…

В праздничные дни милиция и скорая помощь работают четко в режиме ЧП. Такая установка начальства и партийных органов. Скорая помощь, приехавшая на вызов, увезла пострадавшую в Центральную больницу. Семен Ильич, сам не зная почему, написал на обрывке бумажки свой адрес, имя и фамилию. Сунул записку в карман ее шубы… Милиция же начала задавать вопросы Семену Ильичу.

---

— Где обнаружил? Что видел? Откуда шел? Почему пострадавшая оказалась в его доме? — и другие вопросы, на которые Семен Ильич отвечал машинально, не задумываясь. Кусочек шубы в кармане не давал сосредоточиться. Ушли. Сказали, что еще вызовут для уточнения обстоятельств… Версия — сбита машиной…

— Ничего себе начало нового года! — только и мог сказать он. Попросил жену налить стопку водки, выпил две и заснул…

Проспал часа три, не больше. Утренние события не давали покоя. Он вспомнил адрес женщины. В паспорте была прописка.

— Надо сообщить родным, — сказал он жене, — она, судя по паспорту, живет где-то в нашем районе.

Нашел пятиэтажку, позвонил в квартиру №4, но никто не открыл. Услышав продолжительные звонки, из соседней квартиры вышла пожилая женщина. Семен Ильич рассказал о случившемся с ее соседкой.

— Бедный Георгий! Бедный Георгий! — несколько раз повторила, запричитала женщина, потом добавила: — Это муж ее, служит в армии на Сахалине, надо родителям позвонить, — засуетилась она и закрыла дверь.

Весь следующий день он ходил под впечатлением. Рассказал жене подробности. А самого не покидала мысль «Откуда появилась машина? Ведь ни одной машины не проехало. Может, пока он плутал по улицам?.. Какая-то мистика, да и только! А этот кусочек меха? Откуда он взялся на крюке хлебовозки?.. — эти мысли не давали покоя. — Сходить надо к соседу, поинтересоваться», — решил, что пойдет после новогодних праздников.

— 7 —

Михаил Шахрин, сосед Семена Ильича, жил на улице Щорса недавно. Он купил старый домишко у предыдущего соседа из-за большого участка земли. Домишко разломал, на его месте отстроил большой бревенчатый дом, красиво обшил «вагонкой», украсил резными наличниками. Построил рядом новую баню, теплицу, большую теплую стайку для свиней и курятник. Места хватило еще под огород и небольшой сад, куда высадил ранет, войлочную вишню, облепиху, смородину и другие сибирские саженцы, которые не надо было укрывать на зиму, чтобы особо не возиться.

Ставку сделал на поросят, потому что договорился на отходы от черствого хлеба. Черствый непроданный хлеб он собирал с магазинов два раза в неделю. Хлеб шел на переработку, но часть хлеба оседала в закромах Михаила. С приемщиком обратного сырья он договорился и расплачивался с ним мясом по осени. Считался среди соседей «крепким мужиком», только ни с кем особо не общался. Ни к кому не ходил, никого ни о чем не просил, вопросов не задавал. Жил себе да поживал.

На конечной остановке трамвая, возле кинотеатра «Восток», в двухэтажном деревянном бараке у него жила зазноба — продавщица продовольственного магазина Марина, куда Михаил возил хлеб. Там и познакомились. Симпатичная, веселая, с хорошей фигуркой, она сразу приглянулась ему. Она тоже его приметила с первой встречи, так и началось… Его свинину она продавала за магазинскую, имела от этого «левый» заработок сверх зарплаты да и мужика не бросового. А его она устраивала во всех отношениях. Да и жила недалеко от магазина и от его дома — тоже. Оставит он хлебовозку возле магазина, а сам к ней… Только напарник часто ворчит, что машина не прогретая, не из гаража.

Под Новый год он развозил вечерний хлеб. Хлеб развозили дважды в день. С девяти утра до обеда — ночную выпечку и до восьми вечера — дневную. Но завтра — Новый год, и развоз будет только вечерний. Значит, сегодня можно погулять вечерок, чтоб успеть выспаться к смене. Магазин на Лысой горе был последним в его маршруте. Зимой темнеет рано. Еще надо поздравить Марину, любимую женщину. Так он и сделал. Купил шампанское, коробку конфет — для Марины. Три бутылки водки, колбасу, сыр, селедочку — домой. Оставил машину возле магазина и, как всегда, пошел дальше пешком в гору, где его ждала женщина. Жену он уважал, не обижал, но женщиной — не считал, потому что ей всегда было не до секса. Работа по дому и хозяйство отнимали все ее силы и время. Пятьдесят поросят и множество взрослых особей надо было выкормить, почистить за ними грязь, а когда шел забой, то и вовсе — дел невпроворот. Зинаида была старше мужа на пять лет, спокойная, молчаливая, хозяйственная. Для дома она была просто находкой, и Михаил ценил ее за это. Дарил небольшие подарки, как положено — в день рождения, на 8 марта, ну и так, когда было настроение. Зинаида не жаловалась. Считала, что жизнь у нее — удалась, и мужем гордилась. Денег хватало. Дочку вырастили, дали образование и выдали замуж, но внуков пока не было…

Михаил спешил к Марине. Позвонил. Дверь быстро открылась.

— Не забыл? А то я уж подумала… — она не договорила, потому что Миша закрыл ей рот длительным поцелуем. «Подумала она», — с насмешкой подумал он. Марина не из тех женщин, что думают, но промолчал.

— Вот, купил кое-что в честь праздничка к столу. С наступающим тебя! — искренне пожелал всего и много. Прошел не разуваясь на кухню. Стол был накрыт на двоих. Он поставил шампанское в холодильник, а коробку конфет — на стол.

«Ждала», — сделал вывод Михаил и почувствовал прилив сексуальной энергии. Марина, нарядная и желанная, кокетливо стреляла большими карими глазами в его сторону, успевая помешивать что-то в кастрюльке на печи. Барак был старый, но теплый, деревянный, с печным отоплением. Квартирка небольшая, две комнаты и кухня, но чистая и теплая. Таких двухэтажных деревянных домов на Лысой горе была целая улица. Почему-то их называли издавна бараками. В сравнении с крупнопанельными хрущевками, где было центральное отопление, эти дома проигрывали в части отопления и горячего водоснабжения. Зато звукоизоляция. В панельных домах как? Сосед чихнет — а ты ему: «Будьте здоровы!», и он ответит: «Спасибо!» Здесь дышится легко, «Дерево — оно ив Африке дерево», — говаривал часто его напарник, второй водитель Петр Иванович.

Марина поставила на стол аппетитно пахнущие голубцы, традиционный салат «Оливье», закуски из мясного ассорти и другие вкусности по-домашнему. Из кастрюльки выложила горячую картошечку. Из холодильника достала соленые грибочки двух сортов, рыжики, грузди и шампанское.

— Да с такой закусью можно всю ночь гулять, и не шампанское пить, а водочку! — проглотив слюну, он с обеда ничего не ел, сказал Михаил и принес из прихожей авоську с набором продуктов для домашнего стола. «Гулять — так гулять!»

— Вот, теперь полный набор: водка, селедка, Маринка с «грудинкой»! — весело пошутил Михаил. Грудь у Марины и впрямь была шикарной. Когда она входила, то сначала входила грудь, а уж потом сама Марина. Она включила музыку. Маленький магнитофон «Нота» крутил бобины с магнитной лентой, но иногда зажевывал ленту, и это напрягало. «Надо будет купить ей новый магнитофон», — решил Михаил, пьянея и прижимая Марину все крепче и крепче. Секс с Мариной — это что-то! Она не ставит никаких рамок насчет предохранения, не заморачивается: где? когда? что скажут люди? Просто принимает мужчину полностью, отдается вся, оргазм может получить несколько раз за один секс. Не кричит, почувствовав оргазм, а приятно постанывает при каждом очередном толчке Михаила, небольшое напряжение мышц и… обмякнет как-то по-детски, горячим языком облизывая пересохшие губы. В этот момент она становится еще желаннее, особенно когда кончили вместе. Михаил ни за что не расстанется с этой женщиной! Ему не нужна умная — ему нужна сексуальная! Пока не настигла старость. Пили и шампанское, и водку. Не один раз посетили спальню, и диван, и душ, занимаясь любовью там, где можно этим заниматься, лишь изрядно выпив…

Когда стрелка часов приблизилась к Новому году, оба уже крепко спали…

Михаил захотел по-маленькому в туалет. Когда выпивал много, это с ним случалось чаще, чем обычно. Взглянул на часы, они показывали половину шестого.

— ЕПРСТ! Утро?! Вот дали! — заторопился не протрезвевший Михаил.

Зинаида в очередной раз встретила Новый год в одиночестве… Опять надо придумывать что-то реальное, чтобы поверила…

Голова гудела, во рту пересохло. Михаил слил остатки водки в стакан, сказал сам себе «на посошок» и выпил в три глотка. По телу разлилось облегчение. Слегка пошатываясь, он быстро оделся и вышел на улицу. Было еще темно. Машина промерзла, но в ней был залит антифриз, поэтому она все-таки завелась. Пришлось повозиться.

Михаил хоть и был не протрезвевший, но понимал, что ехать по главной дороге ему не следует. Потому поехал в объезд. Шел снег. Дорогу было видно только в пределах света включенных фар машины. На перекрестке с главной дорогой машину занесло, и он чуть не врезался в только что отъехавший от остановки трамвай. Спьяну он его и не заметил. Только почувствовал какой-то удар о кузов машины да и тут же забыл. «Хорошо, что гаишники еще спят, а я проскочу. Ну и зараза же эта Маринка! Так напоила, что про дом забыл». Голова не соображала после выпитого на посошок стакана. Как зашел домой, он не помнил. Завалился на кушетку в прихожей и отключился.

Растолкала его Зинаида часа через четыре без упреков и ворчания. Только спросила:

— Голодный, небось, напился? Тебе из магазина с Лысой горы звонили, просили приехать.

— Что им еще от меня надо? И так весь Новый год испортили. Сторож у них приболел, видите ли. Попросили часа два подежурить, а пришлось почти до утра в машине ждать, околел бы, если б не водка. И магазин не бросишь.

Ворчал еще долго…

— Пойду пройдусь. Надо чего купить в магазине?

— Да вроде ничего не надо. Слышь, Миша, утром кто-то стучал в ворота и собака лаяла. А я ворота не закрывала на ночь. Тебя поджидала. Да уснула. Чего стучать? Я не пошла открывать.

— Это я их закрыл, когда пришел, а то ходят тут всякие… — соврал и бровью не повел.

«Вот Маринка, неугомонная баба. В магазин вызывают! Надо же придумать!» — размышлял Михаил и направился на остановку трамвая. Народу на улицах нет, как вымерло. Неудивительно после новогодней ночи. Снегу навалило много, и ни одного дворника, чтоб расчищал. Не доходя метров двести до остановки, в кювете, ближе к обочине дороги, он увидел валявшуюся шапку. Шапка женская, новая, из дорогого меха соболя, отороченная по краю черной бархоткой с вышивкой. При пошиве шапки был сохранен тонко выделанный зверек с лапками и головой, как бы свернулся в клубок для сна. Даже глазки были имитированы блестящими черными бусинками. «Дорогая вещь», — оценил про себя Михаил. Огляделся, вокруг никого, отряхнул шапку от снега и спрятал под куртку. «Видно, крепко погуляла девушка!»

— Мариш, я вернулся! И опять весь твой! — сказал он обрадованной любовнице и надел на ее растрепанную бурной ночью прическу — соболью шапку из кювета…

— 8 —

Наконец-то сняли карантин! Стали приходить посетители по выходным. Я с волнением ждала, кто же первый придет ко мне? Узнаю ли?

Дверь палаты открылась. В ее проеме стояла маленькая девочка, белокурая, с нежными ямочками на щечках. Она растерянно смотрела на людей в палате, теребя подол коротенького платьица в мелкую клеточку. Чем-то родным повеяло от ребенка. Прежде чем она увидела меня — материнский инстинкт подсказал: «Это моя дочь!» Сердце заколотилось так, что казалось, его стук — слышит вся палата! Воцарилась тишина. Даже посетители, пришедшие к другим больным, с любопытством смотрели, как же поведет себя ребенок в этой непростой ситуации?

Дочка не видела меня три месяца, а за это время двухлетний ребенок забывает многое. Вдруг — не вспомнит? Как пройдет наша встреча? Наташа оглядела внимательно всех женщин, с серьезным видом подошла к моей кровати и тихо спросила:

— Мамочка, тебе очень больно? — плакали всей палатой…

«Наверно, ангел-хранитель спас меня ради моего ребенка, чтобы она не осталась сиротой. Спасибо тебе, Господи!» — впервые за эти месяцы я искренне обратилась благодарно к Богу. Слезы текли по моим щекам. Я рыдала…

— Не плачь, мамочка! — дочка гладила мою руку, по-взрослому пытаясь утешить. В этот момент не верилось, что ребенку только два с лишним года и она правильно повела себя, как бы пытаясь защитить, подставить плечо искалеченной и измученной матери, не помнившей своего прошлого…

Всю ночь я промучилась, пытаясь что-то вспомнить, связанное с ребенком, но кроме ее милого личика и в мелкую клеточку платьица — ничего не приходило на память. Я начинала нервничать от безысходности своего положения. Плакала потихоньку, закрыв лицо вчетверо сложенным полотенцем, чтоб ночью никто меня не услышал. Но иногда рыдания прорывались и были похожи на стон. Это стонала моя душа… Решила дождаться полнолуния. Только на луну теперь у меня была надежда. Она стала самой притягательной подругой моей прошлой и настоящей жизни. «Спаси и сохрани», — целовала я старухино кольцо в полном отчаянии.

Горестно было еще оттого, что Георгий до сих пор не написал ни одного письма, не подал никакой весточки. Как будто ничего не случилось. Раньше-то, наверно, писал часто?.. А, может, он совсем меня забыл и не писал писем вовсе? Это было невыносимо. «Сейчас мужья пошли, что…» — слова Ольги нет-нет да и посещали ничем особо не заполненную мою память. Решила, что больше не буду на этом зацикливаться.

«Георгия можно понять, — оправдывала я его молчание. — Молодой красивый мужчина, а я?.. Еще неизвестно — буду ли ходить? И вернется ли память? И захочет ли молодой и красивый мужчина пройти со мной тяжелый и изнурительный путь восстановления? И будет ли этот путь пройден мной лично — я не знала сама, а уж он и подавно на такое не подписывался». Так думала я, потом уставала от этих мыслей, и становилось еще хуже на душе. Депрессия захватила меня полностью. Отчаяние сменилось абсолютным равнодушием. Никого не хотелось видеть и слышать соболезнующие слова о надежде на лучшее. Когда смотришь в глаза человеку, который, жалея тебя искренне, так же искренне тебе лжет, то хочется крикнуть: «Да пошли вы все!..»

Аппетита не было, а что приносили — вкусненькое, тоже не лезло в горло. Ко мне часто ходила сестра Лилия, женщина больная и тучная, намного старше меня. Она рассказала, что овдовела. Приехала к маме пожить с большой сибирской реки Лены, где ее муж, Ким Александрович, глушил рыбу с браконьерами, подорвался на взрывчатке и умер по дороге в больницу. Она долго рассказывала о нашей семье, очень подробно останавливаясь на некоторых моментах. Это была просьба Айболита, втайне от меня. Приносила семейные фотографии, чтобы «освежить в памяти» — так она начинала разговор. Ну и терпение у нее! Я сильно уставала, переваривая услышанное. Пыталась все сопоставить, соединить нитями связи. «Вспоминай! Вспоминай! Вспоминай!» — твердила я себе.

— А мама скоро выпишется из больницы? — спрашивала я каждый раз при встрече. При упоминании о маме у сестры наворачивались слезы, она тщательно их скрывала, но я видела… «Наверно, она не говорит маме обо мне, чтобы не расстраивать», — подумала я, но вслух ничего не сказала. Я вообще почти не разговаривала, просто молча лежала себе и не задавала лишних вопросов, чтобы не спросить о чем-то невпопад.

Приходили мои сослуживцы, друзья семьи и еще многие незнакомые, на мой взгляд, люди. Даже Иру и Аллу не узнала, а они — мои подруги, как догадалась я позже. Я тоже стала притворщицей — делала вид, что всем рада, и всех знаю, и у меня все будет хорошо.

Ах! Если бы знал мой любимый, как тяжело дается эта роль, то запретил бы всякие посещения! Сильно исхудав, измучившись от круглосуточного лежания на резиновом круге, я иногда думала, что лучше не жить, чем выносить такие физические и душевные муки! Но тут перед глазами вставала Наташа, ее платьице в мелкую клеточку, глаза, полные сострадания, любви и надежды еще «хоть разочек» увидеть маму. Тотчас злость и обида на судьбу уходили на задний план.

Ради дочки я выдержу все! Это жизнеутверждающее решение отныне станет моим путеводителем на долгие годы!.. Да еще луна, фазы которой включали минуты моих воспоминаний о событиях в прошлом. Жизнь как бы разделилась на «до», и «после», где в первой части все — неизвестно, а во второй части жить — страшно!

Обезболивающие уколы мне уже давно отменили, но Айболит назначил успокаивающие, снотворные уколы и капельницу с глюкозой для поддержания организма, таблетки, легкий массаж.

Операционная медсестра Ольга стала чаще появляться в нашей палате. В больнице, как в любом закрытом учреждении, когда люди находятся сутками рядом друг с другом, слухи распространяются очень быстро. Про Ольгу поговаривали, что ее не раз заставали у шкафа, где хранился медицинский спирт. Видели пьяной на работе, даже во время операции. С чего бы это?

Всегда строгая и ответственная, она была первой кандидаткой на должность старшей медсестры отделения, когда Лидия Львовна уйдет на пенсию. Будто бы Айболит пообещал перевести ее из операционных на ставку дежурной медсестры. Это было явным понижением… Ольга же порхала из палаты в палату с невозмутимым видом, но иногда казалась подавленной, как будто отсутствовала «здесь и сейчас», а была «где-то и там»… Она систематически ставила мне уколы, видимо, решила взять надо мной шефство. Молча ставит и уходит. Даже смену не сдает, пока не поставит мне укол.

Ольга — хорошая медсестра, зря на нее так ополчились и плетут невесть что. Все бы ничего, но в ее смену я чувствовала себя хуже, чем вчера, а в следующую смену — хуже, чем в предыдущую, и слабела все больше. Заметила это чисто случайно, когда она не появлялась на работе целую неделю. Я же к концу недели впервые съела весь обед. Но с приходом Ольги опять все повторилось: сердцебиение, страх, отсутствие аппетита. «Что же происходит?» Интуитивно стала ее бояться как кролик удава, но что я могла сделать? Назначение Айболита никто не отменит. Да и медсестра в чем виновата? Если психика больной не стабильна, то лезут всякие мысли. Так я ее оправдывала.

Ольга почувствовала, что я стала ее бояться. Заходила в палату, высоко подняв шприц, как-то странно улыбаясь. «За что она меня невзлюбила?» — спрашивала я себя. «Конечно, она такая красивая, молодая, а главное — здоровая! А я в ее глазах — калека, беспомощная и слабая. Ей не за что меня любить или ненавидеть. Она просто делает свою работу». Но после очередного ее дежурства — чуть не умерла. Ольгу не могли найти, так напилась, что свалилась на свободную кушетку под лестницей и уснула.

Вместо нее градусники собирала постовая медсестра и, дотронувшись до меня, подняла тревогу, позвала дежурного врача-ординатора. Еле спасли… Я опять была жива!

Рано утром Ольга курила в женском туалете и жгла очередное письмо Георгия, даже не читая. Устала читать про его любовь и бесконечные «Почему молчишь?», про армейские долгие дни и ночи — одно и то же, одно и то же. Надоело. Но позволить получить письмо Любаве — было выше ее сил. «Он — мой!» Произойти это может сегодня или — уже произошло… и она уверенно зашла в ординаторскую…

После случая со мной и проверки моих анализов Ольгу лишили права медицинской практики. Она хотела меня намеренно убить! Но за что? Это не укладывалось в моей больной голове.

— 9 —

Очередное воспоминание включилось неожиданно днем. После обеда в палате сон — час. На два часа воцаряется тишина. Даже слышно сквозь двойные стекла еще не оттаявших окон, как чирикают воробьи. Природа берет свои права, и уже совсем скоро потекут ручьи, станут набухать почки на деревьях и кустах. Кое-где начнет пробиваться зеленая травка… То, что у меня начали вырисовываться картинки весны, было такой неожиданностью, что по мне прошла волна какой-то необъяснимой эйфории, похожей на нервный срыв. Поплыли строчки:

Мне капелью по жилам Весна,

Мне совсем в эту ночь не до сна.

Звонким кличем весенних грачей

Растревожена темень ночей!

Речка рвется за грань берегов

На свободу от зимних оков.

А в любви моей — наоборот,

В плен влекущий водоворот!

Суть законов весенних нежна,

Всем любовь почему-то нужна.

Их не надо пытаться понять,

И весну как дар Божий принять!

Плыли строчки стиха, и я не могла их сдержать, потому что это было не что иное, как вдохновение!

В это послеобеденное время я часто порывалась писать Георгию. Напишу немного из теперешней моей жизни, перечитаю, расстроюсь и… порву. Что я ему могу сообщить? Что в отчаянии? Что сил моих больше нет и не хочу жить? Это было бы слишком… слишком… Я не подобрала слов — чего было бы слишком…

«Раз он мне не пишет, то и я писать не буду», — капризно решила я. Но стихотворение, которое я не поленилась записать, показалось жизнеутверждающим!