Бесплатный фрагмент - Ультрафен. Роман

Часть 4

Поезд «Москва — Иркутск». «БАЙКАЛ»

Мужчина сидит у окна вагона и смотрит на проплывающий мимо ландшафт. Он наводит его на раздумья и на воспоминания. Раздумья были связанные с недавними событиями, произошедшими с ним в Москве, и в сознании нет-нет, да и всплывал звонкий со старческой сипотцой голос:

— Такого не может быть! Мы получше тебя знаем, кто такой первый секретарь областного комитета партии товарищ Банщиков. Тебе что там, больше нечего делать?..

Пассажир встряхивает головой, отгоняя навязчивый голос. Берёт со столика кем-то забытую брошюрку «Анекдоты» из библиотечки «Крокодила». Какое-то время читает. Но не до смеха, не до анекдотов. Откладывает книжицу и вновь задумчиво смотрит в окно.

…Вот он, морячок погранвойск после демобилизации, едет в электричке в Усолье-Сибирское из Иркутска, где делал остановку у брата Жоры. Повидался с ним, с его семьёй, и вновь продолжает свой путь к родителям. Над ним на полке лежат вещевой солдатский мешок и небольшой чемоданчик-балетка, в них подарки старикам родителям, сестре Нине и племянникам.

За окном проплывают знакомые станции: Мегет, Суховская, Майск…

На станции Майск, на перроне народу немного. Будний день. Морячок с интересом смотрит в окно, осматривает серое большое здание станции. Перед вагоном небольшая группа пассажиров. Его взгляд останавливается на женщине, стоявшей напротив окна. С ней девушка лет четырнадцати и мальчик лет двенадцати.

Что-то очень знакомое промелькнуло в лице женщины, и морячок инстинктивно откидывается от окна, словно боясь быть узнанным. Ещё не осознавая, от чего такое с ним происходит, он чему-то по-детски пугается.

Морячок следит за семейством из-за простенка между окон.

Женщина в лёгкой шляпке, со свисающей чёрной вуалью, которая прикрывает верхнюю часть лица, и, тем не менее, оно узнаваемо.

Дети по очереди целуют мать, и та приподнимает кистью руки вуаль.

Женщина входит в вагон и проходит во второе от моряка пустующее купе. Садится лицом в его сторону. Машет рукой провожающим, и электричка трогается. Мимо проплывает вначале «Майск», затем прошумел над крышей вагона виадук и минут через семь — «Первомайск»…

Уже скоро должен приблизиться «Китой», а взгляд морячка никак не может оторваться от лица красивой женщины.

Женщина, войдя в вагон, какое-то время сидит, задумчиво глядя в окно. Потом достаёт из сумочки книжку брошюрного вида, и приступает к чтению. Морячок порывается оторвать взгляд от женщины и переводит его за окно.

Перед глазами проплывает холмистая панорама, покрытая летней зеленью и вдали — чёрный лес. Он будоражит сознание, воспаляет воображение, морячок почти явственно начинает испытывать боль от укуса комаров, паутов, слепней. От близлежащей серой шапки муравьиной кучи к нему ползут большие черные муравьи, и нет уже сил отползти…

Морячок отрывает взгляд от леса, пытаясь согнать наваждения. Привалясь к спинке деревянного дивана и к стене вагона, он, надвинув на лоб бескозырку, стал следить за женщиной сквозь прищур глаз.

Женщина какое-то время сидит безучастно, уткнувшись в книжку. Но вскоре, похоже, её начинает что-то тревожит, раздражать. Она украдкой из-под вуали окидывает взглядом редких пассажиров и вновь углубляется в чтение или делает вид читающей.

На остановке «Биликтуй», которую объявили по репродуктору, вошло и вышло несколько человек. Почти все в вагоне поменяли местоположения, лишь матрос на прежнем месте и в прежнем положении. Он, похоже, дремлет, или…

Наконец-то женщина нашла источник беспокойства — матросик! Он не спит, он следит за ней. Неужто она ещё может нравиться, способна навевать чувства?.. От приятных мыслей, возникли и приятные ощущения, учащённо забилось сердце, к вискам прилила кровь. Уголки губ расслабились под благодушной улыбкой, знакомой многим романтическим женщинам, вырвавшимся из утомившей их домашней обстановки. Лёгким, но не быстрым движением руки она закинула вуаль на шляпку, мешающей читать, поправила причёску, без всякой нужды, и всё это — не отрываясь от занимательного чтения.

Перелистывая страничку, безразличным взглядом окинула вагон. Матросик не спит. Глаза у него полуприкрыты, а на лице бледность. Интересно, насмелится подойти?.. Ей приятно испытывать внимание молодого мужчины, и к тому же он недурён собой. И лицом…

Она вдруг вскинула голову. Глаза её встретились с его взглядом…

С лица скатился румянец, уголки гул надломились, и лицо стало бледнеть, щёки, словно наполняясь ртутью, обвисли, рот приоткрылся в немом удивлении. Растерянность, испуг, память захлестнули женщину.

Морячок заметил перемену в пассажирке, и уголки губ дёрнула презрительная усмешка.

Женщина трясущимися руками достаёт из сумочки платочек и прикрывает им глаза. На какое-то время замирает.

В вагоне заплакал ребёнок. Его плач был неожиданным и потому резким, отчего глаза молодого человека невольно закрылись, словно этот крик эхом отозвался из леса, из прошлого.

Когда морячок открыл глаза — женщины на месте не было. Ушла? Сбежала?.. Опять сбежала!.. Он метнул взгляд на двери, но в тамбуре, никого не было. Ни с одной стороны вагона, ни с другой. Ребёнок перестал плакать, получив, видимо, от родителей то, чего хотел.

Морячок вытягивает шею, приподнимается и видит её, лежащей на диване. Вновь присаживается, смущённый и озадаченный. Что с ней?.. Минутой позже он готов был эту женщину унизить, уничтожить. Тут же растерялся…

Он поднялся и прошёл к лавке, где до этого сидела женщина.

Она лежала полу боком, голова неловко наклонена на грудь, упираясь затылком в стену вагона, ноги свисали. Шляпка, книжка и сумка валялись на полу.

Морячок склонился над женщиной, нерешительно коснулся плеча, потряс. Затем взял за запястье её руку, чтобы прощупать пульс. Но сам был охвачен волнением и потому не мог ощутить его, ему казалось, что его пульс слился с её пульсом. Поправил складки одежды… и не может оторвать от неё взгляд — беспомощной, изменившейся и всё-таки прекрасной.

— Товарищи! — растерянно обращается он к пассажирам. — Тут с женщиной плохо…

Вначале сказал, наверное, негромко, потом воскликнул с испугом:

— Да помогите же кто-нибудь, люди! — стараясь перекричать не то стук колёс, не то стук своего сердца.

С мест поднимаются несколько пассажиров и подходят к ним. Кто-то стал делать искусственное дыхание, кто-то — вытряхивать из цилиндриков валидол…

Молодой человек стоит у края купе, в его руке её шляпка и сумочка, поднятые с пола. На лице сострадание и в глазах назревшая слеза…

Когда женщина пришла в себя и села на скамью, её взгляд был направлен туда, где сидел он.

Матросик сидел к ней спиной.

На станции Усолье-Сибирское они вышли вместе, но через разные тамбуры. Морячок шёл к автобусной остановке и чувствовал её за собой. Он шёл, не оборачиваясь, и в то же время, подавляя в себе желание обернуться.

Потом стоял в ожидании автобуса, а она была где-то рядом.

Из окна автобуса, когда тот отходил от остановки, он увидел её, стоящую за углом старого павильончика остановки: безобразно наброшена шляпка, опавшие плечи, прижатые к груди руки, и сумочку, криво висевшая у неё на руке.

Майск

1

Подвал Управления был оборудован под несколько специальных помещений. Тут были и учебный класс, и зал для боевой подготовки, и ружпарк, и каптёрка, и вентиляционная камера. На данный момент последнее помещение оказалось неплохой камерой для дознания

На потолке светят две пары люминесцентных ламп, и в помещении светло, как днём. Её продолговатая форма вмещала в себя трубопроводы, два электродвигателя — их крыльчатки направлены на квадраты калориферов. В зимнее время они нагнетают по воздуховодам тепло в вестибюль. Сейчас двигатели отключены.

В зимние и осенние дни здесь курилка, закуток для неслужебного пользования, а с недавнего времени, когда в мужской контингент блюстителей порядка влился боевой авангард представителей прекрасного пола, это слияние стало заметным даже невооружённым взглядом. В углах, на вентилях трубопроводов и батарей висели кое-какие пикантные предметы, не то чулки, не то колготки, и какие-то лоскутки. Но находившимся в вентпомещении людям было не до эстетических удобств.

Вдоль стены стояла широкая лавка-топчан, на котором сидели Михалёв и Анонычев. У изголовья, у калориферной стенки, стоял табурет — на нём сидел Заичкин. Юрочкин оседлал один из электродвигателей. Феоктистов стоял или прохаживался по небольшому коридорчику. У Михалёва лежала на коленях папка, поверх неё листы бумаги — он писал протокол.

Вопросы задавали все, вели перекрёстный допрос. Феоктистов старался быть спокойным и время от времени успокаивал своих коллег, чаще — Михалёва. Тот ругался, нагонял истерию, но больше для психологического воздействия. То есть это была его игра, обычное поведение при допросах. В каком-то смысле — их игра. В хорошего и в плохого следователя.

— Миша спокойно. А вы, любезнейший, — (к Заичкину) — не выводите людей из себя. Так начнём заново. Где ваша машина?

— Я сказал: в ремонте.

— Где, у кого? — горячился Михаил. — Или в сервисе? Мы сейчас их прошерстим!

— Нет… — Заичкин сидел потный, в расстёгнутом кителе. А в руке он держал платочек, уже серый от пота, и время от времени вытирал им лицо, шею.

— У кого? Или тебя начальничек по десять раз спрашивать? — Михаил стукнул по протоколу кулаком, следовательно, и по ноге.

Они крутились вокруг этого вопросы уже минут пятнадцать, и все были взведены. Заичкин или же молчал, либо нёс какую-то околёсицу: и об ответственности каждого из них, и о его связях в городе, в области и даже в Москве, которыми он, разумеется, воспользуется, и всех непременно будут ждать «вилы».

— Ты мне алиби, алиби давай! Не хрен мне тут блатную свою иерархию выстраивать! — горячился Михалёв. — У меня у самого шобла не хиленькая. Где машина?

— Мы ж завтра все сервизы профильтруем, — повторился Юрочкин. — И частников тоже.

«Найти, они всё равно уже ничего не найдут… — лихорадочно соображал Заичкин. — А Фомич — кремень. Мужик тёртый, полтора десятка отбарабанил по лагерям, не лопухнётся».

— В Байкальске, — сказал, наконец, подследственный.

— В сервисе или у частника? — спросил Феоктистов, остановившись почти в проёме двери.

— У частника.

— Не у Фомича ли? — спросил Анонычев.

— У него.

Все оживились.

— Ну, так бы и сказал, — миролюбиво, едва ли не ласково, произнёс Михалёв.

— Андрюша, — обратился Феоктистов к Анонычеву, — живо к Силантичу! Пусть даёт любую машину и дуй в Байкальск. Потолкуй с Фомичёвым. Только о «Волге» Заичкина, и никаких намёках о нашем к нему интересе по другим делам.

Бурят поднялся с топчана, кивнул на предупреждение Феоктистова и вышел.

У Заичкина все занемело внутри, охватило беспокойство. Предупреждение старшего следователя укололо его сознание: что ещё за интерес у них к Фомичу?.. Ведь если его хорошо колупнут, то ой-е-ёй чегошеньки могут из этой твари натянуть, а, следовательно, и на него. Кажется, он сам лопухнулся. Какого чёрта подставил этого зека?!.

— Ну, пока Андрей ездит, вы нам вот о чём поведайте, Владимир Васильевич. На чьей же машине вы выезжали вчера на пикничок?

Заичкин насупился, замкнулся.

Его молчание подействовало на Михалёва детонатором. Он бросил папку с бумагой и ручку на топчан, где сидел Анонычев, и простонал:

— Нет, ваша светлость, я так больше не могу! Это же издевательство!

— Спокойно, Миша. А вы, Владимир Васильевич, не будите в людях страсти. Отвечайте на поставленный вопрос: на чьей машине вы вчера ездили на пикник?

— Кха… Никуда я не ездил, в городе был, — негромко проговорил Заичкин, как выдохнул.

— А какого ж ты хрена плёл тут? — воскликнул Михалев.

— Так, сдуру.

— Ага! Дурочку решил повалять, да ошибся, не на того зрителя попал. Ты у нас сейчас сам будешь этой самой дурочкой! И если ещё поломаешься, то я тебя… — Михалев показал непристойный жест.

— Михаил, остынь!

Михалёв, глядя на Заичкина, проворчал.

— Мало он тебя башкой об стол звезданул…

Заичкин покрутил шеей, словно ворот стал узким и сдавливающим. С признательностью посмотрел на Феоктистова.

— Итак, если вы никуда не ездили, то где вы были в 23.45?

— Кха… по городу патрулировал.

— С кем? На чём?

— Один.

В допрос вмешался Юрочкин. Спросил:

— Простите, Владимир Васильевич, когда вы говорите, сдали машину в ремонт?

— Так вчера вечером.

— Вечером, это когда?

— В часу одиннадцатом. Мы ещё раньше с Фомичом договаривались. А тут решился.

— У вас, что с ней?

— Цвет мне её не нравился. Хотелось потемнее, а лучше — чёрную. И у него как раз появилась чёрная краска.

2

«Волга» мягко шла в сторону Юго-Западного района, в квартал «А». Викентий Вениаминович с интересом смотрел в окно на город, невольно сравнивая его с Иркутском, и находил немало преимуществ провинциального города со столицей иркутской области: чистота, простор, высота домов…

Но мысли были о другом. Мысли глубоко сокрытые, которые никому из нового знакомства знать не суждено. В глазах его была задумчивость.

Викентий Вениаминович сидел сзади за Андреем, которого перед поездкой попросил сесть спереди, как бы отгородившись от него спинкой сидения. Так ему было легче сосредоточиться, обдумать ситуацию и, в связи с ней, возникшие вопросы. А вырисовывалась, на его взгляд, интересная картина, и ему, волей случая, отводилась в ней немаловажная роль. Ну что же, поддержим её, дойдём до финала… Но больше всего в этой постановке интересовали роли всех персонажей. Хотелось понять их до конца.

Из окна своего кабинета время от времени выглядывал Прокудин. И как только «Волга» вынырнула из-за поворота улицы Фестивальной на улочку Красная, где находится Управление, он поспешил на выход.

Евгений Моисеевич, спускаясь с крыльца, расплываясь в улыбке и разводя руки в стороны, шёл гостям навстречу.

— Здравствуйте, Андрей Андреевич!

Андрей Андреевич без всякого энтузиазма, пожал потную руку и представил гостя.

— Викентий Вениаминович.

— Очень приятно! Евгений Моисеевич Прокудин, начальник уголовного розыска, — пожимал руку гостя. — Прошу ко мне! — показал широким жестом наверх.

— Евгений Моисеевич, некогда. Давай сразу к делу, — упредил Андрей Андреевич.

— Хорошо, пойдёмте.

Прокудин повёл гостей в дежурную часть.

Викентий Вениаминович, засунув руку в карман костюма, вытирал ладонь о платочек. Потных, как и неряшливых людей, он брезговал.

— Силантич, нам в капезе. Эти люди со мной, — и добавил многозначительно, — прокуратура.

Дежурный узнал Андрея Андреевича и поздоровался. Незнакомцу майор кивнул, что, в общем-то, можно было понять, как разрешение на прохождение в капезе всем.

Прошли по сумеречному коридору, мимо стола (отбойник-успокоитель горячих голов), на котором стояла банка, наполовину наполненная окурками, и спустились к двери, выводящей на территорию капезе. Дежурный отодвинул металлический засов и проводил гостей на двор.

Двор был широк. По периметру огорожен кирпичными строениями: гаражи для служебных машин, вольеры для собак и красное приземистое здание, где располагались камеры предварительного заключения — КПЗ. С двух сторон бетонная ограда. И над всем этим в несколько рядов колючая проволока.

У двери капезе Прокудин нажал на кнопку. Изнутри раздался резкий звук звонка.

Через минуту открылось маленькое окошечко, и на посетителей уставился глаз.

— Майор Прокудин. И со мной двое из прокуратуры.

Прогремели замок и засов, и вскоре открылась дверь. Их встретил сержант, большой, налитой, красный, как переспелый помидор, в расстёгнутой до пояса рубашке. Рукава закатаны до локтей.

— Проходите, — пригласил он, отступая в сторону.

Посетители вошли, за ними тут же задвинулся засов, и звякнули ключи в замке.

Сержант повёл гостей вглубь помещения, по сумрачному покрашенному коричневой краской коридору.

За столом дежурки сидел уже немолодой старший лейтенант. При появлении людей поднялся, подслеповато, как крот, посмотрел на вошедших. Прокудин, кивнув на своих спутников, сказал:

— Ваня, люди из областной прокуратуры. Изобрази им Гнедова, они поговорить с ним желают. Есть у тебя свободный кабинетик?

— Есть один, пока не занятый. Сичаза организуем, Евгений Моисеич. — Ваня повернулся к верзиле. — Проводи Гнедова в первую камеру.

Верзила кивнул и, забрякав ключами, пошёл вглубь бокового коридора. Старший лейтенант, невысокого роста, мешковатый, сам повёл посетителей в пустующую камеру. Толкнул дверь рукой, и та отворилась, тонко скрипнув.

— Вот, пожалуйста, элитная.

— Спасибо, Ваня! — поблагодарил Прокудин. — А теперь оставь нас.

В камере находились нары, столик, стул — все приковано к полу.

Андрей Андреевич положил на стол папку и стал вынимать из неё чистые листы бумаги.

Викентий Вениаминович присел на нары.

Ввели Гнедого.

— Товарищ майор, арестованный Гнедой доставлен на допрос! — доложил сержант, стараясь выдерживать солдатскую выправку, но это ему не удавалось, мешали живот и въевшаяся в кровь разболтанность.

— Ладно, иди, — небрежно отмахнулся майор.

Андрей Андреевич сказал арестованному:

— Садись, вот, к столу.

Гнедой выполнил команду, сел на указанное место.

— Гнедой, мы следователи прокуратуры. У нас к тебе несколько вопросов имеется. Первый — ты действительно убил человека?

Арестованный, пожав плечом, кивнул.

— Так. Скажи, применялись к тебе какие-нибудь меры воздействия, скажем: побои, насилие, пытки?.. — Гнедой дёрнул головой: нет. — Значит, у тебя к следствию претензий нет?

Андрей Андреевич вопросительно посмотрел на куратора. Тот сидел, рассматривая арестованного.

— Тебя сегодня вызывал следователь? — продолжал допрос Андрей Андреевич.

— Да.

— Кто был при допросе?

— Следователь Феоктистов, какая-то баба из прокуратуры и ещё мужик, пожилой.

— При допросе ты ничего особенного не заметил? Никто из этих людей тебя не просматривал через какой-нибудь прибор?

— Не знаю… Баба какую-то трубу крутила. Бинокль при ней как будто. В трубе что-то светилось вроде.

— Ага! — оживился Андрей Андреевич. Он пододвинул к арестованному листы, ручку. — Ну-ка, нарисуй нам её.

— Кого?

— Трубу! Не бабу же.

Гнедой поднял тяжёлый взгляд, обвёл им присутствующих — те выжидающе смотрели на арестованного.

— Я не умею рисовать.

— Ну, ясно, у тебя другое хобби, — усмехнулся Андрей Андреевич. — Рисуй, как умеешь. Но чтобы понять можно было, что это труба, а не нога той бабы. Давай.

Гнедой взялся за ручку. О чём-то поразмыслил, посоображал и приступил к рисованию.

Посетители наблюдали за ним молча. Лишь Прокудин недоуменно поглядывал то на Андрея Андреевича, то на гостя. Ему хотелось о чём-то спросить, но присутствие Гнедого сдерживало его любопытство.

— Гнедой, скажи, а та баба, как с этим прибором играла? — спросил Андрей Андреевич.

— На меня его наводила.

— И долго смотрела?

— Не знаю. Я потом только увидел. Огоньки в ней какие-то светились.

— Как светились?

— Как в фонарике. Только слабые, красноватые, не то малиновые.

— Ну ладно, рисуй.

3

Машина ПМГ, пропетляв по Байкальским улочкам, остановилась у дома Фомичёва. Анонычев и водитель вышли из машины и направились к воротам гаража, выходящим на улицу.

Ворота были заперты изнутри. Милиционеры прислушались, в гараже чувствовалось движение. Сержант-водитель сказал:

— Там, кто-то есть. Стучим?

Анонычев кивнул и стукнул кулаком по воротине. Но на стук никто не отозвался. Ногой забарабанил сержант.

— Каво надо? — послышался возмущённый голос.

— Фомич, угро! — ответил сержант. — Выйдь на минуту.

— Не могу. Машину крашу.

— Ты дурака-то не валяй. Не то ворота вышибем, — пообещал сержант.

— Да чо случилось?..

— Выходи, узнаешь!

В гараже послышался матюжок, возня, вскоре раздался стук запора и из створки ворот вышел мастер. Он был в переднике, заляпанном краской, в марлевом респираторе, который тут же сдёрнул с лица на подбородок. Человек едва ли не коричневый, но не от загара, а от чифиря, медвежеподобный, а в своём недовольстве казавшийся злым.

Анонычев показал удостоверение. Фомич заглянул в него и проговорил:

— Здрасте, здрасте. Давно не встречались. Чево надо?

— Дело есть, — миролюбиво сказал Анонычев.

— Валяй.

— Скажи, Фомич, к тебе, когда Заичкин машину загнал на ремонт?

Молчание. Фомич изучающе посмотрел вначале на следователя, потом на сержанта, перевёл взгляд на ПМГ.

— Фомич, если ты не хочешь говорить здесь, то поехали с нами. Карета подана.

— Так чо стряслось?

— Что? — Анонычев тоже посмотрел на мастера строгим взглядом. — А то, что Заичкин прошлой ночью сбил и насмерть беременную женщину и скрылся.

— Женщину-у!.. О ни себе хренушечки…

— Мы его арестовали. Сейчас ведём допрос. Если хочешь идти с ним по одной статье, то валяй, покрывай.

— А мне это надо? Ха, нашёл подельника! — это уже относилось к Заичкину.

— Тогда ответь на два предварительных вопроса: когда Заичкин поставил к тебе машину, и с какой целью?

Фомич почесал под шапочкой затылок.

— Так ночью сёдня. С постели сдёрнул, сучок. Пригнал, как сумасшедший. Говорит, сосну попьяне бодал. Баба узнает, говорит, с потрохами съест. Выручай, говорит. Плачу, говорит, вдвое, и, говорит, чтоб обязательно в чёрный цвет. Я было отказываться, мол, подожди до утра, так материться стал, стращать. Пришлось, начальник всё ж… — спортивная шапочка, замызганная, заляпанная, поползла на бок. — А это вон, какая сосна… Ну и ну.

— На машине были какие повреждения?

— Были.

— Пошли, посмотрим.

— Ага, посмотришь. Вчера же всё поснимали и изрезали. Вывез куда-то.

— Он пьяный был?

— Я не принюхивался, кажется. Глаза, как светляки, горели. Без бодуна явно не обошлось.

— Во сколько он приехал?

— Ну, до минут не скажу, но кажется, не то в двенадцать, не то уже в первом часу. Я уже первый сон досматривал.

— Хорошо, Фомич, сегодня занимайся, крась машину. Потом мы тебя вызовем. Дело ведёт капитан Феоктистов. Но мы все к нему завязаны.

— Понятно… — вздохнул Фомич и часто-часто зачесал затылок, сорвав с головы шапочку и шлёпнул ею по воротине гаража. — Вот, хорёк вонючий! Ох, и хорёк, тьфу!

Мастер по-медвежьи развернулся, поднял с земли без вины виноватую шапочку, и ушёл в ворота, не попрощавшись.

В городе творилась суматоха, как будто на электролизном комбинате произошла диверсия, и там был взорван какой-нибудь важный объект. Отовсюду слышались завывания сирен, голоса из громкоговорителей, установленных на легковые автомашины ГАИ, требующие водителей всех видов транспорта принять в сторону или остановиться.

Со всех сторон в квартал «А» мчались машины ГАИ и милиции. Они окружали здание УВД. Офицеры заполняли фойе и даже дежурную комнату, сержанты и рядовые блокировали вход в вестибюль. Все были возбуждены.

4

По коридору раздались шаги, в венткамере появился Анонычев.

Присутствующие устремили на него взгляды.

— Ну что, Андрюша? — спросил Феоктистов, прерывая допрос.

Андрей подмигнул коллегам и обратился к арестованному, который, кажется, ещё больше побледнел и вспотел.

— Ну что, Владимир Васильевич, сами всё расскажете или будем волокиту со свидетелем затевать?

Заичкин затеребил платочек в руках и стал им вытирать шею.

— Ну что Фомич сказал? — не вытерпел Михалев

— А то, что этот начальник ГАИ — хорёк вонючий!

— Ха-ха! Ну и Фомич!

— И ещё сказал, что этот начальничек поднял его с постели среди ночи и заставил в срочном порядке ремонтировать машину, которой он, якобы, сосну бодал. Ну, а когда опамятовался, то уж сильно испугался жены. И настолько, что заставил Фомича перекрашивать авто и притом в чёрный цвет и притом в три дня.

— Кха! А я что говорил? — едва не воскликнул Заичкин.

— А что он вам тут говорил? — не понял Анонычев

— А то, Андрюша, — пояснил Феоктистов, — что он машину отогнал в ремонт в одиннадцатом часу. И то, что просил Фомича перекрасить её в чёрный цвет.

— Видишь ли, белая ему, ну никак не подходит. Тьфу, какая гадость! — сплюнул Михалёв. — Я б её, белую, так вообще бы в Ангаре или Китое утопил, дрянь такую!

— Да… — в некотором замешательстве проговорил Андрей. — Но тогда для чего вам понадобилось снимать и изрезать капот, бампер — ещё… что там ещё?

— О-о, интересный поворотик… — протянул Михаил. — Ну-ка, ну-ка, с этого места поподробнее.

Заичкин опуская голову, закрутил ею, тем самым, давая понять, какие они все тут идиоты. И замолчал.

— Владимир Васильевич, молчание не в вашу пользу. Так почему приказали изрезать металл с машины?

Заичкин не отозвался, он пребывал в прострации. И было отчего. С одной стороны, он уже изобличён в наезде, следовательно, в убийстве человека. «И как он мог забыть про капот, бампер?..» И второе, по намёкам, по обрывкам фраз он понял, что Феоктистов и Михалев что-то знают про его автомобильные делишки, возможно, про угоны и про аферы что-то пронюхали. И теперь перед ним стала дилемма: сознаваться в наезде или же в аферах с легковыми автомашинами. Вторая была предпочтительнее. Но в первом варианте он допустил ряд оплошностей, которые не позволят ему так просто снять подозрение. Нет алиби. Ещё притянул сюда Фомича. Помог, зэковское мурло!..

Михалев с плачем простонал.

— Граф, ваша светлость! Разрешите, я ему рыло начищу, а? Как автолюбитель начальнику ГАИ, а? Ну, сами посудите, в кои веки может представиться ещё такой счастливый случай?

Феоктистов, не обращая внимания на его стенания, спросил Заичкина:

— Ну что, Заичкин, начнём сначала? Где вы были в 23.45?

5

Прокудин, после допроса Гнедого, вёл гостей к себе в кабинет. По пути, уже исчерпав всякое терпение, стал приставать к спутникам с вопросами.

— Андрей Андреевич, что всё это значит? Что за прибор? Что за труба?

Гости переглядывались и помалкивали.

— Нет, ну товарищи, так нельзя! Я ничего не понимаю…

— Евгений Моисеевич, потерпи. Не будем же мы вот здесь, во дворе объяснятся. И потом дело серьёзное… — с таинственной загадочностью проговорил Андрей Андреевич. — Тут подумать ещё надо, стоит ли о нём распространяться?

— Андрей Андреевич! Вы что? Не доверяете мне?! — обиженно воскликнул Прокудин и на его лице вспыхнул румянец. — Я… я просто от вас этого не ожидал.

— Ладно, ладно, Женя, успокойся. Веди к себе, там и поговорим.

Остановились у входа в дежурку, и Прокудин нажал на кнопку звонка. Дверь открыл майор.

— Моисеич, тебе звоним Блатштейн, — сказал Силантьевич. — Просил позвонить ему, как появишься.

— Хорошо.

По «чёрному» ходу они поднялись на второй этаж.

Открыв кабинет и отступив на шаг в сторону, Прокудин в лёгком поклоне и согнутой в локте рукой пригласил гостей войти.

— Прошу.

Те вошли. Андрей Андреевич, не спрашивая разрешения у хозяина кабинета, прошёл за его стол и, плюхнувшись на стул, потянулся к телефону. Набрал номер.

— Яков Абрамович… Из кабинета Прокудина… Пожалуйста.

Подал трубку Прокудину. Тот подхватил её и замер с ней в полусогнутом положении над столом. Хотел было сесть на стул у приставного стола, но так и застыл на половине движения, парализованный грозным окриком.

— Прокудин, что у тебя там творится? У вас там что, совсем крыша поехала?

— Да мы…

— Ты мне не мычи! Ты мне сейчас же освободи Заичкина!

— Так он же раскололся.

— Ты мне спектакль в ангелов не разыгрывай! Я знаю, как это делается. Ты ещё под стол с голой попкой ходил, а я эту премудрость уже постигал. Если твои сопли по стенам размазать, так ты и отца родного и меня, в том числе сдашь, или же на себя все смертные грехи повесишь.

— Яков Абрамович, его никто и пальцем не трогал, уверяю вас.

— Ты меня, кажется, не понял. Тебе разъяснить? Дай сюда прокуратуру!

Прокудин выпрямился, его лицо ломали растерянность и досада. Протянул трубку Андрею Андреевичу.

— Слушаю, Яков Абрамович.

— Андрей, какие у вас новости? Есть прибор?

— Да, есть. Все четыре рисунка в общих чертах сходятся.

— Где он?

— Пока не знаем.

— Ищите. И Заичкина постарайтесь освободить.

В трубке послышались короткие гудки. Андрей Андреевич поглядел на неё, словно недослушал чего-то, и положил на аппарат.

Викентий Вениаминович вопросительно посмотрел на него.

— Искать сказал… — ответил тот.

Гость понимающе кивнул.

— Что искать? — не понял Прокудин.

Гости переглянулись, и после непродолжительной паузы Викентий Вениаминович согласно кивнул на немой вопрос Андрея Андреевича.

— Трубу, которую ты видел на рисунке Гнедова, — сказал Андрей Андреевич.

— А что это за аппарат?

— Вот, гляди.

Андрей Андреевич раскрыл папку и стал раскладывать на столе рисунки.

— Дело в том, — начал он объяснение, — что твой подчинённый использует в следственных мероприятиях какой-то прибор. Назовём его по общепринятому — детектором лжи. Или сокращённо — делжи, условно. Но прибор, похоже, универсальный, точный, позволяющий распознавать убийцу. Но что он именно показывает, на что реагирует? — это не ясно.

Прокудин с интересом рассматривал изображённый на листах предмет.

В разговор вступил Викентий Вениаминович.

— Нас даже не столько эти уникальные особенности интересуют, Евгений Моисеевич, в этом как раз его плюс, и надо только приветствовать этот феномен. Вопрос в другом. И мы бы хотели, чтобы вы правильно нас поняли и помогли. Вопрос в том, что этот делжи незаконен. Мы не знаем, каким образом он влияет на человека, на окружающих, ну и так далее. То есть мы не знаем, насколько он опасен. Ваш же уважаемый граф, похоже, не осознает данного обстоятельства и действует в нарушении не только закона, но и этических норм. Но вы-то должны понимать, что это значит?

Прокудин поднял на гостя глаза и подобострастно закивал: а то, как же, мы ж с понятием…

— Так давайте спросим у него самого? — брякнул он.

Оба гостя усмехнулись, что Евгения Моисеевича привело в смущение.

— Ну, Моисеевич, хм… — с разочарованием проговорил Андрей Андреевич.

Прокудин зачмокал уголком губ, провёл пальцем за воротом и поправил галстук

— У вас какие с графом отношения? — спросил Викентий Вениаминович.

— Да… — пожал плечами Прокудин. — Служебные.

— Ну, вот вам и ответ. Поэтому, мне думается, к нему с этим вопросом не следует подходить. Мы, пожалуй, единственное, о чём вас хотели бы попросить: понаблюдайте за ним. Сами понимаете…

— Конечно, конечно…

— И не вступать с ним на данную тему в разговоры. Только ведите наблюдение, не вспугните.

— Ну а теперь, Женя, давай извлекать Заичкина. — Андрей Андреевич стал собирать на столе рисунки. — Где он у графа?

— Здесь, — Прокудин показал пальцем в пол.

— Пошли.

6

— Вот так бы и давно, — миролюбиво, даже ласково, говорил Михалёв, забирая от Заичкина листы допроса, на которых тот расписывался. — Умонька. А то заставляешь нервничать, сквернословить, будить в человеке зверя. Ты что думаешь, я только материться могу? Не-е-ет. Я очень даже могу быть обходительным и культурным. Когда к нам без дураков. Куда его, граф?

— В камеру, в капезе.

— Давай к этим, к лихим мальчикам?

— Они ж его изнасилуют! — подыгрывая Михалёву, испуганно воскликнул Юрочкин.

— А тебе что, жалко его задницы? Ха! Да такую курву только таким путём и надо исправлять.

В коридоре послышались шаги. Раздался голос Прокудина.

— Феоктистов!

Анатолий выглянул из двери вентпомещения.

— Где Заичкин? — голос начальника звучал резко, повелительно. Рядом с ним был Андрей Андреевич и незнакомец в гражданском.

На вопрос начальника Анатолий качнул головой взад себя: здесь…

Прокудин и гости вошли в помещение. Андрей Андреевич, едва кивнув присутствующим, устремил взгляд на Заичкина, его интересовало физическое состояние арестованного.

В помещении было душно, накурено и пахло пóтом. Неприятный, запущенный вид венткамеры, в углах на полу и на вентилях трубопроводов какие-то лоскуты, тряпки. Гости, оглядываясь, брезгливо морщились.

При их появлении всё замолчали, а Заичкин поднялся. Вид его был виноватый, жалкий, вызывающий отвращение. Но внешних изменений на нём не было, даже китель и рубашка были без признаков повреждений, не помяты, не порваны. Галстук слегка приспущен, что не могло говорить о бурных дебатах, переступающих парламентскую этику. Правда, люди, побывавшие в этих прениях, похоже, изрядно попотели.

Викентий Вениаминович пренебрежительно дёрнул носом и перевёл взгляд с Заичкина на молодых людей. Вначале он остановился на Михалёве, который держал в руках исписанные листы бумаги. Потом на Юрочкина и Анонычева.

Гость ни о чём не говорил, но глаза его, цепкие и проницательные вызывали насторожённость. Феоктистов стоял с боку и наблюдал за ним.

— Ну что, Владимир Васильевич, как ты? — спросил Прокудин. — Неужто ребята тебя раскололи?

А Михалёв добавил:

— По самы ягодички!

Заичкин тяжело вздохнул и отвёл глаза в сторону.

— Неужто и в самом деле ты эту бабёнку сбил?

Андрей Андреевич взял у Михалёва листы и углубился в чтение. И незаметно для себя самого закачал головой: ой-е-ёй!..

— Они тебя били? — продолжал спрашивать Прокудин.

— Да нет… Кха… — хрипловато отвечал Заичкин. — Да что там, давай в камеру, да и дело с концом. Хоть отдохну. Устал я, — завёл руки за спину.

— Нет, ты сейчас поедешь домой. Мы ещё разбираться с этим делом будем. — Прокудин повернулся к Феоктистову. — Ты сейчас выпусти его.

— Не могу.

— Что значит «не могу»? Если под честное слово не можешь, возьми подписку о невыезде, и отпусти.

Андрей Андреевич передал листы гостю и устремил взгляд на Заичкина.

— Ну и ну!.. — покачал он вновь головой. — На самом деле так было, а, Заичкин? — и, не дожидаясь ответа, обратился к Феоктистову: — А почему здесь допрос проводили?

— Иначе нельзя, замотают советами, — усмехнулся Анатолий.

— Кто?

— Да хотя бы вы, — ответил за Анатолия Михаил.

Андрей Андреевич вскинул на него взгляд, Михалёв смотрел на него с вызовом.

— Ты всё не можешь угомониться? — прищурил левый глаз Андрей Андреевич.

— Ты-ы… Ты как разговариваешь? — возмутился Прокудин.

Феоктистов перевёл назревающий скандал на рабочий лад. Сказал:

— А что? Здесь тихо, спокойно. А, Заичкин, как?

— И глухо, как на три метра под землёй, — опять с насмешкой вставил Михалёв.

Викентий Вениаминович, едва заметно усмехаясь на реплики Михалёва, вернул Феоктистову листы допроса.

— Значит, вы и есть легендарный граф? — спросил он Анатолия.

— Даже легендарный! — Феоктистов окинул незнакомца оценивающим взглядом, пытаясь понять, кто перед ним и что ему здесь надо. Одно сдерживало, чтобы не потребовать удаления его из помещения, присутствие при нём непосредственного начальника, и начальника следственного отдела городской прокуратуры.

Андрей Андреевич, упреждая вопросы, представил гостя:

— Викентий Вениаминович, старший следователь по особо важным делам областной прокуратуры. У нас с проверкой… и с помощью.

Прокудин заулыбался, испытывая приятные эмоции от присутствия при нём уважаемых людей из столь уважаемого ведомства.

Феоктистова представил, несколько каламбуря, Михалёв:

— Граф Феокт, собственной персоной! Титул пожалован за ряд выдающихся дел, при полном соблюдении норм морали и этики, то есть благородства. Правильно я говорю, Вовочка? — обратился он к Заичкину.

Аттестация вызвала у иркутского гостя улыбку. И насмешку сотрудников над Вовочкой. Заичкин едва заметно кивнул в знак согласия, однако заметил:

— Чего тебе не хватает.

— Вот, товарищи, слышите? Хоть этому гражданину через пять минут будет предоставлено почётное место у параши и тот, не кривя душой, признает достоинства следователя Феоктистова.

Михалёву, наверное, как и всем его ребятам, следователям, было весело — раскрыто первое дело по Заичкину, не за горами предстояли ещё дела, и набатом отзовутся в городе, в том числе кое над кем из присутствующих здесь. Начальнику ГАИ они тоже понравится.

— Ну что же, пойдёмте, Владимир Васильевич, — сказал Прокудин. Он был не столь оптимистично настроен.

Заичкин тяжело вздохнул, обречённый, ко всему готовый. Руки, заведённые за спину, мяли платочек.

Прокудин и гости вышли первыми. Заичкин за ними, проходя мимо следователей, образовавшими две шеренги перед выходом.

В коридоре Прокудин сказал Юрочкину:

— Пока поднимаемся в дежурку, ты беги к себе, принеси бланк о невыезде.

Юрочкин поспешил по запасному лестничному маршу на второй этаж.

Викентий Вениаминович приотстал и, взяв Феоктистова за локоть, спросил:

— Граф, скажите, если конечно не секрет: каким образом вы вышли на Заичкина?

Феоктистов загадочно улыбнулся.

— У меня, как бы это сказать попонятнее, на подобную категорию людей, подлецов, убийц, глаз намётан. Вижу их насквозь.

— Прекрасный глаз! А из чего он состоит?

Анатолий глянул на гостя более внимательно, и вновь усмехнулся.

— Он перед вами, смотрите. Хотите, я прямо сейчас продемонстрирую его проницательность?

— На ком?

— Да хотя бы на вас.

— На мне? Интересно. Ну-ка, ну-ка, неужто и я подлец или убийца?

— Я этого не говорил.

— Но вы же сами сказали: эту категорию людей насквозь видите.

— Хм, у вас другое.

— Что же?

Феоктистов ещё раз внимательно посмотрел на гостя.

— Ваше присутствие здесь связано с происшествием в медвытрезвителе. И вы здесь для того, чтобы это дело как-то замять, или чтобы оно не так громко прозвонило по общественности. Возможно, из чести и престижа милиции, а, возможно, здесь задеты чьи-то личные интересы. Полагаю — второе. Вы здесь в роли громоотвода. Так?

Гость внимательно выслушал, чему-то усмехнулся, но не ответил.

— Значит верно. И мои опасения не напрасны, — заключил Феоктистов.

— Какие? И почему опасения?

— Уйдёт это дело, как вода в песок, вы его выплесните. И никто за убийство не понесёт наказания.

— Ну, тут вы хватили, уважаемый граф.

— Переведут их из одного подразделения в другое или из города в город, может и в другую область, на том и закончатся наказания.

Теперь гость внимательно посмотрел на следователя, такая проницательность ему тоже понравилась, и не беспочвенны были выводы следователя.

— Только вот что я хочу сказать: дело это я так не оставлю. Я доведу его до суда. — В голосе Феоктистова прозвучала твёрдость, в которой прослушивались нотки злости.

— Успокойтесь, граф. В нём и должностное и уголовное преступления. Надо брать всё в совокупности.

— Это давно понятно. И эти банщики должны были быть отстранены от работы, и сидеть, — Анатолий развёл в стороны руками, — «однаха», как говорит Бахашкин …пáрят и дальше.

Они поднялись из подвала к дежурному отделению, и гость приостановился.

— Ну, граф, больше мне вас никак не представили, за проницательность спасибо. Не подлец — и тем счастлив. Однако был бы рад посмотреть на ваш универсальный глаз. — Викентий Вениаминович загадочно улыбнулся. Но улыбку эту можно было расценить и как приятельское расположение, и Феоктистов с двойственным чувством пропустил его вперёд себя в дежурку.

Заичкин, теперь уже не тот нагловатый, шумный, со звонким голосом, а притихший, пришибленный свалившейся на него бедой, с глазками затравленно бегающими, стоял в окружении следователей и негромко покахыкивал в кулачок. Привычка с детства, но теперь это подкахыкиванье, вырываясь непроизвольно, походило больше на чих простуженной овцы.

Викентий Вениаминович смотрел на начальника ГАИ с едва скрываемым призрением, его продолговатое лицо кривила усмешка.

Андрей Андреевич, уловив этот взгляд, отошёл от Заичкина.

В дежурной части и в вестибюле было немало народа: милиционеры из отделения милиции, сотрудники ГАИ, — они стояли или сидели в напряжённом ожидании, кто-то перешёптывался, но все смотрели за перегородку. Старшие офицеры ГАИ, командиры находились и в дежурке, разговаривали с начальником ГАИ и со следователями.

Когда со второго этажа продирался сквозь толпу Юрочкин, сотрудники ГАИ останавливали его, пытались выяснить суть дела и положение их начальника. Спрашивали:

— Серёга, это правда?..

— Может ошибка, а?..

— Он что, сам признался?..

— Ребята, ничего не могу сказать. Но влип ваш шеф, кажется, основательно.

— Вы ему, поди, руки там вывернули!..

— Печёнку измочалили…

— Не говорите ерунды! — отмахивался Сергей от реплик.

Наконец он попал в дежурку и подал Прокудину бланк. Тот передал его Феоктистову: оформляй…

Анатолий, разговаривая о чём-то с Викентием Вениаминовичем, принял листок, но заполнять стал не сразу. Посмотрел вопросительно на Заичкина, как бы спрашивая: ну что, Владимир Васильевич, что будем делать?.. Домой или в капезе?..

Заичкин опустил глаза. Анатолий заполнил бланк.

— Распишитесь, Владимир Васильевич. — Заичкин взял ручку. — Наверное, нет смысла объяснять вам, что этот документ означает?

— Кха, знаю, — едва слышно ответил Заичкин.

Его новое положение было слишком невероятным.

Как только формальности были выполнены, Андрей Андреевич заторопился.

— Ну, Владимир Васильевич, поехали, — сказал он и первым направился из дежурки. — До свидания. — Это уже относилось ко всем присутствующим.

Заичкин на прощание лишь кивнул и, поёживаясь, подкахыкивая, последовал за ним. Викентий Вениаминович вышел следом. Феоктистов уловил его взгляд на себе, его усмешку.

Провожать гостей пошёл Прокудин.

Присутствующие милиционеры в молчаливом недоумении провожали их до выхода, потом сквозь окно до чёрной «Волги», которая стояла среди множества спецмашин.

Вскоре «Волга» резко взяла с места и понеслась с площадки в город. За ней рванули две машины ГАИ, «Жигули» и «Москвич», — сопровождать начальника ГАИ.

Иркутский гость заронил в душу Анатолия чувство, похожее на смятение, беспокойное чувство. Он задумчиво смотрел через окно и думал: «Что бы это значило?.. На что он намекает? О глазе, о проницательности?.. Может его, удивило неожиданное раскрытие Заичкина?.. Хм, так пусть знает наших!» — усмехнулся он и за шуткой почувствовал успокоение.

Вернулся Прокудин.

— Ну а теперь, Анатолий, пойдём ко мне, — сказал он.

— Нам тоже? — спросил Михалёв.

— Нет, с вами завтра утром. Особенно с тобой. Свободны.

Прокудин и Феоктистов направились из дежурки, но их остановил голос Папяна.

— Фыактыстов! Ты нам ничо не хош сказат?

Анатолий обернулся. Сотрудники ГАИ смотрели на следователей с ожиданием.

— Вообще-то, Миша, сейчас рановато говорить о виновности вашего шефа, мы не суд. Но по результатам следствия, предварительно, вывод такой — свинья ваш командир. А остальное в суде услышите.

7

Машину прокуратуры сопровождали две машины — ГАИ. Одна, обогнав «Волгу» у стадиона «Ермак», шла впереди. Вторая — сзади, обе с включёнными маячками. Время от времени на перекрёстках они включали звуковые сигналы, на улицах транспорт шарахался от них в стороны.

Подъехав к зданию прокуратуры, пассажиры из «Волги» вышли и, молча, направились к входу. Сотрудники ГАИ тоже вышли и встали возле своих машин. Заичкин по привычке сделал им рукой знак: ждать! Но, вспомнив, кто он теперь, отмахнулся с досадой: пошли вы…

В кабинете Андрей Андреевич не пригласил Заичкина сесть, а, молча, ткнул на первый стул, стоящий у приставного стола. На что тот сразу не среагировал, ещё не привык к полу жестам, к полутонам. Уже зайдя за стол и усаживаясь на своё место, Андрей Андреевич приказал:

— Садись! — Заичкин сел.

Викентий Вениаминович прошёл к окну, встал к нему, опершись в подоконник задом и скрестив руки на груди. Под его взглядом Заичкин поеживался.

— Пфу-пфу-пфу! — отпыхиваясь, произнёс Андрей Андреевич, — Ну и дела в нашем союзном королевстве. Скажи, Заичкин, как ты всё-таки попался?

— Как?.. Да хрен его знает, как? Глупо, непонятно, сумбурно. Кха!

— А зачем было сбегать, сопротивление оказывать?

— Не знаю, — закрутил он головой. — Ничего не понимаю.

— Ну, а как ты на бабу наехал? Сильно пьяным был?

— Кха… Да не то чтобы. С обеда ещё уехали на Китой, поддавали, кувыркались…

— С кем?

— Да с общаги на Московской, Вальку и Тоньку взяли. Помнишь, наверно?..

Андрей Андреевич кивнул и тут же поёжился от неловкости, он уже принял дистанцию между собой и Заичкиным и теперь не хотел с ним иметь ничего общего, даже общих знакомых, тем более в столь пикантных мероприятиях, когда-то их объединявших.

Чтобы сменить тему, на которую вольно или невольно вышел Заичкин, сказал:

— И перекрёсток-то вроде большой, хоть армейские манёвры проводи.

Заичкин к счастью последовал по его мысленному тропу. Заговорил:

— Вот-вот. Трамвай видел, пассажиров видел, а её не заметил. Как специально чёрт на машину толкнул. Правда, занесло маленько, — и примолк.

Хозяин и гость похоже не слушали его, на лицах отчуждённость и безучастность, даже презрение. Стало горько и стыдно: как быстро люди меняют своё отношение к тем, кто был недавно их товарищем, другом. Вспомнился Фомич — даже тот, на кого он надеялся, с кем связывает многое что из их общих интересов, и тот заложил, паскуда. А что ещё ожидать от него, когда их по другим делам раскрутят? — как намекали Феоктистов и Михалёв. А Фомич немало поработал над машинками ему подогнанными, и по его разнарядкам…

— Собственно, подробности вашего наезда нас не интересуют, — перебил его размышления Викентий Вениаминович, — теперь суду определять степень вашего преступления. Нас интересует, как вышел на вас Феоктистов?

— Так я уже сказал: не знаю, кхе…

Заичкин сидел вполуоборот к гостю, взъерошенный, подавленный.

— Ну, хорошо. Когда вы были в кабинете у следователей, кто там находился?

— Дак Мáлина, Бердюгин.

— Не заметили ли вы что-нибудь у них необычного? В руках, на столах?

Заичкин пожал плечами, напрягая память. Когда там было что-то замечать? Как обухом по голове: «Вы арестованы!..» И Мáлина там ещё. Все в мозгах перевернулось.

— Не торопитесь с ответом. Припомните. Может какие-нибудь предметы, скажем: цилиндр, коробки, футляры от чего-нибудь, может быть свёртки?

— Кха! Коробка была! — футляр от бинокля. Цилиндр! — оживился Владимир Васильевич, обрадованный тем, что, кажется, может быть чем-то полезным. Почувствовал это скорее подсознательно, и всё усилия направил на угождение, на стремление заработать хоть какие-то дивиденды на будущее. Живо реагировал даже на оттенки голосов.

— Так, хорошо. Какого цвета были эти предметы.

— Тёмные. Точнее, тёмно-коричневые. Нет, цилиндр был чёрный.

— Какой длинны?

— Как пинал или футляр от чертежей. Ну, как у студентов. Они потом с ними и ушли.

Викентий Вениаминович понимающе покивал и обратился к Андрею Андреевичу:

— Ну что, Андрей Андреевич, может, пригласим Светлану Ивановну?

Заичкин насторожился.

Андрей Андреевич потянулся к телефону.

— Аллё, Светлана Ивановна, хорошо, что тебя застал. Зайди ко мне.

Бросил трубку. Машинально пригладил волосы, поправил галстук. Пальцами отёр уголки рта, словно готовился к любовному свиданию.

Войдя в кабинет, Светлана насторожилась. Заичкин вызвал это чувство.

— Хорошо, что не ушла, — дружески заговорил шеф, — присаживайся, — показал на ряд стульев напротив Заичкина.

Мáлина, стараясь быть спокойной, прошла и села поодаль от Заичкина по другую сторону стола.

— Светлана Иванна, скажите, при аресте вот, Владимира Васильевича, что за предметы были у вас в футлярах? — спросил Андрей Андреевич.

«Андрей перешёл на «вы», — заметила она про себя, значит, серьёзное что-то происходит.

— Не знаю, о каких футлярах идёт речь, Андрей Андреевич?

— Кха! Да как же, Светлана Ивановна, — воскликнул Заичкин, и тут же под её взглядом пригасил голос. — Вы и доктор… Как же, он с одним, а вы с другим ушли.

От следователей не ускользнули заминка Мáлиной и ненавидящий взгляд, обращённый на Заичкина. Викентий Вениаминович смотрел на молодую женщину с интересом и восхищением. Она сидела к нему лицом, красивая и строгая: с таких женщин картины бы писать. Боже мой, чем ты занимаешься, Кент!..

— Светлана Ивановна, — сказал он участливо, — если это какой-нибудь секрет, то не говорите. Вы ведь не на дознании.

— Мне нечего скрывать. А если Заичкин имеет в виду предметы моей личной атрибутики, то могу перечислить, что в них было. Только, по-моему, этот перечень не для мужского уха.

— Однако Бердюгину вы его доверили, — улыбнулся гость.

— Не сам секрет, а ношу. Он любезный человек и в отличие от некоторых, не убивает женщин, а старается облегчить им их существование. Старается скрасить им жизнь.

— Так значит, это были ваши коробки?

Гость стоял перед окном, и лицо его немного затемнённое, по нему нельзя было уловить душевные и умственные движения. Светились глаза, ровные ряды зубов с одной золотой фиксой с правой стороны. И белела прядка волос над высоким лбом, тоже с правой стороны.

— Да, конечно.

— А вы не могли бы показать содержимое этих коробок?

— Вас интересует моё белье? — удивилась она.

— Ха-ха! В некотором роде…

— Ну, вы и скор!

Заичкин подхохотнул и тут же осёкся: человек у окна скребанул по нему взглядом. Гость подал Андрею Андреевичу знак головой: выпроводи этого!..

— Вот что, гражданин Заичкин, — и в шутку и всерьёз проговорил Андрей Андреевич, — можете быть свободным, в пределах, конечно, подписки о невыезде. Идите домой и больше уделите внимание молитвам. Замаливайте свой грех, может суд это учтёт при вынесении приговора.

— А прокуратура? — вырвалось у Владимира Васильевича.

Ответила Мáлина, лаконично и сдержанно:

— Вас, Заичкин, с учётом прежних грехов, раньше надо было судить. Зря я в своё время не возбудила против вас ходатайство, может быть, минула бы Кудряшкину роковая встреча с вами. Только под подлецов подобного рода статью ещё не придумали. Надеюсь, сейчас вы всё получите сполна.

У Заичкина задрожали губы, подбородок, лицо стало омерзительным, противным ей. Он хотел было что-то возразить Мáлиной, но Светлана, не сдержав гнев, процедила сквозь зубы:

— Во-он! Мразь!

— Ты… Вы… Не имеете право…

— Что?!. — выдохнула она, приподнимаясь.

Владимир Васильевич приподнялся, попятился от стола и в пол-оборота поспешил к двери, где тут же и скрылся. И никто его не окликнул, никто не остановил.

Мáлина осела на стул.

— Живёт же такое… — раздражённо проговорила она и, успокаивая себя, глубоко вздохнула

И тут же раздался раскатистый хохот гостя.

— Ха-ха-ха! Ну и Светлана Ивановна! Ай да молодец! Как она его, а?

Подхохотнул и Андрей Андреевич, до этого было растерявшийся, не ожидавший от Светланы подобного всплеска эмоций. И в присутствии куратора!

— Вот это да! Вот это прокурорский голосок. И как вы не судебный прокурор?

— Была она им, Викентий Вениаминович, — сказал Андрей Андреевич, — и не так давно.

— Да-а? — удивился гость. — И что же? Почему ушла?

Андрей Андреевич промолчал, давая возможность Светлане самой ответить. Но и она промолчала.

— Так что же случилось?

Светлана с неохотой ответила:

— Не ушла, а ушлú, — вздохнула. — Да что сейчас об этом? Что было, то было, закат догорел, как поётся в песне.

— Так, ясно, — сказал гость, поняв, что невольно и скорее не вовремя затронул деликатный вопрос и тему закрыл. — Вы что-то об этом, — кивнул на дверь, за которой скрылся Заичкин, — заговорили. Он что, ещё где-то наследил?

— Насмердил, так точнее, — поправила она гостя. И с горечью сказала: — Зима, холодина, люди в бедственном положении, спасать надо, а он сбежал. За помощью, якобы, выдвинулся. Даже не соизволил вернуться за ними. А вы хотите, чтобы он остановился и оказал помощь сбитому им человеку?..

Их разговор прервал телефонный звонок. Андрей Андреевич взял трубку.

— Андрей, — услышал он в наушнике.

— Слушаю вас, Яков Абрамович, — и, спохватившись, прикрыл трубку, понизил голос.

— Заичкина освободили?

— Да. Под подписку.

— Это ещё почему?

— Так он во всём признался, и показания свои подписал.

— Из него там Феоктистов выбил эти признания, и вы уши развесили.

— Нет, мы только что с ним у меня в кабинете говорили. Он всё подтвердил.

— Ну и ну… Ну и чудак на букву «М». А выяснили, как он попался?

— Пока нет.

— Вот что. Раз Феоктистов такой молодец, проследите-ка за ним. Узнай, какое дело он сейчас раскручивает? На что, так сказать, нацелился?

— Понял.

— Ну, раз понял, действуйте. Пока не будете иметь в руках этот аппарат, медвытрезвителя вам не выкрутить. Передай привет гостю. Будет что интересного, звони прямо домой. Пока. — В наушнике послышались короткие сигналы.

Андрей Андреевич кивнул и положил трубку.

У Светланы от телефонного звонка, в сознании как будто бы просветлело. На неё словно снизошло озарение.

«Яков Абрамович… Так вот кто тут правит бал! Пешки переставляет и рассчитывает ходы. Блатштейн, собственной персоной. А! Каково? Как я до сих пор не поняла? Вот от чьего имени вы, Андрей Андреевич, на тех судах передо мной выступали, с чьего голоса подпеваете. Вот кто вас тут за верёвочки водит, как марионеток…»

…Вспомнились давние телефонные звонки её теперешнего начальника.

— Света, ты, почему так пассивно на суде себя ведёшь? — спрашивал Андрей Андреевич приятельским голосом.

— Как пассивно? По-моему, нормально.

— Разве это нормально, давать всяким там трепаться не по делу в ходе судебного разбирательства.

— За регламентом следить дело судьи.

— А прокурора? Он-то для чего там? Он выдвигает обвинение и отстаивает его, а не выслушивает разных там демагогов.

— Демагогов? Вы имеете в виду общественного обвинителя Шпарёва? Так нет, человек по делу высказывается и очень даже с важными дополнениями. Надеюсь, суду они помогут.

— Твой Шпарёв, если хочешь знать, и есть демагог махровый и популист дешёвый. И чем больше ты будешь его слушать, тем больше он будет вводить тебя и суд в заблуждение. Ты поинтересуйся его производственной характеристикой, поговори с его руководством. И учти, за судом следят. От него, между прочим, будет зависеть твоя карьера.

— Спасибо, Андрей Андреевич, учту.

После суда был новый звонок.

— Ну что же ты наделала, Светик, а? — тоном глубокого соболезнования спрашивал Андрей Андреевич.

— Что случилось? — забеспокоилась она.

— Я ж тебя по-дружески предупреждал.

— Андрей Андреевич, я-то тут причём? Суд вынес решение.

— Но ты-то, ты, что там делала? Ну, как в детском саду, ей-богу. Светлана Ивановна, ваши необъективность и мягкосердечие вошли в противоречие с юриспруденцией. Мне остаётся только посожалеть…

…Так вот, оказывается, кто за комбинатовскими процессами следил! Вот с чьим мнением встало в противоречие её, хм, мягкосердечие. И когда успевает за всем: и жениться-разводиться, и следить за работой прокуратуры, за работой судов, и работать замом генерального директора такого громадного предприятия? Через Ультрафен что ли всё отслеживает?..

Андрей Андреевич, почувствовав на себе изучающий взгляд Мáлиной, улыбнулся.

— Наконец-то я вас чем-то заинтересовал, Светлана Ивановна?

— Да… Есть моменты. Но позвольте мне удалиться?

— Ну что же, пожалуй… — глянув на гостя, согласился он.

— И все же, Светлана Ивановна, — обратился с мягкой настойчивостью гость, — что это были за коробки, и куда вы их дели?

— Куда?.. Хм, — дёрнула она головой в удивлении. — Куда ваша жена привозит вещи из магазина?

Викентий Вениаминович примирительно улыбнулся.

— Не скажу. Просто не знаю, по причине отсутствия таковой.

— Вот и я вам не скажу, — в тон ему ответила Светлана, поднимаясь из-за стола.

Гость подхохотнул, но сказал с любезной учтивостью:

— Вы не обижайтесь, пожалуйста, Светлана Ивановна. У меня не было и в мыслях вас обидеть. — Приложил руку к груди и наклонил голову.

«А у кого?.. У Блата?» — настороженно подумала она, но улыбнулась галантности гостя. Какой-то он неуловимый, и напористый, и в то же время бесконфликтен, деликатен.

— До свидания, — попрощалась она и поспешила на выход.

Спешить, надо было спешить, чтобы застать Феоктистова. Тревога разрасталась в Светлане не на шутку.

Мужчины взглядами проводили Малину.

— По-моему, вы здесь недооцениваете кадры, — в голосе Викентия Вениаминовича прозвучали нотки иронии и сожаления. — Она мне всё больше нравится. У неё есть дети?

— Сын, лет шести-семи. Сейчас на лето к родителям увезла. Где-то под Зимой в деревне живут.

— Я подумаю, что для неё можно сделать. Возможно, заберу в область.

Андрей Андреевич почесал кончик тонкого носа, как бы потягивая его вниз.

— В принципе, баба она честная, — сказал он с сожалением. — Да вот выпустила два дела из рук, старик был очень ею недоволен.

— Какие дела?

— По Баяндаю и по Байкалу. Там и там были замешаны руководители комбината. Штрафы, частные определения… А это, как раз по нему. Вот он и взъелся на неё. Мол, девчонка, ей не место в прокуратуре. Перевели следователем… Кстати, когда грохнули её мужика, старик сам пытался к ней клинышки подбить. Бабёнка-то, вишь, какая…

— И что?

— Отказала, видать. Отстал. Наверно, другие, попокладистее увлекли. В управлении комбината их там всевозможных калибров и на любой вкус. Сами на него вешаются. Вот и даёт мужик копоти на старости лет. Какие сильно ломаются, на тех женится, а остальных так, ха-ха, топчет.

Викентий Вениаминович усмехнулся.

— Способный, видать, — прошёл к столу, сел и, прекращая разговор о персоне здесь не присутствующей, спросил: — Ну что у нас там? На чём мы остановились?

Андрей Андреевич посерьёзнел, перешёл к делу.

— Яков Абрамович предлагает узнать, какое дело Феоктистов сейчас крутит, и проследить за ним.

— И как же вы намереваетесь узнать о его делах? У него самого спросить?

— Зачем? У него начальник есть, — засмеялся Андрей Андреевич. Снял трубку телефона и набрал номер. — Привет, Моисеч!.. Ага, давно не виделись. Ну, как дела?.. Чем сейчас думаете заниматься после такого феноменального раскрытия? Феоктистов, наверное, уже на что-то или на кого-то нацелился? Он, похоже, в ударе, ха-ха!.. Он у тебя? Ну, тогда я попозже перезвоню. Нет, он мне не нужен. Не буду мешать, — положил трубку и сказал: — Граф у него.

8

Мáлина, находясь в крайнем расстройстве, ходила по кабинету и, то вслух, то мысленно, разговаривала сама с собой. В глазах поблёскивали слезы.

— Вот, вот она твоя несдержанность! Вот они, твои шуточки! И что меня дёрнуло тогда за язык? Ещё этого подонка, Заичкина притянули!.. — она брезгливо поморщилась. — Ой-ей-ёй!.. Что я натворила!.. Что теперь делать? Они знают про Ультрафен. Но зачем он им? Интересует? Но так не интересуются вещами, исподволь, обиняками, с намёками, через третьи лица. Как это понимать?.. Нет, тут что-то не так. Тут… — она приостановилась. — Надо связаться с Толей! Точно! Надо предупредить его. Надо поговорить с ним, объясниться.

Она прошла к телефону, села за стол. «Эх, Толя, Толечка, — вздохнула она с душевным сожалением, — старше-то я тебя всего на один годик, а ведь старше. Старше. Старуха!»

Достала из стола зеркальце и внимательно посмотрелась в него. Осторожно промокнула глаза платочком. С огорчением заметила на лице появившиеся мелкие морщинки и попыталась разгладить их пальцами.

— Да, Толечка, ты прав. Мне уже не ровняться с твоей маленькой подружкой. Я перед ней, действительно, — баба Яга. Хоть из деликатности ты этого и не сказал. То-то в тебе и ценно… Милый ты мой, и ничегошеньки ты не замечаешь… А может, я чересчур серьёзна?..

Она попыталась в зеркале изобразить особу без комплексов, стала кривить лицо, делать ужимки, подмигивать… И вдруг расхохоталась: вот дура! — представив себя в этой дурацкой роли перед Анатолием. — Да он просто обалдеет!..

Бросила зеркальце в стол, и смех сменился на всхлипывание. Боже, как глупо, как тяжко…

— А тут ещё это… Да он просто возненавидит меня! Он… Он просто посчитает меня предательницей!

Она дотянулась до графина с водой, налила воды в стакан. Жадно отпила и обкапала кофту, костюм. Ну вот, как маленькая! — стряхнула капли платком.

Но Толе надо позвонить. Она набрала номер. Телефон молчал. Где он есть?..

Отошла к окну, чтобы хоть как-то успокоиться, отвлечься, стала глядеть на улицу.

Сквозь открытую форточку долетали звуки городского гуда: шум машин, топот каблуков по асфальту, голоса птиц, скрывающихся от жары в ветвях тополей и клёнов. День как будто бы не спешил уходить, только солнце за сутолокой и делами незаметно переместилось, присело, и от здания напротив тень доползла до половины аллеи, разделяющей улицу Горького пополам.

С улицы всё ещё доносило душный чад расплавленного асфальта и воздух, перенасыщенный химическими ароматами от комбината. Этот «букет» дополнял неприятные переживания, и может, оттого вспомнились звонки Блатштейна, отдающие тоже какой-то дурнотой, хотя и приправлял он их изящной словесностью.

Первый звонок Блатштейн сделал почти сразу же после похорон Бориса.

— Ал-леу, Мáлина? Светлана Ивановна?

— Да.

— Здравствуйте, Светлана Ивановна! Вас беспокоит Блатштейн.

— Здравствуйте, Яков Абрамович!

— О, вы меня, похоже, знаете? — в трубке послышался приятного баритона хохоток.

— Да кто ж вас не знает? Вы известная личность в городе.

— Чем же, Светлана Ивановна? Надеюсь, не крамольной и криминальной известностью, что могло бы привлечь прокурорское внимание?

— Ну что вы, Яков Абрамович.

— Значит, чисто бытовая и гражданская молва? Ну, это не страшно… Я что звоню, Светлана Ивановна. Я слышал у вас несчастье. Простите, что напоминаю, но я хотел бы выразить вам свои искренние соболезнования, сочувствие.

— Спасибо, Яков Абрамович. Любезно с вашей стороны.

— Не стóит. Я ведь хорошо знал вашего мужа, Бориса Мищенко. Неплохой был юрист. Да, неплохой… — вздохнул. — Но, как говорится, все мы под Богом… Так я вот о чём хотел сказать вам, Светлана Ивановна: если у вас вдруг возникнут какие-то неразрешимые вопросы, то вспомните обо мне. Я буду рад вам помочь. Рад буду вам услужить.

— Спасибо… — она была тронута его вниманием.

— Не за что, Света. Обращайся и без церемоний. Договорились?

От неожиданности она немного растерялась.

— Договорились, Света? — настойчиво повторил он, перейдя на «ты».

— Да… договорились

— Ну, вот и хорошо. Кстати, обращайся хоть по вопросам быта, хоть по вопросам работы — помогу. И без стеснения. До свидания.

В трубке прервался приятный колоритный голос, и послышались короткие гудки.

— До свидания… — она положила трубку и недоумённо и в то же время ободрёно пожала плечами, улыбнулась. Все-таки приятно, когда о тебе вспоминают в тяжёлый час малознакомые и уважаемые люди, поддерживают в горе. Какой он оказывается внимательный.

Месяца через полтора, зимой уже, звонок Блатштейна повторился.

— Светлана Ивановна, здравствуйте!

— Здравствуйте, Яков Абрамович!

— О! Уже по голосу узнаете. Приятно, приятно. Света, у вас всё в порядке?

— Да как будто бы…

— Ни в чём не нуждаетесь?

— Да нет.

Короткое молчание.

— Хорошо… Света, у меня к вам есть предложение.

— Какое, Яков Абрамович?

— А что, если нам встретиться?

— Встретиться?.. Зачем? — она опешила.

— Ну, зачем? — он рассмеялся своим приятным баритоном. — Вы меня, право, удивили. Зачем да для чего? А просто так если? Неужто двум взрослым людям нельзя встретиться, по-дружески посидеть где-нибудь за чашечкой кофе или за бокалом хорошего вина и поговорить о жизни. А я знаю, она у вас последнее время осложнилась. И как знать, может быть, совместно мы смогли бы всё обсудить и устроить. Но говорить лучше не по телефону. Вот посмотрите в окно, — она невольно вытянула шею. — Что там видите? Сколько снега, а? А представь, сколько его за городом? И что, если в один из вечеров провести нам, скажем, в доме отдыха «Юбилейный». Или на турбазе «Ангара», на Байкале. Вы были там?

— Да нет, отдыхать не приводилось.

— Так вот, есть возможность поправить это дело. Так что, давайте, встретимся и эти вопросы обговорим. Одно обещаю прямо сейчас, все расходы беру на себя.

Она примолкла, как напуганная.

— Ну что же ты молчишь, Света?

— Думаю…

— Над чем? Над предложением? И не заморачивайся.

— Думаю, Яков Абрамович, как бы вам… так ответить, чтобы вы не обиделись?

Тут он запнулся на полуслове. Затем едва ли не речитативом проговорил:

— Свет, я никогда никого силой в друзья или подруги не вовлекал. Я сторонник демократических принципов подбора кадров. Никакого насилия. Да — да. Нет — нет. Так ты — нет?

— Нет, Яков Абрамович. Не надо. Тем более вечера я люблю проводить в семье дома, с сыном, с мамой.

— Жаль, Света. Не оценила ты мой порыв. Не оценила. А напрасно. Наша дружба могла бы быть плодотворной, на пользу нам обоим, особенно тебе… Так, значит, не хочешь, чтобы мы встретились, подружились?

— Нет, Яков Абрамович. Не стоит на это убивать время, тем более оно у вас в дефиците. Да и у меня тоже.

— Ну что же… И всё же я буду терпелив и буду ждать изменение в твоём настроении. Хорошо? — Она промолчала. — Надеюсь, это произойдёт скоро. До свидания.

— До свидания, Яков Абрамович.

Больше Блатштейн не звонил.

Вскоре, как он предсказывал, у неё начались неприятности. Два суда и оба комбинатовские.

Яков Абрамович…

Вспомнила сегодняшний телефонный разговор Андрея с Блатштейном. Вот она, связочка. Теперь стали понятными предупреждения Андрея относительно судов.

Светлана отошла от окна и задумчиво прошлась по кабинету. Подошла к столу. Постучала ноготками по столешнице, глядя на телефон. Эх, позвони однажды с таким предложением Толя, поехала бы с ним хоть на Байкал, хоть в Тундру и хоть в собачьей упряжке… Не позвонит. Светлана грустно усмехнулась.

— А мне до него дозвониться надо, — сказала она вслух. — Вот попала в историю!

Светлана подняла трубку и медленными движениями пальца набрала на диске номер. Невольно глянула на часы на руке — было уже половина седьмого. «Хорошо, что Ваську к маме отправила, — подумала она о сыне. — А то болтался бы без присмотра».

Какое-то время подождала ответ. Нажала на рычажок и набрала другой номер.

— Аллё, Евгений Моисеевич, Феоктистов у вас?.. На минутку его можно к телефону?.. Толя, это Мáлина. Толя, слушай, мне срочно надо с тобой переговорить. А лучше бы встретиться… Через сколько?.. Хорошо, я перезвоню.

Светлана положила трубку и присела за стол. Притихла в смятении, в смутном предчувствии чего-то тревожного.

9

— Ну, ваша светлость, на вас спрос! Вся прокуратура вами интересуется. В том числе и женская её половина.

Анатолий, передавая Прокудину телефонную трубку, улыбнулся, хотя звонок Мáлиной несколько озадачил его, особенно её голос.

— Как бы там не было, Анатолий, а приятно осознавать, что мы дорогого стоим. А?! — Прокудин хлопнул в ладони и потёр ими, горячими. — Так мы на чём остановились?

— На Шпарёве.

— Ага. Так ты полагаешь, что его могли довести до петли?

— Возможен, Женя, и такой вариант, исходя из тех бесед, что имел я с его сослуживцами, с шоферами, да и с женой, с дочерью — такой исход возможен. Человек он бескомпромиссный, честный, его психика могла быть перегружена. Хотя эти же качества дают надежду, что он не столь малодушен и безволен. Я начинаю склоняться к версии, что его всё-таки убили. Многим он, похоже, стал поперёк горла, расхитителям, рвачам и прочим, кто живёт на широкую ногу за счёт государства, за счёт предприятия.

— И тут что, возможно заказное убийство? — со скрытой иронией спросил Прокудин.

— Как знать? — пожал плечами. — Пока ничего определённого. Но с завтрашнего дня занимаюсь только этим делом. Конкретно. И начну с управления комбината.

Евгений Моисеевич поморщился: ему явно не понравилось намерение его подчинённого. Хотел резко возразить, но просьба работников прокуратуры — проследить за Феоктистовым — остановила.

— Толя, хоть ты и заслуживаешь право, считаться с твоим мнением, однако, мне такой ход твоих мыслей представляется не совсем удачным.

— Почему же?

— Ну, нельзя же полагаться на поверхностные рассуждения людей, даже близких к Шпарёву. Они не объективны и истеричны. Мало ли что на Шпарёва оказывалось какое-то влияние, и даже давление на работе. Я на тебя тоже оказываю, и на меня оказывают. Так и идёт. Жизнь наша такая, все мы зависимые люди. На том и держится дисциплина на производстве, и Советская власть. Хоть и бываем мы этим не всегда довольны.

— Ну, а если эта зависимость идёт вразрез с моралью, с нравственностью, с законом? — спросил Феоктистов.

— Для этого есть партийные, правоохранительные органы.

— Ну, вот мы и пришли! Поскольку партийные органы в данном случае, мягко говоря, пустили всё по фигу, вот и надо нам подойти к этому делу с правовой стороны, и всех участников травли Шпарёва выявить через призму…

— Какую? — чуть ли не воскликнул Прокудин.

— Через призму закона, Женя.

— А-а, ну да, — обескуражено и в то же время с шутливостью проговорил он. И, стараясь сдержать загоревшееся было любопытство, спросил: — И каким же способом ты хочешь высветить злодеев, начальников-лиходеев? У тебя что, есть какой-нибудь радар или детектор лжи, или правды?

— Ну, такой роскошью не обладаю, но кое-что есть, — засмеялся Анатолий.

— Интригуешь?

— Интрига — двигатель прогресса. Положительный фактор. Но может стать и отрицательным, если ею неправильно пользоваться.

— Слушайте, ваша светлость граф, не зарывайтесь, — недовольно проговорил Прокудин.

— Не обижайся, Женя. Я шучу. Просто мне кажется, что есть способ, как докопаться до истины. Потерпи маленько и ты всё узнаешь.

Евгений Моисеевич зачмокал уголком губ от обиды: водит за нос, как стойлового бычка…

Раздумывая, то ли накричать на подчинённого, как бывало в недалёком прошлом в линейном отделении милиции на станции Первомайск, где майор был замполитом, и выложить ему всё, что он знает о его глазе, призме, то ли — погодить?

«Ишь, какой умник! Они все здесь его чёрте за кого принимают. Все умные да разумные, а он болван? Не-ет, ошибаетесь! О-ши-ба-е-тесь. Мы тоже не лыком шиты и не лаптем щи хлебаем!..»

Евгений Моисеевич имел немалый жизненный опыт, и служебный свой путь начинал из низов, из сержантов, и успел поработать во многих подразделениях города. В транспортной милиции уже в качестве заместителя начальника отделения по политической части после окончания заочно, за восемь лет, пединститута.

Но поработать там долго не пришлось, поскольку обнаружились дела, о которых стыдно вспоминать, и за которые весь руководящий состав был заменён. А кое-кто отправлен на вольные хлеба. Не миновала эта метла и его.

Но Прокудину повезло. Партия его не забыла, как он полагал. Майор был переведён на более благополучный участок работы и не на вторые роли. В тот момент оказалась вакансия в уголовном розыске — его прежний начальник был направлен в область, оттуда в Эхирит-Булагатский район начальником местной районной милиции. Не то повысили в должности, не то сослали к бурятам. Видимо, за излишнее рвение на службе, и, может быть, за излишне длинный нос.

Ненавязчивый намёк на это качество получил и он при назначении. Поэтому старался, чтобы и его нос случайно не прищемили.

В переводе Евгения Моисеевича не последнюю роль сыграли связи, правда, не его личные, но он знал, при чьём участии он всплыл. Хотя, есть подозрение, интуитивно чувствовал, что Андрей Андреевич тут всего лишь промежуточное звено между ним и Блатштейном. И теперь следует только благодарно отзываться на пожелания, просьбы, принимать советы и исполнять их. И коли сказано — за графом следить и никакой самодеятельности, то придержи нервы, прикуси язык. Не то — труба трубе, а за одно и тебе!

— Ну, хорошо, действуй! — сказал Евгений Моисеевич деловым будничным тоном.

— Есть! — Феоктистов встал. — Тебя буду информировать.

— Ну и на том спасибо.

— Пожалуйста.

Оба рассмеялись. Один натужно, причмокивая, другой непринуждённо.

10

Анатолий вернулся в свой кабинет. Следователей никого не было. Он прошёл к своему столу, сел и задумался. А подумать, поразмыслить было над чем. И день был хлопотный, и хлопоты были напряжёнными. Таких событий ни он, ни Бердюгин, ни Мáлина не предполагали.

Да, зачем Светлана звонила? Что она хотела сказать или сообщить? Видимо, что-то серьёзное, раз о встрече заикнулась. Может, с Игорем Васильевичем что случилось?.. Ему до меня не дозвониться, и он позвонил ей. Но тогда бы сказала, что просит о встрече Бердюгин. Нет, что-то не так… Будем ждать. Посмотрел на телефон. Посидел какое-то время, потом встал и прошёл к окну, открытое ещё Светланой.

На площадке перед зданием стояли два гражданских «Москвича-412» и дежурная ПМГ. За окном уже опускался вечер, и тени деревьев вытянулись. А тень от здания залила всю площадку, остудила асфальт, и с улицы веяло лёгкой прохладой. Доносился шум и скрип трамвайных колёс за углом управления.

Глядя на площадку, вспомнилось, как на месте «Москвичей» была машина ГАИ, возле которой стоял Заичкин.

Вспомнил, как изменилось в лице Светлана, лицо всегда спокойное, даже холодноватое, с лёгкой высокомерной иронией, вдруг стало по-детски удивлённым, испуганным. Он успел тогда отметить: она, как и прочие, земная, и почему-то не его!.. Но тут же забыл о шалой мысли, припав сам к объективу Ультрафена.

Над головой Заичкина алела оранжевая голова Кудряшкиной и совсем маленькое личико ребёнка. Оба эти образа напоминали икону Казанской Божьей матери.

«Неужто душа есть даже у не родившихся детей? Удивительно!»

Анатолий оттолкнулся от подоконника и заходил по кабинету.

Пьяный за рулём, что фашист на танке! Прав Шпарёв, прав… Где вы? Где вас искать, Юрий Максимович? Вспомнились слова Погодина:

«Свои его довели. Копайте здесь! Человека можно убить не только физически! И стоят за этим не кирпичики, а блоки: профком, партком, горком, обком… Головой не прошибёшь, а наваляться — раздавят».

— Раздавят, — повторил вслух Феоктистов. — А за то, что он там натворил — вполне. Инициатива и добрые дела у нас не остаются без последствий. Да и честность не в почёте…

Зазвонил телефон, и Анатолий поспешил к нему.

— Да, Феоктистов.

— Сынок, — услышал он голос матери. — Ты во сколько приедешь?

— Не знаю, мама. Может через часик-полтора. А что?

— Так я ужин сготовила, тебя поджидаем.

— Да вы садитесь, кушайте без меня.

— Так хотелось бы вместе. Ты уж какой вечер домой вовремя не являешься. Приезжай, сынок.

— Не знаю, мама. Тут важный звонок жду.

— Ой, Толя. Приехал бы домой, так у меня что-то на душе неспокойно. На сердце тревожно. Даже дышать тяжело…

— Не волнуйся, все нормально. Дождусь звонка и сразу же домой. Ужинайте без меня, не ждите. Хорошо? И не волнуйтесь.

— Ладно, сынок… Только ты не больно долго задерживайся.

— Постараюсь.

Он положил трубку и вновь подошёл к окну. Машины стояли на прежнем месте. Что же Светлана не звонит? Глянул на часы: пора бы, девятнадцать уже доходит… Что у неё там случилось? Может самому позвонить?..

Анатолий вернулся к телефону. Набрал номер, но абонент молчал. Может, она не от себя звонила? Ладно, подождём, время пока терпит. Хотя желудок подобной роскоши себе позволять не желает, в нём, на протяжении всего дня, время от времени начинались: то рези, то жжения. Никакого режима питания, всё урывками, наскоро, вот вам и результат.

Но дождаться Малинкин звонок надо.

Сел поверх стола на угол и задумался. Тревожные мысли начали овладевать им. И вдруг его обожгла мысль:

«Может прокуратура там на неё наехала?!. Ведь наверняка они узнали, что Светлана присутствовала при аресте Заичкина. Почему и как она при этом оказалась, и так далее?.. Не зря иркутский гость много вопросов задавал. Ну-ка, ну-ка, что он там?..»

Анатолий стал вспоминать разговор между ними, когда они шли по коридору.

… — Граф, скажите, каким образом вы вышли на Заичкина?

— У меня на подлецов глаз намётан, насквозь вижу…

— Чем? Или с помощью чего?..

Вот! Вот! Это ж не просто так? Он, похоже, что-то пронюхал! Или?.. Нет, этого не могло случиться. Не может она так поступить! Тут скорее совпадение, догадки, интуиция. Ведь так быстро раскрыть преступление Заичкина, не имея, по их мнению, подозрений, тут, действительно, Бог знает, что навоображаешь, напридумаешь.

Но опять-таки о глазе, гость ведь просил показать его. А он разыгрывал перед ним комедию, свою проницательность ему демонстрировал.

Он-то шутил, хотя и со знанием дела, а тот слушал и на ус мотал. А, имея подозрения и, если у него хваткий и пытливый ум, то он на этом может не остановиться. И присутствие Малинки при аресте…

Если всё это увязать в один узелочек, — ничего картинка вывяжется, интересная. А так составлять опрос, ненавязчиво и мило, без каких-либо подозрений, предположений, не станешь. С чего бы это? Похоже, паренёк без дураков.

А вот его, кажется, он попытался таковым выставить. Только насколько граф ему дался, насколько он обложался?.. Как его там? — Викентий Вениаминович. Хм, ну и имечко с отчеством. И оба на «В». В-квадрат. Во! А-квадрат и В-квадрат — да они ж Малинку в знаменатель опустят! Одна среди таких квадратов!..

Анатолий заволновался, сошёл со стола и заходил по кабинету.

Вновь остановился у окна. Вечерняя прохлада немного обдувала загоревшее от волнения лицо.

— А может, зря я паникую? — спросил он вслух. — Мало ли о чём человек мог заговорить и случайно по теме? А раскрутить так быстро этого фашиста — это ведь тоже не сразу осознаешь.

Анатолий посмотрел на часы. Ну что же ты, Светик?.. Обернулся и посмотрел на телефон, словно тот был виноват в молчании.

«Кстати, нужно позвонить Шпарёвым. Может у них что-нибудь об отце есть?» — подумал он и поймал себя на мысли, что подумал о Шпарёве никак, о муже Юлии Петровны, или вообще, как о разыскиваемом, как о постороннем человеке, а как об отце Анечки. Как о близком человеке и ему. Анатолий усмехнулся, поймав себя на тайне и неосуществимой мысли.

Прошёл к шкафу, открыл его и посмотрел на себя в зеркало, прикреплённое к дверце. Та-ак, а что? — ничего местами, где моль не побила. Но, однако же… детской свежести не наблюдается. А если ещё год-два? Ей-то они на пользу, а вам, Анатолий Максимович… Уголок губ дёрнулся в ироничной усмешке, и он закрыл шкаф.

— Глупости все это, Анатолий Максимович, глупости, — проговорил он, не то, убеждаясь сам, не то, убеждая кого-то.

Зазвонил телефон. Анатолий поспешил к нему. Услышал голос Прокудина.

— Ты ещё не ушёл? — спросил он.

— Да нет. Дело по Заичкину заканчиваю.

— И надолго.

— Да думаю ещё на часик призадержусь.

— Ну ладно. Тогда — пока.

Анатолий положил трубку, побарабанил в задумчивости по телефону пальцами. Где же ты, моя Сулико?..

Ну что же, пока есть время, посидим над Заичкиным. Открыл сейф и достал из него папку, бросил её на стол.

Раскрыв дело наткнулся на первый лист, исписанный почерком Светланы, и позавидовал о том, что не умеет так красиво и ровно писать: буковка к буковке, строчки, словно по линеечке очерчены, хотя бумага писчая, нелинованная, и каждая буковка имеет определённый чёткий наклон и размер. И невольно улыбнулся: отличница!

На следующих страницах пошла писанина Михалева — её хотелось скомкать и выбросить, даже стыдно рядом положить…

Он углубился в прочтение протокола и в размышления по нему.

Незаметно прошли полчаса. Анатолий встал, походил по кабинету, поразмялся, лёг грудью на подоконник на руки, сделал с десяток отжиманий, поприседал и вдруг пошёл в присядку под «камаринского» от окна до двери, сам себе аккомпанируя на губах.

У двери вскочил на ноги и, как артист на сцене, сделал заключительное па: притопнул ногой и вскинул над собой руку. И рассмеялся. Вот, где таланты пропадают!

Плясать он немного мог, отец научил, и если бы сейчас эти танцы культивировались в народе, то его способности, разумеется, развились бы, но, к сожалению, от русских танцев мы далеко ушли и не совсем вперёд, а в эру папуасов и питекантропов. Эх-хе, с сожалением вздохнул Анатолий и вновь сел за стол. Ну что она не звонит?!.

Прошло ещё полчаса, и он не выдержал. Ждать не было сил. Теперь уже желудок не давал сидеть на месте. Уже не есть, а просто жрать хотелось и со страшной силой.

Все, хватит, натерпелись! Он закрыл папку в сейф, забрал спички, лежащие у телефона, и направился к двери. Может быть, из города откуда или уже из дома удастся созвониться со Светланой.

Кстати, может получиться неплохой повод для вечернего свидания?.. Усмехнулся неожиданной мысли. А почему бы и нет? — она ему нравится. Правда, в ней есть кое-какие качества, несколько отпугивающие от неё. А может это не так уж и плохо. Серьёзность в человеке — качество нелишние. На отдельных вдов и разведёнок посмотришь — печати ставить негде, а эта уже почти два года одна и никаких хвостов, — насколько точно он обладает разведданными.

— Ладно, Малинка, вопрос в другом: что тебе, дорогуша, от меня надо, и насколько это серьёзно? — сказал он вслух, выйдя из Управления на улицу.

Итак, куда? Этот вопрос всегда возникал, когда он выходил на крыльцо: то ли подаваться на автобус, то ли на трамвай? На автобусе быстро ехать, но далеко до остановки идти. На трамвае долго ехать, но зато он рядом за углом. Ладно, сегодня можно и подремать в трамвае, за день надёргался, наплясался, можно и отдохнуть.

11

В кабинет Мáлиной вошли Андрей Андреевич и Викентий Вениаминович.

— Ты ещё не ушла? — удивился Андрей Андреевич. — Вот и кстати. Слушай, Света, окажи любезность, проводи нашего гостя, а? Сама понимаешь, долг гостеприимства обязывает, а мне никак нельзя. Дел много, — он провёл рукой себе едва ли не по горлу.

Светлана изучающе посмотрела на обоих и почувствовала подкатившуюся обиду. Так, ясно. Проявить заботу, то есть… У самого не получается, так гостя подставляет, из долга гостеприимства, значит! Нашёл подстилку! Пошёл вон! — едва не выкрикнула вслух. Глаза выдали негодования, заблестели от обиды.

Её заминку, перелом настроения уловил гость.

— Светлана Ивановна, это вовсе не обязательно делать. Но если нам по пути, то я с удовольствием с вами прогулялся бы по городу. Давно здесь не был, да и есть, о чём нам с вами поговорить.

Светлана подавила вспышку гнева.

— Хорошо… Пожалуй… — согласилась она и с сожалением посмотрела на телефон. «Не позвоню Толе. Может с города откуда?..»

Андрей Андреевич вернулся от Мáлиной в расстроенных чувствах. В тайне он желал, чтобы она отказалась, а лучше — послала бы их… Ведь Светлана поняла, что к чему. Тогда и с его стороны были бы соблюдены все формальности гостеприимства. А тут! Хоть и просквозило в её глазах негодование, а не отказалась.

Это он, Кент, настоял на том, чтобы он свёл его со Светланой. У него к ней, видите ли, есть вопросы, они желают с нею побеседовать и в непринуждённой обстановке, на прогулке. Предлог! — и нас в том никто не разубедит.

Андрей Андреевич сел за стол и резко снял с телефона трубку.

И она: ах-ох, как вы могли! — тут же: пожалуй… Ух! — недотрог, паинек из себя корчат, а как подвернулся момент — пожалуй.

Набрал номер, и в трубке послышался голос Прокудина.

— Ты один? — спросил Андрей Андреевич резко. — Ну как, Феоктистов не поделился с тобой своим секретом?.. Отшучивается? Он дошутится. И ты вместе с ним… Что он вознамерился дальше делать и куда со своим прибором направиться?.. Так-так. Совсем парень оборзел. Причём тут Шпарёв и руководство комбината?.. — почесал в раздумьях высокие залысины и стал прощаться: — Ладно, Женя, я всё понял. Пока. — Недослушав прощального слова, нажал на рычаг.

Тут же набрал другой номер.

— Да, Блат-штейн слушает, — услышал он размеренный голос с мягкими интонациями, как у одессита.

— Я по Феоктистову Яков Абрамович.

— Что с ним?

— Завтра он будет заниматься вами, то есть управлением комбината и АТПр.

— Причина?

— По делу Шпарёву.

— О, тогда ты не ошибся, тогда мной. Шпарёв был моим личным подопечным.

— Феоктистов считает, что вы там приложили руку к его гибели, или довели до самоубийства.

— Какой вздор! Совсем у этого следока крыша съехала, — возмутился Блатштейн. — Пора его ставить на место, приземлять. У тебя всё?

— Да.

Яков Абрамович на секунду замолчал. Андрей Андреевич терпеливо ждал.

— Слушай, позвони Прокуднику-поскуднику, узнай, где Феоктистов? И тут же позвони мне.

— Хорошо, Яков Абрамович.

Выяснение не заняло и пяти минут. Вначале Андрей Андреевич позвонил Прокудину. Тот — обратно ему. И уже после него Андрей Андреевич доложил:

— Яков Абрамович, Феоктистов у себя, и будет в управлении ещё час, а то и полтора. Разбирается с делом Заичкина.

— Добро. А мы сейчас его делом займёмся. Нужен буду — звони.

— До свидания, Яков Абрамович

Андрей Андреевич посидел какое-то время с трубкой в руке. Потом положил её и поморщился, как от кислого варения. Поднялся из-за стола и направился к двери.

А делом Феоктистова Яков Абрамович занялся сразу же после звонка Андрея и круто. Срежиссировал все так, как учили когда-то в НКВД, в МВД, в прокуратуре, в которых некогда он работал и не без успеха, проявляя свои незаурядные способности. И сейчас, помимо тех людей, что имелись у него в родных правоохранительных органах города и области, были и другие кадры, боевые, на всякий экстренный случай, который сегодня и приспел.

12

В медвытрезвитель был доставлен очередной пьяный гражданин. Двое сержантов, доставившие его, сидели на деревянном диване и с насмешкой наблюдали, как им занимаются Галимханов и медбрат Глотко.

Медицинский работник пытался едва ли не силой заставить пациента дуть в индикаторную трубку, уговаривал его. Тот противился.

— Давай, хлопчик, дыхни, а?

— Чо, так не вишь? Ну, пьяннай, ну выпил. Ик!

— Ну, дунь, хлопчик, ну дунь!

Хлопчик наконец уразумел, что от него требуется, набрал в грудь воздуха и с шумом дунул в трубку. Та посинела.

— Во! Ви-ишь, ик! Ты мне потом её подаришш.

— Подарю

— А мож счаз? Отпустите меня домой, и я с твоим пода — ик! — рком уйдю, тьфу, уйду.

Ноги у пьяного подкосились, Галимханов поддержал его.

— «Домой», — передразнил Галим. — По кустам шарахаться?

— Не-ка, ик! Как штык домой придю, тьфу, при-дю. Нет, — покрутил головой, — приду! Во, праильна, ик! — при-дю, — и захохотал оттого, что не может правильно выговорить.

Галимханов обыскивал пациента. Из карманов достал ключи, видимо, от квартиры, десять рублей и мелочь. Положил всё это на широкую доску бордюра дежурки, за которой сидел Бахашкин за столом и записывал в журнал посетителей перечисляемые предметы.

— Ик! Домой хочу, — канючил пациент. — Отпустите меня домой. У меня дети есть, у меня баба есть, — и всхлипнул, — а вы, черти, меня — ик! — не отпускаете.

— Ага, вспомнил родименький о детках, — усмехнулся Глотко.

— Да вот, — гордо сказал пьяный и показал пальцем на бордюр. — Запиши, начальник, что у меня были пейсят рублей денег.

Бахашкин никак не отреагировал на его просьбу. Писал сосредоточенно и долго.

Кропотливую работу Шалыча прервал резкий звонок телефона. Он бросил ручку и сорвал с него трубку.

— Начальник городского медицинского вытрезвителя нумер один Бахашкин…

— Бахашкин! Начальник! Пфу!.. — в трубке послышался смех. — Подумать только! Ему давно пора быть у параши, а он — начальник, да ещё такого наиважнейшего объекта. Ха-ха!

Лицо Шалыча побледнело, узкие щёлочки глаз расширились, губы задрожали. Он хотел было ответить что-то ругательное абоненту, но голос показался знакомым, возможно, даже Андрея Андреевича. Та же грубая ирония, резкий и звонкий тон, и он инстинктивно сдержал свой порыв.

— Ну ладно, грозный начальник, шутки в стороны. Мне нужен твой подельник, Галим. Где он?

— Тута. А хто просит?

— Хто? Хтокало! Хм, какой стал любопытный. Помалкивай, раз в дерьмо сел. Делай то, что тебе говорят. И поменьше вопросов. Давай своего хорька.

Шалыч прикрыл трубку ладонью и, чуть привстав, полушёпотом позвал Галимханова.

— Сашька! Иди к трубке. Тебя…

Все присутствующие повернулись в его сторону.

Галим спросил:

— А чо шёпотом?

— Не знам…

Саша иронично усмехнулся и обратился к сержантам:

— Парни, идите, пошманайте. Помогите Глотке.

Сержанты с некоторой подобострастностью поднялись и подошли к пьяному. Галимханов прошёл в дежурку.

Пациент наконец понял, что с ним не шутят, стал просить:

— Бра-ацы! Только не в душш! Я всё! Всё сделаю, но в душш не надо! Не пойдю! Всё возьмите! Червонец, мелочь. Ик-ик!..

— Не будешь буянить, не поведём в душ.

— Не-не будю, тьфу, не буду! — пациент попытался принять стойку смирно.

— Во, молодец! Дисциплинированный стал алкаш, — засмеялся один из сержантов.

— Не хочу быть блюйёном!

— Ха-ха! — рассмеялись сержанты, хохотнул и Глотко. — Живо вашего брата выучили.

Галимханов взял трубку, и, отвернувшись от всех, буркнул:

— Слушаю.

— Галим, давай сейчас дуй домой, переодевайся в гражданку.

— Кто это? Валера?!.

— Ктокало! Я уже твоему начальнику сказал: поменьше вопросов, если хотите вылезти из той вонючки, в которую по своей дурости сели. Понял?

Галимханов промычал что-то нечленораздельное.

— Так вот, Галим, пришёл и ваш час. Переоденешься и дуй к пивнушке у кинотеатра «Гренада». Там тебя будут ждать. На всё про всё, тебе двадцать-двадцать пять минут.

— Дык как я успею?

— А меня это не колышет. Успевай. У тебя есть под жопой транспорт, вот и газуй. Не приедешь вовремя, сидите в дерме. А лучше — у параши. Ты понял?

Галимханов опять что-то буркнул.

— Ты мне не мычи, не хмыкай. Я с тебя башку сорву, если что. Давай живей поворачивайся, люди тебя ждут у «Гренады». Там всю дальнейшую задачу узнаешь. Пока, ублюдки! — и в трубке запикали короткие гудки.

Галимханов растерянно посмотрел на Шалыча.

— Ну чо? — спросил в полголоса тот.

— Мне… Мне надо срочно ехать. Поехали!

— Куды?

— На туды, твою мать! По дороге расскажу.

Бахашкин засуетился, начал отдавать распоряжения сержантам, забыв о том, что они не его подчинённые.

— Витя! Оставайса тут пока за меня. Будешь тут, потом у меня работать, я те обещая! А ты, — к Глотко: — смотри у меня! — поднёс ему кулак под нос. — Самого сварю, как раку.

Подошёл к пациенту. Потрепал его по волосам, погладил.

— А ты будь хорошим дядей, ланна?.. Уложить ево спать. И не надо душа. Сволочи!

13

Город после рабочего дня шумел. По обеим сторонам проспекта Карла Маркса, разделённого широким зелёным газоном, текли, пестря всевозможными цветами одежды, людские потоки. На остановках, как автобусных, так и трамвайных, столпотворение — как и всегда в час пик. По проезжим частям улиц сновали автомашины разных марок: личные, служебные, продовольственные фургоны, переполненные автобусы.

Вечер всё ещё был жарким, нагретый асфальт удушал и в его «аромат» примешивался запах от нефтехимкомбината. Однако на это никто как будто не обращал внимания, и Викентий Вениаминович, глядя на людей, удивлялся им, и время от времени непроизвольно морщился. Крутил головой в поисках источника, выделяющего неприятный запах. Смотрел на небо, подёрнутое туманной дымкой, смогом.

— Неужели у вас везде так? — спросил он.

— Да нет. За городом лучше, — ответила Мáлина, усмехнувшись.

— Увезите меня за город, умоляю! Не то я здесь задохнусь и не доживу до конца командировки, — едва не плача, простонал гость, прикрывая рот и нос ладонью.

— Это с непривычки, — снисходительно ответила Светлана. — А надолго у вас командировка?

Он пожал плечами.

— По обстоятельствам… Как понравится.

— Понятно…

— Так что, увезёте меня за город?

— К сожалению, не могу. Но если очень желаете, то могу подсказать, как добраться на Китой, на пляж или на водохранилище, это недавно открытое место городского отдыха. Рекомендую.

— А если бы вы приехали к нам в город, как вы думаете, как бы я поступил в подобной ситуации?

— Думаю, по-другому. И с бóльшей настойчивостью.

Он бросил на Светлану весёлый взгляд и рассмеялся.

— А вы мне нравитесь.

— Спасибо. Мороженое хотите?

— Пожалуй, не откажусь.

Они шли от агентства «Аэрофлот» в сторону кинотеатра «Победа», где проспект заканчивается. Прошли высокое большое и серое здание «Детского Мира», пересекли улочку Глинки и вышли на площадь Ленина.

Площадь была заключена в четырёхугольник зданий: горкома, ДК «Нефтехимик», Главпочтамта и с правой стороны домами проспекта. В середине площади возвышался памятник Ленину. Под постаментом лежала широкая клумба, засаженная красными цветами, по ней проложены ровные дорожки из плит и стоят скамьи с выгнутыми спинками. На них сидели люди и по дорожкам бегали дети, неуклюже гоняясь за голубями, которых прикармливали взрослые.

Над горкомом висели флаги СССР и РСФСР, на стенах ДК и на высоких стойках — афиши, программный репертуар местных и заезжающих артистов. На стенах почтамта, в простенках между окнами, располагалась картинная галерея из портретов всех членов и кандидатов в члены ЦК КПСС, начиная с Брежнева.

Викентий Вениаминович с интересом разглядывал город, стоя у металлического ограждения, отделяющее пешеходную дорожку от проезжей части улицы.

Подошла Светлана.

— Вот, пожалуйста, — она подала сливочный пломбир в вафельном стаканчике.

Он обернулся и воскликнул:

— Ух, ты! Спасибо! У нас, в Иркутске, такое лакомство в стаканчике стало редкостью.

— Мука, наверное, кончилась.

Оба рассмеялись. Светлане с каждой минутой в его обществе становилось легче. Гость в общении был прост, держался непринуждённо, и в ней ослабевала насторожённость, подозрительность.

— У нас много что в дефиците: мясо, молоко, хлеб… душевность.

— Ну-у, вам ли обижаться? На вас тут надышаться не могут. Андрей Андреевич, вон как бисер перед вами мечет. Даже сам Блатштейн, как я поняла. Чем это вы их так околдовали?

— От вас ничего не скроешь. Вы тоже, как ваш граф, проницательны. Все ко мне благоволят, кроме одной занимательной и очаровательной дамы.

— Да-а! Только первый день в городе и уже обзавелись таким знакомством? Похвально.

— Да вот, сподобился. Речь идёт о присутствующей здесь женщине.

— Правда? Вы меня сегодня решили забросать комплиментами? Спасибо! Весьма симпатичное начало.

— Я это без тени иронии и намёка на фривольность делаю. Что есть, то есть… Но и мне бы хотелось знать её отношение к моей скромной персоне.

Мáлина загадочно улыбнулась.

— Секрет… У вас же есть секреты? Почему бы и мне их не иметь?

Они продолжили идти вдоль по проспекту, минуя ювелирный магазин «Изумруд», кафе мороженое «Пингвин», «Пельменную».

На левой стороне улицы у магазина №38 пестрела многолюдная очередь. Она выходила на широкую пешеходную дорожку и вытянулась едва ли не до угла дома.

— Что это там? Похороны кого-то из очень любимых родственников? — спросил гость, кивнув на очередь.

— Ага. По мясу с колбасой и макаронам с гречкой.

Викентий Вениаминович рассмеялся.

— У нас тоже в городе во многих местах такие обряды.

— Плохо стало с мясными продуктами, только по блату или вот, в очередях. А вы уходите от вопроса, — напомнила Светлана.

— Светлана Ивановна, у меня нет никаких секретов. Просто, дело по медвытрезвителю слишком деликатное. Это какое пятно на правоохранительные органы.

— Да ну! А мне кажется с некоторых пор — звёздочка. Два следователя доказали неопровержимость преступления, халатность горе-сотрудников, и этого недостаточно?

— Ну… Я не ставлю под сомнение ни ваши доказательства, ни Феоктистова, то есть — графа. Интересно все-таки — граф! — необычно в наше время такое звание иметь.

— Народ присвоил, — усмехнулась Малина. И подумала: «Уводит разговор». Сказала вслух: — Под сомнение не ставите, факт налицо, а преступники до сих пор на своих местах и, как ни в чём не бывало, работают. Мне это трудно понять.

Викентий Вениаминович пожал плечами, он с наслаждением ел мороженое и теперь уже доедал.

— Да, хорошее у вас мороженное, вкусное.

— Стараемся гостям угодить. Вам ещё?

— Спасибо! Не сейчас, попозже.

— Но признайтесь, вас ведь ещё что-то интересует у нас?

— Да. И теперь более чем.

— И что же?

— Ни что, а кто. Вы.

— У-у, ещё один не навязчивый комплимент. Но я в ваши планы вхожу разве что в качестве развлекательной программы.

— А вы откровенны.

— А что тут не понятного? — в её голосе прозвучали нотки обиды.

— Ну, раз вы вызываете на откровенность, то я открою один секрет: вы мне действительно понравились. И скажу больше… Я бы хотел наше знакомство укрепить.

— Для чего? Какой смысл? Если хотите для сиюминутного удовольствия, то я вам могу посоветовать, куда и к кому обратиться. Кстати, вы же в «Саянах» остановились? Так вот там как раз и крутятся ночные бабочки для подобных мероприятий. — Она посмотрела на часы. — Через час-другой настанет их время.

— Вы обиделись? — Он взял её под руку. — Света… Вы позволите мне вас так называть? — Она дёрнула плечиком: разрешает. — Так вот, Света, чтобы была ясность между нами. Во-первых, вы напрасно принимаете меня в штыки. Я не хочу выглядеть сорвавшимся с цепочки кобелём. И если у меня возникают какие-то симпатии к человеку, то я только этим человеком и интересуюсь. Хоть в деловых, хоть в личных, сексуальных ли планах.

— И, во-вторых?

— А во-вторых, — он засмеялся. — Я вас ещё больше разочарую. Второе… я на голодный желудок как-то не в состоянии обсуждать не только личные, но и, так сказать, производственные вопросы. Я чертовски проголодался. Я слышал, у вас тут есть, хороший ресторанчик. «Тайгой» прозывается? Читал о нём в газете «Труд».

Она поперхнулась остатками мороженого. Закашлялась. Он засмеялся и легонько хлопнул ей по лопатке, как давний приятель, и не снял со спины ладони. Тепло руки и столь панибратская непринуждённость, подтопили в ней холодок, как тёплый вечер её мороженное. Она достала из сумочки платочек и стала вытирать им руки и осторожно уголки рта, чтобы не размазать на губах помаду. Он же не убирал руку, только поднял выше на плечо.

Они находились возле магазина «Полуфабрикаты», где у входа стояла будка телефон-автомата.

— Ну что же… Я, пожалуй, соглашусь. Но вначале мне надо позвонить.

— Пожалуйста! Звоните, — он благодарно пожал ей плечо и легонько подтолкнул к телефону.

Светлана вошла в будку, опустила в щель монетку и набрала номер. Продолжительные гудки. «Может ещё у Прокудина?» — подумала она о Феоктистове и набрала другой номер. Тут послышались короткие гудки. «С кем-то ещё болтает в такое время?» — это уже относилось к Прокудину.

«Ну что же, позвоню попозже», — и повесила трубку.

— Что, неудачно? — спросил Викентий Вениаминович, когда Малина подошла.

— К сожалению.

— Ну, это, надеюсь, не скажется на наших пищеварительных органах? Вперёд! — с живостью предложил он.

Малина с иронией посмотрела на него.

— А вы шустрый… Ну что же, что далеко ходить? Здесь «Тайга», рядом, за углом на Маяковской.

— Ну вот, видите, как всё чудненько. Я лет пять назад был здесь, но питался в ресторане при гостинице «Саяны». А теперь, побываем в «Гостях у Матвея». Помню, так называлась статья в «Труде». И сожалел, что не зашёл к нему в гости в прошлую командировку.

— Матвей Моисеевич — это директор ресторана, — пояснила Светлана.

— Ну что ж, пойдём к Матвею.

Он вновь взял Светлану под руку и повёл за угол, куда она показала.

14

Феоктистов, выйдя на площадку крыльца, огляделся. В метрах ста от Управления, на обочине дороги возле тротуара стояли белые «Жигули-2101». Анатолий не обратил на них внимания. Он обогнул здание и направился к трамвайному кольцу. Шёл в задумчивости, строя планы на завтрашний день.

«С утра поедет к Бердюгину, берём Ультрафен и на комбинат. С кого начать? С Левита или со Щегла?.. А может сразу с Блатштейна?.. Нет, нет, Блат руки марать не будет. Он найдёт через кого человека завалить. Ну, а вдруг душа покойного знает по каким-нибудь своим путям истинного душегуба, независимо от того, кто её хозяина завалил? Того, кто направил руку убийцы? Ведь мы ещё до конца не определили возможности Ультрафена! Вот и случай, проверим его ещё на одно качество. Начнём с Блата. Решено! Что мелочится, рассусоливать? А чтобы не спугнуть, просветим из-за укрытия. Как Гнедого, из машины, во время обеда в „Тайге“. Это постоянное место заправки товарища Блатштейна. Своя, комбинатовская столовая, претит его желудку. А в ресторане — пельмени в горшочках, усваиваются легко, несмотря на цену…»

— Толя!.. — вдруг долетел до его сознания тихий голос. — Анатолий Максимович!

Он обернулся. Сзади него шла девушка. Тоненькая, стройная, словно Дюймовочка из сказки.

— Анечка?!. — удивился он. — Какими судьбами?

Девушка была в футболке, плотно облегающей упругие формы тела, в знакомом сарафанчике на лямках, на ногах матерчатые тапочки и белые носочки с голубым ободком. Русые ниспадающие волнистые волосы, собранные тоже под голубым ободком, слегка шевелил ветерок, играя кудряшками на височках. Она застенчиво и радостно улыбалась.

— Я к подруге приезжала, а её дома нет… — ответила Аня первое, что пришло в голову, и покраснела.

— Анечка, дорогуша, не обманывай, а? У тебя это плохо получается. Ко мне ведь приехала, да? Не вытерпела, о папе хочешь что-нибудь узнать?

Счастливое личико девочки приняло грустное выражение, словно по нему пробежала тень. Она согласно тряхнула кудряшками. Однако он чувствовал, и видно было, что девочка приехала повидаться с ним.

Он подошёл, стараясь душевно успокоить и искренне сочувствуя, взял её за плечи, едва погасив желание, привлечь девушку к себе, обнять.

— Нет, Анечка, пока ничего не могу сказать. Нечем порадовать. Прости… Но завтра, думаю, кое-что прояснится. По крайней мере, хоть какая-то будет определённость.

Он повернулся, приобнял Анечку одной рукой за плечи и повёл к остановке трамвая. Она, притихшая и счастливая, шла рядом.

Они прошли по широкой натоптанной тропинке к одноэтажному зданию, где находились диспетчерская, билетная касса и открытый павильончик зала ожидания. Поднимаясь на парапет остановки, он снял с её плеч руку.

Какое-то время стояли молча. Трамвай долго отстаивался, пока в него не сел вагоновожатый, вышедший из диспетчерской.

Народа на остановке, казалось, было немного, но, когда вошли все в салон, он оказался более чем на половину заполненным. Аня не пожелала садиться, а прошла на заднюю площадку и встала спиной к поручню, как когда-то, при их первой встречи. Он встал рядом, улыбнувшись воспоминаниям.