Бесплатный фрагмент - Урал. Это моя земля

.

Предисловие Сергея Доли

Писательская, блогерская, да и, наверное, любая сфера, которая связана с искусством, — это космос. В космосе есть определенные центры притяжения, важно найти свой такой центр и выйти на хорошую орбиту. Хорошая орбита позволяет так или иначе двигаться уверенно и занимать правильную позицию.

Проект «Урал. Это моя земля» — один из таких центров притяжения, на орбиту которого прямо сейчас выходит литературный путеводитель — городские легенды, созданные по следам Великой Северной экспедиции Витуса Беринга. И я верю, на эту же орбиту выйдут и творческие мастерские Урала, и квесты по улицам уральских городов, и музыкальные конкурсы, воспевающие уральскую землю.

Уральцы любят свои города и знают о них что-то такое, чего не знает никто. Что-то, что можно увидеть только на Урале, попробовать только здесь, привезти только отсюда. В проекте «Урал. Это моя земля» авторы делятся этими секретами: знаниями, которые собраны членами экспедиции Беринга 300 лет назад…

Беринг и его команда не знали, что их ждёт в пути. Делали шаг, похожий на подвиг, встречались с неизвестностью, совершали открытия, обретали знания, любовь или покой. А мы, потомки, благодаря границам России, обозначенным изначально именно Великой Северной экспедицией, живём в крупнейшем в мире государстве, потенциал которого бесконечен.

Сергей Доля

тревел-блогер

Предисловие Ильдара Маматова

В ноябре 1733 года Витус Беринг с командой прибыл Сибирским трактом из Осы в Екатеринбург. Капитан — командор с женой и детьми остановился в доме главного начальника заводов, что стоял на правом берегу Исети у плотины.

Месяцем позже, в конце декабря, к основному составу Второй Камчатской экспедиции присоединились ученые Академического отряда. Новогодние праздники встречали в Екатеринбурге, а в будни работали, описывали новый завод и окрестности.

Сейчас можно пройти следами ученых Герарда Миллера и Иоганна Гмелина. Они были совсем молоды, полны энтузиазма и еще малоизвестны — великие научные открытия ждали их.

В наши дни можно совершить путешествие во времени и начать его от плотины — точки рождения Екатеринбурга или совершить свои открытия от места, где три века тому назад было построено здание Горной канцелярии. Неспешную прогулку лучше совершить вдоль набережной Городского пруда, где сейчас обустроен Исторический сквер, осмотреть заводское оборудование в музее под открытым небом. Издалека видна Водонапорная башня, а рядом — Памятник основателям города Василию Татищеву и Вильгельму де Генину.

Екатеринбург бережно хранит память о месте своего рождения и о людях, которые основали город в 1723 году и развивают его вот уже 300 лет.

Ильдар Маматов

автор проекта

Великая Северная экспедиция Беринга

Олег Черняк. Вступление

Когда я начал изучать документальные записи соратников Витуса Беринга, был поражён: они с восхищением описывали часовни, пещеры, заводы, да и просто улицы обычных городов. "Чему тут восхищаться?" - подумал я, но, углубившись, понял, что каждое из этих мест пропитано вековой тайной и окутано легендами. Какое же было удивление, когда я откопал рассказы людей, побывавших в тех местах. В чудеса, которые произошли с ними после этого просто невозможно поверить. И таких примеров сотни: кто - то избавился от тяжких мыслей, кто - то забыл о старых обидах, многие обрели любовь и счастье. Мысль, что мне необходимо побывать в этих местах, прочно засела в голове.

Все рассказы в этой книге опираются на исторические факты, но, конечно, с авторским взглядом. История Великой Северной экспедиции вдохновила меня на создание легенд. Надеюсь, они вдохновят читателя пройти по следам Витуса Беринга.

Олег Черняк.

Писатель. Член Союза писателей России.

Беринг в Осе

19 сентября 1733 года несколько сотен участников Второй Камчатской экспедиции под руководством Витуса Беринга на шести речных судах прибыли в Осу. В экспедицию вместе с офицерами из Петербурга на восток отправились их семьи и дети. С руководителем экспедиции была молодая жена, Анна Матвеевна, и двое детей.

Маршрут экспедиции был определён заранее обширной инструкцией Адмиралтейств-коллегии — высшего органа управления морским ведомством, однако первоначальный вариант следования по Волге и вверх по Каме через Соликамск и Бабиновскую дорогу до Тобольска был изменён. По согласованию с Сенатом решили следовать по новому Сибирскому тракту через Кунгур на Екатеринбург.

В ожидании зимней дороги путешественники разместились в крепости и окрестных деревнях и сёлах. Из Осы Витус Беринг вёл активную переписку с начальником Уральских горных заводов Вилимом де Геннином о предстоящем пребывании в Екатеринбурге и получении из Каменска-Уральского пушек, изготовленных для экспедиции.

В Осе перед командором стояли непростые хозяйственные и логистические задачи. Надо было разместить и кормить в течение 44 дней до пятисот человек экспедиции! Для дороги до Тобольска надо было изготовить 300 саней-розвальней и продать речные суда, на которых они прибыли.

Из Осы Витус Беринг отправил письмо бургомистру датского города Хорсенс об отказе от родительского наследства в пользу бедных и малоимущих этого города, в котором родился.

Оса — небольшой город в Пермском крае. Именно здесь, в ожидании зимней дороги, 19 сентября 1733 года останавливались участники Второй Камчатской экспедиции под руководством Витуса Беринга.

Порывистый ветер с Камы будоражил кроны деревьев в небольшом лесу на взгорье. Если для ветра это была просто игра, то ветви шелестели с негодованием. Они раскачивались, сгибались и с сожалением расставались с разноцветными листьями, которые, не успев коснуться земли, взмывали к небу и, подхваченные вихрем, летели к воде, устилая берег яркими пятнами. Река возмущённо билась белыми вспененными барашками о деревянные борта шести речных судов, пришедших из Твери в Осу. По низкому небу расползалась брюхатая чёрная туча, готовая в любой момент разродиться потоками затяжного осеннего ливня. Несмотря на это, собравшиеся на берегу зеваки расходиться не собирались.

Городку, расположенному на торговом пути, часто приходилось принимать вояжёров на постой, но прибытие пятисот человек на шести кораблях стало настоящей сенсацией. Во Вторую Камчатскую экспедицию многие офицеры взяли с собой жён и детей. Недооценивая суровости и трудностей предстоящего пути, они относились к походу как к обычному путешествию. Дамы, в туалетах кружевных и ловкие в танцах, надеялись на праздность и балы, машкерады и фейерверки, и никто из них даже вообразить не мог, сколько хлопот они доставят и воеводе Осинскому, и командору, которым предстояло расквартировать такую уйму людей.

Анна жила ожиданиями. Она ждала Беринга с Северной войны, она ждала его из шведского плена, она тосковала долгие пять лет, пока муж исполнял указы императора в Первой Камчатской.

«Ну сколько можно? — думала она. — Это для всех я жена командора! Но, ведь, помимо сего я просто женщина, мечтающая о семье, осёдлости и безмятежности. И хотя тепла в моём сердце хватит на век, я хочу любить его, когда он подле меня, а не вспоминать в слезах объятия его нежных рук и божественное прикосновение губ. Я хочу чувствовать его, дышать им и наслаждаться каждым мгновением, когда он со мной. И не засыпать в тоске, думая лишь о том, чтобы Всевышний уберёг его и с ним ничего не случилось. Решено! В эту экспедицию я еду с ним, и завтра же об этом ему сообщу. А в дороге уговорю его подать рапорт об отставке. Ну сколько можно так жить?»

Услышав просьбу Анны и зная её настойчивость, Беринг решил не перечить.

— Конечно, дорогая Анхен! — улыбнулся он. — Надеюсь, ты осознаёшь всю рискованность принятого тобой решения. Дети совсем малы…

— Да. Я всё обдумала, Витус. Антона и Анну мы возьмём с собой, а Йонаса и Томаса надо определить на учёбу в Ревель. Надеюсь, ваш друг, профессор гимназии, поможет нам в этом. Да и жена его не откажет в любезности и присмотрит за мальчиками, — ответила Анна и вышла из кабинета мужа.

Беринг достал готовальню и склонился над картой. Но мысли в этот момент были о другом.

«Ну коли хочет, пусть едет, — подумал он. — Всё равно с первой оказией найду повод и отправлю домой».

Грозная туча, вопреки ожиданиям, едва смочила землю мелким дождём и, гонимая ветром, скрылась за лесом.

Анна стояла на берегу и смотрела, как солдаты, лавируя на сходнях, разгружают багаж. Командор находился на носу судна. К нему подходили офицеры, что-то спрашивали. Беринг отвечал им, размахивал руками и давал указания.

Анна улыбнулась

«Мой милый Беринг, — подумала она. — Мой любимый Беринг. Как всегда, при деле. Столько людей рядом, но только он должен управлять этой суетой. Не может без этого. Совсем не бережётся, всё сам и только сам. Боже! Как же я хочу, чтобы ты всегда был рядом. Мой самый добрый, самый заботливый и надёжный».

Семья Берингов поселилась в остроге на высоком берегу речки Осы в отдельном доме, построенном для приёма высоких гостей.

Потянулись безликие дни ожидания зимней дороги, но Анна была счастлива — Витус был рядом.

Беринг погряз в рутине. Порой Анне казалось, что делами занимается он один, взвалив на себя всё: и переписку с уральскими заводами Екатеринбурга, и пригляд за изготовлением саней для дороги в Тобольск, и даже продажу судов, на которых экспедиция прибыла в Осу. Да и постоянные отчёты в столицу отнимали массу времени. Анна ждала удобного момента, чтобы затеять с мужем разговор об отставке, прекрасно понимая, что чем больше он устаёт, тем быстрее появится желание бросить всё и наслаждаться домашним уютом.

Нужный момент подвернулся внезапно.

Анна наблюдала, как Беринг разбирает почту. В последнее время она частенько бывала в его кабинете: усаживалась в деревянное кресло с войлочным сиденьем, у резного шкафа, и молча смотрела, как он работает. Анна словно восполняла те минуты, когда Витуса не было рядом, ловила каждое движение и старалась запомнить, чтобы потом, если, не дай бог, муж опять уйдёт в поход, перебирать в памяти эти счастливые моменты, когда они были вместе.

Беринг прочитал очередное письмо и, не выпуская его из рук, сказал:

— Анхен — это из Хорсенса. Закончилось всё юридическое крючкотворство по родительскому наследству. Моя часть невелика, но всё же она есть. Мне остаётся только подписать бумаги.

— И что, Витус? — удивилась Анна.

— Анхен, дорогая, я думаю, а зачем нам это наследство? Я на службе государевой и на довольствии. Может, отказаться и передать его тому, кому оно нужнее?

— Что? — тихо спросила Анна, и поднялась с кресла. — Витус, я знаю, что вы любите меня, но я хочу, чтобы вы и услышали меня. Вы говорите — наследство. Значит, мы можем купить поместье и жить, как живут счастливые люди? Да, я жена моряка и научилась ждать. Научилась, но устала! Очень устала. Я хочу, чтобы мы всегда были вместе. Всегда, а не только в мыслях моих и воспоминаниях.

Анна подошла к Берингу, встала за его спиной и положила руки на плечи.

— Витус! — продолжила она. — Беру на себя смелость спросить: неужто вам не хочется иметь подле себя меня и детей? Не устали вы ещё от вечных скитаний? Неужели холодные ветра вам дороже семейного тепла? Я не верю, что каюта корабля милее уютного дома. Витус, мы много говорили об этом. Может, пришла пора подумать и о себе, и обо мне, и подать рапорт. Пока ещё есть время. Вы и так много сделали к государственной пользе, и Россия, где бы вы ни были, в дороге или дома, о вас никогда не забудет. А вот я… Каждый раз, когда вас нет, я хватаюсь за тончайшую соломинку памяти, чтобы не забыть черты лица вашего, ваши глаза и ваш голос.

Анна обошла стол, встала перед Берингом и поклонилась.

— Простите, мин херц, — тихо произнесла она, повернулась и, высоко подняв голову, направилась к двери.

Беринг, заложив руки за спину, ходил из угла в угол. Его тяжёлый, чеканный шаг наполнял кабинет глухими ударами.

«А может, Анхен права? — подумал командор. — Я и сам думал об этом. Может, действительно пора на покой? Если уж писать рапорт, то только сейчас, пока не вышли в море. Ладно, за ночь решу. А сейчас пора за отчёты».

Ранним утром Беринг зашёл в кабинет. Он сел за стол, достал лист льняной европейской бумаги, которую использовал для писем особой важности. Придирчиво осмотрел остриё пера, недовольно качнул головой и отточил его маленьким ножом с ручкой из слоновой кости. Макнул перо в чернильницу и вывел первые строчки:

«В Адмиралтейств-коллегию. Рапорт».

Дальше он написать не успел: в кабинет без стука вошла Анна. Командор удивлённо поднял глаза и, увидев слёзы на лице жены, нахмурился, встал из-за стола и подошёл к ней.

— Что случилось, Анхен? — спросил он.

Анна обхватила его за шею.

— Простите, мин херц, простите! — быстро заговорила она. — Вчера я была неправа. Я думала только о себе. Сегодня ночью мне не спалось. Я поняла всё. Я люблю вас, Витус! Люблю безмерно и когда вы рядом, и когда вы в отлучке. И чем больше тоска по вам, тем сильнее любовь моя. Может, это покажется странным, но именно ожидание даёт мне силы. Ваша жизнь — это море, и другой жизни у вас быть не может. И забрать её у вас я не вправе. Идите вперёд, мой командор, а я по возможности буду рядом, а ежели нет, то буду просто ждать.

Беринг обнял Анну и прошептал:

— Всё хорошо, дорогая, всё хорошо.

На следующий день бургомистру датского города Хорсенс было отправлено письмо, в котором Беринг написал, что отказывается от наследства и просит передать его нуждающимся жителям города, в котором он родился. А ещё через несколько дней Вторая Камчатская экспедиция под руководством Витуса Беринга вышла из Осы в Тобольск.

.

Ледяная пещера Кунгура

Широкие полозья саней-розвальней легко скользили по мягкому, глубокому снегу. Сделанные из сухой струганой берёзы, сани слабо поскрипывали в такт неспешному шагу лошади, наводя на седоков томительную дремоту. День выдался солнечный и безветренный. Узкая полоска дороги от деревни Устурка тянулась через редкий лесок, окутанный девственной тишиной, которую порой нарушал дробный треск дятла да редкий свист снегирей. Академический отряд Второй Камчатской экспедиции приближался к Кунгуру. Учёные, геодезисты, рисовальщики, студенты на двенадцати санях двигались из Казани зимней дорогой.

Йоганн Гмелин и Герхард Миллер, профессора Петербургской академии наук, закутались в шубы и плотно прижались друг к другу плечами. Герхард натянув на лоб малахай и, засунув его длинные уши под воротник, дремал. Йоганн заснуть не мог, его тревожили мысли о незадавшихся переговорах с промышленником Демидовым. Гмелин отхлёбывал из металлической фляжки с витиеватой гравировкой и размышлял, какую именно ошибку он ненароком допустил в своём послании из Казани в Суксун Демидову.

«Ну что я попросил? — подумал Йоганн. — Пустить на завод, да лошадей сменить. Так не по своей воле попросил, а на то указ сената есть — оказывать содействие. И ещё поделился, что надобно проводника найти и в пещеру спуститься. А он что ответил? На завод не пустит, и из Суксуна уедет, и будет он на Верхне-Шайтанском заводе. А лошадей и вовсе нет. Вот же плут!»

Сани тряхнуло на торчащей из снега кочке. Миллер встрепенулся, недовольно огляделся и нахмурил брови.

— Не спится, друг мой? — спросил он у Гмелина, кутаясь в воротник. — Всё мечтаете?

— Да где уж там мечтать! О низости Демидова думаю, но больше о коллекции руд и минералов, которую он собирает. Печально: быть в пятидесяти верстах и не взглянуть на неё! Когда ещё такая оказия представится?

— Не печальтесь! Жаль, конечно, однако у нас и без этого будет достаточно хлопот: пещера, архивы. Забот всем хватит. Оставьте дурные мысли. Поспите.

Миллер улыбнулся и закрыл глаза.

К обеду они прибыли в Кунгур. Город встретил зыбкой метелью. Лучи яркого, но холодного солнца не могли пробиться сквозь колючие, летящие над землёй острые снежинки. Снег присыпал дома и заваливал проторённые санями глубокие борозды, похожие на змей. Лошади, не обращая внимания на подбадривающие крики возниц, медленно тянули сани в гору. Фыркали, трясли головами и выпускали кудлатый пар из влажных ноздрей.

Сани остановились у дома бургомистра, который, увидев в окно гостей, вышел их встречать.

— Здравствуйте, здравствуйте, — пробормотал он, натужно улыбаясь.

Йоганн и Герхард переглянулись. Хозяин, хотя и выказывал гостеприимство, но делал это с таким видом, что было понятно — особой радости учёные у него не вызывают.

— Проходите, проходите, — сквозь зубы цедил бургомистр, придерживая дверь. — Надолго к нам?

— Дня на два-три, — ответил Герхард.

— Как же не вовремя, как не вовремя, — причитал бургомистр.

— Стесним вас? — поинтересовался Йоганн.

— Нет-нет! Что вы, что вы! Как можно! Просто дел у меня много и дом украшать надо. Праздник скоро, друзья приедут погостить. Куда их селить, если места не хватит?

Миллер с Гмелиным вновь молча переглянулись.

— Где проводника в пещеру нам сыскать? — спросил Герхард, переводя тему разговора.

Бургомистр махнул рукой, указав на здание почты.

— Тут с утра ямщики будут, у них и спросите.

Наутро Миллер, Гмелин и рисовальщик Беркхан подошли к почте, но ямщиков там не оказалось. Ветер по-прежнему кружил снег, и учёные прятали лица в воротники шуб. Беркхан смотрел по сторонам. Перед собой на вытянутых руках он держал громоздкую папку с бумагой для рисования, прикрываясь ей от ветра, словно воин от стрел неприятеля. Вскоре подъехал ямщик. Он снял рукавицы и слез с повозки. Несмотря на продолжающуюся метель, побитый молью грязно-жёлтый тулуп его с чёрным мохнатым воротником был распахнут. Потрёпанный треух каким-то чудом залихватски держался на затылке. Увидев сани, Миллер с интересом осмотрел их. Сани были чуть больше обычных. На широких дубовых полозьях и спинке красовались мудрёные резные узоры. Сиденья, устланные сеном, покрывали косматые медвежьи шкуры.

— Вот так живёт провинция, — шепнул Миллер Гмелину.

— Часто в пещере ледяной бывал? — спросил Герхард у ямщика.

— Доводилось не раз, — ответил тот, стянул треух, смачно почесал затылок и водрузил шапку на место.

— И как там? — уточнил Гмелин, морщась от ударившего в нос запаха перегара.

Ямщик пожал плечами, выпятил губу и многозначительно ответил:

— Пещера…

— Понятно, — улыбнулся Миллер. — Как звать тебя?

— Ермола.

— Все ходы знаешь, Ермола?

Ямщик пренебрежительно хмыкнул:

— Знамо!

— Проведёшь нас туда и обратно. Заплатим, не обидим.

Ермола, на секунду задумался и поклонился учёным. Стряхнул со шкур нападавший снег, погрузил ящик с инструментом, факелы и молча указал на повозку.

— В путь! — скомандовал Миллер, и компания уселась в сани.

За невысоким входом в пещеру стояла зловещая чернота. Ермола зажёг факелы: один взял сам, второй протянул Миллеру. Перекрестился и пошёл вперёд. Учёные и рисовальщик двинулись за ним.

Факелы воняли гусиным жиром и жутко коптили. Копоть мгновенно цеплялась за потолок невысокого прохода, оставляя чёрные пятна. Дрожащие уродливые тени пугающе прыгали по стенам. В тишине слышались едва различимые удары капель воды о зеркальную гладь подземных озёр. Некоторые проходы были настолько низкие, что пришлось пробираться на коленях, цепляясь головой о наросшие на сводах игольчатые кристаллы. Ермола уверенно двигался из грота в грот. В свете факелов поблёскивали ледяные наросты, замершие в причудливых фигурах.

— Смотрите! — крикнул Гмелин.

Все остановились. Посередине большого грота возвышался деревянный крест.

— Откуда он тут? — спросил Миллер у Ермолы.

Ямщик пожал плечами.

— Это мне неведомо, — ответил он.

— Может, остановимся, — предложил Гмелин. — Отдохнуть надо, да и перекусить пора. А о кресте потом у местных расспросим, они-то наверняка знают.

— Да, — поддержал Беркхан. — Отдохнуть бы не помешало. Мне надобно эскизы набросать.

Исследователи устроились на плоских, отполированных водой известняковых камнях. Они достали припасённые сыр, лепёшки и воду. За разговором перекусили. Гмелин принялся измерять температуру, а Беркхан достал бумагу, угольные палочки и начал делать наброски. Когда работа была закончена, Гмелин предложил вернуться домой.

— Мне всё понятно, — сказал он. — Пещера состоит из известняков и создана природой, а в остальном не имеет ничего примечательного, ну если только затейливые льдины, но и их придумала природа. А где Ермола?

Все начали озираться. Ямщика в гроте не было.

— Ермола! — крикнул Миллер. — Ермола, ты где?

Его крик разлетелся эхом и затих.

— Наверно, решил пошутить, — предположил Беркхан, укладывая в папку изрисованные листы.

— Пошутить?! — злобно вскрикнул Миллер. — Я ему покажу шуточки! Нашёл юнцов…

— Ермола! Ермола! — кричали все на разные голоса.

Но ямщик не отзывался. Крик встревожил пару летучих мышей. Устрашающе шелестя крыльями, они влетели в грот, расположились на высоких камнях и злобно запищали.

— Уходим, — прошептал Миллер, и учёные, с опаской оглядываясь на мышей и перепрыгивая через острые камни, бросились к ближайшему проходу.

В поисках выхода они блуждали около трёх часов. Помогла цепкая память рисовальщика. Беркхан лучше всех запомнил пройденный путь и нашёл короткую дорогу к выходу.

Выбравшись на поверхность, они увидели повозку Ермолы.

— Странно, значит он ещё там, — решил Гмелин.

— Действительно, странно, — согласился Миллер. — Приедем домой, поведаем бургомистру. Пускай решает, что делать.

— Может, на санях? — спросил Гмелин.

— Правильно, — ответил Миллер, всё равно без дела стоят.

Все с интересом посмотрели друг на друга.

— А, была не была! Где наша не пропадала! — азартно крикнул Беркхан, бросил папку в повозку и забрался на место ямщика. — Прошу, господа!

Пообедав и отдохнув от пережитого, остаток дня Миллер с Гмелиным провели в архиве. Выезд из Кунгура запланировали назавтра к вечеру, часов в шесть.

На следующий день Гмелин и Миллер начали собираться к отъезду. В дом вошёл Ермола. Лицо его было оцарапано. Ямщик рассказал, что, пока учёные перекусывали, он пошёл разведать дальнейший путь, но факел погас и он заблудился.

Сунув в кисет полученный от Миллера медный пятак, Ермола доверительно сказал:

— Всю ночь там просидел. Страх — крики, стоны! Сам туда больше не ходок, и вам не надо. Чудища в пещере живут, точно говорю!

Он откланялся, сел в сани и уехал.

Акинфий Демидов сидел в своём кабинете, стены которого были увешаны картинами. Удобно расположившись в широком, обитом красным бархатом кресле за массивным дубовым столом на гнутых ножках, он рассматривал через толстенное увеличительное стекло серебряную монету. На стук в дверь Демидов рявкнул:

— Можно!

Дверь открылась, и зашёл Ермола. Он стянул с затылка треух, двумя руками прижал его к груди и опустил голову.

— Это я, хозяин, — пробормотал он.

— Вижу, что ты, Ермолка! Ну? Всё правильно сделал?

— Как велели, хозяин. И в пещеру завёл, и бросил там.

— Скоро выбрались?

— Так говорят, часа три плутали. Перепугались страшно!

Демидов отложил увеличительное стекло и захохотал.

— Так и надо нехристям заморским! Неча им по земле нашей русской шастать да носы совать не в своё дело. Напугались, говоришь?

— Да, хозяин. Я сказал, что чудище ночью видел.

— Молодец, Ермолка, сообразительный ты. А морду кто тебе испортил? Не это ли чудище?

— Нет, хозяин. Выпивши я был, брал с собой для согреву, вот и не удержался на ногах и мордой то по льдине корявой и проехал. Но нехристи думают, что чудища меня рвали.

Демидов опять захохотал.

— Ох, хорошо! Ой, здорово! Может, забудет дорогу к нам нечисть заморская. Распустил их Пётр, ох уж распустил!

Демидов поднялся, подошёл к Ермолаю и протянул ему серебряный рубль.

— Держи, Ермолка, заработал! Только смотри, не напейся. И лошадей поутру запрягай, в Шайтанку с рассветом поедем.

Ермола, зажав рубль в кулаке, не переставая кланяться, пятясь вышел из кабинета.

А в это время академический отряд Второй Камчатской экспедиции в полном составе двигался из Кунгура в Суксун.

Хиония

Возница натянул поводья, лошадь тряхнула гривой и сбавила ход. Через минуту обоз остановился. Георг Стеллер приподнял голову и, пряча глаза от щедрого апрельского солнца, прикрыл лицо ладонью.

— Ну что ещё? — спросил он у кучера.

— Осмелюсь побеспокоить, барин! Просили разбудить.

Стеллер огляделся.

— Соликамск?

— Верно, барин, Соликамск.

— Прекрасно! Трогай! — Стеллер махнул рукой, и обоз двинулся мимо небольших деревянных домов.

Сани легко скользили по тонкому снегу, с треском продавливая хрупкую ледяную корку. Георг прищурился: сугробы, нагретые робкими лучами солнца, сильно просели и, покрывшись наледью, искрились на солнце.

«Неужели наконец дошли? Сколько вёрст позади, — подумал Стеллер, глядя по сторонам. — Небольшой городок, а сколько церквей!»

Георг возвращался из Второй Камчатской экспедиции в Петербург. За годы, проведённые на Камчатке и Аляске, ему удалось собрать огромную коллекцию ранее невиданных в столице растений, для перевозки которых понадобилось шесть возов. Но ранняя весна изменила маршрут. Надёжно укутанные в дальнюю дорогу растения ожили, задышали и начали пробиваться ростками. Чтобы не потерять коллекцию, Стеллер решил, будучи в Соликамске, высадить растения в ботаническом саду Григория Акинфиевича Демидова. Демидов в письмах частенько обращался к Георгу за советом по устройству оранжереи и настойчиво приглашал его погостить.

После недолгих поисков села Красного обоз остановился у дома промышленника.

Григорий Демидов встретил учёного с нескрываемой радостью.

— Мон шер, — улыбнулся он. — Встреча с вами приятна для меня во всех отношениях, и тем для разговоров у нас найдётся несчётно. Поэтому вы можете полностью располагать моим гостеприимством и проживать в доме моём сколько душе угодно.

— Благодарю, мон ами, — Стеллер поклонился. — Я тоже рад нашему личному знакомству, а учитывая важность нашего дела — я рад вдвойне!

За обедом Стеллер поднял тревожащую его тему.

— Нам необходимо срочно высадить ростки в грунт, — подытожил Георг. — И затем перевезти в Академию наук, а некоторые образцы отправить в Упсалу, что к северу от Стокгольма, моему другу — доктору медицины и известному ботанику Карлу Линнею, к которому отношусь с глубоким уважением.

— Карл Линней? — переспросил Демидов, и вытер губы салфеткой. — Лично не знаком, но с удовольствием бы принял его у себя. А сколько растений надобно высадить?

— Восемьдесят образцов, — ответил Георг.

— Восемьдесят?! — восхитился Григорий. — Интересно! Очень интересно! Пойдёмте смотреть, мон шер, я сгораю от любопытства.

Демидов наблюдал, как разгружают обоз. Он внимательно слушал Георга, который, жестикулируя, рассказывал о каждом образце.

— Посмотрите на это, майн либер фройнд! — с трепетом произнёс Стеллер, и показал Григорию на маленькую шелушащуюся луковицу с едва проклюнувшимся светло-зелёным ростком.

— Тюльпан? — разочарованно спросил Демидов. — Что тут нового? В моей оранжерее их предостаточно.

— Вот в этом и дело, что нет! — азартно ответил Георг. — Это уникальнейший цветок, я нашёл его на Аляске и назвал Хионией. Передать красоту его, нежность и цвет не сможет ни один рисовальщик. А как передать благоухание его? Мне удалось добыть только одну луковицу. Хиония, хотя и обладает красотой неземной, она капризна и своенравна. И это свойство натуры её, несомненно, доставит нам хлопот.

— Да, мон шер, посеяли вы в душе моей любопытство. Так давайте не откладывая приступим к работе!

Несмотря на то что Георг был на шесть лет старше Григория, интерес к биологии и схожесть характеров объединила их, сделав друзьями. По-королевски роскошная оранжерея Григория Демидова пополнилась новыми растениями.

Все они прижились, только Хиония вызывала беспокойство. Небольшой росток, хотя и вытянулся, но цвет не набирал, а наоборот, тускнел, что сильно огорчало учёных. Они тряслись над ним, словно Хиония была не цветком, а маленьким ребёнком, попавшим в беду.

— Вы знаете, мон шер, всё у вас прекрасно в саду, но нет научного порядка, — заметил Георг. — Пока имеется такая возможность, не заняться ли нам этим?

— С радостью, майн либер фройнд! — обрадовался Григорий.

Стеллер помог Демидову определить виды растений, которые Григорий не знал, сгруппировать большой гербарий и завести книгу учёта. Вместе они расставили на грядках и теплицах сада таблички с названиями растений. Стеллер наслаждался вечерами, когда он и семья Демидова усаживались за полукруглым огромным столом на новомодной террасе и пили чай из медного лужёного самовара. Но даже в часы покоя и Григорий, и Георг не забывали о Хионии. Георгу хотелось снова понаблюдать за её цветением, а Григорий настолько увлёкся рассказами друга об этом цветке, что не мог дождаться минуты, когда увидит его во всей красе.

Оставив Хионию на попечение садовников, друзья отправились в длительное путешествие в поисках новых растений. Изучая природу, они дошли до реки Чусовой. Демидов уже хаживал по этим местам, но для Стеллера этот поход был настоящим открытием красот уральской земли. Пройдя две тысяч вёрст, они вернулись домой.

Первым делом друзья подошли к Хионии. Вместо чахлого жёлтого отростка из земли торчала зелёная стрела: сочная, ровная, она словно рвалась к солнцу.

— Прекрасно! — воскликнул Георг. — Терпение наше будет не напрасным.

— Божьей милостью, — согласился Григорий. — А мы пока продолжим походы. Благодаря вам я более и более познаю науку о растениях. Пойдёмте пить чай, майн либер фройнд!

Каждый день Стеллер писал отчёты в Академию, но отправить их времени не было. За работой три месяца пролетели в одно мгновение.

В середине августа ранним утром у дома Демидова остановилась повозка, из неё вышел мужчина. Его нахмуренные брови, суровый взгляд и высокомерная усмешка не сулили ничего хорошего.

— Георг Вильгельм Стеллер? — спросил он.

— Да… — растерялся Георг.

— Я сенатский курьер Лупандин. Прибыл немедля сопроводить вас на допрос в Иркутск.

— Но… — начал Георг.

— Собирайтесь! — отрезал Лупандин. — Путь неблизкий.

— Что случилось? — поинтересовался Григорий, когда Стеллер вошёл в дом.

— Вновь вызывают на допрос в Иркутск. Они по-прежнему считают, что тогда, в 1743 году, я проявил своеволие и выпустил из Большерецкого острога арестованных камчадалов, считавшихся зачинщиками бунта против русских. Но это неправда. Мичман Хметевский, несмотря на запрет Сената, притеснял их, а они невиновны. И ещё он писал на меня доносы, что и послужило поводом для ареста.

— Как помочь вам, мон шер? — участливо спросил Демидов. Отчаяние друга передалось и ему.

— Не знаю. Полагаю, что сия история не стоит вашего волнения, — махнул рукой Георг. — Судебная канцелярия — волокитное дело. Времени жаль. Я прошу вас, Григорий, отправьте в Петербуржскую Академию наук и нашему другу Карлу Линнею в Швецию образцы коллекции. Обязательно! И конечно же, луковицы Хионии. Надеюсь, вы доведёте до конца наше дело и взрастите этот великолепный цветок.

— Не сомневайтесь, Георг, я непременно исполню вашу просьбу! — ответил Демидов.

Друзья крепко обнялись.

Дорога изматывала Стеллера. Постоянные холодные дожди сменялись мокрым, колючим снегом. Лошади вязли копытами в раскисшей глине и нехотя тащили повозку. Промозглость погоды тягостными мотивами бередила душу и усугубляла печаль. Панические мысли не давали покоя, угнетали и сводили с ума. Георг кутался в одежды, его знобило, и он не понимал почему: то ли сдавали нервы, то ли начиналась лихорадка. Да и постоянное присутствие конвоя наводило бесконечный страх. Безудержное отчаяние охватило Стеллера, и он был готов ко всему. Но стоило ему вспомнить о Хионии, думы о своей судьбе отступали и в памяти возрождался образ прекрасного цветка, увиденного на Аляске. На минуты становилось тепло и спокойно.

«Только бы она ожила!» — думал Георг.

Стеллер преодолел уже немало пути, когда его повозку нагнал курьер от Сената.

— Георг Вильгельм Стеллер, вы свободны, — равнодушно объявил он. — Обвинений против вас нет, и вы можете возвращаться в Петербург.

Георг сложил руки на груди и безучастно посмотрел на курьера. Известие он воспринял спокойно, лишь малозаметная искра на мгновение вспыхнула в провалившихся глазах и тут же погасла.

— Вы больны? — спросил курьер.

— Нездоровится, — кивнул Георг. — Беспокоюсь, что лихорадка.

— К лекарю надлежит обратиться, — проявил участие курьер.

— Да что вы! Мне немедля в Академию наук надобно.

Невзирая на сильную болезнь, Стеллер тотчас выехал в Петербург.

Будучи на подъезде к Тюмени, Георг получил письмо из Соликамска. Не откладывая ни минуты, он принялся читать.

«Здравствуйте, мой дорогой друг, Георг! — писал Демидов. — Мне не терпится узнать о делах ваших судебных. Я пребываю в надеждах, что всё решилось в вашу пользу. В добром ли вы здравии? Безмерно верится, что всё у вас хорошо. С горечью сообщаю, что хлопоты наши были напрасны. Хиония не задалась. Листы поддались желтизне и погибли. Событие это я перенёс с нескрываемой печалью. Думаю, что и вас это, несомненно, огорчит.

Не знаю, было ли вам заметно, что во время вашего пребывания в доме моём жена моя, любезная Анастасия Павловна, была беременна. Намедни с Божьей помощью она разродилась девочкой, что принесло в нашу семью безграничную радость. Вы и представить себе не позволите, сколь много характера и капризности в оном крохотном существе! Она мила и большеглаза. Давеча, любуясь на неё, я проникся мыслью, что, по вашим описаниям заморского цветка, она похожа на него и натурой своей, и красотой. Сим сообщаю вам, что во имя дружбы нашей, Георг, и сует общих наших я решился наречь её Хионией. Глядя на неё, я с теплом душевным буду вспоминать ежечасные дела наши. Очень надеюсь, что вы найдёте оказию вновь погостить у меня. Чему с большим удовольствием я буду несказанно рад. О просьбе вашей я помню и непременно исполню. С истинным почтением, ваш друг Григорий Демидов».

Георг тяжело вздохнул и прикрыл глаза рукой. Медленная слеза стекла по щеке и упала на бумагу, размывая чернила ровных строчек письма.

Через два дня Георг Стеллер умер.

Демидов исполнил последнюю просьбу друга. Бесценную коллекцию Стеллера он передал в Имперскую Академию наук, а дубликаты огромного гербария, как и обещал, отправил Карлу Линнею в шведский город Упсалу, что к северу от Стокгольма…

Кабанчик по-соликамски

В конце ноября 1743 года воевода Соликамска готовился к приёму гостей. Готовился внутренне: успокаивал себя и молил Господа дать сил, чтобы не поддаться гневу. Приезд со дня на день учёных Второй Камчатской экспедиции, Герхарда Миллера и Йоганна Гмелина, не то чтобы не радовал градоначальника — перспектива прибытия непрошеных гостей в первые дни Рождественского поста повергла его в полное уныние. Но бывалый служака привык исполнять приказы, и не подчиниться распоряжению царского двора оказывать всяческое содействие людям Беринга просто не мог. Заложив руки за спину, воевода вышагивал по просторным палатам из угла в угол, раздумывая, как бы не сорваться и всем видом изобразить гостеприимство.

Учёные, уставшие с дороги, с радостью уселись за обеденный стол. Прислуга подала постные щи и овощные салаты.

Миллер зачерпнул суп, сложил губы дудочкой, подул на ложку и сунул её в рот. Он почмокал языком, чуть-чуть отодвинул тарелку в сторону, посмотрел на Гмелина и в надежде, что воевода не поймёт, обратился к другу на французском:

— Йоганн, вам не кажется, что нам здесь не рады?

— С чего такие выводы, Герхард? — спросил Гмелин, уплетая щи.

— Посмотрите на это блюдо, друг мой, в нём и намёка нет на мясо!

— Ешьте, Герхард, ешьте, — процедил сквозь зубы Гмелин. — Не обижайте хозяина, а то в другой раз и этого не дадут.

Миллер взял ложку и, изобразив восторженную улыбку, принялся за еду.

После обеда друзья отправились в город. Поздняя осень нагоняла скуку, а спрятавшееся за облаками невзрачное солнце напоминало незрелую луну. Земля, ещё сохранившая остатки тепла ушедшего лета, проявлялась сквозь выпавший снег чёрными проталинами. К вечеру учёные объехали весь город, поразивший их обилием церквей и солеварен. Им уже не терпелось вернуться в дом воеводы, чтобы взяться за дневники и по свежей памяти запечатлеть увиденное.

На ужин была каша без масла. Герхард не выдержал:

— Милостивый государь, — обратился он к воеводе. — Не сочтите за труд, ответьте. В ваших краях не едят мясо или птицу?

Воевода сжал губы, налился краской и схватился за край дубового стола.

«Вот же нехристь заморская!» — подумал он с досадой, но сдержался, вспомнив, что грешно сквернословить, ругаться и обижать других людей, а тем более в пост.

— С охотой отвечу! — улыбнулся он. — Вы изволили прибыть во время Рождественского поста. И надеюсь, что вы, как люди высокообразованные, несомненно, знаете, что в оное время нельзя есть мясо и птицу. Во вторник, четверг и субботу, если вы пожелаете, вам подадут рыбу.

— Простите, милостивый государь, — смущённо проговорил Миллер.

— А вы знаете, — воодушевился воевода, — я могу сопроводить вас к Николаю Кирилловичу Кауфману. Его дом в тридцати верстах отсюда. Наиприятнейший человек, скажу вам! Обрусевший немец. Предок его служил егермейстером и удостоился дворянского титула. Сам Николай Кириллович от службы государевой отказался, живёт в лесных угодьях и промышляет охотой. Он дичь и во время поста ест, нехристь. Слывёт гурманом и любит угощать друзей изысканными блюдами из лесной живности. Пожелаете — отпишу ему, примет он вас и накормит от пуза!

Друзья переглянулись.

— Это прекрасно, но нам надобно ещё навестить Григория Акинфиевича Демидова, солеварни его посмотреть и оранжерею, — ответил Гмелин.

— Григорий Акинфиевич — человек дружелюбный, — заверил воевода. — Он гостям всегда рад. Примет вас в любое время.

— Йоганн, друг мой, давайте завтра к Демидову, а на следующий день к Николаю Кирилловичу, — предложил Миллер.

— Согласен с вами, Герхард, — поддержал Гмелин.

На том и порешили.

Григорий Акинфиевич встретил гостей радушно, был вежлив и дружелюбен. Познакомил и с женой своей, Анастасией Павловной, и с детьми. Он привёз учёных на солеварню, показал новое оборудование и даже открыл некоторые секреты, о которых ранее никому не рассказывал. Дома, в селе Красном, водил по ботаническому саду и кормил супом.

Возвращаясь домой, Гмелин сказал:

— Вы знаете, Герхард, этой встрече я уделю большое внимание в моих дневниках. Демидов — удивительный человек! Жена его учтива, и дети воспитаны похвально. Такое воспитание большая редкость для этой страны. Мне показалось, что они намного старше своих лет. И это чудесно!

— Согласен с вами, друг мой Йоганн, — кивнул Миллер. — Редкостное воспитание. А сам Григорий Акинфиевич — большой любитель естественных наук, а особенно науки о растениях. Вы заметили, как он сушит их между бумаг? О своей оранжерее он может говорить часами. И она того стоит! Обед хороший организовал. Как на ваш вкус пришёлся суп из грибов?

— Да, очень приемлемо, очень. Видать, повара у него дивные. Жаль только, что мяса не подают, — ответил Гмелин.

От ужина друзья отказались, выпили чай с брусничным вареньем и ушли спать.

Наутро, прихватив немного вещей и взяв сопроводительное письмо от воеводы, они поехали к Кауфману. Повозка остановилась у высокого бревенчатого забора, верхние края которого были остро заточены. Йоганн и Герхард зашли в скрипящую навесами калитку и оказались в огромном ухоженном дворе, посередине которого стоял добротный двухэтажный дом.

Увидев незнакомых людей, Николай Кириллович нахмурился, но, прочитав письмо, хмыкнул и улыбнулся. Он пригладил взлохмаченные чёрные волосы широкой ладонью и произнёс:

— Ну, если сам градоначальник за вас слово молвит, грех не принять! По мясу, значит, истосковались?

— Да, — ответил Герхард. — Не предполагали, что в пост попадём. Знали бы — запас сделали.

— Оное дело поправимо и не стоит печали, — сказал Николай Кириллович и открыл дверь в дом. — Проходите! Располагайтесь на втором этаже. Покои любые выбирайте.

— Агата! — крикнул он. — Проводи гостей и харчи подавай!

Кем доводилась ему Агата, Николай Кириллович не сообщил, но ни Герхарду, ни Йоганну это уже было не интересно. По дому расползался запах жареного мяса, квашеной капусты и чеснока.

Учёные поторопились спуститься и сесть за стол, на котором стояли блюда с ломтиками холодной лосятины, приправленные кисло-сладким клюквенным соусом, солёные, подобранные один к одному грибочки, квашеная капуста, заправленная луком, и мелко нарубленная редька, обильно политая растительным маслом. На первое был суп из медвежатины, настолько жирный, что, остывая, моментально подёрнулся густой янтарной плёнкой. На второе Агата вынесла разогретое в печи жаркое из зайчатины.

Друзья с аппетитом поедали угощение и рассказывали Кауфману о своём долгом путешествии с Берингом. Николай Кириллович с интересом слушал, подливая гостям облепиховый морс из глиняного кувшина, покрытого витиеватым орнаментом.

— Великолепно, милостивый государь, великолепно! — довольно произнёс Миллер, откинувшись на резную спинку стула. — Благодарю вас за чудесную трапезу. Кто у вас в поварах?

— Агата у меня девка спорая, со всем управляется, — улыбнулся Кауфман. — Сейчас с вами в лес пойдём. Там петли у меня имеются на кабана, по чернотропу их ходы хорошо видно. Авось и попался кто. Тогда я единолично вам кабанчика запеку. Намедни мне из Петербурга приправ заморских прислали: шафрана, да имбиря душно-пряного. Вот с ними и попробуем.

Николай Кириллович вышел во двор и закричал:

— Ефрема! Ефрема!

Из небольшого строения в дальнем углу двора выскочил мужик и подбежал к Кауфману.

— Чего изволите, барин? — спросил он, ломая шапку.

— Степана кликай, по кабана идём!

— Слушаюсь, — поклонился мужик.

Снега в лесу было мало. На белых дорожках между деревьев, тянущих в небо голые ветки, попадались следы зверей и птиц. Кауфман увидел их и радостно сказал:

— Будет у нас к вечере кабан!

И словно в ответ на его слова из глубины леса раздалось слабое хрюканье, переходящее в жалобный писк. Пройдя с четверть версты, они увидели кабана, судорожно пытающегося высвободить заднюю ногу из затянутой петли.

Увидев на лицах гостей брезгливые гримасы, Кауфман скомандовал мужикам:

— Стреножите, а дома освежуете. Лично готовить буду!

— Вам дурно, мой дорогой Йоганн? — спросил Герхард, увидев, что Гмелин приложил платок ко рту и нервно вдыхает воздух носом.

— Очень дурно, — прошептал Йоганн. — Подобное зрелище — не для меня!

Кауфман дружески похлопал Гмелина по плечу:

— Надеюсь, увиденное не испортит вам аппетита! — засмеялся он.

Гмелин выпучил глаза, отбежал в сторону и склонился возле толстой берёзы. От напавшего чувства тошноты кружилась голова. По возвращении в дом он поднялся к себе и прилёг. Миллер, попивая облепиховый морс из высокой дубовой кружки, с интересом смотрел, как Николай Кириллович руководил приготовлением еды.

Ефрем со Степаном быстро выкопали яму глубиной с локоть, накидали в неё дров и подожгли их. Растянули над огнём снятую с кабана шкуру и начали опаливать её. От вони Герхард поморщился и отошёл к столу, на котором Агата обильно обмазывала тушку кабанчика толчёным чесноком и густым соусом из лесных ягод. Когда она закончила, Николай Кириллович принёс два небольших бочонка с пряностями и сам осыпал мясо сушёными приправами.

— Какое восхитительное амбре! — изумился Герхард.

— Это шафран, — пояснил Кауфман. — Если доведётся, то используйте оную приправу только в малых порциях. Духмяный он в избытке.

Ефрем со Степаном переломили кабанчику хребет и положили тушку в опалённую и очищенную от копоти шкуру. Крепко завязали её концы и опустили узел в сверкающую углями яму. Сверху заложили берёзовыми дровами и запалили их.

— Вот и всё, Герхард, — сказал Кауфман и посмотрел на небо. — Как стемнеет, мы сможем насладиться готовым блюдом. Если никакого интереса ко мне у вас не имеется, то отдыхайте. Агата вас кликнет.

Герхард зашёл в спальню к Гмелину.

— Отпустило ли вас, друг мой Йоганн? — спросил он.

— Благодарю, Герхард, намного лучше! Я думаю, нам необходимо как можно скорее покинуть этот гостеприимный дом. С такими трапезами и до заворота кишок недалеко! Мне требуется постный супчик.

— Да-да! Я как раз и пришёл об этом сказать. Завтра по рассвету и отъедем. За ужином и сообщим достопочтенному Николаю Кирилловичу о нашем решении.

— За ужином? — ужаснулся Гмелин. — Я от прошлой трапезы ещё не оправился.

— Испейте морса из клюквы, вам непременно полегчает. Но кабанчика рекомендую отведать. Не скажу, каков будет вкус, но амбре исключительное: тонкое, пряное. Отдыхайте, мой друг! Пойду и я прилягу с устатку. Изумительный воздух тут, пленяющий…

Кабанчик удался. Мясо крупными ломтями отваливалось от костей, истекало прозрачным золотистым соком и благоухало ароматом приправ, смешанных с запахом чеснока. Оторваться от этого блюда было невозможно, но и есть его у друзей больше не было сил.