Бесплатный фрагмент - Ужасы маминых каменоломен

Посвящается друзьям моей юности — славным «спелеологам» из города Жуковского: Вите Пушкарёву, Димке Шико и Миколе Бетонному.

Пролог

(Который, как ни грустно, необходимо прочесть, потому что иначе дальше ничего не поймёшь)

Однажды давным-давно, где-то далеко-далеко, на краю одного маленького осеннего города, в маленьком многоквартирном доме, в крохотной двухкомнатной квартирке жил один маленький русоволосый мальчик, и звали его, разумеется, Ванечка. Мама Ванечки ходила по утрам на работу, а папа у Ванечки был космонавтом.

Сразу за домом начиналось широкое поле. Поле выходило на высокий, обрывистый берег, а прямо на том берегу, в глубоком заросшем овраге были то ли пещеры, а то ли старые заброшенные каменоломни.

И вот как-то утром мама сказала Ванечке, уходя на работу:

— Суп на плите, салат в холодильнике, придёшь со школы домой, поешь и обязательно делай уроки, приду — проверю. И ни в коем случае не ходи играть за город, через поле, на реку, в старые заброшенные каменоломни!

Но мальчик её не послушался. Как только пришёл со школы домой, поел и сразу же побежал на двор, за город, через поле, на реку, к старым заброшенным каменоломням. Прибегает он ко входу в каменоломню, заглядывает в полуобвалившийся грот, а там темно и внутри ничего не видно. Огляделся, а вокруг тоже никого не видать. Скучно ему стало, хотел было уже обратно домой бежать-вороча́ться и вдруг слышит, будто кто-то тихо камушком о камушек постукивает.

Пригляделся, а рядом, прямо на опавшей листве, сразу у входа в заброшенную каменоломню сидит на корточках невесть откуда тут взявшийся, такой же, как он, маленький мальчик, тоже, как и Ваня, одетый в синие штанишки, но только в белой рубашке и почему-то босой. Сидит себе и из камушков на земле что-то складывает, будто бы домик строит. «Наверное, у них сегодня в классе праздник был, — глядя на белую рубашку, подумал Ваня. — А ботинки он, наверное, по дороге в реке утопил».

— Меня Ваня зовут, — представился Ваня, — а тебя как?

А тот мальчик ничего не отвечает. Сидит, только улыбается да камушки перекладывает.

— Ты что, немой, что ли? — спросил Ванечка и не удержался, съязвил: — Или у тебя имени нет? Ты безымянный? Да?

А мальчишка только улыбается да головой кивает; молчит да ворошит на земле камушки. «Немой, наверное, — с сочувствием подумал Ваня. — Скучно тут ему, пожалуй». Вообще-то Ванька был хорошим мальчиком.

— А хочешь, я тебе помогу? — спросил он.

А мальчишка тот ничего ему не сказал, только улыбнулся в ответ и так бочком-бочком подвинулся в сторонку. Мол, присаживайся, присоединяйся. Присел Ванечка с ним на корточки рядом, и стали они вместе домики строить. Ванька-то поначалу просто так камушки перекладывал, больше чтобы мальчишку поддержать, а потом вроде как потихоньку втянулся, что ли, да так, что целый день там на корточках и просидел. Мальчишка-то этот всё молчал, понятное дело. Ну а Ваня ему всё что-то рассказывал. И про себя, и про ребят, и про собаку Черныша, которая трёх щенков принесла. А новый Ванин приятель только улыбался, слушал да головой кивал. В общем, хорошо им было. Так день и пролетел незаметно. А потом Ваня смотрит, а на улице-то уже вечереть стало. Солнце за рекой уже совсем низко висит, и вообще ему уже домой пора — скоро мама придёт. Встал он тогда, попрощался с новым другом да и побежал скорей восвояси, так, чтобы дома раньше мамы оказаться и та ничего не заподозрила. Прибежал Ваня домой, разделся, переобулся, брюки отряхнул, ботинки почистил и сел у себя в комнате за столом делать уроки. Через полчаса вернулась мама домой с работы. Сняла в прихожей пальто, сапоги, вошла в комнату, Ваню поцеловала и ушла на кухню ужин готовить. Стоит у плиты, в кастрюле ложкой помешивает и спрашивает:

— А что это ты всё ещё уроки делаешь? Чем это ты весь день прозанимался? Ты ведь не ходил гулять за город, через поле, на реку, к старой заброшенной каменоломне?!

— Нет-нет, что ты, мамочка! — соврал Ванечка. — Просто нам очень-очень много задали.

— Смотри! — строго говорит ему мать. — Никогда-никогда, ни в коем случае не ходи играть за город, через поле, на реку, в старые заброшенные каменоломни!

И добавила:

— Всё, потом допишешь, давай иди ужинать, а то совсем остынет, и поздно уже.

Поужинал Ваня, помог маме посуду помыть, дописал, что надо было в тетрадке дописать, да и лёг спать. Но не шёл что-то Ване сон. Всю ночь проворочался он в своей постельке. Всё ему не спалось, а грезилось, как они с тем мальчиком на земле из камушков домик строят. Только-только под утро и заснул, а тут уже и будильник прозвонил.

Первый эпизод

(Тот самый, в котором всё как раз и начинается)

Проснулся Ваня, понежился минутку под одеялом, а потом встал, кровать заправил, умылся, оделся, позавтракал, сложил в портфель учебники и тетрадки, а после украдкой, так, чтобы никто не заметил, ещё и десяток солдатиков в него бросил. А мама провожает сына в школу и у двери опять говорит:

— Суп на плите, салат в холодильнике. Придёшь домой, обязательно поешь и садись делать уроки. Вернусь — проверю. Я сегодня немного задержусь на работе, веди себя хорошо. Дверь никому не открывай, а главное — ни в коем случае не ходи за город, через поле, на реку, не играй ни с кем в старых заброшенных каменоломнях!

— Хорошо-хорошо, мамочка, — сказал Ванечка и повторил вслед за ней для пущей убедительности слово в слово: — Я ни за что, ни за что на свете не пойду ни с кем играть за город, через поле, на реку, в старые заброшенные каменоломни!

На том они распрощались да и разошлись. Ваня схватил портфель и побежал бегом в школу, а мама взяла свою сумочку и отправилась на работу. Весь день просидел Ванька как на иголках. Всё на стуле ёрзал да в окно поглядывал. Думал о том, как пойдёт он после школы за город, через поле, на реку, в старые заброшенные каменоломни играть с немым мальчиком в солдатиков и как будут они с ним из камушков домики строить и настоящую солдатскую крепость. Да так крепко думал, что даже учительница Татьяна Романовна не выдержала:

— А что это у нас Ваня в окне ворон считает да в облаках витает? — спросила она, и кто-то в классе даже засмеялся.

Растерялся Ванька, не говорить же всю правду, как она есть. И только он себе придумал, что бы ему такое ответить, как прозвенел звонок. Выскочил он тогда вместе со всеми из класса да и побежал скорей-скорей, бегом-бегом за город, через поле, на реку, в старые заброшенные каменоломни. Да успеет он ещё эти уроки сделать! Да и что там делать? Почти ж ничего не задали!

Прибегает он ко входу в старую заброшенную каменоломню, запыхался, сердце из груди рвётся, в горле скочет и в висках колотится. Стоит, отдувается, вокруг озирается — нет ли где немого мальчика? Нет никого. Только ветер в пыли пасётся да пустые бутылки в траве по кустам валяются. Прислушался, не слышно ли, как камушки стучат. Ничего не слышно. Только кровь от бега в ушах стучит да листья в ветвях шелестят-перешёптываются. Заглянул Ванька внутрь грота, а одному-то туда заходить неприятно, боязно. Стал он тогда изо всех сил в темноту таращиться, не увидит ли там чего, и прислушиваться, не стучат ли где тихо камушки. А оттуда только холодом тянет да сыростью веет. Чисто разбойничий вертеп! «Эх! Надо было Черныша с собой взять, — думает Ваня. — Собака, она и защитит, если что, и по следам, если что, завсегда к дому выведет. Ладно, далеко, если что, не полезу, а так, только гляну слегка, вполглаза. А вдруг там этот мальчик как раз сидит в темноте и меня дожидается».

И вот стоит Ваня у входа в полуобвалившуюся штольню, о камень рукой опёрся, вперёд подался, вниз наклонился, шею вытянул, глаза в темноту до боли ломает. Нет никого. И только-только собрался было он уходить, как вдруг слышит, будто кто-то в глубине тихо, так тихо камушком о камушек постукивает, словно приглашает его войти. Собрался Ванька с духом, пригнул голову да и шагнул вперёд смело. Постоял так немного, глазами к темноте пообвык.

Глядь, а там и вправду сидит его давешний приятель и будто бы домик строит — камушки перекладывает. Обрадовался Ваня, и мальчик ему тоже обрадовался. Заулыбался и бочком-бочком так подвинулся в сторонку, мол, присаживайся, присоединяйся. Пригляделся Ванька, смотрит, а его новый знакомый словно со вчера не переодевался, сидит опять одетый только в синие штанишки и белую рубашку, да к тому же ещё и босой. Удивился Иван, застыл озадаченно, и сразу всякие нехорошие мысли закружились у него в голове.

Но мальчик ещё пуще прежнего заулыбался, развёл руками и кивнул ему головой, мол, что же ты? Право слово! И Ванька тогда сразу как-то успокоился, расстегнул свой школьный портфель, вытряхнул из него железных солдатиков и, гордый собой, пристроился на корточках рядом. Так они и игрались вдвоём снова, пока солнце не склонилось за рекой к лесу. От деревьев потянулись к реке длинные тени, а с реки потянуло на берег промозглым туманом. И тени поплыли в этом тумане от берега к берегу.

— Я п-пойду, — безо всяких предисловий буркнул Ванька.

Мальчик понимающе посмотрел на его дрожащие от холода губы и вроде бы как даже слегка улыбнулся. Ваня сгрёб было к себе солдатиков, но потом передумал.

— На, хочешь, п-пока возьми — п-поиграй. Мне они точно сегодня б-без надобности. Мне сейчас уроки делать. Да и п-поздно уже. А завтра я сюда всё равно играть п-прибегу, — сказал он, п-попрощался с новым другом и вышел из грота.

Солнце, багровея, медленно опускалось за рекой в лес, а из заката выползали тяжёлые медные сумерки. Ванька завертел головой и с тревогой оглядел затянутый туманной дымкой кривой перелесок. Ветер покачивал голые кроны, тени шевелились, изгибаясь и переплетаясь у его ног, как голодные чёрные змеи, а тонкие раздвоенные веточки тянулись к нему, дрожа, словно тысячи тысяч раздвоенных чёрных жал. И в этот момент прямо над его головой каркнула страшно ворона, а где-то внизу у реки злобно завыли чужие собаки.

Ванька задрожал уже не от холода, а от страха, выскочил наверх из оврага и, затравленно озираясь, рванул через поле по тропе к дому.

Второй эпизод

(В котором рассказывается про то, как Ваня хотел быть хорошим, а его мама обо всём догадалась)

Наконец Ваня ворвался в свою маленькую двухкомнатную квартирку. Мамы, слава богу, дома всё ещё не было, но она должна была уже вот-вот появиться. Ванька повесил в прихожей на вешалку куртку, скинул ботинки и бросился в свою комнату, вытряхнул из портфеля на письменный стол учебники и тетрадки, разбросал их по столешнице так, как будто бы именно сейчас, именно в эту минуту он что-то в них пишет или что-то читает, приставил в пол-оборота к столу стул, после чего включил настольную лампу, быстро ещё раз оглядел свою канцелярскую инсталляцию и, удовлетворённый полученным результатом, побежал на кухню. В кухне на плите стоял суп, но есть его, понятное дело, времени уже не было. Тяжело вздохнув, мол, я-то что, я бы рад, но делать-то, в общем-то, нечего…, Ваня схватил кастрюлю, побежал с нею в туалет и выплеснул её содержимое в унитаз. «Скажу, что съел, а скоро ужин, голодным не останусь, — решил он. — Главное, чтобы мама не догадалась, что я ослушался её и ходил играть за город, через поле, на реку, в старые заброшенные каменоломни!» После этого Ваня кинулся обратно на кухню, поставил кастрюлю в раковину, залил её горячей водой, вытер руки кухонным полотенцем и быстро вернулся к себе в комнату. И только он уселся за столом, взял авторучку и подвинул к себе тетрадь, как в прихожей за стеной тихо хлопнула дверь. «Ну, вот и всё. Вот и мама пришла. Уф! Успел», — мысленно выдохнул Ванечка, скрестил фигой пальцы, заложил руку за спину и беззвучно зашептал одними губами:

— Чуфара-муфара, лорики-ёрики, тарики-варики, мос-купорос.

С одной стороны, Иван понимал, что преступил сегодня некую черту, и, сжавшись в предчувствии законного родительского гнева, внутренне зажмурился. Но, с другой стороны, он же успел всё сделать и даже успел сказать подходящее заклинание. С одной стороны, он понимал, что против мамы любая магия бессильна, но, с другой стороны, вчера всё и так обошлось, а это уже дарило некую надежду. «В любом случае, — суеверно полагал он, — чем сильнее боишься, тем больше шансов, что всё обойдётся».

— Ваня! — прямо с порога негромко окликнула мама. — А что это у нас дверь не заперта?

— Не заперта? — эхом переспросил Ваня, не вставая из-за стола. — Ой, а я это… я, наверное, забыл! — не находя, что ответить, воскликнул он уже с некоторым облегчением. Ведь, с одной стороны, ко всем его сегодняшним прегрешениям прибавилась ещё и незапертая дверь, но, с другой стороны, по сравнению со всем остальным незапертая дверь — это, как говорится, уже ни о чём.

— Это ты верно подметил, — словно читая его мысли, с грустным ехидством устало прокомментировала мама, — у нас так всю квартиру скоро вынесут.

— Прости, пожалуйста! Я нечаянно! — поспешил он загасить назревающий между ними конфликт. И снова, мысленно зажмурившись, истово зашептал одними губами:

— Хоть бы пронесло, хоть бы пронесло…

— А почему это у тебя такие ботинки грязные, ты не помыл, бросил? — бессвязно, в стиле Красной Шапочки продолжала мама комментировать свои маленькие открытия.

— Это я случайно, это я наступил, я помою! — в отчаянии воскликнул Ваня, прямо-таки уже физически ощущая, как у него в горле нарастает ком лжи.

— Ваня, ты вылил суп в унитаз?! — выходя из туалета, негодующе воскликнула мама. — Ваня, что произошло?! В чём дело? Что это значит? Почему… — с этими словами мама заглянула в комнату к сыну, да так и застыла в дверном проёме, замерев на полуслове.

— Ваня, ты почему такой мурзатый? В чём у тебя брюки? Почему у тебя такие штанины грязные? — медленно проговорила она, пригляделась к сыну повнимательнее, и тут ей открылась страшная правда. — Ты что? Ходил играть за город, через поле, на реку, к старым заброшенным каменоломням?!

И тут уже Ваня не выдержал и разрыдался — и всё-всё-всё рассказал своей проницательной маме. И про суп, и про солдатиков, и про босого маленького мальчика в белой рубашонке.

— Боже мой, Ванечка, сыночка! — ужаснулась она. — Что же ты наделал?! Ты же даже не представляешь, что ты наделал и как тебе повезло! Как нам обоим повезло! Это же был не просто немой маленький мальчик, это же был Безымянный! Младший братик Эвы Двуликой! А если бы Эва вас нашла? — голос мамы задрожал. — Где бы я тогда тебя искала?!

— Что бы я тогда без тебя делала?! — воскликнула она и разрыдалась.

А потом обняла крепко сына, прижала его к груди, погладила по голове и, глядя прямо в его честные глаза, взяла с него честное-пречестное слово, что больше он никогда-никогда и ни при каких обстоятельствах, ни за что на свете не пойдёт играть за город, через поле, на реку, в старые заброшенные каменоломни! И Ваня, растирая по щекам слёзы, дрожащим голосом пообещал маме, что да, да, да! Больше никогда-никогда и ни за что на свете не пойдёт играть за город, через поле, на реку, в старые заброшенные каменоломни! И мама ему тут же поверила, и Ваня был сразу же прощён.

Как только слёзы у них закончились и оба успокоились, отправила мама сына сперва в ванну, после чего покормила, посмотрела на раскиданные по столу тетради с несделанными уроками, на часы, тяжело вздохнула и стала укладывать спать. А Ваньке-то теперь какой сон? Ему же теперь уже про Эву Двуликую знать интересно. Он же только про пиратов и скелетов знает, а про неё первый раз слышит.

— Мам, а мам! — шепчет он. — А расскажи мне, пожалуйста, про Эву Двуликую. Ну пожалуйста! Ну расскажи! А я тебе ещё пообещаю, что хорошо-хорошо себя буду вести!

А мама как раз только-только встала и собралась уходить.

— А спать после этого ты как будешь? — спрашивает она.

— И спать тогда тоже буду. Ну пожалуйста, ну расскажи, — продолжает Ванечка заговорщицким шёпотом.

— Точно? — засомневалась мама.

— Точно-точно, правда-правда!

— А что это мы шепчемся?

— А это чтоб таинственнее было.

— Ну, что ж, хорошо, тогда слушай, — сказала мама, присаживаясь на край кровати…

ПЕРВАЯ ЛЕГЕНДА ПРО ЭВУ ДВУЛИКУЮ

(В которой рассказывается про Эву Двуликую и её потерявшегося младшего брата)

— Живёт где-то во мраке великого подземелья двуликая и ужасная Эва. Кто-то видел её в холодных карстовых пещерах, кто-то в подземных заброшенных копях, а некоторые говорят, что видели её даже в Никитских каменоломнях под Москвой. И вот те, кто видел её и сумел воротиться, сказывают, что если ты встретишься с ней, то заглянет она тебе прямо в самое сердце и в нём, словно в книге, всё-всё о тебе прочтёт. И либо пройдёт тогда мимо, а если ты заплутал, то даже поможет тебе и выведет тебя на свет к другим людям, либо изменится лицом, — мама неопределённо замолчала и поправила Ваньке одеяло: — Впрочем, ладно, не будем торопить события.

Однажды давным-давно, где-то далеко-далеко жила-была девушка Эва. Была она лицом ясной, умом светлой, а сердцем доброй. В общем, хороша была собой необыкновенно: родителям на радость, а людям на загляденье. И был у неё любимый младший братик. Маленький ещё такой, в белёной простой рубашонке, в синих штанишках и босой. Возраста почти твоего, а может быть, даже помладше тебя. Пошла она однажды вместе с ним за село погулять. Бегали они, прыгали, бабочек ловили, цветы собирали, а потом стали они играть в прятки.

Выпало Эве водить в свой черёд. Отвернулась Эва, прикрыла глаза ладонями, между пальцами не подглядывает. Стала она вслух считать, а её младший братик побежал от неё по тропе прятаться. Бежит, бежит, смотрит — сбоку от тропинки ложбинка, а в той ложбинке высокая трава растёт. «Дай, — думает, — сойду с тропинки, сяду в ложбинку, травою прикроюсь, авось, сестра меня и не увидит». Закончила Эва считать, глаза открыла, обернулась — да сразу-то его с роста в траве и разглядела.

Снова выпало Эве водить в свой черёд. Отвернулась она, прикрыла глаза ладонями, между пальцами не подглядывает. Стала она вслух считать, а её младший братик побежал от неё по тропе прятаться. Бежит, бежит, смотрит, а на пригорке, немного в сторонке, берёзка растёт, ветвями к земле клонится. «Дай-ка, — думает, — взбегу я на пригорок да за берёзкой той среди ветвей спрячусь». Взбежал он на пригорок и встал за берёзку боком. Закончила Эва считать, обернулась, глаза подняла, смотрит, а на пригорке, немного в сторонке, из-за берёзки вихрастый затылок выглядывает.

В третий раз выпало Эве водить в свой черёд. Отвернулась она, прикрыла глаза ладонями, стоит, вслух считает, между пальцами не подглядывает. Побежал её младший братик от неё по тропе прятаться. Бежит, бежит, смотрит, а за деревьями от глаз скрытая, диким виноградом и плющом увитая каменная стена, а в той стене у земли неприметный таинственный грот. Вот мальчишка, недолго думая, в этом гроте и схоронился. Кинулась Эва искать брата, бегала, бегала, а нету его нигде.

— Всё! — кричит. — Выходи! Сдаюсь! Твоя взяла!

Кричит, кричит, а братик будто её и не слышит. И вдруг видит она — за деревьями от глаз скрытая, диким виноградом и плющом увитая каменная стена, а в той стене у земли неприметный таинственный грот. Обрадовалась Эва. «Вот ты, — думает, — где, наверное!»

Кинулась она в чёрный проём, а в том подземелье и правда её братик. Сидит себе в темноте на корточках, словно зачарованный, никого не слышит или забыл обо всём и на земле из камушков что-то складывает, будто бы домик строит. Окликнула она его. Вздрогнул он от неожиданности, увидел сестру, вспомнил, что они в прятки играют, и кинулся было мимо неё к выходу, но Эва изловчилась, поймала его в охапку, тут и конец игре.

Накричались они, насмеялись вволю, к сумраку глаза попривыкли, огляделись по сторонам, смотрят, а вокруг-то — батюшки! На полу сталагмиты растут в человеческий рост, с потолка сталактиты свисают и водой тихо капают, а в глубине, в темноте тусклые огонёчки блуждают-подрагивают. Никогда не видали они такой красоты. Сначала им даже боязно стало, но потом взялись они за руки, чтобы не так сильно бояться, и побежали вглубь пещеры, чтобы побольше разных чудес посмотреть.

Ну а дальше сам знаешь, как это бывает. Бегали-бегали дети вечером во дворе. Бегали друг за дружкой, взявшись за руки. Лазили-лазили по кустам, за забор в темноте. А потом вдруг — бац! — пальцы у одного и разжались, и всё, пропал милый брат, и даже не поймёшь, как это произошло. И как после этого старшей сестре назад домой ворочаться? Дома мать с отцом, что она им теперь после этого скажет? Заголосила Эва, зааукала, прислушиваясь, не откликнется ли тот, не отзовётся ли ей в темноте.

— Братик мой, братик любимый! Братик ты мой ненаглядный! Где ты?! Ау! Отзовись!

Тишина, никого, только капли звенят, с потолка на пол падают. Весь день и всю ночь искала девушка в гроте своего потерявшегося брата, кричала, рыдала, звала. Всё дальше и дальше уходила она вглубь подземелья, и всё меньше и меньше оставалось у неё надежды. И ещё семь дней и семь ночей она не ела, не пила, а всё блуждала и блуждала во мраке, пока волосы её не поседели от горя, а глаза её не ввалились в глазницы и не высохли до костей от слёз. Веки её обвисли и истончились, зубы выпали, губы превратились в две жамканых тощих тряпочки, щёки запали, а нос изогнулся и высох тонким старушечьим крючком.

Обернулась тогда она, страшно расхохоталась и закричала на ненавистный ей грот, да так истошно и так пронзительно, что стены его задрожали, словно вскипели, а свод со страшным грохотом рухнул и рассыпался у земли в пыль, да так, словно и не было вовсе никогда никакого волшебного грота.

Вот с той самой поры и бродит, говорят, Эва по всем пещерам и подземельям и ищет своего пропавшего младшего брата. Кто-то видит её ещё совсем юной и прекрасной девушкой, кто-то — дряхлой, безобразной старухой, а кто-то говорит, что у неё два лица.

И если вдруг ты заблудился в пещере, смерть близко и больше нет никакой надежды, зови Эву. И коли ты хороший человек, она выведет, непременно тебя выведет. Но если вдруг есть в тебе червоточенка, если вдруг увидишь, что Эва меняется лицом, — кричи что есть сил, зови её брата. Тогда вся надежда лишь на него. Как увидит Эва его белую рубашонку, так сразу забудет о тебе и бросится за ней следом.

Вот такая вот история. Жалко только, что я имени его не помню. А может быть, ничего этого и не было вовсе, и всё это спелеологи просто так сами выдумали. Право, даже не знаю, да мало ли что там людям в темноте померещится.

Закончила свой рассказ мама, наклонилась к Ванечке, чтобы перед сном его поцеловать, смотрит, а он-то уже и уснул. Тогда мама поправила ему одеяло, тихонечко встала, вышла из комнаты и выключила свет. И всю ночь снились Ване старые каменоломни, пираты и скелеты, отчаянные погони, злая Эва и маленький босоногий мальчик.

Третий эпизод

(В котором рассказывается о силе отечественной медицины и о том, как хорошо быть технически грамотным и творчески мыслящим человеком)

А наутро Ванечка заболел. Поначалу, как проснулся, вроде ничего ещё было, только немного ломало да глотать было больно, а вот к завтраку уже и температура поднялась, и в голове заныло. Потрогала мама Ванечке лоб, поставила ему градусник, так и есть: тридцать семь и четыре.

— Самая противная температура! — сказала мама и оставила сына дома.

После этого она позвонила бабушке, вызвала врача из поликлиники, поцеловала Ваню на прощание в лобик и ушла на работу.

Сначала пришла мамина мама, а следом за ней пришёл доктор. Он долго водил Ване по спине и груди холодным фонендоскопом, слушал, как Ванечка дышит или не дышит, мял ему пальцами живот, заглядывал с ложечкой в рот и ставил под мышку градусник. В общем, он делал всё то, что всегда делают и делали все врачи в подобной ситуации. А Ваня дышал — не дышал, говорил «а-а-а», высовывал язык и, сколько ни силился, так и не мог понять, зачем вообще нужен был доктор, если градусник лежит в аптечке под кроватью, ложечку принесли с кухни, а лечат потом всё равно мама и бабушка.

— ОРЗ! — наконец авторитетно заявил врач, выписал на жёлтом бланке рецепт и оставил Ванечку на неделю дома.

Бабушка забрала рецепт, проводила доктора до дверей, а потом сама оделась и ушла за лекарством в аптеку. Остался Ваня один дома. Скучно ему стало. Вылез он из-под одеяла и пошёл в большую комнату, телевизор по каналам попереключать. Сел он на диван, сидит, смотрит, а возле телевизора у стены электрический камин на полу стоит. Красивый такой, как настоящий. С виду будто бы каменный, с кованой железной решёткой и чёрными растрескавшимися углями в маленьком потухшем очаге. Ванька давно хотел посмотреть, как это в нём всё так хитро устроено, что, когда он работает, угли мерцают так, будто бы жар по ним ходит. Встал Ванька, подошёл к камину поближе, сел возле него на корточки, ощупал его со всех сторон. Камни на деле оказались пластмассовыми, ненастоящими, но другого он, честно говоря, и не ожидал. А вот решётка и вправду была железной — звенящей. Ванька протянул сверху через решётку руку и аккуратно потрогал холодные угли. Побарабанил по ним быстро пальцами. Угли отозвались гулким, сухим дребезжанием. Пустышка! Ну надо же, а он-то думал, а тут, оказывается, прямо как в сказке про Буратино! Только там очаг был нарисован на старом холсте, а здесь он оказался отштампованным из тонкого листа раскрашенного полупрозрачного пластика. Ванька ещё раз щёлкнул ногтем бугристые бутафорские головёшки, провёл вдоль кромки фальшивого очага пальцем, изловчился да и поддел его с краешка ногтем за уголок. Внизу под углями оказались две электрических лампочки и длинная металлическая палка с торчащими из неё во все стороны тонкими полированными пластинками. Всё ясно. Лампы светятся, пластинки крутятся, огонёчки по уголькам бегают. Вот и весь секрет. Стало неинтересно. Ванька вернул всё как было, встал, сел на диван и включил телевизор.

Сначала он смотрел старый чёрно-белый фильм про Великую Отечественную войну. В этом фильме бородатые лихие партизаны в серых ватниках и серых треухах со звёздами бились за родину с бритыми фашистскими нелюдями в чёрной фашистской форме и с корявыми фашистскими крестами на рукавах. Партизаны бросали в фашистов гранаты и кричали им героические слова, а фашисты в ответ только падали и смешно умирали.

По другому каналу шёл другой чёрно-белый исторический фильм, в котором уже чёрно-белые красные, стильно одетые в чёрные матросские бушлаты и серые солдатские шинели, бились за народное дело с благородными недобитыми белыми. Белые были одеты в белые кители и серые галифе. А самый белый мундир был у самого главного и недобитого. Кругом война, грязь, окопы, а он такой весь в белом сидит, карту раскинул, по горизонталям пальцем водит и думает только о том, как бы это ему так изловчиться, чтобы всех красных схватить и побить одним махом. Но красные тоже были ребята не промах. Они кричали героические слова и строчили в белых из пулемета, а белые убегали и стрелялись из пистолета.

Потом он поглядел, как в других странах люди борются за свои права с полицией и друг с другом, а потом он переключил телевизор на тот самый канал, где взрослые дядьки с умным видом и с мелом в руках говорили часами на тарабарском языке. То нудно и монотонно, а то будто бы с кем-то споря и что-то страстно кому-то доказывая. Ванька ни слова не понимал из того, что они говорили, но ему почему-то было ужасно интересно их слушать. Дядьки рисовали на больших зелёных досках сложные графики и кривые, смешивали в тонких колбочках и пробирочках разноцветные жидкости, писали тайными знаками мудрёные формулы, показывали друг другу космические фотоснимки, а Ваня всё смотрел и смотрел, всё внимал и внимал им, и грезились ему те далёкие звёзды, космические корабли, иные миры и другие планеты. В этот момент он представлял себя великим космическим первооткрывателем, как идёт он, такой очень смелый и умный, в серебристом грабрефритовом скафандре по далёкой и таинственной планете с верным низабаровым квадрогрызором на плече, как прячутся от него в фиолетовых инопланетных чащах коварные гудлые злечи и как…

Но тут из аптеки вернулась бабушка и выключила телевизор.

— Всё, хватит глаза ломать, — сказала она. — Ступай на кухню, будем делать ингаляцию.

Конечно, дыша в ингалятор и слушая бабушку, тоже можно было представлять себя космическим путешественником, но это уже было не так интересно.

Вообще-то Ваня любил болеть. То есть он любил, конечно, не то, что он кашлял, чихал или то, что у него болело, скажем, горло или голова. Вовсе нет, всё это скорее были некоторые издержки, неудобства, с которыми приходилось мириться. Главное было то, что во время болезни можно было совершенно законно сидеть дома и не делать уроки или не делать вообще ничего. Поначалу, конечно, немного мешала бабушка, но через пару-тройку дней, как раз когда Ваня пошёл на поправку и температура у него окончательно упала, бабушка самоустранилась, сославшись на сезонные огородные хлопоты. Времени сразу стало у Вани так много, что он начал было даже подумывать о солдатиках, но потом вдруг вспомнил, что перед тем как заболеть, оставил их в каменоломне. Тогда он порылся у себя в шкафу, достал пачку старого пластилина и принялся лепить себе солдатиков сам. Пластилин был уже грязный, все цвета были поперемешаны, но это было не важно. Это же были солдатики, так какая разница? Человечки получались все одинаковые, все между собою были похожи, и поэтому, чтобы хоть как-то их различать, он обклеивал получавшиеся фигурки сверху бумажками и на бумажках уже рисовал фломастером воротнички, карманчики и портупеи, а также звёздочки или корявые фашистские кресты. Собственно, только этим его пластилиновые солдатики и различались между собой. Сперва Ваня лепил просто фашистов и партизан, но потом, немного подумав, слепил ещё и пиратов.

Партизаны воевали с фашистами, а пираты либо помогали партизанам, либо не помогали. Конечно же, пираты и партизаны всегда побивали фашистов. Ну, только если иногда, редко-редко, фашисты побивали пиратов, но партизан фашисты не побивали никогда. А самыми сильными были пиратские партизаны. Потому что пираты умели плавать, драться саблями и стрелять из пушек, партизаны — партизанить, взрывать и прятаться, а пиратские партизаны умели делать и то, и это, и все на свете. А фашисты ничего не умели, они только стреляли, да и то косо и, как правило, не попадали. А ещё, если пиратскому партизану поверх его эмблемы налепить вторую бумажку, а на ней нарисовать фашистский крест, то он становился пиратским партизаном-разведчиком. Если такого разведчика окружали фашисты, то они тогда видели фашистский крест и принимали его за своего, а если этого разведчика обнаруживали пираты или партизаны, то бумажка приподнималась, и сразу — опа! — а там под ней красная пятиконечная звезда со скрещёнными человеческими костями. Собственно, именно эти всемогущие разведчики и завели Ванькину игру в тупик. Они входили куда угодно, делали что хотели и были практически неуязвимы. С их появлением в игре немецко-фашистские захватчики были обречены, и в связи с безусловной победой добра над злом игра потеряла смысл.

Четвёртый эпизод

(В котором рассказывается об очень мужественном мальчике, о магии цифр и о том, что такое настоящая, взаправдашняя экспедиция)

Именно тогда Ванька и задумался о том, что неплохо было бы улучить момент, чтобы по-быстрому ещё разок всё-таки сбегать за город, через поле, на реку, в старые заброшенные каменоломни и забрать оставленных там своих настоящих железных солдатиков. «Раз у меня сейчас есть время и никого из взрослых дома всё равно рядом нет, — думал Ваня, — то почему бы не выручить своих?» В конце концов, не пропадать же добру! Он, конечно, пообещал маме, что больше никогда-никогда, ни за что на свете не полезет в эти пещеры, но ведь «мы же своих не бросаем», и к тому же это же только один разочек, всего лишь один разок!

На этот разочек Ванька решил подойти к своему походу в каменоломни уже по-другому, более обстоятельно. Что называется, по-взрослому. Как говорит учительница Татьяна Романовна, ответственно. То есть одеться потеплее, почистить зубы, тщательнее отнестись к выбору снаряжения, да и вообще к подготовке своей экспедиции. Какие хорошие слова — «снаряжение», «экспедиция»… Ванька мечтательно зажмурился. От них так и веяло подвигами и приключениями! Причём не какими-нибудь там, а такими самыми настоящими и самыми что ни на есть правильными. Перво-наперво он пошёл на кухню и взял со стола спички. Конечно, куда же без них? Без спичек даже в лес за грибами, да даже девчонки не ходят!

— Это раз! — сказал кому-то Ваня как можно более суровым голосом. Потому что ему казалось, что именно таким голосом он должен с кем-то сейчас разговаривать.

Потом он пошёл к маме в комнату и вынул из стоявшего на камине подсвечника самый длинный и закопчённый огарок свечи. «Вдруг придётся под землю лезть, а без света под землю тоже нельзя, без света в пещере вообще никуда», — подумал Ванька и остановился в нерешительности. Свечка и спички — это, конечно же, здорово, но этого, без сомнения, было маловато для настоящей, взаправдашней экспедиции. Ваня вдруг вспомнил, как он то ли где-то читал, а то ли от кого-то слышал, что в подобных случаях рекомендуется заранее составлять подробный список всех необходимых вещей. Но список — это документ. Документ, который, как говорят разведчики, может попасть в руки «посторонним лицам», например бабушке или, чего доброго, даже маме. И хотя это было как-то неприятно и даже обидно, что лица мамы и бабушки вдруг становятся «посторонними», Ваня понимал, что не имеет права идти на поводу у своих чувств и ставить под удар всю операцию…

— Ах, ну да, ну конечно же… — Ванька театрально хлопнул себя по лбу и вновь побежал на кухню.

Там он схватил со стола ещё один коробок и, вытряхнув спички в мусорное ведро, насыпал в него до краёв соли.

— Вот! Это два! — произнёс он снова суровым голосом и сделал себе решительное лицо.

Затем взял из кухонной тумбочки старый перочинный ножик «Белка», достал из хлебницы половинку чёрного и прямо на столе, напряжённо сопя, разрезал её пополам.

— Три! — выдохнул он, словно фокусник, закончивший трудное заклинание, сложил пополам нож и сунул его в задний карман брюк.

Конечно, было бы неплохо взять с собою ещё и компас, но компаса у Ванечки не было. «Ну, что ж… Три — это уже неплохая цифра», — подумал он, а поэтому дальнейшие сборы были признаны нецелесообразными. Покидав всё в старую холщовую сумку и перевязав её, как положено было пиратам, хитрым пиратским узлом, он потеплее оделся и выскочил из дома. На лестничной площадке он ещё раз себя оглядел, старательно закрыл за собою дверь и быстро-быстро побежал к старым заброшенным каменоломням. По дороге он сделал, правда, небольшой крюк, так, чтобы захватить с собой ещё и Черныша, но пёс ему нигде не встретился, а поэтому пришлось отправляться в дальний путь, полный опасностей и приключений, без него.

В третий раз прибежал Ванька ко входу в старую заброшенную каменоломню. Отдышался, огляделся вокруг, нет ли где маленького босоногого мальчика? Нет, не видать никого. Стал он тогда прислушиваться, не стучат ли где тихо камушки? Нет, ничего не слыхать, только листья в ветвях шелестят-перешёптываются. Стал он тогда искать своих настоящих, железных солдатиков. И под кустами смотрел, и траву руками перебирал, и камни переворачивал, а нет их нигде. Глянул тогда Ванька на полуобвалившийся каменный грот, а заходить-то туда неприятно, боязно. Сверху свисает губастая мякоть дёрна. Снизу торчат бурые булыганы. «Это что же, я просто трушу?!» — подумал он неожиданно смело. Немного потоптался на месте. Огляделся, нет ли рядом кого другого, тяжело вздохнул и неспешно полез внутрь каменоломни.

Пятый эпизод

(Очень-очень страшный)

Вход в старую заброшенную каменоломню был невысокий, чуть выше Ванькиного носа, и напоминал собою глубокий каменный зев. Солнце в него редко заглядывало, а поэтому в гроте всегда было сумрачно и прохладно. Ваня поднял к глазам сумку, развязал хитрый пиратский узел, достал коробок и чиркнул спичкой. Свечку зря жечь не стал. А смысл, если здесь и так всё можно более или менее разглядеть? Покрутился туда-сюда, почиркал спичками, попереворачивал носком ботинка тяжёлые, острые камни и озадаченно замер. Вот ведь, ушёл мальчишка, крепость разломал, камушки разбросал и всех солдатиков, видно, с собою унёс. Что же теперь делать? Неужто вот так вот и возвращаться с пустыми руками несолоно хлебавши? Ванька ещё потоптался в нерешительности, потом всё-таки собрался с духом, опустился на четвереньки и пополз дальше вглубь тёмного полуобвалившегося грота. Тот, как и положено было каменной пасти, заканчивался каменной глоткой. «Так вот где начинается настоящий вход в подземелье!» — подумал Ванька и в растерянности остановился. «Да ладно, в конце концов! — решил он. — Сейчас вот только гляну одним глазком, что там внутри, а там уж и домой». Лёг Ванька на камни, протиснулся сквозь щель в завале, а там неожиданно земля вниз пошла, и он прямо так на животе вниз и сполз, словно провалился в каменный мешок. Ну, так… Может быть, и не мешок, а какой-то карманчик. А может быть, даже в какую-то старую заброшенную выработку. Только совсем уже крохотную и тёмную, словно чуланчик какой. Такую, что если сесть и руки раскинуть, то обеих стен сразу коснёшься, а если встать, то головы не поднимешь и шеи не разогнёшь. Такую узенькую и низенькую, что даже непонятно, как взрослый человек в ней киркой махал. Словно там не люди, а гномы камень добывали. И вот сидит себе маленький-маленький мальчик на корточках в маленьком-маленьком, чёрном-чёрном каменном мешке, как в склепе. Головой по сторонам вертит, глазами по темноте водит, а вокруг никого-никого, лишь только звенящая тишина, холод, сырость и мрак подземелья. Сам-то Ваня до этого, понятное дело, в склепах никогда не бывал, не довелось ещё, но вот в фильмах про пиратов и скелетов склепы видел. В этих фильмах в склепах скелеты хранили свои сокровища, а пираты пытались их у этих скелетов отнять. Поэтому Ваня точно знал, что склеп — это место, в котором живут скелеты и встречаются пираты. Страшно-то как стало! Решил тогда Ванька, раз такое дело, запалить наконец-то свечу и внимательно оглядеться. А у самого от страха руки дрожат, зубы стучат и сердце колотится как чумовое. С одной стороны, это, может быть, и ничего вроде, но, с другой стороны, может быть, так братик Эвы Двуликой его в подземелье как раз и заманивает. С одной стороны, они с ним вроде как вместе уже играли, и всё обошлось, но, с другой стороны, а может быть, это нынче сестра ему так наказала, мол:

— Приведи-ка ко мне мальчика Ваню!

А потом утробно так и жутко:

— У-у-у-у!

И снова:

— Приведи-и-и мне его! Мне нужна его кро-о-овь!

Ну, вот вправду, откуда кто знает, чем они тут с сестрой все эти годы занимались? Питались чем? Может быть, кровью маленьких потерявшихся мальчиков?! Нет, сам-то Безымянный вроде как пацан неплохой. А вот с сестрой его непонятно. Взялся Ванька за коробок, а пальцы его не слушаются, дрожат. Чиркал он спичками, чиркал, весь чиркалёк истыкал, а спички только искрят да ломаются. Еле-еле управился в темноте. «Ну, нет, — думает, — домой приду, надо будет свет в туалете выключить, запереться да посидеть — потренироваться на будущее на досуге». Зажёг он наконец мамин огарок, огляделся вокруг… С двух сторон каменные стены, впереди завал из камней, никаких пиратов и скелетов нет и в помине. На земле под ногами камни, пустые бутылки и окурки валяются, на стенах разные слова нацарапаны, будто бы это вовсе не таинственный вход в подземелье, а так просто подъезд какой-то. Расстроился Ванька, да делать нечего. Стал он тогда домой собираться. Оглядел ещё раз всё по-честному на прощание и вдруг видит — напротив среди камней будто бы какая-то щель в завале. Такая, что взрослому человеку, может быть, и маловата будет, а гномику или маленькому мальчику аккурат в самый раз. Так вот где начинается настоящий вход в подземелье! Задул Ванька свечку, ощупал свободной рукой перед собой камни да и полез в эту расщелину. Вылез он с другой стороны, зажёг опять мамин огарок, встал и огляделся вокруг. Видит, стоит он в начале таинственной каменной галереи. Над головой у него тяжёлый каменный потолок, справа и слева вдоль каменных стен — толстые покосившиеся крепи, а впереди зияет провалом глубокий и чёрный проход. «Ладно, далеко не пойду, только посмотрю, что там и как. Может быть, солдатиков найду, а нет, значит, не судьба, но совесть моя будет чиста», — решил мальчик и зашагал в темноту.

Шестой эпизод

(Очень короткий, в котором рассказывается о мумиях, камнях и индейцах)

Ванька шёл медленно, аккуратно, не спеша. А куда теперь спешить? Шёл, спотыкаясь о камни, а они перекатывались, звонко перестукиваясь лоб в лоб и недовольно между собою грумча. Что поделать? В каменоломнях всегда под ногами много камней. Время от времени он приостанавливался, прислушиваясь и тараща глаза в темноту. Вскоре крепи исчезли, штольня стала заметно уже, а потолок стал ниже. Впереди во мраке от стены к стене промелькнула еле различимая белая тень, Ванька вздрогнул и замер, испуганно озираясь по сторонам, а в темноте послышался лёгкий шорох. Да не тот шорох, который был от его шагов, а какой-то другой, отдельный, запоздалый. Шшых-шрых. Ему даже показалось, что он услышал, как где-то тихо и одиноко упал камень. Опять-таки не от его шагов, а просто так, сам по себе. Глухо так: тук — и всё. Он снова настороженно замер, озираясь по сторонам. Нет. Всё тихо. Ничего. Померещилось. «Чур меня, чур!»

— Ладно, — снова начал шёпотом уговаривать себя мальчик. — Только гляну, что там впереди, а дальше не пойду, не полезу. И так уже смелый. Есть солдатики? Есть. Забираю и домой. А нет, всё равно домой. Вот ещё немного пройду — и дальше ни шагу. А то опять поздно вернусь или, чего доброго, потеряюсь, и что тогда я скажу маме?

— Нехорошо будет, — продолжал он рассуждать на ходу. — Я же ей обещал. А так приду, ботинки помою, брюки почищу — и всё нормально. А врать не буду. Если всё нормально, то она и не спросит. Зачем тогда врать? А вот если я опоздаю, то тогда ври не ври, она всё увидит, да ещё и посмотрит на меня так, с укоризной, и скажет: «Нет тебе больше веры!» И что тогда?

Ваня задумался, пытаясь себе представить, что же ещё тогда, но больше ничего особенного представить себе не мог. Только этот долгий-долгий материнский взгляд — и всё.

«Ну, что мне будет? Что? Да по большому счёту ничего. Ничего мне не будет, — начал он себя успокаивать. — Самое страшное — поставят в угол возле книжного шкафа. И что? Ну, книжку втихаря почитаю, ну, стыдно там будет — стыдно и всё».

«Просто стыдно, — как можно более безразлично пожал плечами мальчишка. — Зато, когда пацанам во дворе расскажу, все просто от зависти лопнут!»

Много света свеча не давала, и по большому счёту он шёл на ощупь, медленно ведя ладонью по холодной стене, то от нечего делать разглядывая бесформенные булыганы у себя под ногами, а то свои пальцы, скачущие по ребристому пыльному камню. Крохотный язычок пламени, словно камлая, плясал перед ним в темноте.

— Камлая… Это ещё откуда-то взялось… — бормотал на ходу Ваня.

«Камлая — это вроде как колдуя, — вспоминал он значение красивого и таинственного слова. — Это вроде как у индейцев, но нет, индейцы здесь совершенно ни при чём». Откуда под землёю индейцы? Здесь уж скорее должны быть мумии. Однако у Вани почему-то была чёткая уверенность, что мумий здесь тоже нет и быть не может. Не тот климат им, что ли? Опять-таки, у него же в руке Маленький Огонёк — храбрый воин! Хао! И пока он пляшет у него на ладони, никто в мире к Ваньке даже не прикоснётся!

— Привет! — услышал он вкрадчивый голос.

Седьмой эпизод

(По-настоящему страшный, в котором мальчик неожиданно знакомится с новым, весьма неоднозначным, но достаточно важным персонажем)

Ванька резко обернулся и увидел молодую женщину. Хотя нет, скорее ещё девушку. Он увидел её так внезапно, что даже не успел испугаться или даже просто задуматься о том, кто же она такая. Пламя свечи освещало только её лицо: тонкий нос, ясные глаза, длинные распущенные волосы, а фигура говорившей скрадывалась темнотой и словно растворялась у ног во мраке. «Спелеолог!» — решил почему-то Иван.

— Как же я давно тебя ищу! — проговорила она и одним неуловимым движением, бесшумно, почти вплотную приблизила свои глаза к его глазам.

Шаркнув о камни и едва не споткнувшись, мальчик отпрянул на шаг назад. «Нет, пожалуй, это не спелеолог, это скорее спасательница», — предположил он осторожно и пригляделся к ней повнимательнее. Девушка была очень красивой. Такой красивой, что Ванька ею даже залюбовался.

Да, конечно, красота понятие относительное, но она была безусловно хороша собой.

Может быть, конечно, не так хороша, как его мама, но тоже очень и даже очень-очень… «Точно! Это мама! — осенило Ивана. — Это она их вызвала! Значит, мама всё знает! Бабушка, наверное, вернулась, меня не нашла и ей позвонила…»

— Как же долго я тебя искала… — повторила девушка и словно качнулась к нему снова.

Голос у неё был тоже завораживающе прекрасный. Она склонилась над ним и мягко, даже не коснувшись, обняла его за плечи.

— Идём домой, — прошептала она, — пойдём, нас уже давно заждались.

С этими словами таинственная красавица сделала ещё одно неуловимое движение, свеча у Ваньки в руке погасла, а девушка, всё так же не касаясь, подхватила мальчишку легко на руки и куда-то понесла в темноте, продолжая быстрым шёпотом причитать у него прямо над самым ухом так, словно она творила над ним заклинание:

— Братец ты мой любимый, братец Безымянный, Беспрозванный-Неназванный. Где же ты пропадал? Как же давно я тебя ищ-щу. Как же долго тебя я искала…

Иван не видел и не чувствовал её, не слышал и не чувствовал её шагов, а слышал только её беспокойный шёпот и ощущал её стремительный бег, примерно так же, наверное, как ощущают самоубийцы долгое падение в пропасть… «А где же её каска?! — неожиданно подумал он. — Где же её каска и фонарик?! Ведь если она спасательница, у неё обязательно должна быть каска с фонариком!» И в этот самый момент ему стало вдруг по-настоящему страшно. Оцепенение сменилось смертельным ужасом, и он закричал, срывая голос, что было сил:

— Я не твой братец! Отпусти меня! Отпусти! Отстань, ведьма! Ведьма! Я не твой братец, я Ванечка!

Но Эва — а это, как вы уже догадались, была именно она, — словно и не слыша его, всё шептала, и шептала, и неслась куда-то в темноте с Ванечкой на руках.

— Отпусти! — закричал он в отчаянии ещё раз и в этот момент почувствовал резкий удар в лицо.

Очнулся Ванечка, уже лёжа на земле. Голова у него гудела, а лоб болел и, противно пощипывая, саднил. Ванька невольно его ощупал, и рану сразу же защипало ещё сильнее. Он тут же отдёрнул руку. Тогда мальчишка поджал под себя ноги, опёрся ладонями о камни, толкнулся и сел, ссутулившись, спиною к стене. Неожиданно его пальцы наткнулись на выроненный им огарок свечи. «Свезло так свезло», — подумал он про себя, достал из кармана спички и, несколько раз чиркнув, быстро зажёг свечу.

— Ты зажигаешь свет, — услышал он у себя за спиной.

Ваня обернулся, поднял глаза и увидел её, теперь словно выныривающую из щербатого камня над его головой. И когда она проплывала мимо, оказалось, что на затылке у неё ещё одно точно такое же лицо, и она говорит с ним двумя лицами сразу.

— Ты не проходишь сквозь стены, — продолжала она задумчиво. — У тебя течёт кровь, — потом немного помолчала, покусывая губы, и подытожила, разочарованно покачивая головой: — Нет, ты не мой брат. Если бы ты был моим братиком, я бы пронесла тебя сквозь любую преграду, и ты бы даже не коснулся её, а ты… ты не мой брат… ты обманщик.

С этими словами Эва потянула к нему плоскую растопыренную пятерню с тонкими бледными пальцами и длинными накрашенными ногтями.

— Сначала ты обманул свою маму, — захрипел призрак, приближая свои глаза к его глазам, — а теперь ты захотел обмануть и меня, — шептал он всё тише и тише,

медленно склоняя голову набок и словно ввинчиваясь в широко распахнутые от ужаса глаза мальчика.

— А ведь ты не брат мне, не брат… — ещё раз задумчиво констатировала Эва, после чего резко отпрянула и стала меняться лицом.

Сначала Ванька увидел, как поседели её волосы и высохли её глаза, потом — как ввалились щёки и выпали мелкими жёлтыми камушками изо рта зубы. «Боже мой, что же делать? — в отчаянье подумал Ваня. — Неужели всё? Неужели это всё? Сейчас засыплет — и поминай как звали!»

«Братик, как же его звали? — попытался он вспомнить. — Как же было его имя? Мама ведь наверняка говорила. Эва говорила!»

— Безымянный! Беспрозванный! Неназванный! — закричал он в отчаянии.

— Нет, это не его имена, — с грустным спокойствием прошамкала старуха, и густые, огромные, как тараканы, слёзы побежали вниз из её глаз. — Его звали как-то иначе. Как-то ведь его звали… — горестно затихая, шептала она.

— А ты хотел меня обмануть! — вновь встрепенулась Эва. — Чему только тебя учили дома и в школе? Ай-яй-яй, как же тебе не стыдно? Ты хотел обмануть бедную старую женщину?!

— Я не хотел! — в отчаянии закричал Ваня.

— Ах, ты не хотел?! — заорала она на него страшным голосом. — А кто тогда хотел?!

И от этого её крика всё вокруг заходило ходуном, своды задрожали, и посыпались первые камни. «Неужели всё? — снова подумал Ваня. — Неужели всё?» И, словно ещё на что-то надеясь, скрестив пальцы, украдкой потянул левую руку себе за спину. Но она заметила этот его жест и только грустно улыбнулась в ответ.

— Не выйдет, — устало прошептала она. — Не дома, не выйдет.

И вдруг за её спиной промелькнула белая рубашонка. Мальчик вздрогнул глазами от неожиданности. Эва резко обернулась, тут же, забыв обо всём, бросилась за ней следом, ударилась о камни грудью и растворилась в стене тенью.

Эпизод восьмой

(В котором Ваня упражняется в эпистолярном жанре, борется за жизнь и ищет в потёмках выход)

Мир замер. Ванька остался один. Рядом с ним на земле тускло подрагивал огонёк маминой свечи. Штольня проваливалась в пустоту чёрными мо́роками, а в ушах начала нарастать звенящая тишина. «Как он только босой по камням бегает?» — ни к тому, ни к сему устало подумал мальчишка, откинулся спиной на стену и вытянул ноги поперёк прохода. Он вдруг почувствовал себя совершенно измотанным и обречённым, и что делать ему совсем ничего не хочется, а хочется вот так вот сидеть и смотреть, как догорает свеча. «Скоро она погаснет, — мелькнула в голове мысль, — и станет совсем темно». Ваня поднял первый попавшийся камень и принялся им царапать на стене послание: «Тому, кто меня найдёт…», но потом передумал писать завещание и ограничился хрестоматийно кратким: «Здесь был Ваня».

«Не дома. Не выйдет», — вспомнил он последние слова Эвы Двуликой.

— Ладно, надо идти, — сказал наконец-то себе мальчик. — Надо как-то выбираться из этих катакомб. Надо вставать и идти.

Вставать и идти. Вот только куда? В какую сторону? Налево или направо? Ваня внезапно понял, что всё то, что до сих пор с ним происходило, было ещё не так уж страшно. Всё, что случилось с ним, скорее напоминало какую-то детскую игру вроде казаков-разбойников, а страшное начинается именно сейчас. Потому что сейчас он либо угадает, где выход, и спасётся, либо для всех потеряется и останется здесь навсегда. Он мысленно так и сказал, как будто речь шла о ком-то другом: «Останется здесь навсегда». Он не хотел думать слово «смерть», тем более применительно к себе. Он понимал, что с людьми так бывает, но только не с ним, он же не такой, с ним этого случиться не должно. По крайней мере, не сейчас. Потому что сейчас он встанет и пойдёт. Ванька даже принял мужественное решение, что погасит сейчас свечу и дальше пойдёт в темноте, держась рукою за стену. Он где-то читал, что, чтобы не заблудиться в лабиринте, так и так надо всегда держаться одной из стен. К тому же особо смотреть всё равно было не на что, а свеча у него лишь одна, и поэтому, когда будет необходимость что-нибудь посмотреть, он зажжёт её и посмотрит, а так нечего зазря свет палить! Мальчик задул свечу, порылся в сумке, укладывая её на место, и нащупал кусок чёрствого хлеба. Есть ему, правда, совершенно не хотелось, хотелось пить, но фляги он с собой не взял. Поэтому он сказал себе, что по пути ему потом обязательно встретится подземный источник, а может быть, даже целое подземное озеро, непременно с целебной и студёной водой, и тогда уж он вволю напьётся. Непременно, потом. «Ну, так что? Налево или направо? — спросил он себя ещё раз. — Как там было в сказке? Налево пойдёшь — сам пропадёшь, направо пойдёшь — коня потеряешь».

— Коня у меня нет, — сказал Иван, подражая своему сказочному тёзке, — стало быть, пойду-ка я направо.

Вот так вот незатейливо и просто иногда в жизни решаются самые серьёзные вопросы. Ваня повесил на локоть холщовую сумку, встал, отряхивая ладони, прикоснулся рукою к холодной стене и сделал вслепую несколько неуверенных шагов. «Не быстро, конечно, — подумал мальчик, — но двигаться можно». Потихонечку, внимательно, маленькими шажочками, не спеша… Ванька ещё раз похвалил себя за мужественное и взрослое решение, хотя, сказать по правде, всё это было ужасно неудобно. «К тому же, — подумал он, — впереди может кто-то притаиться и поджидать его в темноте. А потом этот кто-то может внезапно выскочить, выпрыгнуть и наброситься на него из засады. Например, какое-нибудь подземное зелёное чудовище с длинными, скользкими щупальцами и острыми окровавленными клыками. Нет, ну правда, а вдруг?» На всякий случай Ванька выставил перед собой свободную руку и в нерешительности остановился.

— Хальт! Хэнде хох! — рявкнула темнота, и в глаза ударил слепящий сноп света.

Девятый эпизод

(В котором появляется Ванин старый знакомый)

Ванька от неожиданности аж вздрогнул. «Это по-каковски? Это не по-русски».

— Кто это?! — спросил он, машинально прикрывая глаза ладонью, и поразился собственному спокойствию.

Зрение постепенно возвращалось. Сначала он разглядел сквозь пальцы очертания неясного силуэта, потом понемногу прорезались и детали. Напротив стоял какой-то чудаковатый дядька в железной каске, защитном френче, с изящным золотым кортиком на поясе — на подвесах, в высоких мушкетёрских ботфортах и с огромным, похожим на скворечник светильником-фонарём в руках. «Диггер? — недоумённо подумал Иван. — Нет, диггеры в канализации, а этот, пожалуй, как раз спелеолог. Ну, или спасатель», — решил он уже неуверенно. И ему вдруг стало как-то даже обидно, что вот так вот все его приключения теперь вот закончатся. А он-то уже всё распланировал и всё придумал. И как экономить свечу, и как идти, держась рукой за стену, чтобы не заблудиться. Он даже придумал, как сам выйдет наверх из пещеры и, может быть, даже успеет домой, и, может быть, даже мама ничего не заметит. Он так всё хорошо придумал, и вот теперь всё это рушилось.

— Аусвайс! — вывел его из оцепенения грубый окрик.

— Аус, простите, что?! — растерянно переспросил Ванечка.

Тогда вопрошавший подошёл к нему ближе, почти вплотную, Ваня даже разглядел щетину на его подбородке и корявый фашистский крест на клапане нагрудного кармана его зелёного френча.

— Аусвайс! — гортанно рявкнул фашист ещё раз и посветил фонарём прямо Ване в глаза.

— П-п-простите ещё раз, я вас не понимаю… — непроизвольно щурясь и отворачиваясь, пролепетал мальчик.

— Ну и не надо! — ответил фашист внезапно по-русски и весело рассмеялся. — Проверка! — подмигнул он и добавил вполголоса, уже, как показалось Ване, с сочувствием: — Ты откуда такой?

— Я? Из дома.

— Это я уже понял, — кивнул странный дядька. — А здесь-то ты как очутился?

— Я…

— Ты, ты!

Ваня замолчал. Он, конечно же, знал ответ на этот вопрос, но ему было почему-то очень стыдно и неудобно. Не таким ему виделся финал его невероятных и героических приключений.

— Я заблудился, — наконец с трудом выдавил он из себя.

— Да это понятно… — как-то неожиданно, буднично и просто отреагировал тот на его признание.

— Ну и с кем ты теперь? — как бы вскользь поинтересовался он снова.

— Я? — ещё раз растерянно уточнил мальчик.

— Ты, ты, а кто же ещё?

— Дома, с мамой, — обескураженно сказал Ваня.

— Отличный выбор! — весело воскликнул фашист, легонько хлопнул его по плечу и расхохотался собственной шутке.

И вот тут Ивану стало совсем страшно.

«А ведь он не коснулся моего плеча! — подумал Ваня. — То есть шлепок-то, конечно, был, но касания… кажется, не было!»

Фашист, нахохотавшись, иронично посмотрел на Ивана и смерил его оценивающим взглядом.

— Неофит, — сказал он загадочное слово, — типичный неофит.

Ваня обескураженно промолчал. Фашист тоже замолчал. Молчание затянулось. В разговоре повисла неловкая пауза.

— Простите, пожалуйста, — решил Ваня сменить тему, а заодно и удовлетворить своё любопытство, — вы, наверное, немецко-фашистский захватчик, да?

Может быть, конечно, с его стороны это было бестактно, может, об этом не стоило спрашивать, по крайней мере вот так напрямую, но Ваньке было очень, ну прямо очень-очень любопытно. Он же до этого никогда в жизни не видел ни одного настоящего немецко-фашистского захватчика, а тут такая удача! В сапогах, в каске, с корявым крестом на груди и вроде даже совсем не страшный! Фашист поднял глаза и неожиданно тяжело, испытующе посмотрел на Ивана. Словно примеряясь к нему и решая: тот он или не тот. Говорить ему или не говорить. Мальчик съёжился под этим взглядом и сразу же триста раз проклял себя и своё любопытство, когда фашист, глядя Ване прямо в глаза, размеренно и сурово произнёс:

— Вообще-то это страшная военная тайна, но ты, я вижу, парень хороший, поэтому тебе я её расскажу. Я не немецко-фашистский захватчик, — с этими словами он многозначительно расстегнул золотистую пуговку под корявым фашистским крестом на нагрудном кармане военного френча, поднял вверх клапан нагрудного кармана, и под ним Ваня увидел вышитую на зелёном сукне красную пятиконечную звезду со скрещёнными человеческими костями.

— Я пиратский партизан-разведчик, — торжественно произнёс дядька. — Только смотри, никому не проболтайся, а то это страшная военная тайна.

И, видя зреющий в мальчишеских глазах вопрос, немного помедлив, многозначительно добавил:

— Ну, если только Чернышу или маме. Черныш — кремень, он никому ничего не скажет, да и мама у тебя, по всему сразу видно, хорошая, а значит, тоже не проболтается.

И Ванечке сразу стало почему-то за себя неудобно. То ли потому, что он нашего за фашиста принял, то ли потому, что в нём сомневаться стали. Однако любопытство снова брало верх.

— А много вас тут? — не унимался Ваня.

— А вот это, парень, забудь, это уже совсем военная тайна, — сказал как отрезал загадочный дядька. — Скажу тебе только, что нас тут достаточное количество. Потому как если нас будет больше или меньше, чем надо, война закончится, ибо равновесие тогда нарушится и кто-нибудь обязательно победит, — подытожил пиратский партизан-разведчик и многозначительно посмотрел на Ваню так, словно в этот момент мальчик должен был постичь нечто настоящее и сокровенное. В разговоре снова повисла неловкая пауза.

— А я здесь солдатиков потерял, — ни к тому, ни к сему ляпнул мальчик, чтобы хоть как-то развеять обстановку, а заодно и объяснить своё пребывание в этом подземелье.

— Ну, то есть не потерял, — поправился он, — а оставил. Мы здесь играли, играли, вот я солдатиков тут и оставил, — ещё раз уточнил он, не желая начинать новое знакомство со лжи.

— Да, я их видел, — сказал дядька. — Железные такие парни!

— Да-да! — оживился Иван. — Я пошёл их искать, а Эва схватила меня и понесла, а потом увидела своего братика и бросила, а сама убежала, вот я и заблудился, — сбивчиво закончил он свой рассказ.

— Да, Эва — это, брат, сила, Эва, она, брат, такая, за этой не заржавеет… — опять задумчиво, словно о чём-то своём, произнёс таинственный собеседник. — Однажды к ней пришли немецко-фашистские захватчики и стали ей угрожать. Так вот она всех их тогда побила и победила!

— Да вы что! — восхитился Ванька. — Правда?!

— Правда, правда.

— А расскажите!

— Рассказать? Тебе и правда интересно?

— Конечно, интересно! — воскликнул Иван. — Ну расскажите! Расскажите, пожалуйста!

— Рассказать? Ну, хорошо, — согласился пиратский партизан-разведчик, — но только чур тогда слушать и не перебивать.

ВТОРАЯ ЛЕГЕНДА ПРО ЭВУ ДВУЛИКУЮ

(В которой рассказывается про Эву Двуликую, партизан и немецко-фашистских захватчиков)

Однажды давным-давно случилась у нас на земле война. Наши войска тогда отступили, и пришли в городок поутру немецко-фашистские захватчики. Ходят такие все из себя важные.

— Хэнде хох! Аусвайс! — кричат.

А рядом с тем самым городком были как раз то ли пещеры, а то ли старые заброшенные каменоломни. Часть мужиков, кто посмелее, сразу же взялись за ружья да за топоры и ушли под землю за город в партизаны, а другая часть осталась и ушла по домам в подполье.

Встретила как-то Эва под землёй партизан и спрашивает:

— А что это вы, как экскурсанты, здесь сидите, шумите, домой не идёте?

А потом с намёком так добавляет:

— Где выход, небось сами знаете, а я тут, мол, никого не задерживаю!

Испугались партизаны, неловко им стало.

— Извини, — говорят, — это мы тут с фашистами боремся. Пришли в нашу землю поганые нелюди, вот и пришлось нам тебя под землёю побеспокоить. Но ты не волнуйся, сейчас мы их только из наших домов выставим и сразу же тогда отсюда к себе по домам воротимся.

— И долго мне ждать этого «сразу»? — нетерпеливо спрашивает Эва.

— Ну, тут уж как выйдет, — говорят партизаны неопределённо, — ибо сила их тёмная, сила великая.

— Тёмная? — оживилась Эва.

— Нет-нет, не в том смысле, — тут же забеспокоились партизаны, — просто много их очень.

— Ладно, — говорит она. — С этим всё понятно, а нельзя ли как-то ускорить этот процесс?

Переглянулись между собой партизаны, один из них набрался смелости и говорит:

— Помоги нам тогда, Двуликая. Нет у нас связи с городским подпольем. Некому в город весточку передать.

Посмотрела на них Эва. «Нет, — думает, — эти так просто не отстанут, эти, как тараканы, и если их даже тапком прихлопнуть, то завтра всё равно новые набегут. В общем, надо договариваться».

— Ладно, — говорит, — так и быть, помогу я вам. Не благодарите. Но только чур уговор. Как закончится эта ваша война, чтобы все отсюдова выметались!

Вот так и стала Эва связной между партизанами и подпольщиками. Обернулась она тогда девицей-красавицей, высокой, розовощёкой, губы как коралл, глаза как пожар, распустила свои косы русые и стала простоволосая ходить туда-сюда, будто дурочка какая. В город носить весточки подпольщикам от партизан, а потом обратно для партизан от подпольщиков. А чтобы враг ничего не заподозрил, всем говорила, будто бы ищет своего потерявшегося младшего брата. А люди её слушали, грустно кивали головами, жалели её и всё понимали. Всё-таки война, а потому всякое может случиться, да и вообще, мало ли на земле сумасшедших. В отряде ей, разумеется, как велось это между партизанами и подпольщиками, сразу же дали настоящую подпольную кличку и стали её звать между собой не Эва, а Ева. Чтобы на улице, со стороны врагам вроде как непонятнее было. А если вдруг кто ошибётся и назовет её по имени, то тоже не беда. Вроде бы просто так, как окликают кого-то или удивляются чему-то, а она, если что, вроде бы как и ни при чём вовсе. Долго ли, коротко ли, но прознали однажды фашисты, что Эва связная в сопротивлении. Был там один полицай — предатель из местных, шибко в неё влюблённый, он-то, видать, и донёс. Увидел как-то, что она куда-то туда-сюда ходит. Понапридумывал себе, видно, всякого. Представил, как подходит к ней партизан удалой, обнимает да целует её, а она только толкается да смеётся. Взревновал до беспамятства, да и выследил её. А может, и так просто, сам собой извёлся, всю ночь в подушку проплакал-протосковал, а с утра порешил: раз такое дело, так не доставайся же ты никому! А потом пошёл в местное гестапо да и предал её бездушным фашистским нелюдям. А те и рады-радёшеньки. Организовали круглосуточное наблюдение и взяли девчонку в оперативную разработку. Ну, так вот. Как только она вышла с секретным донесением из подпола и пошла по своему обыкновению за город к партизанам, кинулись фашисты за нею туда следом, чтобы её по дороге догнать и схватить. Отнять у неё секретное подпольщицкое донесение и выведать через то все секретные партизанские тайны. Бросилась Эва от них бегом бежать. Ибо сила-то у неё вся под землёю была, а на земле она силы никакой не имела. Слава богу, рядом находился вход в пещеру. Ну, она, понятное дело, и кинулась туда, чтобы там от врагов спрятаться и спастись, а фашисты, конечно, за нею следом. И ведь знали, что под землёй партизаны, а подземных дорог не знали, но всё равно туда полезли. И не то чтобы эти нацисты прямо такие глупые и смелые были. Просто с ними же был тот самый полицай, который предал им Эву, а он-то был из местных и знал эти каменоломни как свои пять пальцев.

— Тафай-тафай, — кричали они ему. — Ити фперёт. Покасыфай нам тарока! А мы схватить и вернуть тепе тфой руский тефка!

Хитрые они были, одним словом. Хотя, может быть, это у них изначально такой план и был. Может быть, они собрались тогда страшною силой и рассчитывали, что Эва их к партизанам так как раз и приведёт. Но она к тому времени была уже опытной подпольщицей. Она поняла их коварный замысел и не пошла в отряд, а стала водить фашистов кругами по всей системе. Где пешком, где ползком, то вглубь уйдёт, то к выходу воротится. И вот когда Эва фашистов и полицая-предателя под землёй так кругами водила, обернулась она назад, чтобы проверить, как те за нею кругами ходят, и вдруг почудилось ей, будто бы мелькнула в штреке белая рубашонка. Вскинулась тогда она да и бросилась обратно за ней, прямо в лапы к бездушным фашистским нелюдям. И вот о том, что произошло дальше, мнения разнятся. Кто-то говорит, мол, схватили её фашисты. Стали отнимать шифровки и выпытывать страшные партизанские тайны. А кто-то говорит, что эти изверги изловчились, поймали её младшего братика и стали его у неё на глазах убивать, а кто-то говорит, что фашисты поймали только саму девушку, а мальчонка от них в суматохе сбежал. Ну, в общем, как только всё это произошло, Эва страшно расхохоталась, лицом переменилась так, словно постарела сразу на тысячу лет, и закричала так истошно и так пронзительно, что земля вокруг вдруг задрожала так, как будто вскипела! Своды каменоломни с грохотом обрушились и похоронили под собой всех-всех-всех, кто там был. И партизан, и полицая-предателя, и немецко-фашистских захватчиков. Вот с тех самых пор, говорят, стали люди встречать под землёй юную и прекрасную девушку. Будто бы бродит она там простоволосая и ищет своего потерявшегося младшего брата. Кто-то говорит, что это отставшая от группы спелеоматрасница, а другие говорят, что это под землёю блуждает неупокоенный дух бесстрашной партизанки-подпольщицы. Поэтому, если ты заблудился в пещере, смерть близко и больше нет никакой надежды, зови Эву. И если ты хороший человек, она выведет, непременно тебя выведет. Но если вдруг увидишь, что Эва меняется лицом, — кричи что есть сил, зови её брата. Тогда вся надежда лишь на него. Жалко вот только, что я имени его не помню.

Десятый эпизод

(В котором пиратский партизан-разведчик спасает Ваню от Эвы Двуликой)

— Впрочем, всё, хватит разговоры разговаривать. А то не ровён час Эва вернётся, и тогда, брат, кранты! — сказал пиратский партизан-разведчик и сурово так добавил: — Тут, конечно, штольней пройти, выход не так далеко, но можем и не успеть, а поэтому мы вот как поступим.

С этими словами он повернулся к щербатой стене, быстро ощупал её рукой, в стене что-то тихо щёлкнуло, хрустнуло, потом раздался лёгкий шорох, и в камнях образовался небольшой узкий проход.

— Так! Давай, только быстро! А то дверь захлопнется, и мы не успеем, — скомандовал пиратский партизан-разведчик и тихо проворчал: — Будешь тогда потом с Эвой сам разбираться.

Ванька на мгновение задумался. Вообще-то мама строго-настрого запрещала ему куда-либо ходить с посторонними дядями, но, с другой стороны, она ему запрещала и ходить за город, через поле, на реку, в старые заброшенные каменоломни, но вот он уже здесь, так чего уж теперь? К тому же пиратский партизан-разведчик, хоть и был дядей, казался всё-таки не таким опасным, как тётя Эва, и вроде как даже собирался Ване помочь, а мамы всё равно рядом не было и посоветоваться было не с кем. В общем, как говаривала она в таких случаях, надо принимать самостоятельное решение и нести ответственность. Да, как-то так, похоже, это был тот самый случай.

— Ну, давай-давай, schneller-schneller, что стоишь как вкопанный? — торопил его пиратский партизан. — Долго я ещё дверь держать буду?

«А, ладно, была не была! В конце концов, не оставаться же здесь одному», — подумал Ванька и, крепко прижав к груди сумку, кинулся в тёмный проём. И вовремя! Как только он в него заскочил, пиратский партизан втиснулся следом, и каменная дверь за ними сразу захлопнулась.

— Уф! Успели, — выдохнул пиратский партизан-разведчик. — Ну, всё, иди вперёд и ничего не бойся.

— А я и не боюсь, — обиженно буркнул Ванька.

— Ну, вот и славно, — сказал пиратский партизан-разведчик, поднимая тяжёлый фонарь себе на плечо.

— Разве может быть трусом сын космонавта? — спросил он риторически и добавил: — Ступай вперёд. Я посвечу. Открывшийся им тёмный проход оказался извилистым и узким. Свет партизанско-разведчицкого фонаря то и дело пропадал, оставаясь за поворотом, и Ване приходилось, вжимаясь спиною в сырые, холодные камни, боком, на ощупь протискиваться за угол в щель, в темноту. Один раз мальчишка даже обернулся, запереживав: «Как там пиратский партизан-разведчик?» Ведь он же был не только больше Ивана, но ещё и с громоздкою ношей. Но тот только махнул рукой, мол, всё в порядке, иди вперёд, смотри под ноги и не отвлекайся. Так они шли всё дальше и дальше, а проход постепенно становился всё шире и шире, потолок поднимался всё выше, и вот они уже шагали бок о бок, а луч мощного фонаря пиратского партизана-разведчика вяз во мраке, не дотягиваясь до отдалившихся стен подземелья. Глазам открывался какой-то ирреальный, какой-то инопланетный, какой-то космический пейзаж. Ванька даже почувствовал себя настоящим спелеонавтом. Свод пещеры вздымался над ними, словно чёрное ночное небо.

Всюду, насколько хватало света, валялись камни, остроконечными пиками дыбились сталагмиты, им навстречу свисали с потолка изящные сталактиты, и то тут, то там лоснящимися колоннами высились гигантские сталагнаты. «Ну вот откуда бы я все эти слова знал, если бы не телевизор? — думал Ваня. — А мама говорила, что телевизор — это зло! Вот никому нет веры». В этот момент недалеко в камнях что-то зашевелилось, и Ваньке даже почудился шорох.

— Кто это?! — выдохнул он испуганно и непроизвольно пригнулся.

— Не бойся, это партизаны, — прошептал пиратский партизан-разведчик, на ходу приподнимая клапан нагрудного кармана защитного френча. — Они ничего плохого тебе не сделают, они хорошие, — прокомментировал он и так же шёпотом добавил: — Не смотри на них так, это неприлично!

— Почему? — удивился Иван.

— Ну, потому что они прячутся, а ты на них смотришь. Ты поставь себя на их место. Вот ты такой весь из себя скрытный и незаметный шхеришься за камнями, а тут кто-то мимо гребёт и в упор на тебя пялится. Лучшие отвернись и сделай вид, что ты их не замечаешь.

Ваня последовал совету пиратского партизана-разведчика, хотя это было очень непросто — продолжать идти как ни в чём не бывало, зная, что кто-то незнакомый смотрит тебе пристально в спину из темноты.

— А они всегда так себя ведут? — не выдержав, вполголоса спросил на ходу Ваня.

— Ну, почти, они же партизаны и борются с фашистами.

— Но мы же не фашисты!

— Это да, но они же об этом не знают, а надо быть начеку и ухо держать востро!

— А где же тогда фашисты? — поинтересовался Ваня.

— Да где-то, наверное, здесь недалеко, — беспечно ответил пиратский партизан. — Но ты не переживай, я же партизан-разведчик! — добавил он, похлопывая корявый фашистский крест у себя на груди.

Тем временем пещера становилась всё шире и шире, а потолок её поднимался всё выше и выше. Сначала исчезли величественные колонны-сталагнаты, потом перестали быть видны свисающие сверху сталактиты, и только сталагмиты ещё то тут, то там топорщились в темноте. Вскоре тропинка вывела их на берег огромного подземного озера.

— Ну, вот мы и пришли, — сказал пиратский партизан-разведчик, опуская с плеча тяжёлый скворечник. — Где-то здесь нас непременно ждёт пиратская шлюпка.

— А вода тут очень холодная? — спросил Ваня.

— Ну, конечно же! Студёная и целебная, — подтвердил пиратский партизан-разведчик и добавил как само собой разумеющееся: — По-другому и быть не может!

После чего он покачал у ног скворечником, луч скользнул по воде, заискрился на чёрной ряби, и тут же Ванька услышал плеск вёсел и увидел приближающуюся к ним шлюпку.

Одиннадцатый эпизод

(В котором наконец-то появляются пираты и скелеты)

В свете фонаря Иван разглядел, что на банках за вёслами сидели шесть тощих, полуголых скелетов, а у румпеля на кницах — два зловещих разодетых пирата. Сначала Ваня испугался пиратов и скелетов, но потом он подумал: «Ведь рядом пиратский партизан-разведчик! А ну как он решит, что я трус?» — и не подал вида. На скелетах болтались клочья истлевшей одежды, а на пиратах были парчовые куртки с широкими рукавами, белые рубахи, чёрные штаны и такие же, как у пиратского партизана-разведчика, высокие кожаные ботфорты. У одного из пиратов повязка была через левый глаз, у другого — через правый, на одном красовалась чёрная пиратская треуголка, а у другого на голове была пёстрая флибустьерская бандана, каждый держал в зубах курительную трубку, и у каждого из-за пояса торчало по сабле и пистолету.

— Привет тебе, Кривой Пил! Здравствуй, Одноглазый Пью! — отсалютовал им пиратский партизан-разведчик, едва их шлюпка вышла носом на пологий каменистый берег.

— Йо-хо-хо! И тебе не хворать, партизан-разведчик! — откликнулись морские разбойники.

— Вы, я вижу, нашли себе новых гребцов! Чем вы их кормите? — балагурил он, широко улыбаясь и кивая головой в сторону молчаливых скелетов.

— Да и ты, как мы видим, сегодня не одинок! — хором отвечали пиратские флибустьеры. — Нашёл себе юнгу?

— Нет-нет, это не юнга, это мой друг Ваня. Я его спасаю, за ним гонится Эва Двуликая, — пояснил пиратский партизан-разведчик.

— Ну, так что же вы стоите?! — воскликнули пираты. — Давайте скорее к нам в шлюпку!

После этих слов пиратский партизан-разведчик поставил светильник на камни, подхватил Ваню на руки и посадил его на нос пиратской шлюпки, а потом передал ему свой фонарь, столкнул судёнышко плечом в воду и сам следом запрыгнул на борт.

— Табань! — прохрипел один из пиратов.

Во мраке хрустнули кости, всхлипнули уключины, вёсла ударили о воду, и шлюпка, как гигантская шестилапая жужелица, попятилась кормой в озеро. Словно прощаясь с ней, в камнях на берегу тут же зашевелились, перешёптываясь, неясные тени.

— Кто это? — тихо спросил Иван пиратского партизана-разведчика.

— Я же тебе уже говорил, это партизаны, — ответил тот.

— Да нет, я не про них, я про… — замялся Ваня.

— А, ты про это. Ну, разве ты сам не видишь? Это пираты и скелеты.

— Нет, это я понимаю, но почему они вместе? Пираты же воруют сокровища, которые охраняют скелеты!

— А, вот ты о чём! Видишь ли, тут какое дело… Тут же всё суть одно и то же. Скелеты — они ведь когда-то тоже были пиратами, грабили и воровали себе сокровища, пряча их в далёких портах и таинственных гротах. Но потом в один прекрасный день они переродились, перестали грабить и воровать, а принялись сторожить и охранять своё накопленное богатство и стали его рабами.

— Это в результате тяжёлых условий труда и плохой экологии? — вспомнил Ванька телевизионную передачу.

— Нет! Что ты! Пират, как и скелет, — это состояние души, — ответил пиратский партизан-разведчик. — Просто, как говорится, время пришло!

— Это точно! — воскликнул Кривой Пил. — Придёт время — все такими будем!

— Да! — с грустью согласился второй пират. — Ни пороха не понюхать, ни маркитантку не приласкать, — и тут же неожиданно рявкнул: — Левый, греби! Правый, табань! Трубка его нервно вспыхнула и зловеще осветила ему половину лица.

Тем временем у Кривого Пила трубка окончательно угасла. Сколько он в неё ни пыхал, сколько ни кусал зубами длинный мундштук, а она всё никак не хотела разгораться. Наконец это занятие ему надоело. Пират выколотил трубку о борт шлюпки, достал из кармана кисет и набил её свежими копошащимися светлячками.

— Что вы курите?! — в ужасе воскликнул мальчишка.

Поймав его брезгливый взгляд, пират понимающе хмыкнул:

— Согласен, редкостная гадость. Это всё, можно сказать, исключительно только ради понтов, так сказать, для антуража. Мы же пираты, а значит, должны курить трубки. Надо, так сказать, соответствовать, а тут в пещере ни огнива, ни табака, вот и приходится изгаляться. Поначалу, конечно, было противно, а теперь ничего, попривыкли. Некоторым уже даже нравится.

Ванька ещё раз с удивлением посмотрел на пирата и с отвращением отвернулся. Когда шлюпка повернулась кормой к берегу, мальчик разглядел впереди в темноте маленький тусклый огонёк.

— Это мы туда плывём? — спросил он, показывая на него рукой.

— Да, это кормовые огни нашей бригантины, — грустно вздохнул Одноглазый Пью и тут же громко скомандовал: — Вёсла! На воду!

— Нашей «Либерталии», — нежно прохрипел Кривой Пил и вспыхнул три раза в темноте трубкой.

И Ванька тут же себе представил маленькую печальную бригантину, которая одиноко стоит в темноте посреди неподвижной глади подземного озера, смешно водит бушпритом и меланхолично поедает разбросанные на воде огоньки специального корабельного корма.

— Там тебя никто не найдёт, и там можно будет спокойно решить, как поступить с тобой дальше, — недобро поглядывая на Ваню, подытожил одноглазый пират.

— Не пугай ребёнка, — проворчал партизанский пират-разведчик и тут же добавил, обращаясь уже к мальчику: — Не бери в голову, они неплохие ребята, просто они так разговаривают. Жизнь у них такая! Шторма, попойки, драки, одним словом, сплошная романтика, вот и разговор у них такой.