Удача

Часть первая Нищета

Глава 1 Светлое утро

Собрав все силы, Алик ударил вперед, прямо в ненавистную рожу Джастина, но враг мгновенно увернулся. Ударил опять, бил и бил, но проклятый Джастин Бибер ловко уходил от его ударов.

«Шустрый гад! Подожди. Сейчас я раскантую твою морду. В котлету. В кровавый антрекот!»

И вдруг Бибер сам нанес Алику прямой резкий удар, такой неожиданный для дрищеватого певца. Мгновенно и с неожиданной силой. И еще. Молотил и молотил, совсем не уставая. Алик принимал один удар за другим. Слышалась, все продолжалась биберовская песня.

«И песни его ненавижу!»

Уклоняясь, Алик уронил игровую приставку, та упала под стол.

«Денди, денди, Все люди любят денди», — недовольно проворчал он.

С кряхтением полез под стол и, конечно, тут же раздавил пресловутую пластмассовую коробку, придавил ее коленом. Поединок завершился.

Остатки древней приставки выбросил в окно. Невнятные голоса, раздававшиеся во дворе, умолкли, потом послышались снова.

«Наверное, нищие во дворе бухтят, — с раздражением подумал Алик. — Хорошо бы и телевизор „Рекорд“ в окно свалить, на их головы.»

Слов не разобрать, но понятно, что говорившие обильно матерятся. Неясно, ругаются или так, беседуют по душам. Приаптечные алкаши. Недолговечные, как однолетние растения, быстро вымирающие от излишеств, но неизменно сменяющие друг друга.

Сегодня Алик так и не спал, не хотелось. Раннее-раннее утро, солнце медленно начинало накалять комнату. Душная ночь постепенно становилась жарким утром.

В это знойное безветренное лето голоса и прочие звуки за окном во дворе раздавались гулко, как в большой пустой комнате. Запахи тоже стали комнатными, теперь не менялись, держались неподвижно. Из чьих-то окон в эту рань доносился запах жареной рыбы. И еще пряничный зефир горячей патоки с хлебозавода неподалеку.

Какой-то писатель написал, что стиль улицы, где он живет, формируют два близлежащие театра и хореографическое училище.

Так вот, на этот двор и его окрестности крайне повлияли местные заведения. Прежде всего, круглосуточная аптека с неиссякаемыми запасами дешевого спирта, почему-то называвшегося «Асептолин. Жидкость для наружного применения». Потом пивная в соседнем доме под названием «В дупель», которую местные алкаши упростили до «Дупла». Еще наливайка «Жар-птица», ее, конечно, прозвали «Жир-птицей», и само собой большой рынок рядом. Двор всегда густо усыпали пустые асептолиновые пузырьки.

Алкаши, достигшие самого дна, сидели на тротуаре возле аптеки, нищенствовали. Подаяние сразу несли в эту аптеку. Спирт чаще всего применяли в этом дворе, против рекомендаций, внутрь.

Вот и сейчас доносились голоса этих самых нищих. Алик поневоле слышал и даже представлял их. Одного оратора звали Димка, другого — Митька, видимо, нищие не догадывались, что это одно имя.

Слышался и женский голос, эту бабу, по кличке Креветка, Алик уже видел. Широко известное лицо в кругах местного дна. Худая, но при этом дряблая, жухлая, непонятного возраста.

Алик вроде понял, что технически грамотный Митька создал из своего алюминиевого костыля стреляющее устройство, и сей костыль неожиданно выстрелил в Собесе. Разговор заканчивался. Креветка неожиданно запела песню, громко и неточно.

«В самое раннее утро песня про любовь, — подумал Алик. — Какое душевное здоровье надо иметь».

Послышались гулкие хлопки. Кто-то торопился, спешил выбить ковер.

Ощущая босыми ногами пыльный пол, Алик приблизился к окну. Трое деятелей нищенского дела сидели на краю песочницы, полной застывшего цемента, когда-то оставленного там строителями.

Кажется, нищие уже выпили, отметили свой ежедневный праздник и сейчас закусывали арбузом. Раскололи его и черпали мякоть руками.

«Весело на таких гуимпленов смотреть. Есть идиоты и похлеще меня», — подумал Алик.

Он представлял их по-другому. Митька почему-то оказался сильно пьяным мальчиком, лет двенадцати. Только по скрипучему голосу Алик понял, что это карлик.

В сильно расклешенных брюках, похоже, подобранных на помойке, в очках древнего советского дизайна с пластмассовой оправой и, кажется, без одного стекла. Рядом с ним на бордюре песочницы лежали костыль и старые деревянные счеты.

Димка — полуобнаженный по пояс, будто решивший загорать при раннем солнце, жилистый, густо изрисованный и исписанный татуировками.

Алик давно заметил, что все люди похожи на кого-то из известных в истории деятелей, только этого никто не замечает. Димка, наверное, не подозревает, что сходен обликом с основателем инквизиции Торквемадой, только более тощий, а Митька с юным, но сильно потасканным Джироламо Савонаролой, при этом в очках и попроще, поглупее лицом.

Димка Торквемада неожиданно сделал вид, что собирается ткнуть Савонароле пальцем в отсутствующее стекло очков. Карлик даже не пошевелился, а Торквемада заржал

Дно жизни и так близко — тремя этажами ниже.

Сейчас нижесидящие обсуждали, что нужно предпринять с весами, которые Митька Савонарола нашел на свалке. Если отбросить матерные слова, от дискуссии оставалось мало, но понятно, что нищие гуимплены ждали от продажи весов колоссальной прибыли, стоили фантастические бизнес-планы.

Алик, как успешный когда-то, хоть и разорившийся потом коммерсант, понимал, что нищие не разбираются в торговом деле. Подумал, что лучше бы поменяли на рынке на картошку.

Шлеп! Шлеп! — Пьяный бред местного нищенства перебивали удары ковровых выбивалок. Невдалеке перед висящим ковром стоял некто странный, хоть и видимый только со спины. Сильно-сильно рыжий, почти красный, в непонятной белой рубашке, словно бы добытой в психдиспансере, с пуговицами сзади и в каком-то необычном головном уборе, как будто сложенном зеленом цилиндре. Маленький, пузатый, с тонкими руками и ногами, немного похожий на осьминога, он ритмично выбивал ковер сразу двумя выбивалками, сплетенными из стальной проволоки.

Когда-то до своего внезапного разорения Алик, успешный и обеспеченный, снисходительно наблюдал за шевелением мелких людишек внизу. Наблюдал и делился впечатлениями весело, со злобноватым юмором. Сейчас высокомерие совсем перестало идти этому мелкому, сильно изношенному, с большим напряжением выживавшему мужичку. Прежний насмешливый цинизм сменило злобное раздражение ко всем пробегающим мимо. Алик сам ощущал, что приближается к уровню назойливого параноика.

Теперь он ходил по комнате, ел горчицу, опуская в банку палец и облизывая его. Потом чистил в ванной ботинки, выскребывая этим пальцем остатки сапожного крема.

Бедность. Особое физиологическое состояние, вроде болезни. Вдобавок вонял, некстати засорившийся, унитаз. Подошла кошка, молча, вопросительно глядела.

— Потерпи, вдруг повезет. Может, пойдет сегодня копейка, — сказал ей Алик. — Злодеи разорили нас. Теперь мне остался единственный способ добывать деньги — откровенно подбирать их у себя под ногами.

Кошка смотрела тревожными глазами.

— Лучше всего обирать монеты ранним-ранним утром, — поделился с ней Алик. — Когда только становится видно. Чаще всего монеты и даже украшения валяются на остановках, где их почему-то никто не видит. И на автостоянках тоже. Хорошо собирать денежную падаль, пока ее машины не растоптали. И проклятые дворники не смели.

Голоса нищих теперь раздавались прямо под окнами. Кажется, те сидели на крыльце подъезда.

Алик вышел на балкон. Гуимплены добыли еще спирта, сейчас деловито вскрывали мелкие пузырьки. Устроились на дне жизни основательнее Алика.

— Алкоголизм, хоть слово дико, но мне ласкает слух оно, — не сдержался, процитировал Алик. — Гляжу, процветают отбросы общественности, неплохо вам живется.

Трое, задрав головы, смотрели на него.

— Рай для нищих и шутов, как сказал поэт, — добавил Алик.

— Добрых дней, — заговорил Димка Торквемада. — Начальник, спусти нам, кинь хлеба на закуску.

— Может, тебе еще и бутылку «Путинки» скинуть. Нету ничего у меня, голо.

— Или весы купи! Тыща рублей, — предложил Савонарола.

— Не по карману, ваше преосвященство. Ну, давайте гуляйте. Торжествуйте, подобно пирующим во время чумы.

Снизу смотрели с недоумением.

Слышно как уже двинулись, завыли первые троллейбусы. Проходя через комнату, Алик с раздражением посмотрел на себя в зеркало. Отражение смотрело с такой же злобой. Там маленький, худой, головастый мужик самых средних лет. Бледный, несмотря на жару.

На полу осталось белое пятно, сметана для кошки.

— Ешь быстрее, а то жарко — быстро высохнет, — предупредил на прощание Алик.

В подъезде вспомнил, что сегодня пятница, тринадцатое. Впрочем, для него стали безразличны дни и ночи. Сейчас он думал о мести. О мести тем, кто ограбил и разорил его, он думал, впрочем, постоянно. Мысленно создавал тщательные, сложно устроенные планы. Подробные и бессмысленные. Ибо ни на что он, нищий собиратель копеек, не способен. А сейчас еще размышлял о том, что мошенники и воры при всем — всегда неудачники. Они не только ограбили его, Алика, они опустили его до своего привычного обыденного уровня. Теперь вокруг тупость, ложь, обман. Подлая хитрость. Он будто оказался посреди болота, в вонючей грязи.

«Вот появился бы какой-нибудь старик Хоттабыч! Почему в этой самой жизни подобного не происходит?»

Алик спускался по лестнице. В раскрытых настежь окнах подъезда виден двор. Тишина, будто в пустой комнате. Нищих не видно и не слышно, те исчезли.

Профессионально глядел под ноги. Вроде заметил пятирублевую монету на ступенях, но при прикосновении оказалось, что это использованный презерватив. Непонятно как он попал сюда.

Мрачно напевая «Алкаши, алкаши, днем и ночью хороши!», вышел из подъезда.

Сразу увидел на крыльце, уложенную кучкой, маленькую горку мелочи. Денежная пирамидка, опять оставленная пьяными гуимпленами. Непонятно какие изменения в покореженных алкоголем мозгах заставляли тех не то выбрасывать, не то забывать деньги.

Один раз Алик уже находил здесь такую же кучку. В прошлом ошеломленные спиртом бросили четырнадцать рублей семьдесят копеек. Солидные монеты, не только медная мелочь. И в сегодняшней тоже рубли, двухрублевые и даже одна пятирублевая монета.

Собирателя копеек такая удача и возмущала, и радовала. Он двинулся вперед в подворотню дома, на ходу считая в ладони добычу. Некая милостыня от нищих. Дошел!

В подворотне, пошатываясь, шла навстречу, будто зомби из фильма ужасов, Креветка. Алик посторонился и зачем-то произнес:

— Ваше высочество, так благородно оставить на пороге моего утлого дома денежные излишки.

Креветка тупо уставилась на монеты в горсти Алика и вдруг закричала:

— Украл! Деньги украл!

— O, это необъяснимый каприз, — сдержано попытался возразить Алик. — Сначала вы, мадам, с коллегами выбрасываете вполне резонные деньги, потом требуете их. Необъяснимо, это я, как экс-миллионер, говорю. Впрочем, я отнюдь не претендую. Готов отдать всю сумму, перечисляю назад.

Протянул вперед руку, но Креветка внезапно ударила по ней. Рассыпавшиеся монеты зазвенели в подворотне. Завизжала, вцепившись в ворот его рубашки, закружила.

— Грабят! Грабят! — Дико кричала нищенка.

— Да никто тебя не гра…

Его перебил вопль:

— Устаканю гада!

В проеме подворотни возник Торквемада. Приближался, перекосившись лицом от ненависти и вставив перед собой черные от грязи кулаки. Алик рванулся в другую сторону, но там теперь метался Савонарола. Замер, увидев занесенный костыль. Снизу из него торчал остро заточенный гвоздь, блестел в сумраке.

— Будут трупья! — Заорал Савонарола.

«Почему трупья, если я один?» — Растерянно подумал Алик.

Неожиданно оказалось, что он в ловушке, подворотня стала некой крысиной западней. С двух сторон двигались нищие.

Подбежавший Торквемада с неожиданной силой ударил Алика. Тот ощутил лицом его жесткий костлявый кулак. Вдруг обнаружилось, что этот нищий — опытный уличный боец и совсем не такой пьяный, как показалось. Димка бил и бил, не уставая, и все сильнее и сильнее. Алик только уворачивался, прикрывая лицо руками.

«Ну вот, это тебе не Джастин Бибер!» — С отчаянием думал он.

Заметил, что рыжий возле ковра сейчас грызет семечки, глядит на них. Поединок с нищими приближался к катастрофе. Савонарола отбросил костыль, теперь прыгал рядом с отверткой. Кричал:

— Глаз, глаз надо ему отверткой оптимизировать!

Заметил упавшие очки Алика, с удовольствием, с размахом наступил на них. Креветка визжала в другом конце подворотни.

И вдруг оказалось, что рыжий выбивальщик ковра оказался рядом. Алик увидел, как тот странно изогнулся, ковровые выбивалки в его руках закрутились, как веер.

Торквемада повернулся, замахнулся кулаком.

— Ты чего, мать тв … — Успел сказать он.

Перед ним мелькнула рука с выбивалкой и даже вроде его не коснулась, но нищенская голова дернулась и ударилась о стену с твердым стуком. Торквемада с матом сполз, уселся на асфальт.

Очкастый Савонарола с воем кинулся на рыжего, махая отверткой. Взмах выбивалкой — нищий отлетел в сторону и заковылял к свету, подальше отсюда.

— Ну, ты герой! Полный триумф над полчищами нищих, — сумел сказать Алик. — Интересными приемами владеешь! Я понимаю: практика Цыгун и Тайцзи, Шаолинь там. — Сплюнул кровью, пощупал переносицу. — Все! Кажется, и нос сломан, и хорошим зубам конец. Поставил их в благополучные годы. Теперь рожа как у настоящего бомжа!

Опять плюнул вслед, выбирающемуся отсюда на четвереньках, Торквемаде. Оторвал и выбросил висящий ворот рубашки. Потом снял ее совсем и отбросил в сторону. Остался в майке-алкашке.

— Слишком широкая черная полоса пошла в жизни, — не сдержался, пожаловался он. — Большое человеческое мерси! Избавил… Я думал, что забьют наглухо в родной подворотне ни за что.

Лицо у неожиданного спасителя показалось Алику чем-то необычным. Совсем без особых примет. Просто образец подобного лица. Неподвижное, будто изготовленное из воска. И возраст у этого рыжего неопределенный, лет тридцать — пятьдесят.

Тот опять равнодушно грыз семечки.

— Страшная битва из-за тридцати четырех рублей и скольких-то там копеек, — продолжил говорить Алик. — Костылем хотели зарезать. Благородный поединок — надежда на честную сталь. Ну, а ты дерзок. Супермен, феншуист. Надо бы тебя угостить за спасение от нищенских кулаков и костылей. Хотя бы в пивняк сходить, но я совсем неимущий, полная атрофия денег. Я, кстати, Алик, веселый собиратель копеек, а тебя как?

— В последнее время меня зовут Семечкин, — непонятно выразился рыжий спаситель. Лицо его при разговоре не менялось, никаких эмоций на нем не появлялось. — Ко мне часто обращаются за помощью, но самостоятельные услуги по собственной инициативе я не оказываю. Сегодня непонятно почему сделал исключение.

— Повезло мне. Еще бы кто мой унитаз, говносток прочистил, а то утомил он. Только прости, Семечкин, дела! Надо торопиться, приходится. Мы, собиратели копеек, особо тонко чувствуем, что время — это деньги.

В конце подворотни Алик обернулся:

— Мы еще встретимся, я проставлюсь, не переживай! Выполнение желаний за мной.

Глава 2 Искатели сокровищ

«Для начала надо посмотреть монету на автостоянке возле „Жир-птицы“, — озабоченно думал Алик. — Там, где я когда-то нашел пуговицу в виде бабочки, которую принял за золотую».

Он быстро шел по автостоянке, глядя между машинами.

— Привет, мужичок! — Оказалось, в автомобиле с открытыми дверями сидят двое. Улыбаются, глядя на него.

Смутно знакомые лица, сильно, не по-местному загорелые. Алик умственно напрягся, но не смог вспомнить их имена. Один из них, темноволосый и круглолицый, казался похожим на Чебурашку, только с бородой. Второй — непонятно на кого.

— Как поживаешь? — Традиционный вопрос.

— Ничего, — и с излишней откровенностью добавил. — Болтаюсь у дна жизни и иногда чувствую его пятками.

— У тебя же торговая фирма была? — Спросил второй.

Алик вдруг подумал, что он похож на Фиделя Кастро, в тот недолгий период, когда тот сбрил бороду. А Чебурашка на Че Гевару. Решил, что мысленно так их станет звать. Че и Фидель.

— Закончилась фирма, — ответил он. — Навалились одновременно со всех сторон… Воры, менты, жулики еще — одновременная атака. И банк добавил. Плюс к этому инфаркт.

Опережая их вопрос, добавил:

— Сейчас я мелкий-мелкий кладоискатель, добываю денежные средства открытым способом. Искренним, можно сказать. Хожу и подбираю под ногами. А это тяжелый труд, мозги требуются. На пляже сейчас подобные мне искатели собираются, рыщут, но это дилетанты. Все обходят песчаный берег, не догадываются искать в раздевалках, в самом урожайном месте. А я знаю места. Подбираю падшие деньги на дорогах, даже на пешеходных переходах и на газонах, в земле, включая торфонавозный грунт. Как-то даже золотой крестик с цепочкой нашел. Я пока не падший, держусь. Еще не укатали меня сивые горки.

— Видим, что держишься, — усмехнувшись, сказал Фидель. — Морду вон тебе кто-то разбил.

— Внезапно напали два веселых пидараса, — пробормотал Алик.

— Отбился от двоих? Герой! Наглухо замочил гадов?

— Не то чтобы, — Алик неопределенно пожал плечом. — На сегодняшних двоих злоба как-то остыла. Мне бы встретить тех, кто меня разорил. Кто предал в тяжелую минуту, давил мне на макушку, когда я тонул. С какой радостью я бы дал каждому в печень, ослабленную алкогольным суррогатом. Лишь бы устроил, дал бог с ними встречу. А он даст.

— Судьба — мощный игрок, играющий против нас, — задумчиво сказал Че. — Но она иногда делает ошибки и надо успеть использовать их.

— Я вчера случайно нашел маленькую-маленькую копейку, — сказал Фидель. — Вроде серебряную, такие, кажется, в бутылки с водкой заряжают. На, возьми на память.

Вблизи Алик увидел, что в машине лежит на сиденье собака, внимательно смотрит на него. Взял крошечную монету, попытался разобрать на ней невидимые из-за мизерности буквы и цифры.

— Будем считать, что мне на удачу. Ну, и вы от меня возьмите. Вот нашел на пляже непонятную медаль, написано на ней что-то на английском языке. Вроде, награда за изготовление лучшего чая.

— Мы много такого же странного на Волге находили, — сказал Фидель.

«Они же черные копатели, — вспомнил Алик. — Раньше выкапывали оружие на местах прежних боев».

— Бросили войну копать, — продолжил Фидель, — тоже решили взяться за монету. Но наша повесть не столь печальна. Мы орлы, что не ловят мух. Взялись идти не со склоненной головой по газонам, а пешком вдоль всей Волги, чтоб обшарить все пляжи подряд с металлоискателями. Почти до Каспийского моря, как бурлаки. Советских монет массу набрали, хоть в металлолом сдавай. Собака к нам сама прибилась. Сколько раз спасала нас, настоящий друг. Мы его Дружком и прозвали. Дошли до Нариманова. Там на маленькую долю от собранного машину купили и вернулись только что.

— Были дела, — заговорил Че. — Получилось похлеще, чем в «Приключениях Гекельбери Финна!» Не роман, а целая эпопея.

— Сейчас опять начнете войну копать? — Спросил Алик.

— Да нет, не копать, — задумчиво ответил Че. — Решили на настоящую войну ехать. На Ближний Восток.

— Думаем воевать за справедливость, — добавил Фидель. — Ты хоть видел по телевизору, что они с мирняком творят? Желаем отомстить злодеям. По-настоящему, всерьез.

— По моему телевизору много не увидишь, — пробормотал Алик.

Но Чебурашка его не слушал, продолжал:

— Только денег, конечно, много надо. Оружие доброе приобрести, билеты, то-се. Чтоб такую сумму добыть, хоть обратно на Волгу отправляйся.

— И лучше пройти ее по дну, — ухмыльнувшись, добавил Че. — Там самые ценности. Особенно, где Великая Булгария стояла. На берегу мы все собрали, а на дне пока оставили.

— Подождите! Оружие, билеты, деньги — все вам сделаю, — с непонятной уверенностью сказал Алик. — Немного времени пройдет и поднимусь немного.

— Смелое заявление для собирателя копеек, — сказал Фидель. Засмеялся.

— Помогу, насовершаете еще подвигов. А я чувствую, что пойдет у меня фарт. Чудеса случаются у тех, кто в них верит.

— Ладно, ехать надо, — сказал Че. — Теперь дел у нас много.

Алик отошел в сторону, пропуская их машину.

— Может и ты с нами?

— Да нет, не осилю, — ответил Алик. — Меня даже из сторожей из-за здоровья уволили.

— Ну, давай, когда-нибудь увидимся!.. — Послышалось уже издалека.

«Жир-птица», наконец, открылась. Давно хотелось шурпы, серого супа, пахнущего овечьей шкурой. Наидешевейшее здесь блюдо.

Подходя, увидел сквозь стеклянную стену еще одного знакомого. За столом перед пустым стаканом неподвижно сидел Ангелыч. В детстве Алик ходил в кружок технического творчества, на картинг, а этот Ангелыч там руководил. Пацаном хотелось порулить, покататься, но пришлось в основном копаться с грязными масляными железками.

И имя у Ангелыча тоже было странное, Господин. Господин Ангелович — в кружке тот говорил, что отец у него болгарин и назвал его по традициям предков.

Старик совсем не шевелился, будто насмерть о чем-то задумался. Алику вдруг так не захотелось заходить в это кафе, показываться. Наверное, Ангелыч его узнает. Стало так стыдно за себя, за избитую рожу, за все… Алик ощутил горечь, самую настоящую, будто наелся перца. Быстро отошел.

Вспомнился кружок, прежнее… Раньше Ангелыч обожал чихать. Чихал с необыкновенной мощью, с оглушительной громкостью. Дети страшно радовались, хохотали. Заранее замечали, когда Ангелыч собирается чихнуть. Вот тот замирал и замолкал, будто задумавшись о чем-то внезапно. Начинали хихикать, пихать друг друга локтями. Ангелыч застывал, предупредительно подняв вверх палец, потом громоподобно чихал, подпрыгивал и стучал руками по коленям. Иногда даже бил кулаком в железный шкаф напротив. Дети хохотали, жутко радовались. Повеселев, Ангелыч объяснял, что именно так должен чихать настоящий технический специалист. Алик обнаружил, что сейчас улыбается.

На рынке где-то пели под гармошку, кто-то явно подражал Аркадию Северному. Среди народа с обычной злой усмешкой быстро двигался Алик.

Одолевали бытовые мысли. Сейчас он размышлял, не стоит ли сходить в парк и выиграть у пенсионеров-шахматистов несколько червонцев. Хотя среди пенсионеров попадаются ушлые и, бывает, обыгрывают его. И все больше возникает игроков, подобных ему, тоже алчущих червонцев. Таких все больше, а пенсионеров мало.

«Всюду деньги, деньги, деньги. Всюду деньги, господа. А без денег жизнь плохая, не годится никуда, — доносилось издалека. — Деньги есть, и ты, как барин, одеваешься во фрак. Благороден и шикарен. А без денег ты мудак».

«Деньги, — подумал он. — Гнусная энергия этой жизни».

Стало совсем жарко. Алик остановился возле хлебного киоска. На его прилавке лежал и спал пушистый кот. Алик, задумавшись, гладил его. Кот не шевелился, никак не реагировал на прикосновения. Дама в маленькой очереди произнесла:

— Глядите, совсем неподвижный, не двигается.

— Да он мертвый, окоченел совсем, — с продуманным равнодушием сказал Алик.

— Ой, надо сказать! — Дама засунула голову в киоск, жаловаться, а Алик поспешил скрыться.

Потом пристал к сантехникам, стоящим возле канализационного люка с какими-то ржавыми железками. Спрашивал, не продают ли они эти железки? Остановился возле лотка, взялся рекламировать какие-то венгерские плюшки. Мол, свежие, только что из Венгрии.

На рынке на Алика реагировали как-то сдержано. Может, уже запомнили и привыкли?

Когда он вышел с рынка, из-за ворот продолжало доноситься:

«Белый снег и черный ворон. Черный ворон. Белый свет. Помирать еще нескоро, но и жить надежды нет… „Беломор“, немного хлеба да покрепче сапоги».

Голос становился все тише. Алик подходил к дому.

Глава 3 Встреча с интересными людьми

Опять внутри своих стен. Вошел, плотно закрыв за собой дверь.

«Вот и я, — сказал встретившей его кошке. — С совсем скромными покупками».

Достал маленький пакетик сметаны, выдавил ее на пальцы и протянул к потянувшейся навстречу кошачьей мордочке. Сказал:

— А копейки в подворотне я все-таки подобрал. В реальности кровью заработанные копейки. Сметана, всяческая еда — это на входе, а на выходе говно и посредине эта драгоценная жизнь. Оказалось, бедность подталкивает на гнусные поступки, до них я бы не опустился, будучи богатым.

Кошка лизала пальцы теплым язычком.

Слышно, как внезапно прорвалась вода в унитазе, заклокотал гнусный микроводопад. Гадость сама по себе, наконец, ушла, рухнула в свою бездну. Мелкая удача.

Похлебал немного бульону из-под пельменей прямо из кастрюли, стоя у плиты, потом неподвижно сидел на диване прямо перед выключенным телевизором. Вроде бы заснул.

Очнулся из-за звонка телефона. За раскрытым окном стало совсем темно. Настойчиво звенел все еще живущий телефон, за который не платили полгода. Может, в АТС как-то забыли про него?

— Эдика позови! — Сразу же раздалось в трубке.

— Нету его. В магазин пошел, — раздраженно сказал Алик.

— Зачем в магазин? — Еще более недовольный голос непонятно кого.

— За водкой. Зачем еще в магазин ходят?

— Эдик же не пьет!

— Не знаю, сейчас пил хорошо, — ответил Алик.

— А ты кто такой?!

— Да так, в магазине познакомились…

Послышались продолжительные матерные проклятия и угрозы.

— Я сейчас приду! Приду! — Грозился кто-то.

— Давай приходи, — назидательно произнес Алик. — Только не пустой! Неси водки или денег.

Опять мат.

— Если пустой придешь, — тоже пригрозил Алик, — Мы тебя с лестницы в подъезде спустим. У меня жена, Фаинка, сто десять килограмм весит… Нет, говорит, что сто двадцать. Вдвоем спустим, вот так!..

Перебив новые матерные угрозы придти и расправиться, добавил:

— Приходи, только пустой не приходи, — Положил трубку.

Встал, приободренный внезапным скандалом с каким-то другом какого-то Эдика. За окном в темноте опять слышались удары ковровых выбивалок.

Алик, уперевшись в подоконник, высунулся наружу:

— Эй, Семечкин, не иссякают ковры у тебя? Пардон, не спросил твоего имени.

— Нет у меня имени, — донеслось из темноты. — Семечкин и все.

Алик помолчал, потом сказал:

— Меня сейчас тоже только Алик зовут, неожиданно короткое имя стало. А раньше Алексей Алексеевич звали. Ты теперь где, в нашем доме живешь?

— Вообще нигде, — раздалось из тьмы. Выбивалок не стало слышно, и Алик как-то догадался, что Семечкин опять грызет семечки. — До вчерашнего дня я проживал в психдиспансере, но тот стал переезжать в другое помещение, про меня вспомнили и решили выписать.

— Я так и понял, — произнес Алик. — Значит, списали на берег. Видел, что ты даже не полностью переоделся в партикулярное платье. Распашонка диспансеровская осталась.

— Долго жил в диспансере. Тридцать семь лет, — продолжал Семечкин.

«Тогда сколько тебе сейчас? — подумал Алик. — Еще и считать не умеешь!»

— Хотя на прощание главврач сказал, что я самый сумасшедший, и таких у них никогда не бывало, — говорил Семечкин.

— Слушай, сегодня добыл серебряную копейку, вот бы ее пропить, — сказал Алик. — Хотя бы в пивняке, думаю, что немного пива за нее нальют. Как говорят в «Дупле», выпьем пива, чтоб жизнь была красива. Все, слетаю вниз.

Семечкин стоял у подъезда, и вокруг него уже белела семечная шелуха. Сразу угадав мысли Алика, сказал:

— В этом мире я больше ничего не поедаю, ничем другим не питаюсь. Хватает энергии и от семян подсолнечника, достаточно, чтоб дать необходимую энергию организму.

— Ну и дешево, — сдержанно поддержал Алик. Все-таки обязан за спасение. — Пойдем, пока пивную еще не закрыли. Рядом она, в соседнем доме, официально называется «В дупель», но народ упростил название до «Дупла».

Странный приятель шел рядом.

— Ты местный или приехал откуда-то? По лицу будто бы не наш, на Будду похож, — спросил Алик без церемоний. С психом вроде можно.

— Нет, я совсем из другого мира.

«Да, рановато тебя выпустили из дурдома, поспешили», — подумал Алик. Сказал, ухмыльнувшись:

— С другой планеты что ли?

— Нет, я не с другой планеты и не из другого пространства, и даже не из другого времени. Для вас, человеков, это необъяснимо. Вы слишком мало знаете о существующем вокруг нас мире.

— Ну да, нам, земным дикарям не объяснишь! А сюда ты зачем, на экскурсию?

Семечкин заговорил что-то совсем странное:

— Перенесен в ваше пространство, в тело простого смертного существа в наказание за мое преступление перед другими обитателями моего мира. Моими земляками, по-вашему говоря. И даже почти родственниками.

— Интересно, — все еще ухмыляясь, произнес Алик. — Потом фотокарточки покажешь? Марсиане вы что ли?

— Нет. Почему-то все об этом спрашивают. Мы во всем другие. В мире, где я жил, есть все, а почти все несуществующее можно легко создать. По вашим, по земным представлениям почти из ничего. Нет, как здесь, проблемы потребления. Живущие там не потребляют, а просто живут.

— Евреи что ли?

— Я ничего не могу сказать о своем мире — любой ответ получается неточным. У нас другое пространство, другое время…

«Кажется, это называется комфортный бред», — подумал Алик.

Они давно говорили, задержавшись у дверей «Дупла». Наконец, Алик спохватился.

— Пойдем, поглядишь на настоящее пространство, — сказал он.

Первым стал спускаться вниз в подвал, открыл дверь в прокуренный зал.

Тут все было без изысков. Один угол занимала стойка, все остальное — деревянные столы со скамейками. Народу, как обнаружилось, немного, многие лица, точнее рожи, Алик здесь часто видел. Вечерние алкаши, постоянные завсегдатаи.

Тут при свете оказалось, что Семечкин, несмотря на сегодняшнюю жару, почему-то в зеленом свитере и в зеленых вельветовых туфлях. Он сел за стол, усыпанный табачным пеплом.

Алик, остановившись у стойки перед местной буфетчицей, женщиной почти средних лет, похожей на сильно упрощенную Софи Лорен, положил свою маленькую копеечку, искательно сказал:

— Сонь, налей мне с другом две кружки. Это серебро.

Буфетчица промолчала, с явным неудовольствием налила пива в два стакана с изрядным недоливом.

Напротив, за этим столом сидел алкоголик Ртов, сильно тощий, высохший от спирта, старик,. Вовсе без плеч, только узкое туловище и сверху большая голова. Сейчас летом — в зимней шапке со следом звездочки, с седым чубом, выпущенным по нормам какой-то древней моды. Перед ним стояло только блюдце с перцем и следами пальцев на нем.

— Вот, Ртов, представляю. Это Семечкин, человек без имени. Выгодно держаться за таких крепких друзей. Расправился с двумя нищенскими деятелями, есть тут такие, Димка и Митька.

— Ты к этому Димке не вяжись, — вмешался кто-то, сидящий за соседним столом. От него даже на расстоянии доносился запах чеснока, такой ядреный, будто им натирались полностью. — Димка — это дикий псих, любого уделает, я уже видел. Столько раз на зоне сидел, хоть и опущенным. С таким, если по правилам, в перчатках драться надо.

— Семечкин его вообще без рук непонятно как уделал. Сплошной Шаолинь. А сам Семечкин вообще издалека, почти с Марса.

За одним столом, уронив на него голову, спал совсем пьяный. Внезапно подскочил.

— Сто двадцать восьмой полк, — выкрикнул вдруг, — горно-пехотный, Закарпатской бригады!

И даже ударил по столу кулаком для убедительности, но на него никто не обратил внимания.

Алик выпил пиво залпом, одним длинным глотком. Семечкин только немного отпил, сейчас опять грыз семечки и бросал шелуху в свой стакан.

— Удивительно, ты, Семечкин, говорил, что в вашем мире все есть. Что за преступление ты тогда совершил, украл что-то? — Спросил Алик. Нелепый разговор. Только Алик с его неодолимым артистизмом мог так охотно влезать в чужой бредовый мир.

— Нет, не украл. Непомерно истратил общественную собственность.

— Растратчик значит? — Опять вмешался чесночный. — В нашем мире — это статья сто шестьдесят.

— У нас сложновато совершить преступление, сложновато, — продолжил Семечкин, — но я умудрился. Решил приспособить одну планету под личные нужды и кое-что перепутал. Изменял структурное состояние материалов на этой планете и случайно превратил ее в золотую. И саму планету и все на ней. Образовался единый золотой монолит. Огромный расход энергии на это бесполезное, бестолковое, никому не нужное золото. За такие дела меня отправили в физический мир на Землю на пятьсот лет. Вроде в ссылку.

«Как причудливы бывают изломы навязчивого состояния», — подумал Алик. Он сказал:

— Солидный срок, но и растратчик ты мощный. А золотая планета, конечно, летит в космосе. Вот повезет тому, кто на нее наткнется. И тут тебе, значит, не свезло — на Земле угодил в дурдом. Я думал, что только мне не везет.

Давно здесь живу, но ко многому не привык, — сказал Семечкин. — Забыл надеть утром штаны. Оказывается, здесь это не принято и наказывается заключением в психдиспансер.

Ртов сидел и что-то жевал, по-стариковски, передними зубами.

— С чертями я гулял, — внезапно заговорил он, — а вот марсиянец в первый раз появился за моим столом. Есть друг у меня, черт, часто вместе за бутылкой сидим.

Ртов вдруг ловко проткнул ползавшую по столу муху вилкой. Отправил ее в рот.

— Так черт делает, — пояснил он. — Такова у него привычка. Еще он выпрыгивает из окна.

— Улетает? — Спросил Алик.

— Зачем улетает! Выпрыгивает и тонет в земле, как будто в воде. Уважают меня черти, древнего пьяницу. Я та самая трактирная оторва, про меня Есенин писал.

Алик знал, что Ромен Ртов — старый цыган, давно отбившийся от своего табора. Слышал это от самого Ртова.

— Ты со мной в психдиспансере лечился, — вдруг сказал Семечкин. — Однопалатники с тобой.

«Ну вот, — подумал Алик, — теперь псих к людям стал приставать. Хорошо, что всего лишь к Ртову».

— И раньше мы встречались, давно, — продолжил Семечкин. — Ты уже долго живешь, больше ста лет — я тебе жизнь продлил. Потом ты известным певцом стал. Почти великим, но тебя в Магадан отправили.

— Не помню, — Отрицательно покачал головой Ртов. — Хотя нет, Магадан чуть припоминаю.

Помолчал и вдруг пропел с неожиданной силой и мощью:

— Восстал на пути Магадан, столица Колымского края. Будь проклята ты, Колыма, что прозвана черной планетою…

— С таким голосом тебе только в ресторане петь, — пробормотал Алик. — Да, тоже человек интересной судьбы.

— Значит, и главврача не помнишь? — Спросил Семечкин, глядя на Ртова. — Бонапарта Васильевича по кличке… Он, помню, всегда говорил: кто первый в психдиспансере халат надел, тот и главврач.

— Зачем жить такому старому, — произнес Ртов. — Давно умирать пора. Но я вот живу, терплю.

— Это что! Я проживаю гораздо дольше, — произнес Семечкин. — Наблюдаю, как на Земле мелькают люди. Быстро, как тени, и я посредине. У меня было много имен и прозвищ. Не столь давно, с пятнадцатого по восемнадцатый век я отбывал в Англии и ее колониях. Тогда меня звали Томас Правдивый, человек, который видит будущее. Удивлялись моему дару прорицателя и неумению лгать. Говорили, что таков мой обет: говорить людям только истину, даже печальную. Многие предполагали, что это обет, данный дьяволу. Иногда считали, что мир, откуда я — это королевство фей. А я будто какой-то волшебник и король этих самых фей. Хотя все совсем не так.

— Увы, ты плохо знаешь фольклор, — сказал Алик. — У фей — королевы, а ты на нее совсем не похож.

— Я подобное всегда отрицал, но мне не верили. А кличку Семечкин присвоил мне в диспансере один друг. Человек оригинального образа мысли, мудрец. Меня в дурдоме и Хоттабычем прозвали, делал я там всякие мелкие чудеса, чуть-чуть помогал. Но там этому вообще мало удивлялись, народ в этом месте такой — сосредоточенный в себе. И вообще, большинство людей не способны жить счастливо, сколько благ им не выдавай.

В углу сидело несколько алкашей. Они все внимательно наблюдали за Семечкиным и Аликом и хрипло посмеивались.

— А ты что, блага выдаешь? — Донеслось оттуда. — Мелкие — это какие? Воду в вино превращать можешь?

— Лучше в водку! — Послышалось там же. Опять засмеялись.

Открылась дверь. В пивной появился многим здесь знакомый по имени Валентин, самый заядлый завсегдатай. Человек с незначительным лицом и таким же туловищем. С недоумением глядел на неизменных собутыльников и сотрапезников, непривычно оживленных сейчас.

Кто-то из местных приколистов уже нес ему стакан воды.

— Привет, Валентин, у нас сегодня расколбас. Укатайка! — Опять из угла. — Здесь не то Хоттабыч, не то Дед Мороз. Фокусы показывает.

— Похоже, из цирка клоун или фокусник сбежал.

Валентин выпил воду, совсем естественно скривился, понюхал рукав, припал к нему носом. Все загоготали. Странно, раньше за Валентином ни юмора, ни подобного артистизма не наблюдалось.

Семечкин оставался равнодушным к уколам грубого кабацкого юмора, говоря по-местному доебкам. Также равнодушно бросал шелуху в стакан с недопитым пивом.

— Как смешны физиологические желания сапиенсов, вас, голых обезьян, — произнес, наконец. — Так ограничен круг этих желаний, всегда удивлялся этому.

— У меня несмешное желание, — громко сказал кто-то. — Я золотых зубов хочу.

Другой голос:

— А я кожаные подтяжки для штанов. В кино такие видел!

И Алик включился в общий хор. Произнес:

— Семечкин, а сможешь превратить его в соленый огурец? — Показал на кактус в горшке, стоящий на подоконнике.

— Передам твою просьбу моим землякам. Огурец из кактуса — они, пожалуй, смогут сделать, — задумчиво сказал Семечкин с абсолютной серьезностью психа. — Но соленый — это сложновато. Вряд ли. Лучше сам соли.

— А я делю всех людей на красивых и некрасивых, — заговорила буфетчица. До сего мига она никогда в беседы пьяных не вступала.

— Понятно, значит, желаешь окончательной красоткой стать, — ухмыляясь, произнес пахнущий чесноком.

— И чтоб кругом все стало красиво, даже чтоб на работу среди цветов идти, среди роз каких-нибудь, — добавила буфетчица. — После этого не скучно в этом подвале стоять.

— А я бы хотел опять стать молодым. Молодым и тонкошеим, — произнес Алик. — Все думаю, много я всякого позорного в жизни совершил, и хочется, чтоб все, кто это видел и помнит, постепенно вымерли. А я один остался, беспорочный. Начну жить снова, на этот раз безупречно.

«И кому я это рассказываю? — Подумал он. — Вольноотпущенному психу и пивным дурачкам».

— Это легко исполнить, — серьезно кивнул Семечкин. — Подобные желания я здесь на Земле часто исполнял. Все молодости просят, почти у каждого это первое желание. Лет ста тебе хватит?

— Сойдет, — небрежно махнул рукой Алик.

— Совсем чайники протекают у чуваков, — громко проворчал кто-то.

— Сегодня пиво молодильное — все помолодеем, — сказал кто-то и сам загоготал над своей нехитрой шуткой.

Наконец, стало поздно, всех из «Дупла» выгнали.

Оказалось, снаружи совсем темно.

— Вот выздоровел от сумасшествия, откинулся из диспансера, — говорил Семечкин, — и смотрю, как кругом все изменилось. И не изменилось одновременно, люди такие же, хотят того же.

— Вот в «Дупле» все про свои желания говорили, а я, знаешь, чего в жизни хочу больше всего, — Алик продолжил свой разговор. — Хотел бы, чтоб передо мной возникал внезапный припадок стыда у каждого мошенника, чтоб ни один гад меня обмануть не смог. Такой необыкновенный дикий стыд, чтоб каждый, кто меня кинуть вздумал, корчился от мук, как от эпилепсии.

— Это невозможно, — произнес Семечкин. — В головы к вам, местным аборигенам, мы лазить не умеем. Не волшебники мы.

Разговор стал окончательно нелепым.

— Ну ладно, — сказал Алик и протянул в темноте руку. — Ты заходи ко мне. Дверь у меня не закрыта, можно сказать, приперта рогатиной.

Глава 4 Потому что у нас каждый молод сейчас!

Просыпаясь, он понимал, что рано, но спать не хотелось. Неясно почему Алик этим ранним утром ощущал необычную бодрость. Хорошее настроение, почти радость, непонятно от чего.

Слышно, как в кухне по столу ходит кошка. Уронила чайную ложку.

— Примета, — сказал Алик кошке. Бодрым голосом, показавшимся странным ему самому. — Только сюда никто не придет, разве только судебная исполнительница и выгонит меня в никуда. Живое существо, которое заполняет эту жилплощадь и не платит квартплату, должно вскоре исчезнуть. Надеюсь, что потом с тобой ничего не случится.

Вспомнил про остатки чая. Драгоценный черный порошок, маленькая радость. Эта мысль окончательно разбудила.

Алик сел на диване, почему-то перестали болеть нос и разбитые губы. Оказывается, бодро шли старые настенные часы, в деревянном корпусе качался маятник.

Непонятно, но Алик в последний раз видел это еще в детстве. Часы сломались давно, вдобавок, их латунно-медную сердцевину он сдал в качестве цветного лома. Может, он еще спит и это сон?

Алик встал и даже произвел несколько гимнастических упражнений, несколько раз по-боксерски ударил в пустоту. Отправился в гальюн.

Стоя перед унитазом, случайно посмотрел в маленькое зеркало над раковиной и окончательно замер. Так, что внезапно иссякла струя. Из этого зеркала на него смотрело молодое, безупречно правильное лицо. И при всем это он!

Где же прежнее, куда делось?! Усы, для того, чтобы придать ему, лицу, хотя бы оригинальность и прочие попытки скрыть недостатки внешности. Обритая по последней моде голова, чтобы уничтожить лысину, поставленные в финансово благополучные времена зубы. Где?

Щупая лицо, вышел в комнату. И тело другое, твердое, с явными, выпуклыми, как у культуриста, мышцами. Совсем безволосое, гладкое, непривычное. Кажется, он стал выше ростом — сейчас поднял руку и достал потолок. Все нелепо, будто, действительно, во сне.

Поставил на стол небольшое дамское зеркало. Вертелся перед ним, пытался рассмотреть куски себя. Нос теперь античный, глаза его, прежние, смотрят настороженно.

Такой облик Алик себе бы не выбрал, но ничего, окружающим понравится.

Волосы густые, волнистые, как на статуе античного бога. И все равно видно, что это он! Необычно, будто в детстве в новой одежде. Попытался надеть рубаху, та затрещала в плечах, однако висела на животе. Оказывается, в прошлом у него появлялся живот. Мощные руки (У него мощные руки!) торчали из узких и коротеньких рукавов.

Запищала подошедшая кошка, опять чего-то требовала. Она ничему не удивлялась.

— Помолодел. Вот это шутка дня! — сказал ей Алик.

Странное ощущение. Он вдруг понял, что это чувство победителя, ощущение полной победы. До сих пор его не приходилось испытывать ни разу. Триумф. Это слово он не произносил ни разу, даже мысленно. Да еще по отношению к себе.

Из окна веяло теплым ветром. Конечно, оказалось, что Семечкин во дворе, развешивает белье.

Рядом с ним кто-то, стоящий спиной. Он оживленно что-то говорил, вот повернулся и, приветствуя, помахал Алику рукой. Ослепительно блеснул новенькими золотыми зубами. Это же вчерашний алкаш из «Дупла».

«Нет, это не сон».

Вышел из квартиры и, не закрыв за собой дверь, стал быстро спускаться. Оказывается, он так давно знал о том, что делать после того как помолодеет. Все давно продумано, подробно и не один раз: что предпринять и куда сразу пойти. Прежде всего, быстрее в самый ближайший одежный магазин. Вон в тот, на углу, наспех одеться там, выбросить прежние стариковские тряпки, а потом, не спеша, вниз по улице, в хороший и большой торговый центр. Там настоящая правильная и хорошая одежда. Дальше дела сложные, долгие. Опять в университет, там аспирантура и потом долгая и замечательная жизнь. Общий срок жизни выйдет далеко за сто лет. Впрочем, ведь нет денег. Или уже есть?

Выходя из дверей подъезда, сразу крикнул:

— Эй, Семечкин, гляди я какой!

Семечкин выплюнул семечную шелуху и сказал равнодушно:

— Жизнь у вас, сапиенсов, столь нелепо зависит от качества внешней оболочки.

— И так внезапно! Сверхнеожиданная неожиданность. Величайшая в жизни! Как говорится, тебе большое-большое мерси. В моем прежнем теле было совсем неприлично находиться.

Впрочем, Алик вспомнил, что хвалить Семечкина бессмысленно. Тот к подобному оставался равнодушен.

— Эх, торжествовать надо было не вчера, а сегодня. Такого выдающегося повода в жизни больше не появится. Жаль, что у меня серебра больше для «Дупла» нет. И других хороших металлов тоже, и даже бумажек с нарисованными цифрами.

— Эти ваши деньги повсюду валяются, — сказал Семечкин. — В земле, на земле, как мусор.

— А я этот мусор собирал. Только не очень удачно.

— Неужели ты не замечаешь? Земля напичкана деньгами и золотом, как колбаса жиром.

— А на ней живут люди и околевают с голоду.

— Если бы ты мог видеть. Вон там лежит, сплющенная автомобильным колесом, сережка, а вон там, возле соседнего дома, обручальное кольцо. Или прямо тут под асфальтом круглая серебряная табакерка со сгнившими остатками кокаина. У ближайшей помойки стоит выброшенный диван. В нем с двух сторон двумя людьми заначки были сделаны. Правда, с одной стороны деньги устаревшие, советские. А современных сто шестьдесят девять тысяч рублей.

— На семечки тебе хватит. Ну что же, давай освежуем диван и в «Дупло», торжествовать. Какой-нибудь ножик нужен, сейчас сбегаю домой.

— Не надо, — сказал Семечкин. — Держи.

Случилось невероятное. Алика что-то развернуло, обнаружилось, что его руки теперь вытянуты, и на ладонях лежит большой кинжал. Сразу понятно, что необыкновенно дорогой, длинный, тяжелый, в золоте и с узорами. Глядя на него, Алик вдруг понял, что теперь в жизни все изменилось.

Глава 5 Сокровища под ногами

— Знаешь, что мне сейчас больше всего хочется? — Спросил Алик, когда они подходили к «Дуплу». Ни денег и ни золота. Как у всякого бывшего предпринимателя, у меня накопилось недоверие к людям, большие запасы недоверия. Кажется, уже говорил: сильно хочется физически покарать гадов, псевдодрузей, обманувших и обворовавших меня. Достоинство корчит меня, достоинство, муки обманутого.

— И нищим тоже мстить собрался?

— Да нет, — подумав, ответил Алик. — Они, в принципе, в своем праве. Погорячились, неправильно поняли. Надо им угощения поставить, удивить шампанским или коньяком. Я только предательства не прощаю. Есть ублюдки, предавшие меня в самую тяжелую минуту. Давившие мне на макушку, когда я тонул. Неизвестно только, где они сейчас.

— На это не рассчитывай, — прямо сказал Семечкин. — Мы в дела местных аборигенов не влезаем и ничего в них не понимаем. Вы, человечки, всегда путаете физические тела и разные процессы. Лучше проси что-нибудь материальное, понятное мне и моим землякам. Собственную статую из платины, автомобиль «Москвич».

— А зачем вы нам, людям, помогаете? — Алик остановился, разглядывая, появившиеся возле «Дупла», кусты роз, уже засыхающие, нелепо торчащие прямо из асфальта.

— Можно сказать, по привычке и врожденному менталитету, — сказал Семечкин. — Вообще-то, таковы обычаи в нашем мире. Выполнение любого желания обитателя нашего мира — это закон для нашего общества. Все всегда получают, что желают. На этом я и погорел. Получил гораздо больше, чем хотел.

Эти слова Семечкин сказал, уже спускаясь по лестнице в «Дупло». Алик шел за ним. Семечкин все твердил, все обсуждал прежнюю тему:

— Мы не можем научить тебя петь и играть на гавайской гитаре.

— Мне не надо на гавайской.

— И английскому языку и латыни не можем, — не слушая его, продолжал Семечкин. — И идишу. И умению разбираться в классической философии, танцевать танго и ткать ковры. И заявки по осчастливливанию народов не выполняем. Бывали подобные. А один перец как-то попросил оживить ему мраморную статую. Пробовали, но не сумели, живых людей и прочих зверьков теперь не создаем.

— Я, вроде, слышал про это происшествие со статуей. Наверное, читал в прессе, — пробормотал Алик. Странно, но сейчас приходилось верить Семечкину.

Обнаружилось, что внутри «Дупла» пусто, ни одного посетителя, а за стойкой — незнакомая буфетчица, мордастая и румяная девка.

Она неохотно объяснила, что Сонька вдруг помолодела, похорошела и резко уволилась. Говорит, что собирается поступать в Институт киноискусства на артистку.

— У нас тоже праздник, — произнес Алик. Он достал только что добытую пачку денег, бережно запаянную прежним хозяином в целлофан. Небрежно похлопал ей по стойке. — Достань чего-нибудь из лучшего здесь! Из напитков самое подходящее в этот момент — пожалуй, шампанское. Лучшего и самого дорогого сорта!

— Самое лучшее, оно же самое единственное — «Советское полусухое», — ответила новая буфетчица.

— Зато, наверное, выдержанное. Местным алкашам оно неинтересно и простояло на полке должно быть лет двадцать. Шампанское в пыли подавай, как принято по этикету в лучших домах.

— У нас нигде пыли нет, — недовольно произнесла буфетчица.

На подоконнике по-прежнему стоял горшок. В нем теперь рос огурец, покрытый мягкими колючками, рудиментами былого кактуса. Телевизор, висящий под потолком, работал, но звук выключили. Показывали мумию Алешеньки из Кыштыма.

Алик и Семечкин остались стоять у стойки.

— Слушай, а ковер во дворе ты чей выбивал? Чужой? — Спросил Алик.

— Ну да. Рядом лежали выбивалки, и я решил произвести опыт. Этот ковер давно там висит, может, забыл кто. Потом твои соседи белье попросили повесить.

— А где живешь?

— Живу в кассах заброшенного стадиона. Есть такие, заколоченные. На столах сплю.

— Так давай переезжай жить ко мне. Ты же спаситель от злых сил, злобных нищих и вообще от всего. У меня недавно сосед умер, старик. Я на помойку его вещи выбрасывал и часть груза не донес, оставил себе. Телевизор «Рекорд», холодильник «Мир», даже приставку «Денди». И пианино «Красный Октябрь» к себе перекатил. А еще у меня есть ванна, газовая плита. Зимой батареи отопления греются. И теперь почти сто шестьдесят девять тыщ денег.

Семечкин согласно кивнул.

— Давай. Хотя я хотел до конца ссылки впасть в спячку в пещерах возле Одессы или в Пакистане.

Торжественно хлопнула бутылка, непонятно куда улетела пробка.

— Я не сомневался, что удача придет, что поднимусь я, оттолкнусь ногами от дна, — торжественно начал Алик, подняв бокал. — Давай за нас, за доблестное сословие собирателей копеек! — Выпив, добавил: — Как ловко у тебя, Семечкин, получилось с диваном. Я, как профессиональный собиратель утерянных денежных средств, оценил. А есть еще такие же волшебные диваны?

Семечкин не обращал внимания на свой бокал, безучастно смотрел на стену перед собой. Веселья с ним не получалось. Потом равнодушно сказал:

— Если хочешь, можем выдать тебе новые способности. Ты сможешь особым образом ощущать присутствие неких металлов. Появится что-то вроде дополнительного органа чувств.

— Давай, — мгновенно согласился Алик. — Даруй дар суперсобирателя. Чтоб подобно гному, видеть тайны земли: золото, можно серебро, медь, ну, еще цинк и все, пожалуй. Я скромный.

— Выпил еще бокал, взял тяжелую бутылку шампанского и сунул ее под мышку.

— Уже готово с моими способностями? Пойдем, поглядим.

За дверями «Дупла» Алику сначала показалось, что все вокруг усыпано битым стеклом, необыкновенно блестящим. Потом он понял, что видит сквозь землю, будто сквозь лед на озере. Предметы, разные, непонятно как оказавшиеся в глубине земли, блестели под ногами, как пятна света, разного цвета и величины.

— Культурный слой, — Алик глотнул шампанского из бутылки. — Как много денег, оказывается, повсюду валяется. Эх, знать бы об этом раньше в период нищеты.

— Нищета — порок-с, так говорил Достоевский, — сказал Семечкин. — Слегка был знаком, вместе на каторге отбывали.

Семечкину опять приходилось верить. Алик поставил бутылку на кирпичную глыбу, вечную, вросшую в землю двора, ее Алик помнил всегда. В глубине кирпича мерцало золото, уже знакомое Алику пятно света.

— Монета там что ли? — пытался понять Алик.

Золотой червонец с каким-то Николаем, — сказал Семечкин. — Раньше здесь стоял угол фундамента. Дореволюционный хозяин замуровал на счастье в 1913 году, когда начал строить доходный дом. Говорил, что это самое твердое основание для будущего процветания.

— У меня жилье скромнее, — произнес Алик. — Пойдем, познакомишься. Думал, что скоро выгонят меня из моего угла, все ждал исполнителей. — На ходу допил шампанское и отбросил бутылку. — Но теперь их есть чем успокоить. А я уже сам начинаю предметы различать. Вон глубоко золотой перстень блестит, сплющенный такой, а там, вроде, остатки древнего кошелька с билоновыми монетами.

Остановившись у двери своего подъезда, Алик добавил:

— Мы с кошкой проживаем очень скромно. Даже тараканы у меня отчаялись от голодомора, эмигрировали. Впрочем, говорят, что они повсюду исчезли.

— Вы, человеки, странный вид безволосых обезьян, так плохо относитесь к другим живым существам на своей Земле, — произнес Семечкин. — А мы создали тараканам другой светлый мир. Избавили от вас. Сложный тяжелый вы народ. Лучше бы мне воплотиться на земле носорогом или бобром.

И опять этому приходилось верить.

Часть вторая Богатство

Глава 6 Под денежным дождем

— Я на этой Земле и муравьем побывал, и дикой пчелой, — рассказывал Семечкин.

Он сидел на кухне на подоконнике и, конечно, грыз семечки. Сплевывал шелуху за окно. Прохожие во дворе иногда останавливались и с удивлением глядели вверх. Неподвижное, не меняющееся при разговоре лицо — такой странный знакомый.

— Немалое наказание — жить в человеческом туловище. Надоело. Руки эти и особенно ноги не люблю. Переступаешь ими, переступаешь. Тюк! Тюк! Еле ковыляешь. Лучше бы муравьем остаться. Напрасно усмехаешься, — сказал он Алику. — Муравьи — существа, нисколько не примитивнее вас. А я теперь маюсь среди вас, существ из мяса и жира, закутанных в тряпки.

Алик сидел напротив, на мешке с мелочью. Из другой комнаты доносился звон, там шел некий локальный денежный дождь. Монеты сами по себе теперь влетали в квартиру, кружились тут, как мухи, и падали оземь.

Видно, как влетело древнее монисто с большими серебряными монетами, повисло над белым роялем «Steinway s sons». Тот сам по себе негромко играл какую-то незнакомую мелодию, вроде бы придуманную им самим. Монисто, наконец, с грохотом рухнуло на него. Рояль умолк, потом заиграл опять.

— Я просил, чтобы монеты не появлялись из могил, — сказал Алик Семечкину. — Надеюсь, что твои земляки об этом помнят?

— Наверное, — как обычно равнодушно ответил Семечкин.

Алик подобрал и рассеянно разглядывал древнюю античную монету, маленькую, еще теплую от непонятно каких физических процессов:

— Ушла нищета, навсегда, оглядываясь и бессильно грозя кулаком. Просил еще, чтоб появился знаменитый перстень Элизабет Тейлор, тот, что она потеряла на пляже в Калифорнии, но он все не летит и не летит. Бывали времена, и у меня было много денег, — добавил он. — Тогда я тоже мог считаться немного всемогущим. И так скажу, люди зря ожидают от денег больше, чем те могут дать. Много наслаждения посредством денег не урвешь. Изумительного удовольствия от жратвы и выпивки не испытаешь, я пробовал. С бабами почти тоже самое. К тому же потом сомневаешься — неизвестно, кто кого использовал. Вроде бы баба тебя.

Заложив за спину руки, Алик пошел, увязая ногами в монетах, как в снегу. В другой комнате денежный дождь моросил гуще. На голову падали теплые монеты.

Повсюду, наполовину погрузившись в металлические деньги, теперь стояли гигантские свиньи-копилки. Их оригинал Алик увидел и купил в комиссионном магазине, усилиями земляков Семечкина изготовили их гигантские копии.

Монеты кружились над ними, как пчелы над ульями, ползали по ним, потом залезали внутрь, в щели.

Аквариум тоже наполовину заполнила мелочь. Сейчас в него, распугав дорогих рыбок, арован и мятных ангелов, рухнул серебряный брусок. Похоже, древняя денежная единица времен Новгородской республики.

На стене по-прежнему бодро шли фамильные часы. Пустые, лишенные механического нутра, тикали непонятно чем.

За окном вдруг послышался визг. Ах да, вчера он просил у Семечкина с его неземными друзьями, чтобы у всех прохожих на улице секунд на десять лица вдруг стали синими. Для смеху.

Сейчас доносились крики, почему-то только женские. В окно Алик видел, как по двору стремительно пробегает какая-то баба с большой сумкой, закрывая лицо рукавом. Навстречу ей метнулась собака. Гавкнула и внятно сказала: «Дай колбасы!» — Баба шарахнулась в сторону и завизжала.

— И чего визжать? — пробормотал Алик. — О чем еще может говорить собака?

Сел, а потом лег на свой старый диван, тот ушел вниз, провалился под его тяжестью. Кошка обрадовалась и сразу запрыгнула на грудь, ощутимо придавив.

— Люблю кошек, — заговорил Алик. — А людей не люблю тоже. Противный народец.

Кошку сделали огромной, величиной с рысь. Алик специально со злым умыслом надел на не бархатный ошейник с самыми огромными драгоценными камнями. Пусть какая-нибудь жадная сволочь попробует этот ошейник снять.

Оказалось, кошка гордится своей новой внешностью, гордо ходит по двору, задрав хвост. Коты разбегались, боялись ее, люди тоже. Только бесстрашные нищие не обращали на нее внимания.