Бесплатный фрагмент - У людей нет кличек

У ЛЮДЕЙ НЕТ КЛИЧЕК
Карина Сенн

Описание:

Порой люди поддаются чужому влиянию. Секты, общины, коммуны, основанные на религиозности, на чём-то духовном и доныне неизвестном. Какие люди более склоны к внушению? С помощью каких манипуляций они остаются преданными тем, кто управляет их сознанием? Почему они не могут уйти, а бывает, уходя, возвращаются назад?

Малена была одной из тех, кто хотел найти себя, найти свободу. Но куда же слепая вера, любовь и преданность незнакомцу смогли привести её? Ревность, дорога, страх и полное переосмысление привычных вещей. Месяцы в окружении таких же потерянных душ, голод и грязь. Они все верили, что отправляются в новое будущее. У них не было возраста, их прежние семьи — враги. И у них не было имён.

Потому что «У людей нет кличек».

ИЮНЬ

Мне было семнадцать. Последние дни школы оставались позади. А я, как и подобало воспитанию, считала, что все взрослые люди умнее.

«Лето предвещало быть насыщенным» — сказала бы я, если в моей жизни был проложен дальнейший путь. Окончание одного этапа, грядёт начало второго, а я болталась посередине, перебирая ногами в воздухе. Полная потерянность, рассказы о профессиях, плакаты «Вперёд в будущее», что были развешаны по всем коридорам моей старой школы, взгляд всегда в панике опускался вниз, на грязную обувь. Будущее казалось глубоким тёмным колодцем, на дне которого могло оказаться нечто приятное, фургоны с мороженым, сладкая вата, к примеру, а могло быть бездонное озеро, в котором пришлось бы бултыхаться до тех пор, пока силы не покинут руки и ноги и тебя не потянут ко дну хваткие, длинные водоросли.

«Ты преувеличиваешь, не всё так страшно» — говорила бабушка, которая пошла по профессии своей мамы. А я отвечала, что всё хорошо и я не накручиваю себя, просто мне нужно время, чтобы докопаться до истины своего предназначения. Может, будь у меня родители, я смогла последовать их примеру, но родителей у меня не было. И бабушка- то не являлась родной. Я всего лишь стала обузой её глупой сестры, которая когда-то удочерила меня, а потом исчезла, скорее всего, бежала из страны. В тот год на границе с США выловили много нелегалов, а она имела сильную мечту бежать. Просто бежать. Это сказала мне бабушка. Она сама просила называть её так, может она сильно хотела внуков, может это утешало её и заставляло забыть о бездетности. К тому же, она никогда не была из тех людей, которые боятся состариться, получив такое прозвище.

Бежать, бежать, бежать… Это слово звучало слишком маняще. Мне хотелось броситься бежать. Бежать в новую жизнь без закона и правил. Без времени. Без границ. Я много думала о своей религии, читала о религиях других: буддизм, индуизм, ислам… Ничего, ничего не подходило. Ничего не вдохновляло, я глупо ходила по кругу, пытаясь найти своё отражение хоть в чём-то. Зеркало лгало, оно показывало светлую кожу, русые волосы, отдалённо, лишь на солнце, походящие на бледную медь. Губы такие же белые, щёки с красным румянцем, руки выше локтя не обхватывались средним и большим пальцем. Зеркало показывало мне то, на что обычно обращают внимание другие, — лишний вес в бёдрах, неидеальная талия, острые скулы и немного рыбьи глаза. Мелочи, на которые я никогда не обращала внимания, пока не смотрела в зеркало — обманщика, ведь будь это проблемой, я бы явно чувствовала дискомфорт.

За моим окном всегда светило солнце, каждый день я зачёркивала дни в календаре, обычно так делают те, кто чего-то безумно ждёт и не может дождаться, и вот он в эйфории проводит ручкой или маркером по числу, радуясь, что близится тот самый день. Но я делала это для того, чтобы просто не забыть какой день недели. С очередной цифрой на бумаге было покончено, я взяла сумку и ушла из дома, даже не подозревая о том, что это и был мой, именно тот самый день, когда прозвенит первый звоночек к долгожданным переменам.

***

Ровный тротуар под ногами, на дорогах совсем мало машин. По лбу бежала вода, в руках я сжимала бумажку, на которой кривым почерком красовался список продуктов для дома. Я желала лишь одного, только бы подул ветер и плевать на подол платья, что в момент может подлететь от любого потока воздуха, особенно резкого, но освежающего. Главным словом было освежающего, поэтому я молила воздух закрутить меня в свой водоворот. Большой супермаркет, большая пустая парковка. С тележкой в руках я специально задержалась рядом с холодильниками. На кассе в очередной раз обуял небольшой стыд за изгрызенные ногти, но мне не хватало желания взять пилочку в руки, тем более лак. И с большим пакетом в руках я уж приготовилась окунуться в привычную для этого города жару, но вдруг спускаясь по ступеням, почувствовала, как кто-то взял меня за лодыжку. Я резко отскочила назад, пытаясь удержать равновесие, лишь затем посмотрела вниз. На ступенях сидел человек, которого я, клянусь, не видела, когда вышла из отдела. Грязная одежда, светлые волосы, не длинные, но не короткие, не прямые, но и не кучерявые. Ноги в старых сланцах, он поднял лицо, и луч солнца пересёк его переносицу. На меня смотрел мужчина лет тридцати, может около того, но не больше. Признаюсь в одной глупой вещи, но меня очень поразили его голубые глаза, но голубые не как небо, а голубые, как гладь воды в море. У них был бледно — васильковый оттенок. Брови темнее волос, аккуратные, но широкие. С минуту мы смотрели друг на друга, пока он не попросил купить ему бутылочку воды в отделе, деньги он даст. Он не выглядел так, словно ему внезапно стало нехорошо, а вот мои руки сильно устали, держа тяжёлые пакеты. И когда я ответила: «Кажется, здесь не так уж далеко», — намекая на свою занятость, он лишь рассмеялся, выпрямил ноги в белых широких брюках на ступенях. «А ты получается здесь местный комик» — съязвил мужчина, а затем умоляюще протянул ладонь с деньгами. «Пожалуйста».

Спустя пару минут я стояла рядом с ним, протягивая ему бутылку и сдачу.

— Спасибо.

— Не за что, — ответила я и вновь посмотрела на бродягу. Да, мне показалось, что он бродяга, такой же человек, который не смог найти себя, либо ещё в поисках. Внезапно сработал эффект зеркала, более правдивый, чем поверхность, что отражает оболочку, которой все придают слишком большое значение.

— Не посидишь со мной? — я оглянулась по сторонам. Помню, что в тот день в магазине было пустынно. По лестнице никто не спускался, отсутствовала очередь на кассе. Помню, как я торопилась домой, хотя и незачем было спешить. Помню, как он открыл бутылку и по грязным пальцам пробежали несколько больших, прозрачных капель. Он отпил из горла, похлопал по ступени рядом с собой, как бы приглашая присоединиться. Я боязливо помотала головой, спустилась чуть ниже, пятясь спиной к двери.- Торопишься?

— Сильно, — был лживый ответ. Некое смущение, окутавшее меня, подсказывало уходить. Я ненавидела свою стеснительность, особенно когда она приходилась не к месту. Но незнакомцы всегда вводили меня в ступор, поэтому я развернулась к нему спиной и услышала протяжное :

— Тогда, прощай, милая-милая Поппи.

— Я не Поппи, — пришлось быстро бросить в него ответом и покинуть магазин.

***

Я не играла на гитаре и плохо умела петь. Я не особо любила художественную литературу и плохо рисовала. Мне не нравился ни один стиль в одежде, не было, допустим, однозначного ответа на вопрос, кем я себя вижу через 10 лет. Под конец года нам задали сочинение на эту тему, пришлось импровизировать и сочинять, но я и лгуньей отличной не была. Кажется, я написала, что вижу себя в маленьком доме, на берегу озера, а на столе у меня будет кипа бумаг и тетрадей, которые я должна буду проверить. Как вы могли догадаться, мне не хотелось никого ничему учить, к тому же учить — то было нечему. Я сама искала ответы, наверное, я видела себя одиноким странником, что бродит и бродит туда-сюда, суёт нос не в свои дела и пытается понять принадлежит ли он хоть к чему-то на этом большом свете.

С другой стороны мне не хотелось ни к кому принадлежать, не хотелось следовать за кем-то. Но мне требовался соратник, тот, с кем я могла пуститься в долгий путь и долгие духовные странствия.

Это был длинный, медленный день, очень жаркий. Я поставила пакет на стол, отдала бабушке бумажку, чтобы она могла сравнить с ней купленные продукты. Она спросила: «Ты видела кого-нибудь?» Я ответила, что нет. «И даже нашу соседку?» Снова пришлось мотать головой, а она продолжала «И что, продавец ничего обо мне не спросил?».

— Бабушка, он немного старше меня, — засмеялась я, но она лишь гордо встряхнула головой.

— Это не мешает ему всегда интересоваться моим здоровьем.

— Чистая вежливость.

— Чистое любопытство, — ответила она.- А любопытство не бывает беспричинным.

— Конечно, бабушка.

В своей комнате я заперла дверь, включила кондиционер и разлеглась на кровати, как говорят, в чём мать родила. Я редко писала хоть что-то в своём дневнике. Он появился у меня, когда мне стукнуло 11. Стыдно признать, но я взяла его с прилавка без спросу бабушки и сунула под майку, заправляя кончик блестящего блокнота в брюки, чтобы не выпал, когда мне пробивали вещи. Меня привлекли цвета, большая цена наоборот испугала, но желание сделать что-то запретное слишком вскружило голову, особенно после рассказов ребят в школе о своих делах, которыми они хвастались на обеде. С того момента прошло немало лет, но мои записи не дошли и до середины. В основном это были заметки о том, что нужно сделать на следующей неделе. Отзывы о каких-то местах на будущее, номера телефонов, карикатуры на учителей, даже пробные стихи, но меня хватало всего на пару строк, ибо я не могла сосредоточиться на одном деле, или не могла придумать мелодию к словам или слова к мелодии, которую сочинила за несколько минут в голове. Так же там были тщетные попытки нарисовать красками облака. Чёрт с ним, с небом, оно получалось, даже выходили разводы и переливы из синего в голубой, из голубого в белый и т.д., но облака… Я никак не могла разобраться в их очертаниях, какими они должны быть. То ли чёткими, то ли смазанными. Больше всего они походили на белые кляксы или местами выцветшее небо. Но не суть. В моём блокноте редко мелькали какие-нибудь даты. Я писала о том, как провела день рождения или о том, что Рождество я встречала в своей комнате, пока бабушка похрапывала перед телевизором. Я записала и свой первый поцелуй, который случился в лагере, по меркам ребят из школы слишком поздно, в целых 13 лет. Но это и поцелуем сложно назвать, мальчик был всего на год старше меня, он прикоснулся к моим губам своими, а после я почувствовала вкус его слюны, попавшей ко мне на язык. Помню, как я оттолкнула его и решила, что поцелуи мерзкие и ничтожные.

Однажды я писала о том, как хочу сбежать. Да, опять это глупое слово. Случилось это, когда меня назвали сироткой. Якобы невозможно осиротеть дважды, но моя приёмная мать доказала обратное. Мне было обидно, но совсем не так сильно, как они рассчитывали. Я не чувствовала себя привязанной к ней, я не помню её, я всегда была сама по себе и делала то, что хотела. Вот только я совсем не знала, чего именно мне хотелось, оттого я и сидела в своей комнате с вечно включенной музыкой в наушниках и смотрела в окно, мимо которого медленно пролетала моя жизнь. Ещё я записывала свои сны, самые красочные из них. Помню пустое поле, бледные жёлтые колоски, мой долгожданный ветер и проказливые облака, которые никак не давались. Я стояла неподвижно, смотрела вперёд. А там не было ничего, такие же поля, такое же голубое небо, надо мной кружили большие птицы. Я слышала их крик, я проснулась с ним в ушах. Дикое спокойствие. Наутро я думала о том, что готова отдать всё, лишь бы оказаться в таком пустынном, но заполненным солнцем и теплотой месте. Это «всё» имело буквальный смысл, это «всё» включало даже мою жизнь.

Сегодня я вновь открыла этот блокнот. Написала о том, как на улице душит воздух, о том, что холодильники в магазине стали для меня спасением на пару минут. О том, как незнакомец дотронулся до моей ноги и назвал милой-милой Поппи. О том, как цвет его глаз словно становился светлее и светлее каждую секунду, что я стояла над ним. Другие люди расписали бы его одежду, назвали бы грязным, неухоженным или противным. Заметили бы его грязные пальцы или неосторожность, с которой он открыл бутылку и капли воды, которые текли по его подбородку и шее, пока он не мог насытиться влагой, пока головка бутылки плотно прилегала к его губам. Но я не писала об этом. Слишком поверхностно и неинтересно, мне казалось куда важнее отметить его искреннюю улыбку и взгляд, несмотря на всё то внешнее несовершенство, на которое всегда смотрят люди, полные счастья. Не пустой, не заигрывающий взгляд, как смотрят мужчины, а именно чистый и живой. И вплоть до ночи я корила себя за то, что не соизволила перекинуться с ним хотя бы несколькими незначительными фразами. Не узнала его имя, хоть оно ничего и не дало бы. Не казалась более дружелюбной, всё же моё «я не Поппи» и уход по-английски, не попрощавшись, выглядели грубо, по крайней мере, в моём понимании.

Последние деньки июня я провела в общественном бассейне, лежала на лежаках, с круглыми, тёмными очками на глазах. Раздельный красный купальник, маленькие чашечки, длинные завязки на бёдрах, модный журнал, прикрывающий живот. Может я не убирала его специально, а может, мне просто было удобно, когда моё тело прикрывало что-то, способное отвести чужие взгляды. Бабушка лежала на соседнем, белом лежаке. Большая шляпа на голове, тело подтянутое, загорелое. Она медленно попивала сок из своего высокого, стеклянного стакана.

— Тебе нужно научиться любить себя.

— Я люблю себя, — ответила я, нехотя, разглядывая плавающих. К примеру, мелкого парнишку в детском бассейне, что зашёл в воду по пояс, поставил руки на бока и поднял лицо к небу, уверенный, что никто не догадывается о том, что делает этот поганец.

— Убери журнал и покажи всем свой живот.

— Кому нужен мой живот? — удивлялась я.

— Хорошо, если он никому не нужен, позволь солнцу его обласкать. Загар будет неровный, дорогая.

— Меня мало волнует мой загар, бабушка.

— Тогда ты обязана искупаться, — она подёргала меня за руку, больно цепляясь ногтями в ладонь.- Видишь того мальчика? Он учился в твоей школе?

— Наверное, — я приподняла голову и посмотрела на компанию ребят у бара с летними напитками и закусками.

— Он симпатичный, правда?

— Относительно. Так выглядит половина людей его и моего возраста.

— Ты абсолютно несносный ребёнок.

Окунувшись пару раз, она вернулась ко мне, допила свой сок.

— Через три секунды к нам подой… — предложение, оборвавшееся на самом интересном.- Привет, Линда! — я не хотела слышать этот голос, но пришлось улыбнуться, показать белые зубки, как говорила бабушка.- Привет, Молли, — высокая женщина поздоровалась со мной, как и её белокурая дочурка, которая училась со мной и всегда искоса посматривала, словно имела какое-то превосходство.

Они разговорились, бабушка вечно бросала на меня странные взгляды, мол, мне тоже нужно пообщаться. «Давай, Малена, чего ты ждёшь!» — беззвучно кричала она, сверля глазами.

— Куда ты будешь поступать? — спросила девчонка, усевшись напротив меня. Я пожала печами и тут же в наш разговор встряла её разговорчивая мать.

— Моя детка, можно сказать, уже поступила в Университет по спортивной стипендии. Стэнфордский Университет, — повторила она, делая акцент на Стэнфордский. — Знаете, многие из их школы разошлись по хорошим колледжам. А ваша девочка кем будет? — спросила она бабушку.

— Мы не поступали в этом году.- Я уловила презрительный, насмешливый взгляд. Все слишком любят осуждать других за то, что эти другие не хотят жить, как они.

— Бедняжка, не знает, куда себя деть! — У меня зубы сводило от злости, поэтому я отложила журнал в сторону, сказала всем, что хочу освежиться, и прыгнула в воду, уйдя в неё с головой, касаясь пальцами ног самого дна.

Если бы у меня был шанс не выплывать, а испариться прямо там, в прохладе, пахнущей хлоркой, я бы сделала это непременно. Но спустя несколько секунд после вглядывания в чужие ноги, барахтающиеся надо мной, глаза защипало и всё же пришлось оттолкнуться от скользких синих плиточек.

***

Общественные душевые я не любила ещё больше, чем детские бассейны. Что касается бассейнов, помню один случай в прошлом году, одну малышку стошнило прямо в воде и все дети с воплями бросились к узкой лестнице, пытаясь выбраться, но ноги скользили, очередь была слишком большой, а диаметр бассейна слишком маленький. И вот они пытались лезть по стенке, цеплялись руками за родителей, пока чей-то отец не в состоянии удержаться, улетел в воду, прямо к девочке, из-за которой случился подобный конфуз, и которая громко плакала, обращая всё больше и больше внимания на происходящее. Наверное, это подло, но мне было дико смешно, настолько, что пришлось уйти за главное здание, дабы утихомирить себя.

Сейчас в коридорах было пусто, я подошла к шкафчику, достала полотенце, одежду и уже была готова идти к одной из свободных кабинок, как услышала голос, который заставил прикрыть купальник полотенцем.

— Милая-милая Поппи, — сказал он.- Не прикрывайся, мы ведь в бассейне. Это было бы крайне странно.

— Действительно.

Сказала я и убрала полотенце от груди, теперь неловко придерживая его на уровне живота.

Не специально, но я изучила его. Я любила рассматривать людей, их уникальные образы и структуру. Широкие светлые шорты, растянутая грязная майка, то ли сальные, то ли мокрые от воды волосы, что оказались тёплого пшеничного цвета. Щетина на подбородке, несколько мелких порезов там же. Такие же изгрызенные ногти, как и мои.

— Вы тоже уходите? — спросила я, пытаясь вспомнить, видела ли его в воде, но, наверное, я была слишком увлечена разговорами с бабушкой и закатыванием глаз, что не заметила бы и самого президента, плещущегося у меня под носом.

— Я не люблю бассейны.

— Почему же вы здесь?

— Бесплатные душевые, — коротко ответил он и лениво стянул грязную майку. — Бесплатные душевые, одно единственное, из-за чего сюда стоит приходить. Знаешь, Поппи…

— Я не Поппи, — вновь повторила эту фразу.

— Ты напоминаешь мне её.

— Но я не Поппи.

— А кто же? — заинтересовано спросил он.

— Малена, — словно заикнулась, пришлось повториться, — меня зовут Малена.

— Малена, — в чужих устах это имя звучало странно. Оно обозначало меня, к кому бы не было адресовано.- Так вот, Малена, знаешь ли ты, что в основном в эти часы, быть может позже, к бесплатным душевым кабинкам на улице выстраиваются целые очереди из бездомных. Очереди бывают настолько длинные, что тянутся вплоть до парковки. Внутрь здания они не заходят, уж больно часто охрана выгоняла, но если по одному, — затянул он, — то никто ничего не заметит.

— Так вы один из них?

— Из кого? — улыбаясь, спросил он.

— Один из бездомных?

— У меня есть дом.

— Тогда, извините, — он кивнул. Глаза сощуренные, довольные, именно это подразумевают, когда говорят улыбаться глазами.

— Не извиняйся, Малена, ведь это не оскорбление, — мужчина развязал завязки на шортах, и я прижала к себе вещи, готовая вновь скрыться.- Уже уходишь? Я вижу целых четыре свободных кабинки.

— Малена! — голос бабушки пронёсся эхом, а её взгляд застал моё растерянное положение.- Что ты тут возишься? — она с долей подозрения осмотрела мужчину передо мной, которого всё это время я принимала за бродягу, а затем взяла меня под руку и повела на улицу, сказав, что принять душ я смогу и дома.

— Пока, моя милая-милая Поппи, — услышала я вслед и улыбка заиграла на моём лице, за что мне отвесили подзатыльник, но я не пожалела.

Всю дорогу меня донимали глупыми вопросами «кто это и почему ты вообще стала разговаривать с ним?», « сколько тебе твердить, что нельзя так просто связываться с кем попало» и т. п. Бабушка требовала ответа, но я лишь сказала ей, что она похожа на попугая, раз твердит одно и то же. Одно и то же.

ИЮЛЬ

Зацикленность на материальном вполне обоснована, но до сих пор не понята мною до конца. Вещички, тряпочки, цепочки и красивые тетради. Новые модели телефонов, помады разных цветов или тот же проезд на автобусе. Еда в магазинах, плата за жильё. Я считала счастливцами тех людей, которые отстранили себя от этого бремени. По телевизору шла одна телепередача о племенах старых и новых. О людях, намерено ушедших из цивилизации. В другой похожей передаче затрагивали историю Кристофера Найта, которая продолжала завлекать меня и очаровывать.

Очаровывать… слишком красивое слово для всего, но именно его я любила больше всех других слов с похожим значением. Меня очаровывало всё. В особенности то, как люди находили себя в уединении с природой. С небом и землёй, с листьями и ветром, с водой и солнцем, луной и пустыней. И больше всего меня терзал лишь один вопрос, почему же люди, решившие посвятить себя чему-то духовному, подвергаются исследованиям? Длинным статьям по типу «почему он предпочёл одиночество? Чем плоха цивилизация? Может проблемы в общественной и личной жизни заставили его бросить всё и отстраниться от общества? А может это типичное отклонение?». В этом я вижу лишь угнетение и глупость. По сути, у нас есть всего три выбора: мир материальный, духовный и тонкая грань между ними, на которой так сложно, порою невозможно балансировать. И никто не осуждает человека, выбравшего материальный мир, даже выбравшего грань. Но все стремятся сделать тебя сумасшедшим или лентяем, если ты выбираешь второе.

Все говорят, в любых учебных заведениях, с экранов телевизоров, по радио, на плакатах, встречающихся в городе, о том, что выбор есть. Но так ли это? Разве это не иллюзия выбора? Пусть кто-то постарается связать свою жизнь с духовным миром, и он столкнётся с тем, что выбора нет, он завален препятствиями, чужими мнениями и голосами, что попытаются сломить, раз ты не такой, как они. Никто не примет тебя таким, никто не захочет оставаться рядом, потому что все должны быть одинаковыми и презрительный взгляд, упавший на меня в бассейне, тому подтверждение.

Июль казался ещё более жарким. Так было всегда, из года в год. Почти каждый вечер моя бабушка уходила из дома, наряжалась в платья, надевала серьги, красила губы, пользовалась дорогими духами.

— Я завидую твоей молодости, — говорила она у зеркала, пока собирала сумку.- Молодость — это прекрасно. Это было прекрасно и останется прекрасным. Мягкая кожа, свежий взгляд, ещё не видевший столько в мире… Эх, Малена, твоя жизнь только начинается, а ты проводишь её в этих ужасных стенах, — мне и самой было грустно от этого, поэтому ответа не последовало.- Сходи на свидание, освежись. Я не поверю, что ты ещё не украла сердце какого-нибудь мальчишки.

— С мальчишками, — заговорила её словами, — я общалась лишь в детстве. Где мне их взять?

— Я могу познакомить тебя с несколькими.

— Не стоит, — я помотала головой, смотря в её счастливое отражение.

— Не стоит? — удивилась она.- Неужели никто не успел разбить сердце моей малышке?

— Нет, — под пристальным её взглядом я залилась румянцем, — нет, правда.

— Правда?

— Конечно. Моё сердце не имеет даже малейшей трещины.

— Это хорошо, — она поцеловала меня в лоб, убрала пряди за уши.- Но как-нибудь я устрою для тебя свидание. Обещаю.

— Не нужно.

— Обещаю. И ты не отделаешься.

Я ждала выходных, когда смогу отправиться с бабушкой на пикник. Исписала несколько листочков с названиями продуктов, которые нужно купить, там же был список вещей, что нужно взять. Такие, как плед и купальные костюмы. Рядом с полянкой на горе был небольшой прудик с неглубоким дном, вода была по грудь, но мне хватало. Я не особо хорошо плавала, могла нырять, но моё барахтанье выглядело жалким, словно требующим вмешательства спасателя.

Мы часто ходили именно на это место, ведь там очень хорошо ложился загар. Бабушка говорила, якобы солнце у пруда более ласковое, щадящее и одновременно крепко отпечатывающееся на коже. «Дай своим веснушкам насытиться им» часто говорила она, когда я прикрывала лицо ладонями, не давая лучам выжигать мои щёки. Она всегда называла меня красивой, но для неё красотой было всё, как уже упоминалось выше, что имело молодость и долгие годы жизни впереди.

— Ты слишком легкомысленна, — говорила она, когда мы пили чай перед сном.- Пора начать строить планы. Я не смогу содержать тебя вечность.

— Я не попрошу много времени, хотя бы год.

Я молила дать мне лишь год, хоть и понимала, что год ничего не даст. За год можно было найти свой смысл, но тяжело найти единомышленников и дело, за которое захотелось бы схватиться мёртвой хваткой. Да и год для того, кто совершенно ничего не знает о жизни и о себе… То же самое, что обычному человеку, умеющему варить только макароны, дать день, чтобы разобраться во всём кулинарном искусстве. Да, за день он что-то приготовит, но будет ли это съедобным или хотя бы симпатичным? Неизвестно и очень сомнительно.

— Год я могу позволить, может и два. Но рано или поздно тебе понадобятся свои личные сбережения.

— Я понимаю.

— Это уже хорошо. Выкуришь со мной сигаретку? — бабушка достала пачку сигарет старой марки, протянула мне.

— Ты же знаешь, что я не курю, — улыбнулась я.

— Вот и молодец, девочка. А я просто распущенная старуха, которую тебе не нужно слушать, — она шутила. Она слишком любила себя, чтобы называть старой.

***

Когда же настали долгожданные выходные, все вещи были собраны в большую, тряпичную, цветную сумку, которую когда-то купили в Толука-де-Лердо, конечно, когда меня и в помине не было. Я надела жёлтое платье, лёгкое настолько, что приложи руку к одной стороне и с другой будет виден каждый изгиб на ладони. В обычные дни я бы не носила такое, но в связи с беспощадной жарой, здесь все, даже взрослые, тучные дамы могли ходить по центру города прямо в купальниках, присаживаясь на газоны у пальм, делая передышки.

Я ждала лишь одного, когда бабушка крикнет моё имя и скажет, что пора отправляться. Но она молчала и молчала, заставляя меня заглянуть в её комнату.

— Малена? — удивилась она, спросонья.

— Почему ты спишь? — я помнила, что будила её примерно полчаса назад.

— Вчера был такой тяжёлый день, Малена, что я совершенно выбита из сил, — она поздно вернулась, любила засиживаться в барах до рассвета.

— Мы собирались…

— Мы собирались, — повторила она, театрально закидывая руку на лоб.- Я помню, помню, конечно. Мы собирались, но прости, тебе придётся идти одной.

— Одной?

— Одной. Это не так уж сложно, только будь добра не разговаривать с сомнительными людьми и накинь на голову платок, когда расстелешь плед.

— Хорошо.

— Деньги в кошельке.

Я помню, как этот прекрасный, солнечный день поник в моих глазах. Я закинула сумку на плечо и вышла из дома. Пара остановок, быстрые пересадки, полупустые автобусы. Чем ближе я подходила к месту, тем меньше людей встречалось мне на пути.

Я помню, как в одном купальнике лежала на берегу пруда, небольшой ветер теребил воду и она мочила мои ноги. Платок на голове, очки на глазах. Облака усыпляюще плавали в небе, как редкие белые рыбки. И меня мог забрать сон, если бы до ушей не донёсся хруст веток.

Клянусь, он появлялся из воздуха, всегда и везде. Золотистые волосы, румяные щёки, он жадно откусывал яблоко, медленно приближаясь. Я не была одной из тех храбрых девчонок, которые уверены, что в случае чего могут постоять за себя, подраться или накричать. Робость во мне преобладала, вдобавок к ней шла наивная уверенность в чистых намерениях людей.

Я сбросила платок с головы, села, стараясь прикрыть себя руками.

— В наше время слишком опасно ходить одной, тем более к воде.

— И что же может случиться? — он пожал плечами, бросил яблочный огрызок в сторону и побежал в озеро прямо в одежде, которая давно нуждалась в стирке.

— Ты ещё не заходила в воду? — спросил он, наглотавшись воды. Волосы толстыми, мокрыми сосульками легли на лицо и ресницы. Наверняка и одежда прилипла к телу.- У тебя сухая кожа.

— Нет.

— Не хочешь искупаться?

— Я не люблю плавать, — соврала я. Стыдно, но я испугалась, он выглядел слишком настырным, но его улыбка располагала, как и голос.

— Однако в бассейн ходишь.

— Предпочитаю сидеть в детском.- Он рассмеялся, ещё раз умылся, убирая волосы с лица.

— Малена, ты обязана прочувствовать эту прохладную воду на себе. Меня не проведёшь, ты собиралась плавать, иначе не взяла бы с собой запасные полотенца, — он ткнул пальцем на стопку рядом со мной.

— Скоро должна подойти моя бабушка, — внезапно сказала я, он посмотрел на меня, словно спрашивая «и к чему мне эта информация?».

— Хорошо, думаю, и она оценит воду. Да брось, — он вышел на мелководье, что скрывало лишь его щиколотки, и протянул мне мокрую ладонь.- Я просто хочу подружиться с тобой.

Именно тогда, в первый раз я вложила свою руку в его, он крепко сомкнул её пальцами и повёл за собой.

Странные ощущения, мелкая рябь на воде и волнение. В этом году воды стало куда больше, она доходила до моего подбородка, и то мне приходилось становиться на цыпочки, чтобы не наглотаться. Он смеялся над моей неуклюжестью, поддерживал за локти, не позволяя себе большего. И он сказал, что его зовут Франко. И друзья его за тем далёким холмом, наверняка заждались его возвращения.

***

— Как искупалась? — спросила бабушка, когда я вернулась домой, со спутанными мокрыми волосами.

— Прекрасно, очень жаль, что ты не пошла.

— Многое пропустила?

— Конечно, — улыбнулась я и ушла в свою комнату, в истеричном поиске личного дневника.

В июле я встречала Франко всего несколько раз, и все эти разы он был вежлив, улыбчив и крайне дружелюбен. Ничего не менялось, даже его старая, поношенная одежда, местами рваная, местами в пятнах. Он часто сидел в магазинах на ступенях, и однажды я не удержалась и села рядом. Что-то в нём цепляло. Может, добродушие? Может слишком искренняя открытость? Или просто это был первый человек, который заинтересовался мною? Я не знаю, но мне не хотелось, чтобы наши разговоры прекращались.

— Где ты живёшь? — спросила я.- И почему ты вечно здесь?

— Потому что ты вечно ходишь в этот магазин, и я не знаю, где смогу увидеть тебя ещё.

— Так, где ты живёшь, Франко?

— Трейлерный парк, — улыбчиво ответил он. Ещё одно качество, от которого я была в восторге. Он не имел стеснения. Он не обижался на слова, которые могли спровоцировать других. Потому что он был иным, новым и свежим для моего понимания. Я знала, что влюбилась, когда впервые увидела его. Инцидент на озере лишь подтвердил мои чувства. И теперь я жила ожиданием чего-то странного, но грандиозного.

— В трейлерном парке давно никто не живёт, — я вспомнила старые газетные заголовки о закрытии парка. О том, что там вечно ошивалась полиция. Неоднократно там задерживали странных личностей.

— Да, только я и мои друзья.

— Твои друзья? И много вас? — меня интересовало всё. Больше, просила я, больше информации. Я хотела, чтобы он говорил, не останавливался ни на секунду.

— Около 20 человек. Если буду считать, то обязательно собьюсь.

— Твои друзья похожи на тебя?

— Ещё как, Малена. Не будь они похожи на меня, разве мы стали бы друзьями? Приходи на любые выходные. Хоть утром, хоть вечером. В это время мы всегда там, в своих укромных уголках.

Франко казался мне самым живым из всех, кого я знала. Он двигался раскрепощённо, мог взмахнуть рукой или сесть на землю прямо посреди тротуара. На тихие перешёптывания он отвечал, что «закон не может запретить мне сидеть здесь, поэтому единственное, что неуместно — их взгляды. Моя Малена, хоть ты меня понимаешь». Он словно радовался каждому дню, он улыбался солнцу, говорил насколько насыщенный мир, если забыть о стеснении и выбросить из головы всё, что тревожит.

— Я отношусь ко всему с простотой, а она платит мне в ответ, милая-милая Поппи, — он приложил ладони к моим вискам, закрыл глаза, протяжно свистнул, а затем вновь заговорил.- Ветер, когда ты будешь слышать только его, тогда исчезнут проблемы.

— Ветер не сдует проблемы.

— Конечно, нет. Но ты разучишься их слышать, — он погладил меня по щеке и в одну из таких встреч подарил широкий сплетённый цветной браслет, с двумя вшитыми маленькими пёрышками, что колыхались и щекотали кожу каждый раз, как я шевелила рукой.

Франко любил танцевать, бывало, он прятался за деревом, пока я не вижу его, а потом резко выскакивал и кружил меня.

— Мне семнадцать, — наши темы никогда не касались возраста, поэтому я сказала то, что должна была.

— А мне двадцать девять. Ух ты! — он вытаращил глаза так сильно, как только мог.- Это много для тебя?

— Нет, конечно, нет, — я засмеялась, он делал всё, чтобы добиться моих эмоций.

— Нет? Это прекрасно, потому что цифры не показывают наш истинный возраст, дорогая Поппи. Я был бы сильно огорчён, если бы ты думала по — другому.

Как мне казалось, я никогда не была глупой или неосторожной. Я всегда всматривалась в своё окружение, часто искала подвох, но встретив Франко, я подвоха не ждала. Он стал единственным, кто смог обмануть меня, ведь я верила каждому слову, каждой его мысли, принимая их за истинные. Бледно-васильковые глаза твердили мне: плакать, и я плакала, как зачарованная, не могла остановиться. Эти же глаза просили моего смеха и я смеялась, пока живот не разрывало от боли. Я стала понимать это лишь после всего, что случилось, но тогда… Тогда я и представить не могла, какая судьба мне уготована.

Улыбка была словно приклеена к его лицу и лишь однажды я увидела его без неё. Когда на крыльце магазина меня заметила соседка из дома напротив.

— Малена? — грозно спросила она. Растерявшись, я подняла голову.- Тебя бабушка дома заждалась, а ты здесь рассиживаешь со всякими…

— Да, уже иду. Прости, — сказала я Франко и лишь тогда, краем глаза заметила, как его лицо исказила злость.

Я не придумывала, не могла преувеличить. Поворачиваясь к нему спиной, я почувствовала страх. Мурашки пробежали по коже. Не знаю, что это было. Шестым чувством, предупреждением. Невидимым сигналом об опасности. Невидимым, но ощутимым на подсознательном уровне. Что-то в его лице в тот момент показалось мне диким. До ужаса сумасшедшим, но до ужаса привлекательным.

***

— Я не для того выпускаю тебя из дома, чтобы ты шаталась со всякими попрошайками и преступниками! — кричала бабушка, после доноса соседки.

— С преступниками? Он не преступник и он не попрошайка, твоя подруга явно слепа, если утверждала обратное.

— Не говори так со мной, Малена, — я закрыла дверь в комнате на замок, но всё равно стояла, прижавшись к ней спиной, пока бабушка со всей силы стучалась ко мне.- Он ведь и старый для тебя, малютка, — она молила открыть дверь, убеждала, что успокоилась и просто спокойно поговорит, но мне не было дело до её слов, я беспокоилась лишь о том, как слова соседки могли задеть Франко.

Я вспоминала его лицо и мурашки пробегали по коже. Самое страшное — это увидеть всегда счастливого, спокойного и доброго человека в гневе. К несчастью мне отчасти удалось застать эту картину, пусть он и молчал.

Я ходила к магазину каждый день, топталась у лестницы, искала его лицо среди покупателей. Я ещё не понимала того, что привязалась. Мне не хватало его лёгкости, он был похож на человека, что смог бы проводить меня в будущее.

— Ты потерялась, — как то сказал он. Мы сидели у фонтана, на этой серой перекладине, брызги воды попадали на нас. На площади полным полно людей, никто не знал нас, никто не смотрел.

— Что значит потерялась?

— Это значит, что ты потерялась. Если хочешь, я могу помочь тебе… найти себя.

— Всё не так просто, — я посмеялась тогда, но он выглядел серьёзным, смотрел прямо в глаза, будто не моргал. Он положил тяжёлую руку на плечо.- Ты не должен возиться с моими проблемами.

— А что если я хочу этого?

Первый человек, что произнёс такие слова. Первый, кто позаботился. Я почувствовала себя нужной, не смея сомневаться в искренности его слов. Но сейчас он пропал. Однажды я приходила к трейлерному парку вечером, надеясь увидеть хотя бы один огонёк из чьего-нибудь окна. Но кругом пустота. Лишь ветер загонял меня обратно домой, как и настойчивые звонки бабушки на мой телефон.

Тогда я решила, что это конец. Помню, как несколько ночей проплакала в подушку, к утру она была мокрая насквозь, а глаза распухшие.

— Мне не нравится, что с тобой происходит, Малена.

Бабушка села на мою кровать, она не знала ни о чём. Я говорила ей, что не видела Франко давно, но она не верила мне, а если и верила, то считала, что он совсем запудрил мне мозги.

— С чего ты взяла, что со мной что-то происходит?

— Я чувствую, а ты знаешь, что чуйка меня никогда не подводила. Ты всё ещё страдаешь по этому попрошайке в обносках?

— Нет. Даже не думаю об этом.

— Не верю, — единственное, что сказала она, а затем вышла из комнаты.

Помню, что был самый конец июля. Вечер. Я накрасилась, плохо, но как умела. Выбрала платье с разрезом на подоле, в нём я казалась старше, чем есть на самом деле. Зеркало лгало, я не чувствовала себя такой, какой оно показывало меня. Бабушка обещала, что сегодня мы сходим в кино. Просила одеться к десяти. Она часто заглядывала ко мне в комнату, спрашивала о моём настроении, улыбалась и вновь закрывала дверь. А когда я вышла из своей комнаты, надушилась одними из её дорогих духов, она встала в дверном проёме и сложила руки на груди.

— Я всегда знала, что из тебя вырастет та ещё красавица, — я нахмурилась, она не была одета.- И я не ошиблась. Скольким же ты можешь приглянуться…

— Почему ты не готова? Нам выходить через несколько минут.

— Не я пойду с тобой, дорогая, — я присела на край тумбы. Не могла поверить в то, что она говорит.- Помнишь, я обещала, что устрою тебе свидание?

— Не может быть, — тогда я психанула. Хотелось раздеться, залезть под одеяло, заплакать, не знаю, что так огорчило меня. Но она приложила свои руки к моим щекам, как бы останавливая моё рвение.

— Ради меня, прошу, Малена. Сходи и развлекись ради меня. Я волнуюсь за тебя.

И я пошла. Ради неё, ради того, чтобы не запираться ещё одним вечером в четырёх душных стенах моей комнаты. За дверью стоял тот, кто должен был сопроводить меня в кино. Признаюсь, мне было любопытно узнать, как он выглядит. Бабушка открыла дверь, и я услышала ещё не до конца поломавшийся мужской голос. Она позвала меня.

Передо мной стоял парень лет 17. Бледные прыщи россыпью на подбородке. Еле заметная бледная щетина, русые короткие волосы. Взгляд странный, юный. Наверное, такой и у меня был. Мы стояли друг напротив друга, как два испуганных ребёнка, пока он не решился, наконец, позвать меня в машину. Красную, с поцарапанной дверью. Там он сказал, что его зовут Оливер. Я, улыбнувшись, кивнула, моё имя он знал от бабушки.

Мы подъехали к кинотеатру, бледные фонари над машиной, он включил лампочку в салоне, сказал, что я симпатичная. Франко говорил, что я необыкновенная и говорил он не только о внешней красоте. Но Франко здесь не было, и мы прошли в большой тёмный зал. На экране крутилась реклама. Оливер купил попкорн и содовую. Предпоследний ряд, громкие голоса, звуки. Я не могла сосредоточиться на фильме, потому что всё время чувствовала его взгляд на своих коленях. Отпила из трубочки, поставила между нами стакан, хоть что-то, что могло оградить нас друг от друга, но на середине фильма он взял меня за руку. Ладони у него были горячие и липкие. От попкорна. Мне хотелось помыть руки. Он совсем не нравился мне. Много болтал, пусть и шёпотом, но на нас несколько раз шикнули.

Когда закончился фильм, я сказала, что мне нужно в уборную. Холодный свет, большое зеркало, помятый подол платья. За окнами почти полночь. Я не желала возвращаться и не желала оставаться. Мой внешний вид казался мне чужим, неправильным. Грязный макияж, неправильная помада, дома я и не заметила, что смазала уголок. Платье сильно облегало, бюстгальтер давил. Мне становилось тошно каждый раз, как я вспоминала его изучающий взгляд, словно я статуя, которую хочется осмотреть и потрогать.

— Классный был фильм, — сказал Оливер. Я не знала, что ответить, потому что весь фильм молилась лишь о том, чтобы отсесть.

— Да, классный.

— Может, по мороженому где-нибудь?

— Не знаю, боюсь, что бабушке не понравится, если я сильно задержусь.

— Не переживай, она сказала, что не ждёт тебя сегодня, — он открыл стеклянную дверь, мы вышли на улицу.

Опять ночной город. Яркие фары, прямо нам навстречу. Мы заехали на стоянку возле кафе. Я знала только, что здесь продаются самые дешёвые бургеры. Я посмотрела в зеркало, он сопроводил мой взгляд, опустил его на губы.

— У тебя тут немного размазалось, — неловко дотронулся пальцем, подтёр помаду. Я почувствовала его дыхание, как он приближается, поэтому открыла дверь машины.

— Пойдём?

— Да, конечно, — он почесал затылок и вышел следом. Он был слишком взволнован. Я помню, что всё время сравнивала его с кем-то, намерено пыталась найти недостатки и у меня получалось. Я ликовала, когда цеплялась за новое несовершенство, будто доказывала что-то себе.

Когда принесли наш заказ, он рассказал о том, что осенью вернётся в школу, последний год перед колледжем. Рассказывал, как на прошлых выходных был на вечеринке. Говорил о том, как любит футбол и жить не может без скейта. После того, как он поболтал о себе, спросил, не буду ли я доедать свой заказ и забрал мой недоеденный гамбургер.

Под столом я постоянно включала телефон, смотрела на время. В кафе были люди, несколько за круглыми столиками у окон и одна пара сидела за барной стойкой, они пили коктейль из одного высокого стакана, у каждого своя трубочка. Нерасторопный официант понёс на выход два небольших пакета, колокольчики над дверью зазвенели. Спустя несколько минут он вернулся обратно, уже без них, Оливер подозвал его и расплатился.

Мы вышли из кафе, на стоянке появились ещё машины, у одной багажник был открыт, внутри старые, но какие-то знакомые вещи, а вокруг никого. Только фонарь и заведённый мотор. Я видела, как Оливер напрягся, посмотрел на меня, когда открыл дверцу со своей стороны.

— Ты чего не садишься?

— Мне нужно выбросить, — в руках я крутила салфетку, которую захватила с собой специально, чтобы найти повод.

— Кинь на заднее сиденье, я потом выброшу, — он улыбнулся.

— Нет, я сейчас приду.

Он сел в машину, включил свет, начал возиться в бардачке. Я бежала прочь, к стене, за которой стоял большой мусорный бак. Телефон в руках, я хотела позвонить домой, но вдруг услышала голоса. Совсем рядом. Всё вокруг сразу показалось таким мрачным, пока я не узнала один из них. И я завернула за угол.

Может, это было случайностью, может судьбой, может наказанием. Но маленький город вновь свёл нас, даже за кирпичными стенами маленького кафе.

Он заталкивал пустые бумажные пакеты в бак. Другой человек что-то шептал ему на ухо, пока не увидел меня. Грязные волосы, просвечивающие сквозь них уши, опущенные густые брови, тёмная щетина. Увидев меня, Франко застыл, я подумала, что он меня не узнал. Пока его глаза не заполнились прежней теплотой, и рукой он прогнал своего друга, тот ушёл к открытой машине.

— Милая-милая Поппи, — тихо сказал он, отряхая руки друг об друга.- Уж не думал, что встречу тебя снова.

— Да, — я засунула телефон в сумку, выбросила салфетку.- Я тоже, — нужно было сказать что-то, чтобы заполнить этот пробел в нашем странном диалоге. Но я не могла. Так долго ждала и так долго представляла нашу встречу в голове, что просто растеряла все идеи и всю свою слабую уверенность.

— Что ты делаешь здесь?

— У меня свидание, — наверное, в тот момент я хотела вызвать в нём ревность, внутри меня всё ещё была надежда на то, что когда-то между нами проскочила невидимая искра. Я хотела задеть его, может обидеть. И в этот момент я совсем не замечала, что он не был похож на себя, что он был нервный и раздражённый, что его зрачки были такими огромными, словно стеклянными, ненастоящими. Я не замечала, даже не пыталась. Я просто хотела заставить его ревновать, словно глупая девчонка, которая во всём видит намёки на несуществующую романтику. Он ступил за угол, затем вернулся, улыбаясь.

— С этим сопляком?

— Он интересный, — ответила я в свою защиту. Будто стесняясь своего спутника, будто меня обидело слово сопляк, потому что мы с Оливером ровесники.

— Тогда, хорошей вам ночи, — он подмигнул, собрался уходить. Я не могла его упустить. Сейчас я понимаю, что его отказ от меня мог спасти многое в моей жизни, всю мою жизнь. Ведь он захотел уйти и лучше бы я отпустила. Посмотрела, как он садится в машину, как машина отъезжает, а я возвращаюсь к уже обеспокоенному Оливеру, который отвёз бы меня домой. Но я схватилась за тонкую ткань его рубашки, заставляя остановиться, обернуться.

— Куда ты пропал? — во мне кричал страх одиночества. Я не хотела быть брошенной.- Я искала тебя везде.

— Зачем?

— Чтобы увидеть…

— Разве тебе можно видеться со мной? — он склонился к моему лицу, и я почувствовала его дыхание. Пусть и не свежее, не таящее в себе запах мятной зубной пасты, но слишком приятное, горячее, обжигающее, растекающееся по всей коже.

— Ты про глупую фразу в магазине? — я сбежала, оставила его, словно меня застали на месте преступления. Любой бы посчитал это оскорблением.

— Я просто не хочу создавать тебе проблемы, Малена, — снова моё имя заиграло по-другому, он не двигался. Так и смотрел в мои глаза.

— Мне всё равно на них. На проблемы… — я бы сказала всё, лишь бы удержать. Это было моим отчаянием.

— Тебе всё равно на проблемы? — он засмеялся, отвёл взгляд, я отступила к стене. Франко шагнул вперёд, запустил пальцы в мои волосы. Я кивнула.

— Ты обещал, что поможешь мне…

— Найти тебя, — закончил он фразу.

— Ты обещал.

— И ты будешь сбегать от меня каждый раз, как кто-то застанет нас вместе? — я думала, что чувствую взаимность. Но он умел играть, умел лгать. Он проворачивал это с каждым. Одно и то же, до тошноты.

— Не буду.

— Не будешь, Поппи?

— Нет.

— Если хочешь, чтобы я вернулся и помог тебе — ты должна доказать мне свою верность. Что ты никогда не предашь меня, как предала в магазине тогда.

— Прости.

— Пообещай, — грозно потребовал он приказным тоном, это давило. Я должна была насторожиться.

— Обещаю. Я никогда не предам тебя.

— И твоя семья не станет преградой, — я кивнула.- Они не поймут, Малена, никогда не поймут нас.

— Да, — я глупо соглашалась и соглашалась со всем, что он говорил.

— Они не такие, как мы. Они не позволят тебе жить, не позволят стать свободной.

— Я знаю.

— Ты не должна держаться за них, ты не их собственность. И если ты пообещаешь, что никогда не предашь меня, у тебя буду я. Всегда буду я. И ты всегда будешь выбирать меня, — он остановил руку на моём затылке, обхватил покрепче несколько прядей волос.- Потому что только я смогу помочь, — и я верила в эти слова, свято верила, хваталась за них смертельной хваткой. Ведь я помнила, как менялась рядом с ним, как чувствовала себя другой, лёгкой, не обременённой. И помнила, как мне было плохо, когда я упустила те эмоции, как плакала, не в силах собраться и стать такой же, только без него.

— Я обещаю, Франко. Я обещаю, — после этих слов он поцеловал меня. Я хотела, но не ожидала. Неуклюже дёрнулась, но не отстранилась. Я стояла, как околдованная, в надежде, что он никогда не остановится, но Франко отошёл от меня через несколько секунд.

— Тогда увидимся ещё, — сказал он, стирая со своих губ мою помаду, и ушёл к машине, в которой за рулём его ждал другой человек.

***

Оливер так и стоял посреди парковки. Он выглядел недовольным и взволнованным.

— Ты что так долго? Кто это? — он кивнул на машину, выезжающую на дорогу.

— Один мой хороший друг.

— Хороший друг? — конечно, он не видел нас, но я знала, что он не поверил.- Хорошо, Малена. Тогда поехали?

— Куда? — я всё ещё следила за отдаляющимися красными фарами, не испытывая никакого стыда. Всё ещё была под впечатлением недавнего нежданного сближения.

— Я отвезу тебя домой.

***

Дома свет не горел, я думала, что бабушка спит, но стоило мне скинуть туфли в коридоре, как она вышла из своей комнаты, в халате и с зелёной маской на лице.

— Ты чего не спишь?

— Не спалось, — она улыбалась, изучала меня с ног до головы.- Как вечер прошёл?

— Хорошо, — я не смотрела ей в глаза, она приняла это за стеснение, но я просто не хотела, чтобы она разглядела ложь.

— Целовались?

— Что? — она засмеялась, я тоже.- Нет, боже, упаси!

— Всё в порядке, — бабушка протянула руку, погладила меня по волосам.- Я же вижу, что помада смазана. Когда-то это должно было произойти. Вчера, завтра, год спустя или в сегодняшнюю пятничную ночь, — она выглядела счастливой, думала, что её план удался. А затем, стирая маску салфеткой, сказала: « Я поставлю чайник», — и исчезла в дверном проёме нашей маленькой кухни.

АВГУСТ

С того дня я хранила эту тайну как можно тщательней. Не упоминала Франко в своих дневниках, говорила с бабушкой об Оливере, с которым мы так и не встретились больше. Наверняка он заметила то же, что и бабушка в ту ночь.

— Я так рада, что ты счастлива, — я улыбалась ей, ведь действительно за долгое время была по-настоящему счастливой.

С Франко мы виделись по утрам, по вечерам и по ночам. Чаще всего по ночам. Я выбиралась из дома, со всех ног бежала к парку, чтобы вновь услышать его голос и то, что он пытался внушить мне.

— Разве ты не хочешь жить так, как я? — спрашивал он, когда мы лежали под каким-то деревом. Несмотря на тьму, я не боялась. Франко говорил, что страх создали параноики, это самовнушение и здоровым людям нечего бояться. Мы не умрём, пока не станем одержимыми страхом и сомнениями.

— Хочу, — отвечала я, хоть и не знала, как и где он живёт. Мне нравилась та иллюзия, которой он подкармливал меня изо дня в день. Мне казалось, что он знает всё. Его уверенность передавалась мне.

— Но тебя что-то останавливает.- Он говорил об этих самых сомнениях. Франко твердил, что они не дают нам вкусить жизнь и совершать то, что мы хотим и что должны сделать. Это ограничение. Никто не должен был сомневаться. Ни в чём. Ни в нём, ни в его словах.

— Я, правда, не знаю, что именно…

Бывало, он пропадал на несколько дней. И бывало, возвращался и стучал в моё окно посреди ночи.

— Собирайся, — сказал он однажды, когда я отворила окно.

— Куда?

— Хочу показать тебе, где я живу.

Я собиралась, пока он курил рядом с деревом. Судорожно расчёсывала волосы, искала нужный наряд, хотя он всегда говорил, что одежда ничего не значит. Это просто тряпка, выполняющая свою миссию. Но мне всё равно хотелось выглядеть лучше с каждым разом, когда он видел меня. К слову, на тот момент, он ещё ни разу не прикоснулся ко мне, больше ни разу не поцеловал.

Я вылезла через окно, осторожно закрыла за собой форточку. Он взял меня за руку, выбросил окурок на соседский газон и мы быстро пошли вперёд, почти бегом. Он тянул меня за руку, а меня захватывали эмоции.

Тот самый трейлерный парк, в который я приходила. На этот раз не пустынный и безлюдный. Я увидела небольшие, но яркие язычки костра ещё издали. Мельтешащие в темноте силуэты, свет в окнах. Музыки не было, а может её просто перебивали разговоры. Франко встал позади меня, положил свою голову на мою, и повёл вперёд, сквозь странную, незнакомую мне толпу. Я чувствовала секундную панику, но его руки на талии словно заставляли поверить, что всё будет хорошо. И на самом деле, мой страх перед этими людьми был напрасным. Они все были такими же, как я. И такими же, как он.

Именно в эту ночь он попытался познакомить меня с остальными.

— Это Малена, — гордо сказал он, подталкивая меня вперёд. От огня несло жаром, я руками перебирала подол юбки.- Она хочет стать частью нас всех, — я не до конца понимала, о чём он, я просто осматривала каждое изучающее меня лицо. Много женщин, в основном мои ровесницы, девушки постарше, но ненамного. Были и мужчины, одному мальчишке даже десяти на вид не исполнилось. Я смотрела на их одежду, что мало отличалась от одежды Франко, смотрела на их волосы, сальные, зализанные, распущенные. А потом я видела эту безмятежность на лицах, спокойствие, отстранённость и дружелюбие. Это то, что заставило меня поверить Франко ещё больше.- Мы отказались от всего. От всех этих человеческих бессмысленных ценностей. Мы отказались от всего, что могло ограничить наше мышление. Мы отказались от стереотипов и страхов, от проблем и лишних мыслей, от денег, которые заставляют нас хотеть большего, которые убивают в нас личности. Малена, — он обошёл меня, приложил ладони к щекам, пока мы были окружены толпой, — мы счастливы, потому что мы те, кто мы есть. Мы не живём по чужим правилам, не испытываем зависти и ненависти. Мы любим друг друга, мы уважаем друг друга. И мы помогаем друг другу обрести себя, — и он вновь поцеловал меня, все вокруг заахали, кто-то смеялся, не злобно, а наоборот, словно от радости.

Кто-то касался моей спины, кто-то сидел у самых ног, я помню, как сжалась в тот момент, когда чья-то рука скользнула вверх, под юбку. Я не видела, кто это был, потому что Франко всё ещё держал меня, всё ещё целовал меня. И мне не было противно от того, что я чувствовала вокруг запах пота, чего-то подгорелого, чего-то гнилого. Мне не было противно от того, что руки у него были грязные, щетина колола, и он больно кусал мои губы, словно пытался оторвать кожу. Нервный вздох, когда он отстранился, вновь заговорил, будто понимал, что я без ума от него и его голоса.

— Ты хотела начать жить. Хотела обрести себя так же, как обрёл я. И каждый из этих людей, — он возвёл руку, все подняли взгляды к его пальцам.- Каждый. Каждый готов помочь тебе, принять тебя такой, какая ты есть. Тебе не нужно будет меняться ради того, чтобы удовлетворить чьи-то ожидания. Тебе лишь нужно будет сбросить все те цепи, которые на тебя возвело общество.

— К чёрту общество! — крикнул кто-то из толпы и все засмеялись. Франко улыбнулся, я повторила за ним.

— Ты согласна, — он встал на колено. Всё это мне напоминало грязный, своеобразный спектакль, — стать частью нашей семьи? Ты согласна, — он взял меня за руки, я дрожала. Когда вспоминаю сейчас, становится стыдно от того, что меня смогли обдурить всего парой брошенных фраз и парой коротких поцелуев, — стать частью меня, Малена? — он ждал ответа. Все ждали ответа. Молчали. Словно волновались, словно хотели, чтобы я осталась, хотя они видели меня пару минут.

— Да.

Я ответила и все запрыгали, какая-то девчонка схватила меня и закружила на месте. Мы смеялись, кружились, огонь мелькал перед глазами. На деревянном столике лежала длинная картонка, на которой были куски обжаренного мяса и порезанная огромными кусками картошка. Всё казалось весёлым, не тем, что нужно воспринимать всерьёз или волноваться. Хотелось бы написать, что я была одной из тех, кто что-то заподозрил или не повёлся на данную фальшь, но я не была. Я лишь хотела слышать то, что он говорит, эти заветные для меня слова и фразы, желанные до такой степени, что они затуманили мою голову.

В ту ночь все были не в себе, и я не могла понять почему. У них не было алкоголя, алкоголь стоил денег, но люди вокруг продолжали смеяться, танцевать, несколько человек громко пели и хлопали в ладоши. Франко отвёл меня в один из трейлеров. Света там не было, стояли лишь свечи. Потом я узнала, что они всегда используют свечи, когда темнеет. На полу лежал твёрдый матрас, много старых одеял, которые они вытаскивали из мусорных контейнеров. Когда я села на них, то помню, что вспомнила о бабушке, о том, что она может заглянуть в мою комнату, почувствовать моё отсутствие. Без лишних слов Франко сел рядом и именно тогда произошёл мой первый раз. В старом трейлере, на грязных одеялах и в полутьме.

После всего этого он отвёл меня домой, было тяжело идти, ноги немного дрожали, тошнило, но я не подавала виду. Не зацикливалась на боли. Влезла обратно в своё окно, он помахал мне рукой и ушёл. Словно испарился, ведь когда я выглянула, чтобы посмотреть ему вслед, Франко нигде не было.

***

Я опишу, как это место выглядело днём. На следующий день я вернулась туда, боялась лишь того, что никого не застану, но мои страхи были напрасными. Я не нашла только Франко.

Серые трейлеры, повалившиеся, где-то не было окон, где-то были. Вдоль них протянуты верёвки, на них сушилась одежда, рядом стояло ржавое ведро с грязной водой. Деревянный стол пустой, остатки костра.

— Где Франко? — спросила я у девушки, что закружила меня прошлой ночью.

На её голове тонкие русые косы. Большой цветастый платок, коих у моей бабушки были тысячи, повязан на бёдрах вместо юбки. Грудь прикрывала белая пятнистая ткань, тугой узел меж лопаток. Всё тело в веснушках, всё лицо.

— Он ушёл.

— Куда?

— Он сказал, что достанет нам еду и вернётся, — я собиралась уйти, но внутри меня заиграла какая-то бессмысленная ревность.

— Вы давно знакомы?

— Словно всю жизнь, — улыбаясь, ответила она. Я ждала конкретики, но она пыталась увильнуть от неё.

— Сколько лет?

— Мы не считаем время, Малена, — она запомнила моё имя, я почувствовала неловкость, ведь не знала, как её зовут.

— А сколько тебе лет? — она выглядела как я, может, была чуть старше.

— Франко говорит, чтобы мы не хватались за цифры. За возраст, год, месяцы, даты, время… Я не знаю. Я не считала, — я кивнула, будто поняла, на деле же ни черта я не понимала.- Он говорит, что нам не следует хвататься за имена.

— Почему?

— Потому что они как ярлыки на каждом из нас.

Весь день я просидела на качающемся стуле, смотрела, как все вокруг меня бродят, работают, что-то готовят, возясь в одном из трейлеров. А когда кто-то крикнул он здесь! я поднялась с места, вглядываясь туда, куда бросилась вся толпа. Солнце к тому моменту собиралось садиться, небо розовело. Мне было прохладно, но та самая девчонка, с которой я разговаривала днём, принесла мне старое махровое полотенце, чтобы я смогла укрыть им свои колени.

— Он пришёл! — мимо пробежал мальчишка, один из младших, спрашивать о возрасте было глупой затеей. Я пошла вслед за ним.

Франко стоял, окруженный цепью своей семьи. Он поднимал руки вверх, держал в них два больших бумажных пакета.

— Разойдитесь, а то никто ничего не получит, — он не говорил как-то злобно или раздражёно, от него исходило спокойствие, которое словно по цепочке, передавалось каждому из нас.

Кто-то развёл костёр, все сели вокруг, некоторые спрятались за спинами других, потому что места не хватило. Я сидела впереди, смотрела на то, как Франко зубами отдирает мясо от кости. Руки, щёки блестят от жира. Я не ела, не хотелось, да и было бы странно отбирать их последнюю еду, когда у самой дома полный холодильник. Помню, как та самая девчонка начала разговор.

— Малена спрашивала о моём возрасте, — сказала она, облизывая пальцы. Она обращалась к Франко, тот сразу перевёл взгляд на меня.

— Мы поговорим, — ответил он, улыбнулся и подмигнул.- Мы обязательно поговорим.

В эту же ночь мы отправились бродить вдоль пустой дороги.

— Наша жизнь здесь отличается от той, что за пределами нашего дома. Мы считаем, что возраст, имена, любые характеристики, которые человек сам себе придумывает — всё это лишнее, понимаешь?

— Она назвала это ярлыками, — вспомнила я те самые слова.

— Ярлыки… такое правильное слово. Ведь мы не товар в магазине, мы не та пара букв, которыми нас прозвали в младенчестве. Мы не бомба, чтобы иметь отсчёт и измерять нашу жизнь в цифрах. Мы не принадлежим никому, и никто не принадлежит нам. Мир не имеет времени. Если мы свободны, к чему нам высчитывать его? Скажи мне? — спросил он, взял за руку. Вокруг никого, но я чувствовала рядом с ним безопасность, которую никто мне больше не дарил.

— Я не знаю, — его слова казались мне странными, но, когда в голове я пыталась их оспорить, у меня не выходило. Ни одного логичного объяснения. — Чтобы соблюдать распорядок? — предположила я.- Люди, у которых есть работа, должны подчиняться времени…

— Вот именно, подчиняться. А если говорить не о рабах, а о свободе? Зачем свободным людям знать сколько время? Зачем им знать возраст? Чтобы удовлетворить своё любопытство и знать, сколько лет прошло с того дня, как они выбрались наружу? Это говорит не о свободе. Ты чувствуешь себя свободной, когда каждый второй называет тебя по имени, которое ты не выбирала? Которое навесили на тебя родители или другие люди?

— Но у всех есть имена… — мои отрицания выглядели глупыми, я пыталась говорить то, о чём не знала.

— Да, у всех есть имена, набор букв, который им присудил кто-то другой. Разве это правильно? Разве не каждый человек индивидуален? Почему ты должна носить до конца своей жизни этот самый набор букв, который есть и у миллионов других людей? Не думаю, что на земле живёт всего одна Малена. Это такой же ярлык. Как и фамилия, — Франко не унимался, положил мне руку на плечо, бывало, останавливался и смотрел прямо в глаза, словно так я лучше его пойму. — С фамилиями всё куда хуже… Они сразу показывают, кому ты принадлежишь. У тебя есть фамилия?

— Конечно.

— У меня нет.

— Нет фамилии? Это невозможно, — я засмеялась, он улыбнулся в ответ, но пальцами сильнее сжал моё плечо.

— Возможно. У меня нет документов. Нет удостоверений. Нет ни одной бумаги, на которой было бы написано, что я принадлежу к кому-то или к чему-то. Фамилия — это рабство, она с рождения показывает, кому ты принадлежишь.

— Разве она не показывает членом какой семьи ты являешься?

— А зачем оно надо? Разве без фамилии сам человек не будет знать, кто его сотворил? Что даёт фамилия? У тебя есть фамилия, но разве она говорит о том, кто твоя семья? — я опустила глаза, помотала головой. Он казался чертовски прав. — У тебя нет семьи. И твоя фамилия не имеет значения. Как и имя, которое тебе дали люди, не захотевшие тебя принять.

— Наверное, в чём-то ты прав.

— В чём-то… — усмехнулся он. Я помню эту улыбку. И помню, как меня совсем не смутил тот факт, что он знал о моей семье больше, чем я рассказывала.- Это тяжело понять сразу. Кто-то цепляется за свои ярлыки, отзывается на имя, словно дрессированная собачка. Каждую секунду смотрит на часы, спешит куда-то, отмечает дни рождения, расстраивается, понимая, что теперь на одну цифру в его возрасте больше. Засыпает, когда наступает время, словно по какому-то расписанию, которое он сам напридумывал в своей голове, — он остановился, посмотрел в сторону трейлерного парка.- Посмотри на нашу семью, — в те годы я была слишком сентиментальна, растрогалась от фразы наша семья.- Ни у кого из нашей семьи нет имени, нет возраста, никто не пытается поймать время или делать что-то по расписанию. Никто не подчиняется чьим-то правилам, не отзывается на клички. Мы сами по себе, в нашем мире нет ограничений. Никто не сможет ни к чему нас приписать, потому что мы свободны. И люди, которые любят смотреть поверхностно, обратят внимание на одежду, на места, где мы спим, на еду, которую едим. И они посмеются, удивятся, скажут, что в таких условиях нельзя быть свободными. Но разве хоть кто-то из тех людей, которых ты видела только что и прошлой ночью, выглядит несчастными? Хоть кто-то? Все они счастливы и все они беззаботны. Все они ещё словно дети, как ты и как я. Разве не в этом кроется счастье и свобода?

Это звучало как девиз, как вызов. Звучало заманчиво и красиво. Я вспоминала, как всю жизнь приходилось терпеть правила, как и всем нам. Общество держалось и держится на правилах. Слова Франко были, как глоток свежего воздуха, который был необходим мне.

— Нам не нужно добиваться чего-то или доказывать что-то, не нужно становиться лучше, чем другие, чтобы знать, что мы уникальные, чтобы добиться уважения друг к другу. И нам не нужно доказывать родство, чтобы знать, что мы одна семья. И ты часть её, если ты искренне хочешь стать её частью, — я кивнула. Чувствовала себя такой глупой по сравнению с ним. На тот момент Франко казался мне самым мудрым человеком, самым взрослым и честным.- Я не назову тебя по имени. Никогда. Людям не нужны клички.

«У людей нет кличек» эту фразу он использовал слишком часто. Использовал изо дня в день. Использовал, когда пытался контролировать, когда доказывал, что единственный правильный мир тот, о котором он рассказывал всем нам каждую ночь.

***

Мы собирались у костра, каждый раз в этом месте казался новым, неповторимым. Песни звучали совсем иначе, когда пел их он, его тембр менял всё до неузнаваемости. Лёгкое чувство голода, потому что я не ночевала дома всего одну ночь, и боялась возвращаться обратно, думая о том, что за порогом меня вновь ждёт выговор и запреты, которых не было здесь. От которых меня воинственно спасал Франко и моя будущая новая семья.

Девушка с шалью на талии, юный мальчишка, крадущий хлеб на приезжих рынках, невыносимая жара добавляла ко всему романтизм и лёгкость. Словно волшебная сказка, я не могла поверить, что передо мной открылся доныне неизвестный мне мир, в котором люди были невинны и счастливы. Я была идеальна для него, видела по его взгляду и улыбке, я не задавала вопросов и не перечила. Слишком мало мне понадобилось для того, чтобы стать зависимой. И Франко понимал это. И давал мне это. Тепло, заботу, внимание, вымышленный смысл моего существования, вымышленное желание жить. Что ещё требовалось такой, как мне. Я танцевала рядом с трейлерами в одном белом пододеяльнике, которым обкрутилась, встав с его матраса, и желала лишь того, чтобы это никогда не прекращалось. Ночь за ночью, жаркий день за жарким днём. Походы на озеро, слегка подгнившие фрукты из чьего-то сада. Я, наконец, перестала чувствовать стеснение, скинула одежду и окунулась со всеми.

С долей досады я собирала свои вещи, когда приходилось уходить домой. Когда звонкам на телефоне уже не было счёту. Бабушка прочитала мой дневник. Из-за моей беспечности она узнала о нём и наших встречах, но пока скрывала. Ждала, когда я признаюсь. Гадала, насколько хватит моей совести.

— Ты можешь никогда не возвращаться, — сказал он однажды, остановив меня, взяв за запястье.- У нас всегда будет место для тебя.

— И мы всегда будем рады, — сказал мальчик, возвращая мне моё круглое, красное и облезлое зеркальце, которое я выронила у ступеней трейлера.- Мне нравится, когда наша семья растёт.

— Подумай, — с улыбкой подмигнул Франко и отпустил меня.

Я знала всех слишком поверхностно, я не вникала ни в чью историю, но я чувствовала, с каждым разом всё сильнее, как каждый взгляд становится роднее. А Франко, стыдно говорить, казался тем, на кого я не прочь была променять весь свой бывший мир, бывшую семью и знакомых, которых можно было перечесть по пальцам одной руки.

Однажды я сказала ему, что не могу остаться, потому что не знаю людей вокруг себя. Он посмотрел на меня слишком странно, словно изучил взглядом моё лицо, словно впервые слышал подобную глупость. Затем он рассмеялся и откинулся на землю. Я любила лежать на траве, вид на небо открывался совсем по-новому.

— Почему ты смеёшься? — я легла рядом, земля была слегка прохладной, ветра не было совсем, звёзды мерцали. В это лето на небе редко появлялись тучи.

— Почему я смеюсь? — он отвернулся от меня, я знала, куда он смотрит. На огни в небольшом трейлерном парке.- Просто я не понимаю, о чём ты, милая-милая Поппи.

— Я о том, что я ничего не знаю о твоей семье.

— О нашей семье, — поправил он, и на душе стало ещё теплей. Наверное, я просто привыкла к тому, что все всегда пытались исключить меня из семьи. Мои настоящие родители, настоящие родственники, моя приёмная мать. Никто не хотел видеть меня в своём фамильном дереве. И это заставляло меня ещё больше тянуться к Франко. Умный и мудрый, словно наставник в моей жизни. Учитель и отец. Защитник от всего. Я ещё не знала, но мне уже казалось, что защищает он не только меня, но и всех, кого собрал возле себя. От чего? От злобы, несчастий, от нелюбви. Он каждому дарил себя, и он каждому подарил друг друга.- Ты знаешь нашу семью. А скучные истории о жизни в «заключении», — так он называл жизнь до того, как все мы повстречали его, вступили в общину, — разве они хоть что-то дадут? Разве ты узнаешь хоть кого-то, выслушав о том, как они закончили школу или какая у них была фамилия, или какой попкорн они любили, какие вещи им приходилось носить до того, как они обрели свою свободу? Ты не самая юная из нас, но ты ещё учишься. Отходишь от этой серости и выдуманного закона. Ты не сразу можешь открыться и понять. Вначале это непривычно. В твоей Вселенной ты думала, что прочитав анкету человека, узнаешь его. Думала, что наброски об интересах и вкусах определяют кто ты. Но это ничто. Навязанные предпочтения.

— Это правда? — мои глаза были такими круглыми и наивными. Я пересчитывала звёзды над головой, подрагивала, когда ощущала кончики его пальцев на своей коже.

— Я никогда и никого не обманывал. В обмане нет смысла. В той Вселенной он есть. Лицемерие, двуличие, лесть, получение своей выгоды. Все там обманывают. Это как средство для выживания. А мы не выживаем. Мы нужны друг другу, если хотим создать счастливое общество. Поэтому, всё, что я говорю — правда и чистая истина. Человек может узнать кто он, оставшись наедине с собой. Месяц, два, годы отшельничества. Когда твоё внутреннее Я раскрывается на полную катушку, понимаешь? Человек не может узнать о себе хоть что-то, живя в обществе, потому что в этой суматохе у нас нет времени познавать свой собственный мир, свою уникальность и своё предназначение. И старые интересы, и навыки тебе ничего не расскажут о человеке. Каждый вечер ты танцуешь с нами, поёшь песни, и наши голоса соединяются воедино. Мы общаемся, и мы смеёмся, касаемся друг друга и дарим друг другу поцелуи и тепло. Мы гораздо ближе, чем ты думаешь, — он повернул голову ко мне, чтобы застать мои глаза. А я впитывала всё, как губка. Каждое слово. Мне хотелось цитировать его речи днями и ночами, хотелось делиться ими с бабушкой, которая слишком волновалась за меня и грозилась запирать меня в моей же спальне. И когда он посмотрел на меня в ту ночь, в моей голове возник лишь один вопрос. Самый бессмысленный и неловкий.

— А что ты скажешь насчёт отношений?

— Каких отношений? — он заулыбался, быстро вскочил на ноги, протягивая мне руку.

— Близких отношений между… — чувство стыда пронизывало меня.

— Ты говоришь о любви, — наконец произнёс он, совсем не смущаясь. Мы медленно двинулись в сторону нашего лагеря.- Ты чего залилась? — он потрогал мои горящие щёки, его руки пахли сырой землёй, уверена, что под ногтями была грязь.- Любовь — это прекрасное чувство. Это основа счастья. Я люблю тебя, — я тут же замедлила шаг. Для меня это прозвучало, как гром среди ясного неба. Для меня эти слова имели другое значение. Более серьёзное, сильное и запретное. А у него на любви держалась вся его жизнь.- Да, я люблю тебя и я знаю, что наши чувства взаимны. Но я не хочу ограничивать тебя и не позволять больше чувствовать это ни к кому.

— Разве можно полюбить кого-то ещё?

— Если мы можем испытывать злость или отвращение ко многим людям, то почему мы не можем чувствовать любовь? Почему именно это чувство ограничивается кем-то одним? Разве мы управляем этим? — я неуверенно помотала головой.- Мы не можем контролировать эмоции и чувства, ограничивать себя было бы неправильно. А ограничивать другого в его чувствах, запрещая испытывать любовь к другим — эгоистично. Это моральное насилие. Я не имею права так поступать с тобой. Никто не имеет.

— И ты любишь кого-то ещё? — моя глупая ревность внутри боролась с его словами. С одной стороны правильными, с другой стороны такими непривычными. В воспоминаниях сразу проскользнули мысли о счастливых семьях, о горьких изменах и разводах. Но спустя пару секунд я тут же смогла подстроиться под его мысли. Не будь запретов на чувства, не будь этого насилия, собственничества и эгоизма, не было бы измен и слёз.

— Я много кого-то люблю, но это не значит, что я обесцениваю тебя. Ты дорога мне по-своему, как дороги и другие.

***

Каждый раз, подходя к дому, я видела глаза, следящие за моим приближением через тонкое оконное стекло. Я знала, что она делает — смотрит на часы, думает, что сказать мне, как напугать, чтобы я больше не уходила, не бросала её. Не заставляла беспокоиться. Я стучала в дверь, когда фонари уже были выключены, она открывала мне, принюхивалась к волосам и одежде, но, не чувствуя запаха алкоголя, ещё больше приходила в смятение.

— Я просила, Малена, — грубым тоном говорила бабушка.- Не вынуждай меня отбирать у тебя ключи.

— Разве ты имеешь на это право? — я дерзила, потому что не видела выхода. Она не оставляла его. Перекрывала кислород, не давала дышать.

— Пока ты живёшь в моём доме, я имею право на всё.

Я помню, что, не оборачиваясь, я быстро шла в свою комнату. Помню, как меня пугали её громкие шаги за моей спиной. Половицы скрипели. И я не успела закрыть дверь, как она поставила старые, морщинистые руки в дверной проём. Я любила её. Всегда любила. Но в ту ночь единственное, что я чувствовала, была жгучая ненависть. Я смотрела в её сердитые глаза, на деле же они не были сердитыми, брови не были нахмуренными, на самом деле её выражение лица кричало лишь о том, как сильно она переживает за меня.

— Где ты была? — ещё я помню, что на её тонких губах была не стёртая перед сном тёмная сиреневая помада. Цвет переспелой сливы.

— Я была с Оливером, — она разочаровано помотала головой.- Что с тобой? Он же нравился тебе, бабушка…

— Я знаю, что последний раз он видел тебя на вашем первом свидании, — я знала, что такое могло случиться. С её чрезмерным любопытством она, вероятнее всего, на следующий же день нашла Оливера. Я быстро моргала, приоткрытый рот выпускал горячий воздух.- Малена, я не хочу, что бы между нами были секреты. Это делает мне больно.- Франко бы сказал, что мой дом — это моя клетка. Бабушка — мой надзиратель. А я всего лишь пленник, который никак не воспользуется возможностью сбежать. Возможность была всегда. Любой день, любое число, любая ночь. Сквозь сон или громкие ссоры я слышала его голос, что звал за собой. И я знала, что там мне будет лучше, но всё же что-то удерживало меня здесь. В этих тесных стенах, в этих узких улицах, в этом внешнем виде, в котором я должна была ходить каждый день, чтобы радовать бабушку и её знакомых. Я много думала о том, что меня держит. И, наверное, это было всего лишь чувство долга, я должна была ей за всё, обязана многим, за то, что она оставила меня у себя. За то, что подарила мне любимые вещи, разделила со мной свою одинокую жизнь. За то, что поддерживала и стремилась вырастить меня без комплексов и ощущения ненужности. Разве я могла уйти? Разве могла оставить её так подло? Сбежать с тем, о ком она слышать не хотела.

— Я не хочу делать тебе больно, — единственное, что я сказала.- Но секреты есть у всех.

— Ты слишком молода и многого не понимаешь. Я могу помочь тебе, Малена. Ты настолько юна, что можешь неосознанно наделать таких глупых ошибок…

— Но это будут мои ошибки, бабушка. И если тебе станет спокойней, то я готова поклясться, что моё отсутствие дома не является следствием вовлечения в какую-нибудь плохую компанию, — она тяжело вздохнула и опустила глаза.- Я в безопасности.

— Главное, чтобы это было правдой.

— Это правда.

Она убрала руки, сделала шаг назад, а потом вновь задала вопрос.

— Это парень? — я вздёрнула брови от неожиданности, хотя была готова к этому вопросу давно.

— О чём ты?

— Тот, с кем ты проводишь времени больше, чем со мной. Я хоть стара и немного рассеяна, но я не дура.

— Да.

— Он хороший?

— Очень, — я тут же улыбнулась. Мысли о Франко всегда вызывали во мне непроизвольную улыбку или поток нескончаемых фантазий.

— Ты светишься, наверное, он действительно неплох. Я видела его раньше?

— Возможно, — сказала я, внезапно потухнув внутри.

— И ты познакомишь нас?

— Может когда-нибудь.

— Может когда-нибудь… — повторила она за мной. Я стала закрывать дверь.- Сколько ему лет? — если бы я только знала о том, что мой секрет больше не является секретом для неё, я бы созналась. Чтобы она не чувствовала себя человеком, которому я не доверяю.

— Разве так важен возраст?

Весь остаток ночи я не спала, всё надеялась, что тот ответ про возраст не показался ей подозрительным.

На календаре появилось много незачёркнутых дней. Однажды Франко бывал в моей квартире. Бабушка в тот вечер ушла на встречу со своими подругами, а может, это было очередное свидание с каким-нибудь молоденьким барменом. Франко вошёл через главную дверь. Я попросила его снять старые, грязные ботинки, чтобы он не оставил следов на блестящем от чистоты паркете. Я задёрнула все шторы, включила в гостиной свет, выставила на стол почти всё, что было в холодильнике. А холодильник у нас всегда стоял полный.

— Здесь очень светло, — подметил он и залез на диван.

Я сидела на ковре напротив него. Подогнув ноги под себя, смотрела, как он откусывал сочный персик. В проигрывателе звучала одна из бабушкиных пластинок. Небольшое шипение сопровождало мелодию.

— Тебе здесь не душно? — вдруг спросил он, отложил фрукт обратно в чашу и поднялся с места.- Потолки такие низкие, словно вот-вот упадут на голову. Я вижу, как на свету пролетает пыль. От стены до стены всего пара шагов. Это ли жизнь, Малена? — его тон не был осуждающим, он просто интересовался, словно для него эта закрытость была в диковинку.- А эта одежда? — он положил руки на мои плечи, и я оглядела себя. Свой ночной наряд. Свои длинные штаны с тугой резинкой на талии, свою майку на длинных, потрёпанных бретельках, которые постоянно врезались в руки во время сна, вечно сползали и натягивались, оставляя красные следы.- Разве тебе удобно? Разве твоё тело не заслужило лёгкости, не заслужило быть свободным? Без тесных тканей, без ограничивающих дыхание завязок.

— Наверное, но я не могу ходить так, как описываешь ты.

— Разве дом не должен быть домом? Местом, в котором ты можешь делать всё?

Та ночь была странной. Но моя ещё детская наивность не позволяла видеть дальше своего носа. Я не чувствовала подвоха, доверие возросло до предела. И меня совсем не смущало, что он несколько недель пытался пробраться в мой дом, под разными предлогами, предлагая разные вещи. Не смущало и то, с какими глазами он перешагнул порог. Любопытство, азарт. Словно выиграл в лотерею. А как он всматривался в книжные полки за затемнённым стеклом шкафа, на которых лежали разные бабушкины украшения. Дорогие и красивые. Я не замечала, что он совсем не смотрел на меня, пока я раздевалась, сидя на ковре с длинным ворсом. В это время он крутил в руках статуэтки, две из которых были из чистого золота.

Под утро он ушёл, а я быстро заправила кровать и прибрала в гостиной. Бабушка не заметила изменений, а я ещё целый день мучилась от диких болей внизу живота, но при этом была на седьмом небе от счастья, ведь ощущение полного доверия к нему усилилось, когда он вошёл в дом. И я помню, как он напоследок посмотрел на мой календарь на стене, на зачёркнутые даты и спросил.

— Зачем ты занимаешься этим бесполезным занятием?

— Каким?

— Зачем зачёркиваешь цифры, которых не существует? Месяца, дни недели и числа придумало человечество. Бессмысленный отсчёт. Нам хоть что-то это даёт? — я пожала плечами, потому что не знала, что ответить. Как и всегда.- Эх, — вздохнул Франко.- Люди делают столько бессмысленных вещей, что только доказывает наше скудоумие и то, что человек явно не самое разумное существо.

***

Близился сентябрь, на улице часто стал подниматься ветер. Франко пропал на несколько дней, перед этим дав мне глупый совет, которым я воспользовалась, несмотря на любопытство.

— Здесь мы не говорим о прошлом, — он впервые пригрозил мне пальцем, ведь я только попыталась узнать чьё-то настоящее имя, сидя со всеми за деревянным, длинным столом на улице. Длинная картонка, на ней еда. Сегодня был праздник. Я спросила какой, но мне ответили, что повод и не нужен. Мы можем устраивать праздники, хоть каждый день. Но этот день отличался. На столе стоял большой бисквитный торт, а в одноразовых стаканах, которые использовали уже по миллиону раз, было разлито красное вино. Я помню, что удивилась, увидев это, ведь совсем не понимала, откуда Франко взял деньги. Но я промолчала, и так испугалась его тона, когда он сделал мне замечание.

После ужина он отвёл меня в сторону, подальше от чужих ушей и глаз.

— Каждый здесь проделал огромную работу над собой. Каждый здесь смог отвязать от себя эти балласты, тянущие назад. Имена, фамилии, семьи, работа, лживые знакомые, заботы и неудачи… И мы не должны оборачиваться, ворошить то, что может нас погубить, — он сдавливал моё запястье, наклонился вперёд. Сердце у меня колотилось, впервые стало не по себе.- Ты же не хочешь уничтожить счастье нашей семьи?

— Я поняла, поняла. Я больше не буду спрашивать их о прошлом.

— Ты умная, — сказал Франко и поцеловал меня в лоб.- Умная — умная Поппи. Молодец, — и на душе отлегло, услышав очередное одобрение в котором я нуждалась.

Он отсутствовал несколько дней. И все эти несколько дней я приходила в трейлерный парк, в ожидании того, как кто-то, наконец, радостно выкрикнет его имя. Но этого не происходило.

Время тянулось медленно, небо было серым, одну ночь не затихала сильная гроза и, когда я вернулась, весь деревянный стол размяк, словно надави на него посильнее и в нём образуется большая дыра.

— Поделать нечего, у нас нет настилов, — сказал низкий, коренастый парень, который часто уходил с Франко.- Главное, что есть, где жить и что мы есть друг у друга.

С водой здесь всегда были проблемы, поэтому ночной дождь все восприняли, чуть ли не как дар божий.

— Мы набрали целых два тазика, — сказала девушка, чьё лицо я выучила наизусть, но так и не узнала её имени, поэтому и не могу назвать её как-то по-другому.- Теперь мы сможем наконец-то постирать. Это настоящая удача!

Все люди, живущие под крылышком Франко, были его массовкой, включая меня. Все были настолько одинаковы и похожи, что становилось страшно и понятно, почему нас так легко удалось одурачить. Всем нам нужно было лишь одно.

Нам нужен был человек, который выведет нас из той пустоты, в которой мы все оказались. И он идеально выполнял свою роль. Открывал перед нами дорогу, говорил, что путаться и не знать о себе ничего — нормально. Как говорится, чтобы расположить к себе кого-то — говори то, что человек желает услышать.

Никто не знал имён друг друга. Все были погружены в себя. Я старалась следовать их примеру, забыть свою прошлую жизнь. Единственный выход, именно так он говорил. Мы должны были стать его тенями, должны были стать пылью возле него. Мы должны были стать никем. Растоптать себя. Похоронить. Возненавидеть свои семьи, своих отцов и матерей, многие из которых считали своих детей пропавшими без вести. Но мы двигались вперёд, поддавались ему, открывали перед ним свои головы, позволяли управлять сознанием. Мы все были слишком наивны. Слишком потеряны.

О многом я узнала очень поздно. Например, о том, что он забирал водительские удостоверения, любые документы, подтверждающие личность тех, кто считал его своим спасителем.

Во время отсутствия Франко его семья нуждалась в еде, поэтому самый младший из всех выходил на главную площадь, становился в центре толпы и выпрашивал денег. Я приносила много чего из дома. Пришлось потратить свои сбережения. Но та установка, что все мы здесь — одно единое целое, не позволяла дать им голодать. Мы слишком сильно сблизились за эти пару дней.

Когда он вернулся, я спала в своей кровати. Тихий стук в окно, я открыла шторку и увидела его лицо. Он влез в комнату, встревоженный и запыхавшийся.

— Франко? — удивилась я, подобрала под себя одеяло. Он поцеловал меня, и я почувствовала странный привкус на губах. Может если бы я включила свет, то увидела бы его красные белки.- Когда ты вернулся?

— На днях мы собираемся уезжать, — протараторил он и ввёл меня в ступор.

— Уезжать? — беспомощно повторила я.

— Уезжать.

— Но куда? — мы говорили шёпотом. Еле слышно. Я знала свои тонкие стены, сквозь которые слышно всё, чуть ли не дыхание.- И на чём?

— Думаешь, я просто вас бросил на пару дней? — он улыбался, постукивал пальцами по своим коленям.- Я нашёл автобус. Мы не задерживаемся нигде надолго. Здесь мы и так провели всё лето. И здесь было безумно хорошо. Это бесподобное место. Мы встретили тебя, — он гладил меня по щекам, давил на кожу.- В нашей семье произошло настоящее пополнение.

— Зачем нам уезжать? — теперь я понимаю, он просто бежал. И мы сбегали вместе с ним. С места на место.

— Разве ты хочешь всё время держаться за этот город? — я не хотела, и мне было страшно.- Скажи, что тебя ждёт здесь?

— Я не знаю, — я потирала сонные, напуганные глаза. К горлу подступала тошнота.

— Я могу рассказать тебе, — он взял мои влажные от волнения руки.- Мы уедем, и ты останешься одна. В этой тесной квартире, ты вновь будешь обязана выполнять все правила, жить так, как захотят другие. Они будут преследовать тебя, и в конечном итоге ты сдашься, потому что не сдаться будет невозможно. Каждый день тебя будут убивать, пока ты не станешь такой же, как все. И все в этом мире плевали на твой внутренний мир, на то, что ты хочешь разобраться в себе. Тебе никто не подарит время. Деньги, лицемерие и грязь. Каждый день ты будешь видеть несчастные лица рабов этого мира. Этого жалкого человечества. На следующий год тебя отправят в университет, и никому не будет дела до того, хочешь ты этого или нет. Всем плевать на тебя. Все хотят уничтожить тебя. И ты пойдёшь учиться, уедешь в другой город, такой же продажный. Уедешь к людям, которые будут врать тебе в лицо изо дня в день, и которые будут смеяться за твоей спиной, потому что ты отличаешься от них. Потому что ты не такая, как они. Ты особенная. Ты пыталась выбраться из этой серости и обыденности. Из всего неправильного, что их окружает. Но твоя бабушка будет гордиться тобой, ведь ты стала человеком, таким же, как и все. Потому что теперь ты не отличаешься, тебя подчинили. А после того, как ты выучишься — пойдёшь работать по профессии, которую ненавидишь, потому что ты ещё не нашла хоть что-то, что пришлось бы тебе по душе. И не найдёшь, ведь тебе не позволят. И каждое утро ты будешь просыпаться, собираться на работу, будешь смотреть в зеркало, и будешь ненавидеть себя. Ненавидеть свою жизнь. Ненавидеть бабушку. Ненавидеть людей, которые тебя окружают. Возможно своего такого же никчёмного парня, который подался в рабство. Ненависть, усталость и безвыходность — вот что тебя ждёт впереди, если ты не уедешь. Хочешь ли ты всю свою жизнь прожить в страданиях, сможешь ли ты воздержаться от того, чтобы не залезть в петлю, сможешь ли ты смириться с тем, что ты больше никому не нужна? А для своей бабушки — ты лишь игрушка, повод для гордости. Ведь она не любит тебя. Она не позволяет тебе дышать, не позволяет тебе передвигаться и уходить из дома, когда ты захочешь. Это контроль. А для чего ей контролировать тебя? Чтобы её будущая цирковая зверушка, которой она намерена хвастаться перед знакомыми, не сорвалась с её цепи, — он крепко сжал мои руки, я почувствовала, как ноют кисти.- Выбирай. Либо ты остаёшься в этой тюрьме, обречённая на одиночество и тотальное крушение своих надежд, либо ты выбираешь меня и свою новую семью. С которой ты сможешь стать тем, кем захочешь. Ты сможешь найти себя, сможешь остаться с собой наедине, у тебя не будет границ. Не будет ничего, что сможет тебя остановить. И каждый из нас всегда поддержит тебя. Я всегда буду рядом с тобой. Мы исследуем новые места, места, в которых ещё не было людей. Мы будет искать свой рай. И мы найдём свой рай. Потому что впереди нас ждёт вечность. Мы будем бессмертны, ведь времени не существует.

— Дай мне день.

Всё как в тумане, моё неуверенное согласие. Он ткнул пальцем в мои самые громкие страхи. Услышав их, я восприняла всё за чистую монету. Словно он предсказатель и озвучил моё настоящее и несчастное будущее.

— День это слишком много. Хватай вещи, и уходим сейчас.

Но я упёрлась в кровать, не встала, когда он потянул меня к себе.

— Что ты делаешь? — мне показалось, что его щёки покраснели. В голосе звучало раздражение. Я не хотела его отпугивать, больше всего боялась, что он бросит меня здесь. Оставит одну на растерзание внешнему миру.

— Мне нужно попрощаться.

— Попрощаться? Думаешь, если твоя бабушка узнает, она отпустит тебя? — я знала, что он прав.

— Тогда я в последний раз проведу с ней вечер и ночью сбегу.

— Она ходит куда-нибудь? Посещает какие-нибудь места в определённые дни? Что она будет делать в то утро, когда тебя уже не будет? — В первую очередь я всегда представляла ужасные вещи. Как она зайдёт в комнату и не застанет меня и моих вещей. Как она начнёт звонить на мобильник, как её руки будут дрожать. Потом она подождёт меня до вечера, а когда я всё ещё не появлюсь, направится по своим знакомым и заявит в полицию. В голове что-то щёлкнуло. Во мне проснулась дикая жалость и вина.

— Она пойдёт в полицию, — прошептала я.- Меня начнут искать и у нас будут проблемы.

— Тогда оставь записку, — он выглянул в окно, убедился, что улицы по-прежнему пустые.- Но ни слова обо мне, поняла? — я судорожно закивала.- Придумай что-нибудь убедительное, а ночью, ближе к полуночи, приходи к нам. Автобус будет ждать только тебя.

***

Последний день дома прошёл для меня, как в тумане. Я не помню чётко своих действий и своих слов, помню только то, что каждую секунду я чувствовала тошноту и дрожь. Дрожь в коленях, в руках. Слёзы выступали, как только я представляла то, как Франко уезжает. И выступали от мысли о том, что я оставлю бабушку в неведении. Я знала, что она не поверит ни одной записке, ни одним моим словам. Она бросится на мои поиски, поднимет весь город. Она сделает всё, чтобы найти меня.

Она будет называть меня неблагодарной. Считать, что я бросила её. Легкомысленно уехала. Но разве она может понять? Разве она чувствует то же, что и я? Смятение, страх, потерянность и отчаяние. Разве она поймёт, что всё, чем она бредит, все эти вещи, предназначенные для моего блага, будут мне отвратительны? Что люди, дорогие ей, совсем чужие для меня? Я чувствовала притяжение, меня тянуло к ним, как бы сказал Франко, к своей настоящей семье. Близким людям, чьи души казались мне такими родными.

Почти весь день бабушки не было дома, к вечеру она вернулась, к вечеру я была настолько бледна, что в отражении выглядела призраком.

— Ты хорошо себя чувствуешь, детка? — спросила она, приложив ладонь к моему ледяному лбу.

— Отлично, — я лгала. Не хотела, но приходилось.

— Я уйду вечером, — сказала она, — может, поздно вернусь, поэтому не теряй меня.

— Я думала, что мы проведём вечер вместе…

— Прости, Малена, я уже пообещала. Столик забронирован. В следующий раз, — тёмными губами она поцеловала мои блёклые рыжие волосы и отстранилась.

Сияние в глазах, аромат сладких духов. Она бы осталась, знай о том, что сегодня был наш последний день вместе. В голове мелькала мысль о том, чтобы бросить малейший намёк. Добавить в свои предложения скрытое предупреждение. Но язык не повернулся.

Я не хотела, чтобы она остановила меня.

И не хотела, чтобы Франко пострадал из-за меня и моей безответственности.

Ночью я собрала вещи в небольшой портфель. Вещи первой необходимости, которых хватит ненадолго. Тёплые кофты, ведь за осенью придёт зима. Обезболивающие, антибиотики, шампунь, невысокая бутылочка геля, свой блокнот и пара карандашей. Из холодильника забрала припрятанные консервы, свежую булку хлеба и батон колбасы. Не знаю, зачем я так хваталась за еду, но я не представляла, что ждёт впереди. Для меня начиналось моё первое приключение. В новый мир, который пока был неизвестен мне.

После того, как вещи были собраны, я вырвала из альбома белый лист, взяла самый жирный маркер и прописала всего пару слов. Что-то вроде короткой истории о том, что я решаю уехать вместе с парнем моей мечты в другой город к его семье. Неубедительная просьба не искать меня. И неубедительная просьба простить меня. В конце, мелкими кривыми буквами, я добавила короткое люблю тебя, которое совсем не передавало тех чувств и эмоций, бушевавших внутри. Надпись казалась холодной. Чужой.

Во всех комнатах погас свет. Большая записка на самой середине рабочего стола в её комнате. Я не прятала, хотела, чтобы она сразу увидела её. Может в глубине души я надеялась, что бабушка спасёт меня от моей глупости. Но, несмотря на всё, я переступила порог дома и закрыла за собой дверь.

Последний день не вышел таким, каким я видела его ещё той самой ночью. Я не успела попрощаться, не успела провести с ней время и не успела в последний раз услышать её смех или то, как она называет меня — дорогая. И я знаю, почему Франко не хотел давать мне этот день. Он боялся, что я передумаю, и боялся, что смогу кому-нибудь проболтаться. Но он явно недооценивал меня в этот момент. Потому что моя привязанность к нему уже давно переросла в одержимость.

***

Подходя к трейлерному парку, мои ноги задрожали ещё сильнее. Я не увидела света, ни в одном маленьком окне. Гробовая тишина и нулевое движение. Я бросилась вперёд, не веря в то, что не успела. Но потом меня ослепили фары. Завёлся старый автобус, в салоне включился свет, а с ветхих ступеней спустился Франко и пригласил меня внутрь.

— Готова, наконец, мир повидать? — единственное, что он спросил, подмигивая, поднимаясь вслед за мной. И тогда, застав улыбки, радостные лица и услышав то, как громко все засвистели и захлопали в ладоши, увидев меня, я твёрдо ответила, что готова. Ведь в душе не осталось сомнений в правильности моего поспешного решения.

СЕНТЯБРЬ — ОКТЯБРЬ

После того, как мы уехали из трейлерного парка, весь следующий день мы провели на остановке за городом. Франко высадил нас и уехал на той машине, которая стояла тогда у кафе, приказав немного подождать. Немного с его слов обозначало почти целые сутки.

Затем длинная дорога, часы и минуты, превратившиеся в вечность. За окном серая пустота, запотевшие от дыхания грязные стёкла. По ночам сильно мёрзли руки. Автобус редко останавливался, бывало, заезжал на ту или иную поляну, чтобы все смогли размять ноги и справить нужду, чтобы спокойно продолжать путь.

Моё отражение не выглядело счастливым, синяки под глазами из-за того, что я редко спала. Моя кожа, словно постепенно становилось серой, всё сильнее с каждым пройденным днём. Франко был за рулём, часто вбрасывал нам мотивационные цитаты и лозунги, которые все подхватывали и я в том числе. Несмотря на усталость и боль в желудке я не жалела, что нахожусь здесь. Я мало думала о доме, как бы стыдно мне не было сейчас. Я боялась возвращаться. Я понимала, что пути назад нет.

Наверное, настало время поподробнее рассказать о тех, кто был рядом со мной, тех, кто, скрутившись калачиком, спал на соседних сиденьях.

Мы все были тенями, бледными и исхудавшими. Первое время я мало походила на них, в моём теле оставалась здоровая упитанность, румянец ещё горел на щеках, волосы ещё не были похожи на паутинку, зубы не гноились, тело не покрылось пятнами, а кожа не чесалась от того, что не испытывала прикосновения воды неделями и месяцами. Всё это пришло позже.

Мы были похожи на прозрачных духов, которые в спешке гнались за нашим спасителем, в его руках словно горело пламя, способное зажечь в нас то, что когда-то погасло. Он всегда был впереди, шёл, оглядывался и улыбался, видя, как на четвереньках за ним ползут его подданные, не способные подняться на ноги от изнеможения и голода. Он всегда смеялся нам в лица, дразнил пламенем, поднимая руки всё выше и выше. Он говорил о любви. Да, говорил, а затем просил доказать её взаимность. Грязные совокупления на парковках, последние куски хлеба на ужине, которые он просил отдать, чтобы доказать, как мы преданы. Доказать, что мы думаем о нём, что мы боготворим его. Он сгребал хлеб в кучу, смотрел на выпирающие рёбра, торчащие позвоночники и тонкую бледную кожу, обтягивающую эти ходячие кости, и крошил хлеб в пальцах со словами:

— Посмотрите, как легко покорить человека. Вы зависимы от еды. Чёртов кусок хлеба, а вы смотрите на него, как на святое спасение. Разве вы настолько слабы, чтобы поддаться?

Он бросал крошки в наши лица, смотрел свысока, с отвращением.

— Давайте, ешьте, если вы настолько ничтожны, что ваша душа способна поработиться вашим физическим прихотям.

Никто не ел, не опускал глаза на грязный пол. Все смотрели на него, и всем было стыдно от того, что он усомнился в них и в их вере в него и его правду. Признаюсь, и мне было стыдно. Я ненавидела свой организм и своё тело за то, что оно болело, когда я не принимала пищу, злилась, ведь была уверена, что его слова «Мы сможем понять наш путь и наше предназначение, когда наше тело откажется от своих капризов. Всё это: еда, сон, сомнения и прочее, лишь проделки животного разума. Разве вы все животные? Разве вы не пришли ко мне за помощью?»

Нас было всего шестнадцать человек, включая меня. Четверо мужчин, девять женщин. Когда я впервые увидела их, ещё задолго до поездки, я предположила, что возраст их колеблется в пределах моего, но я ошибалась. Это обманчивое предположение возникло из-за их худобы и детского поведения, постоянного смеха и лёгкости, притянувшей меня. Ещё с нами было три ребёнка, два мальчика, одному из которых на вид было около пяти, другому лет пять и одна девочка чуть постарше.

Один мужчины плотный, с разрастающейся лысиной на макушке, которая поблёскивала на солнце словно нимб, упавший на голову. Большое пузо, выпадающее из — под маленькой футболки. Он плохо передвигался, постоянная отдышка и он единственный, кто имел лишней вес и никак не мог избавиться от него, даже в разгары голодовки, которые Франко часто устраивал. Возраст в районе тридцати, может младше, просто лицо было слишком уставшим. Он мало разговаривал, редко поднимал глаза. Зато он был истинно верующим. Верующий в любую фразу Франко.

Другой парень был с Франко у кафе, когда тот забирал заказы у официанта. Молодой и поджарый, невысокий, коренастый. Тёмная кожа и темные глаза. Он единственный здесь выглядел сурово и строго, словно присматривал за всеми, был правой рукой. Распоряжался едой, собирал всех в одном месте, перед собраниями. Сейчас я понимаю, почему он всегда ошивался где-то рядом, когда кто-то разговаривал или шептался. Он вслушивался, анализировал и передавал ему. Франко. Все наши секретные, скучные разговоры, которые вечно велись вокруг тем о вере и о том, кто мы.

Третьего парня спустя очень много лет я увидела в списке пропавших без вести в штате Массачусетс. Его звали Николас Столдж и в тот год, когда мы начали своё путешествие на полуразваленном автобусе, он считался пропавшим уже целых три года. Худой и долговязый, с блёклыми русыми волосами, лисьими глазами и длинными ресницами. Он был нашим центром, когда мы хотели поднять себе настроение или разогнать минутную грусть, мы шли к нему. В день, когда он ушёл из дома, ему исполнился двадцать один год. И из квартиры он забрал все свои сбережения, все вещи, включая плазменный телевизор, а также деньги, которые он назанимал перед своей пропажей.

Возраст четвёртого парнишки казался неопределяемым. Детское лицо, но при этом много мимических морщин, лоб похожий на гармошку. Он много молчал, часто улыбался, но у него не было и половины зубов. Да, он часто мучился с зубной болью, но Франко говорил, что таким образом его организм пытается помочь ему не поддаться животным утехам. Животными утехами он называл приём пищи, сон, нужду в воде. И парень радовался, а другие ему завидовали. Это значило, что он на ступень выше. Значило, что его разум подчиняет себе его тело.

— Нам всегда пытались навязать, что боль — это ужасно. Но никто не говорил нам, что через боль проходит наша реинкарнация. Боль везде. Кто мы без боли? Безвольные существа! — он вскинул руки.- Через боль проходит рождение — реинкарнация, вселяющая нашу душу в тело. Перерождение в другую форму. Через боль проходит смерть — реинкарнация, при которой душа покидает свой источник. Наше тело всего лишь сосуд. Наш разум, — он постучал указательным пальцем по вискам, — главный в нашем теле, но при этом он вынужден подчиняться капризному сосуду, который при неподчинении выказывает протест, в виде боли, в виде отказов органов, в виде болезней. Всё это протест. Всё это заставляет наш разум подчиняться.- Мы слушали его, разинув рты, в голове я сопоставляла всё сказанное им и машинально проводила линии, соединяющие эти высказывания в один комок, под названием «правда». — Мы все рабы в наших сосудах. И чтобы исправить это, мы обязаны поставить наши тела на место. Больше не позволять им, этим кровавым мешкам с костями, управлять нами. И чем больше боли мы чувствуем, тем быстрее придёт её конец. Тем быстрее наш разум возьмёт вверх, придёт к власти. Тотальное подчинение или жалкое поражение…

Все женщины испытывали большую любовь к Франко. Две из них были похожи на сестёр. Одинаковые черты лица, рост, с разницей лишь в пару сантиметров. Телосложение крупное, бёдра узкие, глубокие носогубные складки. Волосы тёмные и всегда сальные, как и у всех. Тонкие брови, крепкие руки, на них тёмные колючие волоски. Их лица всегда были расслабленны, а брови вставали домиком, стоило Франко показаться им на глаза.

Одна женщина была очень пожилой. Она присоединилась к нам перед самой поездкой. Тонкие седые волосы, вогнутая грудная клетка, кривые ноги. Когда я заметила её в первый раз, лицо показалось мне знакомым. Словно я видела её раньше в городе, может она сидела в кресле на крыльце своего старого, но при этом хорошего, ухоженного дома. С собой она взяла небольшую дамскую сумочку, в ушах маленькие золотые серьги. От неё пахло старостью, запах, присущий всем старикам. Короткая память, слабоватое зрение. Постоянно твердила, что прожила не совсем правильную жизнь и сейчас хотела лишь одного — очищения.

Одна девчонка была моего возраста. С угловатым лицом, длинным, острым носом и светлыми волосами, скорее жёлтыми, как у цыплёнка. Я не давала ей кличек, не ассоциировала с набором букв, это противоречило нашим взглядам и миру, который мы хотели построить. Она всегда крутилась рядом с Франко, сидела у его ног, пока он ел, играла с бахромой, расположенной на боковых швах его брюк. Я испытывала к ней смешанные чувства, несмотря на её дружелюбие ко мне, я видела в её взгляде соперничество. Из-за чего моя ревность, которая тоже перечила нашей идеологии, разрасталась до размеров вселенной. Она, кстати, была самой худой из нас, неконтролируемо теряла вес и через несколько месяцев она будет похожа на скелет с несколькими прядями волос на голове, которые ещё держались по непонятным причинам. Ей часто было холодно, кожа покрывалась мурашками, бывало, мы сидели вместе, и она прижималась ко мне, дыша в свои ладони, дабы согреть лицо.

Больше всего я общалась с девушкой, у которой в самые первые дни нашего знакомства, была повязана цветастая шаль на бёдрах. Мне кажется, она была старше меня. Года на два, может три. Однажды по секрету она рассказала мне, что в своей прошлой неправильной жизни она водила машину и соответственно имела права. Когда я спросила, где они, она ответила, что Франко помог ей и очистил её, благодаря полному уничтожению её прошлого. Когда мы обедали, то садились рядом. Мы вместе танцевали и поддерживали друг друга, когда было больно или когда силы покидали нас настолько, что мы не могли встать.

Я не уверена, но другую девушку я тоже видела в списке пропавших какого-то штата. Может лишь совпадение и это был другой человек, но я уже не знала чему верить. Мир обманывал меня во всём. Как и этих людей, которые ехали со мной в никуда. Её звали Патриция Гарольд. На фотографии светлые глаза и круглое лицо с румянцем на щеках, и это единственное, что меня смущало, ведь девушка, которая сидела в кресле, позади меня, имела чёрные впадины на щеках и такие же под светлыми глазами.

Последних двух мне сложно описать. Одна женщина такого же возраста, что и Франко. Короткая рваная стрижка, явно сделанная не в парикмахерской. Мальчик пяти лет, что был с нами, очень походил на неё. Тот же разрез глаз, цвет волос, в целом похожие черты. Но она не называла его сыном, а он её мамой. Может потому что это тоже противоречило словам Франко. Ведь называя кого-то мама, папа, сын или дочь, мы указываем на принадлежность этого человека нам. Он говорил, что это рабство. У человека, даже младенца, нет хозяина. На него нельзя навешать ярлык сына, внука или племянника. Он рождается личностью, и люди вокруг, включая и тех, кто зачал его, могут просто помогать в его росте и объяснять банальную истину.

Другая девушка, с хриплым голосом, татуировкой на шее, обычная зигзагообразная чёрно-белая картинка. Руки тонкие, жилистые, улыбка широкая, стойкий запах изо рта. Возрастом около двадцати пяти и старше.

Мальчишку лет девяти Франко держал для своих целей. Он был шустрым и хитрым, имел ловкие руки, живую мимику и хорошие навыки обмана. Он часто отправлял его в людные места: рынки, площади, к театру, где вечером всегда собирались богатеи… Он заставлял его попрошайничать, а если появится возможность, что-то стащить, то он делал и это. Ловко вытаскивал кошелёк из чьего-то кармана, или на бегу срывал ожерелье с женской шеи.

Девочка, чуть постарше, была молчаливой и послушной. Смотрела на всех с восхищением, забиралась с ногами на сиденье, выглядывая в большое окно автобуса. Но за вечер она могла принести гораздо больше, чем мальчик. На руку играл ангельский голосок и большие невинные глаза.

***

Несмотря на разницу во внешности, мы все были похожи. Одинаковые проблемы, одинаковые вопросы. Желание докопаться до истины, нежелание подчиняться жизненным реалиям, которые мы не понимали.

Мы хотели быть свободными.

Любой ценой создать новую версию своей жизни. Создать вокруг себя мир, без правил и ограничений, в котором самым главным считалось бы душевное равновесие, счастье, поиск своего Я, самого себя. В котором деньги не имели бы ценности, в котором тебе не нужно лететь за звездой на небо, лишь бы доказать людям вокруг себя, что ты тоже человек, а не кусок дерьма. Прекрасный мир, прикосновение лёгкого ветра, разноцветное небо, это вещи необыкновенные, восхищаясь которыми в обычном мире, тебя посчитают идиотом. Ведь восхищаться нужно особняками, машинами, бесполезными технологиями и университетами, которые по сути многим приелись.

Мы готовы были сделать всё, отплатить всем, лишь бы Франко привёл нас к нашему идеалу. Он хорошо постарался, нашёл людей, к которым не нужен личный подход, потому что все они ищут одно и то же. Значит и методы работы с каждым из нас были одинаковыми. Но вернёмся к началу нашего путешествия.

***

Мы были в пути несколько дней, насколько я понимала, наступил сентябрь. С того момента, как я села в автобус, могла забыть о том, что такое даты, месяца и время. У меня не было телефона, я оставила его в тумбочке в своей комнате. Ни у кого из нас не было связи с внешним миром, ни календарей, ни часов. Единственное, что мы могли — наблюдать в окно за тем, как меняется погода и гадать, через сколько дней наступит Рождество.

Франко не говорил, куда мы направляемся.

— Это не важно, не забывайте, что места тоже не имеют названий. Если вам настолько интересно, то я скажу лишь одно, что мы далеко от океана.

— А мы когда-нибудь увидим океан? — спросил мальчик.

Он был непоседливым. Мог скакать с места на место, выкрикивать песни, подставлять ладони к глазам и выкрикивать «БУ», стараясь вызвать у кого-нибудь смех.

Ноги часто немели, несмотря на то, что мы останавливались раза три за день. В первый раз наша остановка была у города, который отличался от моего родного лишь размером. Мы остановились на заправке, я помню, что в тот день светило солнце, небо чистое, совсем без туч. Всем захотелось прогуляться, мы и так знатно надышались бензином, пока проделывали этот путь. Франко разрешил нам выйти.

— Можем побыть здесь немного, до темноты. Если хотите.

Я подпрыгнула на месте, взяла кого-то за руку.

— Спасибо, — счастливо прокричали мы, и он улыбнулся, подозвал к себе мальчишку. Они разговаривали недолго, Франко махнул рукой в сторону маленького магазина, затем отдал ему свою большую куртку и похлопал по плечу. Единственное, что я услышала:

— Как ты умеешь! — сказал он вслед, и мальчик двинулся вперёд, отдаляясь от нас.- А вас я жду здесь, когда солнце начнёт садиться.

— Нам можно пойти в город? — спросил кто-то из толпы.

— Нет. Мы не хотим внимания. Правда ведь?

— Конечно.

Это был тихий пригород. Несколько деревянных домов в зелёных полях. Шумные деревья, пролетающие листья, узкие тропинки, огороженные деревянным аккуратным забором. Спустившись по ним, попадаешь к небольшому ручью. Вода совсем ледяная, но я была слишком рада прикоснуться к ней, умыться, намочить язык, волосы, ноги. Я знала, что вернувшись обратно в автобус, я начну скучать по этой прохладе. Днём в салоне было душно, даже несмотря на открытые окна, горячий воздух растекался по горлу, сейчас же ветер обдувал мои щёки. Я села на большой камень, закрыла глаза, стараясь отпустить все звуки вокруг. Голоса близких людей, которые крутились вокруг меня словно в карусели. Босые ноги стояли в листве, на ладонях мелкие, мокрые камушки из воды. Я чувствовала себя свободной, может даже счастливой. Голова была пустой, мысли все улетучились, мне не нужно было думать о том, что меня ждёт дальше, о том, как я выгляжу в глазах общества. Мне не нужно было принимать скоротечных решений и придумывать, кем я хочу видеть себя в будущем. Будущего не было, у нас было только настоящее. Красочные секунды, лёгкость. Я испытывала лишь благодарность, ведь Франко подарил мне эти часы беззаботности, эту дорогу, новые места и ощущения. Избавившись от времени и бремени, я боялась вернуться в ту былую серую обыденность.

Когда мы вновь отправились в путь, мальчишка достал две большие пачки хлопьев из — под большой куртки и несколько маленьких шоколадок. Ночью мы остановились в лесу, разожгли костёр, скудно поужинали, сделали по глотку воды из большой бутылки, больше не позволялось, иначе запасы быстро кончатся, и вернулись обратно в салон.

В эту ночь мне приснился мой первый сон. Первый с того времени, как я сбежала из дома. Мне снилась моя гостиная, шкафы и бабушкины украшения за тонкими стёклами. Бабушка лежала на ковре и смотрела в потолок, она не видела меня, в тонких, костлявых пальцах дымилась сигарета. Она не шевелилась, не моргала, а я звала её. В мгновение мне стало очень одиноко и страшно. Словно никого, кто мог бы услышать меня. Я трясла её за плечи, но она смотрела сквозь моё лицо. И я проснулась в слезах, а по окну стекали огромные капли дождя, что пошёл впервые за долгое время. Когда в автобусе были закрыты окна, во время непогоды, например, я часто дышала в свой рукав, стараясь прикрыть нос, но потом я переставала чувствовать запах, попросту привыкала. Нам негде было принять душ или почистить зубы, также я чувствовала запах крови. Задние сиденья были перемазаны ею, у кого-то шли месячные и в силу отсутствия обезболивающих (свои таблетки я оставляла на действительно важный и крайний случай), женщины уходили в конец автобуса, подкладывали под себя какие-нибудь старые тряпки и сворачивались калачиком, обхватывая руками свои колени.

В следующую нашу длительную остановку, которая произошла рядом со старой церковью, Франко заставил нас вытащить все наши вещи и выстроил нас в ряд. Мой рюкзак, всё до мелочей, перестал быть моим секретом, он забрал еду и лекарства.

— К чему нам таблетки? — удивился он.- Мы должны стойко проходить все испытания, не позволяя слабостям обрести вверх.

— Извини, — быстро сказала я.

— Ты это не ради меня делаешь, дорогая. Тебе не нужно извиняться передо мной. Ты должна извиниться перед собой и своей целью, которую ставишь под угрозу такими нелепыми глупостями, — мне было стыдно за себя, но в тот момент, когда я собирала рюкзак, я не была осведомлена обо всём этом.

— Я больше не подведу, обещаю, Франко.

Он прошёл дальше, остановился напротив старушки, попросил её снять серьги.

— Что мы делаем с материальными ценностями?

— Боже, — она помотала головой.- Я совсем забыла о них, — она засуетилась, трясущимися руками сняла драгоценность.