Бесплатный фрагмент - В потоке поэзии — 4

Сомнительная сделка

В воздухе морозном плещутся лучи,

снегом разрисованы в доме кирпичи.

Стройка затянулась — веянье зимы!

Хитрые подрядчики на слова немы.

Деньги отработаны, деньги на счетах!

Стройка затянулась. Ветер в проводах.

Пайщики сердиты: «Скоро Новый год!»

В доме недостроенном виден небосвод

— крыша недоделана. В воздухе лучи.

Инеем покрыты в доме кирпичи…

Совершенная красота

Звёздное небо в прохладе степной

властвует вечером. Поздний закат

вновь догорает багровой стеной

за горизонтом. Потерянный клад

ясно увидит стоящий в тиши!

Нежность мерцанья далёких светил,

словно подарок великой души,

коим тебя, человек, наградил

Космос священный…

Сажа

Морозный день сменился на метельный.

Среди недели. Просто. Невзначай.

Летели хлопья густо, но отдельно

мелькала сажа, словно «Майский» чай,

что из коробки. ТЭЦ сжигала уголь,

вода бежала в трубах под землёй,

тепло неся собою в каждый угол.

Метель играла робко с колеёй

дороги в ямах. Звон. Осколки фары.

«японца» встретил новый Форд Эскейп.

Ложилась сажа на пивные бары,

болели где с безумством за хоккей.

Открылась дверь. Кулак. Удар. Победа!

Молчит противник — тело уронил.

А сажа липнет, в кровь впиваясь. Где-то

морозный день метельный вновь сменил.

Улетающий в ночь

Открывается дверь в обновление года,

новогоднее чудо летит под Луной,

завершается день годового исхода,

новогоднее чудо стоит за спиной.

Вспоминается всё, что имело значенье:

от души и любви до друзей и врагов,

обстоятельств различных немое стеченье

не позволило выбраться нам из оков

нежелательных дум. Загадаем желанье,

подольём алкоголь, зажуём мандарин.

На курантах огни намекнут на посланье —

поздравляет начальник — простой гражданин.

Фейерверки осветят неровности зданья,

ребятишки от вспышек с весельем визжат,

а российский солдат выполняет заданье,

обстоятельством срочности снова зажат.

Закрывается дверь за покинувшим годом,

улетающим в ночь, улетающим прочь,

и стараются стрелки отмеренным ходом

наступлению нового года помочь…

Потерянный рай

За глубокой рекой

на зелёной равнине

разливался покой

ароматом полыни.

Ароматом полыни

напиталась заря.

Прирождённой богине

поклонялась не зря!

Прикасался лучами

изначальный рассвет,

оставался ночами

полумесяца свет,

на равнине играя,

веселились ветра.

Для полынного рая

наступала пора…

Распахали равнину

дикари за рекой,

и в забвении сгинул

ароматный покой…

Крошколюбы

Снег окутал белой ватой

ствол берёзы. Вкруг сидят

стайкой шумной, нагловатой

воробьи. Шальной отряд

крошколюбов вымогает

у людей съестной запас:

«Ходит-бродит всё моргает,

накормил бы лучше нас!»

Не стерпела бабка право

— хлеб крошила на обед,

дед пшено насыпал. «Браво!

Браво бабка, браво дед!»

Вымогали крошколюбы

вновь с берёзовых ветвей…

Для меня те птицы любы

— дети Родины моей!

Зимняя паутина

В далёкой-далёкой Якутии

разбойничал снежный паук,

метелью, как сетью окутывал

простора бескрайнего круг.

Ловил потерявшихся в поле

из вырытой снежной норы,

ломая несчастного волю

под ветром смертельной игры.

Но вдруг прояснилось. На смену

морозный явился паук.

Закончилась снежная сцена,

поблёскивал солнечный круг.

Туманом, как сетью окутывал

простора бескрайнего круг

— в далёкой-далёкой Якутии

разбойничал холод-паук.

***

На просторах степных деревенька,

сердцу милая спит Колыбелька,

где берёзы проснутся с рассветом

на пригорке лучами согретом,

где дурманят пьянящие росы,

косарей уводя на покосы,

где сынишкой любуется мама,

что идёт по тропинке у Храма…

Изо дня каждый день всё дороже

до печали и радостной дрожи

на просторах степных деревенька,

сердцу милая спит Колыбелька…

***

Рождество. Поля. Деревня.

Снег без ветра шёл на снег.

Задышало чем-то древним,

стал библейским человек.

Ель не убрана. Желтеет

край хвоинок. Снег на снег

на завалинку завеет.

Жив библейский человек?

Хлев. Коровы. Овцы. Птица.

Стал началом тот сарай

для божественной десницы,

для того, кто примет в рай.

Рождество. Поля. Деревня.

Подменялся веком век.

Задышало чем-то древним,

снег без ветра шёл на снег…

Страж света

В ночи, когда Луна за тучей,

но свет звезды летел во мрак

когтистых веток, дуб могучий

стоял на страже, словно враг

подкрался в пустоши оврага

с одной лишь целью — звёздный свет

себе забрать. Трещит коряга.

Безумный враг на дне оврага

молчит в ответ. Ответа нет.

Звезда сияла. Полночь. Тучи.

Разрезал свет оврага мрак —

Луна светильником могучим

сжигала мрак. Явился враг!

Но то был ветер… Всё сияло.

И дуб стоял, и звёздный свет

залил степное покрывало.

И всё молчит. Ответа нет.

Человекобоги

Здесь в земной обители

человекожители,

небопокровители,

греховозродители

снов чужих не видели

и с ума не спятили,

человекодатели

в поисках предателя

— войнозаводители

вечно ненавидели,

словно повелители

— здесь в земной обители

жили небожители.

***

Берёзы от снега белее,

стройнее и краше стволы.

Засыпало ночью аллею.

Бегут набегают валы

с небесного моря. Вскипели

барашки метели шальной,

согнали детишек с качели.

Играйте, но только весной!

Качались устало рябины,

студёного ветра набег

оставил ни с чем, а рубины

мороженных ягод на снег

просыпал. Белеет аллея.

Белеют деревьев стволы,

и ветер становится злее.

Бегут набегают валы.

Голодный сон

Странный сон увидел кот:

возле дома огород,

где растут одни кусты,

из кустов торчат хвосты —

мыши толпами снуют

и наводят там уют.

По соседству за забором

караси запели хором,

и плясали пескари

от рассвета до зари.

В небе вместо облаков

расплескалось молоко.

Из лугов несётся скрежет,

словно кость ножами режут.

Злобный пёс, оскалив пасть,

на кота готов напасть,

забегает в огород…

В миг проснулся чёрный кот.

Сердце прыгает в груди.

«Ну, собака, погоди!»

…Сколько можно повторять,

что нельзя, не евши, спать!

Испытание

Колокольная Русь — не Россия блатная,

и Советский Союз — не империя зла!

Обнищавших людей сторона шебутная,

где чернее угля дровяная зола.

Распушился ковыль — седовласый философ,

что познал единение в травах степных,

под снарядами выжил фашистских колоссов

и росою-слезой вспомянул о родных…

Напахалась Россия литыми плугами,

насмотрелась страна, нахлебалась сполна

подкопчённой воды заливными лугами,

устояла, когда пробежала волна

девяностых годов. Отмолившись во Храме

и отправив детей далеко на погост,

пригрозила она героиновой маме,

и карала Россия и в гриву, и в хвост.

Небольшое затишье… Гремят пацифисты,

и доносится гул европейских ракет.

Ледяное рычанье того юмориста

совершенно понятно — ведь он же агент,

завербованный блеском гнилого потира

с недопитым бурбоном — отравлен свинцом.

И никто не возьмёт «европейца» в квартиру,

и всегда он пребудет всего лишь гонцом!

Напахалась Россия литыми плугами,

насмотрелась страна, нахлебалась сполна

подкопчённой воды заливными лугами,

устояла, когда пробежала волна…

Невозможное

Если добрым будет каждый

человек, тогда конец

непристойной денег жажде

и вражде, но жаль стервец

не сыграет роль такую,

не захочет добрым быть!

С новой силой атакует,

разжигая снова прыть

ложных идолов. Молитвой

и поклонами в церквях

вроде как свершает битву,

но кайфует лишь в цепях

блудодейства и насилья

— суть неписанный закон,

и страдает от унынья —

жизнь поставил он на кон,

но отбить не смог он ставку,

на рулетке вдруг zero.

И отправили в отставку…

Ангел выронил перо.

— Тяжела душа строптивца!

Говорили же: «Не лезь!

Днём одним живи, как птица,

не твори кумира здесь!»

Поднимая в небо душу

ангел выронил перо.

— Что, стервец, опять нарушил?

Всё поставил на zero?

Если добрым был бы каждый

человек, тогда конец

непристойной денег жажде

и вражде. Держись, стервец…

Сила Сибири

Вагоны за поездом, словно по струнке.

Пыхтит паровоз, разгоняя сонливость

полей и лесов в зауральской сторонке

в великое небо, где есть справедливость.

Сибирской земле отдаёт уваженье

несущийся поезд гудком громогласным

и скоро случится с перроном сближенье,

и воздух сибирский таёжный и страстный

взволнует шагнувших. Тайга. Безмятежность.

Рождаются мысли. Снега — приведеньем.

…Везут в автозаке в таёжную местность

сибирской земле отдавать уваженье…

Счастье в пакете

Вышел на улицу. Трудится дворник,

в поте лица разметает на хлеб.

Пьяница в угол прижался. Позорник!

С водки палёной душою ослеп.

Движутся люди в пыли тротуара

мысли несут. Обувной магазин

снова отстроили после пожара

(кто-то оставил в канистре бензин.)

Едут машины. Базар матерится.

Мясо свиное. Весы на столе

ловко подкручены. Ждёт мастерица

жертву наивную. Быть на нуле

ей не резон — зажимают кредиты.

Банк махинатор — бесспорная власть!

Дальше иду… Разыгрались бандиты —

мячик пинают, пытаясь попасть

в мусорный ящик… Добрался до почты.

Очередь. Душно. В конверте журнал

вновь с публикацией.

— Арестов?

— Точно!

— Паспорт!

— Держите.

— Возьмите журнал.

Вышел на улицу. Счастье в пакете.

Несколько строк, как обрывки души,

несколько строк, как любимые дети.

Счастье в пакете и ветер: «Пиши!»

Шальной табурет

На задворках России столичной

в городке, где освоить бюджет

для спасительной выгоды личной

составляет знакомый сюжет

запрещённого кодексом фильма,

нарушая порою запрет,

заработает левая фирма

с логотипом «Шальной табурет».

Потекут к освоению суммы

на счета безымянных контор,

заместитель достаточно умный

— для отвода найдёт коридор

в тишине совершённых транзакций!

К покорению новых высот:

пополнению счёта из фракций

с номиналом не ниже «трёхсот»

цифровых незапачканных тысяч.

Удалось отстоять миллион,

из которого, впрочем, не высечь

настоящий златой эталон!

Совершаются снова процессы,

заметаются разом следы.

Завершается дело прогрессом

— махинацией чистой воды!

Закрывается следом конторка

с логотипом «Шальной табурет»,

и красивая нежная норка

обрамляет жены силуэт!

Мерседес зарычит у забора,

где коттеджик роскошный стоит

в чистоте заповедного бора,

где подземный не властен Аид…

На задворках России столичной

вновь написан знакомый сюжет:

для спасительной выгоды личной

был разумно освоен бюджет…

Безумство храбрых

Снега больше, чем нужно

для весенней капели

упоительной, дружной.

Снег лежит в колыбели

домовой, придорожной,

тротуарной, траншейной,

и висит «Осторожно!

Избегайте ран шейных!»

на растяжках табличка.

Не касается многих,

вдруг задумавших лично

убедиться, что Боги

их спасут однозначно

и ныряют за нити…

Смерть сказала: «Удачно!»

Но Господь им: «Живите!»

Возвращение

Явились проталины. Почва вздохнула.

Стоит человек в полевой пустоте.

Приехал в селение из Барнаула,

не глядя махнул. Потянул к красоте

неистовый дух родового пристрастья

в глуши деревенской остаться навек.

И сердце забилось сильнее от счастья,

и принял душою судьбу человек…

Забытые сны

Под снегами в поле чистом

озимь ждёт явленье света.

Днём растопит снег лучистым,

и случится встреча эта.

Лист расправит вновь пшеница,

насыщая клетки соком.

Что, родная, нынче снится

под всевидящим-то оком?

Ты жива! Сезон морозный

отступил в прохладу ночи,

скоро будет утро росным —

птицы щебетом пророчат!

Расправляла лист пшеница,

насыщая клетки соком,

вспоминая, что же снится

под всевидящим ей оком?

Отсчёт

Расскажите поля о холодных туманах,

что скрывают цветы, но заблещут росой

только солнце взойдёт. Попрошу без обмана

расскажите поля, как ходил я босой

в ослепительных снах бесподобного детства,

где журчащий ручей вопрошал у меня

о шумящей реке, что текла по соседству

за полями далёкими. Не было дня,

чтобы я не бежал по степному раздолью,

облачённому сопками с грудой камней,

где гранит приютил чернобыльную долю,

где осоке строптивой намного родней…

Расскажите поля о забытой деревне,

где кресты покосились под гнётом времён,

и саманный домишко поистине древний

не узнает страны и не вспомнит знамён.

Ни мычанья коров и ни скрипа телеги,

и ни свиста косы не услышать сейчас,

лишь полыни густой молодые побеги

издают аромат в предполуденный час,

да журчащий ручей вопрошает у поля

о далёкой реке что безмолвно течёт.

И на всё есть ответ — это божия воля

или времени строгий, но тихий отсчёт…

Потомки

Врывается свет в полевые просторы.

Весенние степи ласкают лучи.

Выводят на тракторе плугом узоры

крестьянские дети, что будут в ночи

по осени тёплой сжинать на комбайне

пшеничные стебли, готовить пары.

Да мало ли дел! Заготовить для бани

берёзовых веников — всё до поры

до времени нужно успеть непременно.

Работы полно от темна до темна!

И трудности жизни такой современной,

конечно не трудности… В те времена,

когда, напахавшись, крестьянин сражался

с голодным исходом своей же семьи,

где злобный властитель в слезах отражался,

крестьянские души сжимая: «Мои!!!»

— кричал одичавший помещик… Просторы.

Весенние степи. Высокий бурьян.

Выводят на тракторе плугом узоры

потомки трудившихся в поле крестьян.

Пустите весну

Густая серость. Лёд-янтарь,

впитавший жижу тёплых дней.

Разлёгся в пустоши февраль.

Зима проходит. Вслед за ней

спешит весна. Весна, как сон,

кошмар ночной иль просто бред.

С грозою первой вновь озон

насытит воздух. Не во вред

пробьётся лист, польётся свист

с небес от птиц, пойдут дожди.

Весна — она рецидивист!

Весна — она промолвит: «Жди!»

Стою и жду весну опять.

Балкон с капелью протечёт.

(Живу на пятом.) Нужно взять

лопату — скинуть с крыши лёд —

пустить весну. Пока февраль.

Быть может снег ещё пойдёт…

Пускай лежит ледок-янтарь,

но солнце пусть растопит лёд

в душе моей, в душе твоей.

Спеши весна! Весна, как сон.

Весна, как зелень майских дней.

С грозою первой вновь озон…

Усталость

Приходил на завод, уходил я с завода,

уставал каждый день, словно жил я во сне.

Механический труд за каких-то полгода

надоел до мурашек. По бурной весне

я покинул тот цех, где крутились станочки,

и блестящий металл разлепёшивал пресс

— пятачки, кругляшки получались цветочки

(где лишился фаланги Антон Антарес.)

Не серчайте, родные копчённые стены,

не ругайся, кобель на цепи у ворот,

я найду работёнку полегче, без смены,

и дорога судьбы увильнёт в поворот!

Я отправлю рассказы в изданья Поволжья

и подборку стихов для «Сибирских Огней».

Не ответят «Огни» — не считают возможным

на страницах своих незнакомых людей

размещать. Ну и пусть! Обнадёжат в журналах,

где найдётся местечко простецким стихам

о крестьянах, полях, поездах и вокзалах,

о свободе степной, где туман по утрам

заслезится в траве. Подыщу работёнку,

где не травит весь день механический шум,

и не давит на психику мастер — бабёнка,

и поэзии строки приходят на ум…

Лодка жизни

Бывает окутает небо печалью,

и всё в этой жизни покажется злом,

и лодка от пристани скоро отчалит,

и волны пойдут за широким веслом.

Куда же стремиться в порыве исканий?

Остаться на грани житейских забот

в работе бессменной, в петле добываний

на хлеб наш насущный? Иль в вере оплот

найти для себя, проклиная пороки?

От мира уйти в канонический рай.

Навряд ли того нам желают пророки,

что смотрят с небес на поверженный край

земной, одичавший, стремящийся к тленью,

но всё же несущий надежды росток!

Пристрастный к высокого неба веленью

хотя бы однажды, но сделать глоток

любви неподкупной… Бывают печали.

Не всё в этой жизни окажется злом.

И лодка не скоро тихонько отчалит,

и волны не скоро пойдут за веслом…

Подкожное

До капели, быть может, неделя,

но морозы поистине жмут,

и возможно ещё заметелит,

и наденут на город хомут

снеговой, надоевший до боли,

что прищурить заставит глаза!

И лежит белоснежное поле,

и сочится из глаза слеза…

Разморозило вновь теплотрассу,

но в квитанции больше семи

с половиною тысяч для кассы

оплатить. «Ну, вы будьте людьми!»

Отдаю им последнюю двушку

и невольно мечтаю порой

в деревеньке купить бы избушку

— нахер нужен такой геморрой…

Строптивцы

Отчётливый звон колокольный в округе

разнёсся по воздуху влажной весны.

К сердцам прикоснулись священные звуки

и прочь отогнали кошмарные сны.

Над утренним городом вера царила,

над утренним городом высился крест,

звенела металлом небесная сила,

но в душах людей разгорался протест…

***

Быть поэтом крайне сложно,

легче жить без лишних слов.

Стать поэтом невозможно,

если ты не видел снов,

где строка настолько ясно

выражает суть стиха,

то судьба твоя напрасна

и подальше от греха

ты держись. Писать не нужно

на заказ иль просто так…

Ты поэт, когда наружу

на листы исходит знак,

растревоженный сомненьем

(если есть о чём сказать!)

Может внутренним прозреньем

переполнится тетрадь,

лишь тогда зовись поэтом!

Есть возможность — не пиши!

Крайне сложно быть поэтом

без мятущейся души…

***

Вот и март на дворе! Залежались снега

в безымянном заброшенном поле,

где давненько уже не ступала нога

человека, привыкшего к воле.

Зажурчит музыкально в овраге вода,

заблестят ручейки по дорогам,

и деревню мою ожидает беда

— разольётся река ненароком,

и под утро по окна затопит дома,

и сарай унесёт в неизвестность.

Забуянит зима, отстрадает зима

и покинет тревожную местность.

Старый фонд

Ложится весна ледяными буграми

на узкой площадке, ведущей в подъезд.

Вода заструилась — потёки на раме

— жилищного фонда советского крест

ещё мы несём, не надеясь на чудо,

что будет у нас замечательный быт,

и скинем мы с плеч надоевшую груду

сплошных недоделок, не делая вид,

что всё под контролем и в полном порядке.

«Аналогов нет!» как вещает канал

опять новостной, но мелькают лишь взятки,

и судят кого-то кто взяток не брал.

Буравит капель одинокую лунку,

в подъезд проникает бесстыже весна,

и льётся вода потихоньку по струнке

и жителям будет уже не до сна…

***

В деревне коровка пасётся

на вольных лугах заливных,

и конь вороной пронесётся,

росы серебристой коснётся.

Гремит в облаках кучевых

— рождаются малые капли

для зелени сочной овса.

Летят безутешные цапли.

Крестьянин опёрся на грабли

и смотрит: «Какая краса!»

***

Ветер рыщет в кронах.

Даль лоснится дымкой.

Капли на погонах

влажной невидимкой.

Бьёт в окоп снарядом.

Треск сухого клёна.

Он ложится рядом

на траве зелёной.

Автомат стрекочет,

пулемёт резвится

— смерть опять не хочет

с жизнью породниться…

Даль

Пыль осела на пороге,

бархатцы завяли,

а раскисшие дороги

далью зазывали.

Приглашал тумана дух

утром на прогулку,

раскричался злой петух

вниз по переулку.

В поле брошен старый плуг,

врос в землицу крепко.

Зарастает поле вкруг:

пижма да сурепка.

Пал колхоз. Ушла страна.

Разбежались люди.

Так осталась сторона

крошками на блюде.

Пыль осела на пороге,

бархатцы завяли,

лишь раскисшие дороги

далью зазывали…

Мартовское

Отступила робко стужа

и зиме конец!

Лихо бегает по лужам

мелкий сорванец…

По воде ударит веткой

— капли ввысь! Хлопки!

Непослушны, право, детки.

Влажны сапоги

не пугают безмятежных

озорных ребят.

Там сосульки с хрустом нежным

в высоте блестят.

Тут прикрикнула мамаша,

пригрозив слегка,

отвернулся бравый Паша

— смотрит в облака!

Отошла лишь на секунду

— никого вокруг.

В луже топят льдину-судно

уж десятки рук!

Снова бегает по лужам

мелкий сорванец!

Отступила робко стужа

и зиме конец.

Мысли под крышей

Лупят капли в стены дома,

по завалинке ручьи.

Жизни! Жизни научи

я прошу весна. Истома

разлилась студёной лужей

по душе, а в сердце — боль.

Кто мне выбрал в жизни роль

в жизни этой неуклюжей?

Где слова — пустое место,

где добро творить — пустяк,

если делать — так врастяг,

можно, в принципе, нечестно.

Плохо это… Скоро стаи

певчих птиц вернёшь домой,

мир их песнями омой,

мир продрогший… Пусть растает

злоба, словно грязный лёд,

одурмань листом зелёным

подрастающего клёна,

и душе моей полёт

подари весна благая…

Шорох снега

Небо плачет. Поле дышит.

Шорох снега тополь слышит

и качает чуть макушкой

над берёзовой опушкой.

Снег расходится в мгновенье!

Ледяное дуновенье

ветра тащит за овраг,

как клешнёй небесный рак

хлопья белые в кусты.

Тучи чёрные густы

и лохматы, словно гривы

молодых коней игривых,

разгулявшихся на воле.

Шорох слышится над полем,

как молитвенная дрожь.

Тише вы! Под снегом рожь

дремлет сладко…

Пииты

Век златой, друзья — поэты,

мы прошли, сребрился век

новый сильный, где пропеты

в душных залах вновь куплеты,

словно время держит бег

и полёт Пегаса дивный.

Там Евтерпа дарит свет

тем, кто с дерзостью наивной

или мыслью агрессивной

принял ношу: «Я поэт!»

Век сребра окончен в кубках

толстых книг, где есть вино —

слово, сказанное в муках,

слово, жжённое в разлуках,

что поэту вновь дано!

Было время их щадили —

не щадили, били словом,

не любили, вновь любили,

преклонения просили,

но они не выносили

расставания со словом!

Век страданий длится долго,

долг писать нашли другие.

Слово грозное, как Волга

их несёт, блестя осколком

тех времён. Но есть другие:

свежей краской слов заблещут,

стянут рифмой плоть стиха,

им с азартом рукоплещет

зал. Увы, толпа глуха

и кумира слышит ухом!

Сердцем? Нет! Душой? Отнюдь!